Глава 1
Все-таки школьные годы действительно счастливая пора жизни. Правда, это понимаешь по прошествии многих лет, когда начинаешь проникаться сочувствием к бедным учителям, симпатией ко всем без исключения одноклассникам и вспоминать большинство эпизодов из школярского прошлого с улыбкой умиления и щемящим сердцем.
Сердце на самом деле защемило, едва Ирина с Людмилой стали подходить к знакомому серому четырехэтажному зданию, все окна которого были ярко освещены и откуда доносились звуки включенных на полную мощность проигрывателей. Совсем как во время дискотек их детства и отрочества.
Ирина Олейникова была на полторы головы выше своей приятельницы. Темно-каштановые прямые волосы она любила собирать в низкий пучок на затылке, чтобы были видны серьги, которые Ирина предпочитала всем прочим украшениям. Русоволосая, с модной стрижкой до плеч Людмила Круглова рядом с подругой выглядела еще миниатюрнее. Этакая Дюймовочка, но ее четкости, собранности и деловой хватке мог бы позавидовать любой коллега-мужчина. Она работала главным бухгалтером предприятия, и начальство во всем, что касается финансов, полностью полагалось на нее…
По коридорам школы бродили развеселые бывшие ученики всех возрастов одетые кто во что горазд – от дорогих офисных костюмов и вечерних платьев до застиранных джинсов и стоптанных кроссовок. Радостные вопли и крепкие объятия сопровождали встречи знакомых. Любопытными взглядами окидывались симпатичные незнакомцы, которые чаще всего оказывались выросшими учениками младших классов, на которых во время учебы не принято было даже обращать внимание. Зато вид однокашников старших возрастов вызывал порой искреннее недоумение: неужели их еще что-то может волновать в этой жизни и заставлять резвиться, как первоклашек? Это в пятьдесят, а то и более лет!
Вот и заветная дверь с приклеенным скотчем листком с компьютерной надписью: «10 „Б“. Выпуск 1978 года».
Ирина с Людмилой открыли дверь и вошли. Внутри все, казалось, осталось по-прежнему. «Их литературный класс». На стенах портреты классиков русской и советской, ныне российской, литературы, напротив доски стеллаж с учебными пособиями и хрестоматиями, на подоконниках цветы в горшках. Только на партах вместо учебников и тетрадей пластиковые стаканчики, бутылки с минеральной – для отвода глаз – водой, конфеты, печенье. На учительском столе красуется незнакомая хрустальная ваза с букетом красных роз и полурастерзанный торт, явно домашней выпечки.
– Та-ак, это Танькиных рук дело, не иначе… – протянула Людмила, увидев кулинарное чудо, все в глазури и шоколадной крошке.
– Кто ж кроме нее способен на такое, – поддакнула Ирина, всегда поражавшаяся умению соученицы печь, жарить, варить и парить. – А где она сама?
Людмила с Ириной дружили класса с шестого. Затем, где-то в восьмом, к ним прибилась Татьяна. Последние три года в школе они были неразлучны и после окончания учебы поддерживали приятельские отношения. Во всяком случае, знали в подробностях, как у кого из них складывается жизнь.
На вечер встреч выпускников они выбрались впервые за последние шесть лет – прыти поубавилось, а семейные и прочие заботы грозили напрочь отбить желание радоваться чему бы то ни было. И только стараниями Олега Шамшурина, ныне подполковника каких-то там войск, который добровольно возложил на себя нелегкую обязанность собрать всех однокашников, они вновь переступили порог родного класса.
Действовал Олег напористо и по-деловому, как и надлежит военному, отказов не принимал, четко распределил, кому что нести. В результате явились шестнадцать из двадцати восьми добравшихся до выпускных экзаменов в их классе. Это было сродни чуду, поскольку несколько человек уже не проживали в Москве, а то и в нашей стране вообще, а один – мир его праху – и вовсе не ходил по этой земле…
Припозднившихся Ирину и Людмилу встретили радостными криками. А сидящий на своем привычном месте в правом ряду Олег так энергично кинулся им навстречу, что застрял между столом и стулом, не рассчитанным на комплекцию взрослого, в меру упитанного мужчины, и с грохотом опрокинул последний.
– Ну наконец-то! – проорал он, добравшись до подруг, и принялся целовать их, щекоча русыми усами. Стало ясно, что он уже, что называется, слегка принял на грудь, и отнюдь не минералки.
Следом за ним подскочили «девчонки», и начались обязательные в таком случае расспросы, поцелуи, объятия.
