4. Крысолов
Перед обедом Лиз и Дэнни пошли по магазинам, чтобы купить хлеба, ветчины и помидоров. Когда они ушли, я сел в огромной пустой гостиной посреди пыльных солнечных лучей и принялся звонить в совет острова Уайт.
– У меня здесь крыса. Возможно, белка. Хотя, судя по звукам, больше похоже на крысу.
– Что ж… Извините, но мы больше не занимаемся грызунами. По причине сокращений. Вам придется обратиться к частникам.
– Можете кого-нибудь порекомендовать?
– В районе Бончерча? Попробуйте обратиться к Гарри Мартину. Он живет в Шанклин-Олд-Вилидж, это недалеко.
– У вас случайно нет его номера телефона?
– Нет… не думаю, что у него вообще есть телефон, если честно.
Лиз приготовила для пикника бутерброды с сыром чеддер и ветчиной, которые мы съели на лужайке, под раскаленным, подернутым дымкой небом. Лиз разговаривала больше всех. Она была открытой, непосредственной и искренне веселой. Хотела работать в органах местного самоуправления. К числу марксистов-ленинистов не относилась, но и второй Маргарет Тэтчер не была. Она верила, что сможет как-то изменить мир.
– Я уверена, что смогу добиться перемен, – с энтузиазмом заявила она.
«Конечно, сможешь», – подумал я. Может, и цинично, но доброжелательно. Все в твоем возрасте думают, что смогут оставить свой след.
– Просто хочу быть гением, вот и все, – сказала Лиз. – Знаменитым гением. Хочу появляться на телевидении и с фальшивым немецким акцентом обсуждать состояние общества.
– И каково же состояние общества?
Она легла на старую коричневую занавеску, которую я принес вместо одеяла для пикника. И отхлебнула прохладное «Фраскати»[10] прямо из бутылки.
– Состояние общества таково, что мужчины относятся к женщинам как к богиням, пока не заполучают их. Затем они начинают эксплуатировать их, мучить, избивать и оскорблять. И чем больше они их эксплуатируют, мучают, избивают и оскорбляют, тем больше женщинам это нравится.
– А тебе нравится? – спросил я.
– Нет. Категорически нет. Но с другой стороны, меня никто и не заполучал.
– Знаешь, не все мужчины – невоспитанные хамы, избивающие своих жен.
– Все достойные – именно такие. И в этом есть страшная ирония.
Я сел и стал наблюдать, как Дэнни играет возле пруда.
– Осторожно, Дэнни! Там глубже, чем кажется на первый взгляд!
– Ты ведь обожаешь его, правда? – спросила меня Лиз, прищурив один глаз от солнца.
– Конечно.
– Но ты не любишь его мать.
– В некотором смысле еще люблю. Но что толку? Она живет в Дареме с каким-то бородатым типом по имени Рэймонд.
Лиз кивнула.
– Понимаю, о чем ты. Я знала одного парня по имени Рэймонд. Никчемный тип. В школе он отдавал все свои обеденные деньги в «Лигу сострадания»[11], а потом ходил и клянчил у других детей бутерброды. Себя он считал святым.
– Может, он и был святым.
Лиз рассмеялась:
– Тоже мне святой. После окончания школы его поймали на крыше склада в Южном Кройдоне, когда он пытался украсть телевизоры.
Я доел бутерброд, взял бутылку вина и сделал большой глоток.
– Сегодня мне нужно будет сходить в Шанклин-Вилидж, поговорить с крысоловом. Или «спецом по грызунам», как их сейчас называют.
– Можно мне с тобой?
– Будет лучше, если ты присмотришь за Дэнни. Ты же не будешь возражать?
Лиз улыбнулась и покачала головой:
– С удовольствием. Он очень милый. Спросил меня, люблю ли я тебя. Думаю, мы поладим.
– У тебя есть младшие братья или сестры?
Ее улыбка померкла, и она откинула волосы назад.
– У меня был младший брат, которого звали Марти. Но он погиб при пожаре. Знаете, были такие старые парафиновые печки. Она опрокинулась, и он сгорел. Ему было всего четыре года. Мама и папа чуть с ума не сошли.
– Мне очень жаль, – сказал я как можно мягче.
Лиз скривила лицо:
– Уже ничто не поможет.
– Что ты думаешь о рассказе Дорис? – спросил я.
