Глава 6. Визит в Хэмли
Разумеется, известие о предстоящем отъезде мисс Гибсон разлетелось по дому еще до того, как в час пополудни члены семьи собрались на обед. Угрюмое лицо мистера Кокса стало источником внутреннего раздражения для мистера Гибсона, который то и дело бросал острые и полные упрека взгляды на погруженного в меланхолию юношу, напрочь лишившегося аппетита и выставлявшего свое горе напоказ. Правда, все эти демонстрации остались совершенно незамеченными Молли, которая была настолько занята своими собственными проблемами, что не обращала на окружающих ни малейшего внимания, хотя пару раз и отметила с сожалением, что пройдет еще много дней, прежде чем она вновь окажется со своим отцом за одним обеденным столом.
Но когда она заикнулась ему об этом после того, как трапеза закончилась и они вместе перешли в гостиную, ожидая услышать скрип колес экипажа из Хэмли, он лишь рассмеялся в ответ и сказал:
– Завтра я приеду навестить миссис Хэмли. Смею надеяться, они пригласят меня на ленч, а посему тебе не придется долго ждать, чтобы насладиться зрелищем кормления дикого зверя.
И тут они услышали, что к дому приближается экипаж.
– Ох, папа, – сказала Молли, беря его за руку, – теперь, когда время пришло, мне так не хочется уезжать!
– Вздор! Не будем поддаваться сентиментальным порывам. Ты не забыла взять с собой ключи? Это куда важнее всяких глупостей.
Да, она взяла с собой ключи и сумочку, кучер поставил ее маленький сундучок на сиденье, а отец подал ей руку, помогая сесть в экипаж. Дверца закрылась, и Молли покатила прочь в уединенной роскоши, оглядываясь назад и посылая воздушные поцелуи отцу, который стоял у ворот и смотрел ей вслед, несмотря на всю свою нелюбовь к сантиментам, до тех пор, пока карета не скрылась из виду. Затем он вернулся к себе в кабинет и тут только заметил, что и мистер Кокс наблюдал за отъездом, да так и остался стоять у окна, словно зачарованный, глядя на опустевшую дорогу, по которой укатила юная леди. Мистер Гибсон вывел его из мечтательной задумчивости резким, почти язвительным замечанием относительно какого-то промаха, совершенного молодым человеком день или два тому. Ту ночь мистер Гибсон провел, по собственному настоянию, у постели больной девочки, чьи родители были окончательно измучены многочисленными тревожными бессонными ночами, за которыми следовали трудные рабочие дни.
Молли немножко всплакнула, но вскоре взяла себя в руки, вспомнив о том, что слезы всегда вызывали у отца раздражение. Да и быстрая езда в роскошном экипаже оказалась очень приятной. За окном мелькали зеленые лужайки и живые изгороди, оплетенные диким шиповником и жимолостью; зрелище было настолько красивым, что пару раз Молли едва не попросила кучера остановиться, чтобы собрать букетик. Она даже начала с неудовольствием предвкушать окончание своего семимильного путешествия; единственным, что отравляло ей удовольствие от поездки, была мысль о том, что ее атлас не является настоящей клетчатой шотландкой, да некоторая неуверенность в том, что мисс Роуз пунктуально выполнит свое обещание. Наконец вдали показалась деревня, вдоль дороги потянулись в беспорядке разбросанные домики. На некоем подобии площади высилась старинная церковь, рядом с которой приткнулась таверна, а на полпути между вратами церкви и небольшой гостиницей росло огромное дерево, вокруг ствола которого была сооружена круглая деревянная скамейка. Рядом с воротами виднелись штабеля дров. Молли еще никогда не отъезжала от дома так далеко, но она догадалась, что это и есть деревушка Хэмли и что до имения осталось совсем недалеко.
Через несколько минут они свернули в ворота парка и поехали прямо через луг, трава на котором явно предназначалась для сенокоса, – это был вовсе не аристократический олений парк – и подъехали к особняку, выстроенному из старого красного кирпича и отстоявшему от дороги ярдов на триста. Навстречу экипажу не выбежали лакеи, зато у дверей, еще до того, как они подъехали к ним, застыл респектабельный слуга в ливрее, готовый встретить долгожданную гостью и препроводить ее в гостиную, где ее, лежа на софе, уже поджидала хозяйка.
При виде Молли миссис Хэмли поднялась, чтобы ласково приветствовать ее. Покончив с банальностями, она не выпустила ее ладошку из своих рук, вглядываясь в лицо девушки так пристально, словно изучая его, и слабый румянец заиграл на дотоле бесцветных щеках хозяйки.
