Часть 1. В чарах природы
Бояморя
Первые знакомства
Началась вторая половина две тысячи четырнадцатого года. Иными словами шёл июль. Волны лениво, словно прижимаемые тридцатиградусной жарой, накатывались на береговую гальку, разливаясь белой искрящейся на солнце пеной. Морская вода была настолько прозрачна, что, даже заплывая до самого буйка, можно было видеть под собой каменистое дно. А рыб, как ни странно, я наблюдал у самого берега, стоя по колено в воде. Стайка чёрных рыбёшек величиной с ладонь и поменьше увивалась возле моих ног, обплывая их то в одну, то в другую сторону. Мне думалось, они должны бояться моих движений, но ничуть не бывало.
Передвигаясь ближе к берегу, я с удивлением заметил, что стайка продолжает деловито плавать вокруг моих ног, хоть хватай их руками. Да где там? Ловить рыбу в воде таким способом смешно даже пробовать.
Делаю шажок ближе к пляжу – стайка дружно за мной. Подхожу совсем уж близко – они весело проплывают у самых ног, обгоняя друг друга.
Чем я их так заинтересовал, не знаю, но эта картина продолжалась всякий раз, когда я выходил из воды. Рыбы отставали только тогда, когда я ступал, утопая в песке, на более крутое взморье, где вода была по щиколотку. И тут они внезапно пропадали из виду.
Плаваю я обычно до буйка и даже немного дальше. Вода тёплая, позволяет комфортно плавать. В то же время у буйка почти нет медуз, а за ним они вообще отсутствуют. У берега больших и маленьких медуз полным-полно. Дети, да иногда и взрослые берут скользкие существа в ладони и выносят на берег, чтобы рассмотреть получше и показать другим. Мне же медузы не очень приятны. От берега я ныряю и проплываю часть пути под водой, не натыкаясь на медуз, но потом, на поверхности моря, делая гребки руками, то и дело чувствую скольжение медуз вдоль тела, под руками и ногами. Поэтому я тороплюсь к буйку. Восемьдесят гребков и цель достигнута. Тут столпотворение медуз заканчивается, я переворачиваюсь на спину и блаженствую, отдыхая и от усиленных взмахов рук и от медуз.
Однажды, как обычно выходя из воды, приглядевшись, замечаю кроме чёрных рыбок одну побольше и подлиннее, но кажущуюся сизой с чёрной полоской вдоль всего тела. Она напомнила мне севрюгу, но маленькую, или, скорее сомика с длинными усами впереди. Плыла она деловито по своим делам, не обращая внимания на стайку чернушек. А следом прошмыгивает целый косяк едва заметных мальков. Он проносится совсем близко к берегу и очень быстро.
Но вот в море заходят подростки лет двенадцати, мальчик и девочка. Они, очевидно, тоже заметили раньше чёрных рыбок в воде у берега и теперь взяли с собой сачок для ловли бабочек. Чёрные рыбки тут же очутились у их ног, и девочка, погрузив сачок в воду, пытается зачерпнуть им рыбку. Всякий раз, когда она поднимает сачок на поверхность, он оказывается пустым. Рыбёшки явно неуловимы. Мальчик опускает голову в воду, но без специальных очков глаза в море видят хуже, чем вне воды, так что все их попытки поймать юрких чёрных красавиц не увенчались успехом, и ребята, в конце концов, бросают бесполезное занятие.
Я спрашиваю охранника пляжа, не знает ли он, как называются рыбки, плавающие у берега. Он пожал плечами, говоря:
– Да кто их знает. А вы спросите у спасателя. Вон он под тентом на пирсе. Его Андреем зовут. Он рыбак и знает наверняка.
Здесь на пляже санатория Ливадия есть и охрана, пропускающая на пляж строго по санаторно-курортным книжкам, и спасатель. Это мне кажется особенно интересным, потому что у входа на соседний пляж, который обозначен, как общий, в отличие от санаторного, на дощечке чёткая надпись: «Спасание не обеспечивается». Стало быть, там люди могут тонуть, и никто за это не несёт ответственности, и об этом сразу же предупреждает надпись. Зато тут, на отгороженном забором пляже санатория, где купаются и загорают по платным путёвкам, есть спасатель. Иду к нему. На мой вопрос о рыбе он отвечает просто:
– Так они ж несъедобные.
Видимо, у него, как у рыбака, вопрос о рыбе звучит только в плане потребительском. Я говорю, что не хочу их ловить, а интересуюсь, любопытства ради, названием. Они чёрные, но на бычков не похожи. Те головастые и с колючими плавниками, а эти узкомордые, как обычные рыбы.
Тогда он отвечает:
– Ласточки.
– Это что же местное название?
– Ну, научного я не знаю, а мы так зовём.
Попутно спрашиваю Андрея, парня крупного телосложения, успевшего изрядно загореть, похожего на атлета, приходилось ли ему кого-нибудь спасать.
Ответ прозвучал буднично, как само собой разумеющийся:
– Приходится иногда. Так пьяные ж лезут в воду. Они не понимают, что алкоголь реакцию даёт в море, схватывает судорога или сердце заходится. В шторм женщины не могут выбраться из волн. По-разному бывает.
Меня удивляет, что на соседнем пляже спасение дело рук самого утопающего. В старое советское время, помню, на всех пляжах, куда, кстати, вход не оплачивался, были обязательно спасательные круги, работали спасатели, и громкоговоритель регулярно оповещал посетителей о правилах поведения на пляже и в воде. Сейчас спасают только за деньги. А куда же идут налоги с каждого работника? Неужели не на безопасность в любом месте?
Солнце распалилось не на шутку. Иду под тент на свой лежак. Отдыхающих не очень много. Ещё самое начало июля. Сезон в этом году открылся только двадцатого июня. Но вчера рабочие установили под тентом третий ряд лежаков в расчёте на увеличение числа посетителей. По два лежака ставятся вместе, и оставляется проход между сдвоенными местами для отдыха. Подразумевается, что семейные пары или друзья располагаются рядом. Но я вижу несколько упитанных женщин, для которых один лежак – это слишком узко, так что их грузные тела вполне удобно устраиваются на двух лежаках каждое. Одна из них сидит в первом ряду возле стены. Она озорно с улыбкой взглянула на меня, затем озабоченно смотрит на свои часы и спрашивает, который час. Я отвечаю, и она что-то манипулирует со своим устройством, говоря, что у них разница во времени шесть часов против Москвы.
Интересуюсь, откуда она. И в этом, кажется, всё дело. Ей нужно было завязать со мной разговор. Не думаю, что, прибыв в Ялту из Красноярска, женщина догадалась только на пляже поправить время на своих часах. Сюда приезжают отдыхать часто совсем одинокие, которым крайне важно с кем-нибудь познакомиться и даже подружиться, а иногда временно отпущенные мужем или женой в санаторий Крыма, только что ставшего российским, пытаются приятно провести время в компании. И тем, и другим нужен повод для знакомства, и тут уж узнать время верный способ начать разговор. Но с моей комплекцией худого легкоатлета этот номер не проходит. Ей нужно что-то посолидней. А такие на пляже есть.
Меня же увлекла, правда, по-своему совсем иная особа, за которой я несколько дней наблюдаю. Это девчушка лет четырнадцати. Худенькая, высокая для своего возраста, с длинными каштанового цвета волосами, заплетенными в одну тугую косу, начинающуюся чуть ли не от самого лба, проходящую по всей голове и потом уже ниспадающую вниз до пояса.
Но заинтересовался я не причёской, а поведением девочки. Как мне стало ясно из моих наблюдений, она приехала в санаторий со своей мамой, такой же худенькой и довольно молодой женщиной, но несколько ниже ростом, и родителями этой мамы, то есть бабушкой и дедушкой девочки. Я обратил на них внимание сначала на пляже. И вот почему.
Мне показалось странным, что в море плавают пожилые бабушка с дедушкой, мама девочки лежит, загорая на расстеленном на гальке полотенце, а девочка одетая в лёгкое платьице в резиновых сандаликах на ногах, стоит у самого моря и не купается. Кто кем кому приходится, я догадался позже. Но сразу было понятно, что девочка очень любит своего деда. Когда он выходил из воды, крепко сложенный, я бы не сказал мускулистый, но жилистый, с короткими седыми усиками над верхней губой, и останавливался, принимая солнечные ванны, девочка всё время была возле него, боксировала его грудь маленькими кулачками, обнимала, буквально повисая у него на шее. Да, дед был её любимцем. И, не смотря на то, что он совершенно невозмутимо воспринимал все её действия по отношению к нему, казалось бы, никак не реагируя на её ласки, не было никаких сомнений, что он тоже обожал внучку, позволяя ей делать с ним всё, что ей заблагорассудится.
В столовую они тоже приходили вчетвером. Столовая представляет из себя один банкетный зал с большими окнами, в которых, как на картинке, видны кипарисы, горы и голубое небо. Места всем за столами хватает, так как санаторий заполнен далеко не на сто процентов. Сказывается политическая ситуация. Известная всей стране здравница страдает недостатком клиентуры: с Украины обычный поток отдыхающих прекратился, а из России едут половина по социальным путёвкам, половина платит наличными, но проблема с транспортом ограничивает количество желающих провести лето в Крыму. На паромной переправе очереди и бывают задержки из-за штормовой погоды, а самолёты не всем доступны, да и не каждый любит.
За столик семья садилась вся вчетвером. Коллективно выбирали по меню пищу на следующий день в ожидании, пока официант принесёт вчерашний заказ на сегодня. Девочка привередничала, и видно было, что она находилась в семье на привилегированном положении и умела быть капризной. Это не могло не бросаться в глаза и на пляже.
Как-то раз, стоя по пояс в воде в созерцании окруживших мои ноги рыбок-ласточек, я бросил взгляд на берег и увидел стоявшую неподалеку от меня принцессу, как я мысленно обозвал девочку. Она была в купальнике, но по-прежнему только осторожно трогала воду ногой, будто ощупывая её. Я весело пригласил её:
– Заходи, не бойся! Посмотри, какие тут рыбки плавают.
Девочка скривила губы и, ничего не ответив, отошла от воды.
Я выбрался на берег и по пути, проходя мимо девочки, неожиданно спросил:
– Знаешь, как тебя зовут?
– А то, – услышал в ответ.
– Такого имени нет Ато, – рассмеялся я, хотя прекрасно понял современный лексикон молодых людей.
– А то не знаю, – закончила она фразу, но имени своего не назвала.
– А вот и не знаешь, – сказал я. – Тебя зовут Бояморя.
– Как это? – удивилась девочка.
– Бояморя означает боящаяся моря, – пояснил я. – Ты уже большая. Тебе надо вырабатывать свой характер и не бояться моря. Ты почти взрослая. А то я тебя буду звать Бояморя.
Девочка опять скривила губы и отошла от меня к выходящему из воды деду.
В это время солнце скрылось облаком, за которым давно уже со стороны Ялты мрачно наступали тучи. Здесь ещё светило солнце, а над городом уже сверкали молнии и громыхал гром. Надвигалась гроза, и загорающие на прибрежной гальке заспешили под навес на верхнюю бетонированную площадку, быстро подхватывая полотенца, сумки и одежду, словно только теперь почувствовали опасность.
