Мария-Анна де ла Тремуй, княгиня дез Юрсен
Она была лучшей из тайных агентов
Царствование Людовика XIV началось сравнительно недавно, но и в этом 1663 году никто из высшей французской знати не сомневался, что не следует противиться прихотям молодого монарха, а вернее, его воле, которую уже тогда можно было назвать несгибаемой. Кто-кто, а уж министр финансов Фуке хорошо это знал!
Вот почему юная и прелестная графиня де Шале никак не могла взять в толк, что же такое могло произойти с ее горячо любимым супругом, заставив его беспардонно нарушить монаршие эдикты[19] и драться на дуэли прямо посреди Королевской площади, да еще и сразу после бала у его высочества, брата Людовика XIV, отчего любители посплетничать, которым в Париже несть числа, стали свидетелями этого поединка.
Сама она на балу не присутствовала из-за недомогания, но то, что муж домой не вернулся, очень ее удивило. Вместо него пришло письмо, доставленное посыльным, краткое и взволнованное: Блез дрался на дуэли вопреки королевским эдиктам, убил соперника, и если он не хочет, как некогда Монморанси, сложить голову на эшафоте, то ему следует «проложить границу» между топором палача и собственной головой. К этой границе он сейчас и летел на всем скаку, и то была граница с Испанией. Блез умолял жену немедленно собрать все, что сможет, золото и драгоценности, и приехать к нему в Мадрид, где, благодаря нескольким друзьям, он рассчитывал найти убежище и радушный прием.
С тех пор как она пять лет назад вышла замуж за Блеза де Талейран-Перигора, графа де Шале, Мария-Анна де ла Тремуй, дочь герцога де Нуармутье, ни разу об этом не пожалела. Их брак, заключенный больше по любви, чем по расчету, оказался на редкость счастливым. Тогда ей едва исполнилось семнадцать, и муж за ее любовь отплатил сторицей. Настоящий сорвиголова, дуэлянт и заядлый игрок, он тем не менее всегда оставался верен жене и не обращал внимания на других женщин.
Одна мысль о том, что супруг ее в бегах и так далеко от нее, приводила молодую женщину в отчаяние. Спрятав письмо за корсаж, она позвала камеристку Эмилию и велела той собрать сундуки и раздобыть ей мужской костюм.
– Если король станет меня разыскивать, он увидит перед собой лишь молодого господина, путешествующего для своего удовольствия. И, пожалуйста, поторопись…
– Не лучше ли остаться, госпожа, – взмолилась Эмилия, у которой отнюдь не было желания пускаться в путь. По ее мнению, госпоже стоило обратиться к королю, который был к ней благосклонен, и попросить за мужа.
– Когда речь заходит об эшафоте, – возразила графиня, – такие просьбы рассматривают уже после свершившегося либо на грани того. Король придет в ярость, узнав, что муж нарушил эдикты. Он отправит его к палачу, меня же отошлет в какой-нибудь монастырь, где я смогу выплакаться вволю, уверяя в своем глубоком сочувствии и призывая оставаться верной подданной. Нет, Эмилия, мы уедем, и сегодня же. Супруг зовет меня, а я не могу представить, как смогу прожить без него хотя бы мгновение.
Тем же вечером госпожа де Шале отправилась по следам мужа в Испанию, не подозревая о том, что эта страна, на данный момент – просто безопасное убежище, в один прекрасный день станет для нее чем-то совсем другим и она будет там едва ли не царствовать.
Следуя по дорогам Франции, Мария-Анна испытывала странное чувство. Она была уроженкой Пуату, в ее жилах текла кровь смельчаков и авантюристов, и она снова пожалела о том, что Бог не создал ее мужчиной, чтобы она могла отправиться на войну или участвовать в тех великих делах, что определяют судьбу королевства.
– Мне бы хотелось быть государственным деятелем! – говорила она мужу, который только посмеивался, справедливо полагая, что его восхитительная женушка, темноволосая и голубоглазая, могла бы найти себе более достойное занятие, вместо того чтобы разбирать чужие каракули и корпеть над документами.
Добавим, что для Марии-Анны в ее теперешнем положении беглянки, разыскиваемой полицейскими всего королевства, было что-то особенно будоражащее воображение. Еще немного – и прекрасная авантюристка вообразила бы себя героиней романа.
А между тем она ошибалась. Король не отдавал приказа об ее задержании. В знаменитой дуэли, о которой с момента побега Анне-Марии почти ничего не было известно, приняли участие восемь человек: Шале, Нуармутье, Фламарен и старший брат господина де Монтеспана, с одной стороны, а с другой – Аржанлье, два брата Лафрета и шевалье де Сент-Эньян. Поединок наделал столько шуму, что королю было чем заняться: он и не думал преследовать хорошенькую, одержимую любовью беглянку, которая в мужском платье ринулась на поиски дорогого супруга.
Итак, Мария-Анна, если и не без усталости, то без затруднений, добралась до Мадрида, где и произошла счастливая встреча с мужем, нашедшим пристанище у одного дипломата из числа друзей – аббата Портокарреро. Красавица была принята там с восторгом, который нетрудно представить… и не без приятного волнения со стороны аббата, который был скорее государственным мужем, чем слугой церкви. Он не остался равнодушным к очарованию хорошенькой женщины – образованной, элегантной, умной, овеянной тонким ароматом салонов парижского «Болота»[20], где всегда царила атмосфера галантной непринужденности и остроумия.
