Глава первая. Жертвы политики
«В Царском селе, в отдалении от основного дворцового здания, были разбросаны несколько причудливых строений в разнообразном стиле: китайском, мавританском, персидском. Императрица Екатерина любила все необычное и порой во время прогулок захаживала в какой-нибудь из этих домиков отдохнуть и выпить что-нибудь прохладительное или согревающее.
Поздними вечерами и ночами в этих домиках, случалось, находили приют влюбленные парочки: императрица смотрела на это сквозь пальцы и даже посмеивалась. Но в сумерках павильоны обычно стояли пустыми и казались большими игрушечными домиками, которые ребенок-великан бросил в саду.
В тот вечер в один из павильонов друг за другом проскользнули две фигуры в длинных темных плащах с капюшонами. Осень в Царском селе выдалась теплой, но вечерами уже чувствовалось скорое приближение холодов, так что подобная одежда не вызвала бы особого удивления у случайного свидетеля. Впрочем, вокруг было темно и тихо.
– Есть новости? – спросила по-русски одна из фигур.
Голос был женский, не слишком высокий, да и говорила незнакомка почти шепотом.
– Кажется, да, – отозвалась вторая тоже очень тихо. – Катрин со дня на день подпишет манифест о передаче трона Александру в обход законного сыночка.
– Нужны какие-то дополнительные меры? Средства?
– Меня беспокоит ее здоровье, но кажется, удара удалось тогда избежать. Вы во время доставили мне нужные лекарства. Пока их достаточно. Но, возможно, нужно будет устроить приезд какого-нибудь «иноземного» врача для более тщательного обследования.
– Это не проблема. Думаю, к нашему следующему контакту все будет подготовлено и мы договоримся о деталях. Как все-таки неудачно вышло, что она решила пристроить вас к внучке, а не оставила полностью при себе.
– Нет худа без добра. У меня появилось больше свободы в передвижении, да и круг общения расширился самым естественным образом. К тому же моя воспитанница – любимая сестра Александра, а для будущего это может оказаться чрезвычайно полезным.
– Вы правы. Теперь вот еще что. Я привезла новый прибор, он еще не очень обкатан, но его будут испытывать все агенты. Вот, наденьте на шею.
– Что это?
– Устройство для записи разговоров. Заряда должно хватить на полгода – теоретически, памяти тоже. Потом поменяем. Как вы понимаете, это может оказаться неплохим помощником…
– Неплохим? Бесценным! Я остерегаюсь вести записи, потому что здесь все следят за всеми, и в моих вещах несколько раз кто-то рылся.
– Но Катрин вам, кажется, беспредельно доверяет?
– Здесь может действовать не только она… Как умело сработано, не отличить от обычной ладанки.
– Мы решили, что золото вызовет слишком пристальное внимание к вашей особе: слишком богато. Материал стилизован под серебро…. Ну, нам пора расставаться.
– Сигнал экстренного вызова прежний?
– Да, и места встречи мы тоже пока не меняли. В Царском это вот здесь, в Петербурге – боковой вход на галерею, в Павловске – часовня.
– Гатчина по-прежнему под запретом?
– Только в самом крайнем случае и как можно дальше от дворца. Павел ведь по-прежнему непредсказуем?
– Увы…
– Ну, счастливо, Мария. До следующей встречи.
– Спасибо, Анна. До свидания…
Обе фигуры беззвучно растворились в темноте царскосельских садов…
– Ваше высочество, – слышался где-то сзади голос фрейлины, которая пыталась вернуть Като в ее комнаты. – Выше высочество, где вы?
Но восьмилетняя Като уже отлично знала все дворцовые переходы и закоулки, чтобы надежно спрятаться от своих воспитательниц. К тому же сегодня всем было не до нее: через несколько минут начнется церемония обручения старшей сестры, Александры, с королем Швеции Густавом. Сама невеста, ее родные и все придворные уже собрались в тронном зале, ждали только императрицу Екатерину и молодого короля.
Като проскользнула в зал и надежно укрылась за пышными складками парчового занавеса, почти закрывавшего огромное окно. На широком подоконнике можно было сидеть даже с ногами, а в узкую щелку портьеры, щедро расшитой золотом, видеть и слышать практически все, оставаясь невидимой. Теперь нужно было только подождать начала церемонии, а уж терпения у великой княжны было предостаточно, равно как и упрямства.
Девочка поудобнее устроилась в своем убежище и вздохнула. Как невыносимо оставаться ребенком в глазах окружающих! Скорей бы ей исполнилось хотя бы двенадцать лет, чтобы ее одевали как взрослую барышню, а не как куклу, с этими идиотскими панталоничками, короткими платьицами и прочей ерундой. Даже серьги ей пока еще не разрешали носить: только маленькие золотые колечки, чтобы не заросли ушки. Тоска…
Да, скорей бы подрасти! И тогда бабушка, императрица Екатерина, наверняка найдет ей самого лучшего жениха на свете: молодого принца, а лучше – короля, повелителя какой-нибудь сильной державы. И тогда она станет уже не одной из великих российских княжон, а королевой. Как станет скоро старшая сестра Александра.
А как хороша Александрина сегодня! В белом длинном платье, расшитом серебряным позументом, с бриллиантовой диадемой на темно-русых волосах… Чудо, как хороша! Ведь ей еще только тринадцать лет, а она уже красавица, и с каждым днем все хорошеет и хорошеет. Кроме того, у нее очаровательные, мягкие манеры, которым Като тщетно пыталась подражать, светлый ум, доброе сердце. А скоро она станет королевой и будет сидеть на троне рядом со своим молодым супругом.
Като было известно, что милая Александрина, хотя и знала о своем женихе только с чужих слов и видела его портрет, похоже, уже любила его чистой, первой юношеской любовью. Да и слышала она о своем нареченном только хорошее. От всего остального бабушка-императрица тщательно оберегала свою старшую внучку, предоставляя политические переговоры дипломатам, а самые важные вопросы решала лично. То, что для Екатерины было политикой, для девочки-подростка казалось ее судьбой, тем более, что императрица и ее окружение настойчиво внушали это великой княжне. И Александра Павловна доверчиво покорялась своей прославленной, мудрой бабушке.
А вот и сама монархиня появилась в тронном зале при полном параде, с орденской лентой через плечо и любимой тростью с алмазным набалдашником. Като обожала смотреть на торжественные выходы своей августейшей бабушки, обожала ее величавую поступь, гордо закинутую голову, поистине царские манеры. В такие моменты возраст Екатерины терял свое значение, она олицетворяла собой российскую монархию: гордую, могущественную, почти всесильную.
Вот кем на самом деле хотелось бы стать ее внучке: независимой самодержицей, монархиней, императрицей, а не чьей-то там женой, пусть даже и коронованной. Но – увы! – во всем мире Екатерина была единственной и неповторимой. Конечно, несколько лет назад еще была жива и правила австрийская императрица Мария-Терезия, и женщины постоянно соперничали между собой, не признаваясь в этом. Но теперь в Австрии правит ее сын-император.
Если бы еще Като была единственной внучкой Екатерины Великой, то действительно могла бы со временем стать Екатериной Третьей. Увы, существовали еще три брата, не считая трех старших сестер и двух младших. Унаследовать российский престол Като не могла никогда и понимала это уже сейчас. Не понимала она другого: почему вопрос о браках великих княжон вызывал такую озабоченность у ее царственной бабки. Ведь невест для внуков она нашла без всяких проблем, да еще выбирала из великого множества претенденток…
Старший, Александр, был на целых одиннадцать лет старше Като. Из обмолвок родителей – Великого князя Павла Петровича и его супруги Марии Федоровны – девочка узнала, что императрица проделала над долгожданным внуком немало воспитательных экспериментов. И не только с ним.