А и правда, внезапно подул ветер, посыпались редкие капли дождя, следом за которыми мощным потоком хлынул ливень. И уже все лежаки под навесом оказались занятыми, а люди продолжали бежать под укрытие, весело хохоча и стряхивая с себя успевшую налететь воду.
Бояморя с дедом, мамой и бабушкой успели до ливня на свои четыре лежака во втором ряду, так что полившиеся с тента потоки воды их не доставали своими брызгами.
Гром трещал и бухал у нас над головами, перекрывая собой барабанную дробь ливня по нашей крыше. Значит, мы в эпицентре грозы, а это значит, что она скоро кончится. Так и произошло. Шум падающих струй потихоньку смолк, тучи разорвались, появилось небо, а за ним и солнечные лучи. Сами собой мне пришли в голову стихи:
Пролился дождь.
И вот уже угас.
Фонтаны брызг не светят больше.
Не знаю, но кому-нибудь из нас
от этого, наверно, горше.
Мне кажется: пролилась чья-то жизнь,
пожертвовав мгновенно многим,
как будто строки вдруг оборвались,
не додышав на полу-слоге.
Ведь что такое дождь?
Переполненье,
когда не в силах тяжесть удержать,
когда крепленья все перегорели,
и полным каплям некуда бежать.
Тогда срываешься и очищаешь душу:
любовь – так вся,
а ненависть – до дна.
Но ливня нет, и стало суше,
исчезли струйки у окна.
Вот такие ассоциации с дождём, который быстро прекратился. Многие сидевшие на лежаках и стоявшие возле них начали одеваться и уходить. Приближалось время ужина. А подъём в санаторий через лесопарковую зону отнимал, как минимум двадцать минут, если добираться на двух подземных лифтах. Я же предпочитал подниматься по многочисленным вкопанным в землю цементным лестницам. Как-то при подъёме я насчитал свыше семисот ступеней. Преодолевать их мне удавалось за пятнадцать минут, что выходило быстрее, чем подниматься двумя лифтами с их длинными подземными коридорами и с небольшим, но существенным для ленивых отдыхающих переходом по лесной дороге от нижнего лифта к верхнему. У иных отдыхающих подъём на лифтах занимал все полчаса, но зато малой кровью, то есть без особого напряжения. Правда, не всех могла радовать проходка по подземному коридору к лифту. Попадая в него с изнурительной жары, ощущаешь леденящий холод подземелья, заставляющий сразу что-то накидывать на плечи для утепления. Но зато лифтом комфортнее.
Бояморя со своими предками, конечно, не стала подниматься по лестнице, а пошла на лифт.
Тропа жизни
На следующий день, первая половина которого, как всегда, посвящалась процедурам, после обеда я отправился на прогулку по Солнечной тропе, о которой много слышал. Вообще-то она раньше называлась Царской тропой, поскольку начинается от Ливадийского дворца, в котором некогда проживали царские особы. Для их пеших прогулок она и была проложена в лесу вдоль моря на высоте 134 метра, как пишется, НУМ, то есть, если расшифровать сокращение, получится «над уровнем моря». Но это в самом начале тропы, там, где расположены солнечные часы – объект для съёмок тех, кто их замечает. Дальше тропа несколько поднимается до 140 НУМ, после перехода через шоссе у поворота на нижнюю дорогу добирается до высоты 160 НУМ, а в районе Ласточкина Гнезда она уже возвышается над морем более ста семидесяти метров.
Но прежде, не пройдя и километра по тропе, вам попадается препятствие, хоть и небольшое, но всё-таки. Путь преграждает ручеёк, через который кто-то ухитрился положить деревянный трап, а следом за ним лежит поваленное ураганом дерево. Под него приходится проныривать. Это давнее препятствие. Никому не приходит в голову его устранить, а, может, не находятся деньги. В советское время энтузиасты ялтинской школы номер семь во главе с учителем географии Саньковым Петром Сергеевичем приводили в порядок эту тропу, как и другие лесные тропы вокруг Ялты. С тех пор прошло много времени, а новых энтузиастов не видно. Теперь всё на коммерческой основе, а посчитать выгоду от прогулочной тропы никому не приходит в голову, ведь по ней ходят бесплатно. Это на водопаде Учан-Су придумали брать деньги за подход к нему, видимо, вспомнив, как Остап Бендер догадался брать деньги за вход в провал, а тут пока ходят без билетов.
Многие гуляют только до беседки, откуда открывается великолепный вид на санаторий Нижняя Ореанда. Там, далеко внизу, под скалами, в густой зелени замечательного парка, возле озера с плавающими белыми лебедями гуляют элитные отдыхающие. Стоимость путёвки в этот санаторий втрое выше ливадийских путёвок, тогда как и в Ливадии отдохнуть может позволить себе далеко не каждый.
С высоты беседки можно увидеть и знаменитый гигантский платан, посаженный в самом центре санаторного комплекса ещё в начале восемнадцатого века при закладке дворцового парка императора Александра Первого. На памятной доске написано, что «Мощью и великолепием платана в разное время наслаждались поэт А. Некрасов, писатели А. Толстой, И. Бунин, А. Чехов и художник Н. Айвазовский».
Недалеко от беседки отходит небольшая, метров двести, тропинка, экзотически проложенная мимо скалы сквозь лесную чащу, ведущая прямо к санаторию, для входа в который нужен специальный пропуск или санаторная книжка, позволяющая проживать в корпусах со впечатляющими названиями «Кремлёвский», «Империал» и других не менее важных.
Солнечная же тропа тянется более шести километров и дважды прерывается шоссейной дорогой, в результате чего невнимательный путешественник может не найти продолжения тропы и пойти по дороге, что собьёт его с правильного пути, и он потеряет прекрасную возможность тесного контакта с природой ЮБК, что опять же можно расшифровать как Южный берег Крыма. А природа эта восхитительна! Её, конечно, можно наблюдать и с асфальтированного покрытия проезжей части и даже из окна автомобиля, но по-настоящему осознать всю прелесть леса можно только, идя по тропе.
Во-первых, только на ней ощущается лесная прохлада, ибо кроны деревьев почти смыкаются над головой. Только, оказываясь в гуще или чаще леса, твоё дыхание сливается с дыханием деревьев, кустов, высоких трав. Здесь, именно здесь, становится понятным, что ты являешься частичкой этой природы, этого великолепия щебетания птиц, громкого уханья дикого голубя или редкого зова кукушки. Но их ты слышишь лишь тогда, когда местами прерывается нескончаемый трезвон цикад.
Неумолчный звук этих странных насекомых перекрывает всё на свете. Я даже затрудняюсь его назвать. Это не жужжание пчёл или шмелей, не стрекот кузнечиков в поле, не пение птиц, но, когда ты идёшь по лесу знойным летом, такое впечатление, что стоит звон в ушах. Вот именно звон. Слово найдено. Цикады как будто звенят, хотя звонить им буквально нечем. Всего лишь тонкие крылышки да пузатое тельце, напоминающее собой большую муху.
В детстве мне доводилось ловить цикад. Но, должен сказать, что требуется большое терпение и выдержка, чтобы суметь схватить эту большую муху. Она очень чувствительна. И как только заметит, что кто-то подбирается к ней, мгновенно улетает. Поэтому взбираться по дереву нужно, внимательно прислушиваясь к тональности её звона. Когда она звенит упоённо, ничего не замечая, можно осторожно ползти вверх. Но как только её чичиканье становится медленнее, сразу замри на месте, в каком бы положении ты ни был. Ни качка ветки, ни лишнего движения. Сколько раз случалось, что ты уже почти добрался, видишь перед самыми глазами звенящую цикаду, протягиваешь руку, но она вдруг медленно производит крылышками чи-чи-чи и тут же срывается в полёт. Но зато, сколько радости, сколько счастья, когда удаётся схватить цикаду, чтобы потом отпустить. Тут важен охотничий азарт, проявление настойчивости и умения.
Некоторые стволы бука или граба обвиты крепкими лианами ползучего плюща, покрывающие весь ствол маленькими зелёными листочками. Но для таких гигантов плющ не такая уж и помеха. Другое дело, когда плющ забирается на молодые тонкие деревца. Тогда они сохнут и погибают, а вредный плющ перебирается на следующую жертву. Хотя не очень-то он и бесполезный. В далёкой древности из плюща вились венки и надевали их молодожёнам на головы. А бог любви Вакх изображается всегда с венком из плюща. Так что к этому растению весьма почтительно относились.
В тенистой чаще, благодатной для плюща, живут и чудесные красавицы крымские сосны, укрывая под собой землю толстым покровом опавшей хвои и шишками. Под дубами, грабами, буками пожухлая многолетняя листва. Здесь не парк – её никто не убирает.
Всё это великолепие деревьев сходится верхушками над тропой, создавая своеобразную крышу от солнечных лучей, в какой-то степени дождя, да и ветра. Поэтому, идя по кажущейся сумрачной тропе, можешь чувствовать себя в относительной безопасности от сил природы. Только изредка возникает вопрос, почему тропа названа Солнечной, если само солнце на неё почти не проникает. Но, конечно, нет-нет, да и раскрывается она светлому небу, выходя на открытые просторы, когда деревья вдруг расступаются, открывая замечательные виды на далёкое внизу море с его скалой Парус и Ласточкиным гнездом по одну сторону и Ялту с Медведь горой по другую. Тогда-то и проливаются солнечные лучи, обдавая своим летним жаром, заставляющим желать поскорее снова окунуться в лесную чащу.
Но что это? Меня привлёк не шелест листьев, так как движение совершенно бесшумно, а именно какое-то едва уловимое движение в траве. Неужели змея? И точно. Но какая же огромная. Она быстро уползает в сторону от тропы, и её серое ленточное тело скрывается за скалой. Она похожа на удава, но это явно не удав. Они здесь не водятся. Неужели мне посчастливилось увидеть редкого гостя полоза? Каким ветром его сюда занесло, какие такие неотложные дела его привели в эти края? Обычно он проживает гораздо выше. Полоза бояться нечего. Это совершенно безобидное существо. Я очень доволен своей удачей.
Время от времени обнаруживаю радующие глаз надписи, выгравированные некогда неизвестными дотошными людьми на огромных каменных глыбах: «Вы прошли тысячу метров», «Вы прошли четыре тысячи метров» и так далее, пока не попадаю к самому концу тропы у санатория имени Розы Люксембург. Тут, как специально, мне встречается рыжая белка с пушистым хвостом. Она прыгает с ветки на ветку и останавливается, как бы приглашая её сфотографировать. Что я незамедлительно и делаю.
Вышагивая по тропе километр за километром, невольно задумываешься о красоте и величии природы, в которой хочется жить. Это не город с его вечной сутолокой, мечущимися в разном направлении машин, трамваев, троллейбусов, с их громом, звоном и выхлопами газов среди каменных глыб домов вдоль улиц и площадей, по которым снуют толпы людей, безразличных к твоей судьбе, занятых своими бесконечными проблемами.
В лесу, на тропе, ты один на один с природой, которая, кажется, тебя понимает и тебе сочувствует, живёт с тобою вместе, это тропа жизни.