– О старом мистере Биллингсе и молодом мистере Биллингсе? По-моему, замечательная история. Но про пустые дома постоянно рассказывают такие истории. На нашей улице был один такой дом. Назывался «Лавры». Жившая в нем старуха умерла от рака. И все дети считали, что можно по-прежнему увидеть ее лицо в одном из окон на верхнем этаже. Очень бледное, с белыми волосами. И при этом она кричала на детей, чтобы те убрались из ее сада, как делала при жизни. Только через стекло ее не было слышно. И мы, глупыши, очень боялись.
– Сегодня утром я кое-кого видел, – сказал я. – Я смотрел через окно вон той часовни и увидел, как кто-то стоит примерно здесь, на лужайке.
Лиз закрыла глаза:
– Брось, Дэвид, это мог быть кто угодно.
Было приятно услышать, как кто-то произносит твое имя. Это единственная роскошь, по которой действительно скучаешь, когда ты один.
Дэнни всегда называл меня папой. И это тоже было приятно. Но не настолько, как когда Лиз назвала меня Дэвидом.
– Я лучше пойду, – сказал я ей. – Спасибо за бутерброды.
Она легла на старую занавеску и посмотрела на меня с прищуром.
– Пожалуйста, месье. Чего изволите на ужин?
– Как насчет чили, про который ты говорила?
– Хорошо. Можешь купить мне баночку фасоли, немного тмина и молотого красного перца?
– Что-нибудь еще? Чуток мяса, пожалуй, не помешает?
Она рассмеялась. Оглядываясь назад, я думаю, что именно в тот момент начали слабеть мои чувства к Джени. Я понял, что в мире существуют и другие женщины. Необязательно Лиз, но другие, которые могли смеяться и быть привлекательными. А возможно, и позаботиться о Дэнни.
– Фарш, – сказала она. – Не очень жирный.
Я оставил ее одну и направился через сад к дому. И тут заметил в одном из окон верхнего этажа бледную фигуру. Она наблюдала за мной.
Я не смог заставить себя поднять голову и прямо посмотреть на нее. Чего требовал Фортифут-хаус, так это здоровой доли скептицизма – неприятие нормальными и здравомыслящими людьми того факта, что мужчины во фраках и цилиндрах могут расхаживать спустя сотни лет после своей смерти. Неприятие того факта, что волосатые, хихикающие твари могут носиться по чердакам. А из окон могут выглядывать бледные лица.
По моим ощущениям, Фортифут-хаус был всего лишь клубком сожалений, воспоминаний и галлюцинаций. Возможно, не самое подходящее место для меня, учитывая наш разрыв с Джени и мою крайне нестабильную натуру. Но это не значит, что в доме обитало зло или призраки. Я не верил в «зло». Не верил в призраков. Я видел, как гроб с моим отцом исчез за плюшевыми красными занавесками вортингского крематория под звуки «Старого креста»[12]. И хотя я молился Богу, чтобы тот воскресил отца, больше я его не видел. Я не столкнулся с ним в брайтонской библиотеке, не видел его на пляже, выгуливающим своего бультерьера, как он обычно делал. Quod erat demonstrandum[13], по крайней мере для меня.
Но, когда я поднимался по ступеням террасы (под жарким полуденным солнцем) и снова посмотрел наверх, бледноликое существо по-прежнему оставалось там. Что бы это ни было – отражение, занавеска, уголок зеркала или черт знает что еще.
Я вошел в дом, взял бумажник и ключи. Но чувствовал себя незваным гостем. Почти грабителем. Мои шаги звучали неестественно громко и нерешительно. Фортифут-хаус принадлежал кому-то другому. Не мне и не Дэнни. И даже не Таррантам.
Я огляделся, вдыхая пыль, сырость и запах плесени из подвала.
– Эй! – крикнул я. Затем, еще громче: – Эй!
Никто не ответил. И я прочитал маленькую молитву, которой научила меня настоятельница из воскресной школы, мисс Харпоул, с хвостиком, как у Олив Ойл[14], и в солнцезащитных очках.
Господи, от клыков меня спаси
тех тварей, что лезут из-под земли.
Господи, во сне меня храни
от страшных рыбин из глубины…
Там было еще что-то, но я не мог вспомнить. Или не хотел. Честно говоря, в детстве эта молитва до смерти пугала меня. В пятилетнем возрасте мне хватало и обычных детских кошмаров, без россказней бледной тощей тетки в очках про чудовищ, прячущихся под кроватью, готовых разорвать меня на куски.