– Думаю, мы станем большими друзьями, – сказала она наконец. – Мне нравится твое личико, а я всегда прислушиваюсь к первым впечатлениям. А теперь поцелуй меня, дорогая.
Во время обмена «клятвами в вечной дружбе» гораздо легче было действовать, нежели оставаться пассивной, и Молли охотно запечатлела поцелуй на красивом бледном лице миссис Хэмли.
– Я намеревалась съездить за тобой сама, – сказала хозяйка дома. – Но эта жара угнетает меня, и я поняла, что усилие окажется для меня чрезмерным. Надеюсь, поездка получилась приятной?
– Очень, – застенчиво отозвалась Молли.
– А теперь позволь отвести тебя в твою комнату. Она расположена рядом с моей, и я решила, что там тебе будет лучше, пусть даже она меньше той, что предназначалась для тебя изначально.
Она неспешно выпрямилась во весь рост и, накинув на плечи легкую шаль – фигура у нее все еще оставалась стройной, – стала первой подниматься по лестнице. В спальню Молли можно было попасть из приватной гостиной миссис Хэмли, по другую сторону которой располагалась ее собственная спальня. Она показала девушке несложные средства сообщения, после чего, обронив, что будет ждать ее в гостиной, закрыла за собой дверь, и Молли наконец-то осталась одна, чтобы не спеша познакомиться со своим новым окружением.
Первым делом она подошла к окну, чтобы посмотреть, что же из него видно. Цветочный сад внизу, сразу же за ним – луг с сочной травой, стелющейся под легким ветерком и меняющей цвет, чуть в стороне – небольшой лес с вековыми деревьями, а еще дальше, примерно в четверти мили, виднелся, если встать сбоку от подоконника или высунуться наружу из распахнутого окна, серебряный диск озера. По другую сторону от леса и озера можно было различить старые стены и остроконечные крыши многочисленных хозяйственных построек. Восхитительную тишину раннего лета нарушало лишь пение птиц да жужжание пчел. Вслушиваясь в эти волшебные звуки, которые лишь подчеркивали изысканное и совершенное ощущение покоя, Молли забыла обо всем на свете, и лишь неожиданно зазвучавшие в соседней комнате голоса привели ее в чувство – кто-то из слуг, очевидно, заговорил с миссис Хэмли. Молли поспешно принялась распаковывать сундучок, раскладывая свои немногочисленные наряды в старинном комоде, который заодно был призван исполнять роль ее туалетного столика. Вся мебель в комнате была старомодной, но ухоженной и настолько хорошо сохранившейся, насколько это вообще возможно. Занавески были пошиты из индийского набивного коленкора прошлого века – после многочисленных стирок цвета поблекли, но сама ткань поражала чистотой. Рядом с кроватью на полу лежал узкий коврик, не мешая любоваться дубовыми досками, настолько тщательно и плотно пригнанными, что в щели между ними не пробивалось ни одной пылинки. Здесь не было и следа современной роскоши: ни письменного стола, ни софы, ни большого высокого зеркала в полный рост. В одном углу на стене висела полочка, на которой покоился индийский кувшин с высохшими цветочными лепестками, что вкупе с жимолостью, карабкающейся по стенам за открытым окном, наполняло комнату чудесным ароматом, недоступным любым парфюмерным изделиям. Молли выложила на кровать свое белое платье (прошлогоднее и по дате изготовления, и по размеру), приготовившись к первому в своей жизни процессу переодевания к обеду. Затем, поправив платье и волосы, а заодно прихватив с собой корзинку для вышивания, она осторожно приоткрыла дверь и увидела, что миссис Хэмли лежит на софе.
– Останемся здесь, дорогая? Думаю, здесь нам будет лучше, чем внизу. К тому же мне не придется подниматься наверх, чтобы переодеться.
– С удовольствием, – согласилась Молли.
– Ага! Ты взяла с собой вышивку, умничка, – сказала миссис Хэмли. – Сама я в последнее время вышиваю мало. По большей части я провожу время в одиночестве. Видишь ли, оба моих сына учатся в Кембридже, а сквайр целыми днями пропадает на улице, так что я почти забыла, что это такое – вышивка. Зато я много читаю. А ты любишь читать?
– Это зависит от книги, – отозвалась Молли. – Боюсь, что я не очень люблю «регулярное чтение», как выражается папа.
– Но поэзию ты любишь наверняка! – воскликнула миссис Хэмли, перебивая Молли. – Я поняла это, едва увидела твое лицо. Ты читала последнюю поэму миссис Хеманс[18]? Хочешь, я прочту ее тебе вслух?