Неожиданное огорчение
Возвращаюсь в Ливадию тем же неторопливым, но бодрым шагом. На весь путь туда и обратно ушло три с половиной часа. К ужину успел, но соседей моих – девочки, имени которой я так и не узнал, и её предков – уже не было. Только на следующий день за завтраком я увидел сидящих за столом маму, бабушку и дедушку, но без самой девочки.
– А где же ваша Бояморя? – смеясь, спросил я.
Неужели, думаю, оказалась ещё и сплюшкой и проспала завтрак?
– Она, к сожалению, заболела, – ответил грустно дедушка. – Мы должны вас за это поблагодарить.
Такой оборот дела меня сразу насторожил и отнюдь не обрадовал. Я, естественно, сразу поинтересовался:
– А что случилось?
Ответ меня поразил:
– Дело в том, что Оксаночка (девочку, оказывается, звали Оксана) никогда раньше не заходила в море, как мы её ни уговаривали. Она очень упрямая. А мы никогда её не заставляем что-то делать. Но вчера после обеда вас на пляже не было, а Оксаночка вдруг разделась, вошла в море почти по пояс и села так, что одна голова торчала над водой. Я бросился к ней, испугался, чтобы она не захлебнулась, а она говорит: «Отойди, деда, я буду характер вырабатывать. Меня дяденька обозвал Бояморя, потому что я моря боюсь». Мы сначала обрадовались тому, что, наконец-то, она решилась хотя бы помокнуть, но она долго сидела и ни в какую не хотела выходить. Видимо, вас ждала. Ну, а когда вышла, то у неё зуб на зуб не попадал. Вечером, как и следовало ожидать, слегла она с температурой тридцать девять и шесть. И сейчас лежит вся мокрая от пота. Так что спасибо вам за совет по выработке характера.
Услышав рассказ, мне стало не по себе, и я пробормотал:
– Извините меня, но это же дикость какая-то. Ведь надо же закалять девочку. Как же можно быть у моря и не купаться? Да нельзя же во всём потакать ребёнку. А если она в огонь полезет, вы тоже ей позволите? Нужно было окунуть её и сразу же растереть сухим полотенцем до жара. Это же элементарно.
– Она у нас слабенькая, хрупкая, – вставила горестно бабушка.
– Так потому и слабенькая, что никто не заставил её закаляться и заниматься спортом.
Словом, разговор получился для меня неприятным. Моё пребывание в санатории в этот день заканчивалось, и я уехал из него с чувством своей вины перед девочкой и её родными. Кто знает, как сложится её судьба после этой простуды, которая может перейти в воспаление лёгких?
Страничка истории
А через год, в две тысячи пятнадцатом, я опять приехал в Ливадию: уж очень понравился мне этот санаторий. Прежде всего, как историческое место. Не говоря уже о том, что в этом году исполнилось девяносто лет со дня образования здесь здравницы для трудящихся, санаторий известен проведенной здесь во время войны в 1945 году конференцией трёх держав: Англии, США и России. По случаю семидесятилетия победы над Германией в этом году возле Ливадийского дворца установили памятник, посвящённый встрече руководителей государств. Архитектор изваял Сталина, Рузвельта и Черчилля, сидящими на скамейке. Памятник сделан по широко известной фотографии. Хорошо прочитываются несколько ироничное выражение на полном лице Черчилля, раздумчивое лицо Рузвельта и строгий вид Сталина с его неизменной трубкой в руке.
Сейчас эти фигуры находятся как бы на отшибе, выше клуба-столовой, и я, принимая три раза в день пищу в столовой, некоторое время не замечал этого памятника, пока мне не сказали, что нужно подняться к нему по лесенке. И экскурсантов туда водят гиды, показывая дорогу. Ко мне как-то подошёл молодой китаец и, показывая открытку с изображением сидящих на скамейке знаменитостей, спросил на ломанном русском языке, где их можно увидеть. Я уже знал и объяснил, как пройти.
Но такое положение, как говорят, временное, так как в перспективе планируется, что этот участок будет началом экскурсионного маршрута, и там будут останавливаться все автобусы с туристами. Тогда, может быть, будет меньше теряющихся в поисках людей. А интерес к памятнику большой. Ведь лидеры трёх государств на конференции решали вопросы, которые затрагивали судьбы почти всех стран планеты.
В этот мой приезд, когда я впервые смотрел на памятник, мне вспомнился старый анекдот о Сталине и Черчилле. Не знаю, рассказывают ли его сейчас экскурсоводы. А он интересен и замечательно характеризует Сталина.
Во время проведения Ялтинской конференции президента США Ф. Рузвельта по причине того, что он передвигался в коляске, поместили жить в Ливадийском дворце, в котором и проходила конференция. А премьер-министра Великобритании устроили в замечательном Алупкинском дворце. Дворец очень понравился Черчиллю и при встрече со Сталиным он долго его расхваливал. Сталин никак на это не реагировал. Тогда Черчилль спросил у Сталина, правда ли, что у грузин есть такой обычай дарить гостю то, что ему особенно понравилось, намекая на национальность Сталина. На это Сталин ответил, что есть такой обычай у грузин, но так как Сталин является главой русского государства, то он помнит и русские обычаи. Один из них загадывать загадку. «Поэтому, – говорит Сталин, – я загадаю тебе одну, если хочешь. Отгадаешь – дворец твой, можешь его забирать. Согласен?» Черчилль охотно согласился. Тогда Сталин показал Черчиллю три пальца на руке: большой, указательный и средний, согнув безымянный и мизинец, и спрашивает: «Какой из этих трёх пальцев средний?» Черчилль посовещался с советниками и показал на указательный палец. Тогда Сталин сложил три пальца в кукиш и сказал: «Нет, вот этот. Не угадал загадку – не получаешь дворец».
И вот однажды меня просто потряс один случайный эпизод. Выйдя из столовой на верхнюю дорогу, я направился вниз к выходу с территории санатория. Навстречу идёт молодой человек и обращается ко мне с вопросом, к которому я успеваю привыкать, где найти памятник. Я мог бы просто сказать, что нужно пройти мимо здания столовой, но меня удивило в вопросе, что молодой человек назвал лишь одну фамилию Рузвельта. Другие интересовавшиеся памятником обычно называли всех трёх лидеров государств или не называли их вообще по фамилиям, а спрашивали, где памятник с фигурами. В последнем случае мне было любопытно узнать, знают ли они вообще историю, но я их об этом не спрашивал, а просто указывал дорогу.
В этот раз я не удержался и спросил юношу:
– А кто ещё на памятнике? – словно это имело значение для того, чтобы объяснить дорогу к памятнику.
Парень подумал немного и ответил:
– Ещё Черчилль.
– А третий кто? – продолжаю спрашивать я, ни секунды не сомневаясь, что получу правильный ответ.
Каково же было моё изумление, когда парень замялся с ответом и, наконец, произнёс:
– Ну, ещё какой-то деятель.
То есть он не знал главного фигуранта конференции, о котором Уинстон Черчилль говорил по случаю 80-летней годовщины со дня рождения Сталина так: «Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, встали и, странное дело, почему-то держали руки по швам».
Молодой человек не знал имени, которое десятки лет у всех на слуху, он не знал имени человека, сделавшего из лапотной России великую державу, он назвал каким-то деятелем человека, без имени которого невозможно представить себе историю России. А ведь молодой человек шёл к его памятнику и говорил на русском языке. Зачем же он шёл, если не знал совершенно истории?
Но Ливадия привлекает меня не только своей историей. Как всегда восхищает парк гигантскими платанами, рядом с которыми высокие кипарисы кажутся подростками. Изумительно выглядят на фоне густой зелени большие белые цветы магнолии. Поражает мощными ветвями-бивнями мамонтово дерево. Красуется своим изяществом ель атласская, существенно отличающаяся от кедра атласского сизого. Ель низкая и словно девица распустила по земле бальное платье, а кедр высок и могуч. Неподалёку от него пристроился большой инжир с его резными листьями, напоминающими кружевные салфетки. Ягод пока не видно. Тут же ещё более высокий и с толстыми ветками стоит задумчивый каштан. Но это не тот съедобный каштан, чьи жареные плоды очень нравятся людям. Зато из каштанов этого дерева можно делать с помощью спичек разных человечиков и животных. Возле нашего третьего корпуса, в который меня определили, пейзаж украшают ленкоранские акации. Они существенно отличаются от нашей белой акации розовыми пушистыми цветами. Многих изумляет павловния с огромными листьями, напоминающими лопухи, и крупными ягодами, к сожалению, несъедобными. А, может, к счастью, так как никто не ломает ветки, чтобы добраться до ягод, свисающих крупными гроздями. Возле павловнии туристы обязательно производят съёмки фотоаппаратами и мобильниками.
Повсюду растут раскидистые ели, пальмы и всенепременно кусты лавра благородного, у которого не только фотографируются, но и от которого тайком отщипывают листочки, чтобы убедиться в том, что это та самая приправа, что продаётся в магазинах маленькими пакетиками, и тут вдруг в таком изобилии. А ягоды можжевельника колючего пробуют на вкус.
Вдоль дорожек, уступая в соперничестве лавру, но прекрасно украшая путь легко формирующимися кустами, растёт прижившийся на южном берегу Крыма самшит, родиной которого являются Болеарские острова. А за ним виднеется дерево мушмулы японской с крупными как у магнолии листьями. Ну и совсем рядом колючий куст шиповника, полный ягод, но ещё пока зелёных. Все стены увиты глицинией с красивыми кисточками голубоватых цветов, которые, между прочим, сладковатые на вкус. Те дети, которые пробуют их, хорошо знают об этом. Сами ветки глицинии необыкновенно крепкие и способны прорастать даже сквозь стены домов.
Новости в столовой
В этом году в Ливадийском санатории много нового. Помимо недавно воздвигнутого памятника лидерам государств, новшество внесли и в рядом стоящую столовую. Кормить отдыхающих стали, во-первых, в двух других залах с большими окнами, смотрящими на ялтинские горы и море, а во-вторых, по западной системе, внедрив шведский стол, то есть самообслуживание: выбирай из предложенного, что хочешь, и ешь от пуза, если есть охота.
Последние два слова в моём предложении можно понять двояко: «есть желание» или «кушать охота, то есть хочется». Одно значение не исключает другого, но таков русский язык – понимай, как хочешь, или как знаешь.
Еда выставлена на металлических противнях буквой «П». На первый с самого края утром помещаются ломтики сыра мягкого и твёрдого, в обед нарезанные опять же ломтиками яблоки, бананы или высыпают горкой черешню, любимая ягода, которую женщины и дети насыпают себе в тарелки до упора и не съеденную за столом берут с собой на море. Естественно, тем, кто пришёл позже, ягоды не достаются, и им приходится либо ждать, пока официант принесёт новую порцию, либо, не дождавшись, кусать локти и обходиться без ягод.
На следующих трёх противнях можно выбрать закуски: салаты из свежей капусты с помидорами и огурцами, отварную капусту, морковь, свеклу, винегрет, маринованный лук, селёдочный салат, болгарский перец, печёные баклажаны, иногда выкладываются отдельно помидоры и огурцы. Не всё, конечно, сразу – в разные дни разное.
