Живая летопись Красноармейска: от села Муромцева до наших дней. Глава первая. Село Муромцево (М. М. Миронова, 2010)

Храм Николая Чудотворца в селе Муромцево

Село Муромцево впервые упоминается как сельцо в жалованной грамоте за 1393 год. Из грамоты следует, что сельцо поначалу было вотчиной купцов Муромцевых, которые оставили память о себе в названии селения. Но люди в этих местах жили и раньше. Об этом свидетельствуют археологические раскопки муромцевского курганного могильника, который относится к XII веку.

Сельцо являлось вотчиной Троице-Сергиевого монастыря до 1764 года. В писцовой книге 1573 года даются более подробные сведения о селении. Оно относилось к волости Воре и Корзеневу. В Перечневой выписи о сёлах и деревнях Троице-Сергиева монастыря 1503–1504 гг. говорится, что в сельце все дворы сгорели и ставятся три новых двора.

Село Муромцево на реке Плаксе, а в нем – церковь Николы чудотворца, древяна, а в церкви – образы и свечи, и книги, и на колокольнице – колокола и все церковное строение монастырское, а в селе двор монастырский. Над селом были две мельницы на реке Плаксе.

По сведениям 1593 г. в селе было 8 крестьянских дворов.

В 1835 году вблизи села в излучине реки Вори возникла Вознесенская бумагопрядильная фабрика (об этом будет сказано дальше). В 1840 году в селе была построена церковь св. Николая чудотворца, каменная вместо деревянной.

Жизнь русской деревни конца XIX века глазами фотохудожника Сергея Михайловича Прокудина-Горского (1863–1944).

По сведениям 1852 года село Муромцево относилось к первому стану Дмитровского уезда. И был в нем 41 двор, и проживало 270 человек.

Жизнь русской деревни конца XIX века глазами фотохудожника Сергея Михайловича Прокудина-Горского (1863–1944).

Сельская жизнь в 1950-е годы. Фото Марии Мироновой.

А по сведениям 1886 года село Муромцево относилось к Морозовской волости Дмитровского уезда, в селе было 63 двора, проживало 389 человек.

В 1911 году в селе был 71 двор.

В 1917 году с. Муромцево с территорией фабрики и территорией бывшей Царёвской фабрики вошло в состав Путиловской волости Сергиевского уезда. В 1926 году с. Муромцево входит в Муромцевский сельсовет Путиловской волости Сергиевского уезда. В нем было 136 хозяйств, проживало 583 человека.

Село моего детства и юности моей. Сельская жизнь

Село Муромцево вошло в мою же сельскую судьбу со всеми житейскими подробностями, с обычаями, которые ушли в прошлое, но сохранились в памяти человеческой. Не отпускает память того, что прожито мною. Одно дело, когда пережитое осталось где-то далеко и забылось… И совсем другое когда это продолжает жить вместе с тобой, и ты ходишь по этой земле, видишь то, что было дорого и имело значение в твоей жизни. И если говоришь о прошлом, то в прошлое ушла не земля, на которой мы живем. Земля наша, слава Богу, живёт и жизнь несёт. А в прошлое ушли названия отдельных земельных угодий, и такое бывает во всех поселениях. Каждое поле и прилежащий к селению лес, каждая гора и даже пруд имеют свои названия, – названия, которыми нарекли эти места сами жители поселения. И эти названия служат как бы ориентиром в движении да и в делах сельских. Например, на краю села было место, которое называли «Заяцкой». Называли за то, что сельские грибники встречали там зайцев.

Была «Моховая» гора, у подножья её был плотный мох. А зимой «Мохова» гора служила лыжникам.

Село моего детства – Муромцево – выходило из двух улиц деревянных сельских домов. Место, на котором красовалось наше село, было гористое. Внизу, краем села несла свою родниковую водичку речка «Плакса».

Во всей местности вокруг села много было родников. От речки «Плаксы» остался ручеек, заросший ивняком, а путь его, то прекращается, то снова появляется. Изменился вид местности, поменяли своё направление и дороги.

