Чёрный альпинист
(Сон четвёртый: «Марта и горы»)
Марта ступала след в след – тропа ещё не была пробита, слежавшийся глубокий снег проминался неохотно. Группа из трёх человек ушла далеко вперёд, оставив Марту одну. За неё не волновались, пусть идёт, как идёт – маршрут знакомый, опасности нет, к стоянке догонит. Шумный Чимбулак с забитыми машинами автостоянками, развязными компаниями, приехавшими приобщиться к спорту, но почему-то оседавшими в гостиничном ресторане, целеустремлёнными лыжниками в ярких костюмах, гомонящими сноубордистами, разновозрастными детьми с санками, «тазиками» и пластиковыми «каталками», весёлыми собаками, остался внизу.
«Вот интересно, – думала Марта. – Как всё меняется. Раньше здесь спортивная база была, а теперь вон что отгрохали». На месте спортивной базы «Эдельвейс», идеально вписываясь в пейзаж, раскинулся современный уютный и бешено дорогой комплекс отдыха. Старая база и была именно базой, не претендуя ни на что большее: несколько вагончиков, тройка маленьких домиков с подслеповатыми окошками, дощатая будка туалета. Именно отсюда по Малому Алматинскому ущелью туристы и альпинисты, «чайники» и гости уходили кто на маршрут, кто просто погулять. В тихие восьмидесятые городское начальство привезло сюда летчика-космонавта, – фамилию Марта не вспомнила. – То ли Леонова, то ли Шаталова, а, может, и вовсе Берегового? Космонавт оглядел окрестности орлиным взором и молвил: «Что ж вы такими убогими строениями пейзаж портите». Начальство устыдилось – домики и вагончики разломали, и только деревянная будка какое-то время напоминала о том, что место это было обитаемо.
Однажды зимой, до памятного «космического» визита, тёплая компания студентов на каникулах решила навестить приятеля – студента-географа, отбывающего практику на станции Туюк-Су. Туюк-Су – научная станция «коктейль-солянка сборная» – там трудились метеорологи, гляциологи, сейсмологи вахтовым методом по две недели: две недели в горах, две недели в городе. Две недели в городе не выдерживал почти никто – люди отравленные горами, помывшись и повидав родных и близких, забивали рюкзаки картошкой, вареньем, копчёной рыбкой, возвращались наверх и дожидались смены в «Эдельвейсе». Марта не понимала такой жизни, но каждому своё.
До «Эдельвейса» студенты добрались без приключений, передохнули в гостеприимном домике, напились чаю. На вопрос: «Как дойти до станции Туюк-Су», окружающие махали руками: «Туда», а на вопрос: «Долго?», отвечали: «Как пойдёте». В конце концов, за банку вишнёвого варенья, студентов вызвался проводить один человек – незнакомый, но по виду бывалый.
– Студенты, – цедил Бывалый. – Доведу в лучшем виде. Вчера тут какие-то пришли, канистру пива принесли и спирту два литра. Голова боли-ит. Они утром ушли, а я здоровье поправлял. А мне на станцию надо.
Марта скептически смотрела на Бывалого: встрёпанный, синюшный, глаза как стоп-сигнал, перегаром разит – сосульки падают. Сказала шёпотом:
– Что-то не очень хочется с таким упырём идти.
– Другого всё равно нет, – также тихо ответил Алекс. – А до вечера надо на станции быть.
Студенты надели рюкзаки и вынырнули в зиму. Бывалый с места взял высокий темп, но алкоголь, слегка разбавленный кровью, давал о себе знать, и шёл он, мягко говоря, не прямо. Солнце клонилось к западу, удлинялись тени, на дороге впереди щупальцами зашевелились толстые белёсые нити, которые через несколько шагов превратились в плотный туман. С трудом, сквозь белую вату, различались мутные фигуры. Бывалый крикнул:
– Ну-ка все дружненько, взялись за рюкзаки.
– В смысле?!
– Ну, ты – за мой, этот – за твой, тот – за этого, а девчонка пусть последняя идёт – у неё куртка красная. Взялись? За мной! След в след.
Марта шла, уцепившись за ремешок рюкзака Алекса, изо всех сил стараясь не задерживать движение. Туман гасил всё: расстояние, цвет, звуки, запахи. Слева надвигалось ощущение беды и бездны.
– Всё. Тут где-то обрыв. А я иду, как молния. Не в смысле скорости, а так з-зигз-загом, – самокритично выдал Бывалый, сел в снег и добавил. – Боюсь, к ночи не дойдём. Давайте палаточку поставим, а?
Дружно утоптали площадку, с грехом пополам начали ставить палатку. И тут повалил снег. Не пошёл, не посыпал, именно повалил. Огромными мягкими хлопьями, выпадая из белого тумана, заваливая всё немногое, что ещё можно было увидеть. Студенты и Бывалый полезли в палатку – в одноместный брезентовый шалашик втиснулись пятеро – уселись, поёрзали, устраиваясь поудобнее, прижались друг к другу, как птенцы в гнезде:
– Поспим, если получится, утро вечера мудренее.
