Живший когда-то
В центре комнаты стоял не очень широкий, но длинный стол, за которым три часа назад разместилось порядка тридцати – тридцати пяти человек. Люди о чем-то разговаривали, сбившись в кучки, периодически возвращаясь в единое общество, особенно в те моменты, когда предлагался тост за виновника торжества. Этим самым «виновником торжества» был Василий, который сидел ровно посередине. Он не знал в лицо и половины тех, кто находился с ним рядом. Он сидел с опустошенным видом и смотрел, как народ (иначе не назовешь эту кучу людей) не переставая ел, пил и шушукался между собой. Перед Василием стоял граненый стакан, в который была налита водка, а сверху лежал кусочек черного хлеба.
– Я хочу выпить, – произнес Василий, будто бы сделал заявление, не желая услышать отказа. Он потянул руку к стакану, но его прервал сидевший рядом мужчина, которого Василий видел пару раз жизни. То ли это был двоюродный дядя, то ли еще кто-то из этой серии. Мужчина остановил его руку, не отрываясь от еды, продолжая неприятно жевать, как будто за три часа не наелся настолько, чтобы сделать секундную паузу.
– Это покойнику, – затем, не прекращая жевать, добавил, – сейчас тебе организуем.
Далее он тут же обратился к какой-то женщине, сидевшей неподалеку, с просьбой поставить еще одну тарелку и рюмку. За считанные секунды до Василия дошла тарелка, которую передавали гости из рук в руки, уже наполненная всяческими яствами. Рядом сразу появилась наполненная рюмка. Мужчина, поспособствовавший оперативной организации тарелки с едой, тут же предложил Василию выпить:
– Давай, – продолжая жевать, поднимая рюмку, произнес он.
Василий сидел в той же обреченной позе. Он вновь медленно потянулся к стакану, на котором лежал кусок черного хлеба. Мужчина снова прервал его:
– Говорю же, покойнику это! Чего тебе, мало? Пей, еще нальем. Там много еще в погребе.
– Ну, так ведь я и есть покойник, – глядя на соседа, сказал Василий. – Я же покойник-то! Мужчина засмеялся, по-прежнему не отрываясь от еды:
– Слышь, чего заливает-то? Покойник, говорит, во дает!
Люди вокруг не обращали внимания на все происходящее: ни на мужчину, ни на Василия, ни на его слова. Казалось, что им было все равно, главное, что есть некий повод собраться вместе, много бесплатной еды и алкоголя. А все остальное – пустяки.
Вокруг висели портреты Василия с проходящей наискосок черной лентой. В начале стола сидела его мать в черном платке. Обстановка была траурная. Это были поминки – девятый день после того, как Василий наблюдал свои собственные похороны.
Все началось двенадцать дней назад. Василий встал рано утром и пошел по делам. Накануне у него был неприятный разговор с родными. Они обсуждали судьбу их общего семейного бюджета, и мнения немного разошлись. Обычно Василий соглашался с большинством. Семья у него была немаленькая: три сестры и мать. А в этот раз он оказался белой вороной. На этом фоне и возник небольшой конфликт.
Так вот, Василий ушел с утра. Вернулся днем, часа в четыре. В коридоре его встретила заплаканная мать и навзрыд ревущие, убивающиеся горем сестры.
– Что случилось? – с порога спросил Василий, предчувствуя, что произошла, какая-то трагедия.
– Васенька, – еле слышно, сквозь слезы и сдерживая плач, произнесла мама.
– Что? Что случилось? – снова спросил Василий, желая понять, что заставило его мать и сестер так рыдать.
– Васенька умер, час назад, – снова с трудом произнесла мать.
– Какой Васенька? – продолжил расспрос Василий, никак не ожидая предстоящего ответа и, более того, не веря в реальность услышанного.
– Сыночек мой, Васенька, – пояснила мама не в силах больше сдерживать плач.
Василий не понял ответа и не понял вообще ничего. Что за бредовая история творится тут, на его глазах? Или же у него есть какой-то двоюродный брат Вася, о котором он никогда не знал? Или какой-нибудь неизвестный ему родной брат?
– Мама, какой твой сын? Я – твой сын, Василий! – взволнованно воскликнул он.
– Я знаю, кто ты, – продолжая плакать, ответила мать.
– Ну, а умер-то кто тогда?
– Сын, Васенька, – прежним тоном подтвердила мама.
– Так я же тут, с тобой разговариваю…
– Ну, хватит, Вася, вечно ты перегибаешь с шутками! Хватит, – заключила мама и ушла в другую комнату, продолжая плакать и собирая какие-то вещи. Василий тут же обратился к сестрам:
– Кто умер-то?!