Сама «Плакса» ушла в плотину, надобность которой была необходима предприятию. Вода в «Плаксе» была очень холодная и прозрачная, очень хорошо просматривалось дно ее с отшлифованными камешками. Нам, детям, было интересно глядеть в ее устье, где она впадала в речку Ворю, которая несла свои воды медленно, а Плакса быстрым ходом вносила себя в мутноватую Ворю. И в этом месте, когда мы приходили на Ворю купаться, то обязательно стояли в холодной воде Плаксы до тех пор, пока ноги замёрзнут, а затем греть ноги переходили в воду Вори, она была тёплая.

Дорога, по которой мы ходили к речке Воре, проходила у опушки леса – с одной стороны, а с другой стороны был зеленый луг, краем которого и бежала наша Плакса к Воре. Этот луг облюбовали кочевые цыгане. В то время, в 30-40-е годы прошлого века, можно было часто видеть табор кочевых цыган с детьми на повозках. Ну, а на лугу близ села им было раздолье: рядом вода ключевая и они разводили костры, готовили еду и…пели. Родители нам не разрешали ходить к цыганам, но мы все-таки бегали к ним иногда. А они, вроде бы для нас и пели, и плясали.

На занятия с детьми, на воспитание в нас хороших манер у наших родителей времени не было. А для нас был наглядным примером сельский труд наших родителей, которые работали от зари до зари. Поэтому сельские дети были послушными, воспитанными и дружными. И, как могли, помогали родителям. Лодырей и разбойников среди нас не было. А хорошим манерам нас учила жизнь.

В летнее время в селе все рано просыпались и взрослые и дети. Взрослые доили коров и сгоняли их в стадо.

Встретить вечером свою корову из стада входило в обязанность детей. В жаркие дни коров пригоняли домой и в полдень. Идет, бывало, наша Рыжуха уставшая, возбужденно машет хвостом, отбиваясь от слепней. А вечером, когда возвращалась из стада, подходила к дому не спеша и так горячо дышала, и сама она была горячая, что рядом с ней было тепло и пахло от нее чем-то таким особенным, что трудно передать, но запах тот, который приносила с собой корова из леса и лугов, я ощущаю до сих пор.

Дети школьного возраста числились в селе рабочей силой. Мальчишки поливали огород, каждый свой, а воду носили из прудов. В каждой русской избе была русская печка, и в обязанности девчонок входило истопить утром печку и накормить всех, кто дома. Ходили на прополку колхозного овощного поля.

На прополку вставали рано, в четыре часа утра, а когда начинало сильно припекать солнце, уходили на отдых.

Когда созревали лесные ягоды: земляника, черника, то мы, девчонки, собирались гурьбой и шли в лес за ягодами. Ходили и поодиночке на вырубку, где вокруг пней была крупная земляника. Ходили без боязни, не было разбоев, нападений на людей. Да и люди были другими: спокойными, дружными.

Групповые походы в лес за ягодами вырабатывали в нас самостоятельность и коллективизм. Вот, бывало, набредешь на полянку с обилием ягод, и радость захватит сердце, и страх: а вдруг пока одна их собираешь, то отстанешь от всех – потеряешься. Тогда кричишь на весь лес спасительное – «Ау! Быстрее ко мне все! Я на ягоды напала!» – и все бежали на помощь к тому, с кем такое случалось. Но были в наших ягодных партиях и такие, что только себе. Набредут на большие ягоды и затаятся. Собирают быстро, лишь бы не поделиться найденным. Такое явление не оставалось не замеченным и на следующий день этих «загребущих» в нашем отряде уже не было. Меняли время выхода и уходили без них.

Из всех наших ягодных похождений, один поход был неудачным. Собирали мы чернику в лесу и вдруг вышли к «синему» озеру. Ну, а выйти к озеру и не искупаться – недопустимо. Плавать умели все, учились в сельских прудах и в Воре. Решили переплыть озеро туда и обратно. Ещё и половины не проплыли, вдруг Лиза, одна из подруг, развернулась и поплыла обратно, с испугом в лице. Когда я спросила: «Почему вернулась?» Она крикнула: «Я задела ногой за корягу. Нога болит». Вернулась и я. Когда мы с ней вышли на берег, то обе пришли в ужас: ступня ее ноги была в крови. Мы пробовали смыть кровь водой, но кровь снова заливала ногу. Мы испугались и стали перевязывать ногу головным платком. Переплывшим на другой берег девчонкам мы кричали: «Не плывите обратно, опасно!». По берегу они прибежали к нам. К нашей неожиданности, к озеру пришли купаться отдыхающие из дома отдыха, расположенного недалеко. Они осмотрели ногу и сказали: «Это виновата не коряга, а крупная рыба. На середине ступни следы зубов крупной рыбы». Когда Лиза тянула ногу из её пасти, то второй укус пришелся на большой палец, который был почти откушен.