Благодаря Портокарреро супружеская чета была вскоре представлена ко двору, где Мария-Анна имела столь же большой успех. Король Филипп IV, отец королевы Франции, проявил к ней внимание и любезность, и, пока он был жив, при Мадридском дворе, благодаря госпоже де Шале, словно витал легкий ветерок, доносившийся из Франции. К несчастью, два года спустя после прибытия беглецов, семнадцатого сентября 1665 года, монарх скончался. Покойный король, надо признать, не был выдающимся государем – на деле Испанией правил герцог д`Оливарес, однако Филипп IV, большой любитель и покровитель искусств, был тем не менее королем Веласкеса[21], а этот титул стоит многого.
На испанском престоле оказался Карл II, сын Филиппа IV. Болезненный плод многочисленных близкородственных браков, этот наследник был отмечен врожденными уродствами и отличался крайне хрупким здоровьем. Целомудренная история наградила его прозвищем «Зачарованный», словно непременно требовалось вмешательство потусторонних сил, дабы произвести на свет сей образчик рода человеческого.
Как бы то ни было, вскоре после его воцарения отношения с Францией настолько испортились, что Блез-Адрие де Шале, не собиравшийся воевать за это ничтожество – Карла II, – решил оставить Испанию.
– Вы поедете в Рим, дорогая, у нас там живут родственники. А я поступлю на службу к дожу Венеции.
– Неужели вы хотите со мной разлучиться? Дорогой… вы разлюбили?
– Только потому, что люблю вас больше жизни, я и не собираюсь продолжать эту нелепую жизнь при дворе, недостойную моего имени. Я был и остаюсь солдатом, Мария-Анна. Так я и должен жить. Мне невыносимо теперешнее праздное существование. Езжайте в Рим, я присоединюсь к вам позже, обещаю.
Супруги, покинув Испанию, отбыли в Италию. Пока Мария-Анна добиралась до Рима, ее супруг направился в Венецию. Увы, ему не суждено было туда доехать. Подхватив скоротечную лихорадку, возлюбленный супруг Марии-Анны скончался раньше, чем увидел звонницу собора Святого Марка.
Тем временем в Риме молодая вдова вовсе не прозябала в одиночестве. Ее кузен, кардинал д`Эстре, и кардинал Бульонский взяли ее под свое покровительство и поселили в монастыре, неподалеку от Ватикана. И не для того, чтобы она стала монахиней, а намереваясь обеспечить Марии-Анне относительное уединение, комфортное и в то же время светское, столь удобное для благородных женщин, оставшихся в одиночестве, но не желавших полностью вычеркнуть себя из жизни. В монастыре Санта-Мария-ин-Портико госпожа де Шале принимала у себя сливки римского общества, а также многих высокопоставленных священников.
Одним из первых к ней пришел выразить соболезнование Портокарреро, недавно назначенный на должность кардинала, чьи чувства к красивой вдове ничуть не изменились. Он считал, что не к лицу такой прекрасной и наделенной блестящим умом даме вести столь плачевную жизнь в тихом римском монастыре.
– Она просто создана для великосветского общества! – заявил он как-то кардиналу д`Эстре, который разделял чувства коллеги по отношению к Марии-Анне. – Бесконечно жаль, что такая женщина заживо похоронила себя в монастыре.
– Но вам известны неписаные законы света, друг мой. Госпожа де Шале не сможет жить одна и избежать злых языков. Единственный шанс для нее оставить монастырь – это обрести подходящего мужа.
– Красота и очарование Марии-Анны способны завоевать достойнейшего из них! – с жаром воскликнул испанец.
Француз позволил себе улыбку.
– В наши дни красота и очарование без приличного состояния мало чего стоят. Верно, госпожа де Шале молода и прекрасна. У нее нет детей… но ведь и денег тоже нет! Нужно подыскать ей богатого супруга.
И тот нашелся без труда. Если бы не желчный характер, склонность к ревности, пожилой возраст (ему исполнилось пятьдесят пять), а также невзрачная внешность, то у князя Флавиано Орсини, герцога Браччано, имелись бы все необходимые качества, чтобы стать образцовым супругом. Он был вдов, не имел детей, у него в роду была представительница дома Лудовизи, и главное, он был баснословно богат как золотом и драгоценностями, так и землями.
Для двух дипломатов было детской игрой завлечь Орсини в монастырь Санта-Мария, представить его прелестной вдове, а затем уверить в том, что он безумно влюблен. Куда труднее оказалось убедить Марию-Анну. В глубине сердца вдовы продолжал жить образ дорогого супруга, и если она и не собиралась вечно хранить ему верность, то, по крайней мере, надеялась обрести друга более приятного. Но и здесь ловкость кардиналов сотворила чудо. Ей умело намекнули, что, став княгиней Орсини, она сможет спокойно вернуться во Францию, что для госпожи де Шале было бы невозможно. Кроме того, в лице своего знатного супруга она обеспечила бы королю Франции нового верноподданного, живущего в Риме, а еще она могла… чего только она не добилась бы, с ее-то умом, имея такое серьезное подспорье, как знаменитая римская фамилия, известная во всем Средиземноморье, да еще и огромное состояние!