Я вышел из дома, не закрыв за собой входную дверь. Я был уверен, что услышал пронзительный скрип стекла, донесшийся из какого-то окна верхнего этажа. Но направился прямиком к машине не оглядываясь назад и завел двигатель. Мой одиннадцатилетний, потускневшего бронзового цвета «Ауди» издал похожий на лошадиное ржание звук. Прежде чем сняться с ручника, я бросил взгляд на дом. Боже всемогущий, каких усилий мне это стоило! Но я увидел лишь темные окна и крышу со странными углами. Немного подождал. А затем шумно газанул и направил машину вверх по крутой гравийной дорожке.
Катя по узким, тенистым улочкам, ведущим в Шанклин-Вилидж, я включил радио. Кэт Стивенс пел «За мной следовала лунная тень». И я стал подпевать: «Лунная тень… лунная тень!»
Солнце моргнуло и замерцало яркими вспышками сквозь листья деревьев.
Крысолов жил в маленьком ослепительно-белом доме на краю Шанклин-Олд-Вилидж. Его сад пестрел красно-желтыми хризантемами, геранью, был густо заселен бетонными, покрытыми коричневым лаком белками с глазами из янтарного стекла. Населяли его также бетонные садовые гномы, кошки, миниатюрная мельница, колодец желаний, замок и бетонный спаниель.
Жена крысолова сидела на крыльце в шезлонге и вязала что-то коричневое и бесформенное. Полная женщина в розовых пластиковых бигуди и ситцевом платье с корабельными якорями. На плитке возле шезлонга стояла пустая чайная чашка и тарелка с диетическим печеньем. Я остановился за воротами. Сад был таким маленьким, что я мог наклониться и выхватить пряжу у женщины из рук.
– Вы к нам? – удивленно спросила она, словно не заметив, как я появился.
– Я ищу Гарри Мартина.
– Да ну? И кто его спрашивает?
– В совете сказали, что он все еще ловит крыс.
– Разве? Гарри уже на пенсии.
– Он дома?
– Он сейчас спит.
– Прошу прощения?
– Прилег вздремнуть. Ему шестьдесят семь. И ему нужен короткий дневной сон.
– А, ну да, конечно. Я тогда заеду позже?
Внезапно в дверном проеме появился широкогрудый, седовласый мужчина в рубахе, заправленной в широкие коричневые штаны. У него было испещренное лопнувшими венами лицо и сплюснутый нос.
Гарри Мартин, собственной персоной.
– Слышал, вы меня спрашивали, – произнес он. – Окно моей спальни выходит прямо сюда.
– Извините, – сказал я. – Я не хотел вас потревожить.
Он открыл ворота:
– Входите. Это уже неважно.
Миссис Мартин отодвинулась в сторону, и ее муж провел меня в гостиную. Комнатка была крошечная. Тисненые обои и обшитые гобеленом кресла, сервант, уставленный латунными феями и фарфоровыми балеринами. Одну стену занимал огромный телевизор. Под столиком 60-х годов, на котором он стоял, громоздились стопки старых номеров «Тиви Таймс».
– Присаживайтесь, – сказал Гарри, и я последовал его приглашению.
– У меня проблема с крысами, – объяснил я. – Точнее, с крысой. Хотя и очень крупной.
– Хмм, – произнес он. – Полагаю, это вас совет острова ко мне направил?
– Верно.
– Они не берут меня на полный рабочий день. Не могут себе этого позволить. Все из-за этого подушного налога. Я сказал им, что не буду больше заниматься ловлей крыс, но они все равно продолжают направлять ко мне людей. Сейчас я занимаюсь садоводством – более стабильное занятие.
– Я могу заплатить вам.
– Двенадцать фунтов пятьдесят пенсов. Столько я беру. Плюс любые строительные расходы. Например, замена треснувшей канализационной трубы или заделка дыр.
– Звучит разумно.
Гарри Мартин взял табакерку со стола возле кресла, открыл ее и принялся сворачивать себе сигарету, даже не глядя, что он делает.
– Так где, говорите, эта ваша крыса?
– На чердаке.
– Да, но где именно? На каком чердаке?
– О, простите. Фортифут-хаус.
Гарри Мартин чиркнул спичкой, чтобы зажечь самокрутку, но, когда я произнес Фортифут-хаус, остановился и уставился на меня с горящей спичкой в руке. Незажженная сигарета повисла у него между губ.
И, лишь когда я сказал: «Осторожно!» – он моргнул, опомнился, помахал спичкой и открыл коробок, чтобы достать новую.
– Я остановился в Фортифут-хаусе на лето, – объяснил я. – Мистер и миссис Таррант хотят его продать, и я занимаюсь ремонтом.
– Понимаю, – сказал Гарри Мартин. – Я слышал, что они хотели его продать. Лучше снести эту хреновину к чертям, если хотите знать мое мнение.