1921 год. Сход жителей села Муромцева по вопросу ликвидации безграмотности («ликбеза»). В третьем ряду снизу, в белой шапке-папахе – старший брат Марии Мироновой – Александр Михайлович Лапутин (род. в 1911 г., служил в армии звании старшего лейтенанта на границе СССР в городе Гродно, погиб в 1941 г.). В нижнем ряду слева: Махаркова Оля, Шашанова Ф., Саввина Клава, Мягкова Зина (в чёрном платке). Справа в третьем ряду – мальчик с барабаном – Толя Шашанов, рядом с ним – Воздвиженская Элла Дмитриевна.

Отдыхающие унесли на руках нашу Лизу в дом отдыха, и там ей оказали первую помощь – обработали и перевязали ногу. Отправили всех нас домой на автомашине, а здесь мы сдали нашу Лизу в больницу. Нога зажила.

Но с той поры мы стали знать, что в Синем озере водится хищная рыба – щука. Хоть за ягодами мы продолжали ходить, но в Синем озере больше не купались. Боялись.

Вспоминают сельчане

Село наше возвышалось на взгорье: на самом высоком месте – церковь. Строили её в 1840 году, частично, на паевые взносы сельчан.

На колокольной башне было семь колоколов: один большой – главный, по два малых слева и справа от большого, и ещё два маленьких с обеих сторон венчали как бы полукруг.

Храм Николая Чудотворца в селе Муромцево

Перед началом праздничной церковной службы совершался Благовест – колокольный звон. Когда колокольный звон разносился по округе, а было это в дни прихода верующих в церковь, то всё видимое в эти дни как бы преображалось. Кроме веры колокольный звон придавал прихожанам энергию и уверенность, чтобы превозмочь тягость жизни. По особому торжественно воспринимался звон, когда основному, большому колоколу, вторили малые колокола. Таких торжественных дней было не так много в году: Благовещенье, Пасха, Троица, Николин день – это престольный праздник в селе. По обычным воскресным дням звонили только в большой колокол. В праздничные дни, доставали сельчане из сундуков свои лучшие одежды, наряжались и, забыв об усталости, шли к Богу.

В старину, звоны в колокола имели названия:

Красный звон – совершался при церквях и монастырях. Это был подбор колоколов по голосам – гаммой. Эти звоны совершали умелые звонари. Встарь такие звонари ценились.

Полный звон – это перезвон колоколов в большие святые праздники. Звонить во все колокола было забавой на Святой неделе Пасхи. Звон начинали во все колокола попеременно, начиная с большого до маленьких колоколов и обратно.

Освещение воды сопровождалось звонарями на другой лад. Иной звон сопровождал и умерших: один звонит, другой подзванивает.

Все звоны совершались по обряду.

Так было, но пришло другое, недоброе время – началось глумление над храмами. В 1929 году в селе Муромцеве объявились безбожники-энтузиасты, назначенные в «эти должности» кем-то, и принялись они разрушать Храм.

Сельчане были против такого самоуправства, но активисты-безбожники с транспарантами, укрепленными на двух палках, ходили по селу и вокруг церкви, крича: «Бога нет! Долой попов!» А что было написано на красном полотне, сельчане не помнят.

У тех людей, которые разрушали и растаскивали всё, что относилось к Храму, было ещё «звание» – «борцы», так называли они себя сами. Вряд ли знали эти «борцы», за что боролись, а вот в глазах оставшихся в живых сельчан, спустя несколько десятилетий, просматривается ненависть и страх от той «борьбы», которую им пришлось пережить.

Помнят сельчане, как в 1929 году те же «борцы» снимали колокола с церковной колокольни. Сначала – большой. Опустили его на пол колокольни, а потом сбросили на землю. Говорили, будто бы он разбился. Малые колокола тоже сбрасывали на землю, но они остались целыми. А что с ними было потом, никто не помнит.

После снятия колоколов сельская церковь продолжала действовать, но уже без звона. Продолжал править приходом отец Николай Петрович Поспелов, а старостой церковным был Николай Васильевич Мягков.