– Брат наш, – ответили сестры и продолжили реветь.
Василий усмехнулся. У него возникло сильное желание лечь и полежать. Полежать и подумать о происходящем. Он зашел к себе в комнату и лег на кровать. «Ага, я понял, – стал мыслить Вася, – это розыгрыш. Дурной, жестокий и несмешной розыгрыш. Однако моя семья, не настолько талантлива, чтобы так артистично и естественно сыграть истерику и плач взахлеб».
А эта фраза мамы: «Ну, хватит, Вася, вечно ты перегибаешь с шутками!» – как психологически тонко выверено, если это игра! Она всю жизнь начинает фразу одинаково, а заканчивает по-разному: «Ну, хватит, Вася, вечно ты перегибаешь с фантазией!» – когда я рассказывал что-то неординарное, но действительно со мной происходящее. Или: «Вечно ты перегибаешь с эмоциями!» – когда я искренне радовался или боялся. «Перегибаешь с иронией, с учебой, с гордыней, с состраданием, с психологией…» – кажется, будто нет ни одного слова, которым бы ни заканчивалась эта гневящая меня много лет фраза. А все потому, что она никогда не воспринимала меня всерьез, я всегда был для нее как довесок к семье. Не член семьи, не брат ее дочерей, не брат ее сыновей, а довесок. Как тонко, как тонко меня разыгрывают… Как же тонко…
Василий заснул. Он проснулся около десяти часов вечера. Состояние его было тяжелым, разбитым. То, что случилось сегодня, уже, казалось, было сном. Ярким, самым реалистичным сном в его жизни. Это ощущение длилось не более пары минут. До тех пор, пока он медленно, с опасением и тревогой не вышел из своей комнаты и не увидел, что в коридоре стоит гроб. В доме было тихо. Все те, кто жил в этой обители, уже спали – мама и сестра. Остальные сестры и братья уже давно обзавелись семьями и жили отдельно. Василию, к слову, было двадцать шесть лет, он был самым младшим в семье. Он всегда комплексовал по поводу своих родственников как первой линии, так и дальних. Ему казалось, что все они какие-то убогие что ли. Собственно, вся его семья всегда стыдилось его по тем же причинам. Однако на любом семейном совете, какой бы вопрос на нем ни разбирался, его голос всегда учитывался.
Однажды, несколько лет назад, один из братьев пытался лишить его этого права и попытался убедить в этом мать. Она сказала: «Нет, мы – семья. А в семье принято так!» Василий слышал эту беседу и, несмотря на то, что мама отстояла его права, он не был благодарен ей. «Принято у вас! А у меня будет принято послать вас всех к черту лет через пять!» – думал он с нарастающим раздражением. Ему казалось, что с каждым годом его семья убивает в нем все человеческое. Он становится каким-то безэмоциональным. Всякие силы бороться с правилами и мировоззрением своей же семьи исчерпываются, и он начинает огрубевать изнутри. Это сильно беспокоило Василия.
Увидев гроб в коридоре, он подошел к нему. «Они и гроб заказали. Не много ли затрат на розыгрыш такого мелкого члена семьи, как я? Затраты, затраты…Так вот, в чем дело!» – будто нашел ответ на вопрос Василий. «Этот весь цирк из-за бюджета, из-за того, что я не хочу отдавать свою часть денег! И что же, они решили меня свести с ума? Или какой у них план? Я, конечно, недолюбливаю свою семью, но даже от них этого сложно ожидать. У нас в семье есть законы, законы которые с течением лет оглашала наша мать. Кстати, никто никогда не спрашивал: почему так, а не иначе? Не важно, главное, что это противоречит законам, по которым мы живем, – Василий прервался. – Хотя сегодня один закон, а завтра другой… Ну что ж, раз уж кое-какие деньги потрачены на гроб, тем более для меня, нужно, так сказать, примерить».
