2
ШИВА – один из трёх главных божеств Индуизма, олицетворение сил разрушения и творения. Восходит к ведийскому богу грозы. Его супруга – Парвати, дочь Хималая, его сыновья – Ганеша и Сканда. Вахана Шивы – бык Нандин. Непременные атрибуты – барабанчик, лук, трезубец, полумесяц, порождающие соответствующие эпитеты. Имена-эпитеты Шивы порождены многочисленными легендами, как, например, Синегорлый – при пахтанье океана богами и асурами, прежде чем отдать сокровища, океан смертельный для всего сущего яд халахала, и Шива выпил весь этот яд, отчего его горло посинело.
Мои друзья, тракторист Арнуха, атлет Олег и Игорь по прозвищу Свисток, вились вокруг некрасивой Инессы, а уводили (иногда и просто в кусты) Галину. Да я и сам, что греха таить, не раз побывал там по дурости. Однако этот подвигу нас популярностью не пользовался. У молчаливого, с чуть поздним зажиганием, чухонца Арнухи та маленькая безотказная хохотушка, похоже, была единственной. Двухметровый мастер спорта по греко-римской борьбе Олег, служащий к тому же в милиции, вообще менял подруг, как носки, не забывая и о Гале. А Игорь (потому и Свисток!) лишь хвалился такими похождениями.
Тут вспоминается весьма показательный эпизод наших праздников. Гуляли мы вроде как Первомай у Долговых, в их трёхкомнатной квартире, в зале за сдвинутыми столами. Присутствовали все мои друзья и все Долговы, Олег привёл новую пассию, малорослую зеленоглазую студентку Аню. Выпито уже было немало, подошёл этап танцев-обжиманцев. На «белый» танец меня позвала Галина. «Больно мне, больно!..» – орал динамик, а в это время маленькая ручка свояченицы юркнула мне в ширинку.
– Прекращай!.. – с хитрой ухмылкой просипел я.
– А я хочу! – вытаращила глаза партнёрша. – Пошли в ванную! – и, оставив меня, стала протискиваться к выходу.
А я отправился на своё место оглядеться. Моя благоверная прижималась к Свистку. Я тяпнул стопочку и пошёл якобы в туалет, а открыв дверь ванной комнаты, обалдел. На краю ванны со спущенными штанами сидел Арнуха, а на нём, с задранной под мышку ему ногой, – Галина. Они дёргались, как очумелые. И тракторист уже закатил глаза, готовясь к извержению. Что делать, опоздал! Тихонько прикрыв дверь, я вернулся за стол. Там между танцами провозглашался очередной тост. Я выпил, подмигнув Инессе. И она улыбнулась в ответ. Разумеется, я её тут же пригласил. Потоптавшись немного под «Бонни М», по моей инициативе мы отправились на балкон «подышать воздухом». Там стоял раскладной диван, служивший вытрезвителем Филатовичу. Свет из большого окна залы падал как раз на диван. Где, поскуливая, сидела и подпрыгивала опять же Галина. Её лохматая голова раскачивалась между широко расставленными коленями, а ступни в босоножках «на шпильках» расположились по бокам возлежащего под ней милиционера.
– Не будем мешать!.. – шепнула мне Инна, и мы вернулись в накуренное помещение.
Я пребывал в лёгком шоке. Ну, даёт Галина Вениаминовна! Инесса лишь пожала плечами, – она такая!
А настоящий шок настиг меня позже, когда я, уже изрядно захмелев, потащил зеленоглазую студентку Аню в туалет. Конечно, это было не по правилам, ведь её привёл Олег, но я к тому времени уже пребывал в состоянии эйфории и вседозволенности. Как, впрочем, и студентка. Войти в туалет мы не смогли, так как на унитазе в приспущенных брюках сидел блаженно зажмурившийся Свисток. А на коленях перед ним, уткнувшись лицом ему в пах, расположилась вездесущая Галина. Затылок её ритмично колыхался.
– О-о! Как интересно! – промурлыкала едва стоящая на ногах Аня и потянулась к совокупляющимся.
Я еле оттащил её от туалета. Но, боюсь, она вернулась туда, когда я накатил для снятия шока целый «губатый» и обуглился прямо за столом.