– Что ж… не скажу, что не согласен с вами. Но пока мне нужно расчистить его и декорировать. А первым делом я хочу избавиться от этой крысы.
Гарри Мартин зажег сигарету и выдохнул крепкий, ароматный дым:
– Так вы видели ее, эту крысу?
Я покачал головой:
– Лишь мельком. Похоже, довольно большая.
– Большая, – заверил он меня.
– Так вы про нее знаете?
– Конечно. Все в Бончерче и Олд-Шанклине знают про нее. Все, кроме вновь прибывших, разумеется.
Я был поражен:
– Все знают про нее?
– Знают, но не говорят, вот и все.
– Почему не говорят?
– Потому что, если будешь говорить о ней, придется о ней думать. А они не хотят думать о ней.
– Как давно она там? – недоуменно спросил я.
Гарри Мартин пожал плечами:
– Сколько себя помню.
– И сколько же?
– Эта крыса была там, еще когда я был мальчишкой. А мне уже шестьдесят семь. Как у вас с «рифметикой»?
У меня закралось подозрение, что Гарри Мартин разыгрывает меня. С этими старыми деревенскими чудаками нужно быть настороже. Они любят всех дурачить. Их россказни с каждым поворотом сюжета становятся все абсурднее и абсурднее, пока по их озорному взгляду вы вдруг не понимаете, что вас водят за нос.
– Крысы обычно не живут так долго, не так ли? Я спускался со своим другом в лондонскую канализацию, и он сказал, что они живут от силы года три-четыре.
– Но Фортифут-хаус – это же не лондонская канализация, правда? – парировал Гарри Мартин. – И эта крыса не похожа на других крыс. На самом деле, многие говорят, что это вовсе не крыса.
В этой обычной, заставленной мебелью гостиной слова Гарри Мартина прозвучали особенно тревожно. Солнечный свет падал на телевизор и освещал корабельный штурвал с копией аквариума в центре. Пчелы с гудением сновали туда-сюда через открытые окна. Это вовсе не крыса? Что он имел в виду? Может, он так пошутил. Но его испещренное глубокими морщинами лицо хранило абсолютную серьезность. И если это была шутка, я не понимал ее смысла.
– Раз это не крыса, тогда что?
Гарри Мартин покачал головой:
– Не знаю. Никогда не знал. И не интересовался.
– Раньше Тарранты не просили вас избавить их от нее?
– Тарранты никогда не жили здесь подолгу. Они купили этот дом за бесценок, потому что он очень давно пустовал. И у них была на него куча планов. Бассейн, пристройки и все такое. Они пережили несколько нехороших ночей и после этого бывали здесь нечасто. А потом выдалась действительно плохая ночь, и больше они здесь не появлялись.
– Что значит «действительно плохая ночь»?
Гарри Мартин выпустил тонкую струйку дыма. По выражению его лица сложно было понять, о чем он думает.
– Огни и звуки. Яркие огни, как они сказали. И звуки, ни на что не похожие. А еще голоса, необычно громкие голоса.
Я откинулся на спинку.
– Кое-кто еще рассказывал мне об этом. Женщина по имени Дорис, из пляжного кафе.
– Да. Старая бедная Дорис. Она была Белчер, до того как вышла замуж за Рэндалла.
– Боюсь, мне это ни о чем не говорит.
– Говорило бы, если б вы родились и выросли в Бончерче. Белчеры были очень странными. Мистер Белчер, отец Дорис, был учителем местной школы. А Джордж Белчер, брат Дорис, заработал кучу денег, запатентовав какой-то лак для лодок. Но он всегда был странным. Говорил, что он видел ту крысу посреди бела дня. Но ему, конечно, никто не верил.
– Он живет где-то здесь?
– Джордж? Нет, уже нет. Таблетки и виски доконали его. Таблетки и виски.
В дом с крыльца вошла миссис Мартин и спросила, не хотим ли мы чаю. Гарри ответил согласием, даже не спросив меня. Миссис Мартин принесла поднос с печеньем и кексом и две чашки крепкого, уже подслащенного чая.
– Так что посоветуете мне сделать с этой крысой? – спросил я Гарри Мартина. – Всегда думал, что это крыса. И пусть даже это что-то другое.
Тот задумчиво надул щеки.
– Полагаю, вам удалось уговорить меня взглянуть на нее.
Однако из кухни почти сразу же появилась миссис Мартин и резко прервала его:
– Ты на пенсии. И занимаешься сейчас садоводством. Мне уже надоело, что совет продолжает просить тебя ловить крыс.
