Действие первое
На сцене темно. Текст: «Прошло 35 лет». Постепенно сцена освещается. Сначала свет падает на «Одалиску», стоящую на мольберте, на прежнем месте. Все остальное изменилось. Чрезвычайно бедная мансарда с чуланом за занавеской, в которой можно узнать кусок старой парчи. Мебели почти нет, но очень много картин Буше, расставленных на полу вдоль стен. Буше почти все время сидит в своем кресле. О’Мерфи.
Буше (из глубины еще темной сцены). Собирается гроза. Боюсь, я сегодня снова не удержусь и испорчу воздух. Так-то, госпожа О’Мерфи.
Свет.
О’Мерфи (Буше). Не придавайте этому значения, господин Буше. Впрочем, возможно, что сегодня нам предстоит обонять совсем другие запахи.
Буше. Вы опять завели свою шарманку насчет этого дела с квартирой?
О’Мерфи. Так ведь никуда от него не денешься.
Буше. Я не в настроении, госпожа О’Мерфи. Поговорим об этом в другой раз.
О’Мерфи. Я посмотрела квартиру, которую отводит нам домовладелец, господин Лемегр. Говорю вам, я не привередлива, но квартира скверная. Под ней какая-то жуткая кухня, а там по нескольку раз жарят на одном и том же сале, и вся вонь идет наверх, в квартиру. Представляете, как воняет прогорклое сало?
Буше. Вопрос не вызывает у меня желания отвечать.
О’Мерфи. Вы должны принять решение.
Буше. А какая польза этому Лемегру от нашего переезда?
О’Мерфи. Ту квартиру он не сдаст никому, а эту еще сможет всучить какому-нибудь бедняку.
Буше. Я же еще вчера сказал: Не морочьте мне голову этим вздором, я не собираюсь изменять своим привычкам.
О’Мерфи. Сказали? Господину Лемегру?
Буше. Себе.
О’Мерфи. Вы обращаетесь к себе на «вы»? А я и не знала.
Буше. Я еще не потерял к себе уважения.
О’Мерфи. Ко всему прочему, в той квартире над кухней всего одна-единственная комната. Нет даже закутка, который можно отгородить.
Буше. Вот видите, наш спор зашел в тупик. Мне нужен свой угол. Поймите меня правильно: я вас не прогоняю; ночью вы мне не мешаете, поскольку по ночам я сплю, но днем мужчине нужно иметь возможность уединиться, женщинам это не столь необходимо.
О’Мерфи. Вы используете эту возможность, чтобы выпустить газы.
Буше. А если и так?
О’Мерфи. Я слышу запах даже через занавеску.
Буше. Но все-таки за занавеской мне удобнее.
Стук в дверь.
Вот вам доказательство необходимости уединения. Некто добивается аудиенции, и я удаляюсь. (Уходит.)
О’Мерфи открывает дверь. Входит Фрагонар, располневший, потрепанный.
Фрагонар. Ну, вот и я.
О’Мерфи. И что?
Фрагонар. Мы договаривались о встрече.
О’Мерфи. Неужели, сударь?
Фрагонар. Вы обещали со временем сообщить мне подробности об Оленьем парке.
О’Мерфи. Господин Фрагонар!
Фрагонар. Собственной персоной, госпожа О’Мюрф.
О’Мерфи. Моя фамилия – О’Мерфи.
Фрагонар. Милостивая государыня, я умею произносить английские имена по-английски. О’Мерфю.
О’Мерфи. О’Мерфи.
Фрагонар. Звучание вашего имени навеки запечатлелось в моей памяти. О’Мерфю.
О’Мерфи. О’Мерфи.
Оба смеются.
Проходите же, господин Фрагонар!
Фрагонар. Глазам не верю! «Одалиска» у вас! Я считал ее без вести пропавшей, как и множество других вещей старого доброго времени, а она стоит именно здесь, на прежнем месте. А вы совсем не изменились, госпожа О’Мюрф.
О’Мерфи. Все шутите, проказник. Я уж и забыла, что была когда-то такой.
Фрагонар. Поверьте, вы и сейчас такая.
О’Мерфи. Такая вот сдобная дурочка? Да я бы с ней и трех слов не сказала. С тех пор прошло тридцать пять лет. Как подумаю, что когда-то я имела такой вид, право, радуюсь, что они прошли.
Фрагонар. Как поживают барышни-сестры?
О’Мерфи. Они почти совсем удалились от светской жизни.
Фрагонар. Печально слышать.
О’Мерфи. Ну что вы, просто они слишком стары для панели. Я позову господина Буше, он никогда мне не простит, что я похитила у него минуту вашего присутствия. Пока мы одни, могу я просить вас об одном одолжении? Он мягкий, он кроткий, он очень-очень милый. Но никогда не произносите при нем имени Греза. Это его возбуждает. Может случиться, что он проявит себя тогда не с лучшей стороны.
Фрагонар. Вполне вас понимаю.
О’Мерфи. Буше, вы ни за что не угадаете, кто к нам пожаловал.
Буше входит и садится в кресло.
Буше. Сударь, прошу вас уйти. Я больше не принимаю.
