Часть первая
В этой части пойдет рассказ о девяти отважных женщинах, отдавших много сил и здоровья службе в военной контрразведке с первых дней войны, в том числе и в период деятельности СМЕРШа с 1943 по 1946 год. Автору этих строк посчастливилось работать с некоторыми из них в центральном аппарате 3-го Главного управления КГБ СССР, которое отвечало за безопасность в Вооруженных Силах СССР.
Как говорится, всё интересное притягательно. В семидесятых и восьмидесятых годах уже прошлого столетия, – как стремителен бег времени(!!!), – молодые сотрудники З-го Главного управления КГБ СССР не раз организовывали встречи с ветеранами – чекистами, в том числе и женщинами – сотрудницами эпохального военного времени.
Как-то перед очередным выступлением бывших сотрудников СМЕРШа первый заместитель начальника Главка генерал-лейтенант Александр Иванович Матвеев, сам прошедший все одна тысяча четыреста восемнадцать дней военного ада, кстати, написавший книгу «1418 дней и ночей Великой Отечественной войны», заметил о желательности выступлений сотрудниц.
– А ну-ка, мадонны СМЕРШа, расскажите и вы о своих фронтовых путях-дорогах. Неужели нечего рассказать? Не верю!
Будучи по характеру скромными сотрудницами и в силу специфики службы, они никогда не говорили о своем участии в конкретных операциях подразделений военной контрразведки, в которых им довелось служить. Как поясняли дамы, хрущевская «оттепель» после преступной казни руководителя СМЕРШа генерал-полковника Абакумова В.С. и ареста некоторых невиновных руководителей оперативных подразделений, так опустила само понятие сотрудника госбезопасности, что о фронтовой работе никто не желал заикаться. Многие честные и порядочные коллеги были отправлены на нары. Массово проходила очередная чистка профессионалов. А потом события давно минувших дней с учетом специфики памяти растворялись в мытарствах быта и работы.
Мне запомнилось это словосочетание генерала – «Мадонны СМЕРШа». И вот с годами вызрела мысль написать об этих очаровательных молодых девушках, веселыми и счастливыми глядевшими с укором в наше запутанное сегодняшнее время с затертых черно-белых фотографий, подернутых со временем коричневым налетом.
Время властно над фотографиями, но не властно над героическими делами наших старших товарищей. По существу, эти дела можно и нужно называть по-другому – они совершали подвиги!
Стенографистка Абакумова
Стенография – этот метод быстрого письма. Он тоже часто использовался в органах военной контрразведки. Обратимся к истории этого феномена. Стенография (от греч. stenos – узкий, тесный и grafo) – скоростное письмо, основанное на применении специальных систем знаков и сокращенных слов и словосочетаний, позволяющих вести синхронную запись устной речи и рационализировать технику письма. Скорость стенографического письма превосходит скорость обычного письма в семнадцать раз!!!
Термин «стенография» введен в 1602 году в Англии Дж. Уиллисом. Эта система допускала, что каждый знак мог иметь четыре наклона в четырех разных направлениях, и исходная позиция могла быть написана двенадцатью видами.
В 1837 году Исаак Питман представил свою систему стенографирования, основанную на звуках, то есть все слова пишутся так, как слышатся, а не так, как произносятся по буквам.
В 1888 году англичанин Грегг усовершенствовал систему стенографирования, в таком виде она существует и в наши дни.
Именно эту профессию приобрела Зинаида Павловна Алексеева, о которой пойдет повествование.
Давая интервью автору, она воскликнула:
«Ой, первый раз буду говорить с пишущим коллегой-оперативником, который понимает тебя с полуслова, а то всё говорила с журналистами, далекими от нашей службы, не знающими сути нашей работы, а потом читаешь и краснеешь и за них, и за себя».
– Зинаида Павловна, расскажите о своих фронтовых буднях.
– Я работала в органах госбезопасности с апреля 1941 года. В 18 лет добровольно ушла на войну. Оказалась на Карельском фронте. Потом, в 1944-м, меня вызвали в Москву в Главное управление контрразведки СМЕРШ и оставили там для прохождения дальнейшей службы. Уже после войны я вместе с мужем работала в Управлении МВД Великолукской области.
– Наверное, в ходе службы приходилось общаться с разными категориями лиц, интересуемыми органы военной контрразведки?
– Да, работала на допросах разных преступников – от пойманных агентов немецких спецслужб до пленных гитлеровцев, в том числе высокого уровня. Даже после войны. Помню где-то в августе или сентябре 1946 года, я в то время находилась в Германии, в нашей оккупационной зоне. Шел допрос немецкого офицера, который работал с Яковым Джугашвили – сыном Сталина. Допрашивал его начальник контрразведывательного отдела офицер по фамилии Коротя – грамотный оперативник. А если честно, то просто умница. Он профессионально поставленными вопросами вытягивал из него одно признание за другим. Сомнений никаких не было, что перед нами был тот человек, который имел отношение к делу. А потом, смысла говорить ему неправду не было, – это же 10 был 1946 год. Многие события остались в прошлом. Ничего уже не исправишь.
Помню, как немцы листовки сбрасывали с фотографиями, где был Яков и два немца. Может быть, этот как раз один из них и был. Гитлеровцы точно знали, что это сын советского вождя. Немец говорил, что они хотели операцию провести, чтобы через листовки довести до каждого русского воина, что сын Сталина сдался в плен. В то же время подчеркивал, что вел он себя достойно. То, что ему предлагали, он все отрицал, на уловки не шел.
В специальном сообщении Сталину военные контрразведчики писали, что его сын держался достойно и мужественно – это была самая основа документа! Это была правда!
Поверьте, мы любили и почитали Сталина. Не надо за это как-то нас осуждать, это наше личное дело. Это частица нашей отгоревшей жизни. Помню однажды, как на нашем Карельском фронте кто-то пошутил:
«Сталин к нам приехал! Сталин на нашем фронте!»
И такой был подъем у всех, вы даже представить не можете:
– Сталин на нашем фронте, бить будем всех подряд!
Вы понимаете, какое настроение было у солдат? Не было Сталина, конечно, – уж мы, контрразведка СМЕРШ, это знали! Но все как-то поверили, этот слух шел по всему фронту…
Разве такая неправда не была правдой почитания своего Верховного Главнокомандующего в войсках?
Была!
– Как вы попали в стенографистки шефа СМЕРШа Абакумова?
– Хм, интересный вопрос, как попала? Судьба – и только!
15 ноября 1944 года в связи с выходом Финляндии из войны был расформирован Карельский фронт. После этого войска, в том числе и нашего фронта, стали перебрасываться на Дальний Восток для войны против милитаристической Японии. Штаб бывшего Карельского фронта стоял в Ярославле.
Но я на Дальний Восток не поехала, пришла шифровка, чтобы я прибыла в Москву, и после Нового года, в январе сорок пятого, я находилась уже в Москве. Нас было шестеро девчонок, приехавших с разных фронтов. Посадили нас в кабинет Селивановского – заместителя Абакумова. Там мы все и работали…
Старшая группы приходила и забирала результаты нашей машинописной деятельности. При этом учитывалось, кто, сколько страниц за день отпечатал. Я печатала профессионально быстро. Машинисткой 1-й категории считалась та, которая в день могла напечатать 50 страниц, остальные принадлежали к высшей категории или «вне категории». Я печатала по 120 страниц в день…
– А как произошло ваше знакомство с Абакумовым?
– С ареста…
– ???
– Да, с внезапного ареста!
– Кого?
– Меня!
– Как?
– Дело было так. Мы, прикомандированные, получали денежное довольствие не в финотделе, а в полуразрушенной церковке на Пушечной улице. И вот как-то я пришла туда, стоят в очереди пять– шесть офицеров, ждем получки. И меня, помню, спросили:
– С какого фронта?
– С Карельского, – отвечаю я.
А кто-то сказал, что это теперь уже вроде бы Дальний Восток…
Но я эту информацию мимо ушей пропустила. Мне было ни к чему, – я зарплату получала. Подошла к окошку – получила. Радуюсь – богатенькая! Вернулась на свое рабочее место, и вдруг, – звонок старшей машинистки:
– Козина (девичья фамилия Алексеевой. – Авт.), к Абакумову!
Пошла.
Мы на седьмом этаже работали, а его кабинет находился на четвертом. Меня просто чьи-то руки быстренько втолкнули в его апартаменты. Гляжу генералов полно в его кабинете. А он, шеф мой, рослый Абакумов, сидит вдалеке за длинным столом, такой маленький, как мне показалось, и злой. Генералы стоят навытяжку, словно намагничены его разносом. Взглянул на меня Виктор Семенович и как рявкнет:
– Кто тебе сказал, что ваш фронт на Дальний Восток идет?
Я ничего ему сразу не смогла ответить, так как не сообразила, в связи с чем этот вопрос он задал мне. Да он и не слушал бы меня, потому что сразу резанул словесно:
– На шесть суток ее!
Сказал, и меня повели. Правда, вольностей и жесткости «конвоиры» не допускали. Один из них был Градосельский, – такой высокий, молодой мужчина.
– Я его знал, – заметил ей.
– Очень хорошо, значит, представляете. Ну, он привел к дежурному. Тот мне приказал снять ремень и препроводил в комнату, где находились столик, табуретка и откидные нары, прикрепленные на день к стенке. Вот там я все шесть суток и отсидела.
– Обиды не было на начальника?
– Нет, конечно, так как молодость не злопамятна, так как она всегда при силе и выдержке. Что мне тогда, молодой, было отсидеть несколько суток.
Но после «отсидки» на гауптвахте я снова встретилась с Абакумовым. А произошло это событие так. Мои подруги-коллеги вскоре разъехались по фронтам. Спрашиваю у старшей:
– А что мне делать?
Она отвечает:
– Работать!
Ну, я и грею клавиши. Как-то пришла с работы, включила черную тарелку – бумажный репродуктор и слышу: Абакумову присвоено звание генерал-полковника.
Пока утром ехала на работу, родилась мысль – напишу рапорт на новоиспеченного генерал-полковника, чтобы меня отправили снова на фронт, штаб его, как я уже говорила, стоял в Ярославле. Пришла на рабочее место, и застучали клавиши машинки, выбивая текст:
«В связи с тем что я работаю здесь не по специальности, прошу меня откомандировать обратно на мой фронт
Козина».
Понесла в приемную. Передала рапорт молодому пареньку со словами:
– Не могли бы вы доложить Абакумову?
– Доложу.
И я ушла к себе. Проходит некоторое время и дежурный кричит в трубку:
– Козина, к Абакумову!
Иду и думаю, что вот сейчас он меня отправит в Ярославль, к своим. Стучусь и открываю дверь. Вижу, он один сидит, не в форме. На нем белая рубашка. Подхожу поближе. Он вдруг спрашивает:
– Ну и что такое? Почему тебя используют не по специальности? Какая у тебя специальность?
– Стенографистка… Меня вызвали в командировку, а я здесь работаю машинисткой, а стенографистке на машинке не положено работать, – отвечаю ему.
– Почему?
– Потому что скорость тогда теряется.
Он смотрит на меня, явно не понимая мой ответ, а потом задает вопрос:
– Ну, ты же москвичка…
– Да, москвичка…
– Так война же скоро кончится…
– Да, – говорю, – я понимаю.
– И чего ты, москвичка, поедешь на фронт? Оставайся здесь работать, – говорит он так убедительно.
– Хочу войну закончить на фронте. Вот кончится война, вернусь в Москву…
– Ну ладно, я подумаю! И потом скажу, – задумчиво произнес он.
На следующий день, утром, буквально только вошла в кабинет – звонок:
– Козина, к Абакумову!
Иду и думаю: «Сейчас, наверное, скажет: уматывай, чтоб я тебя не видел, а то мешаешь сосредоточиться!».
Только вошла в кабинет, а он мне и говорит:
– Ну, вот что, я подумал и решил: будешь работать у меня. Мне такая стенографистка нужна, станешь моей личной стенографисткой.
В кабинете находился ещё один генерал. Это был, как потом выяснила, его заместитель по кадрам Иван Иванович Врадий. Абакумов и говорит ему:
– Оформи ее моей личной стенографисткой и имей в виду, я ее наказывал. Сделай так, чтобы в личном деле этого следа не было.
Врадий молча кивнул и покинул кабинет.
Мне тоже надо было уходить. Но Абакумов вдруг заметил: «Видишь, – он указал в конец своего длинного кабинета, – там стоит столик? На нем телефон. Вот это твое рабочее место. Будешь приходить и здесь начинать работать независимо, я здесь или не здесь. Садишься и работаешь».
Вот и весь разговор! Потом каждый день я приходила, садилась и работала.
– Работы, наверное, много было?
– Нет, наоборот, раза два он мне продиктовал и все. Но приходила я на работу всегда точно, в утреннее время. Трудилась я нормальный рабочий день, как все машинистки: в 7.00 все заканчивали. И я тоже работала в таком режиме. Он меня никогда не задерживал. А ведь шеф бывало покидал кабинет в 5–6 утра!
Абакумов был очень внимательный человек к оперативному составу, к своим подчиненным. И подчиненные его за это уважали – видно было, чувствовалось. Сама обстановка в Центре такая была – уважительная.
– Как у вас в памяти запечатлелось известие о завершении войны?
– Вспоминаю, было утро 2 мая. Сижу, работаю. Вдруг на моем столе зазвонил телефон правительственной связи «ВЧ». Мужской, знакомый голос стал диктовать «шапку»:
«Начальнику Главного управления СМЕРШ генерал-полковнику т. Абакумову В.С.
Спецсообщение.
Сегодня, 2 мая 1945 года, Германия капитулировала. Передал Сиднев».
Он, наш бывший руководитель Карельского фронта, меня узнал по голосу, а потом спрашивает:
– Козина, как ты попала на Лубянку?
Я коротко ему рассказала. После того начались звонки. Именно на этом месте я познакомилась с моим будущим мужем Алексеевым, – начальником секретариата у Сиднева. Что касается отношений с Абакумовым, то они все время были чисто служебные. Он работает и я работаю.
– Чем объясните такое благожелательное отношение к вам?
– Думаю, как совестливый человек, решил пожалеть меня за наказание, явившееся результатом взрыва эмоций. А, как известно, холерики быстро остывают. Ничего другого не было.
Вспоминаю ещё один забавный случай. Абакумов подписал приказ на премию много работающим машинисткам. Мы решили сброситься и купить ему букет. Задуманное сделали. Он, конечно, был удивлен и растроган. Наверное, первый раз в жизни женщины ему дарили букет…
Кроме работы в аппарате у Абакумова стенографисток активно привлекали следователи. Только прикомандированных со всех фронтов их, помню, было девяносто три. Бывало так, в 9 вечера у 4-го подъезда автобус стоит, спускаюсь туда, еще две стенографистки, следователи – и нас везут в Лефортово, там по кабинетам расходимся, допрашивать. В 5 утра все заканчивают, автобус довозит нас до метро, и все разъезжаемся по домам. В 10.00 надо было вернуться на рабочие места…
Приезжаю на работу и тут же в неё включаюсь. Надо расшифровать тексты, что записала. Допрашивали следователи предателей, карателей, шпионов, военнопленных.
После того мы с Алексеевым расписались, он мне предложил ехать к нему на 1-й Белорусский фронт.
Тогда я и сказала Абакумову о таком своем желании.
– Ну и зачем тебе туда? Ты ж москвичка, что ты там будешь делать?
– Да вот я выхожу замуж…
– Ну и что, и кто он, как фамилия? – поинтересовался Виктор Семенович.
– Алексеев.
– Это тот, что у Сиднева работает, секретариатом руководит?
– Да!..
– Ну, хорошо, и зачем ты туда поедешь? Мы его сюда отзовем, найдем ему рабочее место, и служите Родине на здоровье, и женитесь на здоровье.
– Я же в коммуналке живу, – пожаловалась я. – У нас одна комната… сестры, мама. Куда же?
– Дадим жилье, квартиру дадим!
– Разрешите, я в отпуск поеду? Я только в отпуск съезжу – и все.
– Ну ладно, скажи в кадрах, что я разрешил…
Вот такой был Абакумов. Был он человек заботливый. Представляете, знал, что некто Алексеев служит у Сиднева и на какой должности. Вот память! А что касается отпуска, то он у меня затянулся на полгода.