– Ее величество видит во мне только детородную машину, – донесся как-то до Като голос ее матери, которая была в кабинете у отца. – И так жестоко отбирает у меня моих крошек, едва они появляются на свет. Неужели она не понимает, что разбивает мне сердце?
– Ее величество, моя августейшая матушка, просто не знает, что такое сердце, – послышался резкий, ироничный ответ отца. – У нее сердца нет и никогда не было, она всегда меня ненавидела, а моего дорогого батюшку убила…
– Паульхен!
– Ну, приказала убить, какая разница. Она убийца, похитительница престола, настоящая Мессалина, а вы, мой друг, ждете от нее человеческих чувств…
В этот момент один из стоявших возле двери офицеров бесшумно прикрыл створку и больше Като ничего не услышала. Но слова «убийца», «Мессалина» и некоторые другие прочно застряли в ее головке и не давали покоя.
Убийца? Ее обожаемая бабушка, которая никогда на нее не сердится и не ругает ее, у которой вечно припасены какие-нибудь лакомства и маленькие сюрпризы для внучек – бессердечная убийца? А кто такая Мессалина?
– Мари, кто такая Мессалина? – спросила она вечером свою главную воспитательницу, фрейлину Алединскую.
– Это персонаж из древнеримской истории, – невозмутимо ответила та. – Супруга одного из римских императоров.
– Она его убила?
– Откуда вы это взяли, ваше высочество? Никто никого не убивал. И вообще в вашем возрасте рано интересоваться такими вещами. Придет время, вам все объяснят на уроках истории.
– А почему бабушка забирала моих братьев, Сашу и Костю, к себе? Матушка очень расстраивалась, да?
– Ее императорское величество желало воспитать своих внуков достойными продолжателями династии. И воспитала. А вам, ваше высочество, пора читать молитву и спать.
Вот так всегда было с Марией Алединской. Она отвечала на все вопросы, а ясности никакой не было. Но, пожалуй, была единственной из фрейлин, которая смогла завоевать доверие и расположение маленькой Като, и которой даже удавалось обуздывать порывы своей непредсказуемой воспитанницы…
Като слегка пошевелилась в своем убежище, чтобы не так затекали ноги. Где же жених? Кажется, ему надлежало быть в Тронном зале уже час тому назад. А его все нет и нет, только князь Платон Зубов, бабушкин любимец, снует туда-сюда с озабоченным видом, да главный дипломат, князь Безбородко, становится все мрачнее. Странно, право.
На свадьбе у Александра все было по-другому. Никаких озабоченных лиц, никаких дипломатов, только праздничное ликование. Пятнадцатилетний великий князь Александр взял в жены четырнадцатилетнюю принцессу Баденскую Луизу, которую окрестили Елизаветой Алексеевной. Это была любовь с первого взгляда, как непрестанно повторяли тогда при дворе. Молодожены, едва вышедшие из юношеского возраста, были так очаровательны, что их называли не иначе, как Амуром и Психеей. Да и сейчас они – самая красивая пара при дворе.
Като поискала взглядом своего старшего брата и увидела, что он стоит неподалеку от императрицы, а его супруга рядом нервно обмахивается веером. Непохоже на Лизхен: она всегда такая спокойная, даже чуть холодноватая. И у Александра лицо совсем не праздничное.
Зато его брат, Константин, вместе со своей очаровательной супругой, похоже, заняты сами собой, а не тем, что происходит вокруг. Неудивительно: они женаты еще только полгода, и оба так молоды, что обожают всякие проказы. Вот и сейчас Константин исподтишка щекочет свою супругу Анну, миниатюрную брюнетку, а та старается сдержать неуместный здесь смех.
Позже Като узнала, что после женитьбы Константина, императрица Екатерина написала своему постоянному корреспонденту во Франции барону Гримму:
«…Теперь женихов у меня больше нет, но зато пять невест, младшей только год, но старшей пора замуж. Она и вторая сестра – красавицы, в них все хорошо, и все находят их очаровательными. Женихов им придется поискать днем с огнем. Безобразных нам не нужно, дураков – тоже; но бедность – не порок. Хороши они должны быть и телом и душой. А где их таких найдешь? Да еще знатных, под стать царским дочерям!».
Като снова пошевелила окончательно занемевшими ножками. Да где же этот король? У бабушки Екатерины гневный и расстроенный вид, батюшка явно в бешенстве, а маменька что-то шепчет ему со злым и обескураженным видом. Александрина, прелестная, как ангел, в своем наряде невесты, бледна и с трудом сдерживает слезы. Что могло произойти с королем Густавом, который казался без памяти влюбленным в свою невесту? Почему не начинают церемонию обручения?
В этот момент Като заметила, что князь Платон Зубов, в очередной раз войдя в зал, подошел к Екатерине и что-то сказал ей. Императрица изменилась в лице, хотела что-то ответить, но так и осталась с открытым ртом. Ее камердинер Зотов бросился за стаканом воды. Все еще безмолвно сидевшая Екатерина выпила воду. Немного оправившись, она попыталась встать, потом сбросила с себя императорскую мантию и без сил опять опустилась в кресло.
Забыв обо всем на свете, Като спрыгнула с подоконника, выскользнула из-за портьеры и помчалась через весь зал к Екатерине, ловко скользя маленькими ножками по зеркальному паркету. Но на полпути угодила в не слишком нежные объятия своей матушки, Великой княгини Марии Федоровны.
– Куда это вы собрались, мадемуазель? – сухо осведомилась она. – И кто вам позволил здесь находиться?
Като не успела ничего ответить: подоспевшая перепуганная фрейлина утащила ее из зала, так крепко держа за руку, что вырваться не было никакой возможности. Да великая княжна и не стала этого делать, сообразив, что если бы ее заметил отец – грозы бы не миновать, хотя она и считалась его любимицей. Нет, вызывать недовольство папеньки ни в коем случае не следует. Потом она у все узнает у Мари, своей старшей сестры, которой уже было десять, и которая – вот счастливица! – здесь, на церемонии, одетая уже по-взрослому.
Но следующее утро принесло еще меньше радости. Александрина заперлась в своей комнате и оттуда доносились горькие рыдания. Родители уединились в своих покоях и никто не смел их беспокоить. Като решила навестить бабушку-императрицу, но воспитательница, генеральша Ливен сказала, что их Величество страдают мигренью и не выходят из своей спальни. Оставалось только сестрица Мари, хотя Като побаивалась, что толку от нее будет мало.
– Что вчера было на обручении? – шепотом спросила она, когда сестры на несколько минут остались вдвоем в классной комнате. – Почему сегодня все такие… мрачные?
– Этот надутый индюк Густав не соизволил приехать во дворец, – выпалила Мари. – Он, кажется, возомнил себя невесть кем.
– Не приехал? – поразилась Екатерина. – Совсем? Он заболел?
– Если бы, – фыркнула Мари. – Наш распрекрасный король, кажется, раздумал жениться. Но в первый раз ему хотя бы пытались подсунуть эту горбатую уродку, принцессу Мекленбургскую. А наша Александрина…
– Странно, – задумчиво произнесла Като. – Король казался мне настоящим рыцарем, а рыцари так не поступают.