Фрагонар. Вы просите меня уйти?
Буше. Да. Не желаю вас видеть.
Фрагонар. Не желаете видеть вашего Фрагонара?
Буше. Вы – Фрагонар?
Фрагонар. И вы не желаете меня видеть?
Буше. А как я, черт возьми, вас увижу, когда у меня вечно забирают очки? В самом деле – Фрагонар. По какому делу?
Фрагонар. А разве обязательно приходить по делу?
Буше. Это упрощает беседу.
Фрагонар. Я позволил себе нанести визит госпоже О’Мюрф и вам.
Буше. Благодарю вас за визит, господин Фрагонар. Похоже, вы запыхались? У вас одышка?
Фрагонар. Ваша квартира на самом верху.
Буше. Мы считаем это преимуществом.
О’Мерфи. Он хочет сказать, что вообще-то мы очень редко принимаем гостей.
Буше. Да. Особенно таких одышливых. Мне вас жаль.
Фрагонар. Вы намекаете на то, что сами без труда преодолеваете эти шесть лестниц?
Буше. Поскольку у меня хватает разумения никогда не покидать квартиру, лестницы мне не мешают. Я ими не пользуюсь.
Фрагонар. Обо мне не беспокойтесь. Я присяду на табурет, и сердцебиение пройдет.
Буше. У вас отличное здоровье. Поздравляю.
Фрагонар. Как раз перед вашим приходом я восхищался вашими полотнами.
Буше. Все только Буше.
Фрагонар. Я думаю, что наряду с коллекцией господина д’Азенкура это – крупнейшее во Франции собрание работ Буше.
Буше. Да. Жаль, что за него не дадут ни гроша.
О’Мерфи. Он приволок мне сюда весь этот хлам.
Буше. Я подумал: цены падают, надо скупать!
Фрагонар. Разумно.
Буше. Я скупил.
Фрагонар. Прекрасно.
Буше. Цены упали до нуля.
Фрагонар. Вот когда надо было скупать.
Буше. Трудно найти надежного человека, который смахнул бы с них пыль.
Фрагонар. Но вы еще пишете, мастер?
Буше. Кого? Ее, что ли? Я не могу нанять натурщицу. Раньше самые прелестные девушки толпились у моих дверей. Каждая надеялась, что я смогу рекомендовать ее королю, и скольким я отказал в этой любезности! Теперь мне осталась О’Мерфи с ее морщинистой задницей.
Фрагонар. Но сейчас как раз спрос на правдивые задницы.
Буше. Я умею писать только красивые задницы. Правдивые не умею. Если у тебя дар, ты отказываешься кое-что уметь. А если я желаю писать только прекрасные задницы?
О’Мерфи. Я вам вот что скажу, господин Фрагонар, моя задница не принесла мне особого счастья. Вы знаете, что я несколько раз была замужем? Мой первый муж женился на мне, хотя моя задница была известна всему свету.
Фрагонар. Он вас простил?
О’Мерфи. Да, и добром это не кончилось. Мой второй муж женился на мне, потому что моя задница была известна всему свету.
Фрагонар. Вы хотите сказать, что он этим гордился?
О’Мерфи. «Позвольте представить вам мою супругу. Ее задница известна всему свету!» Его я тоже бросила. А господин Буше, к которому я после этого вернулась, уже не придает моей заднице никакого значения.
Фрагонар. Ваш зад, госпожа О’Мюрф – самый знаменитый зад во всем латинском мире.
Буше. Кстати, чему мы обязаны вашим визитом?
Фрагонар. Разве другу возбраняется заглянуть в гости?
Буше. Не через пятнадцать лет.
Фрагонар. Не сомневайтесь в моей преданности. Но в такие времена, как наши, ослабевают даже самые дружеские узы. Нет общей цели, нет общей борьбы, нет общих праздников, мы даже не замечаем, как разбегаемся в разные стороны. Сами знаете, все дружеские связи свелись к деловым контактам.
Буше. Так оно и есть. Да и цены на экипажи непомерные.
Фрагонар. Мастер Буше, я не хотел видеть, в какую нищету впадает лучший художник Франции.
Буше. Вполне доступная моему пониманию точка зрения.
Фрагонар. Мне было больно и горько.
Буше. Мне тоже было больно, господин Фрагонар.
Фрагонар. Называйте меня хотя бы папаша Фрагонар.
Буше. Вряд ли это будет уместно.
Фрагонар. Меня так все называют.
Буше. Вы полагаете, что мне не следует претендовать на сохранение своего достоинства, поскольку я обеднел?
Фрагонар. Папаша Фрагонар – что тут такого? Я и есть папаша Фрагонар. Я не понимаю другого обращения.
Буше (О’Мерфи). Он позволяет с собой фамильярничать. Как какой-нибудь забулдыга или артист.
Фрагонар. Если вам так угодно.
О’Мерфи (обнимая его). Пусть его поворчит, папаша Фраго, он невыносимый старый брюзга.
Буше. Ну садись, малыш, как дела, есть у тебя работа?
Фрагонар (садится). Да.