Как-то приезжает Абакумов в Германию и у Сиднева спрашивает:
– Кайтесь, кто скрал и прячет мою стенографистку? Ведь полгода уже прошло, – хватит, хватит!
По приезде из Германии Абакумов возглавил МГБ. Нас с мужем направили в Московское управление, а потом переехали в Великие Луки.
Об аресте своего шефа узнала из газет…
В завершении скажу вам: Виктор Семенович любил и людей, и свою работу, и вообще любил жизнь!
Женщина-метеор…
Впервые это имя автор услышал из уст своего первого оперативного начальника генерал-майора Николая Кирилловича Мозгова в его выступлении на день чекиста во Львове – в Особом отделе КГБ СССР по Прикарпатскому военному округу. Повествуя о фронтовых буднях во время службы в Особом отделе, а потом СМЕРШе на Балтфлоте, он вспоминал некоторые операции и оперативников, участвовавших в них.
Рассказывал он и о женщине – старшем оперуполномоченном на Балтике Федосье Федосьевне Борисовой. Потом, годы спустя, он подарил сослуживцу по Прикарпатью книгу «Чекисты Балтики», где публиковались его воспоминания – «Тревожные дни на Ханко». В этой книге упоминалось и имя Борисовой. Ей была посвящена отдельная статья.
Говоря о ее деятельности, географии службы и ее характере, он назвал сотрудницу военной контрразведки «женщиной-метеором». На самом деле это была очередная мадонна СМЕРШа, исколесившая по местам службы почти всю страну.
Родом она была с Украины.
Родилась в образованной и большой семье с восьмью детьми. Отец, Федосий Третьяченко, был учителем в большом селе Старая Буда Киевской области. В конце двадцатых годов на Украине жилось не сладко. И люди срывались с родной земли и отправлялись за счастьем в Сибирь. Уехала осваивать Алтайские земли и семья учителя. Любимой дочери Федосье было всего десять лет.
Это было время свирепствования на Алтае остатков белогвардейских банд. Они расправлялись с учителями, военными, коммунистами и вообще сторонниками советской власти.
Вот как вспоминала наша героиня тот период.
Банда Шишкина налетела днем откуда-то из лесу, оставляя за собой кровь, трупы, слезы, наводя ужас на местных жителей…
Черная слава бежала впереди них. Бандиты прошли рядом с селом Егорьевкой, в котором учительствовал отец.
Первым бандиты схватили локтевского судью Василия Муромцева. Привязали за ноги к хвосту коня и погнали. Бился живой человек о дорогу, об ухабы да камни. В кровавое месиво превратилось его лицо. В таком виде он и принял смерть мученика. И братьев его убили эти звери. А секретарю райкома комсомола Павлу Локтеву голову шашкой срубили. Откуда такая ненависть лютая бывает у людей? Наверное, от того, что они превращаются в такие моменты в звероподобные существа.
Отец в тот период в Змеиногорске оказался. Совещание там проходило учителей и директоров школ. Бандиты откуда-то узнали об этом. Налетели, ворвались в здание, арестовали педагогов и заперли в тюрьму. Расправа готовилась чуть позднее. Но нашлись смелые люди. Из Рубцовки на конях поскакали в Усть-Каменогорск, где красные стояли. Успели предупредить, красноармейцы разгромили банду. Заключенных освободили. Так отец остался живым, но от стресса стало сердце болеть, и в 1931 году его не стало.
И вот тут-то Феня остановилась на человеческой подлости. Она вспомнила, что за две недели до нападения банды приезжал к ним инспектор школ. Принимал его отец дома: накормил, напоил. Говорили о школьных делах. Отец партийным был, инспектор знал это. А оказалось, что этот человечишка с бандитами заодно. И совещание– то учительское собрано было по его указанию. А, может, он сам и был этим Шишкиным.
Когда наши освободили арестованных, отец рассказывал, как «инспектор» на коне прискакал с бандой. За одной лошадью труп локтевского судьи, весь в крови, волочится, а «инспектор» гарцует на своем коне да показывает, кого из учителей брать. Увидев отца, пообещал ему: «Вечером расстреляем».
Сегодня, по вине партийного руководства СССР, мы лишенные Большой Родины, которую предали и разломали, часто от них самих, перекрасившихся под либералов-рыночников и их последователей, мы слышим, что Советам власть досталась легко, она, мол, валялась на дороге. Глупость все это. Слишком прост и слеп тот человек, который думает, что Советская власть нам даром досталась, вроде подарка новогоднего. Нет, за нее жизнями плачено.
Эти кровавые картины из детства постоянно будили мысли девушки, как дальше строить свою жизнь. Природа ее не обидела: высокая, сильная, красивая, общительная, с ямочками на щеках…
Когда разгромили банду, поплакала Федосья, ее чаще называли Фенечка, по погибшим товарищам, а потом вытерла покрасневшие глаза жесткой ладошкой и дала себе жесткий обет:
«Нет, распускаться нечего. Слёзы – слабость наша. Иной раз, проливая слезы, мы ими обманываем не только других, но и себя. Слезы – оборонительная жидкость. С врагом бороться – силушка и знания нужны. Только слабость не прощает, только бессилие не забывает».
А после этих слов, сказанных молча себе, она отдалась общественной жизни. Выбрали Феню в состав райкома комсомола города Локоть. Потом она стала заведующей женотделом в райкоме партии. Окончила юридические курсы. Стала нотариусом, членом суда, увлеклась стрельбой. Потом по призыву Хетагуровой к девушкам уехала строить Комсомольск-на-Амуре. В Хабаровске работала в аппарате управления НКВД оперуполномоченным, – боролась с сектантами, расхитителями, бандитами.
Вскоре вышла замуж за коллегу оперуполномоченного Борисова, которого вскоре перевели в Ленинград. Он был коренным жителем Северной Пальмиры.
В июне 1940 года Федосья Борисова тоже оказалась в северной столице. Война застала сотрудницу НКВД внезапно, как и всех советских людей. За каких-то полгода голодной блокады Федосья Федосьевна потеряла свою монументальность, сбавила вес. Ещё бы, голодала как все, прыгала по крышам, сбрасывая или туша на месте зажигалки, обслуживала через Ладогу «Дорогу жизни». Помогала, чем могла, родственникам мужа. Одним словом, метеор, а не женщина, везде успевала.
Потом с нею познакомились работники Особого отдела Краснознаменного Балтийского флота. Забрали её в Ленинградскую морскую базу КБФ. Предложили работу по обслуживанию морских госпиталей. На первый взгляд объекты слабые в смысле разведывательных устремлений гитлеровских спецслужб, но старший оперуполномоченный Федосья Борисова нашла сферу приложения своего богатого опыта и на этих объектах.
Как-то через агентуру она получила сигнал, что один из медиков с высшим образованием стал проводить с врачами странные беседы по склонению их к измене Родине. Нужно было перепроверить эти сведения. И вот на её столе лежат несколько мелким почерком исписанных донесений. Она читает, и кровь приливает к щекам:
«Как же так можно вести себя в годину тяжелейших испытаний?! На нас напал враг, а не мы на него. А этот тип твердит: люди, бегите из страны, потому что Германия нам родная страна, она добра желает. Что он не видит, что фашисты сделали за несколько первых месяцев войны? Нет, он настоящий враг!»
Она ещё раз перепроверила эту информацию. Факты подтвердились. И только после этого материалы с делом, назовем его «Предатель», стали достоянием Особого отдела НКВД Ленморбазы КБФ…
А вот другой случай, когда сотрудница военной контрразведки предотвратила идеологическое разложение среди медперсонала одного из оперативно обслуживавших госпиталей. Один санитар стал активно распространять сведения антисоветского содержания с призывами бросать оружие и сдаваться немцам. Сначала медперсонал считал его, чуть ли не больным на голову, но потом выяснилось, что он вполне здоров и обиделся на власти за отсидку в тюрьме, – обворовал магазин…
Всяких историй было много за время блокады.
В 1943 году, как известно, особые отделы приобрели новое название – СМЕРШ. Федосья Борисова стала старшим лейтенантом. Госбезопасность тоже на плечи положила погоны. 18 января 1943 года силами Ленинградского и Волховского фронтов блокада была прорвана, а через год она была полностью снята.
Госпиталя пошли вслед за фронтами загонять фашистского зверя в берлинское стойло. Чего только не насмотрелась мадонна СМЕРШа. Были и казусы.
Так, развернули госпиталь в Койвисто, теперь это Приморск, стали принимать раненых с островов Биорки, Тюрисари, Пейсари. Госпиталь так и шел за армией, за частями, личный состав которых отбивал эти острова у противника.
Сотруднице СМЕРШа доложили, что среди раненых какой-то иностранец. Заинтересовалась Борисова этим человеком.
На раненом одежда окровавлена, изодрана, ее сразу выбросили. Ночью подобран на поле брани, почти без сознания. Подходит врач к чекистке и говорит:
– Этот тип, наверное, вашу службу заинтересует. Он, очевидно, не немец, а финн. Посмотрите, поговорите.
– А откуда известно, что он финн? – спрашивает Федосья Федосьевна Борисова.
– Говорит не по-нашему и не по-немецки, впрочем, и на финский язык его речь очень мало похожа.
Сотрудница СМЕРШа захотела сама поговорить с ним. Зашла в палату, присела у кровати. Пыталась заговорить с ним. Странные слова человек произносит. Решила подождать несколько дней, понимая, что не только лекарства, но и время лекарь. Зашла снова в палату и спрашивает его:
– Ты сам-то откуда будешь?
На лице появилась маска осмысленности. И вдруг он отвечает:
– С Урала! С Урала я буду!
Оказалось, свой боец был. Просто от болевого шока стал заговариваться…
Летом 1944 года Борисова трудилась в администрации госпиталя для выздоравливающих офицеров. Приходилось работать и с военнопленными.
Вели себя со слов Федосьи Федосьевны последние послушно, отвечали на все поставленные вопросы. Эсесовцы были высокомерны, но спесь с них быстро сбивали разоблачениями их участия в конкретных преступлениях.
Со слов Елены Серебровской, побывавшей у нее дома в северной столице, – «…она не одинока. Чуть ли не на каждом этаже многоквартирного дома есть у неё знакомые, друзья. У одних она, случается, посидит, покараулит дошкольника. Другие забегут к ней: «Чего вам купить в молочном магазине? Рощинский творог привезли, и сметана свежая…»
Простыми, земными людьми были сотрудницы СМЕРШа.
Это сегодня некоторые болтуны и Иваны, не помнящие родства, хотят их сделать зверьми, не от мира сего существами.
Не дадим!
Они были людьми!
Сотрудница штабного отдела
Война!..
Для многих из сегодняшних современников она виртуальна, познаваема только через книгу, кино, телевидение и как редкость – устные повествования тех, кто ее пережил, за исключением «афганцев» и «чеченцев», участвующих в этих сумасбродных сшибках.
А очевидцев-участников Великой Отечественной войны остается все меньше и меньше. Поэтому надо спешить, чтобы уловить через живое слово реальный отзвук того страшного времени для страны и нашего народа, которое наступило после 22 июня 1941 года.
Сороковые-роковые, особенно их первая половина, были своего рода травматической эпидемией, безжалостно отправившей на тот свет миллионы жизней. Наполеон I не случайно заметил, что война состоит из непредусмотренных событий. Жизнь многих советских граждан была поломана именно этими непредусмотренными событиями.
Одной из героинь, пытавшейся вместе с коллегами по службе на Лубянке предусмотреть возможность нападения фашистской Германии, а потом участвовала в незримой битве спецслужб, была и остается в моей памяти и многих моих коллег В.А. Воробьева. Для старшего поколения военных контрразведчиков – наша «Валюша», для нас, более молодых, – наша «Андреевна», – бывший секретарь 1-го отдела 3-го Главного управления КГБ СССР старший лейтенант в отставке Валентина Андреевна Воробьёва.
Это ее мы в шутку называли «Валя-пулеметчица» из-за скорости печатанья на пишущей машинке. Нет, она скорее не печатала на своей «Оптиме», а громко писала, причем быстро и грамотно.
В связи с 90-летием органов военной контрразведки и зная, что 23 февраля у неё день рождения, автор решил с коллегой полковником в отставке Евсеевым В.Ф. навестить нашего дорогого человечка, от звонка до звонка проработавшей в ГУКР СМЕРШ НКО СССР с 1943 по 1946 год. Она пережила рождение этого легендарного органа и его ликвидацию после войны.
Встретила нас внучатая племянница Ирина и, словно извиняясь, пропела:
– Бабушка подойти к двери не смогла. Сломала ногу…
– ???
– Ходила в магазин и поскользнулась. Сами знаете, как с наледью справляются сегодня коммунальщики.
И вот мы сидим за маленьким овальным столом в небольшой комнатушке однокомнатной квартиры. На скатерти, быстро накрытой бутербродами и нарезанной колбасой хлопотуньей Иришкой, появились и наши подарки: конфеты, буклеты, книги, торт и цветы.
– Ну зачем же вы это, у меня все есть, – по обыкновению стеснительно замечает скромная мадонна СМЕРШа.
– А вы зачем?
– Уж, извольте, от нашей славянской традиции никуда не денешься: гость в избе, хлеб на столе. Так уж издревле на Руси повелось. Она нас узнала, несмотря на почти двадцатилетний перерыв в общении.
Пока обставлялся стол, она подслеповатыми глазами ласково смотрела на нас «молодых» – семидесятилетних мужиков.
– Не представляете, как я рада, как я рада, что вы пришли в этот день. Ведь я ровесница Советской, а теперь уже Российской Армии – родилась ведь 23 февраля 1918 года. Спасибо, мои дорогие, что навестили меня, плохо слышащую и видящую старушку, – знакомым и таким добрым голосом говорила с нами наша зрелость из рубежей в несколько десятков лет.
Посыпались вопросы…
– Валентина Андреевна, скажите, когда начался ваш трудовой стаж?
– Сразу же после окончания школы и курсов машинописи. В непростом в смысле продовольствия, даже в Москве, в 1932 году, когда меня приняли машинисткой в одно из управлений Главного штаба ВВС РККА, где я проработала до 1939 года. А потом как-то позвонил мне незнакомый мужчина, предложил встретиться и переговорить в отношении «дальнейшего профессионального роста». Назвал место и время встречи. Адрес был таков – Кузнецкий мост, дом четыре. Побежала на встречу в обеденный перерыв. Так оказалась я там, в кругу сине-красных фуражек. Поняла – это НКВД. Предложили должность секретаря-машинистки оперативного отдела. Я, скажу вам откровенно, с радостью согласилась, так как выгадывала материально. Оклад мой в 240 рублей сразу подпрыгивал до 756!!! Разница любого бы обрадовала. Так вот с тех пор я и трудилась на одном месте – в штабном отделе. Офицеры Управления особых отделов, а затем СМЕРШа обслуживали подразделения Генштаба и центральных управлений РККА.
– Надо понимать, что генштабовский отдел всегда был первый?
– Нет, нумерация менялась, а вот по степени опытности у нас всегда были высокие профессионалы. В Первом мы с вами работали!
– Вы застали войну, работая на Лубянке, застали руководителей тех лет, оперативных работников. Расскажите подробнее об этом периоде, молодому поколению будет интересны подробности.
– Общеизвестно, что недавнее забывается быстрее, чем давнее. Оно цепче держится, такая уж особенность человеческой памяти. Действительно я всю службу прошла в «генштабовском отделе» – подразделении центрального аппарата военной контрразведки. Начала я работать при начальнике 4-го (Особого) отдела Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР генерале Бочкове Викторе Михайловиче. Кстати, он был участником боевых действий на Халхин-Голе и в войне с Финляндией. Закончил он службу, кажется, в звании генерал-лейтенанта.
Его сменил уже начальник военной контрразведки Михеев Анатолий Николаевич. С августа 1940 года его должность называлась так, – начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР. Вскоре после реорганизации, это было зимой сорок первого, его должность величалась – начальник 3-го управления Наркомата обороны СССР. Скромный и красивый был мужчина. Помню, как сегодня, 19 июля 1941 года он был назначен начальником Особого отдела Юго-Западного фронта. Погиб в начале войны при отступлении Юго-Западного фронта на территории Полтавской области…
Со многими начальниками работала…
Работала при Абакумове Викторе Семеновиче, а потом быстро сменявшимися руководителями: Селивановском, Королеве, Едунове, Гоглидзе, Леонове, Гуськове, Фадейкине, Циневе, Федорчуке, Устинове. Пошла на пенсию в 1981 году при генерале Душине Николае Алексеевиче.