И она принялась читать. Молли слушала ее вполуха, украдкой рассматривая комнату. Мебель была такой же, как и в ее спальне. Старомодная, из прекрасного дерева, приятного глазу, безукоризненно чистая и опрятная; возраст и заграничный вид делали гостиную уютной и живописной. На стенах висели карандашные наброски – портреты. Молли решила, что на одном из них изображена сама миссис Хэмли, ослепительно красивая и совсем еще молодая. Но затем она вдруг переключилась на поэму, отложила в сторону вышивку и стала слушать с таким вниманием, что окончательно покорила миссис Хэмли. Закончив чтение, миссис Хэмли ответила на восхищение Молли:
– Ах! Думаю, тебе стоит как-нибудь почитать стихи Осборна. Но только ни слова об этом, договорились? Я лично считаю, что они почти так же хороши, как и миссис Хеманс.
Комплимент «почти так же хороши, как и миссис Хеманс» о многом говорил молоденьким девушкам того времени, поскольку это было почти то же самое, как если бы сейчас сказали, что «стихи Теннисона почти так же хороши». Молли с любопытством посмотрела на нее.
– Мистер Осборн Хэмли? Ваш сын пишет стихи?
– Да. Полагаю, что с полным правом могу сказать, что он – поэт. Он очень талантливый, способный и умный молодой человек и надеется получить стипендию в Тринити. По его словам, он рассчитывает опередить всех остальных соискателей, да еще и получить медаль ректора университета. Вон его портрет – он висит на стене за твоей спиной.
Обернувшись, Молли увидела один из карандашных рисунков. На нем были изображены двое мальчиков в детских пиджачках, брючках и рубашках с отложным воротничком. Старший сидел и что-то читал. Младший же стоял рядом, явно пытаясь привлечь его внимание к чему-то невидимому, – за окном в той же самой комнате, в которой они сейчас сидели, поскольку Молли узнала на рисунке очертания знакомых предметов мебели.
– Мне нравятся их лица! – сообщила она. – Полагаю, рисунок сделан настолько давно, что я могу говорить об их сходстве с вами так, словно они похожи на кого-то другого, – если вы позволите.
– Разумеется, – согласилась миссис Хэмли, сообразив, что имеет в виду девушка. – Расскажи мне, что ты думаешь о них, дорогая. Будет забавно сопоставить твои впечатления с тем, какие они на самом деле.
– Но я вовсе не собиралась высказывать догадки об их характерах. Я не могу этого сделать, а если бы даже и могла, то с моей стороны это было бы неуместно и непозволительно. Я могу говорить лишь об их лицах, о том, какими я вижу их на рисунке.
– Отлично! Итак, скажи мне, что ты о них думаешь?
– Старший – тот, который читает, – очень красив. Но разглядеть его лицо во всех подробностях я не могу, потому что он опустил голову и я не вижу его глаз. Это и есть тот самый мистер Осборн Хэмли, который пишет стихи?
– Да. Сейчас он уже не так красив, но в детстве был прелестен. Роджера никогда даже сравнить с ним нельзя было.
– Да, он не столь привлекателен, как брат. Но его лицо мне нравится. Я вижу его глаза. Они серьезные и строгие, но в остальном лицо у него скорее веселое, чем грустное. Он выглядит слишком уверенным и спокойным, слишком добрым, чтобы соблазнить брата и заставить его отвлечься от уроков.
– Но это были вовсе не уроки. Я помню, как художник, мистер Грин, однажды увидел Осборна читающим поэзию, в то время как Роджер пытался уговорить его пойти прокатиться на возу с сеном, – это и была «основная тема» рисунка, если говорить художественным языком. Роджер не слишком любит читать, по крайней мере ему нет дела до поэзии, рыцарских или любовных романов. Он увлечен естествознанием, которое заставляет его, подобно сквайру, бо́льшую часть своего времени проводить на свежем воздухе. А когда он дома, то читает только научные книги, которые имеют отношение к его интересам. При этом он славный и послушный мальчик, который внушает нам чувство удовлетворения, но такой блестящей карьеры, как та, что ожидает Осборна, ему не сделать.
Молли попыталась разглядеть на рисунке характерные черты мальчишек, о которых ей только что рассказала их мать, и за вопросами и ответами по поводу остальных картин, развешанных по стенам, они и не заметили, как пролетело время, пока не зазвонил колокольчик, призывая их переодеться к шестичасовому обеду.
Молли пришла в смятение, выслушав предложения горничной, которую прислала ей в помощь миссис Хэмли. «Боюсь, они ждут от меня чего-то необыкновенного, – подумала она про себя. – Если так, то они будут разочарованы, только и всего. Но мне бы очень хотелось, чтобы мое платье клетчатого атласа было бы уже готово».