Уснуть удалось не всем и не сразу. Сон наваливался поочередно: чёрный, смутный, страшный. Спящие просыпались от короткого вскрика соседа, снова проваливались в липкую мглу видений. По пологу палатки скребли маленькие безжалостные коготки, кто-то снаружи вздыхал, давил на брезентовые стенки – будто хотел зайти, но не решался открыто и, сопя, на ощупь, пытался найти незаметную лазейку. Под утро тяжёлая дрёма сморила всех, и ребята проснулись, когда часовая стрелка подбиралась к десяти часам.
– Поспали, – хрипло пробормотал кто-то.
– Торопиться некуда.
Сон медленно отступал.
– Ребята, а где проводник? – подсвечивая фонариком, подслеповато всматриваясь в лица, спросила Марта.
Бывалый исчез вместе со своим рюкзаком, мотком верёвки и чайником. Алекс попытался откинуть полог палатки. Полог не поддавался – палатка засыпана снегом. «Безвыходных положений не бывает» – культовый мультик про барона Мюнхаузена был дружно взят на вооружение. Прорезали брезентовое полотно, общими усилиями стали осторожно прокапывать узкую мышиную дыру, трамбуя вынутый снег у стенки. Ход поднимался вверх на полутораметровую высоту. Женька, как самый длинный и тонкий, влез в снеговую трубу, уперся руками в снежный свод, осторожно выпрямился. Сверху глухо донёсся голос:
– Народ, ничего не видно – туманище. Снег не идёт – палатку по конёк занесло. В общем, мне по шею.
Женька вынырнул из хода, пробрался в уголок палатки.
– Надо метку ставить, – предложил Алекс. – Яркое есть что?
– Косынка, пёстренькая, – Марта вытянула из под свитера весёлый шёлковый треугольник. – Пионерский галстук, конечно, лучше… Но, что есть.
Косынку привязали к альпенштоку, водрузили над палаткой.
– Будем ждать, туман сойдёт, там посмотрим.
Ребята прижались друг к другу, потихоньку разговаривая в темноте – батарейки фонариков решили экономить. Время тянулось медленно: известно, хуже нет – ждать и догонять. Женька время от времени выглядывал наружу, докладывал обстановку. Туман не редел. Вечером скромно перекусили и решили поспать. Ночью опять мучили кошмары, а за полночь раздался голос:
– Эй, народ, извините, что бужу, у вас хлебца не будет?
Ребята, зевая, протирали глаза, стряхивая сон. Холодно невозможно и никаких мыслей: кто, зачем, почему, как, откуда?
– Залезай, мужик, гостем будешь.
Включили фонарик. Человек лет тридцати, весь в чёрном – и куртка, и шапочка, и штаны с бахилами, и ботинки. Всё потёртое, но опрятное, чистое. Руки в перчатках. Лицо обветренное, бородка, глаза чёрные, без блеска.
Хлеба нарезали, колбасы, сыра, шоколадку разломали:
– Ты извини, сутки под снегом сидим – чай чуть тёплый.
Мужик поел, чаю напился и говорит:
– Пойду, – сам на хлеб смотрит.
Ему еду собрали, а он отказался от всего – только хлеб взял. В ход ввинтился, и нет его. И никто ни о чём не спросил, не удивился – как морок какой.
Утром проснулись, Женька, как на дежурство, в ход залез, голову над снегом высунул:
– Ребята, – орёт счастливый. – Солнце! – В палатку забрался и говорит. – Странно только, никаких следов вокруг нет. Куда этот чёрный делся?
Вопрос повис в воздухе. Все поочерёдно выглянули в дыру, порадовались солнышку – величие гор, сияющий снег, на небе – ни облачка! Вдалеке слышался рокот мотора. Через несколько минут подошёл снегоход. Водитель хохотал:
– Везунчики вы! По такой погоде сидели бы до морковкиного заговенья. Вован на рассвете пошел в будку показания снимать. Выскочил, дурак, налегке. Через минуту влетает, синий, зубами клацает и вопит: «Там мужик незнакомый. Говорит, пацанов в палатке у обрыва на „тягуне“ засыпало. Метка – косынка в цветочек на альпенштоке». Мы «Буран» выкатили, туман сошел – я сразу и поехал. Везунчики!
Снег поскрипывал под ногами. «Скоро стоянка, сдвинем чашки на том самом месте». Марта прибавила шаг. Издалека слышались глухие голоса, она разобрала слова песни: «В суету городов и в потоки машин, отправляемся мы – просто некуда деться. Но спускаемся мы с покорённых вершин, оставляя в горах, оставляя в горах свое сердце».
Её ждали.