Буше. У нас тоже, слава Богу. Конечно, не живопись. Последняя моя попытка заработать деньги искусством выглядела так. Мне страшно захотелось отведать свежего хлеба, и я сказал булочнику, что напишу ему вывеску с пряником в уплату за каравай. «И не мечтайте, – говорит булочник, – а что, если обнаружится, что пряник рисовали вы, господин Буше? Я, – говорит, – в моем положении не могу себе позволить ничего такого развратного».
Фрагонар. Моя работа все-таки имеет некоторое отношение к искусству.
О’Мерфи. О, в самом деле. Папаша Фраго?
Фрагонар. Да, я опоражниватель ночных горшков в большом доходном доме.
О’Мерфи. У вас, наверное, масса впечатлений, господин Фрагонар?
Фрагонар. Вы правы. Я отвечаю за шестьдесят ночных ваз. Некоторые грубые – жестяные или глиняные, особенно те, что в мансардах. Но иногда попадаются и драгоценные, и просто очаровательные – английская керамика, голландский фаянс и даже севрский фарфор. Бывает, что и оловянные расписаны очень и очень недурно.
О’Мерфи. Да что вы говорите! И какая же на них роспись?
Фрагонар. Вы, конечно, предполагаете, что это Ватто, и, как правило, это Ватто. Но я подсчитал совершенно точно, господин Буше: вы опережаете Ватто.
Буше. Я опережаю Ватто?
Фрагонар. Да, вы его побили. К сожалению, в последнее время встречается почти исключительно Грез. Чуть ли не каждый третий горшок – с отцом семейства, показывающим Библию своей дочери.
Буше. Грез? И ты посмел, негодяй? Молчи, несчастный!
О’Мерфи. Перестаньте беситься, господин Буше. Вы не имеете права кричать на него.
Буше. Ну да, вы могли не знать. Имя этого презренного никогда не произносится в моем присутствии, но на сей раз я вас прощаю, господин Фрагонар. Так вы говорите, Грез уже на ночных вазах? Продолжайте, и больше ни слова о Грезе.
Фрагонар. Следует заметить, что Давид не встречается вообще.
Буше. Я всегда говорил, что Давид не отвечает никакой истинной потребности. То, что он делает, совершенно излишне: искусство для музеев. Когда-то же этот упадок закончится, в любом случае, ночные горшки его переживут. Революционное искусство опровергается вашими ночными горшками, не так ли?
О’Мерфи. Конечно, когда работаешь, приятно видеть вокруг себя красивые вещи, это поднимает настроение.
Фрагонар. О да, и как же я радовался, когда мне вдруг попадались фрагонары. Один раз я чуть не лишился работы. Я украл ночной горшок с изображением моих «Качелей» и сказал, что он разбился. У меня нет ни одной моей вещи, кроме него.
О’Мерфи. А почему вас не уволили?
Фрагонар. Владелец все равно собирался приобрести Гре… горшок получше.
Буше. Горшок получше! Вместо Фрагонара!
Фрагонар. Таково теперь положение вещей.
Буше. Это я научил тебя живописи. Мне, право, жаль, что я втянул тебя в это дело.
Фрагонар. Благодаря вам я стал знаменитым. Госпожа маркиза де Дюбарри проявляла ко мне не меньшую благосклонность, чем мадам де Помпадур к вам.
Буше. Ах да, та самая Дюбарри. Я имел право сделать несчастным себя, но не тебя. Как раз ты не заслужил таких ужасных страданий.
Фрагонар. Раз и навсегда, господин Буше. Моим искусством я обязан вам, в моих страданиях виноват только я сам. Но скажите, наконец, на какие средства вы живете?
Буше. На средства О’Мерфи.
О’Мерфи. Я иногда подрабатываю. У нас все хорошо, господин Фрагонар.
Буше. Господин Фрагонар, вам не приходила в голову мысль, что искусство каким-то образом связано с политикой?
Фрагонар. С политикой? Нет, никогда.
Буше. Почему же оно претерпевает такие изменения?
Фрагонар. Изменился вкус. Вот вам и причина.
Буше. Давайте поразмыслим, что произошло. Наше падение началось с того момента, когда эта сумасбродка, молодая жена нашего тупоумного молодого короля обнаружила небольшую выставку особого назначения, заказанную мне мадам де Помпадур для Людовика XV.
Фрагонар. Думаю, вы никогда не создавали более беспечных картин. «Пастушка прикасается к посоху пастуха» – аркадские времена! А больше всего мне нравится «Амур, ублажающий сзади свою мать Венеру».
О’Мерфи. Папаша Фраго, знакомство с юных лет дает некоторые права, особенно женщинам. Правами не следует злоупотреблять, но позвольте заметить, что с тех пор, как вы перестали писать, вы изменились не в лучшую сторону.
Фрагонар. От вас я готов выслушать все. В чем же я изменился?
О’Мерфи. Вы усвоили фамильярность, свойственную артистам. Господин Фрагонар, полотно называлось не «Амур, ублажающий сзади свою мать Венеру», а «Детская комната на Цитере».
Конец ознакомительного фрагмента.