– Эй, а где Танька Завьялова? – спросила Людмила, решительно прерывая поток изъявлений дружеских чувств и расспросов.
К ее вопросу отнеслись с пониманием – как-никак закадычные подружки.
– Вышла куда-то с Маргаритой Иосифовной. Пошептаться, наверное, – сообщила Флера Губайдуллина.
Весьма посредственная ученица, когда дело дошло до устройства личной жизни, она проявила массу ума, житейской сметливости и находчивости и теперь слыла самой материально обеспеченной и хорошо устроенной среди бывших одноклассников. Еще бы, жена заместителя руководителя одного крутого ведомства, занимающегося строительством в Московской области!
– А когда вернутся? – спросила Ирина, которой тоже не терпелось увидеться с Татьяной.
– Обещали через минуточку, – сообщил Олег, глядя на свои шикарные импортные часы. – Но было это полчаса назад, никак не меньше.
– Значит… – начала было Людмила, но подруга перебила ее:
– Значит, надо попробовать тортика, пока он еще в наличии.
– Резонно, – заметила приятельница, и все гурьбой устремились к учительскому столу, чуть не свернув вазу с цветами.
Маргарита Иосифовна, их бывшая классная руководительница, появилась еще минут через пятнадцать в сопровождении своей любимицы.
Когда кто-то при всем классе упрекнул ее в этом, Маргарита Иосифовна, нимало не смущаясь, ответила:
– Да, любимица. А почему, скажите на милость, мне не любить ученицу, которая выполняет все домашние задания, не опаздывает на уроки, не хамит и всегда соглашается позаниматься с отстающими после уроков?
Возразить на это было нечего, к тому же все искренне симпатизировали Татьяне Куренной, ныне Завьяловой, тихой, отзывчивой, доброжелательной девочке, в меру пухленькой, с восторженно распахнутыми глазами и с пушистой светлой косой. Поэтому и сейчас никого не удивило, что Татьяна с Маргаритой Иосифовной уходили пошушукаться. У них вообще сложились довольно доверительные отношения.
Поздоровавшись с пришедшими позднее всех прочих ученицами и наскоро порасспросив их о житье-бытье, бывшая классная руководительница отправилась домой, нянчить внуков, не забыв преподнесенные ей розы. Теперь, без бдительного надзирающего ока, общение пошло веселее.
– Картина под названием «Братание русских с кабардинцами», – охарактеризовала то, что последовало дальше, острая на язык Ирина.
Действительно, говорили все разом, перебивая друг друга, смеялись все громче, хлопали друг друга по плечу, бутылки с «неминералкой» уже открыто держали на столе. Под конец, естественно, договорились встретиться ровно через год на том же месте в тот же час, причем искренне верили, что так оно и будет…
– Девчонки, а поехали ко мне! – предложила Ирина, поняв, что им всем троим очень не хочется расставаться и расходиться по домам. – Поговорим спокойненько, а то в этом бедламе даже толком не пообщались.
Они топтались в вестибюле вместе с еще несколькими десятками бывших учеников школы. На них лениво-добродушно поглядывал толстый дядька с вислыми усами в черной форме охранника. Видимо, он уже смирился со своей участью – не спать до утра. Впрочем, на его счастье, такие сборища устраивались раз в году и можно было потерпеть. К тому же его не обнесли угощением и выпивкой.
– Я бы не прочь, – ответила Людмила с затаенной радостью во взгляде. – Володька наверняка спит, а больше меня ждать некому. Я вам уже сказала, что дети у нас за границей?
– Уже сказала, – заверила ее Ирина и обратилась к Татьяне: – А ты как, поедешь?
Подруга задумалась, как всегда прикидывая, кому может понадобиться в сей поздний час. Вышло, что сегодняшней ночью она никому не нужна и вольна располагать временем по своему усмотрению.
– С удовольствием, – наконец сказала она, но тут же добавила обеспокоенно: – А твоему мужу мы не помешаем?
– Не помешаем, – усмехнулась Ирина. – Я их с Нинкой отправила за город, проведать бабушку.
– Да, как чувствует себя Нина Петровна? – поспешно спросила Татьяна с таким видом, будто, не узнав об этом раньше, совершила непростительную ошибку.
Подруга успокаивающе похлопала ее по плечу:
– Спасибо, просто замечательно. После истории с ядовитыми бочками прошлым летом она в деревне на правах Дельфийского оракула. А что еще нужно пожилым людям, как не внимание и не ощущение того, что к их мнению прислушиваются.
