VI
Спасенный от смерти
Немало девиц завидовали Маше Федуловой, когда услышали, что она засватана Семеном Павловичем Брыковым, а сама Маша и верила, и не верила своему необыкновенному счастью. И правда, Семен Брыков всем взял. Высокого роста, широкий в плечах, с круглым, открытым лицом, на котором ласково светились большие серые глаза, он являл собою тип русского красавца. Веселою нрава, с нежной, отзывчивой душой, он одним появлением оживлял общество и заставлял сильнее биться девичьи сердца. И при этом – богач! Если прибавить, что он посватался к Маше с ее согласия, что они искренне любили друг друга, то понятно будет безмерное счастье Маши.
В один ясный весенний вечер она сидела раз со своим женихом в маленьком садике. Оба молчали от переполнявшего их счастья. Синее небо уже темнело, над горизонтом поднималась красная как кровь луна, аромат распускавшейся сирени наполнял воздух, и вдруг, в этот торжественный миг, запел соловей. Маша не выдержала и в слезах приникла к груди жениха. Он обнял ее и тревожно наклонился к ее лицу.
– Что с тобою? О чем ты?
– Я… я так счастлива! – прошептала она и, отодвинувшись от него, задумчиво сказала: – Я сейчас испугалась за свое счастье. Оно слишком велико. Сеня, милый мой, я боюсь несчастья!
Брыков попробовал засмеяться, пошутить, но злое предчувствие сжало и его сердце.
– Слушай же, Маша, – сказал он ей торопливо и торжественно, – я завтра же поеду к себе в Брыково, приведу все дела в порядок, вернусь через три дня, и мы с тобой сейчас же поженимся! Хочешь?
– Милый мой! – смогла только прошептать девушка от избытка счастья.
– А тогда нам уже никто помехой не станет. Выйду в отставку и переедем к себе!
Семен Павлович обнял невесту и стал ласкать ее русую головку, а соловей заливался в кустах, сирень благоухала и поднявшийся месяц обливал все вокруг серебристым, ровным светом.
«Вот счастье, – думал Брыков, тихо возвращаясь к себе домой. – Вот счастье!» – думал он всю дорогу до своего подмосковного имения и, радостный, принялся устраивать в нем свое гнездо.
Староста Никита, старый дворецкий Влас, узнав, что их барин женится, радостно поздравили его и, не мешкая, исполняли его желания; пожилые дворовые ласково улыбались, говоря между собой про новую барыню, а молодые парни да девки вздыхали и за околицей жарче целовали друг друга.
Семен Павлович велел сделать необходимые поправки в доме, указал, как убрать комнаты, когда он пришлет из Москвы нужную мебель, определил дворовым, кому что делать, и к вечеру собирался уезжать, как вдруг внезапно захворал.
Все удивились его болезни. Был он здоров и весел, пообедал как обычно, а затем пошел в кабинет отдохнуть и велел Еремею принести кваса. В доме все стихло, а спустя час старый Влас услышал стоны в кабинете, вбежал туда, а барин на полу, на ковре, лежит, кричит, корчится и лицо все посинело даже.
– Барин, голубчик, что приключилось? – бросился к нему Влас.
– Отрава! Лекаря! – среди стонов услышал он.
Влас в испуге отбежал к дверям, стал звать слуг, а затем торопливо распоряжаться:
– За лекарем, за знахаркой! Кладите барина на постель! Зовите Лукерьюшку!
Слуги поспешно исполняли приказания Власа, а барин продолжал стонать и корчиться.
В это время в комнату вбежала Лукерья, мельничиха, слывшая за знахарку и служившая повитухой. Она взглянула на барина, всплеснула руками и воскликнула: «Отравлен барин‑то! Ахти, беда какая!» – но потом, оправившись, быстро принялась за дело: тотчас потребовала кипятка да молока и стала делать на животе припарки и отпаивать Брыкова молоком.
Тем временем Влас совещался со старостой.
– Упаси Господи, помрет, – говорил он, – экая беда! И откуда отраве взяться? Все так‑то его любят.
– Беда! – соглашался староста.
– Теперь беспременно надо в город к ихнему брату, Дмитрию Власьевичу, посылать. Все же свой человек!