Впервые в жизни она смотрела на себя в зеркало с некоторым волнением и тревогой. Ее глазам предстала стройная фигурка, которая обещала стать высокой; цвет лица скорее смуглый, нежели кремовый, хотя через год-другой оно, пожалуй, все-таки обретет желаемый оттенок; роскошные черные кудри, собранные в узел на затылке и перехваченные розовой лентой; большие миндалевидные глаза, затененные сверху и снизу длинными, загибающимися кверху черными ресницами.
«Не думаю, что меня можно назвать красивой, – решила Молли, отворачиваясь от зеркала, – тем не менее я ни в чем не уверена». Она убедилась бы в этом, если бы вместо того, чтобы с такой строгостью изучать себя, улыбнулась своей беззаботной веселой улыбкой, демонстрируя блестящие зубки и очаровательные ямочки на щеках.
Девушка спустилась в гостиную заранее, когда там еще никого не было, и потому успела осмотреться и попыталась освоиться в новом для нее окружении. Обстановку комнаты, имевшей в длину футов сорок или около того и когда-то давно отделанной желтым атласом, составляли стулья с высокой спинкой и резными ножками и раскладные столики с откидными досками по обеим сторонам столешницы. Ковер на полу был ровесником занавесок и местами протерся до дыр, которые были закрыты драгетом[19]. Растения в горшках, огромные вазы с цветами, индийский фарфор и застекленные шкафчики придавали ей уютный и обжитой вид. Довершали общее приятное впечатление пять высоких окон вдоль одной из стен комнаты, выходящих на прелестный цветочный сад в парке внизу – или в том, что считалось таковым, – разноцветные, яркие клумбы правильной формы, в самой середине образующие солнечные часы. И тут в комнату внезапно вошел сквайр в утреннем платье; он застыл в дверях, словно удивляясь незнакомке в белом, невесть как оказавшейся под его крышей. Спохватившись, правда с опозданием, когда Молли уже успела жарко зардеться, он заявил:
– Господи помилуй, я совсем забыл о вас. Вы ведь мисс Гибсон, дочь Гибсона, не правда ли? Приехали нанести нам визит? Очень рад вас видеть, моя дорогая.
К этому моменту они уже сошлись на середине комнаты, и он с неистовым дружелюбием принялся трясти руку Молли, намереваясь хоть таким образом извиниться за то, что не узнал ее поначалу.
– Но мне надо переодеться, – сообщил он, опуская взгляд на свои промокшие гетры. – Мадам это нравится. Один из утонченных лондонских обычаев, которые она привезла с собой и в конце концов навязала мне. Хотя я, собственно, ничего не имею против того, чтобы достойно выглядеть в обществе дам. Ваш отец переодевается к ужину, мисс Гибсон? – Не дожидаясь ответа, он поспешил прочь, чтобы заняться своим туалетом.
Обедали они за маленьким столом в роскошной просторной комнате. В ней было настолько мало мебели, а сама она казалась такой огромной, что Молли в душе отчаянно затосковала по уютной столовой своего дома. Нет, пожалуй, к тому времени, как торжественный обед в Хэмли-холле подошел к концу, она даже горевала о стульях и столах, за которыми теснились домашние, поспешно поглощающие пищу, о непринужденной манере, в которой они торопились поскорее покончить с едой и вернуться к оставленным на время делам и занятиям. Она попыталась представить, что в шесть часов вечера рабочий день заканчивается и что люди могут задержаться за столом, если у них возникнет такое желание. Она прикинула на глазок расстояние, отделявшее буфет от стола, подсчитав, сколько прислуге пришлось сновать с блюдами туда и обратно. В результате обед этот показался ей ужасно скучным и утомительным, да еще и затянувшимся, оттого что сквайр явно получал от него удовольствие, хотя миссис Хэмли выглядела уставшей. Она ела еще хуже Молли, а потом послала за веером и нюхательными солями, дабы занять себя, прежде чем слуги унесут скатерть и на роскошный стол красного дерева, отполированный до зеркального блеска, будет водружен десерт.
По своему обыкновению сквайр был слишком занят во время совместных трапез и ограничивался короткими просьбами подать ему то или это, лишь иногда упоминая о каких-либо событиях, нарушивших монотонное течение прошедшего дня. Подобное однообразие приводило его в восторг, но временами ужасно угнетало его супругу. Но вот сейчас, очищая апельсин, он развернулся к Молли и сообщил:
– Завтра вам придется делать это для меня, мисс Гибсон.