Дальше по перекладине буквы «П» идут противни с разнообразными вторыми блюдами. Тут и каши на масле: рисовая, гречневая, перловая, пшённая, гороховое пюре, и варёная фасоль лоби, и картошка отварная или пюре, и макароны или вермишель, и тефтели рыбные или мясные, и фаршированный перец, и тушёная приспущенная рыба, и отварная курица маленькими кусочками в соусе, и мясо, тоже мелко нарезанное в белом соусе, плов, рыбные котлеты, кальмары в соусе, ленивые вареники и ленивые голубцы. Да мало ли блюд на Руси? Богат выбор у шеф-повара, и он им пользуется.
Затем противни кончаются и стоят глубокие тарелки со сметаной, майонезом, горчицей, хреном, кетчупом, вареньем, бутылочки с приправами и даже тарелочка с мёдом на любителя, а уже следом за ними возвышаются открытые бачки с первыми блюдами: куриный бульон, борщ, щи, рассольник, супы – овощные, с вермишелью, картофельный, харчо, и с молочными кашами: овсяная, геркулес, манная, пшеничная.
В каждом бачке половник, возле каждого противня ложки или ухватки для накладывания салатов или котлет. Подносами в столовой пользуются только официанты для уборки посуды со столов, а посетители столовой, беря салаты и вторые блюда, используют плоские тарелки, уложенные стопками почти возле каждого блюда.
Для первых блюд красивой горкой возвышаются чашки с двумя ручками по бокам. В такую чашку умещается не более двух половников жидкой пищи. Я думаю, что, если бы использовались глубокие тарелки, то многие наливали бы себе по три половника, и расход первых блюд был бы больше. При этом вспоминается история с кока-колой.
Однажды к руководителям компании, производящей кока-колу, пришёл неизвестный человек и сказал, что у него есть предложение, как повысить доходы компании, но прежде чем сказать его, он подписал договор на один процент ему от дополнительных прибылей, если таковые будут.
А суть предложения состояла в том, чтобы несколько уменьшить размер бутылочки, в которой продавалась кока-кола, сохранив прежнюю цену. Дело в том, что наблюдательный человек, предложивший эту идею, заметил, что многие пользователи кока-колы не допивают содержимое большой бутылки, выливая остаток на землю.
Компания согласилась с предложением, уменьшив размер бутылок, что принесло такую баснословную прибыль, что автору идеи не хотели платить процент по договору, но он выиграл судебный процесс и стал миллионером.
Мне кажется, что использование чашек для первых блюд, преследует такую же цель, как и применение тарелок для закусок и вторых блюд. Можно, конечно, брать вторую и третью тарелки, если хочется положить себе побольше, как и вторую чашку, но это будет создавать проблемы с местом на небольшом столике, рассчитанным на четверых. Так что психологически посетитель столовой сразу настраивается на то, чтобы всё уместить на одной тарелке и в одной чашке. Тем более что нужно брать ещё и напитки, находящиеся в термосах – это чай чёрный и зелёный, компот, какао, каркаде, кефир для тех, кто питается по диете.
Однако по четыре человека садятся за столы редко. Всё больше трое, двое и одиночки. «Можно ли к вам подсесть?» – спрашивают редко. В этом году, как мне объяснили, количество отдыхающих меньше, чем в прошлом, поскольку в этом году нет социальных путёвок, как было раньше, поэтому заполнен только третий корпус, а другие пока пустуют. И я практически сажусь всё время за один и тот же стол недалеко от окна, чтобы созерцать природу во время еды.
На соседнем столике вижу картонку с надписью «Резерв». Мне кажется странной такая надпись на столе, когда столовая не заполнена. Интересуюсь у проходящей официантки:
– Для какой шишки вы зарезервировали стол?
Она отвечает, улыбнувшись:
– Это обычный отдыхающий, но нервный. Однажды, когда он сел обедать, к нему кто-то подсел, и он рассерженный ушёл, оставшись голодным. Тогда мы пошли ему навстречу и зарезервировали стол.
Вскоре этот резервист появился. Худой, высокий мужчина, лет пятидесяти, с короткой причёской, одетый, не смотря на жару, в костюм, правда, летнего покроя. Он несколько раз ходил к раздаточным столам, принося по очереди тарелку с салатом, горкой хлеба, картошкой и мясными тефтелями, чашку с куриным бульоном, чашку поменьше с чёрным чаем с лимоном и тарелку с черешнями.
Сел он спиной к окну и с мрачным видом пережёвывал пищу, играя ярко выпирающими скулами. Разумеется, он был где-то начальником. Это чувствовалось по его поведению. Однажды он остановил проходящую мимо официантку с подносом и попросил пригласить администратора.
Кстати сказать, официанты и официантки в столовой все молодые и удивительно вежливые. Их, по всей вероятности, хорошо отбирают и школят. У всех на груди табличка с именем. Все подчёркнуто внимательны, быстро убирают со стола опустошённую посуду. Меня уже знают, здороваются и желают приятного аппетита. Некоторых особенно пожилых людей, которым трудно ходить и выбирать пищу, обслуживают, услужливо принося то или иное блюдо.
Администратор, стоящая у входа в столовую, отмечает всем в санаторных книжках посещение и почти автоматически желает каждому приятного аппетита. Она-то и подошла к моему соседу, и он стал недовольно выговаривать ей, что молочная каша, которую он ел, невкусная.
Ну, что тут скажешь? Он волен был выбрать другое блюдо или добавить в кашу то, чего ему в ней не хватало. Соль, сахар, молоко – всё стоит на раздаточном столе. Но устраивать по этому поводу разнос я бы, например, не стал никогда.
Ко мне подсаживается мой недавний знакомый Анатолий Николаевич и спрашивает, для кого этот резервный столик предназначен. Я рассказываю ему всё, что успел узнать. Он неодобрительно качает головой, говоря: «Есть же типы. Нудьга какой-то».
Профессор МГУ
С Анатолием Николаевичем мы познакомились почти случайно. Я сидел на диванчике в холле клуба-столовой с ноутбуком на коленях, входя в интернет. Это ещё одно нововведение в Ливадийском санатории – здесь в клубном здании появился вай-фай, благодаря которому я ежедневно пользуюсь интернетом.
Вот, кстати, как кратко объяснить непосвящённому человеку на русском языке, что означают термины «вай-фай», «ноутбук», интернет? Иностранные слова, преимущественно английские, валом валят в наш обиходный язык. Интернет имеет эквивалентное слово «сеть». Говорят: «Войти в сеть», «Выйти из сети». Так же можно сказать про «вай-фай», что это «подключение к сети» или «вход в сеть», а ноутбук назвать просто электронной книжкой. И всем будет понятно. Но нет же, называем по-английски, как и многие другие новые термины. Но это я отвлёкся.
Так вот с Анатолием Николаевичем мы познакомились, когда я сидел в сети со своей электронной книжкой. Он проходил мимо и вдруг, остановившись, спросил, обращаясь ко мне:
– Скажите, мы с вами нигде раньше не встречались? Что-то мне кажется ваше лицо знакомым.
Это, между прочим, тоже типичный способ знакомства. Ведь всякое лицо вы могли уже где-то видеть, поэтому вопрос, не могли ли вы где-то встречаться раньше, вполне допустим в любой ситуации и обязательно требует продолжения разговора. Вот и сейчас я отвечаю вопросом на вопрос:
– А вы откуда?
– Я из Москвы. Профессор МГУ.
Мой ответ прозвучал таким же образом:
– Я тоже из Москвы. Профессор МГЭИ.
– Из авиационного, МАИ?
– Нет. Я из Московского гуманитарно-экономического института.
– A-а, я подумал, неужели авиационный тоже стал называться государственным и теперь зовётся МГАИ. А это МГЭИ. И что вы там ведёте?
Так и завязался разговор, из которого выяснилось, что направления деятельности у нас разные, и встречаться в гигантской Москве мы, конечно, могли, но мимолётно на одной из тысяч конференций или где-то ещё, что не повлекло за собой знакомства.
Анатолий Николаевич худощавый пожилой человек с морщинистым лицом, завершающимся наверху почти совершенной лысиной, обрамлённой короткими седыми волосами. На внимательных несколько выпуклых глазах небольшие очки в чёрной оправе.
Его заинтересовало, принимает ли мой ноутбук через интернет программы Радио России. Его радиоприёмник, который он взял с собой, здесь в Ливадии эту станцию не ловит, а сегодня суббота, и Радио России в девять часов десять минут вечера должно транслировать, как обычно, передачу «Встреча с песней», а он привык слушать её регулярно.
Я соглашаюсь прийти вечером со своей книжкой. Ужин заканчивается в семь часов, но Анатолий Николаевич неторопливым шагом приходит почти к концу времени ужина и задерживается с едой, попутно подолгу разговаривая с сотрудниками столовой на разные темы. Поговорить профессор любит.
Не дожидаясь его прихода, раскрываю ноутбук, вхожу в интернет и читаю набежавшую за день почту. Я устроился в этот раз не в холле клуба-столовой, а на площадке перед ним у ограды из зелени на низенькой скамеечке, сколоченной из узких дощечек. Здесь интернет тоже, как говорится, берёт или ловится, что очень хорошо, так как можно одновременно дышать свежим воздухом, любоваться природой и, кроме того, здание клуба иногда рано закрывают после ужина, а мы с Анатолием Николаевичем собираемся сидеть допоздна, как я понял.
Профессор появляется в белом костюме – становится относительно прохладно – усаживается рядом, извиняется за свою просьбу и рассказывает:
– Я тридцать пятого года рождения, постарше вас. Имею два высших образования. Закончил физтех МГУ и потом поступил на филологический факультет. Оставили в аспирантуре. Занялся наукой на стыке техники и филологии. Увлёкся изготовлением машин по переводу с китайского на русский и наоборот.
До девяти часов у нас есть время, и профессор рассказывает о китайских иероглифах, о том, какой интерес для него представляет их структура и варианты каждого из пяти тысяч иероглифов. Говорит о преподавании филологии в Севастопольском филиале МГУ и о научной консультации, которую ему придётся провести в Сирии на русской военно-морской базе для китайских специалистов по машинному переводу технических текстов.
Последнее меня особенно заинтересовало, поскольку я ничего не знал об участке земли в Сирии, купленном Советским Союзом ещё при жизни Сталина.
Затем разговор зашёл о семье.
– Успел родить дочь, сына и ещё сына. С женой мы прожили долгую жизнь. И знаете, лет двадцать привыкли вечерами слушать Радио России. Садились рядышком, полуобнявшись, и слушали. Но в две тысячи четвёртом году она ушла из жизни. Заболела раком, и два месяца мы боролись за её здоровье в онкологическом центре, но ничего не получилось. Она верила, что поправится, принимала все лекарства, со всеми рекомендациями соглашалась. Кого мы только ни приглашали на консультации, что только ни делали, и всё напрасно. Последние пять дней ей было особенно тяжело, и она умерла. А я с тех пор в память о ней регулярно слушаю передачу «Встреча с песней». Хорошая передача. Жене и мне она очень нравилась. Вот почему я к вам обратился с такой просьбой.
