Женский портрет на фоне Венеции. Глава 1 (Е. Ю. Навойчик, 2014)

«Город диктует форму»

Светило солнце, лодки покачивались на воде, переваливаясь c боку на бок, пронзительный сирокко не оставлял солнцу ни одного шанса согреть моё замерзшее тело. Двигаясь с самого утра в ритме бесконечно убегающих улиц, теряясь и находясь в уже хорошо знакомом городском пейзаже, я достигала так давно и, казалось, необратимо потерянного покоя. И опять, уже не в первый раз, этот город представился мне огромной декорацией к моей жизни. Или наоборот, это лишь я – песчинка, фантом, тень или отблеск на его улицах и площадях.

Венеция – это единственное город, вне которого ощущаешь его абсолютную зыбкость. Город – мираж, сновидение – на дистанции. В реальности он оживает, наполняется запахом каналов, пестротой и блеском палаццо, стуком каблуков по каменным улочкам и проулкам, звоном колоколов. Тук-тук – звук каблуков гулко раздаётся, отталкиваясь от стен, и как-то успокаивающе действует на меня. Ритм шагов, ритм сердца, ритм жизни. Нигде столько не хожу с удовольствием, нигде ходьба так не вознаграждает: после череды незнакомых улочек вдруг попадаешь в место, где, как чувствуешь в тот же миг, просто мечтал оказаться – а таких уже немало здесь, в городе, где так хорошо грустить. Даже не грустить – «грусть» не совсем точное слово. Скорее испытывать уединение.

A еще Венеция прекрасный воспитатель: нелюбимые ею качества, в борьбе с которыми она почти всегда победитель, – тщеславие и чувство собственной значимости. «Я в Венеции» – в этой мысли, как видите, Городу отводится весьма скромное место. Ты разыгрываешь спектакль в блестящих декорациях, их блеск бросает свет и на тебя. Иногда ты нравишься себе или, напротив, кажешься неуклюжим и бесцветным, но это всё – Город, его магия делать объектом оценки и внимания всё, что пребывает в его границах. Но ты – это только ты, и со временем, возвращаясь в Город снова и снова, ты об этом уже не забываешь.

Постепенно начинает формироваться «твой» Город. Он складывается, впитывая в себя оттенки твоей жизни: любви, заботы, разочарований, горечи и надежды. Так, музыка не предлагает нам определённых зрительных образов, но наполняет собой весь мир. Наш Мир. Благодаря ей он меняет свои границы, вмещает в себя многое, включает тебя во что-то большее, чем ты сам. Так и этот Город подобен музыке, заполняет собой всё наше существо и потом исподволь, постепенно становится тобой.

И вот я вновь здесь. Мой Мир передо мной. Я вглядываюсь в его черты, ибо он – это я. То, что безуспешно искала в тысяче отражений – глазах, знаках судьбы, – здесь, в Городе. Я вступаю в его пространство, и время замедляет свой ход. Здесь, в границах этого города, для меня – другое измерение.

Иногда я ищу подсказки к топографии этого места у моих любимых «венецианцев» – Муратова, Рёскина, Бродского. Каждый из них знал свой Город. У каждого был свой особый способ его «прочтения». Глаз Рёскина останавливается на каждой детали, отмечает любой незначительный фрагмент, если он приводит к целому – гармонично декорированной капители, благородно вырезанному фасаду. Но за кажущимися сухими, педантичными описаниями памятников в его книгах скрывается – а часто и прорывается наружу – поэзия.

Муратов щедро делится своими ощущениями, импрессионистичен. Только что его вниманием владел карнавал XVIII столетия, и вот уже совершенно другое настроение: мы переносимся в полный тонких переживаний духовный мир полотен Беллини.

«Камни Венеции», «Образы Италии», «Набережная Неисцелимых» – три вехи моего литературного знакомства с Городом, правда, в обратном порядке. Последняя по времени появления и первая для меня и сейчас продолжает направлять и предостерегать одновременно.