Примерно в то же время разрушили и Коськовский монастырь, располагавшийся примерно в двух километрах от села Муромцево. По рассказам старожилов, в монастыре, кроме Храма были два жилых деревянных дома. Один из них – двухэтажный, другой – одноэтажный. В этих домах жили монахини, служители Храма и монатырские служащие. При монастыре было небольшое подсобное хозяйство и постройки для содержания небольшого количества домашнего скота. При монастыре также работала и кузница.

При монастыре был и содержался в хорошем состоянии плодоносящий фруктовый сад. Вокруг всего сада был вырыт пруд.

1930-е годы. Жилой деревянный дом Коськовского монастыря. На балконе видны монахини – жители этого дома. Хорошо виден ухоженный двор с ровно постриженными кустами. За домом начинался фруктовый сад.

В монастырском хозяйстве существовали два пруда. Один пруд называли Чистым – Священным. В нём купались, и его берега были обложены камнями. Вокруг Чистого пруда в священные праздники монахини совершали религиозные обряды, во время которых они одевались в длинные белые рубахи. Второй пруд, находившийся во фруктовом саду, имел дурную славу. Говорят, что там находили утопленных младенцев…

После разрушения Храма монахини некоторое время продолжали жить в двух монастырских домах. Выселили их перед началом Великой Отечественной войны в связи с тем, что монастырская территория вошла в «трассу» строящегося испытательного полигона. А для строительства полигона стали приезжать люди из разных областей: Калужской, Вологодской и др. Расселяли их в близлежащих сёлах, в том числе и в монастырских домах.

В 1929–1930 годах в стране началась коллективизация. Не замедлила она прийти и в наше село. Председателем колхоза избрали жителя села Борисова Николая Васильевича.

В это время много произошло событий, связанных с нарушением жизненного уклада людей и их судеб. До коллективизации сельчане имели в округе землю – каждый свой надел. Сеяли рожь, овёс, выращивали овощи, были и травяные угодья – заготавливали сено для домашнего скота.

Но всё это было нарушено. Для организации колхоза сельчан обязали сдать всю живность, что имелась в личных подворьях, в общий колхозный скотный двор. И сельчане вели: коров, лошадей, овец и несли нажитый ими нехитрый крестьянский скарб. На окраине села сами же сельчане и построили общий скотный двор, но далеко не все горели желанием отдать всё, что наживалось десятилетиями.

В селе были многодетные семьи и каждый хозяин спрашивал себя: «Чем кормить семью?» Ответа не было. На этой почве были распри и разлады в семьях. Не приходили к общему мнению в этом деле взрослые сыновья с отцами: сыновья – за коллективизацию, отцы – против. Некоторые сельчане бросали всё и уезжали из села навсегда, некоторых раскулачивали и выселяли. В селе было таких три дома: Большаковы, Трындины и Алонцевы – их раскулачили и выслали, а куда?!. Конфискованный дом купца Алонцева определили под сельскую школу-четырёхлетку. В доме Трындина, который стоял на возвышенном месте против церкви, – разместился сельский совет. Председателем сельсовета вначале был А. Подуваев – из рабочих. В дальнейшем – житель села Муромцево А.М. Лапутин.

Дом Большакова кто-то купил из сельчан. Это была обычная сельская изба, но Большаков имел в этой избе свой магазин и снабжал сельчан всем необходимым: сахаром, спичками, солью и др. мелким товаром. Покупки он отпускал в долг, если нечем было расплатиться покупателю. Должники записывались в специальную книгу, а при возможности расплачивались. Сельские дети, в свою очередь, помогали держателю лавки: приносили воду из колодца, выпалывали сорняки в огороде.

Одним словом, жили люди просто – без затей, есть самое необходимое на сегодня – и хорошо!

В каждой сельской избе была русская печка, а хлебу, испечённому в русской печке, нет сравнения ни с каким другим хлебом.

1931 год. Жители села Муромцева.

Верящий ряд (слева направо): Новиков Александр, мой брат Лапутин Александр Михайлович, Дубов Петр Васильевич.

Нижний ряд (слева направо): Рослов Петр Михайлович, Савин Пётр Макарович, Шашанов Анатолий Иванович, Рухманов Иван Яковлевич.

Тех из селян, кто поверил в Советскую власть и колхозы, кто считал своим долгом работать в коллективном хозяйстве, их не надо было агитировать. Вступившие в колхоз активисты начали строить новое село. Они на фото.