В себя я стал приходить по ним же, чувствуя, как кто-то настойчиво теребит моего маленького хозяина в штанах. Конечно же, это опять была моя юная свояченица!
Однако к чести тех благословенных лет, должен сказать, что такой блуд случался не часто. Чаще кто-то кого-то «снимал» и уводил до утра. Если жена или подруга не видят.
К «горбоносой татарке» до судьбоносного случая я относился как все, т.е. с интересом, но без фанатизма. Никто из моих знакомых (кроме Свистка, конечно, но он на то и Свисток!) не мог похвастать, что переспал с Инессой. А это всегда вызывает мужской интерес.
А тут тихоня Вениамин Филатович, как это случалось порой, пошёл в разнос, стал спускать пары, перепив, естественно. В этом необычном для него состоянии он начинал орать, как оглашенный, бить посуду, а то и руки распускать. Больше всех попадало самым близким, особенно Ольге Николаевне. Дочери, если успевали, прятались у нас с Ксенией. Меня он почему-то побаивался, как, впрочем, и совсем уж добродушного Валеру.
И я, конечно, не рисовал утром, когда у нас кто-то ночевал. Но позабыл! Просто вылетело из головы, что «татарчонок» спит у нас. Как всегда в четыре я уселся изобразить поразившую моё воображение в предыдущий вечер Валентину Толкунову из «ящика» с её роскошной косой. Процесс так увлёк, что я не услышал подошедшего стороннего наблюдателя. Когда набросок уже был почти закончен, на моё плечо легли горячие, просто раскалённые пальцы. В нос ударил терпкий запах чёрной смородины. И жаркий шёпот в ухо: «Очень похоже!» – парализовал меня намертво. Ледяная волна ужаса прошла по телу и ударила в голову. Я съёжился, сдуваясь, как проколотый шарик, боясь обернуться. Горловой, глубокий смешок Инессы подействовал, как ни странно, успокаивающе. Она погладила меня по затылку:
– Слушай, Марек, А ты мой имаго1 сможешь сделать? Скоро у меня День рожденья, ты не забыл?
– Какой ещё имаго? – не понял я и медленно повернул голову, опасаясь подвоха.
Но она лишь погладила меня по макушке, задумчиво улыбаясь:
– Портрет, дурачок! Просто портрет!
Я кивнул, глотая ком.
– Ну, вот и чудненько! – она ещё раз потрепала мне волосы. – Завтра с восьми тридцати я на Телятнике у себя в кабинете. Но ты приходи к десяти, чтоб я успела с делами разобраться, хорошо? – и вышла также бесшумно, как вошла.
А я продолжил сидеть, потрясённый до глубины души, над почти законченным наброском. Ну, ещё бы! С самого детства меня ни разу не поймали за рисованием! С памятной маминой вспышки. Когда барабанный бой сердца стал затихать. Я всё ж смог захлопнуть альбом непослушными руками. Спрятать, как обычно, уже не успел – просто сунул под подушку на табурете, услышав будильник Ксении.
– Эй, муженёк, ты не заболел случаем? – жена похлопала меня по плечу, заглядывая в глаза, потрогала лоб. – Выглядишь неважно!
Я кивнул, совершенно не понимая, о чём это она. Так и сидел с открытым ртом и выпученными глазами в пространство перед собой.
Потом я всё же сумел убрать улики и без завтрака кое-как собраться на работу. Но работать я не собирался, это было само собой ясно. Надо было как-то отпроситься, а лучше – написать заявление на отпуск за свой счёт. А для этого, хошь-не-хошь, придётся пилить в контору.
Свежий воздух на улице почти привёл меня в чувство. На автобусной остановке я столкнулся с гигантом Олегом в форме. Он оттащил меня за рукав на расстояние слышимости от конторского люда и заговорщически зашептал:
– Тут такое дело, Марс!.. Только никому ни слова! Вы должны мне помочь!
– В чём? – у меня в голове было совсем другое.
Он наклонился к моему уху:
– У нас в городе наркотики!
Тут надо сказать, что то были другие времена, и о наркомании в таком захолустье, как наше, можно было слышать лишь в телерепортажах о загнивающем Западе.
– Да ну?!