– Вам еще рано рассуждать о таких вещах, ваше высочество, – сказала генеральша Ливен, вернувшаяся в этот момент в комнату. – Это государственные дела, политика, в которую женщины вообще не должны вмешиваться…
– Скажите это императрице, мадам, – ядовито ответила Като. – Ей наверняка понравятся ваши рассуждения.
Воспитательница багрово покраснела, но все-таки нашлась:
– Ваша августейшая бабушка – необычная женщина. Когда вы станете такой же монархиней, как она, что маловероятно…
– Посмотрим, – фыркнула Като. – Я-то обязательно буду носить корону, когда выйду замуж. Например, за внука французского короля. Он очень обаятельный…
– Ваше высочество, – ледяным тоном отозвалась воспитательница, – девице в вашем возрасте не пристало говорить о подобных вещах. Предоставьте событиям идти своим чередом.
О том, что на самом деле произошло накануне в Тронном зале Зимнего дворца, Като узнала только несколько лет спустя. Заключая брачный договор старшей внучки со шведским королем, русская императрица настаивала на том, что будущая королева сохранит свою религию. Первоначально никто против этого не возражал, но когда договор оставалось только подписать, обнаружилось, что пункта о вероисповедании там просто нет. А сам король Густав, еще даже не достигший совершеннолетия, категорически отказывался обсуждать эту тему.
Густав-Адольф с детства привык к проявлению поклонения и восхищения, столь обычных при королевских дворах и вообще в придворной среде. Противоречий он не терпел вообще, самолюбие его было непомерным до болезненности. Кроме того, за образец поведения он взял не слишком привлекательную личность из своих предков – короля Карла Двенадцатого, современника и извечного врага Петра Великого, так что грубые солдатские выходки были для юного короля в порядке вещей, равно как и достаточно пренебрежительное отношение к женщинам вообще.
Ирония судьбы заключалась в том, что в глубине души Густав был к религии совершенно равнодушен и прибегал к ней лишь тогда, когда это было выгодно ему по тем или иным причинам. В общем, характер у молодого монарха был не слишком приятным, но из красивого мальчика он превратился в красивого юношу, чем невольно привлекал к себе людей. В большинстве своем, конечно, женщин, которые пленялись его внешностью и порой совершенно теряли головы.
Даже Екатерина, отменно разбиравшаяся в людях, при личной встрече с королем Густавом, который приехал просить руки ее старшей внучки, была приятно удивлена благородством осанки семнадцатилетнего короля, который выглядел вовсе не «королем-ребенком» и вел себя естественно и вежливо. Высокий, стройный, приятный в общении юноша старался держаться с важностью, подобающей монарху.
И вот в день обручения, 11 сентября 1796 г., оказалось, что статью о вероисповедании будущей королевы исключили из брачного договора по приказанию короля А в ответ на все настояния раздраженно ответил: «Нет, не хочу!» И, рассерженный, ушел в свою комнату, хлопнув дверью и заперев ее на ключ. Через несколько дней короля Густава со свитой уже не было в России.
А маленькая Като на всю жизнь усвоила: внешность обманчива. Прекрасный принц стал в ее глазах отвратительным чудовищем, сделавшим несчастным всю их семью. Более того, косвенно он стал причиной того, что обожаемая бабушка занемогла. Императрица, уже видевшая свою старшую внучку шведской королевой, слишком близко к сердцу приняла свое поражение. Подозревали, что в тот злосчастный день Екатерину постиг легкий апоплексический удар.
Но в моральном, а не физическом плане это был уже второй серьезный удар по неколебимому доселе авторитету «Семирамиды Севера». Первый же ей совершенно неожиданно нанесла невестка – вечно покорная свекрови и угодливая до приторности Великая княгиня Мария Федоровна.
Когда в апреле того же, 1796 года, она родила третьего сына и девятого по счету ребенка – Николая, Екатерина пригласила ее на приватную беседу. В исходе этой беседы императрица тогда не сомневалась, равно как и в том, что ее старшая внучка вот-вот станет шведской королевой.
– Мадам, я прошу вас подписать вот это, – будничным тоном сказала императрица, протянув невестке какой-то документ.
Мария Федоровна прочла – и похолодела. Свекровь предлагала ей «всего-навсего» подписать акт, согласно которому она признавала необходимость передачи престолонаследия Российского трона не мужу, Великому князю Павлу Петровичу, а их старшему сыну – Александру.
– Я не могу это подписать, Ваше Величество, – пролепетала она.
– Отчего же? – холодно осведомилась Екатерина.
– Это же… это же незаконно.
– Почему? И вы, и я прекрасно знаем, что мой сын не в состоянии управлять таким государством, как Россия. Его умственные способности…
– Его высочество, мой супруг…
– Пошел в своего батюшку, у которого тоже были нелады с головой, – перебила ее Екатерина. – Подписывайте, мадам. Тогда после меня государство перейдет в руки идеального монарха.
– Нет! – неожиданно твердо ответила Мария Федоровна. – Я не могу предать собственного мужа, отца своих детей.
– Тогда ждите сюрпризов, – надменно фыркнула Екатерина. – Впрочем, я всего лишь хотела знать ваше мнение, и эта подпись – пустая формальность, которая ничего не решает. Я вас больше не задерживаю, милочка.
Вернувшись к себе в Гатчину, великая княгиня тут же написала письмо Александру, в котором просила его также отклонить предложение бабушки, чтобы не стать причастным к позору унижения своего отца. «Дитя мое, держись, ради Бога, – взывала она к нему. – Будь мужествен и тверд. Бог не оставляет невинных и добродетельных».
Втайне Екатерина надеялась, что решение примет сам Александр, и очень рассчитывала на то влияние, которое имел на него воспитатель, швейцарец Лагарп. Императрице не раз доносили о том, что воспитатель позволяет себе говорить со своим подопечным о вещах, которые привели Францию к катастрофе.
Однако больше всего Екатерину заботило то, как воспользоваться влиянием этого человека на своего ученика, с тем чтобы он внушил ему, если представится случай, согласиться унаследовать императорскую корону вместо своего отца. Пригласив Лагарпа, она, без особых предисловий, заявила:
– Я рассчитываю на вашу поддержку, месье. Точнее, на то влияние, которое вы имеете на моего внука. Укрепите его в мысли о том, что он должен унаследовать трон после меня.
– Но…
– Знаю, законный наследник мой сын. Но вы же не будете отрицать, что Великий князь Павел… не совсем уравновешен и не способен мыслить в государственных масштабах.
– У его высочества своеобразный, но очень живой ум, – попробовал было возразить Лагарп.
Но императрица властным жестом прервала его:
– Слишком живой. И слишком своеобразный. Короче, я желаю видеть своим наследником великого князя Александра Павловича, а впоследствии – его детей.
– Я не чувствую себя вправе взять на себя такую ответственность, – самым почтительным тоном, но совершенно непреклонно, ответил Лагарп.
Лицо императрицы окаменело. Она давно отвыкла от возражений, да еще со стороны какого-то преподавателя-щвейцарца. Застывший взгляд императрицы яснее всяких слов дал понять Лагарпу, что его карьера при российском дворе закончена: Екатерина сурово карала и за меньшие прегрешения. Почтительно раскланиваясь и пятясь, он ретировался, ожидая немедленного изгнания.
Но… его не последовало. Тогда наивный швейцарец, решив, что императрица поняла всю неправедность своих замыслов и отказалась от планов изменения порядка престолонаследия. И не нашел ничего лучшего, как попытаться в последующие дни наладить сближение своего воспитанника с отцом, внушая ему принципы сыновей почтительности и привязанности.