Вокруг нас было тихо. Бегавшие и кричащие дети угомонились. Родители увели их в номера. Только изредка из ресторана поблизости доносилась музыка и пение. Дул лёгкий ветерок. Стемнело. На небо вышла полная круглая луна. Подошло время передачи. Я нахожу станцию, подключаюсь к ней и мы слышим знакомый дикторский голос, начинающий программу «Встреча с песней». Передаю ноутбук Анатолию Николаевичу, а сам отхожу в сторону. У меня в это время связь с дочерью по телефону. Мы обсуждаем наши дни отдыха в разных местах. Вместе поехать не получилось. Заканчиваем разговор, и я наблюдаю издали за Анатолием Николаевичем.
Он склонился над ноутбуком, слушая старые советские песни, которые они любили вместе с его женой. Подумать только, уже одиннадцать лет он возит с собой повсюду приёмник и где бы ни был, по субботам, слушает радио России, вспоминая свою жену, её образ, как они сидели рядом друг с другом, прижавшись к плечу плечо. Эта память дорогого стоит.
И мне приходит в голову недавний разговор с массажистом Игорем.
Массаж одна из нескольких лечебных услуг, которые в определённом количестве предоставляется санаторием бесплатно наряду с лечебными ваннами, ингаляцией, лечебной физкультурой, лазеротерапией, электро-грязелечением. И конечно, первым делом вы посещаете терапевта, который или которая назначает вам анализы, кардиограмму и потом уже всякие процедуры, соответствующие вашей необходимости, чтобы поправить здоровье. Меня принимала заведующая отделением. Она и определила массажиста Игоря, который оказался довольно разговорчивым.
Не знаю почему, но большинство встречавшихся мне массажистов любили поговорить. Возможно, что это профессиональная привычка. В самом деле, не будешь же разговаривать во время ингаляции, когда у тебя во рту трубочка, через которую поступают, скажем, пары эвкалипта. Или ты лежишь в ванной и тоже вдыхаешь, например, лавандовый аромат, а рядом никого нет, так как медперсонал занят приготовлением других ванн другим пациентам. Во время лечебной физкультуры говорит только тренер и только команды, как дышать, как ходить, что делать руками и ногами. На других процедурах либо тебя колют, либо подключают какие-то приборы, в основном молча. И только, пожалуй, во время массажа, тот, кто его исполняет, входит в непосредственный контакт с пациентом, по крайней мере, на десять минут, во время которых хочется поговорить с клиентом, чтобы минуты не пролетали только в физических усилиях по выжиманию и растиранию мышц, но и заполнялись приятной беседой о том о сём.
И Игорь не оказался исключением. Но я бы не стал вспоминать этот разговор, если бы не одно обстоятельство, которое меня больно задело. Говоря о своей зарплате, он отметил:
– Раньше было так, что в конце квартала давали премии, а сейчас ничего – голый оклад. Россия захватила власть в Крыму, и всё стало хуже.
– Так ведь был же референдум, – возразил я, – и большинство проголосовало за присоединение к России.
– Ну, был, – говорит Игорь, растирая мне спину кулаками. – Проголосовали, а теперь расплачиваемся. Путин себе прибрал Крым, а никому от этого не лучше.
Меня поразили его слова. До сих пор я встречал в Крыму только радость по поводу присоединения Крыма к России, а тут вдруг такое отношение к России. Тогда я подумал, что Игорь украинец, и спросил, знает ли он украинский язык, на что он ответил:
– А что его знать? Никакой проблемы нет: как говорили на русском, так и будем.
– Да, – говорю, – весь сыр бор заварился из-за проблемы с языком, когда в Киеве решили запретить русский. Это и вызвало негодование в Крыму и на Донбассе.
В ответ прозвучало то, что я обычно читал на украинских сайтах в интернете:
– Это российские сказки. Никто русский язык не запрещал.
Словом, массажист Игорь оказался махровым русофобом. Я, как писатель, принёс и подарил ему перед началом процедуры свою книгу рассказов. По окончании массажа Игорь попросил оставить свой автограф на книге, при этом он подчеркнул:
– Напишите: лучшему массажисту Крымской области.
Улыбнувшись на такую саморекламу, я сделал надпись:
«Антироссийскому массажисту Ялты от московского писателя-антифашиста». Поставил дату и подпись.
Игорь сразу не прочёл мою запись в книге, уйдя мыть руки. Я попрощался, не зная, как он отреагирует на мой автограф.
На следующий день он опять мне делал массаж. На этот раз он был не столь разговорчив. Но всё же начал разговор, пощипывая шейные позвонки:
– Спасибо, что хоть меня фашистом не обозвали. Я не против России, а против Путина.
Этими словами он как бы извинялся за то, что я его не так понял, и больше мы к этой теме не возвращались. Однако разговор этот запал мне в душу, и, когда я продлил своё пребывание в санатории, и врач снова назначила массаж, то я выбрал уже другого специалиста. Это оказалась молодая девушка с чудесным именем Лиля. И массаж она делала, на мой взгляд, лучше, так что кости на спине хрустели, и работает она в санатории уже шестой год, а Игорь, оказывается, раньше работал в другом месте, а здесь в Ливадии первый год, так что на премию он зря так сразу рассчитывал. Её надо заработать.
Морячка
Как и в предыдущие несколько дней, после обеда я иду на пляж, спускаюсь через лесок по лесенкам, попутно высматривая, нет ли рядышком грибов. Срывать-то грибы я не собираюсь, но приятно увидеть красивую розоватую сыроежку или, может, белого груздя с непременным листком с дерева, упавшего прямо в широкую шляпку. Но в этот раз грибов поблизости не вижу. Зато замечаю, как из-под ноги выскальзывает юркая зеленоватая ящерица. Она грелась под солнцем на ступеньке лестницы, а тут я ступаю. Но ничего страшного не случилось бы, если бы я наступил ей на хвост. Она тут же рассталась бы со своим хвостом, чтобы вскоре отрастить новый. Такая у ящериц защитная реакция.
Сейчас на спуске к пляжу работает только один лифт – нижний. Верхний почему-то закрыт. Отдыхающие санатория с пляжа поднимаются немного по дороге до нижнего лифта, проходят по холодному длинному коридору, стены которого выложены мраморными плитками. Мрамор использован не столько для красоты, сколько по причине его устойчивости к сырости. А она из-за разности температур здесь постоянна. Шутка ли, снаружи пекло в тридцать пять градусов, а в горе, в этой штольне едва ли восемнадцать, естественно, что пол коридора, тоже мраморный, постоянно влажный, так что можно и поскользнуться. Люди поднимаются лифтом до середины горы, а дальше, поскольку верхний лифт не действует, желающих добраться к санаторию без проблем отправляют на маленьком автобусике, ловко лавирующим по узкой извилистой лесной дороге. Спуск и подъём на лифте по санаторным книжкам бесплатно, а для «дикарей» стоит двадцать рублей.
Я пользовался лифтом всего пару раз. Предпочитаю и подниматься, и спускаться по семистам ступенькам.
Показав охране санаторную книжку, прохожу под тент, разворачиваю на лежаке полотенце, снимаю с руки часы, раздеваюсь. Плавки я надел заблаговременно у себя в номере, но немного пережидаю, чтобы тело привыкло к окружающей атмосфере, и направляюсь к морю по бетонированному спуску.
Вижу идущего к морю старичка с окладистой белой бородой, падающей на обнажённую грудь. Вид его меня впечатляет, и рука автоматически тянется к висящему на груди мобильному телефону, который часто использую в поездках, как фотоаппарат, снимая восхищающие меня пейзажи. Бородатый мужчина замечает, что я фотографирую издали, и вроде бы проявляет беспокойство. Я подхожу к нему и прямо с груди делаю снимок его бороды. Он просит его не фотографировать, так как боится, что я помещу его фото где-нибудь, да ещё с женщиной, как бывает. Я говорю, что он может не беспокоиться: я не собираюсь никуда отправлять его фотографию.
Но импозантный старичок недовольно поворачивается и идёт в море. Я возвращаюсь к своему лежаку, кладу мобильник и сам иду купаться. Проплыв, как всегда, до буйка вразмашку и, лёжа на спине обратно, выхожу из воды в сопровождении чёрных рыб-ласточек. Они плавают у ног и в этом году. Такое впечатление, что они меня запомнили, а на самом деле это, конечно, другие рыбы, но их, видимо, влечёт тот факт, что я, наступая ногами на песок, взбаламучиваю его, и они находят себе пищу. Они и к другим ногам, выходящим из воды, стремительно плывут, не только к моим.
Погревшись на солнце, иду под тент. Там вижу, как мой старичок с импозантной бородой что-то возбуждённо говорит сидящим на лежаках женщинам и, увидев меня, указывает на меня пальцем. Женщины тоже смотрят в мою сторону и качают головами. Понимаю, что речь идёт о моём фотографировании старичка. У меня возникает мысль поговорить с ним, и как только он идёт к своему лежаку, я подхожу.
На груди у старика висит большой крест. Догадываюсь, что он служитель церкви. Говорю:
– А что вы волнуетесь? Вы ведь верующий, судя по кресту на груди?
– Конечно, – отвечает.
– Так тогда вы должны верить в то, что всё во власти божьей. И войны, и любовь, и вся жизнь. Так же в библии записано?
– Нет не всё. Есть попустительство.
– Но вы же верите, что бог всемогущ. Зачем же он позволяет совершаться тому, что ему неугодно? Я сфотографировал вас, значит, ему так угодно.
– Я же просил вас не снимать меня, а вы сняли. Я слышал щелчок на вашем мобильнике.
– Ну, считайте, что бог мне позволил, и не волнуйтесь. Вы же говорите вашей пастве, прихожанам, которые обращаются к вам со своим горем, что на всё воля божья. Если кто-то в семье умер, погиб, вы говорите в утешение: «На всё воля божья». Если кому-то не платят зарплату частные предприниматели или иного уволили с работы, вы говорите: «На всё воля божья». А раз вы верите в это, так почему сами ропщите, что я вас сфотографировал?
Старичок, впрочем, может быть, он не так и стар, как делает его борода, не ответил, устраиваясь поудобнее на своём лежаке, а я беру снова мобильник иду на пляж за новыми кадрами.
Окидываю взглядом лежащих на гальке. Их сегодня несколько пар. Кто-то подставил солнцу спину, некоторые лежат на боку, иные, раскинув в стороны руки, лежат грудью к солнцу, но прикрыв лица головными уборами. Вижу несколько человек в море. Вода, как показано на информационном стенде возле спуска к пляжу, в двенадцать часов дня была двадцать четыре градуса. Но в море небольшие волны. Они с шумом накатываются на берег, подмывая собой песок. Трое мальчишек весело бегают друг за другом по мелководью, пытаясь столкнуть друг друга в волны, мешая какому-то пожилому человеку выйти.
Прохожу мимо стоящей возле самой воды девушки. Что-то мне показалось в ней знакомое. Ну, да косичка, заплетенная от самого лба. Девушка обернулась, и я изумлённо воскликнул:
– Бояморя! Ты снова здесь?
Несомненно, эта была моя Бояморя, но похорошевшая за год. То была девочка с едва оформившейся грудью, худенькая, хрупкая. Теперь передо мной стояла девица. На мой возглас она резко оглянулась и так же, как в прошлом году, криво улыбнулась и совершенно неожиданно для меня повернулась к морю, сделав несколько быстрых шагов по воде, вдруг нырнула в набежавшую волну и, вынырнув через пару метров, саженками, саженками поплыла к буйку.