– Что за ядовитые бочки? Я ничего про них вроде не слышала, – заметила Татьяна.
– Ну, кто-то пустил слух, что на поле возле деревни, где мы купили дом, несколько лет назад зарыли емкости с отравой. Судя по всему, хотели таким образом выжить людей с насиженного места. Но мама с Нинулей вывели злоумышленников на чистую воду.
– Нина Петровна у тебя всегда была боевая! – подтвердила Людмила и скомандовала: – А сейчас все за мной! Я у вас одна сегодня на тачке!
Доставая из сумочки ключи, она устремилась к выходу, подруги за ней. Вскоре Людмила подвела их к стоящему в переулке рядом со школой оливкового цвета новенькому «фольксвагену» и, отключив сигнализацию, сказала:
– Залезайте! Дорогу до твоего дома, Ирка, я помню. Домчу без проблем!
И действительно, по ночной Москве доехали быстро, и место для парковки тоже нашлось. Уже начался дачный сезон, и большинство жителей окрестных домов по пятницам выезжали в свои загородные поместья, у кого какие были.
Ирина явно лелеяла надежду, что ей удастся заманить подруг к себе домой. Квартира сияла чистотой, тем не менее устроились в кухне, на угловом диванчике, обтянутом гобеленом зеленоватых тонов, перед столом светлого дерева, под самодельным абажуром. Найденный на помойке ржавый каркас был тайно пронесен в дом, приведен в надлежащий вид и обтянут гипюром. Вытканные на нем листики были затем обшиты золотистыми нитками, выдернутыми из кусочков, оставшихся после шитья кухонных штор. Сами листики по цвету и рисунку напоминали такие же на почти белых стенах.
– Ты просто Марья Искусница, – восхищенно произнесла Татьяна, любуясь абажуром. – Чем сейчас занимаешься? – Было ясно, что речь идет не о производственной деятельности.
– Нинке тоже абажур делаю.
– Такой же?
– Нет, нашла рисунок для вышивки крестом тысяча девятьсот восьмого года, теперь накупила ниток и творю… – объясняла Ирина, ставя на стол заранее купленную икру, нарезку, хлеб, зелень, фрукты и готовое печенье. Вкусное, но не идущее ни в какое сравнение с домашним. В довершение сервировки на стол была торжественно водружена бутылка мозельского. – Кажется, все, – подытожила хозяйка, усаживаясь за стол, и распорядилась: – Девочки, наливаем!
Началось то задушевное общение, которое так скрашивает женщинам существование. Когда можно говорить, не боясь, что тебя неверно поймут, и когда не надо начинать с самого начала, растекаясь мыслью по древу, а сразу перейти к тому, чем хочется поделиться.
Сперва увлеченно хвалились друг перед другом успехами в делах и на семейном фронте, подкрепляя это фотографиями:
– Это мы с Володькой в Австрии, на горных лыжах катаемся. Я в красном комбинезоне, чтоб не спутали…
– А вот Ниночка со своим Димасиком отдыхают в Крыму…
– А это Анютины с Сергеем близняшки. Всего месяц, а какими смышлеными выглядят, правда?..
– А это мой Павлик в Мексике. По следам, так сказать, Монтесумы…
Разглядывание снимков сопровождалось вполне искренними восторженными охами и ахами. Подумать только, вроде бы недавно школу окончили, а уже одна из них бабушка! Боже, как быстро летит время! Просто ужас…
– Ужас, как страшно и тоскливо, – вдруг промолвила Татьяна и обвела подруг глазами, в которых стояли слезы.
От неожиданности Людмила так и замерла, не донеся до рта бутерброд с красной икрой. Ирина же напрочь забыла, что встала, чтобы поставить чайник, и, растерянно ойкнув, снова опустилась на табурет.
К этому времени они уже выпили бутылку мозельского и приканчивали вторую – какого-то французского полусухого вина. Но это не могло стать причиной пьяных слез. Во всяком случае, для них не могло. Значит, прорвалось то, что лежало на самом донышке души, скрываемое не только от посторонних, но и от себя самой…
Да, никого мы не обманываем с большей старательностью и убедительностью, чем самих себя, обозревая свое место в жизни. Но до поры до времени.
Подруги притихли. Затем Людмила, самая решительная из них, несмотря на небольшой рост и хрупкое телосложение, отложила бутерброд в сторону и рассудительно начала:
– Танька, тебе просто грех жаловаться! Ну, посуди сама: мама здоровая, общительная, живет полноценной жизнью. Сын встал на ноги, имеет возможность заниматься любимым делом. Путешествует по всему свету, ездит куда захочет, делает потрясающие снимки, сама не раз показывала. Так что тебе надо?..
