Каравульские вереи1
В деревне Каравули мало чего внове случалось, пока она дикой, да языческой была.
Стояла та деревенька в непроходимых лесах, в окружении болот; жителям только и радости было, что речка Каравуля, которая прозрачным рукавом тянулась, аж до самого неба.
Оттуда, из-под неба к деревне приплывали весной, по большой воде ушкуи в белых парусах, и покрывались тогда волны синей реки незнакомым говором, веселыми криками каравульских девок, которые то и дело сигали в лодки-ушкуйки к славным ушкуям, осыпали их цветами да травами, а потом заманивали гостей в дома сладкой медовухой.
Своих-то мужиков мало было: их еще смолоду съедали дикие края. Вот и радовались молодухи новым гостям.
– Каравули2! Каравули! – кричали девки, убегая, рассыпаясь по лесу. Не догонишь.
– И что они всё хохочут, как ненормальные, – думал Могута, пока маленький был.
Когда ушкуи стояли у берега, Могута обычно сидел в холодной избе среди болота, туда его бабушка припрятывала от лихих заезжих гостей: боялась, что украдут. Но пришел срок, подрос Могута и ему разрешил отец ушкуи торговые встречать.
Вот однажды приехали с ушкуями в Каравули монахи, начали они местный люд новой верой приманивать. Тут-то всё и началось.
Монахи для начала острог решили сложить, чтобы веру и всех новообращенных от врагов окрест охранять.
В последнее время всё больше разбойники по рекам промышляли, а торговцев и калачом не заманишь в глухие леса. Вот и решили всей Каравулей в новую веру ступать.
Один Могута был против. Заладил – отец не велел, мы, говорит, в Сварога верили и верим, в силу живого огня, ни к чему нам новая вера-то.
А монахи ему – испытай силу веры христовой. Поди-ка, говорят, в лес, в болота, возьми вот крестик, там и узнаешь, в чем его сила настоящая, да вот еще и молитву выучи «Господи, помилуй!» и с тем отправили.
Всей деревней провожали, интересно было: неужто, спасет Могуту крестик, уж больно мал оловянный, а лешие, да кикиморы встречаются порой повыше столетней сосны. Вернется ли? Больше всех горевала Ляда – нареченная Могуты, даже слезинку вытерла, но в плач не пустилась, а пошла, покамест жених не вернется, острог достраивать.
Вот идёт наш Могута по лесу дремучему и думает:
– Это что же получается, крестик я взял, а свой кровный оберег забыл, как же я без него сквозь болота пройду, как расскажу монахам – в силе крестик от иль нет? Тьфу, чуть не осрамился, счас бы утоп!
А не было хуже и постыдней для каравульского мужика бесславно в реке утонуть, или в болоте завязнуть. То ли дело – медведь задрал или стадо кабанов истоптало, тогда слава и почет, лишняя рыбица улова родителям, жене и детям. Тем более Могуте – охотнику на аркуду3 по отцовской задумке.
– Нет уж, только не в болоте завязнуть, – думал Могута, поворачивая с прямой лесной дорожки в сторону болот за оберегом к старухе ведунье, хоть и боялся, что сглазит его ведунья, пока он оберег свой ожидать будет. Чтобы не сглазила, свил молодец из веток орешника решето вкруг (навроде пенька), да на голову надел. Зашел в ведуньину землянку:
– Здравствуйте, бабушка, – говорит, сам поклонился и ждет, когда старуха ответит, да разрешит разговор начать.
Не знал он, что ведьма ат давно ослепла и наполовину оглохла, весь мир только на ощупь осознаёт. Правда, при ней сова подсказчицей увивалась, если что не так – ухнет – и поминай, как звали просителя, если что не по ней. Вот сова громко ухнула, увидав Могуту на пороге избушки.
– Леший тебя забери, сова… – вздрогнул парень.
Но не успел Могута подумать про лешего, как ведунья-бабушка догадливо спросила:
– Ты, Лешак, что ли пожаловал? – и, столкнув с колен ленивого черного кота с редким в их краях именем Вася, засеменила в сторону обомлевшего от страха Могуты.