Как бы то ни было, нашим ловкачам удалось выиграть партию, и в феврале 1675 года Мария-Анна стала княгиней Орсини и герцогиней Браччано. Она немедленно открыла салон в древнем, величественном и оригинальном дворце Орсини, воздвигнутом на руинах театра Марцелла близ берега Тибра. Удалось ей это как нельзя лучше: вскоре все, кто обладал именем, положением, богатством или сколько-нибудь пользовался известностью в Вечном городе, стремились засвидетельствовать почтение новоявленной княгине. Салон ее сделался не только местом встреч художников и писателей, настоящей обителью искусств, но и политическим центром тоже, где обсуждались все значимые события в жизни Европы. Давняя мечта Марии-Анны начала обретать плоть. Она не управляла государством, однако царила над толпой влиятельных людей, которые заправляли делами во многих странах. Делала она это с таким успехом, что эхо ее деяний докатилось до Франции, и сам король стал проявлять благосклонное внимание к Флавиано Орсини.
Разумеется, за этим прекрасным фасадом скрывалось много неприятного. Хозяйство велось кое-как. Флавиано устраивал сцены, порой смешные, а порой просто отвратительные, и пришел момент, когда Мария-Анна заявила, что не может дольше выносить тяжелый нрав супруга. Она заговорила о разводе. Портокарреро этому воспротивился.
– Лучше всего поможет сгладить острые углы, свойственные любому супружеству, короткая разлука, – предложил он. – Поезжайте в Париж. Давненько вас не лицезрели в столице, и там, бьюсь об заклад, вас ждет неслыханный успех, который заставит вас забыть о семейных ссорах. За это время супруг ваш тоже успокоится.
Совет был хорош, и Анна-Мария после прохладного прощания с мужем, который все еще сердился, в сопровождении целой толпы челяди направилась в страну, которую не видела столько лет. Она испытывала глубочайшую радость, слегка опьяняющую. Сколько раз, как в Мадриде, так и в Риме, ей вспоминались прекрасные дни, проведенные в Париже, где все было полно молодости, блеска и веселого безумства. К радости, правда, примешивалась тревога. Кем будет она в глазах величайшего из монархов мира? Раскаявшейся бунтаркой или знатной гостьей?
Но вскоре ее сомнения развеялись. В Версале вдове бедняги Шале был оказан не просто почетный, а великолепный прием. Король был любезен и проявлял к ней особенное внимание. Несомненно, дурные воспоминания полностью изгладились из его памяти.
В Версале, блеск и роскошь которого ее ослепили, княгиня Орсини имела счастье встретить – а надо сказать, та сильно изменилась – свою давнюю подругу. Во времена, когда она посещала салоны «Болота», госпожа де Шале часто навещала поэта Скаррона – жалкое, некрасивое существо, зато одаренное одним из самых блистательных умов. В то время Скаррон был женат на прелестной смуглянке знатного происхождения и наделенной такой грацией и серьезностью, что ее прозвали Прекрасной Индеанкой (потому что она родилась на Малых Антильских островах[22]), но которую в действительности звали Франсуазой д`Обинье. Итак, в Версале Мария-Анна увиделась с госпожой Скаррон, превратившейся в маркизу де Ментенон и, как поговаривали, тайной супругой короля.
Дамы встретились с обоюдным удовольствием, часами болтали, а когда пришло время Марии-Анне вернуться в Рим, госпожа де Ментенон попросила подругу писать ей, много и часто.
– Мы сможем обмениваться, – сказала она, – весьма полезными соображениями о том, что видим вокруг. Я – в Версале, а вы – в Риме, мы сможем принести огромную пользу нашему королевству.
Так было положено начало длительной и вдохновенной переписке, которая привела к значительным событиям. Отныне княгиня Орсини вполне могла назвать себя неофициальным дипломатом.
В 1687 году сварливый супруг Флавиано наконец-то догадался отойти в лучший из миров, оставив отнюдь не безутешной вдове значительное состояние, которое вскоре было еще увеличено вследствие продажи ею титула герцогини де Браччано, который племянник покойного приобрел за кругленькую сумму в два миллиона ливров. Почти сразу после этого бывшая госпожа де Шале, дабы не вызывать пересудов, изменила имя на французский манер, став из княгини Орсини княгиней дез Юрсен, а потом, освободившись от всех материальных забот, с головой ушла в политику.
Несколькими годами позже все мысли княгини дез Юрсен, как и госпожи де Ментенон, были заняты одним серьезным делом, нашедшим отражение в их письмах.