Стою и не верю своим глазам. В это время ко мне подходит пожилой мужчина с короткими усиками. И, конечно, это оказался дедушка Боямори. Он меня тоже узнал.
– Здравствуйте, – произнёс он радостно, протягивая мне руку. – Очень рад, что вы снова здесь. Не чаял вас увидеть, а очень хотелось сказать вам спасибо.
– За что? – вырвался у меня сам собой вопрос.
Я вспомнил, как он меня благодарил за то, что внучка заболела. Это была горестная благодарность. А сейчас пожилой мужчина с усиками весь светился радостью.
– Вы даже не представляете, что вы для нас сделали тогда, обозвав Оксаночку Бояморя. Она хоть и заболела в тот день, оттого, что просидела впервые в море до посинения, но быстро поправилась и, к счастью, это сильно её изменило. Вы понимаете, она решила вырабатывать в себе характер. Мы уехали к себе в Новосибирск, и Оксаночка сама пошла в плавательный бассейн, поступила в секцию плавания. Мы, разумеется, с радостью платили за занятия. Ей порекомендовали по утрам обтираться. Да и вы это говорили. Больше того, внучка сказала, что раз она уже большая и взрослая, то теперь она будет ухаживать за нами, а не мы за нею. И, вы знаете, всё в доме делает сама: и посуду моет, и в комнате убирает, и стирать научилась, а раньше ничего не умела. И за мной, как за ребёнком, ухаживает.
На этих словах у мужчины появились слёзы на глазах.
– Ой, извините, – сказал он смущённо. – Совсем растрогался. А всё ведь благодаря вам. Она нам говорила, что вы усовестили её и сказали, что надо вырабатывать характер. Вот она его и вырабатывает. Упрямства у неё хватает. Так что спасибо вам огромное!
Пока дед рассказывал, Бояморя доплыла до буйка и вернулась назад. Она вышла из моря абсолютно счастливая. Это можно было заметить по её сияющим глазам и широкой улыбке. Подойдя к нам, она проговорила:
– Вот, это я специально для вас заплыв сделала. Я знала, что вы приедете, и ждала вас.
Я несколько растерялся от таких выражений чувств и сказал только:
– Да ты уже не Бояморя, ты настоящая морячка.
Девушка засмеялась.
– Опять вы меня обзываете. Нет, я Бояморя. Мне понравилось это имя, и меня все теперь так зовут. А то, не назовите вы меня Бояморя, я, возможно, так бы и боялась всю жизнь моря.
Она опять сказала своё «а то», как в прошлую встречу, но я уже не подсмеивался над нею, ведь она стала взрослой моя Бояморя.
Нацеливаю на моих друзей мобильную камеру. Бояморя обняла деда, и я сфотографировал их на память.
В этот раз я покидал санаторий с лёгким сердцем и лёгкой грустью. Я расставался с девочкой, ставшей мне подругой, которую назвал морячкой, но она не согласилась, оставив имя Бояморя. Мы обменялись адресами. Семья пригласила меня к себе в Новосибирск. Я пригласил их посетить Москву. Так закончилась пока история с девочкой по имени Бояморя.
Лесная история
Солнце выглянуло краешком глаза из-за чёрного, но уже голубеющего слегка моря и увидело горы. Они вытянулись на целых сто пятьдесят километров, упираясь в засветившееся небо непокрытыми головами, теперь стыдливо зарумянившимися в лучах восходящего светила.
Секундами раньше столь же девственно заалели пышногрудые белые облака, которые теперь словно огромные парашюты зависли над неприступными стенами величественной горной крепости.
Принарядившись в пурпурные одеяния, и те и другие восхищали многообразием и тонкостью оттенков, начиная от яркой снежной белизны до едва просвечивающейся бледной розоватости, постепенно наполняющейся пунцовой пышностью и переходящей затем к пылающему огнём сочному румянцу.
Игра красок шла наверху, где небо уже торжествовало победу солнца, а чуть ниже, резко очерченной полосой фронта, всё ещё чёрный и хмурый после сна, подступал к этому празднику могучий лес.
Но вот ещё несколько мгновений, и блики веселья и радости упали со скал на деревья, и заулыбались осветлённые листья вековых буков, заискрились на солнце иглы пушистой крымской сосны, чувствующей себя равной среди лиственных великанов Крымских гор.
Первые солнечные лучи соскользнули по веткам на землю, и настроение счастья передалось, наконец, всем: птицам, зверушкам, насекомым, цветам и пахучим травам. Зазвенело вокруг, зачирикало, заплясало, закружилось. Ручеёк неприметный, казалось, молчавший в темноте, и тот возрадовался, плещется, сверкает струйками, пускает зайчики в глаза, журчит и будто бежит быстрее, проворнее.
В лесу начался день. Здесь, в горах южного берега Крыма у самой Ялты он приходит сверху, постепенно спускаясь в зону царствования крымской сосны и дальше в приморский шибляковый пояс, где вместе с чашечками цветов раскрываются двери жилищ человека, многоэтажных жилых домов, санаториев, гостиниц.
Они смотрели на просыпающиеся дома сверху – лес и сидящий на лесной скамеечке человек в синей фуражке. Это был его лес, его радость и боль.
Двое молодых людей, парень и девушка, поднимаясь по крутой горной тропе, вышли прямо на лесника. Девушка запыхалась при подъёме, что выдавало её неопытность, и она сразу же села на скамейку рядом с лесником.
– Я Дробот. Зовут меня Николай Иванович, – сразу представился тот.
– А я знаю. О вас вообще чуть ли не легенды ходят.
– Что же обо мне такое говорят? – усмехнулся Николай Иванович. – Лесник как лесник. Только и того, что долго работаю.
– Это так, – согласился Володя, присаживаясь на скамейку по другую сторону от лесника, так что тот теперь очутился между ним его спутницей Настенькой. – Но говорят, что вы, как никто умеете рассказывать легенды, что браконьеры вас боятся пуще огня и что есть у вас собака, которая недавно спасла вас, но как, я не знаю.
Лесник задумчиво снял с головы фуражку, потёр ладонью лысеющую голову, снова надел фуражку и собирался что-то сказать, но его прервала Настенька:
– Простите, Николай Иванович, у вас не бывает такого впечатления в лесу, что с вами кто-то рядом находится, а вы его не видите? Мне вот всё время кажется, что на меня кто-то смотрит. Я не боюсь, но такое ощущение. Может, в горах всегда так? Откровенно говоря, мне не по себе от этого. Я-то в лесу часто бываю, но то в Подмосковье, то на Украине в деревне у бабушки, где тоже нет гор, а тут в Ялтинских горах я впервые.
– А вы чувствительная девушка, – заметил лесник. – На вас действительно смотрят, но не пугайтесь. Я позову моего друга. – И он, слегка присвистнув, тихо скомандовал – Волк, ко мне!
Чуть впереди из-под широкой сосновой лапы молодой раскидистой крымской красавицы, опустившей свои ветви низко над землёй, неожиданно поднялся огромный чёрный ньюфаундленд и, подойдя к хозяину, сел на свой мохнатый хвост и уставился глазами в лицо человека, как бы спрашивая, зачем позвал.
Пёс был великолепен. Чёрная густая шерсть теперь отливала особым блеском на солнце, а только что под сосной, создавая видимость тени, была совершенно незаметна. Умные чёрные глаза, казалось, смотрели только на хозяина, но невозможно было поверить, что они не следят за каждым движением находящихся рядом людей. Мощные передние лапы собаки гиганта упирались в землю, и какое-то шестое чувство непонятным образом подсказывало, что стоит любому человеку поднять руку над хозяином, как она мгновенно будет схвачена широкими сильными челюстями преданного пса. Эксперименты проводить в таких случаях нежелательно.
– Я назвал его Волком, – проговорил Николай Иванович, – так что он в этом смысле единственный в наших лесах, так как настоящие волки с послевоенных лет в Крыму не появлялись. А жизнь он мне действительно прошлой осенью спас. Да и раньше, пожалуй, меня бы прибили без него браконьеры. У нас ведь оружия нет, а браконьер всегда не с ружьём, так с ножом ходит, да в компании с друзьями. Ну а я научил своего Волка всегда в стороне быть и идти за мной. Так что он возникает, когда я скомандую или если ему покажется ситуация опасной. Такое бывает иногда. Браконьер не видит Волка и начинает иногда хорохориться и угрожать мне, а тут вдруг рычание и этакая псина рядом. Фактор неожиданности играет большую роль – я успеваю сориентироваться и либо разоружаю сразу, либо включаю рацию и делаю вид, что мои помощники рядом. А то ведь могут застрелить и собаку и меня.
А где же ваша рация? – спросил Володя.
– У другого моего помощника. Вон там. – Лесник махнул рукой назад в глубь леса.
Настенька и Володя, как по команде, повернулись и только теперь заметили гнедого коня, ноги которого чуть выше копыт были словно одеты в белые носочки, а шелковистая грива буквально засветилась на солнце, когда тот резко качнул головой, отгоняя появившихся уже мух. К седлу была приторочена сумка, из которой торчала антенна рации.
– Ну а всё же можно узнать, как вас спасла собака? – спросила Настенька.
– Случилось это так, – начал лесник. – В сущности, по моей невнимательности. Дело было во время урагана. Ехал я на своём Месяце, – так, оказывается, звали коня – а Волк, как всегда, за нами. Тут вижу, что осину сломало ветром, и она перекрыла ручей. Вода уже пошла другим путём и на дороге целое болото образовалось. Спешился я, значит, и стал дерево оттаскивать да не заметил, что чуть выше старую сосну видимо уже вывернуло из земли, и она еле держалась кроной за соседние деревья, ну а очередным порывом ветра её и понесло на меня. Я как услыхал треск сверху, назад откинулся, а меня и прижало к земле стволом. Тут два момента удачных было. Во-первых, я успел разогнуться, и меня не треснуло по спине. Тогда бы мне точно крышка была. И то хорошо, что сучья сосны в землю упёрлись и меня не раздавило совсем. Но я упал спиной на землю, и руки оказались среди веток так, что я их никоим образом не мог освободить, чтобы с их помощью попытаться выползти. Ни перевернуться не могу, ни ногами оттолкнуться. Всё вроде целое, а вылезти не удаётся. Такая дурацкая ситуация получилась.
Будь я один, так впору бы и испугаться совсем. Не так часто люди ходят в наших краях. В конце осени грибников не богато. В плохую погоду тем более. Прокукуешь холодной ночью – не скоро оправишься, а то и совсем дуба дашь. Тем более что упал я рядом с ручьём. В жаркую погоду – это хорошо, а в холодную не очень. Журчит возле уха, но радость не доставляет. Скончался бы от жажды у самой воды, вот был бы цирк.
Но это будь я один. А тут ведь и конь есть и собака. Месяц мой, конечно, стоит себе на дороге. Что он сделать может? Да и не понял, наверное, в чём дело. Другое дело Волк. Тот сразу забегал вокруг упавшей сосны. Я, конечно, говорю ему:
– Волчок, сделай что-нибудь. – А сам думаю, что придётся, наверное, посылать его домой. Но захочет ли он оставить хозяина?
Только пока я думаю своё, а Волк мой сам соображает. Эта собака ой как умна. Чувствую – задышал мой пёс над ухом. Ухватил зубами за ворот куртки и потянул.