– Правда? Я могу сделать это прямо сейчас, сэр, если хотите.
– Нет, сегодня я буду обращаться с вами как с гостьей, со всей подобающей церемонностью. А вот завтра я буду давать вам мелкие поручения и называть вас по имени.
– Ничуть не возражаю, – заявила в ответ Молли.
– Мне тоже хочется называть вас как-нибудь по-домашнему, а не «мисс Гибсон», – подхватила миссис Хэмли.
– Меня зовут Молли. Старомодное имя, хотя при крещении меня нарекли Мэри. Но папе больше нравится Молли.
– Совершенно справедливо. Следует во всем придерживаться старых добрых традиций, дорогая.
– Знаете, должна заметить, что, как мне представляется, «Мэри» звучит лучше «Молли», да и имя это тоже старинное.
– Так и есть, – понижая голос и опуская глаза, пролепетала Молли, – потому что маму тоже звали Мэри, а меня называли Молли, пока она была жива.
– Ах ты, бедняжка, – заметил сквайр, не обращая внимания на знаки, что подавала ему супруга, призывая сменить тему, – я помню, как мы все сожалели о том, что она умерла. Никто и представить себе не мог, что она окажется настолько слаба здоровьем. У нее всегда был такой цветущий вид, пока однажды она не угасла, если можно так сказать.
– Должно быть, для твоего отца это стало сильным ударом, – заметила миссис Хэмли, видя, что Молли не знает, что ответить.
– Да-да. Это случилось так внезапно… Прошло совсем немного времени после того, как они поженились.
– А мне казалось, что прошло уже почти четыре года, – сказала Молли.
– Разве четыре года – долгий срок? – сказал сквайр. – Это всего лишь миг для людей, которые собираются прожить вместе целую жизнь. Тогда все думали, что Гибсон женится повторно.
– Довольно, – вмешалась миссис Хэмли, заметив страх в глаза Молли и видя, как она переменилась в лице. Очевидно, раньше мысль об этом даже не приходила девушке в голову.
Но сквайр и не думал униматься.
– Что ж, пожалуй, мне и впрямь не стоило говорить об этом, но против правды не попрешь, все действительно так думали. Сейчас-то он уже вряд ли женится, и теперь в этом нет никакого секрета. Вашему отцу ведь уже больше сорока, я не ошибаюсь?
– Сорок три. Мне кажется, он никогда не думал о новой женитьбе, – отозвалась Молли, возвращаясь к мысли об этом и не отдавая себе отчета, какая опасность миновала ее только что.
– Да, дорогая моя, здесь я с тобой согласна целиком и полностью. Он кажется мне человеком, который будет верен памяти своей супруги. Не обращай внимания на то, что говорит сквайр.
– Ага! В таком случае вам лучше уйти, если ты намерена настроить мисс Гибсон против хозяина дома.
Молли проследовала в гостиную вместе с миссис Хэмли, но от смены комнаты мысли ее отнюдь не приняли иное направление. Она не могла не думать об опасности, которой, на первый взгляд, уже избежала, и при этом поражалась собственной глупости, поскольку никогда даже и представить себе не могла, что отец может жениться вновь. Она чувствовала, что крайне рассеянно и невнимательно поддерживает разговор с миссис Хэмли.
– А вот и папа со сквайром! – внезапно воскликнула она.
Мужчины шли по саду со стороны конного двора, и отец постукивал себя хлыстом по сапогам, дабы те обрели пристойный вид, подобающий гостиной миссис Хэмли. Он выглядел так, как выглядел всегда, совершенно по-домашнему, и одним своим обликом рассеял все воображаемые страхи, вызванные его возможным повторным браком, мысли о котором уже начали одолевать его дочь. И в сердце у нее поселилась теплая и приятная уверенность в том, что он не находил себе места до тех пор, пока не приехал сюда, чтобы лично убедиться, как ее приняли в новом доме. Правда, говорил он с нею мало, да и то преимущественно шутливым тоном.
После того как мистер Гибсон уехал, сквайр взялся обучать ее игре в криббедж[20], и она пребывала в достаточно приподнятом расположении духа, чтобы отнестись к новой забаве со всем вниманием и усердием. Пока они играли, сэр Хэмли болтал без умолку, то объясняя ей комбинации карт, то порой отвлекаясь на всякие пустяки, которые, как он полагал, могли заинтересовать ее.
– Значит, вы не знаете моих мальчиков, даже в лицо? А я было подумал, что вы наверняка встречались, потому что они частенько наезжают в Холлингфорд, а Роджер еще имеет привычку брать книги напрокат у вашего батюшки. Осборн очень умен, совсем как его мать. Не удивлюсь, если он когда-нибудь опубликует свою собственную книгу. А вы неправильно считаете, мисс Гибсон. Иначе я обману вас за милую душу.