– Я жить хочу… по-человечески, а не заглядывать им в глаза и не угадывать их желания, – упрямо мотнув головой, сообщила Татьяна и, подперев щеку рукой, зарыдала.
Не разобрав толком, что к чему, подруги тем не менее тут же к ней присоединились. Слезы потекли в три ручья, принося облегчение и снимая внутреннее напряжение, хотя, казалось, еще несколько минут назад ничто не предвещало такой общей смены настроения. Хватило одного-единственного замечания…
Нет, их точно что-то объединяло, и не только общее школьное прошлое. Понимание пришло, когда кончились слезы: их жизнь не задалась, хотя внешне все было распрекрасно. И толчком к исповедальному разговору опять стали слова Татьяны, произнесенные горестным тоном и сопровождаемые отнюдь не великосветским шмыганьем носом:
– Мама, сын… да, у них все хорошо, а меня хоть кто-нибудь спросил, чего мне хочется? Неужели создавать условия для их безбедного существования – это то, для чего я родилась на свет, а, я вас спрашиваю?
Оказалось, что это вопрос, на который всем троим хотелось бы знать ответ.
– Думаешь, мне лучше, – неожиданно призналась Людмила и тяжело вздохнула. – Мне Володька изменяет, с секретаршей.
– Да ты что? – в один голос не воскликнули, а потрясенно выдохнули ее слушательницы.
Брак Людмилы все считали идеальным, да и как могло быть иначе. Трудолюбивый, симпатичный Володя – исполнительный директор одного научно-исследовательского института, вписавшегося в изменившиеся лет двадцать назад условия существования, – любил свой уютный хлебосольный дом и все тащил в норку, а не наоборот. Людмила – бухгалтер созданной при институте фирмы – была женой, матерью и хозяйкой, каких поискать. Зятя они приняли как родного сына и не раз струнили дочь Анюту, которая решительным характером пошла в мать. И вдруг такое признание!
– Не может быть, – покачала головой Ирина. – Володя тебя холит и лелеет. Он…
– Выходит, не меня одну, – прервала ее Людмила и надкусила отложенный было бутерброд.
– А ты твердо знаешь? Может, это все твои домыслы? – спросила сердобольная Татьяна, тут же перестав жалеть себя и переключившись на подругу. – Никогда бы не подумала…
– Вот и я не думала, пока из их институтской бухгалтерии не позвонили и не сказали…
– Так прямо и заявили? – удивилась Ирина.
– Нет, что ты! Просто «по-дружески» намекнули, что Володька не один допоздна засиживается на работе, а со своим офис-менеджером…
– А это кто такой? – не поняла слегка отставшая от современной жизни Татьяна.
– Не такой, а такая, – объяснила Людмила. – Это секретаршу так теперь принято называть. А функции у нее те же, что и прежде. Одним словом, секретутка.
– Ты ее хоть видела? Может, страхолюдина, каких свет не видывал, и с твоим благоверным у них чисто служебные отношения? – предположила приятельница.
Людмила вздохнула:
– В том-то и дело, что видела. На голову выше Володьки, так что может лицезреть его лысину во всей красе. Ножищи бесконечные и вся из себя как на картинке из модного журнала. Не говорит, а поет, не ходит, а плывет…
– А ты с мужем поговорить пробовала? – спросила Ирина, выдержав сочувственную паузу.
Людмила кивнула:
– Пробовала, не в открытую, конечно, чтобы в случае чего себя дурой не выставить. А он смотрит на меня и вроде бы не понимает, о чем это я талдычу. Вот и не знаю, что делать: то ли послать все к черту и развестись, то ли потерпеть еще немного.
Ее подруги приумолкли, ища ответ на такой непростой вопрос. Но тут Людмила продолжила:
– Я бы развелась, но как Анюте объяснить почему, ведь не поверит. Она же в папулечке души не чает. Да и были бы они рядом, все проще, а так жди, когда в отпуск приедут… Господи, ну кому нужна эта чертова заграница? – воскликнула она. – Внуков своих увидела только на фотографиях, а я их на руках подержать хочу, и не только когда их родители в отпуск приедут!
Ирина задумалась. По сравнению с проблемами Людмилы и Татьяны у нее все вроде бы складывалось неплохо. Однако выглядеть благополучной было как-то неловко из-за несчастных подруг. К тому же ее жизнь все больше напоминала существование, не приносящее душевной радости и внутреннего удовлетворения.