Вот видите, сколько мне лет и скольких начальников я пережила!!! Без кокетства, скажу прямо: за девяносто перевалило, а жить-то хочется. Есть желание увидеть новую Россию в блеске славы и мощи. Кризисов не боюсь, всегда их хватало, а мне сегодня всего хватает. Да и много ли мне надо?! В мои годы теперь больше заботит уже не столько качество жизни, сколько количество.
– При каких обстоятельствах вы застали начало войны?
– Войну, мои дорогие, я застала профессионально, печатая на машинке какой-то срочный материал. Завывание первых бомб над Москвой услышала только через месяц после фашистского нашествия – 22 июля 1941 года. А в конце августа, точной даты уже не помню, я регистрировала оперативные документы: обобщенные справки, агентурные сообщения, приказные брошюры и прочие материалы. Вдруг мой слух четко уловил работу быстро приближающегося самолета. Потом этот звук перешел в дикий рев. Когда я подбежала к окну и взглянула вверх, Боже мой, буквально вдоль Лубянки не очень высоко пронеслось темное крыло с черно-белым крестом. Затем раздался страшный взрыв с оглушительным треском и звоном разбивающихся стекол. Земля содрогнулась. Я мышкой шмыгнула в подвал, там было наше бомбоубежище. Углового четырехэтажного дома по улице Кирова, теперь это Мясницкая, как не бывало. Удивительно сегодня, но за сутки москвичи буквально 26 руками разобрали кирпичные завалы рухнувших стен, и к утру следующего дня на месте дома стояла чистая площадка. Конечно же, были человеческие жертвы.
С началом войны все без исключения – оперативный состав и руководители отделов ушли – на фронт. А какие красивые мужчины служили в нашем штабном подразделении, с ума можно было сойти, глядя на них в гимнастерках при ремнях и портупеях. Военная выправка у всех была исключительная – наглаженные, подтянутые, подстриженные… Надо заметить, никто из «стариков» не вернулся с войны в родной отдел. Большинство погибло на фронтах.
– А кем же заменили «красивых мужчин?» Работа ведь не должна была стоять?
– Конечно! Пришли выпускники высшей школы НКВД и разных курсов, которых тоже дергали в командировки, а некоторых направляли на фронт. Но постепенно утечка кадров замедлялась по мере продвижения Красной Армии на Запад.
– А какой был режим работы на Лубянке при объявлении воздушной тревоги?
– В нарушение указаний сверху продолжали работать. Ведь много было срочных документов. Окна занавешивали плотными шторами, стекла во избежание ранения прохожих заклеивали крест на крест бумажными лентами. Правда, руководители нас ругали за то, что не заботимся о своем здоровье и жизнях.
Требовали спускаться в бомбоубежище. Но разумные доводы начальства тогда никого из нас не убеждали. Молодые были, горячие. Тогда мы не размышляли над тем, что молодость – это недостаток, который быстро проходит. Нам казалось впереди вечность.
Однажды во время воздушной тревоги я побежала с напечатанным документом к Виктору Семеновичу Абакумову. Он внимательно прочитал справку, встал из-за стола, поправил широкий армейский ремень на ладно сидевшей на нем гимнастерке из темно-зеленого габардина с накладными карманами. Потом заложил руки по-толстовски за пояс, как он нередко практиковал, когда у него повышалось настроение, и, сверкнув карими очами, совсем не строго спросил:
– А почему это вы, Валентина Андреевна, нарушаете рабочий режим в центральном аппарате, не укрылись вовремя в подвале? По зданию ведь объявлена воздушная тревога! Она же всех, – всех касается.
И вот тут я его поймала.
– Товарищ начальник, – сказала я, – потому что знала, вы же будете ждать этот документ, он же очень срочный. Использование его связано с жизнями наших солдат и офицеров на фронте. А еще, где бы я вас искала, если бы вы сами побежали в бомбоубежище?
– Ух, и язычок у вас, ишь как повернула. Быстренько нашлась, что ответить, – улыбнулся начальник в явном настроении и, поблагодарив меня за срочно отпечатанную справку, тут же отпустил.
Как говорится, необычные случаи обычно повторяются. Я часто носила ему и запечатанные конверты, и открытые документы. У меня о нем осталось самое приятное впечатление. Он нам, секретарям, никогда никаких разносов не учинял.
– Какой все-таки был Абакумов: апостол или тиран СМЕРШа? Ведь вы его часто видели в работе. Каким виделся вам его портрет: внешний вид, черты характера, отношение к подчиненным?
– Красавец – вот мое обобщающее слово, говоря о внешнем виде Виктора Семеновича. Комиссар госбезопасности 2-го ранга был высок, спортивного телосложения. Несмотря на то что его голова находилась на достаточно высоком уровне от пола, ей хватало крови, чтобы питать мозги. Мыслил он глубоко и перспективно. У него всегда были аккуратно зачесанные назад темно-русые волосы. Его открыто смотрящие на собеседника карие глаза, прямоугольное лицо и высокий лоб выдавали решительную, сильную и смелую личность. Характером был крут, но за дело. Но вот, что я заметила: к молодежи, хотя и сам был молодым – за тридцать, относился с заботой, а вот нерадивых начальничков часто распекал за явные ошибки и просчеты. Они иногда в сердцах жаловались на него в секретариате. Но самое главное, о его порядочности говорит тот факт, что, находясь на нарах за решеткой, в следственном изоляторе, он никого не оговорил и свою вину в предательстве полностью отрицал, несмотря на страшные пытки и издевательства.
Недавно я прочла книгу историка Олега Смыслова «Генерал Абакумов», советую почитать. Там есть много подробностей о режиме содержания Абакумова и его поведении на следствии.
В ноябре 1952 года по распоряжению министра госбезопасности Игнатьева заключенного № 15 (Абакумова) поместили в камеру № 77. Его со средневековой жестокостью заковали в кандалы, которые снимали только во время приема пищи. Какое зверство!
Неужели мы, русские, такие? Нет, нет и еще раз нет! Преступники, совершившие преступления, не имеют национальности. А вот допрашивающие таким способом генерала – преступники.
Потом, правда, «смягчили» режим содержания, остальное время суток арестованный сидел в наручниках. Причем в дневное время с руками за спину, а в ночное время – с руками на животе. Многие следователи, что ужасно, – наши коллеги – пытались сломить его, но он не проявил ни малейшей слабости. Абакумов не дал им повода выбить из него нужные Сталину, а потом и Хрущеву показания. Последний его очень боялся, понимая, что всесильный хозяин СМЕРШа много знает, какую кровь и сколько крови этот партийный работник пролил на Украине и в Москве. Угробили Абакумова его завистники и шептуны возле Тела.
И всё же заслуги его были, невозможно отрицать факт успешной работы военной контрразведки во время войны. Я думаю, это мои коллеги той поры из СМЕРШа, руководимые Виктором Семеновичем, в буквальном смысле спасли Красную Армию от развала и паники в самое тяжелое начальное время войны. А ещё, я считаю, это мое личное мнение, нельзя судить человека той сумасшедшей эпохи по меркам сегодняшнего дня, как это недавно делала быстро перекрасившаяся партийно-политическая элита. Чего стоят, например, откровения бывшего заместителя начальника Главного политического управления Советской Армии, генерал-полковника Волкогонова, ставшего сразу же после 1991 года помощником Ельцина. Быстро поменял окрас, лишь бы попасть в новую властную нишу. Но за этот грех ему и ему подобным, наверное, придется отчитываться перед Божьим Судом. Да ну их в ж… этих перевертышей.
Продолжим лучше о Викторе Семеновиче.
Как физически крепкий молодой мужчина он любил спорт. Его главной спортивной страстью был футбол, он опекал нашу ведомственную команду «Динамо». Сотрудники говорили, что ни одного интересного матча он не пропускал, как Брежнев хоккейных баталий.
Причина его падения, скажу по-простому, – элементарная человеческая зависть. И старые кремлевские сидельцы с глубокими корнями в политике, и новые, смотревшие им в рот, не могли простить ему того, что Сталин чисто внешне так близко приблизил Виктора Семеновича к себе и назначил министром госбезопасности СССР. Берия на этот пост все время толкал Меркулова. Они постоянно капали на руководителя МГБ и подкапывались под него.
Есть вина и самого Абакумова, который в последние годы из-за близости к вождю посчитал, что «взял бога за бороду». Он считал по своей простоте и прямолинейности, что у него в жизни есть только два главных понятия – Вождь и его Последователь, а с остальными «последователями» можно не считаться. Вот и получилось, что эти «остальные» легко подставили молодого министра. Летом, кажется в июле 1951 года, он был снят с должности министра госбезопасности и вскоре арестован. Расстреляли его при Хрущеве 19 декабря 1954 года в Ленинграде через один час пятнадцать минут после вынесения приговора. Ему даже не дали возможности обратиться с просьбой о помиловании.
– Я все напишу в Политбюро, – успел сказать Виктор Семенович до того, как пуля попала ему в голову. Так во всяком случае говорят и пишут многие.
Новый вождь, ещё раз подтверждаю, испачканный кровью невинных жертв, особенно на Украине и в Москве, избавлялся от опасных свидетелей, каким был Абакумов. Руководитель грозного и всевидящего СМЕРШа много знал об ошибках и даже преступлениях новых поводырей советских людей.
В это же самое время по указанию Хрущева был арестован и один из руководителей внешней разведки генерал-лейтенант Судоплатов, отсидевший по прихоти нового вождя пятнадцать лет, как говорится, от звонка до звонка. А вина одна единственная, естественно надуманная, – работал при Сталине и Берии. Но разве человек виновен, что родился в такой период?! Судьба слепа, но разит без единого промаха.
– Не Фортуна слепа, а мы зачастую тащимся с закрытыми глазами по дороге жизни.
– И это верно. Мог бы Виктор Семенович и разглядеть пороги на реке событий и перспектив службы. Высота и знание обстановки позволяли.
– Валентина Андреевна, распространялся ли на женщин, сотрудниц СМЕРШа, сталинский режим работы? Имеется в виду с ночными бдениями и большим перерывом на обед.
– Конечно, и в войну, и до самого 1953 года мы работали с 8.00 до 23.00, а то и позже, с перерывом на дневной отдых между 15.00 и 20.00. Много вкалывали и, естественно, уставали, особенно пальцы и мозги. Как тогда говорили мои коллеги-машинистки: «Работают руки – кормит голова».
– При таком режиме не боялись ходить ночью?
– А чего было бояться? Действовал комендантский час. Москва была пуста. Я жила в коммунальной квартире в районе Чистых прудов, в малюсенькой комнатушке. Всегда смело шла домой, была уверена, никто не нападет. А если и встретится хулиган или бандит, – патрули тут же придут на помощь. На всякий случай я носила свисток с шариком. Это не то, что сейчас. Кричи не кричи, все равно тебя ограбят. Люди стали не те. Обеднели душой, здоровую ментальность потеряли. Молодежь стала равнодушна, облученная западной поганью из телеэкранов: кровь, пьянство, наркота, секс и деньги, деньги, деньги… Пустота. А отсюда и порог болевого восприятия в обществе понизился до нуля, как образно говорят, – до уровня плинтуса.
– Как вы оцениваете современные кино– и телефильмы о ваших коллегах периода войны?
– О работе наших ребят во время войны в основном врут фильмы и их создатели… Посмотрела «Штрафбат» и «Смерть шпионам» – передернулось что-то внутри, и захотелось сразу же хорошо вымыть руки и лицо. Сколько в этих картинах неправдоподобия, грязи, напраслины. Несправедливость так и прет из каждого показанного эпизода. Так и хочется спросить: а кто заказывает эти пасквили? За какие деньги? Наверное, бюджетные, – налогоплательщиков. Неужели государственным чиновникам безразлично, какое пойло будет пить молодежь? Так мы скоро и Россию потеряем, как потеряли Советский Союз. У предательства одно лицо и нравы одни. Молодежь надо воспитывать на героизме, а не на мерзости… Увы, в нашем несовершенном мире гораздо легче избавиться от хороших привычек, чем от дурных…
Племянница принесла старые альбомы с затертыми и обломанными на углах черно-белыми фотографиями. Мы подолгу всматривались в просветленные лица людей того поколения. Вот Валя с одноклассниками в школьные годы, потом где-то на улице Москвы. А тут уже Валентина Андреевна в гимнастерке с погонами старшего лейтенанта госбезопасности, орденом и медалями на груди. С разрешения хозяйки мы сфотографировали некоторые снимки и записали несколько монологов на диктофон.
Потом заговорили о приближающейся весне. Сразу же лицо Валентины Андреевны посветлело и потеплело.
– Знаете, мои дорогие, давайте выпьем по три чарки, – предложила она. – Сначала помянем ушедших, потом за здоровье живущих, а третью за процветание Отчизны.
Мы согласились!..
– Выпьем за тех моих друзей по Лубянке, которые в сорок первом ушли на фронт и не вернулись. Они были чистыми людьми, а не жупелами, какими пытаются их бедных и несчастных сегодня изобразить. Молодые, погибшие на войне, – как изъятая из года весна. Служба в военной контрразведке, – это была настоящей и постоянной войной. Я не знаю, знаете ли вы, что средний срок службы оперативника госбезопасности – военного контрразведчика СМЕРШа на фронте составлял около трех месяцев – до выбытия по смерти или ранению.
А что видим сегодня, историю переписывают, все время мажут черной краской, памятники рушат, а ведь их много не бывает, по могилам предков стервецы топчутся, дома, в том числе с исторической значимостью, в столице поджигают ради какой-то «точечной застройки». Не по-христиански, братцы, это все… ох, не по-людски…
Чокнулись рюмками только два раза – за здоровье собравшихся и за Отчизну.
– Моя память держит большой список тех, кого сегодня нет с нами, – пусть земля им будет пухом, – опять она вернулась к теме павших.
Иришка сидела за столом и только внимательно слушала в знаменательный день свою любимую бабушку и пришедших к ней двух седовласых «молодых» ветеранов – ее недавних и последних коллег по службе. Судя по реакции, ей было интересно послушать о зазеркалье далекой жизни, в которой она совсем не ориентировалась.
Потом, когда вновь заговорили о войне и ушедших на фронт молодых оперативниках, девушка встрепенулась и промолвила:
– А Валентина Андреевна в войну и за войну тоже награждалась.
Мы вопросительно взглянули на хозяйку стола.
– Почему мы никогда не видели у вас наград? На День Победы вы крепили на груди только красный бант или гвардейскую ленточку. Понимаем, вам нескромно перечислять все, чем отметила служба на Лубянке. Ну, так и быть, назовите, пожалуйста, хотя бы самые близкие вашему сердцу правительственные награды?
– Я бы все показала, только уже не помню, где положила. А что касается самых дорогих, то это, конечно же, орден Красной Звезды, полученный в тяжелом и трагичном сорок первом году, и медаль «За оборону Москвы», которую мне вручили уже в конце войны. Они мне самые дорогие.
Время пробежало быстро, и когда стали прощаться, Валентина Андреевна смахнула передником набежавшую слезу и промолвила, задыхаясь от волнения:
– Заходите чаще, я вас всегда буду ждать! Мне уже осталось чуть– чуть, поэтому каждый ваш визит – это путешествие не в «терра инкогнита», а в очень знакомую страну под названием Лубянка!
Смотрел я в это время на чуть покрасневшее от наперсточных порций «Столичной» лицо нашей Валентины Андреевны и подумал, каких красивых внешностью и душой лепила «тоталитарная» система. Она их не обкрадывала нравственно, не заставляла по большому торговаться совестью, не прививала иглой индивидуализма холодного равнодушия. И она их не втравливала в жизненную гонку за длинным, часто дурно пахнущим рублем. То тяжелое время их закалило морально и сделало порядочными людьми.
Уверен, такими они останутся на всю отведенную им судьбой жизнь.
Шифровальщица Мария
С Марией Ивановной Диденко автор этих строк знаком с 1974 года по службе в центральном аппарате военной контрразведки КГБ СССР. Это человек удивительной судьбы. Проработав вместе около 15 лет, она ни одним словом не обмолвилась о боевых буднях на фронте. Считалась просто участницей войны, которых в семидесятых годах было еще достаточно на службе в подразделениях военной контрразведки.
И вот встреча четверть века спустя.