Так продолжалось до тех пор, пока в комнату с торжественным видом не вошел дворецкий, который положил перед хозяином большую молельную книгу, а тот поспешно смешал и убрал карты, как если бы его застали за непристойным занятием. После этого на молитву потянулись слуги. Окна по-прежнему стояли распахнутыми настежь, и скрежет одинокого коростеля да уханье филина в лесу смешивались с монотонным речитативом. По окончании молитвы все разошлись по своим комнатам, на том и закончился этот полный событий день.
Молли выглянула из окна своей спальни. Она легла грудью на подоконник и стала жадно вдыхать ночные ароматы жимолости. Мягкая бархатная темнота скрадывала очертания сада и леса, однако девушка ощущала их присутствие столь же отчетливо, как если бы видела их.
«Пожалуй, я буду здесь счастлива», – подумала Молли, отойдя наконец от окна и начав готовиться ко сну. Но вскоре ей на память пришли слова, сказанные сквайром о возможном повторном браке отца, и нарушили ее душевный покой. «На ком же он мог жениться? – спрашивала себя Молли. – На мисс Эйре? Мисс Браунинг? Мисс Фебе? Мисс Гуденоу?» Но все кандидатки по той или иной причине были отвергнуты ею одна за другой. Тем не менее вопрос этот не давал ей покоя, то и дело появляясь из засады и тревожа ее даже во сне.
Миссис Хэмли не сошла вниз к завтраку, и Молли с некоторым разочарованием обнаружила, что компанию ей составит один лишь сквайр. В это первое утро он даже отложил в сторону журнал, уже много лет издаваемый тори и содержащий местные новости, которые интересовали его более всего, а также газету «Морнинг Кроникл», называемую им «дозой горького лекарства», чтение которой сопровождалось крепкими выражениями и даже язвительными ругательствами. Но сегодня, как он позже признался Молли, «у него был день хороших манер», и сквайр перескакивал с одного на другое, пытаясь найти достойную тему для разговора. Он рассказывал о своей жене и сыновьях, о своем поместье и том методе земледелия, которого придерживался, а также о своих арендаторах и неумелом руководстве прошлыми выборами в графстве.
Молли же интересовали ее отец, мисс Эйре, ее собственный садик и пони и – разумеется, в меньшей степени – обе мисс Браунинг, Благотворительная школа Камнор и новое платье, которое должна была прислать ей мисс Роуз. При этом в голове у нее то и дело, словно надоедливый чертик из коробочки, всплывал один и тот же вопрос: «Кого же считали подходящей женой для папы, когда он стал вдовцом?» Но пока ей удавалось захлопнуть крышку в тот самый момент, как только чертик высовывал голову наружу.
За завтраком хозяин и гостья вели себя исключительно вежливо по отношению друг к другу, при этом обоим было смертельно скучно. По окончании трапезы сквайр удалился к себе в кабинет, чтобы прочесть нетронутые газеты. По давно установившейся привычке комната, в которой он держал свои пальто, сапоги и гетры, хлысты, стеки, любимую лопату, ружье и удочки, называлась «кабинетом». В ней стояла конторка и треугольное кресло, но совершенно не было книг. Бо́льшая их часть хранилась в просторном, пропахшем плесенью помещении в той части дома, куда нечасто заглядывали его обитатели; собственно говоря, это случалось настолько редко, что служанка зачастую не утруждала себя открыванием ставней, которые выходили на территорию поместья, заросшую пышными кустами. И действительно, у слуг уже стало доброй традицией во времена покойного сквайра – того самого, который провалился на экзаменах в колледже, – не открывать наглухо заколоченные досками окна библиотеки, дабы избежать уплаты оконного налога[21]. Но когда дома были «молодые джентльмены», служанка безо всяких напоминаний регулярно наведывалась в эту комнату. Каждый день она открывала окна и разжигала огонь в камине, стирала пыль с многочисленных томов в кожаных переплетах, являвших собой весьма недурную коллекцию традиционной литературы в середине прошлого века. Что же до книг, приобретенных после того времени, то они стояли в небольших книжных шкафах в простенках между каждой парой окон в большой зале или хранились в приватной гостиной миссис Хэмли наверху. Но тех, что находились в зале, оказалось вполне достаточно, чтобы занять Молли, и она настолько увлеклась одним из романов Вальтера Скотта, что буквально подпрыгнула от неожиданности, когда снаружи по гравийной дорожке к одному из окон подошел сквайр и окликнул ее, приглашая прогуляться с ним по саду и полям вокруг.