Солнце вдруг скрывается, вернее, прячется за карнизами тесно прижавшихся друг к другу домов, я отвлекаюсь от мыслей о Городе и поднимаю взгляд. Здесь так тесно, что идущий навстречу прохожий уступает мне дорогу. Передо мною улица – каменный туннель, извивается и заворачивает куда-то в сторону. Здесь бок о бок стоят очень древние соседи-дома, по поясу которых проходят старые, почти черные от ветхости деревянные балки. Немного неуютно: сейчас на этой улице я одна, сердце стучит в такт моим шагам. Но вот уже впереди показался просвет, и я делаю шаг на ярко освещенную площадь – кампо ¹.

Санта Мария Формоза

Наверное, наступило время поделиться с вами моим замыслом. Я действительно хочу написать автопортрет, так как чувствую: этот Город – идеальное пространство для него. Он не фон и не объект – скорее негатив, фотоплёнка, вглядываясь в которую, постепенно замечаешь знакомые черты. Я наполняю Его пространство воспоминаниями прошлой жизни, ищу в Его очертаниях намёк на будущее.

Где же здесь я? Многие важные части моего Мира уже заняли своё место и в моём сознании соотнесены с определёнными местами Города. Но где же я? Я – везде и нигде, но раз так, начнём отсюда.

Почему Формоза? Однажды, довольно давно, я, самодовольно полагающая себя большим знатоком архитектурных стилей, весьма прохладно отнеслась к этой церкви при первом знакомстве. Она мне показалась тогда довольно нелепой. Горделивый портик обрамляли стройные колонны, но как-то одиноко, неприкаянно среди полупустого гладкого фасада выглядел портал северной части, обращенный к центральной части кампо. При более внимательном знакомстве бросалось в глаза отсутствие единства всех частей: особенно выделялись барочные, более поздние добавления. Внутри, бегло пробежав глазами по приделам справа и слева от алтаря, я не выделила для себя ничего примечательного: интерьер был парадным и холодным. Но, несмотря на всё это, уже тогда, в одно из первых посещений Города, я запомнила её, может быть, потому что спутником моим в тот раз был сын-студент. Внешне не проявляя ни к чему особого внимания, в бейсболке, сдвинутой на затылок, и запылённых кедах, он, тем не менее, терпеливо сопровождал меня. Помнится, в ответ на мои скептические замечания по поводу облика церкви Санта Формоза² он говорил что-то в ее защиту.

В те дни, когда я только открывала для себя Город, мне он представлялся закрытым, хранящим свои тайны от чужих, намеренно, для отвода глаз выставляющим свой парадный фасад-приманку, ослепляя им, не давая проникнуть в глубину. То мне казалось – вот он, Город, как на ладони, – понятен и ясен, то я приходила в отчаяние от осознания невозможности понять его за такой малый срок. Помню, вернувшись, домой, я довольно долго не осознавала этого, просто испытывала какую-то непонятную тоску, связанную с этим местом. Потом написала вдруг: «У Лагуны цвет небесный»³. В строчках: «не отдаст их город даром, будет привлекать фасадом, путать в улицах известных и скрывать от всех неместных то, что в нем заключено» я пыталась отразить желание познать тайны, которые скрываются за парадными видами, внешним блеском. Сейчас я понимаю, что смотрела и не видела, проходила не раз, не останавливаясь, мимо того, на что сейчас смотрю широко распахнутыми глазами. Этот Город ценит верность и постоянство: шаг за шагом он открывает потаенные места, позволяет проникнуть за свои парадные кулисы, как в зазеркалье.

И вот я смотрю на Санта Формоза вновь. Я уже давно «увидела» её, и всё, что мне в первый раз казалось недостатками, со временем сложилось в довольно гармоничный ансамбль. Особенно мне нравится восточная часть с выпуклыми бело-розовыми апсидами из отшлифованного камня, нравится её колокольня, немного одинокая по отношению ко всему ансамблю. Внутри я ощущаю дух этого места: это любовь и забота. Сегодня я обращаю внимание на то, как много прихожан посещают её. Да, она не в эпицентре туристических маршрутов, в неё заглядывают по дороге к скуоле Сан Марко, например, или, как и я когда-то, к Фундамента Нуове⁴. Тем не менее, в своём роде она неповторима, несколько поколений прихожан с любовью достраивали её, и только этим объясняется такая несогласованность в некоторых ее чертах. Есть у меня там и любимое изображение Мадонны, справа от алтаря, – триптих в мраморных нишах с удивительно чистыми, почти иконописными в своей монохромности красками, кисти очень заметного здесь, в Городе, художника БартоломеоВиварини.