Мы сидим с Марией Ивановной в Совете ветеранов Департамента военной контрразведки ФСБ РФ в бывшем здании Особого отдела Московского военного округа на Пречистенке, 7, и мирно беседуем о пережитом. Если честно, меня волновали ее воспоминания о периоде работы в СМЕРШе, о чем она никогда не говорила.
– Мария Ивановна, меня интересует ваша служба в годы войны, в том числе и период СМЕРШа. Время, наверное, было не из легких?
– Вы правы, мне нынче перевалило за девяносто, но даже сегодня чисто физически легче переживать с таким мешком солидных лет за плечами, чем в период военного лихолетья. Хотя и была молодой и сильной. Нахлебалось горя наше поколение. Я была на войне больше в окопах, на маршах, в отступлении и наступлении, чем в кабинетах. Свою жизнь в СМЕРШе я бы скорее назвала походной.
– А как вы попали в органы госбезопасности?
– Жила я до войны в Москве на Сретенке с мамой и сестрой. Окончила восемь классов и решила приблизиться к какой-нибудь конкретной профессии. Хотелось поскорей помочь матери. Поступила в строительный техникум. Сразу же влилась в круговорот активной жизни. Меня избрали секретарем комсомольской организации. Отучившись два курса, по рекомендации райкома комсомола в 1940 году была направлена в органы НКВД. Меня определили в 3-е Управление народного комиссариата Военно-Морского флота СССР.
Назначили на должность помощника оперуполномоченного. Первым моим начальником в органах был комиссар госбезопасности Петр Андреевич Гладков. Осенью 1942 года подразделение переименовали в 9-й отдел Управления особых отделов НКВД СССР.
В 9-м отделе я познакомилась с моей коллегой Антониной Николаевной Смирновой, красивой и статной женщиной. Через некоторое время я заметила, что после отдельных звонков она краснела и отвечала на вероятные вопросы позвонившего ей неизвестного мне человека как-то сбивчиво, невпопад, словно волновалась с ответами. Понижала голос, чтобы я не услышала.
– Тоня, ты чего – вся горишь от стеснения, влюбилась, что ли? – спросила я однажды после такого звонка.
Антонина еще больше покраснела и призналась, что на нее «положил глаз» сам Виктор Семенович Абакумов.
– Ну и что, значит понравилась.
– Стыдно…
Со временем они стали прогуливаться по Кузнецкому мосту, замечали наши сотрудницы. Красивая была пара.
И действительно, со временем наш шеф развелся с первой женой, и второй его супругой стала моя подруга. У них родился сын. В 1951 году после ареста Абакумова задержали и Антонину Николаевну вместе с двухмесячным сыном. Ребенку пришлось организовывать в заключении детское питание: у матери на нервной почве пропало молоко. Рассказывали, что следователям приходилось подкармливать младенца…
– Какая она была?
– Внешне чуть выше среднего роста, лицо слегка продолговатое, русые волосы, глаза серые с голубизной. Кожа лица отливалась аристократической белизной. Одевалась она со вкусом. Помню, любила ходить в голубом кашемировом платье. Девчата, наши сотрудницы, были без ума от этого красивого платья…
Но всё это случится потом после сорок пятого, а пока шла война…
Я стала проситься на фронт.
– Как и когда это произошло?
– Когда на устные мои просьбы кадровики не реагировали, я решилась на авантюру – написала рапорт на имя Виктора Семеновича Абакумова.
– Передали в кадры?
– Нет, я его понесла сама. Понимала, что он решит вопрос положительно, так как не надо забывать, какое время это было – канун Сталинградской битвы. Патриотические порывы приветствовались.
– На какой фронт вас направили и на какую должность?
– Наш эшелон прибыл в город Горький. Там, как потом я выяснила, в четвертый раз формировалась 24-я армия, входившая в состав Донского и Сталинградского фронтов. Командующим армией был генерал Галанин. Потом после сорок третьего года армия получила новое наименование – 4-я гвардейская.
Меня назначили помощником оперуполномоченного с возложением функций секретаря особого отдела одного из соединений армии. Я отвечала за сохранность сейфов с агентурными делами и другими секретными материалами. Вооружена была пистолетом ТТ и автоматом ППШ.
В каждом металлическом ящике находилась бутылка бензина и спички для срочного уничтожения документов в случае непредвиденных обстоятельств. Мне также поручили быть ответственной за охрану вместе с личным составом отделения арестованных предателей, членовредителей и немецких лазутчиков до суда.
– Как вы попали из Горького под Сталинград?
– Дивизии армии погрузили в эшелоны и направили в сторону Сталинграда. Остановился наш состав в степи. Спешились и пешком 36 шли до Калача. Было очень жарко. Многие, в том числе и я, сапогами натерли ноги до крови. Под Калачом попали под такой обстрел, что думала не выберусь живой. Гул, взрывы, дым, стоны раненных, ржанье покалеченных лошадей, обезумевшие лица контуженных и кровавые останки людей – и наших, и немцев на земле и даже на крышах домов и ветвях деревьев. Наших павших военных, к сожалению, было больше. Это все война…
А потом Сталинград, ничего нового вам сказать не могу. Об этой эпопее уже написано столько, что мне неудобно повторяться, кроме того, что на берегу Волге, в этом Сталинградском пекле погиб мой отец Васильев Иван Павлович. Царство ему небесное! Не встретилась с ним, а ведь могла…
– Какие фронтовые пути-дороги вас встретили после Сталинграда?
– Меня направили на трехмесячные курсы шифровальщиков в Москву. Они тогда располагались в этом здании, где мы с вами сегодня находимся. Отучилась тут положенный срок и сразу же была направлена секретарем-шифровальщицей особого отдела НКВД, а после 19 апреля 1943 года – отдела контрразведки СМЕРШ, 3-го гвардейского танкового Котельниковского корпуса 5-й гвардейской танковой армии Ротмистрова. С сослуживцами прошла дорогами Украины, Белоруссии и Прибалтики. Запомнила имя командира нашего корпуса, – генерал-майор Вовченко Иван Антонович.
Помню в Белоруссии, в районе Молодечно, у одной из деревень случилось ЧП. Отдел перемещался на новые позиции. Секретке выделили вездеход-амфибию. Машина мощная, готовая ездить по бездорожью и плавать по воде.
При подъезде к реке Уша «закипел», а потом и загорелся двигатель. Стали тушить пламя, но не тут-то было. Машина вспыхнула факелом.
Взвод охраны стал срочно выгружать сейфы из полюбившегося нам вездехода. Побежала искать помощи. В одном доме веселилась компания. Среди офицеров я увидела знакомого корпусного прокурора. Он был пьян. Все равно я у него попросила помощи – секретные ведь документы, а немцы на том берегу. Он что-то промямлил невразумительное. Тогда с командиром взвода мы решили задержать машину то ли его, то ли какого-то другого офицера и доставили документы в назначенный пункт.
В конце войны была направлена секретарем-шифровальщицей в отдел контрразведки СМЕРШ 29-го танкового корпуса 5-й танковой армии.
Войска корпуса принимали активное участие на Курской дуге. Особенно запомнились бои во встречном сражении под Прохоровкой. Наша пятая армия под руководством Ротмистрова была на острие атак немцев. Как сейчас помню, в середине июля сорок третьего года уперлись лбами две броневые силищи – немецкая и советская. Фашистам не удавалось захватить Прохоровку, прорвать оборону наших войск и выйти на оперативный простор, а нашим войскам никак не удавалось окружить группировку противника.
И вдруг, это случилось 12 июля 1943 года, земля заходила ходуном от артиллерийско-танкового огня с обеих сторон. В единоборстве встретились броневые машины. Они были похожие на громадных черепах, ползущих друг на друга и также неуклюже по-черепашьи переворачивающихся на свои броневые панцири. Горела сталь, как дерево. Сотни костров с густым черным и едким дымом заволокли пространство боя.
– А как действовали военные контрразведчики вашего отдела?
– В наш особый отдел СМЕРШа 29-го танкового корпуса то и дело приезжали с докладами начальству оперативники. Получали инструктажи и тут же отправлялись на поле брани. Я замечала тогда, что все они были в пыли, чумазые, пропитанные пороховыми газами. Они сражались на передовой не только своим специфическим оружием, но и огневым.
– Были ли смертельные случаи со стороны ваших сотрудников?
– А как же, с любого сражения кто-то не возвращался, погибал. В том аду у нас погибли трое.
– А чем вы, Мария Ивановна, были загружены в тот период?
– Работы было много: тут и регистрация секретных документов, и отправка шифровок, и раскодирование входящих шифротелеграмм, и сохранность секретного делопроизводства. Гарантии не было, что мы не попадем в окружение. Но все-таки была уверенность, что после Сталинграда на Курской земле мы выстоим.
– После самой битвы, какое впечатление оказали на вас детали и панорама этого грандиозного сражения?
– Впервые я почувствовала запах горелой стали, пылающей брони. До этого не было такого ощущения. Танки горели, как спички. Теперь после боев они стояли покореженные, перевернутые, с разорванными гусеницами и снесенными башнями и остывшими. Серо-грязные их тела с налетом пыли казали жуткое зрелище. Вокруг валялись в неестественных позах застывшие наши и немецкие воины. Тошнотворный запах от разлагающихся трупов людей и лошадей не давал полной грудью вдохнуть воздух. Поэтому мне казалось, наверное так оно и было, организм испытывает кислородное голодание. За сутки животы падших лошадей от жары раздувались до неимоверных размеров. Потом они лопались сами по себе, обдавая округу зловонием, если кто-либо из солдат не протыкал эти огромные пузыри штыком.
Не забыть мне Курской битвы никогда…
– А дальше, на каких баталиях вам пришлось побывать?
– Наша 5-я танковая армия и ее 29-й танковый корпус участвовали в Белгородско-Харьковской стратегической операции, вели бои по расширению плацдарма на реке Днепр юго-восточнее города Кременчуг, сражались в Корсунь-Шевченковской наступательной операции. Потом были Белоруссия, Литва и Восточная Пруссия.
Многие эпизоды забылись, сколько воды утекло!
В Белоруссии видела, как пострадало местное население от немцев. Одни печные трубы стояли по хуторам, деревням и селам. Домов нет, стен нет, а печи курятся вовсю. Возле них крутятся бабы да копошатся детки.
Видела, как из леса привели к нам в отдел те же бабы с вилами наперевес «пленного» полицая – местного предателя, прятавшегося в лесу от народного гнева. Привели поколотого, но самосуда не дали мы им осуществить. Судили на месте военно-полевым судом – шлепнули. А в другом районе видела аналогичную картину. Того по приговору правого и скоротечного суда вздёрнули – повесили. Это всё лики войны.
Помнится на границе Белоруссии и Литвы наткнулись наши оперативники на логово «лесных братьев». Жестокие были националисты. Много нарубили «красной капусты» – так они называли свои жертвы из числа наших военнослужащих, советского и партийного актива, евреев. Привели их тоже в отдел. Разные и они были. Одни переживали. Просили пощадить, другие смотрели волками на нас.
Подключили следователя. Нашлось десятка два свидетелей. Наиболее кровожадных предали суду, а молодежь отпустили после профилактических бесед.
В Прибалтике наши оперативники постоянно участвовали в облавах против хорошо вооруженных лесных «литовских полицаев», ведущих по существу партизанскую борьбу. Особой страницей в деятельности литовской полиции являлось участие в холокосте – уничтожении еврейского населения.
– Мария Ивановна, я недавно прочитал в одной из газет, что в годы Второй мировой войны на территории Литвы было уничтожено почти девяносто четыре процента литовских евреев. Правдоподобна ли эта цифра?
– Вполне. Причем уничтожение евреев литовские вооруженные формирования нередко осуществляли не дожидаясь приказа немецкого военного командования с целью первичного грабежа. Жертв тщательно обыскивали, забирали драгоценности, потом раздевали и уже нагими вели на расстрел. Местом массовых казней евреев гитлеровцами и их литовскими пособниками были форты Каунаса, а также специально созданный для этих целей лагерь в местечке Поныри. Именно в этом лагере только за один день в апреле 1943 года было уничтожено два эшелона советских граждан в количестве более пяти тысяч человек. Я эту цифру хорошо запомнила, так как готовила и отправляла в ОКР СМЕРШ армии шифровку год спустя после этой трагедии.
В Литве было очень много уклонистов, когда на призывные пункты военных комиссариатов многие просто не приходили.
В Восточной Пруссии сотрудники СМЕРШа нашего корпуса встречались с дикими случаями ведения партизанской войны недобитыми нацистскими солдатами и офицерами спецслужб и вермахта, сколоченными в диверсионно-террористические отряды под названием «вервольф».
Видела их волчьи, колючие взгляды. Вначале не хотели отвечать на задаваемые вопросы. Потом они сдавались на милость победителей и отправлялись в плен.
В конце войны я была контужена, слава богу, не зацепила разорвавшаяся неприятельская бомба осколком.
Отлежала в госпитале и снова на войну..
– А после войны?
– А после войны направили служить в Особый отдел МГБ СССР Московского округа ПВО, где я проработала несколько лет. Помню треклятый 1951 год, когда арестовали нашего шефа Виктора Семеновича Абакумова, а затем и ее супругу Антонину Николаевну Смирнову с малюткой-сыном, о чем я уже говорила вам раньше.
Потом предложили работу в центральном аппарате 3-го Главного управления КГБ СССР, где и прослужила я в 10-м отделе до пенсии.
О прожитом и пережитом не сожалею, так судьба мне напророчила. Пока больше нахожусь в вертикальном положении.
– Значит, долгая жизнь вам завещана.
– Дай бог!..
По следам активных операций
Воспоминания Анны Кузьминичной Зиберовой автору не раз доводилось слышать, когда она выступала перед разными аудиториями, в том числе перед молодыми сотрудниками, какими мы были в 70-80-е годы, и ветеранами, ставшими в новом тысячелетии.
Ей было что вспомнить, потому что она служила на одном из острейших участков оперативной деятельности, связанном с установкой и наружным наблюдением. Это такие, как Анна Кузьминична, приносили оперативникам материалы, после которых можно было уверенно ставить точку в главной версии – перед ними враг, и более целеустремленно продолжать вести дела по проверке и разработке лиц, попавших в поле зрения органов госбезопасности.
Некоторое время назад раздался телефонный звонок.
– Это Анатолий Степанович?
– Да!
– Здравствуйте, дорогой коллега. Вас беспокоит Анна Кузьминична Зиберова. Прослышала, что вы написали книгу об Абакумове. Это правда?
– Да, Анна Кузьминична, она уже вышла.
– Я хотела бы получить её от вас.
– Это не проблема…
Через несколько дней, после передачи ветерану СМЕРШа книги «Абакумов. Жизнь, СМЕРШ и смерть…», Зиберова снова позвонила автору и сообщила, что с удовольствием прочла повествование о своем начальнике, которого уважала и уважает до сих пор.
– А я вам передала свою книгу «Записки сотрудницы СМЕРШа». Получите ее в Совете ветеранов. По прочтению я бы хотела услышать от вас отзыв…
Действительно, в Совете ветеранов мне передали эту книгу. Титул был исписан прямым каллиграфическим, хорошо разбираемым почерком.
В верхней части она привела слова народного поэта Кабардино-балкарии Кайсына Кулиева:
Мир и радость вам, живущие,
Не от ваших ли забот жизнь идет,
Земля цветет.
Существует в мире сущее.
Мир и радость вам, живущие!
А внизу написала:
«Уважаемому Терещенко Анатолию Степановичу на добрую память о моей боевой молодости, о службе в военной контрразведке СМЕРШ и дальнейшей работе, которой посвятила всю свою жизнь.
Желаю вас здоровья, долголетия и творческих успехов.
С глубоким уважением, А.Зиберова 14 октября 2011 г.»
Конечно, автор был польщен таким вниманием мадонны СМЕРШа. Он с удовольствием прочел её мемуарную книгу, которая выгодно отличалась от других произведений подобного жанра прежде всего искренностью и честностью. Она показалась по– настоящему интересной и написанной человеком, хорошо владеющим литературным языком, а потому и золотым пером. Ещё бы так не писать – автор закончила в 1942 году филологический факультет Московского городского педагогического института им. Потемкина, соединившегося в последующем с пединститутом им. Ленина.
О детских годах она говорила с придыханием. Видно тяжело было вспоминать то тяжелое время.