– Точно установлено, что за последние пять лет умерло пятнадцать человек! И все – молодые парни призывного возраста! – он понизил голос. – Есть дети больших шишек! Они начинают худеть, и за пару месяцев от них остаётся один скелет! Врачей боятся как огня! Если их помещают в стационар, они сбегают! И, в конце концов, их находят где-нибудь в канаве уже холодными! При вскрытии эксперты не находят ничего! Никаких следов морфина и подобного!
– Но я-то тут при чём? – мне не хотелось даже вникать.
– понимаешь, если я раскрою это дело, то получу повышение! И по званию, и по должности! Не век же мне в летёхах ходить! А вы должны мне помочь!
– Конечно, я всей душой! Но как? Что я могу сделать для тебя? Я ведь не Шерлок Холмс! И даже не доктор Ватсон!
– Информация, Марс! Информация! Теперь ты будешь воспринимать по-другому всё, что услышишь! После того, что я тебе сказал. И если где-то что-то проскользнёт, ты уже обратишь внимание. Соображаешь?
– Лады! – я пожал его громадную ладонь и побежал к подошедшему автобусу.
В конторе усатый и пятнистый, смахивающий на старую жабу, Матвеич, наш прораб, не только дал мне неделю в счёт отпуска, а ещё и выписал матпомощь в размере ста рублей! Неужели я так плохо выглядел? Стоит учесть, что зарплата у нас была 250—300 рэ, и она считалась высокой!
Оказавшись снова на улице с деньгами в кармане, я понял, что совершил глупость. Надо было бы всё это делать завтра. А сегодня? Чем теперь заниматься целый день? Автобуса я уже ждать не стал и побрёл домой пешком, не так уж и далеко, а бешеной собаке сто километров не круг!
Перед глазами, когда я уже всё уладил, возникла «горбоносая татарка» с обесцвеченной чёлкой, с этой её загадочной полуулыбкой и запахом чёрной смородины. Да нет, образ этот и не покидал моего сознания, как я понял, просто временами уходил на второй план. Или наоборот, все события словно бы просвечивали сквозь него, сквозь первый план. Прямо наваждение какое-то! Я знал, что мне необходимо нарисовать её. Таким образом я умел избавляться от засевших в мозгах ликов, будь то Иисус, Джоконда или какая-то теледива.
По пути я завернул в Универмаг и прикупил ещё альбом с карандашами. В магазине вдруг заметил, что разговариваю сам с собой. Даже не беседую, а горячо спорю: «Не может она не знать, что мне приходится прогуливать!» «Да она спецом спровоцировала тебя! Хочет покувыркаться с тобой на сеновале Телятника!» «А при чём тут рисование?» « Так она ещё и портрет в придачу получит!» – на меня стали оглядываться редкие в это рабочее время покупатели. Я засмущался и поспешил прочь.
Ксения уже была на своём Льнозаводе, кухня с карандашами и бумагой в моём полном распоряжении! В каком-то непонятном восторге я добежал до дома, влетел в квартиру и первым делом достал семейные фотоальбомы. Тогда они были большими, солидными, с оклеенными бархатом обложками. Листая их, я выбирал подходящие фото Инки.
Но там ведь был и я, и Ксения, и мама, и друзья…
* * *
То были самые обычные танцы в спортзале Профтеха. Играл наш доморощенный ВИА «Органон», мы с друзьями запасли целый ящик вермута, это двадцать бутылок по 0,7! На четверых! Арнуха где-то раздобыл денег, а Олег (тогда он ещё только мечтал о милиции и чемпионстве) купил винища на все, даже и не подумав о закуске. Свисток был в полном восторге, с вытаращенными глазищами и стоящими дыбом рыжими лохмами орал: «Девчонок! Надо звать девчонок! Они и закусь притащат!» «Да не о закуси ты думаешь» – подколол с каменным лицом Олег, «Короче, гуляем» – подытожил тогда ещё будущий тракторист.
В общагу ящик тащили по пожарной лестнице через крышу. Для этого пришлось открывать два замка без ключей: на крышу с лестницы. С этим на удивление легко справился Свисток. Олег пристально посмотрел милицейским взглядом: «Где это ты такому выучился?» «Тебе скажи, и ты захочешь!»