«Нас сейчас заботит только одно, – писала Мария-Анна, – кто унаследует престол короля Испании, нездорового и не имеющего потомства…» На что госпожа де Ментенон отвечала, что дает полную свободу дорогой подруге в ее действиях, направленных на оказание необходимого влияния на папу. Она добавляла: «Не забывайте информировать меня обо всем. Прошу Вас уничтожать мои письма, как и я обещаю поступать с Вашими…»
К счастью для историков, ни та, ни другая обещания не выполнили. Поддержанная таким образом Версалем, госпожа дез Юрсен приступила к осаде дорогого Портокарреро, намекнув, что самым благоприятным для Испании, значительно потерявшей в престиже за период разрушительного правления Карла II, будет возвести на престол государя, происходящего из рода несравненного «короля-солнца». Ничего не могло быть выгоднее, случись это, и для самого Портокарреро, которому была обещана роль первого министра. Все так и произошло, как предвидели маркиза и княгиня. По смерти Карла II внук Людовика XIV был провозглашен королем Испании под именем Филлипа V, что произошло двадцать четвертого ноября 1700 года. С той же даты началось и славное правление госпожи дез Юрсен.
Филипп V был красивым белокурым молодым человеком семнадцати лет, унаследовавшим от деда большую склонность к женщинам. Однако по причине глубокой набожности, близкой к ханжеству, что не могло не радовать его испанское окружение, он полагал, что любовь возможна только в браке. Это означало одно – следовало как можно скорее найти королеву.
Отыскать подходящую невесту поручили госпоже дез Юрсен. Она выбрала прелестное тринадцатилетнее дитя в лице Марии-Луизы Савойской, которую, при вмешательстве Людовика XIV, ей было велено лично доставить в Мадрид. А для того чтобы это важное посольство имело необходимые блеск и пышность, княгиня получила завидный титул главной статс-дамы, который обеспечил ей огромное влияние на испанский двор и фактически приравнивал в правах к титулу королевы-матери.
Прибыв в Мадрид с юной принцессой, госпожа дез Юрсен с восторгом вкусила опьяняющий фимиам приветствий, но ей пришлось призвать на помощь все свое хладнокровие, чтобы остановить рыдания будущей королевы. Девушка бесконечно сожалела об оставленном ею милом Турине, терпеть не могла испанскую кухню и находила придворных дам безобразными. Она, кажется, выплакала весь запас слез, а юный король, видя ее рыдающей, тоже принимался плакать.
Ощутив леденящий ветерок поражения, княгиня употребила весь свой гений, чтобы обуздать печаль юной Марии-Луизы и заставить ее оценить супруга – прекрасного и любезного. Она также опекала и Филиппа, рекомендуя ему проявить терпение, и в конце концов вышла победительницей: эти двое пылко полюбили друг друга. Вскоре главной статс-даме уже нечему было их учить.
Благодарность отныне купающейся во взаимной любви царственной четы еще больше упрочила ее влияние. Очень скоро стало ясно: госпожа дез Юрсен управляла королевой, королем и королевством в целом. Мария-Анна снимала и назначала министров, и ни одно из значительных событий не прошло мимо нее. Девичьи мечты княгини полностью воплотились в жизнь под звуки бесконечного любовного гимна этой неразлучной и ненасытной любовной парочки.
Так продолжалось все четырнадцать лет, пока молодая королева не покинула этот мир.
Отчаяние Филиппа V было безгранично, и госпожа дез Юрсен не могла придумать, как его успокоить. Впрочем, к этому времени она уже хорошо его знала и поняла, что, помимо отчаяния, король страдал от вынужденного воздержания. У Филиппа больше не было женщины… то есть любви, любовных отношений, без которых он не мог обходиться.
Опасаясь, что по этой причине он может угодить в ловушку какой-нибудь ловкой придворной дамы, госпожа дез Юрсен решила всех опередить. С согласия Версаля она отыскала в покоях одного из дворцов Пармы красивую девушку восемнадцати лет, Элизабет Фарнезе, с отличной фигуркой, но с едва заметными следами оспы на лице. Элизабет, госпоже дез Юрсен это было известно, жила затворницей в отцовском дворце, а чересчур строгая мать сделала из нее настоящую Золушку. Главная статс-дама сразу поняла, что именно она-то ей и нужна. Став королевой Испании, девушка будет ей благодарна за то, что она избавила ее от заточения, и для Анны-Марии могли начаться годы благоденствия.
Брачный союз был заключен. В канун Рождества 1714 года Элизабет Фарнезе прибыла в Гвадалахару, где была принята во дворце герцога дель Инфантадо, в котором ее уже поджидала госпожа дез Юрсен. Чтобы лучше дать понять, чего она ждет от Элизабет в качестве благодарности, главная статс-дама приняла девушку не у входа во дворец, а внутри, на ступенях лестницы, ведущей на второй этаж.
Женщины поприветствовали друг друга, затем уединились в комнате для разговора. Госпожа дез Юрсен объявила новоиспеченной королеве, что та «могла рассчитывать на нее в деликатных вопросах отношений между ней и королем, чтобы они всегда оставались на должном уровне…». Тогда Элизабет Фарнезе выразилась более чем откровенно: она – королева Испании и будет управлять сама как королевством, так и королем.
Затем последовал приказ начальнику стражи:
– Запрягите лошадей, посадите в карету госпожу дез Юрсен и кратчайшим путем доставьте ее к границе Франции. Там у нее будет возможность делать все, что она пожелает!