– Перед поступлением на учебу в 1929 году повела мама меня в школу, чтобы записать в первый класс. Директор принял нас, побеседовал с нами и предупредил, что учителя будут навещать семьи, и если увидят иконы в квартире, ждите, мол, неприятностей. А у нас в красном углу висело и стояло на киоте несколько красивых образов. На семейном совете отец порекомендовал их снять, подальше от греха. Пришлось нам с матерью их снять и отнести в церковь. Иконы были очень дорогие и красивые, доставшиеся по наследству от прабабушки.
В начале 1929 года началось массовое закрытие церквей. Помещения бывших храмов использовались под склады, овощехранилища, квартиры, клубы, а монастыри, поскольку они были окружены высокими стенами, – обычно под тюрьмы и колонии. Началось разрушение храмов, памятников старины. В 1929 году на Рогожской заставе закрыли церковь Рождества Христова, в ней сделали общепитовскую столовую.
В 1930 году закрыли Симонов монастырь. В 1931 году взорвали храм Христа Спасителя. Обратите внимание: на станции метро «Новокузнецкая» стены облицованы светлым мрамором, полы – разноцветным гранитом, по центру на металлических подставках установлены светильники, сидения мраморные. Мало кто знает, что все это было вывезено из храма Христа Спасителя.
Вообще, в двадцатые годы, когда утвердилась пролетарская власть, «по просьбе трудящихся» сломали свыше четырех сот храмов – половину всех, что насчитывалось в Москве. Это было неприятное, холодное духовно время…
Судя по её выступлениям перед аудиторией, она прекрасно владеет и ораторским искусством. Метод убеждения ей привила служба установщицы.
Слушая её, я всякий раз задавался вопросом, как могло случиться, что в этой хрупкой, небольшого росточка девушке, судя по фотографиям, появилось в душе столько решительности, смелости, выдержки и силы воли, чтобы выдержать суровую службу в органах СМЕРШа во время войны.
– Как вы попали в органы госбезопасности?
– После окончания института меня распределили в Калининский областной отдел народного образования преподавателем русского языка и литературы средней школы, а муж мой – Харитонов Анатолий Иванович был летчиком, служил на подмосковном аэродроме «Мячниково». Он стал тогда добиваться, чтобы меня оставили в Москве или направили в часть, в которой он проходил службу.
Наркомат высшего образования на это не давал согласия, тогда друг мужа – полковник Н.А. Мартынов, старший следователь по особо важным делам, работавший в Управлении, которое возглавлял В.С. Абакумов, рекомендовал меня на работу в НКВД СССР. Вскоре я была приглашена на беседу к В.С. Абакумову, после которой 15 ноября 1942 года и была зачислена в 10-й отдел Управления особых отделов НКВД СССР…
– А как вы попали в установщицы?
– 20 ноября 1942 года помощник начальника отделения Иван Федорович Зернов привел меня на конспиративную квартиру на улице 25-го Октября. В отделе было два отделения: «наружка» и «установка». Я была зачислена в «установку», где и проработала до 1952 года. Кроме этих двух отделений имелась группа обыска и ареста. В ней было двое мужчин – высокие, плотные, здоровые.
Мне объяснили, чем занимается контрразведка, какие задачи стоят перед ней. С первых дней войны контрразведчики вели беспощадную борьбу со шпионами, предателями, диверсантами, дезертирами и всякого рода паникерами и дезорганизаторами.
Противник активно использовал бывших военнослужащих Красной Армии, которые под видом побега из плена направлялись для внедрения в наши боевые подразделения. Эти агенты помимо всего имели задания по ведению пораженческой агитации, распространению провокационных слухов, склонению военнослужащих к переходу на сторону врага и сдаче в плен.
Усвоив основные задачи, я стала привыкать к распорядку отдела. Нам внушали, что каждый сотрудник должен знать только то, что ему требовалось по работе. Конспирация была во всем. Мне дали псевдоним «Хаценко» – созвучно с фамилией Харитонова, которую я тогда носила. Все донесения подписывала этим псевдонимом. Выдали оружие – маленький пистолет, не помню какой системы. Он всегда лежал в моей сумочке и был такой тяжелый, что прорвал дно нескольких сумок. Вместе с оружием лежала записная книжечка, где я зашифрованно записывала задания, делала небольшие наброски о каждом проверенном объекте. В целях конспирации нам давали документы, зашифровывающие нас и нашу ведомственную принадлежность.
– Вы имеете в виду документы прикрытия?
– Ну, да!
– Какая тогда у вас была «крыша?»
– Главным из документов прикрытия являлось удостоверение уголовного розыска, которое выдали всем сотрудникам «установки» и наружного наблюдения. У меня также имелись удостоверения Наркомата среднего образования и работника почты и связи, а иногда срочно выписывали то, что непосредственно требовалось для выполнения конкретного задания.
– Естественно, работы было много. Из чего она состояла?
– Режим труда у нас сложился очень суровый, выходных и праздников не было, дисциплина очень строгая. Начальник всякий раз предупреждал всех: заболеешь, то хоть на корточках, но доберись до телефона и сообщи дежурному, что с тобой случилось, где ты находишься, нужна ли какая помощь?
Но мы в то время были молодые, весь день и в любую погоду на улице, поэтому почти никто из нас не болел. Работали напряженно с утра до вечера, не жалея себя. Утром получали задание и расходились по всей Москве. Обеденный перерыв с 17.00 до 20.00. К восьми вечера возвращались на «конспиративку», отчитывались, что сделали за день. Работали до часа ночи. Начальники оставались до пяти утра, пока работали наши руководители, а их «задерживали» ночные бдения И.В. Сталина.
Отдел располагался на конспиративной квартире, а начальник, его заместитель и два секретаря работали в доме два на площади Дзержинского.
– Как было воспринято образование СМЕРШа?
– С энтузиазмом и сразу. 19 апреля 1943 года, как известно, наше Управление особых отделов НКВД СССР было преобразовано в ГУКР СМЕРШ НКО СССР. Теперь мы подчинялись наркомату обороны. А наркомом был сам Сталин. Представляете, какой авторитет у нас появился, ну и ответственность в связи с этим повышалась.
Это было тяжелое время – середина затяжной войны. После поражения под Москвой и Сталинградских потерь гитлеровские спецслужбы усилили заброску агентов, диверсантов и террористов в прифронтовые полосы и в тыловые районы страны, в том числе и в Москву…
– Вы трудились на ответственном участке, можно сказать, передовой оперативной работы, связанной с установкой и наружным наблюдением за подозреваемыми лицами в преступлениях, – проверяемыми и разрабатываемыми. Не могли ли вы вспомнить и рассказать об интересных эпизодах в этой работе.
– Вот один из них.
Нашей службе сообщили, что необходимо установить личность некого полковника, прибывшего с фронта и остановившегося якобы в своей квартире. Его семья находилась еще в эвакуации. Офицера серьезно подозревали в принадлежности к вражеской агентуре.
Радиоперехват получил объективные данные о том, что объект должен «…вернуться назад через линию фронта». «Вернуться» мог только агент спецслужб противника. В связи с этим нашей оперативной группе была поставлена задача – перехватить его на квартире. Группа срочно выехала по адресу.
Квартира находилась на верхнем этаже, уже запамятовала, на каком. Лифт не работал, так как электричество было отключено. Поднялась наверх. Постучала в дверь – никто не открывает. Тогда я повернулась к двери спиной и стала бить ногами. Неожиданно дверь распахнулась и я, потеряв равновесие, стала падать в сторону прихожей. Сразу же почувствовала, что меня схватили за воротник чьи-то сильные руки и поволокли по полу. Неизвестный меня втащил в какую-то комнатку и закрыл на замок. Приглядевшись, я поняла, что меня «пленили» в туалете…
Прошло несколько минут, и я услышала, что кто-то бегает по квартире. Поняла по голосам – свои, оперативники! Обрадовалась. Первый из ворвавшихся в квартиру через черный ход коллег схватил этого полковника. Открыли и основную дверь. И тут «влетает» начальник нашего отдела Збраилов и первый вопрос задержанному:
– Где девушка?
– Если бы знал, что она ваша, убил бы, – ответил неприятный, плюгавенький человек. Его вынесли на руках из квартиры, посадили в машину и увезли на Лубянку.
Там с ним должны были работать оперативники…
Война!!!
Её недаром называют травматической эпидемией, жатвой которой являются миллионы невинных граждан, вброшенных в пекло волей, как правило, не военных, а политиков. Лучшие умы человечества предупреждали о пагубных последствиях войн словами, что нет ни одного народа, который обогатился бы вследствие войны, что старики объявляют войну, а умирать идут молодые, что, если бы исход войны можно было предвидеть, прекратились бы всякие войны. Но этого прозрения природой, увы, человеку не дано, так как все войны состоят из цепи непредусмотренных событий, о чем когда-то говорил Наполеон.
Жизнь любого человека неповторима и хрупка. Она собирается каждый день из фрагментов определенных подробностей в удивительную форму, которая при повороте, как в калейдоскопе, разрушается. Этот поворот делают события, впрессованные в конкретное время. Трафаретных повторов в жизни не бывает. Не время проходит, а мы проходим через время непредусмотренных событий, которое не имеет в планетарном масштабе ни начала, ни конца.
Не обошли «непредусмотренные события» и близких Анны Кузьминичны. Война забрала сначала мужа – военного летчика Анатолия Харитонова, брата Алексея Овсянникова, двух братьев супруга, а под конец военного лихолетья и отца.
Говорят, фронтовики обращаются к войне, как к одушевленному предмету, предвестнику и последователю беды. Даже некоторые песни об этом: военной поры – «Ах, война, война, война, что же ты наделала…» или ее послевоенного перепева Булата Окуджавы: «Ах, война, что ж ты сделала, подлая…»
– Бытует мнение, что хозяин СМЕРШа Виктор Семенович Абакумов принимал личное участие в ходе проведения острых оперативных мероприятий в Москве? Та ли это? И был ли такой случай в вашей практике?
– Конечно, это произошло летом 1943 года с небольшим курьезом.
Наша радио-контрразведка запеленговала рацию, работавшую в доме на Рождественке. Установила точно дом. Мне было приказано выяснить, в какой именно квартире и кто в ней работает. Тщательно проверила весь дом, получила сведения, что в одной из квартир остановился офицер, приехавший на несколько дней с фронта в командировку. Остановился у своей двоюродной сестры, которая работала на заводе и часто оставалась там по несколько дней. Соседи были в эвакуации, и приехавший офицер практически был один в квартире. Было установлено, что он свободно ходит по Москве. Отметился в военкомате. Получает там сухой паек, то есть ведет себя как обычный командировочный.
Руководство приказало установить за ним наружное наблюдение. Во время слежки проверили документы – всё в порядке. И вдруг радиоперехват снова нас потревожил сообщением, что объект передает по рации, что в такой-то день и час он выйдет из дома и в таком-то месте будет переходить линию фронта.
Вы представляете, получить такое сообщение, – естественно, сотрудники отдела на ушах. Мне было поручено находиться в подъезде и, увидев, что офицер выходит из квартиры, махнуть белым платком повыше того этажа. Кстати, стекло из форточки наши сотрудники заранее выставили.
Прибыла я рано, вошла в подъезд и вдруг к своему ужасу вижу, что этот офицер уже спускается вниз. Увидев меня, остановился, пропустил, и боковым зрением я замечаю, что он смотрит мне вслед. Прохожу один этаж, второй, третий – он все стоит! Дошла до последнего этажа. Стучу в квартиру.
– Кто это? – спрашивает за дверью старческий голос.
Называю первое имя, пришедшее мне на ум. Дверь любезно открывается.
Захожу и прошу стакан воды. Когда старушка пошла за водой, быстренько выскакиваю обратно и, сняв туфли, спускаюсь к окну. Выдавливаю стекло из форточки, так как я была на другом этаже, порезав при этом руку, и машу окровавленным платочком. Увидев из окна, что к подъезду пошли парами (парень и девушка) наши сотрудники, я села на ступеньку лестницы и от перенесенного волнения или, как сегодня говорят, стресса заплакала.
Позже мне стало известно, что после моего красно-белого сигнала к объекту быстро подошли два наших сотрудника, заломили руки за спину и втолкнули предателя в подъехавшую машину. Сделано всё было молниеносно, так что прохожие не успели даже сообразить, что же произошло.
Шеф СМЕРШа Абакумов и наш начальник отдела Збраилов стояли около Архитектурного института – на углу Рождественки и Кузнецкого моста. Абакумов направился вслед за машиной на Лубянку, а Збраилов подошел к нам, похвалил за четкую работу. Старший группы «наружки» поинтересовался у Збраилова, кто стоял рядом с ним. Когда услышал, что Абакумов, растерялся, заволновался. Оказалось, он не узнал шефа СМЕРШа и гаркнул на него из-за того, что тот все время интересовался, как идут дела,? А он послал его на три заборно-стенные буквы.
– Ой, что теперь мне будет? – загоревал он.
Збраилов засмеялся и ответил, что ничего не будет, так как Виктор Семенович и сам сильно нервничал, а потому такие «детали» не замечаются, когда достигается победа. Абакумов и Збраилов часто присутствовали при задержании особо опасных преступников.
– Ну и были какие-то последствия за ругань вашему сотруднику?
– Естественно, никаких. Для оперативника Абакумова это были всего лишь издержки сложного чекистского производства.
И действительно это так.
Мне как оперативнику такие факты известны, когда нервы пытались вывести из терпения идущего по следу преступника, но холодный ум приказывал ему: держись! Помню, на одного из больших начальников, неожиданно приехавшему ради праздного интереса в район наблюдения за объектом разработки, мой подчиненный, не узнав его, «вежливо» шепнул:
– Какого х… уставился, а ну-ка слинял отсюда.
Говорят, разбирался этот проступок на служебном, а потом и партийном собрании. Как видит читатель, Абакумов до этого срама не опустился.
– Анна Кузьминична, а были ли курьезные случаи в вашей многолетней практике при установках личностей?
– В 1943 году стал создаваться «ядерный проект». Занимался им институт, который тогда именовался «лабораторией № 2 Академии наук СССР. Он находился на территории Щукинского военного городка. Ныне это институт им. Курчатова. Вскоре там был установлен атомный реактор. Многие из жителей городка стали устраиваться туда на работу, и я каждый день здесь бывала, делала «установки» на желающих работать на этом объекте. Одна из женщин, к которой я пришла побеседовать, она работала горничной в гостинице на территории военного городка, заподозрила меня… в шпионаже.
Стала расспрашивать, как меня найти, если она еще что-то о ком– то вспомнит. Я ей рассказала и обещала прийти на следующий день. После моего ухода «бдительная советская гражданка» побежала в уголовный розыск местного отделения милиции, поведала о нашем разговоре, и там сказали, чтобы она сразу же сообщила о моем появлении. А я, возвратившись в отдел и рассказав о беседе с этой женщиной, решила вновь к ней зайти, чтобы закрепить наше знакомство, так как получила от нее нужную информацию о многих интересных нам ее соседях по дому.
На следующий день я позвонила ей в дверь квартиры, и она, увидев меня, растерялась:
– Это вы?
Я засмеялась и говорю, что обещала же зайти. Но тут к ней пришла соседка по квартире, осталась в комнате со мной, а та стала кому-то звонить по телефону. Я хорошо видела это, так как аппарат стоял в коридоре. Быстро переговорив, женщина вернулась в комнату и стала рассказывать, что она вчера разыскивала меня в комендатуре военного городка, расспрашивала всех обо мне, но по ее описанию никто такую не знал и не видел. Оказывается, она описала меня девочкой лет семнадцати. И потому, конечно, работники комендатуры меня не признали.
Сидим, беседуем…
Вдруг раздается звонок, входит начальник местного уголовного розыска с двумя милиционерами. Проверили документы, и повели меня в отделение милиции, которое находилось на территории городка. Ведут «преступницу», а многие жители городка меня знали, стали здороваться. Удивило это «сыскаря».
Начальник угрозыска, майор по званию, спрашивает:
– Кто же ты есть на самом деле?
Молчу.
Привели меня к начальнику отделения милиции, он задает мне тот же вопрос. Ему я ответила, что сотрудник МУРа. Несколько часов продержали меня с командами: «входите», «выходите», «подумайте»…
Мое муровское удостоверение начальник отделения милиции держит у себя, слышу, кому-то звонит, что-то спрашивает, ему отвечают, а он повторяет:
– Нет-нет-нет.