Нет, это всё надо видеть! Коридор перед спортзалом был полон стесняющихся и шушукающихся юнцов, были и возмущенные, которых не пустили окопавшиеся за принесённым письменным столом завуч с дежурными преподами. Они нас блюли! Но мы вошли без проблем – под спортивными курточками можно было спрятать и не по одному пузырю! Зал был слегка затемнён и заполнен возбуждёнными парнями и скучающими на вид девушками вдоль стен. Под потолком крутился шар, обклеенный осколками зеркал, с направленными на него лучами цветных ламп. Танцевали, верней, стояли в середине, слегка подёргиваясь, пока ещё не многие, большинство осматривалось.
На танцы надо было идти трезвыми, преподы установили строгий фейс-контроль. Но мы сумели пронести с собой. Первую бутылку выпили в туалете с горлышка. «Чтоб снять застенчивость» – сам себе пояснил Олег. Нам было по шестнадцать и дебилов-наглецов среди нас не было. А я, наверное, больше всех терялся в присутствии девчонок.
От выпитого меня понесло. Я не только пригласил девушку на танец и познакомился с ней, что раньше у меня если и получалось, то только в состоянии глубокой заторможенности, но и напросился в гости. Нет, я, конечно, приглашал её с подругами к нам в комнату (и с закуской!), но Ксения, а это была именно она, – посовещавшись с ними между танцами, позвала нас к ним. Как мы проникнем на закрываемый на ночь этаж, её не волновало. В пятиэтажке общаги весь второй был девчоночьим, а первый – административным. Последний курс, третий, т.е. мы, жили на пятом. Договориться с первокурсниками, расположенными на третьем, как раз над нужным нам окном, не составило труда, мы сделали это прямо на танцах за бутылку.
Девчонкам хотелось плясать, тем более что мы и им авансировали бутылку, а нам – поскорей уединиться с ними, и компромисса никак не находилось. В процессе этих споров и убеждений лишь познакомившаяся, но так и не сложившаяся компания начала разваливаться. Первым извинился Олег: «Пацаны, простите, я возьму из комнаты пару бутылок и на время слиняю. Идёт?», потом начал кривляться Свисток: «Короче, у меня это, старая знакомая, мне надо к ней, сами понимаете!», Арнуха посмеивался, хитро щурясь: «Ничо, Марсон, нам больше бухла достанется!» А меня уже начало пугать грядущее свидание, тем более, что хмель от резких телодвижений и волнений начала проходить, а принесённая выпивка закончилась. Чухонец предложил уйти, а после танцев спуститься в гости, «Ага! А они других друзей найдут! – забеспокоился я, мне не хотелось терять деваху, подающую сигналы согласия. – Давай ты сгоняешь за бормотухой, а я пока тут…»
Невысокая, грудастая и попастая, в коротенькой юбчонке блондинка с немного длинноватым носом прямо таки сияла накрашенными глазами. А я всё время забывал, как её зовут, пока она не пропела мне в ухо: «Ксюша, Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша!..» Во время медленных танцев я прижимал её к себе, и она не противилась. Меня волновали тугие груди и трепещущие бёдра.
Будущий тракторист застрял в общаге, а длинноносая всё не соглашалась покинуть мероприятие и открыть мне окно. Я уже приуныл, как вдруг она сама подошла ко мне: «Тебя, правда, Марс зовут?» «А что, не похож?» «Тогда пошли!»
Мы вышли вместе и расстались на лестничной площадке второго этажа, охраняемой престарелым Цербером в юбке. Она мне подмигнула! С бухающим в груди сердцем я поскакал по лестнице на свой пятый. Арнуха спал, улыбаясь, на своей койке поверх одеяла, и не сняв даже ботинок. На полу перед ним стояла пустая тара. В ящике оставалась половина закупленного, то есть, десять. Я сделал из своей курточки сумку, застегнув пуговицы и связав рукава, положил в неё пять (!) бутылок и поспешил на третий этаж. Оказалось, что не зря я столько набрал – первокурсники ни за что поначалу не хотели отдавать свои простыни на канат. Уступили за две. А выпив по глотку, сами связали и привязали конец к батарее. С замирающим сердцем я вылез из окна. Без всякой страховки. И сразу же чуть не разбил ногой стекло девчоночьего окна. Тёмного окна, за которым замаячило светлое пятно лица.