Переворот удался. Часом позже в сопровождении одного из племянников госпожа дез Юрсен в парадном платье придворной, даже не получив возможности взять вещи или хотя бы манто – а ночь выдалась на редкость холодная, – ехала в направлении французской границы, изгнанная бесстыдной и честолюбивой девчонкой, которая даже не приняла во внимание ее преклонный возраст. Тогда Анне-Марии было семьдесят два года, и во время этого ужасного путешествия она не переставала размышлять о неблагодарности королей и темных сторонах человеческой души. Король Филипп, успевший стать рабом тела жены, не сделал ничего, чтобы смягчить это жестокое выдворение.
К счастью, в Версале все было по-другому. Княгиню дез Юрсен приняли с большой пышностью. У входа в Большую галерею ее встретила госпожа де Ментенон, на глазах всего двора обняла подругу и сама отвела к королю, с которой тот беседовал в кабинете больше часа. Возможно, Людовик XIV предложил ей заняться каким-нибудь другим делом государственной важности? Ведь она настолько в этом преуспела! Но правдой было и то, что Анна-Мария чувствовала себя старой, усталой. Последнее испытание выбило ее из седла. Теперь она жаждала только отдыха, и полная достоинства старая княгиня вернулась в свой римский дворец, где тихо скончалась пятого декабря 1722 года, после того, как в течение многих лет оказывала покровительство королю и королеве Англии в изгнании. Жажда деятельности оказалась сильнее усталости.
От автора. История, о которой я собираюсь рассказать, произошла очень давно. Касается она неблаговидных действий персоны, чьи потомки в настоящее время пользуются заслуженной репутацией честнейших людей, далеких от всяких подозрений. Из уважения к ним дама, ставшая ее героиней, будет фигурировать под именем «госпожа Н». Впрочем, поступая таким образом, я лишь следую примеру моих предшественников, прежде меня описавших это мрачное «семейное дело».
В тот день, когда графиня де Сен-Жеран поняла, что скоро станет матерью, она с трудом смогла в это поверить. Затем, едва врач подтвердил счастливую новость, молодая женщина была вне себя от восторга: не было числа радостным возгласам, слезам и молитвам. Решили спешно отправить посыльного к маршалу де Сен-Жеран, который в то время сражался в Эльзасе в составе французских войск. Жестокая Тридцатилетняя война была в самом разгаре, и кардинал-герцог де Ришелье не давал спокойно спать своим солдатам.
– Главное, – наставляла графиня гонца, – обязательно разыщи господина маршала и передай ему письмо лично в руки! Уверяю, ты об этом не пожалеешь. Еще бы, такая новость!
Новость и в самом деле была потрясающей, ведь к началу этого 1641 года супруги были женаты уже четырнадцать лет и потеряли всякую надежду на рождение наследника. Как только они не молили небеса, сколько сделали пожертвований и благодеяний беднякам со всей округи, какие обеты не давали! Но до сей поры небо оставалось глухо к их мольбам, к огромной радости сестры маршала, госпожи Н, совсем небогатой, для которой отсутствие потомства у брата означало, что ее собственный сын может унаследовать большое состояние.
А надо признаться, наследство было завидным. Владения Сен-Жеранов простирались почти по всей долине реки Алье; это были плодородные земли и множество селений, например Сен-Жеран-де-Во, где высился величественный родовой замок, построенный еще Жаком Кёром[23], или Сен-Жеран-ле-Пюи, где на пересечении дорог от берега Алье и той, что вела от Мулена до Клермона, располагалась превосходная усадьба XV века.
Сказать честно, госпожа де Сен-Жеран не очень-то жаловала золовку, жадность которой уж слишком была явной, но, потеряв всякую надежду стать матерью, она невольно привязалась к племяннику Аженору, милому и живому мальчику, о котором сама только могла мечтать. Кстати, госпожа Н постоянно твердила, что Аженор любит тетю «не меньше матери», и не упускала случая привезти его к дядюшке. Пребывание в замке позволяло ей приятно проводить там время, поскольку ее собственное финансовое положение оставляло желать лучшего. Учитывая все это, нетрудно понять, что ожидаемое рождение наследника нанесло ей жестокий удар.
Но если для госпожи Н новость была скорее печальной, то кое-кого в замке Сен-Жеран она привела в восторг. К графине была очень привязана Гийометта, единственная дочь ее управляющего Гийома. Это была хорошенькая белокурая девочка, умная и деликатная. Мать ее, главная горничная графини, умерла от родов, дав жизнь Гийометте, и не было ничего удивительного в том, что госпожа де Сен-Жеран взяла на себя заботу о несчастной сироте, перенеся на нее несостоявшуюся материнскую любовь, которую хранила в глубине сердца.
Гийометта обожала графиню, рядом с которой она проводила долгие часы, учась у нее искусству ткачества или вышивания либо просто слушая ее рассказы. Золовку графини, от которой девочка видела только презрительное отношение и окрики, напротив, она не любила. И ликование ее по поводу предстоящего рождения наследника объяснялось не только тем, что известие осчастливило ее благодетельницу, но и тем, что оно сильно раздосадовало госпожу Н.