В конце концов я попросила разрешить мне позвонить. Только набрала телефон Збраилова, как начальник отделения милиции вырвал у меня трубку и услышал:
– Збраилов слушает!
– Леонид Максимович! Так это твоя девушка у меня сидит?
– Мы уже несколько часов разыскиваем ее по Москве! – отвечает Леонид Максимович.
Он тут же приехал за мной. И выяснилось, что МУР, выдавая нам удостоверения, не поставил в нем какой-то одной точки. Пришлось Збраилову самому туда ехать и разбираться, после чего нам поставили недостающий знак. Начальник отделения расхвалил меня Збраилову, сказав, что я стойко держалась.
– Мне бы, таких! – закончил он.
– Читая и перечитывая воспоминания ветеранов военной контрразведки периода войны, приходится удивляться их честности, целеустремленности и скромности. Нет никакого «яканья». Эпизоды, в том числе интересные, даются авторами, как бы со стороны на них смотревших.
– Что вы можете сказать о своих сослуживцах по СМЕРШу?
– Коллектив нашего отдела был очень дружный, дисциплинированный, трудолюбивый. Состоял из простых, порядочных и инициативных людей. Настоящие патриоты своей Родины, патриоты самой высокой пробы, настроенные как можно больше принести пользы Отчизне в борьбе с агентурой противника. У нас в отделе находились опытные кадры, способные заметить то, на что другой человек не обратил бы внимания. А ведь целое лепится из частностей. Этот закон собирания улик соблюдался нами для помощи в работе оперативникам, аналитикам и руководству СМЕРШа.
– Это правда, что в конце войны вы принимали участие по выявлению связей изменника Родины Власова?
– Да! Когда арестовали предателя генерала Власова, в его штабных материалах нашли большую групповую фотокарточку – он среди приближенных.
Мне поручили разыскать аккордеониста, который всегда его сопровождал, считался чуть ли не правой рукой Власова. Было известно только то, что он аккордеонист и проживает в Москве в районе Таганки.
Я за несколько дней обошла все улицы и переулки на Таганке, а разыскала объект оперативного интереса в конце Малой Коммунистической улицы. Он проживал в небольшом частном одноэтажном доме. Расспрашивала осторожно, чтобы не спугнуть о нем, во всех домах, находившихся поблизости.
Оказалось, что всем он рассказывал о себе одно и то же: в Красную Армию был призван в начале войны, сражался с фашистами на фронтах. Затем жена получила из войсковой части уведомление, что он пропал без вести. Но в конце войны неожиданно вернулся домой. По его рассказам, он попал в плен к немцам, где ему выбили все зубы. Когда Красная Армия освободила его из фашистской неволи, он вместе с воинскими частями дошел до Берлина, вставил там золотые зубы, приобрел дорогой перламутровый аккордеон и по болезни был демобилизован. Вернулся в Москву, привез трофейные подарки для жены и всех родных.
Нужно сказать, на аккордеоне он играл блестяще, был настоящим виртуозом. Его часто приглашали на свадьбы, в клубы, на танцплощадки. Физически это был рослый и крепкий мужчина. Аккордеон в его больших руках казался игрушечным. Однажды я вижу, что собрался народ, танцуют под аккордеон. Договорилась с ним, чтобы он сыграл «на свадьбе моей сестры».
От него же я узнала, что вечером он будет дома. Предупредила его, что приду к нему домой и принесу деньги. Он сразу же согласился – все же деньги! В тот же вечер группой захвата власовец был арестован…
В середине 1952 года после очередной реорганизации органов госбезопасности Зиберова была направлена для дальнейшей службы в Особый отдел Московского района ПВО, который с сентября 1954 года стал называться Московским округом ПВО, где и завершила свою чекистскую практику.
Говоря о пережитом, она подчеркивала, что совсем не сожалеет о своем пройденном пути, потому что он был светлым.
Она смело и откровенно говорила о репрессиях, о войне, о Сталине, о своих руководителях и вообще о политиках и политике.
Анна Кузьминична призналась:
«Я не могу даже сказать, почему мы так любили Сталина. Но у меня так было: если увижу во сне Сталина или Збраилова (начальника отдела – Авт.), то обязательно случится что-нибудь хорошее: или повышение по службе, или премия, или в семье что-то приятное. Мы знали, что Сталин никогда не был стяжателем, набивателем своих карманов.
Правильно говорят, что политика – грязное дело. Но почему во всех злодеяниях, репрессиях до сих пор обвиняют только Сталина? В этом виновата и вся система, и люди, которые находились вокруг него, в первую очередь ближайшее окружение. Тот же Хрущев, кстати. Так что дело не только в правителе, надо создать такую систему, которая будет работать вне зависимости от того, кто у власти. А у нас принято боготворить первое лицо, зато, когда оно сходит с «престола», тут же выясняется, что это было ничтожество. Словно раньше никто этого не замечал. Странная система!
У Сталина были реальные заслуги перед народом. В период Великой Отечественной войны он начал воссоздавать империю, исправлял прежние ошибки: вернул офицерские погоны и звания, содействовал подъему патриотизма, проявлял благосклонность к Православной церкви…
Кстати, когда мы в институте изучали произведения Ленина и Сталина, то говорили: «В сочинениях Ленина не сразу разберешься, а Сталин пишет просто, его легко читать…
В день похорон И.В.Сталина патриарх всея Руси Алексий I провел панихиду в патриаршем соборе. Он говорил:
«Как человек гениальный, он в каждом деле открывал то, что было невидимо и недоступно для обыкновенного ума…
Его имя как поборника мира во всем мире и его славные деяния будут жить века…
Память о нем для нас незабвенна, и наша православная церковь, оплакивая его уход, провожает его в последний путь, «в путь всея Земли», горячей молитвой…
Мы молились о нем, когда пришла весть о его тяжкой болезни. И теперь, когда его не стало, мы молимся о мире его бессмертной души…
Нашему возлюбленному и незабвенному Иосифу Виссарионовичу мы молитвенно, с глубокой, горячей любовью возглашаем вечную память.
В день смерти Сталина заказал панихиду по отцу и его сын Василий».
В этих словах умудренной долгой жизненной дорогой женщины ловится та искренность вперемешку с немалым мужеством, тем более в настоящее время, как думает большинство нашего народа, хоть и говорится, что откровенность – вовсе не доверчивость, а только дурная привычка размышлять вслух. Но по-другому она сказать не смогла, потому что верила в правильность своей выстроенной жизни и выбранного пути. А пережитое всегда остается с человеком.
Время, заметила мадонна СМЕРШа, отсеивает второстепенное и мелкое, а главное видится еще острее. Близких людей не так много, но тех, кого я люблю и уважаю, немало, и это в радость. Возможно, были когда-то обиды, но все забылось, и в памяти остается только хорошее. В жизни каждый отвечает за себя, и судить других мы не имеем права. Если же я могу кому-то помочь, то в этом вижу смысл своего существования.
Из-за секретности участниками Великой Отечественной войны нас признали только в 1992 году на основании соответствующих директив начальника Генштаба и приказа министра безопасности. Удостоверение участника войны я получила 15 октября 1993 года – после 48-й??? годовщины Победы.
Это наше российское разгильдяйство.
Даже сейчас я рассказываю о той своей работе с упоением.
Я была влюблена в нее и вообще уверена, что военные контрразведчики – и наши смершевцы, и те, с кем я служила в Особом отделе Московского округа ПВО, и сегодняшние сотрудники Департамента военной контрразведки ФСБ России, – это самые лучшие, самые порядочные люди!
В этих словах объективной самооценки ловится человеческая благодарность за правильно прожитую жизнь Человека, который полностью отдавался учебе, работе, службе и семье – всецело!
Только из таких людей рождаются патриоты, которых сегодня либералы забрызгивают дерьмом. Это они из тех, кто на жизнь стараются поставить поменьше, а выиграть побольше, а потом ещё говорят, что такая жизнь их обманула.
Человек, как отмечал Достоевский, всю жизнь не живет, а сочиняет себя, самосочиняется. То есть делает, лепит из себя личность.
Думается, капитан госбезопасности в отставке, сотрудница легендарного СМЕРШа сочинила прекрасную жизненную повесть о себе и своих коллегах. На такое способны были только мадонны СМЕРШа!
С фронта в СМЕРШ
Судьба Евгении Яковлевны Костиной интересна многообразием служебных функций в период войны. Отучившись девять классов в средней школе, она решила поступать в учительский институт. И поступила, удачно сдав все экзамены. Училась легко и с интересом, потому что педагогика нравилась. Вообще она любила сам процесс общения с людьми, убеждая всякий раз себя, что без многого может обходиться человек, но только не без человека.
Люди одиноки, – считала она, – потому что вместо мостов они строят стены.
Женя считала, что процесс общения – это наука, в ходе которой обретается важнейший навык, которому стоит обучиться каждому человеку, независимо от того, где он и кем работает. Это процесс установления и развития контактов, рожденных потребностями совместной деятельности, включающий в себя обмен информацией, обладающий взаимным восприятием и попытками влиять друг на друга. Гуманитарные науки постигала уверенно, потому что они были ее любимыми предметами.
Эти знания пригодились ей во время многих должностных перемещений на фронте: от медсестры на Сталинградском фронте до начальника штаба полевого госпиталя под Прагой в составе войск 1-го и 4-го Украинских фронтов.
Трудилась в обществе культурных связей за границей, а по линии комсомола направлялась на работу в общество Красного Креста.
Через неделю после войны, действуя с войсками 4-го Украинского фронта её, как грамотную и знающую пишущую машинку, кадровые работники госбезопасности определили в качестве секретаря-машинистки, а потом и делопроизводителя отдела контрразведки СМЕРШ НКО СССР 3-го армейского корпуса 38-ой армии.
– Вы были в Сталинградском пекле. Какое впечатление вынесли с этой эпохальной битвы? Ведь вы как никто другой были «приземлены», наверное, не один километр проползли за ранеными?
– Да, локтями работала часто. Земля Сталинграда была изрыта воронками и траншеями – оспинами войны. Как медицинский работник я видела разливанное море главного напитка войны – крови. Душераздирающие стоны раненых солдат и офицеров, жалобное ржание подбитых лошадей, тлетворные запахи горелого мяса и разлагающихся трупов. А еще сплошная канонада, состоящая из автоматно-винтовочной стрельбы, орудийных раскатов и разрывов авиационных бомб и мин. И в этом дымовом аду приходилось искать и вытаскивать на плечах наших раненых.
Многим наши санинструкторы, санитарки, медсестры и врачи спасли жизни, немало вернули в армейский строй. Не раз видела на гимнастерках у некоторых наших солдат и офицеров желтые и красные нашивки – знаки легких и тяжелых ранений. Разве это не заслуга медперсонала? Конечно, это результаты нашей работы и заботы. И знаете, такая гордость возникала за свою нужную на войне работу и специальность.
Зимой Волга во многих местах не могла замерзнуть. Несмотря на сильные морозы, лед постоянно кололи взрывы снарядов, бомб и мин. Когда зимой сорок второго было жутко от той брони, которая перла на защитников Сталинграда, нас молодых часто успокаивали, особенно старики-раненые словами: не взять супостату города на Волге, потому что отступать россиянам некуда. Наша пружина сдавлена до предела. Сил сдерживать ее долго у неприятеля уже не будет.
Эти «деды» говорили с такой убедительностью, так проникновенно, что мы им поверили, да так, что уж болезненные сомнения больше не тревожили нас. И правда, наши воины не сдали Сталинграда, окружили 6-ю полевую армию генерал-фельдмаршала Паулюса и уничтожили тех, кто продолжал сопротивляться. Остальные капитулировали вместе с командующим. Я видела колонны этих битых вояк, бредущих практически без конвоя, – зима, бежать некуда и опасно.
– А после Сталинграда, по каким путям-дорогам пришлось вам пройти?
– Потом вместе с войсками шла на Запад. Как говорится: «бои, бои, сегодня, завтра, снова…»
В районе Станислава, сейчас это Ивано-Франковск, что на Украине, возглавила штаб эвакопункта 38-й армии.
Помогали организаторские способности и знания, почерпнутые в учительском институте.
– А как вы попали в СМЕРШ, который практически заканчивал свое существование?
– Это отдельная тема. Была и секретарем отдела контрразведки СМЕРШ 3-го армейского корпуса 4-го Украинского фронта. В Чехословакии 15 мая 1945 года даже назначили старшим оперуполномоченным. Видела пленных власовцев, которые пытались реабилитироваться участием в освобождении Праги, в которой вспыхнуло восстание против гитлеровской оккупации. Но наше руководство не приняло этой помощи, а вскоре был задержан и руководитель РОА генерал-предатель Власов, хотя сегодня его пытаются некоторые головотяпы оправдать, мол, под трехколерным знаменем воевал. Нет, он воевал под знаменами с паучьей свастикой – нацистскими штандартами. А наш, теперешний, флаг только позорил, убивая соотечественников.
Там, в Чехословакии, для меня и закончилась война, хотя в западных районах Украины ещё продолжалась война после войны. Бандеровские банды опустошали села, мстили за свое поражение мирному населению и советским воинам, которым стреляли в спины из-за углов и засад.
– Мне известно, что вы работали в городе Черновцах в секретариате Управления контрразведки СМЕРШ Прикарпатского военного округа. Почему не во Львове? Мне довелось служить в Особом отделе КГБ по ПрикВО – отдел располагался в столице Галиции.
– Всё правильно, сразу после войны было образовано два военных округа: Львовский – со штабом во Львове и Прикарпатский – со штабом в Черновцах. Потом они слились в Прикарпатский военный округ с центром во Львове.
После этого возвратилась в Москву и работала в 1-м отделе ГУКР СМЕРШ, который возглавлял генерал-лейтенант Москаленко. Был спокойный дядечка. На фронте генералов-чекистов вблизи приходилось видеть редко, а тут каждый день встречался целый генерал– лейтенант.
Работала потом секретарем отдела кадров МГБ СССР, а после декрета – в Особом отделе Московского военного округа.
Итак, в легендарный СМЕРШ я впрыгнула, словно в вагон отъезжающего поезда. И скажу вам, поэтому горда своей сопричастностью к этому знаменитому органу военной контрразведки, возглавляемому высоким профессионалом генерал-лейтенантом Виктором Семеновичем Абакумовым.
А что касается общения с людьми, до сих пор у меня много друзей и знакомых. У Антуана де Сент-Экэюпери есть четко высказанная по этому случаю позиция. Он говорил, что единственная известная мне роскошь – это роскошь человеческого общения.
К великому сожалению, сегодня народ стал замкнутей. Стоит подойти к двери любого крупного офиса или магазина, как они автоматически открываются, но стоит подойти к человеку, как он автоматически закрывается.
– Что это?
– Примета времени надвигающегося мрачного индивидуализма из-за расслоения людей по имущественному принципу. Выделилась верхушка богатых, которым не до общения с нижестоящими по финансовому достатку. Для них время – золото в прямом и переносном смысле, заработать любыми путями и побольше. Для них деньги не пахнут. Для меня они, тем более заработанные нечестным путем, излучают неприятный запах…
Слава Богу, мы прожили жизнь интересно – в общении!
Командировки на передовую
1 марта 2012 года Анне Ильиничне Рудаковой исполнилось 95 лет, но жизнерадостная контрразведчица не боится и не скрывает возраста, а гордится им и тем путем, который смогла бы смело повторить опять, так он был правильно выбран. Только подумать, трудовой стаж около семидесяти лет, из них тридцать семь – отдано службе в органах госбезопасности.
Она ровесница революции, поэтому на ее долю выпало увидеть воочию: и обе войны, и голод, и разруху, и репрессии и послевоенное восстановление народного хозяйства.
– Где ваша малая родина, откуда родом?
– Родилась я, соколик, на Рязанщине, в деревне Кирицы – славной земле, воспетой великим Есениным. Мама рано отошла в мир иной. Отец через некоторое время женился, ведь у него на руках оставалось четверо деток. После этого мы переехали в Москву. Прямо хочу сказать, жилось нелегко, но мы не испытывали большой нужды. Жили, как многие в городе, от зарплаты до зарплаты. Жизнь тратили на то, чтобы зарабатывать на нее. Все работали, нищеты народ не знал. Я старалась по жизни идти прямо, понимая, что счастье каждым куется в труде. Сегодня ерничают по этому поводу. Но так было. Философствовать о смысле жизни человека не было времени. Помню, как-то один из моих коллег сказал: не отравись смыслом: каждый день разбавляй его жизнью. А жизнь была в работе.