Гарри Мартин многозначительно посмотрел на меня поверх своей чашки.
– Думаю, ты права, – ответил он.
– Конечно, права, – заявила его жена. – Тебе шестьдесят семь. Не хочу, чтобы ты лазил по чердакам и искал крыс. И все тут.
– Да, думаю, ты права, – повторил Гарри Мартин и одарил меня еще более многозначительным взглядом.
Я допил чай. На дне чашки остался слой сахара.
– В таком случае я, наверное, лучше пойду, – сказал я. – Может, вызову какого-нибудь крысолова из Портсмута.
– Попробуйте обратиться в «Рентокил» в Райде, – предложила миссис Мартин.
– Хорошо, спасибо, – ответил я. – И благодарю за кекс.
– Сама пекла, – сказала она, провожая меня до крыльца.
Гарри Мартин остался сидеть в своем кресле, но поднял руку и сказал:
– Пока.
В саду миссис Мартин неожиданно схватила меня за рукав.
– Послушайте, – сказала она. – Я не хочу, чтобы Гарри ловил ту тварь, вот все, что я собиралась сказать.
– Хорошо-хорошо, я понял, – заверил я ее.
– Эта тварь хочет, чтобы ее оставили в покое, и больше ничего, – произнесла она. Из-за потекшего от жары макияжа лицо у нее казалось глянцевым, как у пластиковой куклы. Зрачки были крошечными.
– Мне нужно избавиться от нее каким-то образом, – сказал я. – Я должен отремонтировать дом, декорировать и подготовить его к продаже.
Миссис Мартин вцепилась в мой рукав еще сильнее:
– Вы можете отремонтировать дом сегодня, но не вчера.
– Извините, не понял.
– Что ж, если бы вы жили там достаточно давно, то поняли бы. Этот дом не всегда существует здесь и сейчас. Он есть и в прошлом и в будущем. Его вообще нельзя было строить, но раз он построен, уже никто ничего не сможет сделать. И вы ничего не сможете сделать. И Гарри тоже. Он испытывает определенный интерес к этому дому, очень личный. Только не спрашивайте меня об этом. Но не просите его ловить ту тварь и не позволяйте ему.
– Хорошо, обещаю. Больше не буду просить.
– Как насчет еще чайку, Вера? – крикнул из гостиной Гарри.
– Успокойся! – крикнула в ответ миссис Мартин и снова повернулась ко мне: – Перекреститесь и поклянитесь.
– Обещаю. Я просто хочу понять, что это за тварь.
– Думаю, это крыса.
– Крыса, которой уже шестьдесят лет?
– Бывают же ошибки природы? Трехногие собаки, черепахи, живущие двести лет.
– Вы знаете, что это? – спросил я ее.
Глаза у нее дрогнули. Она отпустила мой рукав и вытерла руки о свой цветочный фартук.
– Вы ведь знаете, что это такое, да? – надавил я.
– Не совсем. Я знаю ее имя.
– У нее есть имя?
Она выглядела смущенной.
– Я узнала о ней, когда еще была маленькой девочкой. Мама рассказывала мне на ночь страшные истории про нее. Говорила, что, если я буду брать чужое или обманывать, эта тварь придет ночью и унесет туда, где нет времени. И что она проделает со мной ужасные вещи.
– Ваша мать называла имя этой твари?
– Все знали ее имя. Даже моя бабушка знала. Оно было известно всем. Поэтому никто из нас не играл возле Фортифут-хауса. Можете спросить кого угодно в Бончерче, даже сегодня.
– Так как ее звали?
Миссис Мартин уставилась на меня:
– О нет, спасибо, я не хочу говорить об этом.
– Но вы же не настолько суеверны? – подтрунивая, спросил я.
– Да, я не суеверная. Если хотите, я могу не моргнув глазом пройти хоть под двадцатью стремянками, просыпать сколько угодно соли и целый день бить зеркала[15]. Но я не хочу произносить имя этой твари, если вы не против.
Но тут на крыльце появился Гарри Мартин, закуривая очередную самокрутку.
– Тварь зовут Бурый Дженкин, – сказал он.
Миссис Мартин уставилась на меня в каком-то диком отчаянии. Она продолжала слегка качать головой, словно беззвучно умоляла меня не слушать, не повторять сказанное мужем.
– Бурый Дженкин, – повторил Гарри Мартин, как будто ему было приятно произносить вслух запретные слова.
Миссис Мартин зажала рот руками. Солнце зашло за большую тучу, и в саду внезапно потемнело.