Эти люди хотели, чтобы село продолжало жить, и они строили эту жизнь. Строили скотные дворы, силосную башню и сельский клуб. Силосная башня стоит по сей день за ограждением из колючей проволоки (так же, как и Храм). Строителей этих уже нет в живых. Но, вглядываясь в их лица, хочется думать, что они верили в лучшее будущее и строили его.

В 1939 году, когда на предприятии (в то время – Софринский полигон об этом будет сказано дальше), возникла необходимость расширять трассы и строить рабочие объекты, в это время судьба села Муромцева решалась не в пользу сельчан. Судьба осталась судьбой. Но было вынесено решение о сносе населенных пунктов, которые оказались в зоне будущего оборонного предприятия. Итак, по сложившимся обстоятельствам, начался снос сёл: Муромцева, Коськова, Лукьянцева и деревень: Кресты, Ряплово и других.

Половину села Муромцева успели снести до начала войны. Этой половиной были дома тех, кто был связан с колхозом. И переселили их в село Царёво. А колхоз сельский, как-то механически, перешёл в подсобное хозяйство полигона.

Вторая половина села просуществовала на своём месте все военные годы и, потом до 1951 года, и все эти годы действовала церковь. Настоятеля Храма о. Николая (Поспелова Николая Петровича) сменил ещё перед войной или в первые годы войны о. Владимир Тростин, родной брат о. Евгения Тростина – известного и почитаемого местными православными людьми священника Спасской церкви села Петровского. А в начале 1950-х годов в церкви стал служить другой, молодой священник – отец Леонид (к сожалению, фамилию его сейчас вряд ли кто знает). Зато все запомнили, что он был молод и красив собой. Да и приход пополнился: в церковь стало ходить много молодёжи, ранее не верующих. Все церковные обряды совершались: крестили младенцев, венчались супружеские пары, отпевали усопших. У работников поселкового совета, что располагался на территории фабрики, с молодым служителем церкви контакта не получилось. С их стороны оказывалось давление и на сельский совет о прекращении службы, но церковь действовала до сноса второй половины села. Все эти годы люди ходили в Храм и молились. И всё-таки, прослужил о. Леонид недолго. Вызванный им ажиотаж среди местных жителей, и особенно молодёжи, не понравился властям, и его быстро убрали с нашего прихода. Говорят, что его отправили служить срочную службу в армию.

Пришло время к сносу второй половины села. Шёл 1951 год. Лето.

Прежде собрали сельский сход – собрание посреди села. На собрании присутствовал директор полигона – Д.Н. Иванов. Сельчанам не нравился грубый подход к ним – переселение выглядело насильственным. Ломали дома, не предоставив временного жилья людям. Они стояли и не знали, куда им деться. Сельчане пытались изложить свои требования, но все требования были отвергнуты. Это привело к инциденту: «поговорили кулаками». Но вскоре этот шум был приглушён. А у людей не было выбора, – они же работали на полигоне.

Ломали их дома. Ломали судьбы людские уже надломленные коллективизацией и военным лихолетьем.

Одновременно с переселением второй половины села началось и повторное глумление над Храмом и над земельными угодьями вокруг Храма и села.

Очередные «борцы» тащили из Храма всё. Люди были присланы, как говорили сельчане, не только с полигона. А может, и не посылал их никто, а самозванцы во все времена были. Они сняли два креста с церковной башни. Из воспоминаний приближенных к церковной службе существовали такие данные: 56 кг серебра в одном кресте и около 70 кг в другом. Кто имел отношение к разорению храмов, тем, видно, пригодилось и это.

Пробовали разрушать стены Храма, но церковь не поддалась. При этих разбойных «работах» один человек из присланных упал с высоты колокольни и погиб. Старушки тихо шептали: «Бог наказал». Можно ли переиначить то, что было?!

Что было – то было.

Церковь была обнесена массивной чугунной оградой. Разобрали и её. В этой ограде были захоронения знатных сельчан. Были богатые, из чёрного гранита, фамильные памятники – надгробья, кресты. Всё нарушено.

Нарушено и сельское кладбище, что было на крутой горе. Когда на этой горе работал экскаватор, то из ковша вместе с землёй сыпались кости. Вспоминают всё это сельчане, а по телу – мурашки, ведь это кости их предков. Жутко. Но это было.