В результате Александр несколько раз в беседах с отцом, как бы обмолвившись, называл Павла «Ваше императорское величество», что очень понравилось «вечному наследнику», но просто взбесило Екатерину, естественно, узнавшей об этих обмолвках практически мгновенно.
Ее реакция тоже оказалась мгновенной. Вторично вызвав Лагарпа к себе в кабинет, императрица, не раздумывая, подписала документ об его увольнении и вручила ему. Александр, весь в слезах, только сокрушался, то ли не имея возможности, то ли не желая что-либо изменить в отношении любимого воспитателя.
Павел же однозначно воспринял увольнение и удаление от двора Лагарпа, как меру, направленную Ее Величеством прежде всего против него самого. Великий князь высоко ценил этого человека, единственного пожалуй, на то время, с мнением которого он как-то считался.
– Это все она, ее козни, – кричал он, бегая по кабинету, где в кресле неподвижно сидела его супруга. – Изолировать меня, лишить всего, запереть в крепость, убить, как отца! Эта мегера, эта старая развратница хочет восстановить против меня даже родного сына!
– Паульхен, успокойтесь, – умоляюще сказала его супруга. – Александр любит вас и никогда…
– Говорят, что она вместе с Безбородко часами редактирует текст этого проклятого манифеста о престолонаследии, и он вот-вот будет публично оглашен! Говорят…
– Бог милосерд, Паульхен, – неожиданно твердо ответила Мария Федоровна. – Уповайте на него, и я уверена, вы вскоре станете императором. С вашего позволения, я пойду к себе помолюсь.
Павел выразил свое согласие резким кивков головы и снова забегал по кабинету. А Мария Федоровна отправилась к себе в часовню, но… Но задержалась там лишь на несколько минут, а затем проскользнула в потайную боковую дверь, о которой знал только ее священник.
В нелегкой жизни супруги «вечного наследника» вообще было немало загадочного. Ее считали недалекой простушкой, ханжой и модницей, а она много читала, прекрасно разбиралась в искусстве, недурно рисовала и даже занималась резьбой по камню. Увлекалась она и химией, что было вообще не свойственно дамам из высшего света, тем более – особе такого ранга.
На следующий день она попросила аудиенции у императрицы. К великому изумлению Екатерины, невестка на сей раз выразила полную готовность подчиниться воле августейшей свекрови и обещала уговорить своего супруга добровольно отречься от трона и уехать куда-нибудь в Германию. Его нервы расстроены, здоровье слабеет…
– Вы доставили мне большую радость, мадам, – скрывая удивление сказала Екатерина. – И проявили себя истинно любящей матерью и заботливой супругой. Надеюсь, вы выпьете со мной чаю, сейчас как раз время.
– Сочту за честь, ваше величество, – склонилась в низком реверансе ее невестка.
– Но прежде я должна принять свои капли. Вас не затруднит подать мне их с того столика?
Через мгновение Мария Федоровна протянула императрице небольшой пузырек темного стекла и даже помогла накапать лекарство в стакан с водой. Императрица, всегда обладавшая железным здоровьем, ненавидела лечиться, но годы брали свое. Она осушила стакан двумя глотками и протянула его невестке.
– Вы очень любезны, милая.
– Ах! – воскликнула Мария Федоровна. – Какая я неуклюжая!
Тонкий стакан выскользнул у нее из рук и разбился на мельчайшие осколки…
Два дня спустя курьер из Санкт-Петербурга привез в Гатчину срочное послание великому князю Павлу Петровичу. Вскрыв пакет, Павел быстро пробежал глазами письмо и застыл, словно разом утратил способность говорить и двигаться. Потом, очнувшись, схватил с письменного стола бронзовый колокольчик и яростно затряс им.
– Великую княгиню ко мне. Быстро! – сипло заорал он вбежавшей перепуганной прислуге. – Лошадей закладывать! Быстро! Поворачивайтесь, черт вас дери!
Мария Федоровна прибежала сама, услышав крик мужа.
– Что, Паульхен, что?! Манифест?
– Императрица при смерти, – уже тише ответил Павел, и в глазах его вспыхнули какие-то дьявольские огоньки. – Мы едем в Зимний. Немедленно!
– Что с ее величеством? – затаив дыхание спросила Мария Федоровна.
– Откуда я знаю?! Она без памяти. Пишут, похоже на удар.
Мария Федоровна истово перекрестилась.
– Молиться будете потом, мадам, – снова заорал Павел. – Дорога каждая минута, пока кто-нибудь не добрался до ее бумаг. Да собирайтесь же!
– А дети?
– Вы спятили, сударыня? Великим княжнам пока ни слова. А Александр и Константин уже в Зимнем…
Екатерина скончалась к вечеру того же дня, так и не придя в сознание. «Апоплексический удар», – объявили врачи без особой уверенности в голосе. Они применяли все известные им средства, чтобы хоть как-то облегчить положение умирающей, но все было бесполезно.
Императрица еще дышала, когда облагодетельствованный ею князь и канцлер Безбородко собственноручно, коленопреклоненно поднес Павлу те документы, которые могли лишить его престола. Тело Екатерины еще не успело остыть, когда от ее последней воли остался лишь пепел.
Все присутствовавшие склонили головы перед новым императором. Новая императрица истово молилась у изголовья свекрови, лицо которой и в смерти было искажено гримасой страданий. Мария Федоровна изредка бросала взгляд на эту жуткую маску и молилась еще горячее, но, вопреки своему обыкновению, не плакала, хотя обычно проливала обильные слезы по куда менее значительному поводу.
– Когда ваше императорское величество изволит назначить день погребения? – осведомился князь Безбородко. – И каковы должны быть приготовления?
Внезапно лицо Павла исказила жуткая гримаса, отдаленно напоминавшая злую усмешку:
– Не торопитесь, князь. Тело должно быть набальзамировано. Потом я отдам дальнейшие распоряжения, но не раньше, чем приму присягу своих верноподданных.
Безбородко низко поклонился и, пятясь, отошел от своего нового повелителя. Канцлер надеялся, что Мария Федоровна задаст супругу тот же вопрос, и наступит некоторая ясность, но новоиспеченная императрица даже головы не повернула в сторону своего супруга, а, в последний раз перекрестившись, величаво выплыла из покоев Екатерины.
На следующий день один из придворных врачей, проводивших бальзамирование тела усопшей Екатерины, попросил приватной аудиенции у нового императора. Павел принял его с плохо скрытыми удивлением и досадой: его занимали совсем иные помыслы, а не процедура подготовки тела матери к погребению.
– Что? – резко спросил он у врача, даже не потрудившись оторвать взгляд от лежавших перед ним бумаг.
– Ваше величество… Ваше императорское величество, я счел своим долгом верноподданного сообщить вам, что ваша августейшая матушка, судя по всему, умерла не от удара.
– Очень важная новость! – злобно фыркнул Павел. – А от чего же?
– Императрица была отравлена каким-то неизвестным нам ядом…
Павел резко вскочил из-за стола и пинком отшвырнул кресло. Лицо его стало таким, что по спине несчастного врача пробежал почти могильный холод.
– Кто еще знает об этой вашей фантазии? – гневно осведомился он.
– Я никому не говорил, – пролепетал врач. – Просто увидел определенные симптомы…
– Во сне вы их увидели, – шепотом, еще более страшным, чем крик, отозвался Павел. – И если станете кому-то пересказывать ваши сновидения… Мне плевать, отчего сдохла старая сука! И если ее кто-то отравил, то я не собираюсь выяснять, кто именно, потому что этого неизвестного надо не казнить, а награждать. Вам все понятно?