Подобно всем остальным, она думала, что корыстная золовка графини теперь предпочтет сидеть дома и будет редко появляться у Сен-Жеранов. Не тут-то было! Едва госпожа Н узнала, что невестка ждет ребенка, как тут же собрала вещи и переселилась в замок.
– В отсутствие супруга, дорогая сестра, я обязана быть рядом. При беременности в вашем возрасте следует быть очень осторожной.
– Но все же хорошо, Мария! Я не хочу, чтобы вы шли на жертвы, нарушая привычный образ жизни. Ведь у вас дом, хозяйство…
– Довольно, милочка. Я старше вас и, уж поверьте, более опытна в таких делах. Вы должны отдыхать, и как можно больше, притом вам нужна кормилица, здоровая и умелая.
Придя в ужас от такого внимания золовки, однако не осмеливаясь сказать, что та лишь осложняет ей жизнь, графиня смирилась.
Никогда прежде госпожа Н не проявляла по отношению к графине столько заботы и внимания. Она носилась с ней как наседка, уберегая от малейшего сквозняка и вечерней прохлады с помощью кучи шалей и шарфиков. В то же время она заказала колыбельку, самую роскошную из всех возможных: наследник Сен-Жеранов был достоин всего самого лучшего!
– А если родится девочка? – шутливо спрашивала будущая мать.
– Тогда дождемся сына, который придет вслед за ней. Главное, начать.
Она так усердствовала, что госпожа де Сен-Жеран начала уже упрекать себя в предвзятом отношении к золовке. «В глубине души она добра и куда менее корыстна, чем я считала. Словно ей даже доставляет удовольствие, что богатство Сен-Жеранов ускользает от Аженора».
Не обманывалась на ее счет разве что Гийометта, не изменившая своего мнения насчет госпожи Н. Но та словно собиралась покорить всех и вся в замке. С Гийометтой она решила действовать хитростью.
Одажды утром госпожа Н позвала девочку в свою спальню и открыла сундучок, в котором находились несколько платьев. Малышка, привыкшая лишь к бумазее да грубой шерсти, увидела перед собой шелк и бархат.
– Хотелось бы тебе носить эти платья, Гийометта?
– Что вы, госпожа! О таких прекрасных я и не мечтала!
– Превосходно, считай, что они твои. Платья принадлежали раньше моей дочери Жюли – она старше тебя тремя годами. Жюли из них выросла, а тебе, думаю, они подойдут. Давай-ка примерим…
Гийометту не пришлось просить дважды. Через мгновение, надев чудесное платье из нежно-голубого бархата, которое необыкновенно шло к ее светлым волосам, девочка выбежала из замка, чтобы показать отцу подарок госпожи Н.
Она нашла Гийома на конюшне, где тот лечил раненую лошадь.
– Отец! – закричала она, как только его увидела. – Взгляни!
– Откуда оно у тебя? – спросил тот холодно.
Гийом в дочери души не чаял, но по природе это был человек суровый, расчетливый и скрытный. Девочка отвечала ему той же глубокой привязанностью, хотя и немного побаивалась. Личико ее омрачилось.
– Госпожа баронесса подарила. Дочка ее из него выросла… есть еще и другие. Дорогой отец, ты же не заставишь меня их вернуть?
Гийом не ответил. Он глядел на Гийометту, прелестную и нарядную, как настоящая барышня, и с его лица не сходило мрачное и озабоченное выражение.
– Такие платья, Гийометта, тебе носить не стоит, они тебе не подходят.
– Почему не подходят? – вмешалась госпожа Н, последовавшая за девочкой. – Посмотрите, Гийом, как платье ей идет, словно для нее сшито.
– Может, так и есть, госпожа баронесса, и вы вправе ею интересоваться, но я бы хотел, чтобы девчонке не лезли в голову разные мысли, которые совершенно не соответствуют ее положению… служанки!
– Ну же, Гийом! Так-то вы любите дочь? Служанки? Признайте, разве ее красота не заслуживает ничего другого?
На это управляющий ничего не ответил. Молча взглянув на госпожу Н, он отвесил ей поклон, затем развернулся и, ссутулившись, побрел домой.
– Видишь, – сказала баронесса девочке, – я все уладила. Можешь сходить за остальными платьями и отнести их к себе.
Маршал де Сен-Жеран прилетел быстрее ветра, чтобы расцеловать жену и выразить ей свою радость.
– Мы назовем сына Бернаром, – объявил он. – В нашем роду было много Бернаров, не забудьте об этом, дорогая.
– Вы собираетесь так скоро нас покинуть? Я надеялась, что вы останетесь до родов.
– Увы, война не позволяет мне всецело отдаться моему счастью. Но я спокоен, Луиза, раз за вами присматривает моя сестра. Постараюсь приехать как можно раньше.
– Хорошо, я буду вас ждать.
Как только он уехал, госпожа Н лишь удвоила свое бдительное внимание к невестке. Лето закончилось, пришла осень, и время родов приближалось. Одним прекрасным утром графиня де Сен-Жермен вдруг увидела, что в ее спальне очутилась кровать золовки. На этот раз она не удержалась от замечания.
– Все эти меры предосторожности меня пугают, дорогая сестра.
– Роды могут начаться внезапно.