– Анна Ильинична, где и как вы вступили в трудовую деятельность?
– После окончания 7 классов, поступила в ФЗУ, если кто не знает, это фабрично-заводское училище. Оно было организовано при фабрике Гознак, где я тогда трудилась. Приходилось нелегко, работала и училась, училась и работала. Учителя-наставники у нас были опытные. Среди них был и Цезарь Львович Куников, ставший во время войны Героем Советского Союза.
Этот человек руководил десантным отрядом, состоявшим в основе своей из 305-го отдельного батальона морской пехоты, командиром которого он был. Это он захватил плацдарм на «Малой Земле». Жизненный путь Куникова до совершения подвига был настолько интересен, что не могу не отметить вам, по каким жизненным дорогам он шел. Он и слесарил на фабрике «Союз», и работал токарем на тормозном заводе. В 1928 году поступил в военно-морское училище имени Фрунзе в Ленинграде, но вскоре заболел, и его отчислили из учебного заведения по состоянию здоровья.
В 1930 году он вернулся в Москву, а на следующий год поступил в МВТУ имени Баумана. Учился много и упорно, окончил два вуза: Московскую промышленную академию и Московский машиностроительный институт имени Бубнова. По окончании их сразу же поступил на работу мастером токарного отделения при Московском заводе шлифовальных станков. А вскоре он становится начальником технического управления Наркомата машиностроения СССР.
Когда началась война, Цезарь Львович попросился на фронт, непременно во флот. Воевал в составе Азовской флотилии и Черноморского флота.
А какой гостеприимный был наш наставник. Всячески опекал он нас, молодых подопечных. Не раз мы ходили к нему домой по приглашению в гости. Это по его настоянию я окончила курсы машинописи и стенографии, которые мне очень пригодились при работе в органах госбезопасности.
– Кстати, а как вы попали в органы военной контрразведки?
– Неожиданно это было. Помню до сих пор даже, какая погода была. Это был яркий, солнечный день 1938 года. Меня пригласил кадровик и приказал по вызову отправиться на Лубянку. А мне всего двадцать два года. Испугалась и стала перебирать в памяти, где я могла нагрешить – время-то окружало нас суровое. Оказалось, замолвил обо мне доброе словечко, а потом и навел на меня один из работников фабрики Гознак, который некоторое время трудился в НКВД.
Пришла в приемную. Представилась. Кадровый работник провел со мной собеседование. Прошла испытание успешно. Вышла из кабинета, а голова от волнения, как чугунная. Скоро на новой работе я познакомилась с будущим мужем Леонидом – начальником секретариата одного из особых отделов НКВД. В 1939 году супруга откомандировали в район боевых действий – Халхин-Гол. Я через некоторое время поехала за ним, а как же – за иголочкой и ниточка, если хочешь сшить семейное полотно. Судьба схватила в свои объятия, – меня назначили на должность машинистки-делопроизводителя особого отдела НКВД 2-й танковой бригады и присвоили звание младшего лейтенанта.
– Там же развивались события по всем параметрам и правилам военного жанра. Как же в таких условиях было жить или выживать?
– Действительно, условия жизни были тяжелые. Но жизнь не имеет другого смысла, кроме того, какой мы ей придаем. Жили, как кто где устроился: в землянках и блиндажах, избушках и самодельных развалюхах. Водных источников не было вблизи. Живительную влагу привозили в цистернах. Наверное, оттуда привилось чувство цены и сбережения воды. До сих пор оно у меня живет. Переживаю, когда из крана капает.
– Известно, что после командировки в Монголию вы вскоре возвратились в столицу. Какие причины столь спешного переезда в Европу?
– Да, в Европу пришлось срочно переезжать по семейным обстоятельствам. На Дальнем Востоке появился первенец. В 1940 году родилась дочь Ирина. Весной того же года в Монголии возникла эпидемия чумы, поэтому муж отправил меня с дочкой в Москву, тем более ожидался второй ребенок. Прибыла в столицу, как сейчас помню, 21 июня 1941 года, а на следующий день война. Вскоре родился сын Вадим. Когда ему исполнилось восемь месяцев, попросила родственницу присмотреть за малышом, а сама вышла на службу. Определили мне должность секретаря-машинистки в ОКР СМЕРШ НКО СССР Артиллерийской академии.
С учетом того что Академия была одним из головных научных центров в области орудийно-пушечной тематики, приходилось готовить серьёзные документы по этим вопросам даже самому Сталину, как говорится, напрямую. Степень ответственности – высочайшая, бумагу для этого подбирали лучшую, из имеющейся в отделе. Документы подобные сопровождала внимательная вычитка, чтобы не пропустить вкравшихся ошибок.
– Говорят, вы одна из немногих сотрудниц, которые выезжали из Москвы в командировки на фронты – на передовую? С какой целью?
– С учетом того что кроме машинописи я владела стенографией, мне пришлось совершать командировки на передовую. Машина, самолет и… пекло.
– И кого вам приходилось стенографировать?
– Записывала отчеты возвратившихся из-за линии фронта агентуры военной контрразведки, а также показания при допросах важных немецких военнопленных. Нередко приходилось передавать фронтовому руководству сугубо секретную информацию из Центра, которая подлежала передаче, только устно. Были и такие поручения.
– Доверяли, значит.
– Наверное…
– Попадали в переплеты на передовой?
– А как же? И под артобстрелы попадала, и под бомбежки. Были случаи, когда фашистские асы гонялись за нашей машиной. Видать родилась со счастливой судьбой – божья милость превосходит наше понимание.
Ведь недаром говорится, что уже при покачивании колыбели решается, куда склоняется чаша весов судьбы. Я, наверное, из тех, для которых колыбель оказалась счастливой.
При артобстрелах и бомбежках приходилось и глохнуть, и слепнуть на мгновение, а песок с осыпавшихся окопов так и норовил залезть то в рот, то за воротник.
– А после окончания военной службы, где приходилось трудиться?
– Когда сняла погоны, еще до пятидесяти девятилетнего возраста работала служащей в органах военной контрразведки. Время – ткань, из которой состоит наша жизнь. Я скажу вам, что каждый человек хочет жить долго, но не хочет стареть. Вот и я не захотела стареть и пошла работать.
Судьба забросила меня техником в трест «Спецэлектомонтаж» на Байконур. Погода там не баловала: жаркое, сухое, пыльное лето и морозная, малоснежная и ветреная зима. Холодные ветра выдували комнаты.
Вернулась из Казахстана снова в головное управление треста, где и проработала до двухтысячного года…
– Скажите, с высоты вашего почтенного возраста, какой же секрет долголетия? Как вам удалось сохранить высокую работоспособность?
– Рецептов вам такие, как я, дамы с почтенным возрастом, предоставят много. Я считаю, что небо дает много прожить тем людям, которые отвергают обогащение за чужой счет. А вообще для многолетия нужен оптимизм, доброта, любовь к близким людям, общительность и легкость на подъем. А еще, чтобы стать долгожителем, нужна уйма времени. Переживает других тот, кто не завидует успехам других.
– Многие вам лета! – сказал автор на прощание Анне Ильиничне.
– Буду стараться, у меня ещё много времени впереди…
Вот такая мадонна СМЕРШа!
В морской контрразведке
Люди раскрываются тогда, когда их внимательно слушают. Не даром говорится, что искренность состоит не в том, чтобы говорить всё, что думаешь, а в том, чтобы думать именно о том, что говоришь. Именно так, чисто профессионально, отвечала Анна Николаевна на вопрос о своей жизни в репортерский диктофон. Говорила искренне, не рисуясь.
Послушаем же её, ставшей со временем мадонной СМЕРШа:
– Родилась я на Дону, в селе Стригунки 24 сентября 1919 года, в крестьянской семье. Затем мы переехали в город Белев Тульской области. Там я закончила десять классов местной школы и, решив стать летчицей, подала документы в Ленинградскую военно-воздушную инженерную академию им. К.Е. Ворошилова.
Однако по состоянию здоровья к вступительным экзаменам в неё я допущена не была и решила поступить в железнодорожный институт. Туда не прошла по конкурсу и по рекомендации своего дяди в 1939 году поступила на работу в Гатчинский отдел НКВД. Через некоторое время я была избрана секретарем Гатчинского, а ещё спустя непродолжительное время – членом бюро Ленинградского обкома комсомола. Приходилось много ездить по области, общаться с самыми разными людьми. И эта работа, скажу вам, мне была по душе.
В одной из поездок мой близкий знакомый – начальник Особого отдела базирующейся под Ленинградом авиационной дивизии предложил мне перейти к нему на работу и переехать в Таллинн.
Весну 1941 года я встретила секретарем-шифровальщиком особого отдела Таллиннского военного гарнизона. Подчинялись мы Особому отделу Балтийского флота, значительная часть которого, и в том числе лидер Балтфлота крейсер «Киров», базировались в Таллинне.
22 июня началась Великая Отечественная война.
С первых же дней Таллинн стала бомбить немецкая авиация, которой активно противодействовали стоящие на рейде корабли. Особенно мощно отражал эти атаки крейсер «Киров», от залпов которого сотрясался весь рейд. По ночам это была страшная картина – город горел.
28 августа 1941 года мы получили приказ об эвакуации. Упаковали в металлические шкатулки секретные документы и шифркоды, после чего в порту все сотрудники Особого отдела флота погрузились на плавмастерскую «Серп и Молот». Это было огромное судно, загруженное людьми и военным снаряжением «под завязку».
Отходили под непрерывными бомбежками. Через некоторое время судно получило несколько пробоин, стало крениться и нам пришлось подняться на верхнюю палубу без вещей. С собой в противогазной сумке, я смогла унести только мое любимое крепдешиновое синее платьице с кружевным воротничком.
Весь залив был усеян движущимися под взрывами кораблями. Многометровые фонтаны воды, вспышки разорвавшихся снарядом и мин, разлетающиеся обломки пораженных суденышек. Рядом с нами проходил эсминец с курсантами Фрунзенского военноморского училища, откуда раздался крик: Нюра, Нюра Казакова, это я, Женя!
Среди курсантов с винтовками на палубе был мой одноклассник по школе Женя Бочаров, с которым мы жили на одной улице.
– Передай родным, что у меня все в порядке! – кричал он, размахивая бескозыркой.
Женю я больше не встречала. Их корабль погиб при переходе, о чем впоследствии я рассказала его маме…
Бомбежки продолжались непрерывно и на второй день. В следующее рядом с нами судно «Верония», на котором находились семьи командиров, попало несколько бомб, оно стало тонуть. Как впоследствии рассказывали очевидцы, в числе других в воде оказалась жена командующего Балтийским флотом адмирала В.Ф.Трибуца. Ее спасла… плавающая мина, за взрыватели которой женщина держалась руками до тех пор, пока не была подобрана моряками с подошедшего тральщика. За время, проведенное в воде, она поседела.
В наш «Серп и Молот» тоже попало несколько бомб, я оказалась в воде и в числе других была подобрана катером, который высадил нас на остров Гогланд. Из нашего отдела спаслось только несколько человек, и в том числе начальник Лазарь Моисеевич Иоффик, который принял на себя общее командование над военнослужащими. На острове, под бомбежками, мы прожили несколько дней, после чего тральщиком были эвакуированы в Кронштадт, а оттуда доставлены в Ленинград, на Литейный проспект в «Большой дом». Там я продолжила свою службу секретаря-шифровальщика…
– А как вы познакомились со своим будущим супругом?
– Впервые я услышала о капитане Германе Сафронове от сотрудников Особого отдела Ленинградской военно-морской базы. В один из первых дней войны, он был отправлен в Таллинн для организации агентурного подполья на его территории. Все сокрушались, что их товарищ, который до настоящего времени не вернулся с задания, по– видимому, погиб – все признаки на лицо.
Однажды, когда я в своем синеньком платьице работала в приемной начальника управления, в помещении появился веселый бородатый мужчина с автоматом, в измазанных грязью армейской плащ– палатке и сапогах.
– Что здесь за «васильки» в мое отсутствие появились? – засмеялся он, вешая свою замызганную плащпалатку на мой единственный черный жакетик, который подарили девушки отдела. Затем подошел к столу, хитро на меня посмотрел и заявил: женой будешь?..
– А кто вы такой? – поинтересовалась я у незнакомца.
– Я старший оперуполномоченный Герман Иванович Сафронов, – ответил тот.
Еще через несколько секунд в приемную набежали оперативники, появился начальник, и все стали радостно обнимать своего воскресшего товарища.
С этого момента и началась наша дружба с моим будущим мужем. Мы несколько раз сходили в кино, навестили его квартиру на Петроградской стороне, а через непродолжительное время Герман Иванович был назначен начальником Особого отдела стрелковой дивизии и убыл на Ленинградский фронт. Меня же перевели в отдел военной контрразведки в мотострелковую дивизию, стоящую под Шлиссельбургом. И на некоторое время наши фронтовые дороги разошлись…
– А как дальше у вас складывалась служба?
– Далее пришлось служить в отделе контрразведки Ладожской военной флотилии и под бомбежками многократно ездить по «дороге жизни». Одна такая поездка едва не закончилась для меня трагически – служебная «эмка» с шифродокументами провалилась в полынью, и мы едва не утонули в ледяной купели.
– Я знаю, вы служили и на Черноморском флоте. Как такое произошло, что вы изменили Балтике?
– Служба – есть служба, приказало начальство, и поехала. Да, действительно в 1945 году меня перевели в Особый отдел Черноморского флота, где мне довелось встретиться с президентом США Франклином Рузвельтом и премьер-министром Великобритании Уинстоном Черчиллем, которые участвовали по приглашению Сталина на Ялтинской конференции.
– Как же и при каких обстоятельствах это случилось?
– Дело в том, что контрразведка флота обеспечивала безопасность проведения встречи глав Большой тройки непосредственно в Ялте, и наши оперативники пригласили меня посетить Ливадийский дворец, где они работали. Попали мы, как говорится, «с корабля на бал». Наш начальник, генерал-лейтенант береговой службы Николай Дмитриевич Ермолаев пил в это время кофе в гостевом зале вместе с Рузвельтом и Черчиллем.
Кто-то из них поинтересовался через переводчика, кто из шифровальщиков обеспечивает бесперебойную обработку информации конференции. Ермолаев, вызвал меня и представил высоким гостям. Те очень удивились, увидев совсем молоденькую девушку, поцеловали мне руку и пригласили к столу выпить с ними чашечку кофе. Отказываться было не принято, пришлось согласиться, после чего, поблагодарив их за угощение, я покинула зал. Видела и жену Рузвельта, которая после отъезда мужа почему-то несколько дней проживала в Севастополе. Во флигеле, расположенном рядом с Особым отделом. Однажды мы даже приветственно помахали друг другу руками…
– Война разбрасывала людей по разным фронтам. Вас она тоже не пощадила – возлюбленные оказались за тысячу километров друг от друга. Как вам удалось найти своего будущего супруга и встретиться с ним?
– В один из дней, это было в апреле 1945 года, я обнаружила на столе шифрпоста спецсообщение начальника Особого отдела одной из армий за подписью майора Сафронова. Это был мой Герман. С ответом на сообщение адресату ушла и маленькая записка, напомнившая ему обо мне…
В 1946 году мы встретились с Германом Ивановичем в Одессе, поженились и продолжили службу в Особом отделе Одесского военного округа.
– На какой должности в Одессе после войны работал Герман Иванович?
– Руководил 1-м сектором, который обеспечивал безопасность и режим секретности штаба округа. Округ в то время возглавлял маршал Советского Союза Г.К. Жуков, попавший в опалу. С Георгием Константиновичем у Германа Ивановича сложились самые теплые дружеские отношения, и я тоже знала его семью, хотя и не близко. Однако вскоре службу в военной контрразведке мужу пришлось оставить. В период войны он получил три ранения и три контузии, что серьезно сказывалось на его здоровье. После рождения двух сыновей в 1948 году мы переехали в Ленинград. Встал вопрос, чем заниматься в мирное время, где работать.
В этот период во время посещения родственников мужа в Москве по моему настоянию мы зашли в Министерство легкой промышленности, которое тогда возглавлял А.Н. Косыгин, в довоенное время подчиненный Германа Ивановича по работе на ткацкой фабрике им. Желябова.