Должен вам сказать, ребята, не думал я, что до такой степени силён мой друг. Сам не поверил, когда поползло моё тело из-под проклятого ствола. Сантиметрами, сантиметрами, а поползло. Попал я, конечно, в ручей спиной, но уж теперь мог и сам помочь Волку, вытащив руки и отталкиваясь от ствола.
Вымокли мы с моим другом изрядно. Да и подняться мне потом, оказывается, было не очень просто. Так что без Месяца я, пожалуй, тогда до дома не добрался бы. Волк бы мог тащить по земле, но это для обоих было бы мучением. С конём, конечно, проще. Главное было забраться на него, когда всё тело ныло. Но что это по сравнению с усилиями Волка?
Между тем ньфаундленд, будто понимая, что речь идёт о нём, улёгся у ног хозяина, скромно положив голову на лапы.
– Добрейшая собака, между прочим, – заключил рассказ Николай Иванович. – Никого ещё ни разу не укусила, но страх нагоняет и, будьте уверены, не пропустит случай вступиться за меня, если надо. Всё понимает.
– Да, собака у вас замечательная, восхищённо сказала Настенька и протянула руку к голове Волка, чтобы погладить.
Собака подняла морду и неожиданно лизнула ладонь девушки, словно давая понять, что бояться не надо. Настенька рассмеялась, отдернув, было руку, но тут же теперь совсем без страха повела рукой по мохнатой голове и шее добродушного великана.
Лес тихо зашумел листвой.
О том, как я служил работником у трясогузок
А и вот что я вам скажу, дорогие мои собратья по перу, писатели, то есть те, кто некогда скрипели перьями по бумаге, а нынче катают шариками ручек шариковых по ней же или тюкают пальцами по клавиатуре, выбрасывая буковки на компьютерных экранах. Чем сиднем сидеть в городских стенах, штаны или юбки протирая в погоне за славой и весьма призрачным величием, обратите-ка вы свои стопы, изрядно приуставшие в беготне по не всегда благодарным и приветливым редакциям и, тем более, вышестоящим организациям, за город, поближе к природе-матушке. Уверяю вас, что только там вы обретёте истинную радость душевную, покой и умиротворение сердечные. Там, именно там, среди берёз игривых, весело подставляющих тела свои белые взгляду вашему ласковому, среди ив задумчивых, опустивших пряди волос до самой воды речушки быстротечной, как и сама жизнь, среди дубов осанистых да кряжистых, по-стариковски мудрых, среди лугов, неизбывной зеленью охваченных, волнующихся травами сочными да пряными, только там вы поймёте всю тщету ваших помыслов превзойти это величие, миллионы раз описанное, но так и не отражённое во всей своей красе, ибо невозможно познать бесконечное, охватить бескрайнее, объять словесами необъятное, но очень даже возможно и совершенно приятно и восхитительно любоваться этими чудесами в любое время года, а особенно в пору цветения, благоухания и буйства красок.
Что бы вы ни делали там на природе, чем бы ни занимались, она заманит, увлечёт и окунёт в жизнь прекрасную и удивительную. В подтверждение этих слов расскажу-ка я вам историю свою собственную, а вы уж сами думайте, подходит вам такая жизнь или нет.
Закончил я суматошную деятельность государственного служащего, длительные разъезды по заграницам. Ушёл, наконец, на пенсию и купил дачу неподалеку от Москвы, этак километрах в тридцати от кольцевой дороги, но в замечательном месте, где и лес просто рядом, начинается сразу за калиткой, и река поблизости в пяти минутах хода, и горы тут тебе, да и равнинные местности – всё есть. Отдыхай себе да радуйся. Только отдых этот ещё организовать надо.
Приехали мы с женой на дачу впервые в середине лета. Глядим – домик на пригорок поближе к лесу забрался, по правую руку, если на него смотреть, красавицы вишни распушились, по левую – молодые яблоньки только-только начали наряжаться в зелёные коротенькие платьица, по центру – словно кто кисть с красной краской встряхивал да капли оставил – это клубника зреет, солнечным огнём наливается. А возле самой ограды с одной стороны пышные кусты красным бисером обсыпаны, значит, красная смородина к себе подзывает, чтоб вы на чёрную не засматривались, а она рядышком томной чернотой спелых ягод привораживает. Уж я не говорю о малине, разросшейся так, что ни обойти её, ни объехать, чтоб не остановиться и не съесть ягодку-другую, а там и на десятки счёт можно вести, да кто считает, когда ягоды во рту тают и сладостью душу греют?
Однако, как там прежние хозяева к природе относились, не знаю, но сразу видно было, что не вся земля ласку чувствовала, не вся ухожена была и привечена. Вот мы и взялись за неё в первую очередь. Не стану описывать, что сажали в первое лето, что во второе, а вот, что меня поразило сразу же, о том не могу умолчать. Люблю я, знаете, всякую живность в природе подмечать. Вот и на даче сразу стал ожидать гостей – думаю, может, зайка какой или лисичка пожалуют. Они, конечно, нами тоже заинтересовались, да в гости приходили почему-то в ночное время, когда мы усыплённые заботами дневными, глаз не могли раскрыть ото сна.
Но вот кто не скрывал своего интереса к нам в дневное время, так это трясогузки. Я было не сразу обратил на них внимание, но слышу над головой чи-чи-чи да чи-чи-чи. Смотрю, что там? А это трясогузка над беседкой на проводе электролинии сидит, хвостиком потряхивает и мне что-то чивикает. Я был занят вывозом сорняков и покатил тележку к противоположному концу участка. Подъехал и слышу опять над головой чивиканье.
Трясогузка уж здесь, на другом проводе хвостиком потряхивает.
Хочу в самом начале повествования обратить внимание всеведущего читателя на то, что я имею в виду не жёлтую трясогузку с вызывающе жёлтой грудкой и зеленоватой спинкой, которая тоже встречается мне изредка, но не на даче, а при подходе к ней, когда я поднимаюсь по тропе, извивающейся в густой траве полной такого аромата, что дышать хочется. Именно тут жёлтая трясогузка, усевшись на какой-нибудь ближайший к тропе кустик, неприлично открыто красуется своим ярким оперением, но мгновенно улетает, стоит вам только обратить на неё пристальное внимание и попробовать слишком приблизиться. Нет, она не общительна.
Другое дело, белая трясогузка, что живёт у меня на даче. Впрочем, думаю, что в этой части трясогузка со мной не согласится, прочивикав вполне резонно, что неизвестно ещё, кто у кого живёт. Но об этом рассказ впереди.
Я остановился на том, что моя белая трясогузка следовала за мной, когда я шёл из одного конца участка в другой. Сначала мне показалось, что это случайное совпадение, поэтому я решил проверить. Убеждённый в том, что птица не полетит за мною, я направился специально от калитки к беседке. И что же? Слышу и вижу над собой интеллигентную птаху в удивительно красивом чёрно-белом наряде. Головка словно в чёрной шапочке, а грудка и горло от самого клюва покрыты чёрной манишкой. Зато лоб и щёки совершенно белые, что позволяет чёрным глазёнкам резко выделяться на белом фоне и особенно остро воспринимать их живой заинтересованный взгляд.
Уверяю вас, трясогузка выглядит очень интеллигентно, почти как иной человек в строгом фрачном костюме. И хоть у маленькой птички весьма острый клюв, она не кажется сколько-нибудь злой и опасной, как, например, полярная крачка, которая своим острым, как шило клювом и сердитыми глазами в сопровождении громкого резкого крика в состоянии напугать кого угодно, особенно в момент её пикирующего полёта, который может весьма вероятно закончиться ударом клюва по голове, когда вы и поймёте по-настоящему, что кричала птица не ради того только, чтобы вас напугать, а в порядке предупреждения об атаке.
У белой трясогузки никакой агрессии, однако, как я впоследствии убедился, она далеко не из робкого десятка. Смелость некоторых птиц меня вообще давно удивляет. Нет, не воронье нахальство, а совершенно другая смелость. Помню один эпизод, в котором проявилась поразительная храбрость птицы, о которой прежде мне доводилось только читать, а увидеть собственными глазами посчастливилось лишь однажды.
Я тогда жил в пригороде Ялты – Ливадии, именно там, где некогда проживал русский царь. Замечу на всякий случай, что его семья селилась во дворце, а меня поселили в одном из домов дворцового комплекса, в котором в царское время жил обслуживающий персонал. Но, может, слуги эти были не самые маленькие по значимости, если дом этот был сложен на века из крупных кусков прочного диорита. Да дело не в этом.
Я к тому это поясняю, что дом наш примыкал вплотную к чудному ливадийскому парку, подходящему непосредственно к лесу и, я бы сказал, смыкающемуся с ним. Этим фактом всё и объяснялось.
Как-то услышал я за окном необычно тревожные голоса птиц. Выглядываю. А у нас перед окном рос высоченный тополь. На самом верху в дупле синицы устроили гнездо. Уже подрастал первый выводок, и каждый день можно было слышать голоса птенцов, требующих корма от родителей. Вот и в этот момент их писки доносились до меня довольно явственно, однако не это привлекло моё внимание. Тревожными были голоса взрослых птиц. И тут я увидел внизу, почти от самой земли по стволу тополя поднимается куница. Кого угодно я мог ожидать, но не этого довольно редкого зверя в пределах посёлка. Тогда-то я и почувствовал настоящую близость леса.
Куница неторопливо, но очень легко перемещалась вверх, и трудно было поверить, что ей что-то сможет помешать добраться до дупла, из которого предательски громко доносились голоса птенцов. Но над головой куницы пронеслась птица. Это была синица-мать. Однако ни громкий крик, ни близкие взмахи крыльев не оказали ни малейшего влияния на хищного зверька, неуклонно стремящегося к своей близкой добыче.
Красивое гибкое тело хищницы, покрытое блестящим светло-коричневым мехом, находилось по уровню уже выше сарайчика, крыша которого пряталась под кроной огромной старой сливы. Синица, безуспешно совершавшая пролёты над самой головой куницы, вдруг села на ветку сливы буквально под носом у зверька. Куница не удержалась и попыталась схватить зубами наглую птицу, но та успела каким-то чудом ускользнуть. Куница продолжила подъём.
До желанного дупла оставались считанные метры. Но большое яркое жёлтое брюшко синицы кажется зверьку тоже привлекательным, тем более что оно опять совсем рядом, прямо перед глазами. Стоит сделать лишь небольшой прыжок и обед в лапах. А птица кажется совсем уставшей. И куница прыгает на сливу.
Но ах, какая неудача – синица успела вспорхнуть, хотя тут же села и опять совсем близко, ну вот же у самого носа. Ещё прыжок, и опять неудача – синица взлетела, но, может быть, в последний раз, потому что опять упала на ветку рядом. Куница делает огромный прыжок. Ветка сливы пригибается под тяжестью тела, а птица перепорхнула на соседний каштан. Погоня началась. Куницу охватила страсть охоты и жгучее желание добычи.
Я в изумлении наблюдал, как смелая птица, казавшаяся такой беспомощной на сливе, выскальзывавшей буквально из пасти хищника, теперь легко перелетала с ветки на ветку, увлекая всё дальше и дальше стремительно несущуюся за нею куницу.