– Все, ваше императорское величество, – пролепетал врач. – Императрица Екатерина скончалась от апоплексического удара.
– Вон отсюда, – холодно приказал Павел.
Оставшись один, он заметался по кабинету, переполненный противоречивыми чувствами. Значит, старую развратницу отравили? Кто же? Кто этот добрый дух, которого он, конечно же, не станет разыскивать. Следствия не будет. Отец ведь скончался от геморроидальных колик, если верить официальным заявлениям? Ну, а мать – от удара. И пусть только кто-нибудь попробует рот раскрыть.
Павел хотел было пойти к жене и поделиться с ней своими чувствами, но тут же передумал. Мария Федоровна набожна и сентиментальна, она придет в ужас, потребует отыскать злодея… Нет, это будет его тайна и только его. А теперь надо додумать то, о чем он размышлял перед приходом этого остолопа-врача. План должен быть отшлифован до мельчайших деталей.
Не ставя никого в известность, Павел решил выместить на матери всю злобу, накопившуюся у него за все годы ожидания престола. Только через месяц после того, как гроб с телом Екатерины был выставлен для проведения прощальной церемонии, он дозволил предать ее прах земле, назначив день похорон.
Но прежде всего он считал своим долгом восстановить справедливость и отдать последнюю дань уважения скончавшемуся тридцать четыре года назад Петру III, так и не успевшему поцарствовать. В свое время Екатерина распорядилась тихо и без особых почестей захоронить супруга в Александро-Невской лавре, и его могила с тех пор оставалась там в забвении.
Став императором, Павел потребовал, чтобы гроб с останками его отца был изъят и доставлен в Зимний дворец. При вскрытии в гробу обнаружили лишь некоторые фрагменты скелета, шляпы, перчаток и сапог покойного. Эти реликвии были тут же сложены и закрыты в новом гробу, затем с большой помпой доставлены в Зимний, где гроб Петра III был установлен в колонном зале рядом с гробом своей преступной супруги Екатерины.
Павел повелел выставить у их подножия табличку с надписью: «Разделенные при жизни, соединившиеся после смерти». Весь Санкт-Петербург прошел перед сдвоенным катафалком под пристальным взглядом Его Величества. Знатные сановники, придворные, дипломаты медленно один за другим молча отдавали дань почтения усопшим, участвуя в траурной мизансцене, поставленной самим императором.
После церемонии публичного прощания тела усопших были перенесены в собор Петропавловской крепости. Двадцативосьмиградусный мороз парализовал город. Колокола звонили отходную над траурным шествием людей, трясущихся от холода. Но его медленным прохождением по заснеженным улицам Санкт-Петербурга Павел еще раз хотел подчеркнуть искупительный характер этой процессии.
Но кто теперь в народе мог вспомнить Петра III? На пути следования траурного шествия народ оплакивал не его, а «бедную матушку Екатерину». Внутренняя часть огромного собора была битком забита людьми. Священники в черных ризах, вышитых серебром, совершали обряд отпевания сразу двух усопших – отца и матери вновь испеченного монарха.
Долгое царствование Екатерины, которым восхищалось столько людей, имело в глазах Павла дьявольский характер. Даже если она и была благословлена церковью в тот великий день, он не мог простить ей ее преступления. Недостойные поступки покойной не должны, как надеялся он, безнаказанно уйти вместе с ней. Нужно было вытоптать, уничтожить саму память о мужеубийце и похитительнице престола, о похотливой старой мегере и ее «золотом веке».
На юную Като церемония похорон произвела неизгладимое впечатление. Но больше всего ее поразило то временами прорывавшееся почти ликование, которое можно было заметить в стоявшем у гробов родителей императора. Не по годам рассудительная, она понимала, что дожидаться трона чуть ли не сорок лет – занятие малопривлекательное, особенно если больше и заняться-то нечем. Но так выражать свою радость…
– Мари, папенька совсем не любил бабушку? – спросила как-то Като свою ближайшую фрейлину, когда та готовила ее ко сну.
Мадемуазель Алединская чуть не выронила из рук ночную рубашку своей питомицы. Конечно, дети многое понимают, но такой вопрос для десятилетней девочки был слишком уж шокирующим.
– Поступки монархов волен судить лишь Господь Бог, – нашлась, наконец, фрейлина.
– Разве не Господь повелел «Чти отца своего и матерь свою?» – не унималась Като.
Мария Алединская глубоко вздохнула:
– Поговорите об этом с вашей августейшей матерью, ваше высочество. Подданым негоже обсуждать поступки и помыслы своих монархов.
– Хорошо, – согласилась Като, укладываясь в кровать, – поговорю. Но когда я буду монархиней…
Фрейлина улыбнулась:
– Неприлично юной особе рассуждать о своем будущем, сказала бы вам на это мадам Ливен. Когда вы будете монархиней, Ваше высочество, ваши планы могут серьезно измениться. Так что давайте не будем торопить события.
Фрейлина Мария Алединская со временем стала чуть ли не единственным другом великой княжны и поверенной всех ее тайн. Так что «юная особа», не раздумывая, высказывала своей наперснице все, что приходило на ум. И прекрасно знала, что та никогда и никому на нее не пожалуется.
Мария Алединская была рядом с Като столько, сколько Като себя помнила. Говорили, что до этого она была чтицей у императрицы Екатерины, причем чтицей любимой, но откуда эта молодая женщина появилась во дворце, никто толком не знал. Происхождения она была не знатного, так, мелкопоместная дворянка, круглая сирота, явно стесненная в средствах. Внешностью тоже не блистала и к тому же проявляла крайне мало интереса к мужчинам: излюбленной теме разговоров при дворе Екатерины.
Поговаривали, что мадемуазель Алединская на самом деле незаконная дочь князя Потемкина, который и пристроил ее в штат к Екатерине, но доказательств не было никаких. По еще одной версии Марию с рекомендательным письмом прислал из Англии кто-то из русского посольства, к кому благоволила императрица. Действительно, девушка прекрасно говорила по-английски, но и только. Русский язык ее вообще был безупречен – огромная редкость при дворе, – но выговор был какой-то странный, не петербуржский.
Впрочем, фрейлина Алединская избегала каких-либо разговоров о себе, и вплоть до кончины Екатерины довольно часто бывала у государыни, которая любила беседовать с ней наедине. Но поскольку никаких видимых преимуществ эта близость к императрице девушке не приносила, завистников у нее не было.
У нее вообще никого не было, кроме ее своенравной воспитанницы. И в ней она явно души не чаяла, хотя и старалась это скрыть под внешней сдержанностью. Но Като, с ее обостренной интуицией, великолепно понимала, что эта неприметная, тихая женщина – самый близкий ей человек.
Вторым же близким человеком совершенно неожиданно стал старший брат, теперь наследник престола Александр, который, несмотря на разницу в одиннадцать лет, предпочитал общество младшей сестры всем прочим.
Началось это как раз после неудачного сватовства шведского короля к Александре: столкнувшись через несколько дней в одном из дворцовых переходов со старшим братом, Като вдруг выпалила:
– Почему вы не вызвали на дуэль этого надутого шведского индюка?
Александр опешил. Такие слова из уст восьмилетней девочки звучали по меньшей мере странно.
– Короли не сражаются на дуэлях, – осторожно ответил он. – Особа монарха священна и неприкосновенна.
– Но вы-то еще не монарх! – фыркнула Като. – Если бы я была мужчиной, я бы… я бы…
– Ну, и что бы вы сделали? – улыбнулся Александр.