Вторую половину села переселили на Балсуниху в 1952 году.

В жалованной грамоте 1474 года Балсуниха значится как пустошь. По сведениям 1504 года на этой местности в волости Воре и Корзеневе Московского уезда упоминаются два двора крестьян: Самойлина и Олферко.

В писцовой книге Московского государства 1573 года мы находим об этом селении следующую запись: «Пустошь, что была деревня Болсуново на реке Талице». Пустошь относилась к селу Муромцеву, и за ней закрепилась с начала XIX века название Болсуниха. Накануне Октябрьской революции 1917 года здесь проводились маёвки рабочих «Вознесенской мануфактуры».

В конце 30-х годов здесь образовался большой жилой поселок за счёт переселения сюда населения сёл: Муромцева, Коськова, Лукьянцева, деревень Ряплово, Кресты и др.

Сегодня название данной местности сохраняется в наименовании автобусной остановки «Балсуниха» и образует юго-западный микрорайон г. Красноармейска.

Война. О том, что горем отзовётся

Как мне помнится, в довоенные годы с окончанием весенней посевной старики крестились и говорили так: «Слава Богу! Отсеялись с миром!». Это означало – удачно, мирно.

Так было и в подмосковном селе Муромцеве весной сорок первого года – с миром и по-доброму отсеялись. А в селе этом были и сеятели, и было кому урожай собирать. Село было богато трудолюбивыми, сильными парнями. Все они умели делать то, что необходимо в сельском хозяйстве, и косить траву умели все. В начале июня начинали налаживать косы. Но не пришлось косить траву парням села Муромцева. Лето сорок первого года для многих из них стало их последним летом.

22 июня 1941 года нашу страну облетела весть о начале войны. Тяжелые испытания принесла нашему народу Великая Отечественная война, навязанная германским фашизмом; воспоминания о войне – это всегда душевные волнения. Эти события захватили судьбы всех живущих на земле. До сих пор люди «делят» время на довоенное и послевоенное.

1935 год.

На фотографии четвёртый класс Муромцевской сельской школы, а в пятый класс они пошли учиться в другую, среднюю школу на территории фабрики. Учились они до начала войны, переходя из школы в школу. На фото – учительница – Мария Васильевна Смиренская – с белым воротником.

Рядом с ней председатель сельского совета Лапутин Александр Михайлович, а в верхнем ряду крайний справа председатель колхоза – Борисов Николай Васильевич.

К началу войны эти мальчики подросли, им было по семнадцать-восемнадцать лет. И все они в 1941–1942 годах ушли на защиту Родины.

Некоторые ушли на фронт по призыву, некоторые – добровольно. Все ребята, которые глядят на мир с этой давней фотографии, погибли на полях сражений.

Погибли на войне и оба председателя – А.М. Лапутин и Н.В. Борисов.

И теперь, спустя несколько десятилетий после окончания войны, люди с гордостью и со слезами на глазах отмечают даты, связанные с подвигом, совершенным во славу Родины. К этому подвигу причастны и эти вот мальчики, запечатлённые на фотографии в 1935 году.

Очень необычно уходили наши сельские ребята на войну: они шли по просёлочной дороге, шутили и пели свою любимую песню – «Три танкиста». И, вряд ли доходило до их сердец то, с чем им предстояло встретиться.

Выйдя на большак, на красноармейское шоссе, которое в ту пору не было покрыто асфальтом, а было просто уложено булыжником, по этой широкой дороге ребята уходили, взяв друг друга под руки, продолжая шутить и напевать. Вот так они продолжили шутливым настроем свою юность, из которой уходили навсегда… Уходили под пули. На смерть.

Ушли вместе с ними их невинные улыбки, как и сами они остались невинными. Они не успели полюбить и…не умели курить. Они погибли все: двадцать восемь наших муромцевских мальчишек. Они в числе тех, имена и фамилия которых мы читаем на памятных плитах площади Победы в городе Красноармейске.

Все наши парни воевали на разных фронтах. Многие погибли, защищая Москву. А ведь до войны они мечтали многому научиться, мечтали счастливую жизнь прожить.

Солдатское письмо – треугольник с фронта жителя села Муромцева Николая Лапутина – старшего брата Марии Мироновой.