– Ишь, бабка-то с самим знается, – невесело размышлял Могута, но как стоял в поклоне, так и остался, опасаясь гнева бабушки, лешака к ночи помянувшую, на решето одна надежда у молодца.
А бабушка за решето дергает, из стороны в сторону его проворит, и говорит:
– Что это сила твоя лешадиная ослабла, вон как трусится. То ж ведь колом все, не согнешь. Ах, поняла-поняла, родименький, зачем пришел, за оберегом своим, силушку восстановить, чтоб кикимушек задобрить и новую лимпияду «А ну-ка, лешие» выиграть…. А вот я тебе сейчас новый оберег поставлю, будет всем на болоте забота…
Не стой столбом, мил-гость, поторапливайся, сегодня в полночь на ведьмином болоте последний день лимпияды ентой…
С этими словами ведунья вылила на решето сомлевшего Могуты какую-то вязкую жидкость, неизвестно откуда появившуюся в руках проворной старушки. Молодец от ужаса выпрямился, забыв, что перед пожилыми людьми надо в поклоне стоять. Сова захохотала человечьим голосом, стараясь предупредить хозяйку, что Лешего и в помине нет, а скорее русский дух в избе проявился.
Бабушка поняла: что-то пошло не так, и на всякий случай хлопнула, топнула, плюнула на все четыре стороны и исчезла, как сквозь землю провалилась. Вместе с ней исчезли: сова, кот с редким именем Вася, пара сушеных мышей, вязанки трав и вся остальная утварь, да и само жилище бабушкино исчезло, как не было. Один остался посреди леса с решетом на голове Могута, облитый чем-то зеленым и светящимся.
Он принялся сквозь решето искать оберег лешему предназначенный, что бабушка ведунья дала, но только измазался в зеленом, а ничего не нашел. Ко всему ещё и решето рассыпалось, застучали веточки по телу молодца, а одна самая скользкая за пазуху попала, скользнула по животу, да в штаны могутинские провалилась.
В один миг всё тело Могуты засветилось зеленым, словно у лешего, в штанах образовалось что-то навроде кола и понесло самозванца, а на самом деле обычного деревенского парня, дальше, на болота!
– Ай, да оберег, собакин хвост, ах, ты, ух ты-ы-ы… – только и вскрикивал Могута, пытаясь прижать неведомо откуда накинувшуюся неволю, да не тут-то было.
Так и приходилось ему стремглав за ней бежать, сила лешадиная носила его болотами насквозь, по кочкам, будто дорогу знала. А еще, то подкидывала вдруг над соснами, тогда Могута видел звезды окаянные, подмигивающие. Не дело мужику калавурскому на звезды-то глядеть. То вдруг неведомая бросала зло его озимь, и Могута только кряхтел, но ничего поделать не мог, катался по земле, вставал и опять бежал куда тянуло.
Долго ли коротко ли, поутих чуть оберег лешего и Могута притормозил. Видит, какое-то городище перед ним появилось. Кругом огни вспыхивают и гаснут, запахи неведомые тягучие, шум и крики птичьи. Видно, неволя принесла его на лимпияду, о которой ведунья рассказывала.
Пригляделся молодец, а перед ним и не болото вовсе, и непонятное местечко – не площадь, да и не плаха, а только сосны в штабеля сложены, а на них силуэты гостей неясные темнеются вкруг, не разглядеть доподлинно, кто такие и откуда прибыли. А по центру яснеется круг-поляна, где сошлись две шеренги борцов, слева ватага «Анукалешие», справа ватага «Идитыклешему», бьются не на жизнь, а на смерть, только клочья летят. Вой, свист со всех сторон.
Не стерпел Могута, до драки охоч был, заныли кулаки, зачесались, особенно тот, в котором крестик зажат был. Это на всякий случай в кулачок забрал, если своя сноровка подведет – испытать крестик, а потом монахам рассказать, каков он в бою.