Встретил он нас очень тепло и предложил мужу должность директора ленинградского текстильного комбината. Там Герман проработал до 1952 года. Перенес три инфаркта и получил категорическое заключение медкомиссии о невозможности заниматься дальнейшей трудовой деятельностью с рекомендацией срочной перемены места жительства. Пришлось переезжать в Москву, обменяв свое ленинградское жилье на комнату в деревянном доме. Здесь мы встретили фронтового товарища мужа, генерал-майора Петра Калиновича Прищепу, порекомендовавшего мне вернуться на работу в Комитет государственной безопасности.
Я так и сделала. И вскоре продолжила службу на Лубянке в должности секретаря отдела морской контрразведки…
В 1956 году Германа Ивановича не стало, и я осталась с двумя детьми на руках в своих деревянных «хоромах».
Руководство управления пошло мне навстречу и через некоторое время направило в служебную командировку в ГДР – в Управление особых отделов ГСВГ, в город Потсдам. В отставку я вышла в 1975 году. Скопила денег приобрела небольшую кооперативную квартиру и еще некоторое время трудилась на кадровой работе в Большом театре и в других учреждениях…
Как быстро пересказана вся жизнь Анны Николаевны на нескольких книжных страницах. Вот уж действительно, жизнь – это странствие, а не дом, тем более в годину военного лихолетья. Жизнь, как кто-то говорил из великих, – вещь грубая. Ты вышел в долгий путь – значит, где-нибудь и поскользнешься, и получишь пинок, и упадешь, и устанешь, и воскликнешь «умереть бы!», – и, стало быть, солжешь, потому что жить захочется.
А еще жизнь – подарок, который мы не просили. Жить легко очень трудно. Анна Николаевна никогда не претендовала на легкую жизнь. Вообще старшему поколению, нашим отцам и дедам, выпали тяжелые годы выживания после трех войн (Первой мировой, Гражданской, Великой отечественной) и одной революции.
Мое поколение не выдержало натиска Холодной войны извне, а также внутреннего предательства верхов и потеряло Великую страну, которую отстаивали и отстояли наши предки во многих сшибках с лютым ворогом.
Контр-адмирал в отставке Владимир Иванович Батраков, хорошо знавший секретаря 6-го (морского) отдела военной контрразведки Анну Николаевну Сафронову, отмечал в беседе с автором, что эта женщина «…была святой, которую уважали и любили все сотрудники подразделения за её честность, такт, высокий профессионализм и доброту. Эти качества она пронесла по дороге большой и правильной жизни».
Я подвигов не совершала…
Валентина Семеновна Тишкина в разговоре с автором, на его вопрос, рассказать о себе и её деятельности на войне, скромно заметила, что ничего героического она не совершала. Просто работала много, как и все в то время. Вполсилы трудиться на войне нельзя. Так что я подвигов не совершала… Приятно говорить с коллегой…
– Если так, тогда расскажите о себе, о предвоенных годах, думаю это интересно молодому поколению.
– Оно сейчас другое.
– У каждого времени свое оружие, свои взгляды, свои ценности, и нам никуда от этого не деться.
– Это верно. Не время проходит, а мы проходим через конкретный, отведенный нам судьбой отрезок времени, который называется жизнью…
В 1939 году я окончила среднюю школу. Хотелось получить высшее образование. Знания у меня были крепкие и свежие. Легко поступила в Институт тонкой химической технологии. Через полтора месяца прозрела – это не моё! Устроилась секретарем в редакцию газеты «Правда» и поступила на заочное отделение Литературного института им. Горького…
Увлекалась по молодости нумизматикой, интересовалась историей государственной геральдики, а в сороковом году поступила в Историко-архивный институт, поэтому времени на гульки не было. Войну, как видите, встретила «двойной» студенткой. Отец ушел с ополчением. Студентов сразу же «запрягли» на земляные работы – копку окопов и рытье противотанковых рвов. Глубина рва – три метра, ширина – до десяти. Рыли землю в районах Брянской и Орловской областей. Было очень тяжело работать. Привычек-то к физическому труду никакой. Натирали мозоли на руках до крови. Брезентовых рукавиц хватало всего на несколько дней, а потом они превращались в лохмотья. Голодали, но никто на трудности быта не жаловался, нахлынувшая война обязывала. Трудились не по приказу, а по убеждению. Мы понимали, что своим трудом мы помешаем врагу быстро продвигаться к Москве.
– Дыхание надвигающейся фашистской лавины чувствовалось?
– А как же! Вот один из эпизодов. Во время рытья окопа под Брянском к нам подошли несколько взволнованных красноармейцев и посоветовали сворачиваться, так как немцы уже близко и могут обойти нас.
– Так это же паникеры! – закричал один из студентов.
– Задержать их надо! – промолвила моя подруга.
И вот уже под «лопаточным конвоем» мы привели их к нашему начальнику. Он некоторое время разговаривал с ними наедине, а потом отпустил их, а нам приказал уходить. Мы не шли, а бежали в сторону Брянска. С нами на восток ползли колоны беженцев, разрозненные толпы солдат, ищущих свои части и штабы, табуны скота, перегоняемого с запада на восток. Немецкие самолеты постоянно бомбили и обстреливали эти толпы несчастных. До полсотни километров отдули. На станции Брянск нас посадили в товарные вагоны и направили в сторону Москвы. И снова бомбежки. Повезло, вел состав опытный машинист. Он умело маневрировал: если самолет был над составом, значит, бомба в него не попадет, произойдет перелет, и состав продолжал движение, а когда вражеская машина находилась впереди, машинист останавливал состав, у летчика терялась ориентация.
Добрались домой только 1 октября. Москва стояла на ушах. В середине октября это был уже не город, а настоящий муравейник. Многие москвичи, в том числе и некоторые чиновники, верили, что Москву придется покинуть. Шло повальное бегство на восток.
Столица встретила меня известием – институт эвакуировался. В это же время мы получили от отца «треугольник». В письме он нас подбадривал и утверждал, что Москву Красная Армия не сдаст, и просил не покидать город. Вот так мы с мамой и младшей сестрой и решили остаться в столице.
Я обивала пороги военкомата. Просила отправить меня на фронт. Но вместо этого я вновь оказалась на земляных работах: нас отправили рыть окопы на Воробьевых горах. Трудились там до 25 ноября…
– Валентина Семеновна, а как вы оказались в сфере интересов органов госбезопасности?
– Через военкомат нашли меня, «образованную», сотрудники НКВД и направили на специальные курсы. После их окончания 10 января 1942 года я прибыла к месту новой теперь уже не работы, а службы в район Волоколамска и приступила к обязанностям старшего контролера отделения «Военная цензура» при особом отделе НКГБ по 20-й армии Западного фронта. Это была старая, как мир, и описанная не раз в литературе служба, её называют «ПК» – перлюстрация корреспонденции. Мы выявляли в письмах факты разглашения и утечки секретных данных, паникерские настроения отдельных граждан, совершенные конкретные преступления и тэ дэ и тэ пэ. По этим данным составляли донесения. Органы особых отделов, а потом СМЕРШа брали таких лиц в проверку или разработку.
– Но, наверное, была в этой службе и другая сторона, составляющая основу объективности для принятия решения командования?
– Конечно, органы военной контрразведки, информируя командование, раскрывало ему глаза на процессы в среде личного состава, происходящие на передовой и в ближайшем от неё окружении. Правдивые письма солдат и офицеров порой положительно влияли на принятие необходимых решений.
Работать порой приходилось в жутких условиях в блиндажах и подвалах при свете фитиля, горевшего в приплюснутой гильзе. Радовались, когда подключали генератор. Работали по десять– двенадцать часов. У многих сотрудниц стремительно садилось зрение. Надо учитывать, что эти пункты находились в ближнем тылу, почти на передовой. Нас доставали и орудийные снаряды неприятеля, и минометные обстрелы, не говоря уже об авиационных бомбежках.
Пригодилось мне на фронте знание польского языка, который я изучила в Москве через польку-соседку. Когда войска 11-й гвардейской армии 2-го Белорусского фронта вошли в Литву, меня часто привлекали к допросам местных поляков и переводам документов.
В ноябре 1944 года меня отозвали в Москву.
– Встретила вас мама с сестренкой?
– Да! Мама работала всю войну на оборонном заводе. Нахлебались они горя. Приходилось ездить по полям и рыть из-под снега капусту. Со слов мамы, это была радость, когда удавалось раздобыть такое лакомство.
Приехала в военной форме, открыла шкаф, а моего гражданского барахла уже нет. Посмотрела на родительницу, а она мне:
– Валюшенька, проели мы все твои вещи. Обменяли на картофель, иначе бы не выжили. Сказала и заплакала…
– А как дальше сложилась ваша судьба?
– После войны заочно окончила Историко-архивный институт и была направлена на партийную работу заведующей кабинетом политического просвещения в одно из управлений МГБ СССР.
С образованием КГБ СССР поступила на заочное отделение Высшей партийной школы КПСС для руководящего состава органов госбезопасности.
– Говорят, преподавали там элитарные педагоги, это правда?
– Да, преподавание шло на высоком профессиональном уровне. Приглашались читать лекции крупные ученые, писатели, профессура знатных учебных заведений.
После окончания ВПШ КПСС меня направили работать в ГДР вновь по партийной линии. В 1962 году я уволилась из органов госбезопасности по семейным обстоятельствам.
На пенсии, сложа руки, не сидела. Долгие годы трудилась в Университете марксизма-ленинизма при Московском городском комитете партии, потом в редакции иновещания Комитета по радиовещанию и телевидению СССР…
В конце беседы Валентина Семеновна неожиданно для автора подняла один вопрос, который имеет право на существование.
– Смотрю иногда я на ветеранов, и все они вписаны в рамки участников Великой Отечественной войны. А я бы разделила ветеранов на фронтовиков и участников той страшной бойни. Первые сидели в окопах, с оружием в руках защищали Отечество, а другие в теплых кабинетах обитали и глубоких тылах, однако всех подвели к понятию «участников».
Фронтовики – это элита минувшей войны, и для них льготы должны быть другими.
Потом она вздохнула и заметила:
– Как же мало нас фронтовиков осталось!
Это была сущая правда. Правду всегда трудно сказать, ложь всегда легко слушать!
Чтобы читатель был более информирован о вопросах военной цензуры в годы войны и живо представил, чем занималась наша героиня, есть смысл привести текст спецсообщения Особого отдела Западного фронта о результатах просмотра корреспонденции с 25 по 30 октября 1941 года.
6 ноября 1941 г.
Совершенно секретно
ЧЛЕНУ ВОЕННОГО СОВЕТА ЗАПАДНОГО ФРОНТА
тов. БУЛГАНИНУ
Из просмотренных документов по ППС 527 установлено, что отдельные военнослужащие частей Красной Армии разглашают военную тайну. Так, например:
«Положение не очень благополучно. Не знаю, увидимся ли мы с Вами. Мы находимся около Москвы в километрах 50, а немец от нас в километрах 10, так что самолеты нам покою не дают, бомбят нашу деревню, а отступать больше ни на шагу назад, только вперед. Мы немца победили бы, только авиации нашей мало летает, а немецкой летает много».
(Из письма Дворникова С.И., стройвзвод, отдельный батальон связи).
«Наш батальон связи, как первый на передовой линии, но я теперь вижу стон бойцов, убитых бойцов и командиров и все время на холоде, и все время на выходе, т. е. на линии. С собой таскаешь телефонный аппарат, когда противогаз, гранаты, бутылки с горючим для поджога танков…
На сегодняшний день я вижу только с минуты на минуту смерть, гул от самолетов, бомбят, из орудий, а которые бойцы попадут в плен, то фин берет винтовку и еще пришибет, а нашему бойцу говорит: «Русь, русь иди домой» и обязательно к ним в тыл, из тыла уйти все равно можно. А бывает так – пройдет русский боец с полкилометра, то по нему будут стрелять. Русские жители не стали эвакуироваться из населенного пункта, они говорят: «Куда мы будем эвакуироваться, пусть убивают на своей родине…» Харчи очень плохие бывают, когда идешь на выход».
(Из письма Горбунова У.И., отдельный батальон связи, 3-я рота).
«Теперь сообщу о том, что я пережил, в особенности со 2-го октября и по настоящее время. Первое – с 2-го числа на нашем направлении противник начал наступление, бомбил два дня, а 3 числа захватил нас врасплох своими танками и разбил все наши машины и окружил нас со всех сторон…
Мы бежали в тыл трое суток, голодные и не спавши. Перенес и теперь переношу большие трудности и что будет дальше, не знаю, останусь жив или нет».
(Из письма Медведева. 856 окшр – отдельная кабельно-шестовая рота. – Авт.)
«Мы находимся сейчас в худших условиях. Когда жили от фронта в 60 км, не знали ничего. Теперь видим голод и холод. Враг нас рассеял по всему Западному фронту и выбирался я ровно 13 дней, прошел более 400 км лесами и болотами. Долго жить не приходится, все равно помирать, что там, что здесь. Под Москвой, наверное, придется помереть, далее не уйти».
(Из письма Орехова И., обс (отдельный батальон связи. – Авт.), 2-я рота).
«Каждую минуту ждем смерти сверху и снизу. Мои товарищи, которые со мной приехали на фронт, жизнь свою покончили, как раз попали под бомбежку то есть разбило всю мою машину».
(Из письма Смирновой В.С. – ППС (полевая почтовая станция) 527).
«Наш полк весь разбит. На нас напали врасплох германцы, мы кинулись кто в чем, чтобы успеть выскочить, тот остался жив, нас из 250 осталось только 28. Вот мы были в г. Кирове, вот его забрали, теперь мы уже двигаемся к Туле, все разбиты. Подразделение формируется, но мы пока ещё не хотим формироваться, как сформируют, так погонят на фронт».
(Из письма Чулкова К.Ф. – 907 обс).
«Но самое страшное – это отступление, в котором никакого нет порядка. Это страшнее фронта и мы отступали почти до самой Десны. Пришлось выходить два раза из окружения и из этого осталось пока одно – это я жив, не имею ранения. Не знаю, что будет дальше. Из нашего б-на осталось чел. 30. Немец больше воюет авиацией, танками и автоматическим оружием, здорово бьет минометами. Сейчас я нахожусь около гор. Подольска, под Москвой, ждем направления, куда – не знаю. Настроение не плохое, но уже надоела эта волокита с войной».
(Из письма Васивцева Г.А. – в/ч 456/1).
«Живу я сейчас очень плохо, обмундирование зимнее не дают, а в летнем, сам знаешь, как в настоящее время ходить очень холодно. Комиссар говорит, что скоро дадут, а это скоро, возможно, протянется целый год… Кормят тоже незавидно, одним словом можно сказать плохо».
(Из письма Манаева В.А. – 907 обс).
«Мне стало трудно жить, холод, сырость, а спим в лесу, одежда легкая, зимнюю все еще не дают. Сейчас сильные дожди идут, ездить плохо и опасно стало, часто охотится Гитлер на движущиеся колонны. И еще сообщаю, что у нас новости – много помирает от спирта, напьется и помрет».
Из письма Костюк – 573 оаб (отдельный автобатальон. – Авт), 1-я рота.
«Всякая живая мысль и искусство кажутся миром далеких сновидений, какой-то чужой жизнью, чуть ли не посторонней. Настроение мое, с одной стороны, неважное, а другой, какое-то успокаивающее. Никак (не) смириться с той распущенностью, расхлябанностью, недисциплинированностью, которые царят среди рядовых командиров при штабе. Компания разношерстная, грубая, неряшливая до безобразия и исключительно узкошкурная».
(Из письма Герасимовой Ю.П. – ППС 527).
Вышеизложенное сообщаю для Вашего сведения.
В вышеизложенном тексте соблюдены орфография и лексикон исполнителей писем. Эти письма раскрывают ту сложность обстановки, которая сложилась для Красной Армии и всего советского народа в первые месяцы войны.
В центральном аппарате
– Анна Степановна, что для вас война?
– Интересный вопрос. Простой и сложный – одновременно. Прежде всего – бедствие, лихолетье, разруха, каковой она была для каждого советского гражданина. А с другой стороны, невиданное единение народа на фоне каталога грубых ошибок политиков. В войне не бывает выигравших – только проигравшие, даже если они и победители. Сколько народа мы потеряли – ужас. Я не знаю ни одной страны, которая обогатилась бы вследствие победы.
Конец ознакомительного фрагмента.