– Я бы заколола его шпагой! Я бы подсыпала ему яд в утренний кофе! Я бы заточила его в самый темный каземат Петропавловской крепости…
– Пожалуй, к лучшему, что вы родились не мужчиной, – уже серьезно отозвался Александр. – Примерно так же рассуждает Константин, а он…
Александр оборвал фразу на полуслове. Впрочем, ни для кого не было секретом, что Великий князь Константин обладал, мягко говоря, неуравновешенным характером, был подвержен странным припадкам гнева и совершал массу необдуманных поступков, последствия которых потом приходилось улаживать. Боялся он, пожалуй, только императрицы и своего отца…
В отличие от своего старшего брата и сестер, Константин не проявлял абсолютно никаких склонностей к учению. Все его помыслы были заняты ружьями, знаменами и алебардами, больше всего на свете он обожал играть в солдатики и порой чересчур уж напоминал императрице Екатерине ее покойного мужа, незадачливого императора Петра Третьего.
Повзрослев и даже женившись, Константин фактически оставался большим ребенком, всегда уступающим любым своим желаниям и бросавшим занятия ради развлечений. Одновременно он терроризировал свою супругу – великую княгиню Анну Федоровну, урожденную принцессу Юлиану Саксен-Кобургскую, – почти с садистской изощренностью. Поступки великого князя могли подчас навести на мысль о его безумии. Он являлся в апартаменты жены в шесть часов утра и заставлял ее до завтрака играть на клавесине военные марши, аккомпанируя ей на барабане. А периодически мог и поднять на нее руку.
Даже пребывая в благодушном настроении, он любил пугать присутствующих, стреляя в коридоре Мраморного дворца из пушки, заряженной живыми крысами. Так что доставалось и всем окружающим Константина. Во дворце, к тому же, находилась специальная холодная комната, куда по его приказу сажали провинившихся придворных.
В тот раз разговор так и остался незаконченным. Александра ждали дела. Но он этого разговора не забыл, как не забыл и того изумления, с которым открыл в своей младшей сестре сильный, чуть ли не мужской характер. С таким он сталкивался впервые в жизни, если не считать, конечно, бабушки. Супруга же его, Великая Княгиня Елизавета Алексеевна была особой замкнутой, молчаливой, склонной к излишней сентиментальности, и если и обладала каким-то характером, то это пока никак не проявилось.
Впрочем, супруга Александра была еще слишком молода, как и он сам, да к тому же сторонилась пышных увеселений и сплетен «большого двора» Екатерины, равно как и скучно-размеренного, устроенного на прусский манер «малого двора» родителей своего мужа.
Близость же самого Александра к «большому», екатерининскому двору имела скорее отрицательные, нежели положительные последствия. С детства великий князь видел образцы виртуозного лицемерия и откровенного цинизма, прикрываемого разговорами об идеалах просвещенной монархии, об увлечении трудами французских философов-энциклопедистов. Все это увенчивалось чередой фаворитов, проходивших через спальню стареющей императрицы, и вряд ли могло вызвать у юноши одобрение или хотя бы понимание.
Неприкрытая вражда между отцом и бабушкой заставляла Александра вращаться между различными дворами, иметь два парадных обличья, двойной образ мыслей. Каждую неделю он должен был быть у отца в Гатчине на субботнем параде, где изучал жесткие бесцеремонные казарменные нравы вместе с казарменным непечатным лексиконом, а вечером вращался в избранном обществе Екатерины, где говорили только о самых высоких политических делах, вели самые остроумные беседы, шутили самые изящные шутки, а грешные дела и чувства облекали в самые опрятные прикрытия…
Александр знал изящную грязь бабушкиного салона, как и неопрятную грязь отцовской казармы, но его не познакомили с той здоровой житейской грязью, испачкаться в которой благословил человека сам бог. Он не был приучен ни упорно трудиться, ни самостоятельно работать. Его не познакомили с той действительностью, которой он должен был управлять.
Этого Екатерина, при всем своем уме, предвидеть и предотвратить так и не смогла. В результате Александр рано научился скрывать свои истинные мысли и чувства, находясь между любящей бабкой и гонимыми этой же бабкой его родителями. Из прекрасного принца сформировался в общем-то несчастливый, внутренне одинокий человек, боявшийся поверять кому-либо заветные думы. Сложный душевный мир этой бесспорно одаренной личности оставался непостижимым для всех.
У этого «Сфинкса, не разгаданного до гроба», как скажет об императоре Александре I поэт, умный и ядовито-насмешливый князь Петр Андреевич Вяземский, не могло быть близости с отцом, несомненно нуждавшимся в мужской дружбе с подраставшим старшим сыном. Не могло быть близости с матерью, от которой его отлучили сразу после рождения. И не могло быть настоящей дружбы с братом-погодком Константином, который явно страдал какой-то душевной болезнью.
От супруги же, после нескольких лет полу-любви полу-дружбы Александр отдалился не без влияния дворцовых сплетен. Ходили упорные слухи о том, что дочь Елизаветы и Александры, принцесса Мария, на самом деле является дочерью ближайшего друга Александра, князя Адама Чарторыжского, с которым Елизавету свел сам же идеалист-супруг. Хотя единственным «веским» доводом незаконного происхождения принцессы Марии были ее темные волосы.
Великий князь Павел Петрович, присутствуя при крещении своей первой и пока единственной внучки, ядовито спросил у генеральши Ливен, воспитательницы его дочерей:
– Как может быть, чтобы у родителей-блондинов родилась дочь-брюнетка?
– Бог всемогущ, Ваше высочество, – только и нашлась многоопытная придворная дама.
Ответ, который Павла, естественно, не удовлетворил, да и тепла в отношении к невестке не прибавил. Окончательно же он возненавидел жену старшего сына после того, как узнал, что несостоявшийся супруг его старшей дочери, шведский король Густав, женится на родной сестре Елизаветы, принцессе Фредерике Баденской. Об этом своем решении Густав сам уведомил императора Павла, отправив ему письмо через посла. Тот передал письмо во время одного из балов, чем невольно расстроил веселье: Павел, прочитав послание шведского короля тут же, на балу, не мог скрыть своего гнева.
Как и его супруга, которая на следующий же день велела просить к себе великую княгиню Елизавету. Против своего обыкновения, Мария Федоровна держала в руках газету, которую, по-видимому, только что читала. Невестку она встретила с плохо скрытым бешенством:
– Это что значит? Шведский король женится на вашей сестре?
– В первый раз слышу, – мужественно отозвалась великая княгиня.
– Это напечатано в газетах!
– Я их не читала.
– Не может быть! Вы знали! Мать ваша назначает встречу шведскому королю в Саксонии и везет туда с собой вашу сестру.
– Мне писали, что мать моя собирается поехать в Саксонию для свидания с тетушкой. Другой ее цели я не знаю.
– Неправда! Не может этого быть! Это недостойный поступок по отношению ко мне с вашей стороны. Вы не откровенны со мной. По вашей милости лишь из газет я узнаю об обиде, которую наносят моей бедной Александрине. Это просто низко!
– Но, право, я не виновата.
Великая Княгиня Елизавета произнесла эти последние слова в сильном волнении и даже раздражении из-за сделанной ей свекровью неприятной сцены. В конце концов, она вовсе не была обязана докладывать свекрови о событиях в своей родной семье. Хотя императрица, по-видимому, придерживалась иного мнения.