– Должно быть, тебе скучно, девочка моя, сидеть в одиночестве, имея в качестве собеседника лишь немую книгу, да еще в такое утро, как сегодня. Но, видишь ли, мадам предпочитает, чтобы по утрам ее не беспокоили: она предупреждала об этом твоего отца, как и я тоже. Но мне все равно стало жаль тебя, когда я увидел отсюда, как ты сидишь в зале одна-одинешенька.
Молли дошла уже до середины «Ламмермурской невесты»[22] и с радостью осталась бы дома, дабы дочитать ее до конца, но тем не менее она была благодарна сквайру за приглашение. Они заглядывали в старомодные теплицы, прогуливались по аккуратно подстриженным лужайкам; сквайр даже отпер большой огород, обнесенный стенами, и отдал необходимые указания садовникам. Все это время Молли следовала за ним по пятам, как преданная собачонка, но голова ее была занята Равенсвудом и Люси Эштон[23]. Вскоре они обошли и проверили каждый уголок вокруг особняка и двинулись через лес, отделявший сады от соседних полей. Сквайр наконец-то получил возможность уделить больше внимания своей спутнице. Молли тоже смогла отвлечься от мыслей о семнадцатом веке, и каким-то образом вопрос, не дававший ей покоя все последние часы, помимо воли сорвался с ее губ, прежде чем она успела сообразить, что, собственно, происходит:
– А на ком, по мнению окружающих, должен был жениться папа? Ну, тогда… много лет назад… после смерти мамы?
Последние слова она произнесла едва слышно, почти шепотом. Сквайр резко обернулся и взглянул ей в лицо, сам не зная почему. Оно было очень серьезным и очень бледным, но ее решительный взгляд буквально требовал от него ответа.
– Однако, – выразительно присвистнул он, чтобы потянуть время. Хотя сказать ему, собственно, было нечего – никто и никогда не связывал имя мистера Гибсона с какой-либо определенной леди; это было всего лишь вероятное предположение, не более того, ведь молодой мужчина остался вдовцом с маленькой девочкой на руках. – Я никогда не слышал… чтобы его имя связывали с какой-нибудь леди… Просто то, что он должен жениться во второй раз, считалось в порядке вещей. Насколько я знаю, он все еще вполне может отважиться на такой шаг, в чем, кстати, не вижу ничего плохого. Я так и сказал ему, когда он в последний раз был здесь.
– И что он ответил? – затаив дыхание, спросила Молли.
– Он лишь улыбнулся и ничего не сказал. Не следует так серьезно относиться к словам, дорогая моя. Очень может быть, что он более не задумывается о женитьбе, а если и женится все-таки, то это будет очень хорошо для вас обоих!
Молли пробормотала что-то себе под нос, совсем тихо, хотя сквайр мог и расслышать, если бы захотел. Но он мудро предпочел сменить тему.
– Взгляни-ка вон туда! – сказал он, когда они совершенно неожиданно вышли то ли к озеру, то ли к большому пруду.
В самой середине неподвижной, словно зеркало, воды виднелся маленький остров, на котором росли высокие деревья: темные шотландские пихты – в центре, серебристые переливчатые ивы – ближе к краю воды.
– Надо будет на днях свозить тебя туда. Об эту пору я не люблю пользоваться лодкой, потому что в камышах еще гнездятся крошечные птенцы, но мы с тобой все-таки съездим туда. Там водятся лысухи и поганки.
– Ой, смотрите, это же лебедь!
– Да, их здесь две пары. А вон в тех деревьях гнездятся грачи и цапли. Кстати, цапли уже должны расхаживать повсюду, потому что в августе они улетают в теплые края, но пока что я ни одной еще не видел. Ну-ка, постой! Это не она вон там стоит на камне, изогнув длинную шею и вглядываясь в воду?
– Да! Думаю, что это самая настоящая цапля. Хотя живыми я их никогда не видела, а только в книжке на картинках.