И такая буесть4 Могуту обуяла, что он взял, да и подпрыгнул в воздух повыше, шлепнулся в центр побоища. Ну и отвел душу, всех раскидал!
А силушка лешадиная опять его вперед тащит, к самому яркому и дальнему огню.
– А-а-а, это же, Огневик – троюродный дедушка Сварога великого! – воскликнул, подбежав к огню, Могута, – тебя-то мне и надобно. Помню, как в детстве ты меня от холода спасал, может, и сейчас поможешь?
– Из-под земли вырастаю, из беды выручаю, – быстро ответил старичок-Огневичок, – что у тебя стряслось, Могута, говори как на духу, почему зеленый весь, словно лешак болотный, и в чем помощь моя требуется?
– Да это на меня бабушка-ведунья оберег лешинский накинула по ошибке, не знаю, как избавиться.
– Ну, этой беде легко помочь, – с этими словами Огневичок засиял синим, полыхнул в глаза молодцу и колдовские чары с Могуты снял, стал он как прежде красивым каравульским парнем – гладким, сильным, кудрявым. Поклонился он обрадованно Огневику в пояс, поблагодарил слёзно и пошёл было в обратную домой.
– Могута, а как ты здесь очутился-то, – вслед ему завёл старичок, – зачем на болота пришел в ведьмину ночь, разве не зарекали тебя в это время сюда ходить?
– Так я это… крестик испытывал.
– Какой такой крестик, ну-ка расскажи, – старичок уселся поудобней, вокруг себя и Могуты круг огневой очертил, чтобы не мешали лимпийские гости беседу вести, Могута тоже сел в середину круга погреться, рассказывать начал.
Всё с самого начала рассказал: как монахи к ним в Каравули приехали, как в новую веру всей деревней решили ступать; как он засомневался и пошел с крестиком силу его испытывать на болотах…. Всё рассказал Могута, даже про то, как неведомая сила по болотам его таскала и помогла на лимпияде у всех заморских леших выиграть. Да только что с этой победой делать Могута и сам не знает, ни к чему ему баловство это. И получается, что задание он не выполнил, крестик не испытал. И сам собой возник у Могуты вопрос:
– А ответь мне, дедушка, что сильнее – огонь или крест?
– А ты-то сам как думаешь? – хитро прищурившись, спросил старичок.
Могута разжал кулак, в котором крестик лежал, крестик и выскользнул с ладони, стукнулся о землю, и тут же, как по волшебству, воссиял из креста огонь до самого неба. Стало светло, как днем, вместо черных болот поляны земляничные расстелились, вся нечисть будто испарилась, словно и духу её в лесах не было, а вдали грады с золотыми куполами Могута увидел, услышал звуки до селе неведомые, глубокие, мощные, колокольные. Ветром свежим повеяло, болотный смрад унесло, радуется Могута, оглядывается вокруг, любуется…
– Это будущее ты видишь, Могута, – сказал Огневик словно издали, – не всегда новое – это плохо, по большей части только в новом и есть спасение. Но и старое не забывай, помни, откуда ты и зачем пришел…
И всё исчезло, как не было.
Очнулся Могута, а уже утро, на незнакомой поляне он, рядом крестик лежит, совсем обычный на вид.
Сквозь деревья речка Каравуля поблескивает, голоса родных каравульцев слышны.
Сорвал он травину длинную, приладил к ней крестик и на шею повесил, под рубаху спрятал, чтобы не ускользнул больше, а то мало ли что еще случится.
– И то, правда, – сам себя поддержал Могута, – тут и к гадалке не ходи, а будем жить-поживать, лиха избывать! Пустая-то дума – ненужная тяжесть, чур, меня, – и пока еще неуверенно перекрестился…
Потом поспешил Могута к своим; подошел к суженой и, ни слова не говоря, принялся рядом с ней острог возводить. Кто же от защиты по доброй воле отказывается?
Силой бог не обидел, а долю сам добывай, если что.