– Хорошо, я позову на помощь.
– А так вам не придется никого звать!
Госпожа де Сен-Жеран поняла, что имеет дело с непробиваемым упрямством, которое и впрямь начинало вызывать у нее страх. Множество гонцов было отправлено в армию с письмами, в которых она умоляла мужа вернуться к предполагаемому времени родов.
К сожалению, это было невозможно. По долгу службы супруг не мог покинуть армию, и когда ветреной октябрьской ночью у графини начались схватки, она оказалась один на один с золовкой.
– Пока бесполезно будить служанок, – сказала та роженице. – Первый ребенок не явится на свет за пять минут. Я только схожу на кухню и велю нагреть побольше воды.
Но госпожа де Сен-Жеран была уже не в силах спорить, приступы боли участились, и она даже чувствовала удовлетворение, что другая все взяла на себя. Боль, раздиравшая ей чрево, не оставила места для других мыслей.
Между тем в комнате, которая располагалась рядом со спальней, управляющий, предупрежденный госпожой Н, дожидался рождения младенца. Было заранее обговорено, что, как только родится ребенок, Гийом отправится за нотариусом, который засвидетельствует появление наследника, в том случае, конечно, если будет мальчик. Если же родится девочка, достаточно будет и лакея, за которым всегда не поздно послать.
Внезапно приступ чудовищной боли, в десятки раз сильнее, чем все остальные, вырвал долгий стон из груди графини. Госпожа Н взяла свечу и тут только заметила, что ребенок уже явился на свет. Одновременно с роженицей она испустила дикий крик:
– О боже!
Но она ничего не объяснила, поскольку, измученная страданиями, госпожа де Сен-Жеран лишилась чувств.
Некоторое время спустя Гийом оседлал коня и скрылся в ночи, со скоростью ветра поскакав на север.
Итак, родился наследник! А между тем в замке не раздавались радостные возгласы, служанки, наконец-то разбуженные, толпились вокруг постели хозяйки и говорили вполголоса. Но главное, на всех лицах застыло выражение испуга и печали. Шепотом они передавали друг другу:
– Господи! Что будет, когда она узнает?
– Бедная госпожа! Она была так счастлива. Это может ее убить! Она не заслужила подобного наказания.
Мало-помалу графиня де Сен-Жеран стала приходить в чувство. Едва открыв глаза, она увидела стоящую перед ней госпожу Н с таким мрачным и скорбным выражением лица, что ей сразу стало страшно.
– Ребенок… неужели он?..
– Нет, дорогая сестра, к несчастью, младенец жив, и это – мальчик.
– К несчастью? Сестра, что вы хотите этим сказать?
Госпожа Н присела на край кровати и взяла в руки белую как снег ладонь невестки.
– Луиза, – тихо произнесла она, – мужайтесь. Ребенок жив, но вам невозможно будет его растить и нормально воспитывать. Нужно… укрыть его от посторонних глаз.
– Но почему?
– Потому что он ненормален. Это… урод!
Графиня, приподнявшаяся было, вновь упала на подушки, бледная как смерть. Но эта хрупкая и нежная женщина обладала незаурядной силой. Вскоре она снова открыла глаза.
– Я должна его увидеть! – заявила она. – Покажите мне его.
– Нет, Луиза, это вас убьет. Гийом о нем позаботится.
– Я сказала, что должна его видеть!
Тогда госпожа Н встала.
– Хорошо, я велю его принести.
Золовка вышла и вернулась из соседней комнаты с чем-то, завернутым в пеленки и кружева. Наклонившись, она поднесла сверток к лицу роженицы и отодвинула вуаль, закрывавшую лицо новорожденного.
Но едва несчастная мать бросила на него взгляд, как с ужасным криком опять потеряла сознание. Ибо под тонкими кружевами она увидела черную, покрытую волосами морду, в которой не было ничего человеческого. Младенца тут же унесли, а госпожа Н вновь приступила к обязанностям прилежной сиделки.
Придя в себя, графиня де Сен-Жеран погрузилась в отчаяние.
– Мой супруг! – рыдала она. – Бедный супруг! Что скажет он, когда узнает! Муж меня возненавидит!
Конечно, и для маршала это был удар, ничуть не меньший, чем для его жены. Но когда он вернулся в замок, то постарался скрыть свое отчаяние, чтобы не доставлять еще большие страдания несчастной Луизе, которая чуть не сошла с ума от горя. Жизнь вернулась в прежнюю колею, и никто уже больше не пытался оспаривать надежды на наследство юного Аженора. Ребенок-урод, по словам госпожи Н, был доверен попечению Гийома, который, прежде чем поехать за маршалом, отвез младенца в надежное место, известное ему одному. Все старались заставить забыть бедную мать об этой чудовищной трагедии. Снова пошли визиты, приемы, охота. Госпожа Н вернулась домой и, как в прежние времена, лишь время от времени посещала замок. Но между супругами отныне словно пробежала тень: каждый задумывался, чья столь ужасная наследственность могла привести к подобному несчастью.