– Они вечно враждуют с грачами, что довольно-таки странно для таких близких соседей. Если обе цапли покидают гнездо, которое они строили, туда тут же прилетают грачи и разносят его на кусочки. А однажды Роджер показал мне отставшую цаплю, за которой гналась целая стая грачей, и, готов поклясться, цели у них были совсем не дружественные. Роджер хорошо разбирается в естественной истории и иногда натыкается на забавные вещи. Будь он сейчас с нами, он бы уже дюжину раз отлучился во время этой прогулки. Он все время смотрит по сторонам и видит то, чего я в упор не замечаю. Вот, кстати, однажды я видел, как он ринулся в подлесок, потому что разглядел что-то необычное ярдах в пятнадцати от нас. То было какое-то растение, очень редкое, по его словам, хотя мне кажется, что такие попадаются на каждом шагу. А если бы мы наткнулись на нечто подобное, – с этими словами сквайр осторожно коснулся тростью кружевной паутины, свисающей с листа, – он бы тут же объяснил тебе, какой паучок ее сплел. А затем рассказал бы, где он живет – в гнилой пихте, или где-нибудь в укромном уголке здорового дерева, или в норке в земле, или в небе, или еще где-нибудь. Очень жаль, что в Кембридже не предусмотрены отличия за успехи в изучении естествознания. Тогда я был бы спокоен за Роджера.
– Мистер Осборн очень умен, не так ли? – робко поинтересовалась Молли.
– О да. Осборн – настоящий гений. Мать ждет от него великих дел и свершений. Я и сам им горжусь. Если в Тринити поступят по справедливости, то он обязательно получит стипендию. Как я говорил только вчера на заседании членов городского магистрата: «У меня есть сын, который наделает много шума в Кембридже, или я очень сильно ошибаюсь». Нет, правда, разве это не остроумная выходка природы, – продолжал сквайр, обращая свое открытое, честное лицо к Молли, словно собираясь поделиться с ней неким откровением свыше, – что я, Хэмли из Хэмли, прямой потомок уж не знаю скольких поколений своих предков – кое-кто уверяет, что еще со времен союза семи королевств англов и саксов – кстати, когда он образовался?..
– Не знаю, – пробормотала Молли, несколько опешив от столь неожиданного поворота.
– Ага! Словом, это было еще до короля Альфреда, поскольку уж он-то был королем всей Англии. Но, как я уже говорил, взять меня, своим происхождением не уступающему любому другому мужчине в Англии, хотя сомневаюсь, что если я попадусь на глаза какому-нибудь чужаку, то он примет меня за джентльмена, с моим-то красным лицом, крупными руками и ступнями, мощной фигурой в четырнадцать стоунов весом, ведь даже в молодости я весил не меньше двенадцати… И взять Осборна, который во всем пошел в свою мать, которая даже не знает, кем был ее прадед, да благословит Господь ее душу… Так вот, у Осборна нежные черты лица, как у девчонки, и стройная хрупкая фигура, а руки и ноги у него маленькие, как у леди. Осборн – точная копия своей матери, которая, как я уже говорил, не знает, кем был ее дед. А вот Роджер похож на меня, Хэмли из Хэмли, и никто, кто встретит его на улице, никогда не подумает, что в жилах этого огненно-рыжего, неуклюжего и ширококостного малого течет благородная кровь. Тем не менее все эти Камноры, из-за которых вы в Холлингфорде поднимаете такой шум, еще вчера были никем! Да, именно так! Вот только давеча я говорил мадам о том, что Осборн может жениться на дочери лорда Холлингфорда, разумеется, в том случае, если бы у того была дочь, а пока что у них сплошь мальчишки… И я вовсе не уверен, что дал бы свое согласие на их брак. Нет, правда. Осборн получит первоклассное образование, его семья ведет свой род от союза семи королевств англов и саксов, и мне очень хотелось бы знать, кем были Камноры хотя бы во времена королевы Анны.
Он двинулся дальше, ломая голову над гипотетическим вопросом собственного согласия на этот брак, который попросту не мог состояться. Спустя некоторое время, когда Молли уже забыла, о чем они только что говорили, сквайр вдруг изрек:
– Нет! Я совершенно уверен в том, что искал бы невесту в кругах повыше. Так что, пожалуй, оно и к лучшему, что у лорда Холлингфорда одни только мальчишки.
Затем он со старомодной галантностью поблагодарил Молли за то, что она согласилась составить ему компанию, и сообщил ей, что мадам, пожалуй, уже встала и оделась, так что она будет рада видеть свою юную гостью. Он показал ей на темно-пурпурный домик, облицованный камнем, который виднелся вдали за деревьями, а потом еще долго ласковым взором смотрел ей вслед, когда она быстро шла по полевой тропинке.
«Славная выросла девчушка у Гибсона, – сказал он себе. – Но ты посмотри, как она вцепилась в мои слова о том, что он еще может жениться повторно! Пожалуй, следует быть поосторожнее с тем, что можно ей говорить, а что – нет. Подумать только, а ведь ей самой за столько лет и в голову не пришла мысль о том, что у нее может появиться мачеха. Да уж, мачеха для девушки – совсем не то, что вторая жена для мужчины!»