Не зажигая света, Ксения впустила меня с вином. Сдавленно хихикала. Я тоже не знал, что сказать, сипло попросил стакан. Усадив меня на свою койку, всего их в комнате было четыре, и на двух, как я разглядел в потёмках, спали, девушка принесла стакан. О закуске не было и речи. Я наполнил его наполовину и предложил ей, когда она присела рядом. Вздохнув и пожав плечами, она выпила. Когда я налил себе, она достала из тумбочки конфету и, надкусив её, сунула мне в руку. «Неужели тебя правда так зовут? – жарко зашептала мне в ухо. – Или это кликуха?» «Так и в паспорте написано!» – отвечал я, чувствуя, как тепло алкоголя разливается по телу, и осторожно положил руку ей на плечо, приобняв. Она не сопротивлялась, и я осмелел – полез целоваться. На поцелуи, конечно же, неумелые, она не отвечала, словно одеревенев. Я положил ладонь ей на грудь, но она оттолкнула. Тогда я снова налил в стакан на тумбочке. Она замотала головой, отказываясь.
И, только я поднёс стакан ко рту, дверь бесшумно отворилась, и в сумерках возникли два силуэта. Я так и замер, напрягая зрение и боясь шелохнуться. Чиркнула спичка, осветив меня со стаканом.
«О-о! У нас гости! – хрипловатый женский голос, от которого у меня мурашки по коже пошли. – А нам не нальёте?» Я протянул так и не отпитое вино. Чиркнула ещё одна спичка в руках высокой, худой, как палка, девицы в брюках и шерстяной кофте. Её парень, тоже худющий, с длинными, до плеч, русыми патлами, сидел отвернувшись. Девица взяла стакан и одним глотком опорожнила.
– Давай уж Сёме тоже! – протянула мне. – Тебя как зовут-то?
– Марс.
– Ну, ни х..! Чо, имя такое? – сипло рассмеялась. – Где ты его, Ксюха, откопала?
Та промолчала, напрягшись. Я налил ещё пол стакана, матерщинница передала своему парню, он выпил и вернул мне посуду пустой. Я налил себе:
– Я-то Марс, а ты кто?
– Алка, коль на то пошло! У тебя курить есть?
– Не курю… – выпил.
Одна из спящих откинула одеяло с головы и совсем тонким, детским голосом обиделась:
– Опять надымите! Хоть бы окно открыли!
– Спи, малявка! – беззлобно огрызнулась Алла. – И укройся, тебе ещё рано подглядывать! – достала из кармана сигареты и закурила. – Будем по очереди. Пойди, Сём, открой окно! – парень без слов подчинился. – Ну и откуда ты, Марсик? На кого учишься?
– На каменщика… – не зная, как продолжить разговор, я налил ещё.
Девица взяла и без слов выпила. Я налил Сёме, и тот не отказался. Девица хохотнула:
– Ну, нам хватит! А то у Сёмы х.. не встанет! Пошли, пьяница, снимай штаны!
Детский голосок из-под одеяла снова возмутился:
– Опять всю ночь скрипеть будете!
Алла рассмеялась:
– Теперь на двух кроватях! Скоро и ты ё…я заведёшь! – в потёмках я, тем не менее, прекрасно видел, как парень в одних длинных трусах полез под одеяло, а Алла, не торопясь и временами оборачиваясь к нам, сначала сняла кофту, затем брюки. В белом лифчике и трусиках опять подошла к нам:
– Марсик, налей мне ещё! Мне это не повредит, даже наоборот!
Я почувствовал у себя на талии горячую ладошку молчащей рядом Ксении, она прижималась ко мне! Гордый этим, я налил Алке. Та выпила, крякнула и потрепала меня по голове:
– Отдери её как следует! – и, подойдя к своей койке, наклонилась снять трусики.
Я тоже обнял Ксению и повалил её, целуя.
– Подожди!.. – шепнула она и забралась под одеяло, мне пришлось привстать, она приглашающе откинула угол.