Елизавета отказалась от предложенного императрицей чая, хотя свекровь, желая, видимо, несколько сгладить ситуацию, собственноручно разлила его по чашкам, ни прибегая к помощи слуг. Но отказ невестки так взбесил ее, что она выплеснула содержимое ее чашки в камин, а затем запустила туда же и сам хрупкий фарфоровый предмет.
Император ничем не выражал своего неудовольствия великой княгине лично, но в то же время позволял себе резкие и колкие выходки против невестки без всякого на то повода. Впрочем, он в точности так же относился и к супруге Великого князя Константина, и к собственным сыновьям, а постоянной жертвой его гневных и необузданных поступков была супруга. Которая, естественно, отыгрывалась на невестках.
После неудачного сватовства Густава IV к великой княжне Александре Павел Петрович хоть и назвал свою дочь жертвой политических расчетов, считая виновной во всем происшедшем нелюбимую мать-императрицу, но и сам через три года оказался в подобной же роли.
В то время Австрия, объявив войну революционной Франции, изо всех сил стремилась привлечь на свою сторону Россию в качестве союзника. Не мудрствуя лукаво, австрийские дипломаты прибегли к известному с давних пор девизу государства: «Ты, Австрия, брачуйся». Другими словами, основным дипломатическим методом имперцев были выгодные династические браки. И в 1798 г. с их стороны поступило предложение о браке Александры Павловны и эрцгерцога Иосифа, брата австрийского императора. Павел отнесся к этому положительно, усмотрев с таком союзе противовес против все более набиравшего силу Наполеона, и великая княжна опять стала игрушкой в дипломатических играх.
Об обручении Александры Павловны и эрцгерцога Иосифа договорились необычайно быстро, причем параллельно шли переговоры о браке второй дочери Павла – Елены – с наследственным герцогом Мекленбургским-Шверинским Фредериком, также закончившиеся успешно. Император, как всегда, действовал стремительно и бесчисленных церемоний не устраивал. В честь двойного обручения был дан довольно скромный бал, и женихи отбыли из Петербурга в свои владения готовиться к приему будущих жен.
– Мари, – спросила Като свою фрейлину незадолго до бракосочетания своей сестры, – почему все так спешат избавиться от Александрины? И Елену срочно выдают замуж, хотя она ненамного старше меня?
– Это политика, ваше высочество, – осторожно ответила фрейлина. – Высокая политика, в которой задействованы только высокие персоны.
– Но сестры почти не знают своих женихов! И не любят их!
– Особы царской крови чрезвычайно редко вступают в брак по любви. Корона, к которой вы, ваше высочество, так стремитесь, мало кого делает счастливым. Особенно женщин.
– Значит, мои сестры будут несчастны?
– Боюсь, что если даже случится чудо, счастливы они будут недолго. На месте ваших августейших родителей, я бы включила в свиту каждой из великих княжон несколько преданных им лиц…
– Зачем?
– Предосторожность никогда не бывает лишней, – туманно ответила фрейлина и перевела разговор на другую тему.
Императорская столица давно, еще со времен Екатерины II, так не веселилась… Венчание Александры Павловны с эрцгерцогом Иосифом и Елены Павловны с герцогом Мекленбурнским произошло в середине октября 1799 года. На сей раз торжества, посвященные двум парам новобрачных, были пышными и растянулись на целый месяц.
Их с особым удовольствием устраивала императрица Мария Федоровна. Она была счастлива еще и потому, что на этот раз брак старшей из ее дочерей состоялся без каких-либо осложнений, что можно порадовать праздниками теперь уже великих княгинь Александру и Елену. А они проводили в родном Петербурге последние недели. Затем пришло время собираться в дорогу.
Первой покинула родину Александра Павловна, великая княгиня, палатина венгерская. Сохранились свидетельства, что Александра Павловна, несмотря на юный возраст, была словно томима роковыми предчувствиями: была очень грустна, тосковала, считала, что на чужбине ее ожидает скорая кончина.
И сам отец-император расстался с ней с чрезвычайным волнением. Он беспрестанно повторял, что не увидит ее более, что ее приносят в жертву. Мысли эти приписывали тому, что, будучи в то время справедливо недовольным политикой Австрии относительно его, государь полагал, что вручает дочь своим недругам. Впоследствии часто вспоминали это прощание и приписывали все его предчувствию.
Действительно, Александрина скончалась, произведя на свет мертвого ребенка, за несколько дней до трагической гибели самого императора Павла. Ей не исполнилось и девятнадцати лет…
После отъезда Александры Павловны в Вену Елена Павловна, теперь уже наследная принцесса Мекленбург-Шверинская, еще месяц пробыла в своей семье и накануне Нового года, по первому санному пути, отправилась в дорогу.
В середине сентября 1800 г. в Петербурге было получено известие о рождении у Елены Павловны первенца – сына Павла-Фридриха. После рождения дочери в 1803 г. принцесса умерла. Ей, как и старшей сестре, не исполнилось еще и девятнадцати лет…
Узнав о смерти второй сестры, Като вспомнила давний разговор со своей фрейлиной. Ни при Александрине, ни при Елене не было никого из преданных им русских придворных дам. И подлинная причина столь ранней смерти обеих так и осталась неразгаданной: все потомство Екатерины унаследовало ее железное здоровье, да и Мария Федоровна практически никогда ничем не болела. Сама Като могла сутками отплясывать на балах, часами скакать по окрестностям Гатчины или Павловска и не знала, что такое даже легкое недомогание.
Но это было уже после того, как в жизни самой Като, да и всей России, кстати, произошли огромные, можно сказать, судьбоносные перемены. А пока… пока перемен было много, только, учитывая непредсказуемый характер императора Павла, ничего, кроме хаоса, они в жизнь России не вносили.
Весной 1800 года, зайдя к матери с обычным утренним визитом, Като неожиданно обнаружила, что подавленная и печальная в последнее время императрица необыкновенно оживлена и даже радостна. То же самое радостное оживление царило и среди ее окружения.
– Вы получили хорошие вести, маменька? – осторожно спросила Като.
В тринадцать лет она была уже вполне взрослой, светской девицей и прекрасно понимала, что прямые вопросы царственным особам задавать неприлично.
– Да, дитя мое, – улыбнулась Мария Федоровна. – Приезжает мой племянник, Евгений, принц Вюртембергский.
Привязанность матери к своим немецким родичам была прекрасно известна Като. Известно ей было и стремление укрепить эти родственные узы все новыми и новыми брачными союзами. Неужели родители решили выдать ее замуж за кузена? Да еще не обладавшего фактически ни престолом, ни государством, ни даже перспективами стать впоследствии монархом?
«Остается надеется, что папенька поступит с этим принцем так же, как и со всеми остальными: поиграет и забудет», – подумала Като.
Через три дня в парадном зале Зимнего дворца был устроен пышный прием на удивление придворным, которые уже стали привыкать к тому, что император недолюбливает роскошь. То есть чрезмерную пышность, изобилие позолоты и дорогих драпировок, ослепительное сияние дамских украшений при любом появлении дамы во дворце и тому подобное. Все это великолепие постепенно заменялось истинно прусской строгостью и даже скудностью, что раздражало многих, а саму Като порой бесило до глубины души.
Не секрет, что скромность Пруссии диктовалась, в основном, ее бедностью, а наиболее смелые остряки добавляли, что все бриллианты страны можно видеть одновременно на королеве Луизе. Но Россия-то была богата, Като прекрасно помнила блеск и роскошь бабушкиных приемов и втайне тосковала обо всем этом.