Прошло несколько лет. Над башнями замка Сен-Жеран пронеслись весенние ветры и осенние ливни, и вот в один прекрасный день Гийом распрощался с его хозяевами. Он только что получил в наследство от умерших родственников хорошенький домик в Мулене и небольшое поместье, которое отныне позволяло ему жить в свое удовольствие. Гийометта, таким образом, перестала быть служанкой.
Но девушка – к этому времени ей исполнилось шестнадцать – была сильно опечалена отъездом. Она еще сильнее привязалась к своей госпоже и все эти годы старалась быть ей утешением, чтобы помочь несчастной справиться с горем.
– Мне бы так хотелось остаться с вами! – пролепетала девушка, покидая ее.
– Ты станешь приезжать ко мне в гости, ведь Мулен недалеко. И потом, ты стала настоящей барышней. Теперь найдешь хорошего мужа. Вот посмотришь, тебе не придется по мне тосковать.
И Гийометта уехала.
Первое время ей нравилось жить в красивом доме, где у нее была служанка, носить не жалкие, как прежде, а специально для нее сшитые платья. Но очень скоро ей открылось, что теперь она стала еще большей затворницей, чем прежде.
И это было связано с отцом, который вдруг стал лелеять в отношении нее честолюбивые замыслы. Отныне он требовал, чтобы она встречалась только с людьми из родовитых семей, а те не спешили завязывать тесные отношения с бывшим управляющим. Как огня он боялся, что дочь влюбится в парня низкого происхождения, и вскоре бедной девушке из развлечений остались только посещение церкви, вышивание да домашнее хозяйство. Ей не позволялось даже сопровождать отца, когда тот ежемесячно отправлялся в горы Оверни. Там, по его словам, он навещал родственников, которые нуждались в его помощи, но те не подходили для знакомства с ней. Время шло, и Гийометта все больше жалела о том, что потеряла: жизнь в замке, парк, приветливые улыбки графини. Ей исполнилось двадцать пять лет, и перед ней уже четко вырисовывалось мрачное будущее одинокой старой девы, когда внезапно умер ее отец.
Гийом неожиданно сильно простудился и слег. Вскоре он понял, что в дверь постучалась смерть и дни его сочтены. В один из вечеров он попросил Гийометту поехать в Сен-Жеран и привезти графиню. Вначале девушка подумала, что это лишь прихоть больного.
– Завтра съезжу, отец. Зачем беспокоить графиню в такой поздний час? Ведь путь туда долог.
– Слишком долог! Поэтому ты должна отправиться немедленно и умолять ее приехать! Я постараюсь ее дождаться, поскольку не хочу покинуть этот мир, не поговорив с ней. Меня… душит эта тайна.
– Какая тайна?
– Тебе не скажу! Отправляйся за графиней, да поспеши, если не хочешь, чтобы твой отец умер без покаяния! Ступай!
В ужасе Гийометта запрягла лошадь и, доверив отца соседке, отважно пустилась в путь. К утру она вернулась вместе с госпожой де Сен-Жеран. Гийом был еще жив.
– Госпожа, – пробормотал он. – На моей душе тяжкий грех, и я надеюсь на ваше прощение. Ребенок… младенец, который у вас родился, был красивым и абсолютно нормальным. Вовсе он не был уродом!
И несчастный все рассказал. Управляющий признался, что, надеясь сделать из дочери настоящую барышню, он принял предложение госпожи Н, пообещавшей ему много денег, если он выполнит все ее распоряжения. Как только ребенок родился, он отвез его к своим двоюродным братьям в селение Шерак-сюр-Морж, что неподалеку от Риома, оставив мальчика на их попечение.
– Но ведь… – проговорила в растерянности графиня, – я видела собственными глазами это чудовище.
– Не видели! Хитрая госпожа Н сумела вас обмануть. Вы видели черного щенка, наряженного в пеленки и кружева, предназначенные для младенцев. Ваш сын жив! Ему теперь семнадцать лет. Это рослый, сильный паренек, который очень на вас похож!
Госпожа де Сен-Жеран была мягкосердечной женщиной и не отказала умирающему в прощении. Гийом отошел с миром, но Гийометта не захотела оставаться в доме, купленном ценой стольких слез и страданий. Девушка пожертвовала его беднякам, избавилась от всего, что имела, и робко попросила у графини позволения остаться при ней, в замке. Вместо ответа эта добродетельная женщина заключила ее в объятия, и обе разрыдались.
Но обнаружение наследника ознаменовалось громким судебным процессом, поскольку госпожа Н, вопреки очевидному, пыталась отстоять права своего сына. В конечном счете справедливость восторжествовала, и Бернар де Лагиш, граф де Сен-Жеран, отец которого к этому времени умер, вступил во владение всеми его титулами, землями и состоянием. По прошествии нескольких месяцев он женился на Франсуазе де Вариньи и с честью исполнил воинский долг, вступив в королевскую армию.
Супруги поселились в Париже, где завязали тесную дружбу с госпожой де Севинье. Как-то при осаде Безансона[24] граф получил тяжелое ранение, которое заставило его до конца жизни носить под шляпой железную шапочку-калотту. Возможно, именно оно и свело его в могилу. И все же Бернар де Сен-Жеран успел обзавестись потомством, за которым трогательно ухаживала Гийометта, дочь злодея-управляющего.