Все погибшие оставили голоса свои в последних письмах, которые писали родным с фронта. Эти письма – треугольники, в некоторых семьях хранятся до сих пор, а память о близких заставляет обращаться к этим письмам тех, кто их хранит. Берут они эти письма и, время от времени, перечитывают их сквозь слёзы, а это значит – разговаривают, мысленно, с теми, кто беспредельно дорог.

Писались фронтовые письма, как правило, перед боем и после боя. Но после боя писали те, кому этот жребий выпал.

В селе, по-соседски с нашим домом – был дом Чуриковых. В их довоенной семье было пятеро детей. Из них три сына не вернулись с полей сражений в родной дом. Старший Чуриков Иван Петрович ушёл воевать, оставив семью: жену и троих детей. И он писал им с фронта в 1943 году: «Пишу в окопе, только о самом главном. Ждём приказа о наступлении». Перечислил членов своей семьи по именам и продолжал: «Если я вас когда-то как-то обидел, то простите меня». Вот так и простился со своей семьёй Иван Петрович Чуриков, попросив прощения, а виноватым не был. И писем от него больше не было. А это последнее письмо из окопа со смоленской земли, писанное перед боем, хранила до конца дней своих его жена. Может, это письмо и придавало ей силы в её нелёгкой вдовьей судьбе с малыми детьми. А может, вместе с этим письмом она хранила и присутствие в доме дорогого человека – своего мужа, отца своих детей. Ведь умершие живут до тех пор, пока о них помнят близкие – так гласит народная мудрость.

Среднему – Сергею Петровичу Чурикову не довелось писать писем с фронта. Он служил в Красной Армии и перед самым началом войны писал домой: «Срок моей службы кончается, но увидимся ли? Что-то будет…».

Встречи не произошло. Этим «что-то» оказалась затяжная, кровопролитная война. По сей день Сергей Чуриков значится пропавшим без вести.

Младший Чуриков Дмитрий Петрович, 1924 года рождения, пошёл на фронт в 1942 году. В памяти сельчан он навсегда остался смышленым пареньком Димой. На долю Димы выпало испытать все тяготы фронтовой жизни. Был в окружении. Вышел. Был ранен, подлечился в госпитале г. Казани и снова в бой. С фронта Дима писал интересные письма, описывая боевые сражения. О себе писал: «Я жив, здоров, нахожусь по-прежнему на передовой в Западной Украине, – командир орудия. Пишите чаще, я с радостью узнаю из ваших писем о жизни села Муромцева, и становится веселее на сердце. Кто из нас останется жив, все съедемся на старые гнёзда». Но? Судьба распорядилась иначе. Незадолго до окончания войны в дом Чуриковых постучалась третья беда: пришло известие о гибели Димы. Погиб он в Польше 16 марта 1945 года.

Великая Отечественная война дала нам страшную статистику: из мужчин 1923 года рождения (это перед войной – восемнадцатилетние) осталось в живых всего три процента.

Из нашей большой семьи остались на войне два моих брата. Старший, пропал без вести 22-го июня 1941 г. В это роковое утро начали бомбить с немецких самолётов воинскую часть, в которой он служил. Он остался пожизненно служить после основного довоенного призыва в армию.

Я несколько раз обращалась (письменно) в соответствующие инстанции с вопросом о его дальнейшей судьбе. Ответ всегда один: «Старший лейтенант, помощник командира полка Лапутин Александр Михайлович пропал без вести.

Второй брат, 1924 года рождения, был призван в 1942 году по исполнении 18 лет. Воевал год и писал нам: «Я на передовой. Обо мне не беспокойтесь, служу артиллеристом». Последнее письмо он писал перед боем, в украинской хате в 1943 году – осенью. В том же сорок третьем мы с матерью получили извещение со страшным содержанием – «Смертью храбрых». В то время такие извещения называли – «похоронками». Он погиб на Украине в Кировоградской области. А я храню до сих пор эту похоронку и все его письма – треугольники. Пока была жива мать, мы с ней вместе их читали, а теперь читаю одна каждый год в день Победы.

ГИМН ВЕТЕРАНАМ

(песня)

В темпе умеренного марша

Четыре страшных года войны, о которых будет вечно говорить человечество. Эти годы всколыхнули все силы народные. Перечеркнули все несбывшиеся мечты, перемешали и искалечили судьбы людские.

Конец ознакомительного фрагмента.