«Когда у меня будет свой двор, – думала она порой перед сном, – я все сделаю так, как было при дорогой бабушке… Обо мне тоже будет с восхищением и уважением говорить вся Европа. Я буду строгой, но милосердной к своим подданным…»
Мечты обрывались. Представить себе своих подданных Като пока не могла. За кого могли выдать ее замуж родители? За брата какого-нибудь императора, как сестрицу Александру? Тогда ни о каких подданных и речи быть не может, да еще поговаривают, что бедняжка Александрина была несчастна в браке, вдали от родины, подле лицемерного и фальшивого австрийского двора.
Принц Евгений оказался на удивление приятным молодым человеком, с прекрасными манерами и уже почти военной выправкой. Когда его представляли императору, Павел, не скрывая радостного изумления, во всеуслышанье заявил:
– Знаете, а этот мальчишка покорил меня!
После этого он перевел взгляд на Като, и та ощутила смутную тревогу. Точно таким взглядом Павел смотрел в свое время на ее старших сестер, решая вопрос об их браках. Но там женихи были почти зрелыми мужчинами, а здесь – практически ребенок. Нет, папенька явно затеял что-то другое, только вот – что?
«Нужно поговорить с самим принцем! – осенило Като. – Уж он-то наверняка знает, зачем его пригласили в Россию. Или, по крайней мере, догадывается…»
Через несколько дней на балу случай представился. После танца с принцем Евгением Като пожаловалась на духоту и жажду и попросила своего кавалера принести ей стакан оранжада. В этот вечер она измучила своих камеристок, выбирая наряд для бала, зато теперь была прелестна в небесно-голубом платье, под цвет ее больших глаз, с ниткой восточной бирюзы на стройной шейке и такой же диадемой.
– Вам нравится у нас, кузен? – учтиво осведомилась она у принца.
– О да! Здесь куда интереснее, чем дома. Да и будущее…
«Вот оно!» – екнуло сердце у Като.
– …более чем привлекательно. Их императорское величество зачислил меня на военную службу. А ведь Россия всегда с кем-нибудь воюет.
О, Като было отлично известно, как быстро иностранцы делают карьеру в русской армии. Этот мальчик еще год тому назад заочно был определен полковников в лейб-гвардии конный полк. А теперь поговаривали о том, что не сегодня-завтра принцу дадут звание генерал-майора. Российские офицеры о такой карьере даже мечтать не могли.
– Вы выбрали военную карьеру, потому что не можете наследовать корону вашего батюшки? – как можно более безразлично осведомилась великая княжна.
Ответ ее ошеломил:
– Меня мало занимают эти побрякушки. Трон, корона, придворные интриги… Жезл фельдмаршала – вот о чем должен мечтать настоящий мужчина. Впрочем, вам, наверное, скучно слушать это, кузина.
– Отчего же? Иногда я жалею, что родилась девочкой. Из меня, наверное, тоже получился бы неплохой генерал, – усмехнулась Като.
– Я не стал бы с вами сражаться, – галантно отозвался кузен. – В этой битве меня бы ожидало поражение.
«Мальчишка помешан на войне, – внутренне усмехнулась Като. – Интересно, играет он в солдатики, как мой братец Константин, или нет? Пари держу, его идеал – либо Александр Македонский, либо Карл Шведский. Господи, какая скука! Почему мужчины такие одинаковые?»
Ее взгляд остановился на еще одной мужской фигуре, затянутой в генеральский мундир. Князь Багратион, по-настоящему великий воин, причем, говорят, женоненавистник. Зато герой!
Петр Иванович Багратион, который был на двадцать с лишним лет старше Като, происходил из древнего княжеского грузинского рода Багратионов и был внучатым племянником царя Вахтанга VI.
Князь Петр Багратион в 1799 году уже в чине генерал-майора выступил в Итальянский поход в составе армии Суворова. Во время всего похода, а главное – перехода через Альпы Суворов всегда поручал Багратиону наиболее ответственные и тяжелые поручения – «генерал по образу и подобию Суворова», – говорили о нем. Это под его командованием был перейден знаменитый Чертов мост и началось стремительное преследование отступающих французов. Говорят, в одном из боев был сильно контужен…
В этот момент Като заметила, что Багратион тоже не сводит с нее глаз. Женоненавистники так не глядят – промелькнуло у нее в голове, и тут генерал решительно двинулся… по направлению к ней. Като не успела оглянуться, как Багратион уже склонился перед ней, приглашая на танец.
В зале точно листья зашелестели, так активно восприняли придворные смелый маневр генерала. Император тоже глянул в их сторону, но, по-видимому, счел ситуацию вполне приемлемой, хотя слегка нахмурился. Наверное, он предпочел бы, чтобы Като танцевала со своим вюртембергским кузеном, но тот, судя по всему, меньше всего был расположен к такому времяпрепровождению.
Это был странный танец. По этикету генерал не мог первым обратиться к особе царской фамилии, а эта самая особа решительно не знала, о чем говорить. О последней военной кампании, в которой участвовал Багратион? Она почти ничего об этом не знала, да и не слишком стремилась узнать. О новостях светской жизни? Вряд ли генерал был в курсе дворцовых сплетен. О чем же, господи, заговорить?
– Вы бы, наверное, предпочли оказаться в армии, а не среди этих разряженных кукол? – неожиданно для себя самой спросила Като.
– Вы слишком строги к своим подданным, ваше высочество, – усмехнулся генерал. – Уж вас-то я никогда бы не сравнил с куклой. Скорее, со сказочной царевной…
Като по-девчоночьи фыркнула:
– Я на самом деле царевна, и ничего сказочного в этом нет. Интересного, впрочем, тоже.
– Вы могли бы стать царицей какой-нибудь прекрасной страны.
– Например?
– Например, Грузии. Там высоко ценят прекрасных женщин…
И добавил, понизив голос почти до шепота:
– Если бы вы могли стать моей царицей…
Като почувствовала, как сладко кружится у нее голова. Первый раз в жизни с ней обращались, как со взрослой, первый раз мужчина произнес, обращаясь к ней, подобные слова. И какой мужчина!
Танец закончился. И не успел Багратион отвести Като на место, как к нему подскочил один из придворных:
– Его величество призывает вас к себе незамедлительно.
Побледневшая Като заметила, что ее мать жестом подзывает к себе одну из своих фрейлин, графиню Елизавету Павловну Скавронскую. Короткий разговор – и император провозглашает на весь зал своим резким, хриплым голосом:
– Милостивые государи и государыни, поздравим обрученных. Надеюсь, со свадьбой они не замедлят.
«Прощай, грузинский престол, – отрешенно подумала Като. – Глупо было думать, что отец оставит дерзкую выходку генерала без последствий…»
В этот момент она увидела, что император смотрит на нее не гневно, а с неприкрытой усмешкой и поняла, что для нее этот эпизод никаких последствий иметь не будет. Да, отец явно намерен дать ей в мужья вюртембергского кузена.
– Мари, – сказала она перед сном своей наперснице, – неужели и меня ждет судьба моих старших сестер? Брак без любви и ранняя смерть?
– О, нет, ваше высочество, – шепотом отозвалась Мария, – вам предначертано совсем другое. Но сегодня вы, сами того не желая, решили судьбу многострадальной Грузии.
– Князь Петр сказал, что хотел бы сделать меня своей царицей, – мечтательно сказала Като. – А теперь его женят на пустоголовой кукле…
– У князя Багратиона иной жребий, – загадочно сказала Мария. – Он станет одним из спасителей России…
Фрейлина осеклась и, сколько Като ни теребила ее, так больше ничего и не сказала. Лишь пожелала своей воспитаннице спокойной ночи и задула свечу.