Василий подошел к гробу, присел около него и стал щупать материал. В коридоре было очень темно, практически невозможно было видеть. Василий был вынужден изучать этот, как его называли в их поселке, «страшный ящик» путем осязания. «Угу, материал из обычного, какого-то недорогого дерева. А что еще можно было для меня ожидать? Из красного дуба что ли? В размер-то хоть попали?» Василий аккуратно стал забираться внутрь. В этот момент его пронзила дрожь. Казалось бы, лечь в какой-то ящик и полежать там пару минут. Но это не просто ящик, это гроб. Эта мысль вызывала бурю страшащих ощущений. Тем не менее, он довел дело до конца. Он лежал, как полагается, скрестив руки, смотря в потолок, которого из-за темноты не было видно. «Размер идеален, – пронеслась мысль. – Они что, в самом деле настолько серьезно подошли к розыгрышу, что даже размер подобрали тютелька в тютельку? Какая соблазняющая темнота, как хочется закрыть глаза и заснуть. Очень хочется спать. А что, может, и вправду заснуть прямо тут? Ну, раз я у них умер сегодня?» Василий стал засыпать лежа в деревянном гробу. Вдруг он услышал голос, звучащий, казалось бы, из темноты и одновременно в голове:
– А ну-ка, Василий, встань. Еще рано засыпать. Ты сначала определись, ты умер или нет? – Кто это? – ленясь открывать глаза и не желая вставать из удобного положения, спросил Василий.
– Я – твоя жизнь. Ты вот сам запутался и меня теперь запутал.
– Жизнь моя, – повторил Василий без эмоций, – со мной играют шутку, злую шутку. Объявили меня сегодня умершим. А я, видишь, живой.
– А с чего ты взял, Василий, что ты живой? Лежишь вон в гробу, спишь, отдыхаешь.
– Так это я… «Действительно, глупый поступок», – подумал Вася.
– Это я так, развлекался…
– Вот послушай, Василий, в общем-то не простой у тебя выбор: либо в дальнейшем тебе придется доказывать, что ты живой, либо просто признай, что ты умер и начнешь жизнь сначала. Вот тебе все, как будет, без прелюдий.
В темноте ничего не изменилось, но возникло ощущение, что это нечто, с которым только что общался Василий, ушло или улетело. Он поднялся, отряхнулся, будто лежал в каком-то пыльном месте, и отправился спать в свою комнату.
Проснувшись утром, Василий оделся и пошел умываться. Он прошел мимо сестер и матери, ничего им не говоря. После он зашел на кухню, где его мать и две сестры сидели и что-то считали, записывая на бумаге.
– Что считаете? – спросил Василий.
Ответа не последовало. На него вообще не обращали внимания, будто его и не было.
– Ладно, я понял. Берите мою долю и делайте с ней, что хотите, если вопрос ставится таким образом.
Никакой реакции все равно не последовало.
– Ау! Может, хватит!? – повысив голос, прикрикнул Василий. В этот раз отреагировала его мама, печальным, усталым голосом:
– Не кричи, Вась, у нас горе, не до тебя сейчас. Вечно ты не к месту встреваешь.
– Какое у вас горе?
– Сынок мой, Васенька, вчера днем скончался, – сказала мать и снова заплакала.
Тут же сестры подхватили плач, и на кухне невозможно стало находиться. Женский плач вперемешку с визгом и истерическими воплями – Василий не выносил этого. Он вышел из кухни. «Значит, вот так, да? Решили превратить эту идиотскую шутку в абсурд? Хорошо!» Василий вновь вошел в кухню.
– Мама, а скажи мне, когда меня будут хоронить?
– Завтра, сынок, в девять утра.
– Не против, если я приду? – с иронией спросил Василий.
– Конечно, сынок, Васенька был бы рад, – серьезно и так же опечаленно ответила мать.
Весь следующий день Василий лежал на кровати у себя в комнате. Он слышал, как его мама и сестры по телефону решали вопросы о похоронах, узнавали расценки, какие-то документы, относящиеся к этому. «Что за бред? Да что за чушь? – снова раздражаясь, думал Василий, – в чем шутка? Где тот момент, когда я должен буду засмеяться? Надо же, устроить такой спектакль из-за того, что я не пожелал отдать свою часть денег! Зачем же мне тогда давать право голоса? Такой закон, такие правила! Какие, к чертовой матери, правила! Если я пользуюсь своим правом иначе, чем хочет большинство, меня хоронят заживо. Интересные правила! Все потому, что нет никаких правил. Они просто должны быть, поэтому есть. Ну, ладно! Бог им судья. Меня больше интересует другой вопрос: что будет завтра в девять утра? Они что, на самом деле пойдут и будут проводить целую процедуру захоронения? Интересно, интересно. Интересно, когда все это закончится. Я чувствую, чувствую, что моя внутренняя сила иссякает. У меня нет сил бороться с ними. Я понимаю: все, что происходит в последние два дня, – это бред. И вся моя семья, вся моя жизнь – это полный бред. Но этот бред, он будто впитывает меня. Сначала я его на протяжении всей жизни, а теперь – он меня».
Конец ознакомительного фрагмента.