Глупый зверь не уловил хитрости смелой птицы, готовой ценой своей собственной жизни спасти маленьких беззащитных птенцов. Не всяк человек так сможет.
К слову сказать, случился у меня однажды разговор с женщиной немолодой. Она уверяла меня, что ни в каком случае, и ни при каких обстоятельствах не будет обращаться в милицию за помощью, так как доносительство не в её характере. Я возразил, говоря, что доносительство доносительству рознь. Одно дело доносить на кого-то ради собственной выгоды и совсем другое, когда речь идёт о спасении чьей-то жизни. Она не соглашалась, и я предложил ей ситуацию вполне жизненную, когда, к примеру, моя собеседница оказывается на перекрёстке улиц и видит, как в конце одной улицы преступники грабят или даже убивают человека. Сама женщина ничем помочь не может, между тем, на другой улице она видит милиционера. Спрашиваю, скажет ли она блюстителю порядка о грабителях. Она ответила, что не обратится за помощью к милиционеру.
Я усложнил задачу, предположив, что в подобной же ситуации она видит, как кто-то собирается взорвать дом и это преступление женщина может предотвратить, обратившись немедленно в милицию. Ответ, к моему изумлению, был опять отрицательным.
Тогда я задал совершенно сложную задачу для матери, а женщина была ею. Я сказал, что в доме, который собираются взорвать находится её ребёнок, и только милиция в состоянии предотвратить несчастье. В это трудно мне было поверить, но в ответ прозвучала фраза: «От судьбы не уйдёшь».
Так вот мне кажется, что синица, спасавшая своих птенцов, рискуя своей жизнью, к счастью, жила по их природному инстинкту, не имея разума моей собеседницы.
Но я отвлёкся и прошу простить. Мы ведь о другом совсем. Вернёмся к даче. Мне-то думалось, что она принадлежит мне, но вскоре я понял, что настоящими хозяевами на ней являются две трясогузки. Во-первых, они поселились под стрехой крыши дома раньше, чем я приобрёл эту дачу у прежних хозяев. Во-вторых, они появлялись на грядках и дорожках, когда хотели. А после одной удивительной картинки, свидетелями которой были в этот раз мы с женой, нам пришлось решительно зауважать трясогузок и признать в них хозяев.
Случилось это, правда, после целого ряда других маленьких происшествий. Первое время нам приходилось выполнять на даче очень много физической работы. Дело в том, что большая часть земли заросла сорной травой так, что даже культиватор "Крот" был не в состоянии справиться со вспашкой твёрдого, цепко схваченного растениями земляного покрова. Приходилось браться сначала за лопату, перекапывать тот или иной кусок земли, удаляя корни одуванчиков и прочей нечисти.
Трясогузки внимательно следили за этим процессом и время от времени слетали вниз на перекопанный участок, но довольно далеко от меня. И всё же было приятно заметить, что им нравится наша работа. Я копаю, вожу на тележке песок, затем удобряю навозом, а жена всё это обрабатывает цапкой и граблями, после чего делает грядки и сажает то ли морковь, то ли редиску, свёклу, кабачки и прочие овощи, сдабривая одних суперфосфатом, других нитрофоской и другими полезными удобрениями, рекомендуемыми умными книжками. Завершается всё поливом. Но это только на бумаге так быстро. На самом же деле каждый овощ требует, свих сроков посадки, своей агротехники, и, конечно, много сил и времени.
Однако работа на воздухе доставляет ни с чем не сравнимое наслаждение. Это вам не бумагами шуршать на столе. Хоть и не лёгок физический труд на земле, а душу радует. Ведь очень хочется, чтобы то, во что ты столько сил вкладываешь, вдруг потом выглянуло зелёными росточками из-под земли и потянулось к солнцу, веселя глаз нежной зеленью.
За непрерывной работой, когда нужно успеть к сроку и вскопать, и посадить, и от холода ночного плёнкой укрыть, забывали иногда о наших трясогузках, да только они о нас помнили всегда и держали нас в поле зрения постоянно.
Я по своей московской писательской привычке за рабочий стол садился и здесь на даче поздним вечером, если заполночь можно так назвать. В городе-то я обычно днём по организационным делам всяким бегаю, а писать сажусь, когда никто ни разговорами по телефону, ни другими способами не отвлекает. Так и на даче повелось, поэтому и просыпался, естественно, поздно. К жаворонкам, в этом смысле, никогда не относился, всё больше к совам.
А спать нам, между прочим, нравится наверху в мансарде. Окна там большие, воздуха свежего много, в мае ночью соловьиные трели хорошо там слышны. Одно плохо – комары заедают. Но мы к ним привыкли в путешествиях по Африке и Азии. Привыкли не к их укусам, а к борьбе с ними с помощью москитных сеток, то есть без этой защиты спать не ложились. Так и здесь. Развесили над кроватью зеленоватый полог из сетки и спим себе. Жена, в отличие от меня, как раз жаворонок и потому поднимается обычно ранним утром.
Вот в один из таких дней, когда жена уже бегала по грядкам, выдёргивая то там, то тут сорняки, а я ещё спал, донеслось до моего сонного слуха знакомое чивиканье. В первое мгновение мне показалось, что во сне птица ко мне прилетела, но уж очень явственно слышался голос. Открываю глаза и вижу перед собой на платяном шкафу сидящую трясогузку.
Заметила она, что я глаза открыл и снова: «чивик-чивик!» будто хочет сказать: «Чего спишь? Поздно уже. А ну поднимайся и за работу».
Ну, братцы, я опешил. Бывало, конечно, и раньше, что в комнату ко мне птицы залетали, но то было в других местах, и залетевшая птаха обычно начинала метаться по комнате в поисках выхода. Думал я, так будет и теперь. Лежу неподвижно, чтобы не испугать нашу трясогузку, а сам прикидываю, как она могла залететь и сможет ли сама вылететь. Окна у нас всю ночь открыты, но занавешены шторами. Стало быть, птица юркнула между шторой и стеной. Ладно, придётся, думаю, встать и отдёрнуть штору, а то сложно будет пернатой выбраться. Да только вижу я, что трясогузку ситуация никак не волнует. Сидит себе на шкафу, на меня смотрит и чивикает, вроде как продолжает будить, боясь, что опять засну. Со мною так бывает. Но я всё же выбираюсь из-под сетки и иду к окну, что ближе к шкафу. Трясогузка не заметалась, а спокойно перелетела к моей кровати и устроилась на москитной сетке.
Я отдёргиваю штору, становлюсь рядом со шкафом и замираю неподвижно, чтобы не пугать птицу своими лишними движениями. А она и не боится. Сидит себе, глазёнками на меня уставилась и «чивик-чивик!» Что, мол, стоишь? Иди, работай.
Ну, постоял я так минут пять и решил: «Действительно, чего я волнуюсь? Она этот дом лучше меня знает. Живёт в своём гнезде как раз над окном», и пошёл себе, спустился на первый этаж да и в сад, а трясогузка уж там летает. Жена заметила, как она из окна выпорхнула и догадалась, что красавица наша будить меня летала. И то правда – солнце давно вышло, пришло наше время завтракать и за работу приниматься.
Возможно, именно с этого времени у нас установились особенно дружеские отношения с трясогузками. Когда ни появишься на огороде с лопатой, цапкой или лейкой, наши хозяева тут как тут. Вывожу я своего "Крота", то есть культиватор, а не маленького ушастика, что в земле живёт, и дёргаю за шнур, запускаю. Машина в сердцах взревёт и начинает грызть землю лемехами. Это я участок под картошку готовлю. Вот, думаю, трясогузка сейчас испугается и улетит. Какое там? Она прыг-прыг, и стоит мне остановиться на минутку – хвостик птички уже на комке земли у самого грозного лемеха подрагивает, а клювик то вправо, то влево ныряет, что-то себе находит.
Начинаю копать землю лопатой, хочу сорняки отбросить в сторону и смотрю, чтоб в трясогузку не попасть, потому что она совсем рядом со мной скачет и чивикает будто голосом моей жены сказать хочет: «Ну, чего останавливаешься? Только начал ведь. А устал, так пойди в беседку отдохни от солнечного жара». «Да я, – говорю, – не устал вовсе» и продолжаю врезаться в мягкую от прошедшего дождя землю. Трясогузка буквально по пятам за мной следует, изредка лишь отлетая наверх. Заберётся там под шифер, поговорит со своей подругой, которая в это время птенцов ожидает, и назад ко мне летит.
Тогда-то мы и начали понимать, что работаем для трясогузок на их родовом участке, помогаем им корм добывать. Так как вырастет что у нас или не вырастет, всегда под вопросом, который погода решает, зато трясогузок точно накормим. Потому они и прилетают каждый год к своему дому и устраиваются на том же самом излюбленном месте над нашим окном под крышей. И уж тут никто им помешать не может: ни заяц, который только внизу капусту нашу ворует, ни даже белка, прижившаяся на той же крыше, но с другой стороны дома.
И это надо видеть, как гордо вышагивают трясогузки по своей территории, никого надолго сюда не пуская. Бывает, конечно, залетит одна-другая мелкая птаха, клюнет скоренько мошку или жучка какого, и тут же улетает в лес. Сюда и большая сорока заглядывает. Посидит на заборе, покричит на проходящего мимо чёрного кота и порой вдогонку за ним улетает. Трясогузки тоже не сидят сиднем на одном месте – прогуливаются то в лес, то к маленькой речушке, что поблизости пробегает, но обязательно спешат назад к своему дому, который порой и отстаивать приходится.
Стоим однажды мы с женой возле беседки. Тут у нас петрушка, лук, редиска да морковь ровными грядочками красуются. А по дорожке трясогузка вышагивает. Вдруг – фр-р-р – какая-то непонятная для нас птица раза в два крупнее нашей трясогузки слетела сверху, крылья растопырила и трепещет ими прямо перед трясогузкой, стараясь её напугать. Разгадать, что за птица мы не разгадали, уж очень неожиданным был налёт. А мне она в этот момент напомнила морского ерша, расставившего грозно плавники, чтобы уколоть ими противника.
Страшной показалась птица, но вот что удивительно. Трясогузка, хоть и мала птаха, но то ли чувствовала, что мы рядом, то ли знала, что дома и родные стены помогают, а только ничуть виду не подала, что испугалась. Повернулась к налётчице и спокойно так шажок вперёд сделала. Клювик-то остренький, сама вся гладенькая, аккуратненькая против взъерошенного противника, зависшего в воздухе. Ну, тот и отлетел, да не совсем, а чтобы сделать круг и снова напасть.
Если бы были у трясогузки уши, я бы сказал, что она и ухом не повела на второй налёт. Так же невозмутимо сделала ещё шажок вперёд, и как ни трепетали устрашающе крылья обидчика, а пришлось опять улетать. Но бой не закончен. Пошла неуёмная птица на третий заход. «Фр-р-р, фр-р-р», – шумят крылья, распущенные парусами, да что уж там, никто их не боится. Трясогузка даже не покачнулась, ни шагу назад не отступила, вперёд и только. Так обидчик и улетел ни с чем.
А мы стояли, как зачарованные, глядя на нашу прекрасную смелую трясогузку. Честное слово, на такого хозяина и работать приятно. А вы говорите в городе лучше. Нет – только на природе.