Я, тоже не раздеваясь, лёг и укрылся. Обнявшись, мы начали целоваться. Соседняя койка ритмично заскрипела. Моя девушка уже не сопротивлялась моим ощупываниям, но ещё хватала за ладонь, когда я лез между ног. Я расстегнул на ней блузку, но никак не мог справиться с лифчиком. Отчаявшись, занялся юбкой – задрал её выше пояса. И уже взялся за резинку трусиков, когда на соседней койке затихли, и сиплый смеющийся голос Аллы прорезал напряжённую тишину:
– Когда будет кончать, Ксюха, возьми в рот! Тогда пятен на простыне не будет.
От одних только этих слов я содрогнулся, брызгая в штаны. С ужасом понял, что всё кончено, меня выгонят с позором. Равнодушно поднялся и открыл новую бутылку. Бесстыдница опять подала голос:
– Сколько ж у тебя там бухла набрано?
– Нормально… – я наполнил стакан почти до краёв и выпил.
Алла вылезла из-под одеяла всё ещё в лифчике, но срам прикрыла полотенцем и опять подошла:
– Наливай уж!
Я налил, она выпила. Я налил ещё и толкнул Ксению:
– Будешь?
– Давай… – она приподнялась на локте, протянув руку, одеяло сползло, обнажив грудь. Без лифчика!
Я обалдел. Ксения выпила, и я с радостью понял, что прощён. Алла опять закурила и как-то очень тоскливо и хрипло сказала:
– Не послушалась, небось! И гандона не припасли! Теперь простыню или застирывай, а до утра х… высохнет, или новую стели! Хоть в п…е ищи!
– Дай лучше закурить! – неожиданно прорезался голос Ксении.
Алла сходила к своей койке, принесла сигарету, дала Ксении прикурить от своей дымящейся.
Да нет, всё у нас случилось как надо. И разделись, и поскрипели, и простыню испачкали, но… Но уже без особого восторга, как бы напоказ, для кого-то. Ксения мне потом говорила, что за нами следили четыре пары ушей, никак не меньше. И ещё, что была девочкой до того случая. И я признался ей, что лишился невинности. Впрочем, она не поверила этому: «Кому ты мозги пудришь? Чтоб такой парень и ни разу! Расскажи это моей бабушке!»
Нет, не было у нас с Ксенией шекспировских страстей, мы оба шли по наклонной, по траектории наименьшего сопротивления. Мы снова и снова стали повторять случившееся в первый день знакомства и уже не искали иных путей. Вот таков был наш общий путь к несчастью. Я почему-то позабыл, как это бывает, когда ты влюблён. И умудрился разделить секс и влюблённость, а это и есть кратчайший путь к несчастью.
Перелистав альбомы, я выбрал приемлемые фото Инессы и сразу же стал набрасывать. Рука должна привыкнуть к чертам лица и телосложению. И тут меня ждало новое открытие – она была красива. Да-да, красива! Но не броской, крестьянской красотой Долговых со щеками-яблоками, выдающимися грудями и ягодицами, крутыми бёдрами и синими коровьими глазищами. Нигде на снимках «татарка» не хохотала, да и не помнилось, чтоб она выражала эмоции бурно, по Долговки, везде она была сдержанна, иронично сдержанна или задумчива. Или удивительно нежна, когда держала в руках котёнка и рядом со щенком. Лишь на одной фотке она была грустна и ещё на одной, на берегу озера, мечтательно печальна. И везде, везде она была царственно величава. Может поэтому рука моя поначалу сбивалась на известный ахматовский «греческий» профиль. Однако сходство тут было лишь отдалённое, Инесса имела выражено монголоидные глаза и скулы, пронзительный, прожигающий чёрным огнём взгляд и большой чувственный рот в отличие от великой поэтессы.
Когда я наконец, уловил оригинальность её лица, то принялся за длинные, удивительно тонкие пальцы и всю гордую, прямую фигуру с откинутой головой, её острые коленки из-под средней юбки и развитые, как у спортсменки, икры. В этих набросках я перебрал все выражения её чувств или намёков на них, запечатлённых на фотографиях.
И был, как громом поражён скрежетом ключа в замке. Взглянув на часы, я обомлел – шёл уже шестой час! Ксения с работы! Блокноты с карандашами моментально оказались под седалищными подушками. Оставив фотоальбомы на столе, я поспешил открыть. Жена даже и не удивилась:
– Ну вот, я же говорила, что заболел! Ходил в поликлинику?
– Нет, завтра пойду.
– А чего это альбомы тут?
– Тоска о юности.