– Беспременно! – согласился староста. В результате Еремея послали в Москву.
– Скачи сломя голову, – наставлял его Влас, – сначала к Митрию Власьевичу, а потом к его невесте! Знаешь ее‑то?
– А как же! – ответил Еремей. – Чай, при барине состою все время.
– Так скачи!
Еремей поскакал в твердой уверенности, что барин умрет через какие‑нибудь полчаса. Ему уже виделась воля, он представлял себя бойко торгующим купцом и радостно смеялся, загоняя лошадь.
Но Лукерья знала свое дело, сильная натура Семена Павловича выдержала, и к утру после мучительных болей он заснул сравнительно спокойно.
На другой день он подозвал к себе Власа и тихо спросил его:
– Кто мог сделать такое?
– Повели казнить, батюшка, в ум не возьму! – воскликнул Влас, упав на колена. – Все людишки верные, все тебя любят. Кому за этакое взяться!
– Верно, посуда нечистая или недосмотрел, – сказал Брыков и отпустил Власа.
Он и сам не допускал мысли о преднамеренном покушении. Кому он сделал зло? Он перебирал в уме всех своих дворовых людей и не находил ни одного, кому он сделал бы худо.
Два дня пролежал он в постели и наконец поднялся. Страданья отразились на нем, и первое время на него нельзя было без страха взглянуть – так он изменился. Его лицо потемнело и осунулось, глаза ввалились, подбородок оброс короткими, частыми волосами.
– Заложить коней, – приказал он, едва поднявшись с постели.
– Батюшка, барин! – завопил Влас. – Да куда же ты такой поедешь? Краше в гроб кладут!
– Не могу ждать! Сегодня же еду, – сказал снова Брыков. – Вышли подставу и давай лошадей!
Влас не смел ослушаться, и спустя пять часов Семен Павлович мчался на лихой тройке в Москву.
Увидеть ее, Машу, скорее! Он чувствовал себя так, словно воскрес из мертвых. Вот оно, Машино предчувствие. Простой случай – и он чуть не умер, один, без друзей, вдали от нее. А она ждала бы, ждала!..
При этих мыслях он гнал кучера:
– Скорей, Аким! Гони! Не жалей лошадей!
Аким свистел, гикал, махал кнутом, и тройка мчалась так, словно везла императорского фельдъегеря.
Семен Павлович едва дождался, пока сменили подставу, и помчался снова. Его сердце замирало и билось, по мере того как он приближался к Москве. Был уже вечер. Замелькали огоньки убогих домиков на окраинах. Экипаж запрыгал и застучал, попадая кое – где на каменную мостовую.
Наконец Аким осадил лошадей перед домиком, снимаемым Брыковым. Семен Павлович торопливо соскочил на землю и, подбежав к крылечку, стал стучать.
Безмолвие дома поразило его.
«Неужто все пьяны?» – с досадой подумал он, оглядывая пустой двор.
– Чтой‑то, барин, – сказал Аким, вводя во двор тройку, – будто все вымерли!
– Не пойму! Сидор такой исправный, и вдруг… В это время за дверями раздался голос Сидора:
– Кто там! Что надобно!
– Я! – нетерпеливо отозвался Брыков. – Или не узнаешь?
– Кто? Что? – растерянно забормотал голос, и дверь отворилась. Старик Сидор приподнял фонарь, взглянул на Семена Павловича и закричал не своим голосом: – Барин! Милостивец! Ты жив! Павлушка! Степка! Антон!
Из комнат выскочили слуги и с криком радости стали целовать руки барина.
– Да что это вы? – спросил Семен Павлович.
– Как же! Мы думали, что ты, батюшка, помер.
– Чуть не помер! Ну, давай, старик, умыться, а ты, Степан, изготовь что‑либо! Голоден я!
– Батюшка! – плача воскликнул Сидор. – Да у нас ведь нет ничего!
– Как? – Брыков оглянулся и только теперь с изумлением увидел, что квартира его пуста, стены ободраны. – Это что? – грозно крикнул он.
Сидор упал ему в ноги.
– Не виновен я ничуточки! Братец твой обобрал все!..