– Ох, девочки, чем-то мы все судьбу прогневили, – произнесла Ирина и мгновенно прониклась сочувствием к самой себе.
Подруги тут же выжидательно уставились на нее, словно действительно пришла ее очередь для откровенного признания.
– Даже не знаю, с чего начать, – честно сказала Ирина. – Вроде бы у меня на первый взгляд все хорошо. Ниночка вполне самостоятельная, живет отдельно, зарабатывает неплохо. С Димасиком со своим ладит. Как только Сева заболел, я тут же уволилась и работаю дома. Когда хочу – встаю, когда хочу – ложусь…
Все знали, что Иркин муж, известный тележурналист, был на семнадцать лет ее старше и, по состоянию здоровья лишившись возможности заниматься любимым делом, впал во вполне оправданную депрессию и теперь в семье был на положении любимого всеми балуемого малыша.
– А на самом деле бегаю как соленый заяц по редакциям, пристраивая иллюстрации. Я же вижу, что мои на порядок лучше, но у них там свои взаимоотношения: кто-то кому-то что-то должен, кто-то троюродный племянник начальника производственной части и тому подобное… Эх, – Ирина вздохнула, – и ведь поплакаться в жилетку некому: у всех свои проблемы, всем хуже, чем мне.
– Ну, у тебя же Нинуля такая заботливая, – встряла Татьяна.
– Заботливая… в точно отведенное для этого время. А в остальное решает проблемы прямо-таки государственного масштаба, не подступись…
Теперь тяжело вздохнули все трое.
– И что самое обидное: стараюсь, чтобы и в доме было уютно, и лишних денег не истратить. Так они над моим рукоделием смеются.
Если и похвалят, то задним числом. Я что, виновата, что каждую тряпочку, каждую железку могу к делу пристроить, а? Мне же так нравится из ничего сделать конфетку…
Подруги словно по команде подняли взгляд на абажур – пышный, как кринолин, изящный, как фата невесты.
– Но никто моих стараний всерьез не принимает. Я чувствую себя отжившей свой век, нелепой старухой, которая хочет любой ценой привлечь к себе их внимание. Клюшкой, как называет меня иногда в шутку Нинка.
– Да ты что? – не поверила Татьяна. – Так прямо и называет? Да меня мама за такое со свету сжила бы или сама слегла бы с сердечным приступом!
Татьянина мама Полина Денисовна по виду была старушка божий одуванчик. Не больше полутора метров росточку, с пучочком на затылке, никогда в халате и непременно на улице в шляпке. Даже летом. Ходила она мелкими шажочками, громко не разговаривала, предложения строила правильно и ругательных слов, упаси господи, не употребляла. Однако ее упрямству и непреклонности мог бы позавидовать любой старшина стройбата. Достаточно было строгого взгляда из-под сведенных вместе бровок, как тут же хотелось встать по стойке «смирно» или, подобострастно согнувшись, спросить: «Чего изволите, сударыня?»
Это сказывалась беспорочная служба в течение сорока лет на посту учителя математики и по совместительству завуча школы. «Из моих учеников вышли несколько руководителей научно-исследовательских институтов, даже лауреат Нобелевской премии. О простых докторах и кандидатах наук я уж и не говорю», – любила повторять не без гордости Полина Денисовна. Ха! Попробовали бы они выйти куда-нибудь еще, когда их наверняка до гробовой доски будет преследовать бескомпромиссный, требовательный, пронизывающий насквозь взгляд математички…
– Ладно, хватит о грустном! – воскликнула Ирина, вспомнив, что хорошей хозяйке негоже давать гостям печалиться. – Можно подумать, у нас и повода для радости нет! Севе тут привезли ликерчик, обалдеть можно! Щас принесу…
– А он возражать не станет? – спросила вдогонку Татьяна.
– Да кто ж его знает! – легкомысленно бросила Ирина. – Может, и станет, да поздно будет. И потом, не мужское это питье – ликер. У него и виски, и коньяк имеется.
Плоская круглая бутылка как бы состояла из двух – со светлым и с темным содержимым. Тут же стали варить кофе, залили плиту – и пришли в хорошее расположение духа, словно и не было тоскливых исповедей и сетований на происки судьбы и нечутких родных и близких. «Как же замечательно, что мы встретились, и как чудесно проводим время, – звучало рефреном всех последующих высказываний и тостов. – И как хороша жизнь!»
Но слова, как говорится, из песни не выкинешь…