Кроме того, сама площадь с одноименным названием – соразмерная, радостная, светлая. Её каре составляют ренессансные дворцы с интересной судьбой и историей. Но туристы в основном идут мимо: к Заниполо⁵ на север, к Сан Марко – на юг.

Каналы

Об этом Городе часто говорят как о городе любви. У меня же он больше ассоциируется с местом ее ожидания: узкие улочки, ведущие в никуда, зазывно манящая, но почти всегда разочаровывающая Пьяцца⁶, чувственный блеск и мишура витрин. Больше всего на языке томления и печали говорят его каналы: зажатые в теле Города, медленно текущие, живущие своей невидимой подводной жизнью. Идти вдоль них невозможно, как нельзя быть около любви. Она пересекает тебя насквозь, ломает, подчиняет своему ритму. И краткий миг пребывания в ней – изящный мост над вечностью, неведомой глубиной. Тем не менее мимолетность этих мгновений остаётся с тобой навсегда. Сколько еще их, ярких, как вспышка, мне суждено пережить?

Мой телефон внезапно нарушает тишину. От неожиданности я не сразу понимаю, откуда звук. Только что, пересекая мост через канал в районе Дорсодуро, я, кажется, выпала из реальности. Но она напомнила о себе телефонным звонком, а ещё о том конкретном воплощении сбывшейся любви, чей призыв за четыре тысячи километров отсюда оторвал меня от моих мыслей. Оглядевшись, я обнаружила себя стоящей возле галереи Академии. Я вышла к Большому каналу.

Рядом с загадочными, манящими, полными сюрпризов малыми каналами Города пребывает Гранд Канал⁷. Всё здесь, кажется, знакомо, только почему-то каждый раз захватывает дух. Многие дворцы Большого канала живут своей, полной тайн жизнью, и у нас нет ни малейшего шанса о ней узнать. Я имею в виду пока еще обитаемые палаццо, а не музеи, жизнь в которых замерла. Меня разочаровал холодный музейный интерьер в Ка д’Оро⁸, галерее Франкетти. Признаюсь, глядя на резной фасад Золотого дома, представляла себе не менее причудливый интерьер. Увы, – обычный музей с шедеврами Тициана и Тинторетто, жемчужиной Франкетти – Сан Себастьяном Мантеньи. Но рассматривать картины даже в прекрасно оборудованных залах здесь совсем не так интересно, когда рядом церкви вроде Сан Себастьяне в Дорсодуро.

В ней совсем не аскетичный дух, напротив: все радует глаз, будоражит воображение, а зеленый цвет и позолота в отделке даже немного ослепляют. Но все это богатство и блеск только обрамляют, как кулисы в театре, истинную ценность храма – живопись Веронезе. Его динамичные, живые образы – просто энциклопедия венецианской жизни XVI века, так много деталей в одежде и облике зданий мы можем здесь различить. Вместе с тем своей легкостью, чистотой цвета, энергией и напряженностью рисунка они соответствуют идее и тематике, где жизнь и мученичество Святого Себастьяна занимают центральное место. Кисти Веронезе здесь принадлежит вся живопись на стенах и потолке и даже на створках органа. Этот художник, несмотря на то, что приехал в Город в зрелом возрасте, считается типично венецианским. В его работах любовь к жизни, её дарам, радость бытия передаются легко и свободно, почти с чувственным наслаждением каждым мигом. Не устаю удивляться тому, что все самое удивительное и интересное здесь, в Городе, находится часто в таких простых и неприметных с виду зданиях. Церковь спрятана в переулках Города и стоит возле одного из каналов – несколько шагов отделяет портал входа от моста и воды. Находить в походах по Городу вот такие жемчужины – а в данном случае эпоха барокко⁹ позволяет буквально определить Сан Себастьяне так, сродни азарту собирателя древностей, получившему в свою коллекцию новый экземпляр. Но я не оставляю надежду побывать внутри старинных палаццо, еще хранящих дух расцвета Серениссимы¹⁰.

С гигантского постера на углу здания Академии, сквозь строительные леса, внезапно ловлю нежный взор. Этот взгляд женщины, пребывающей во всей полноте своей материнской любви. Она кормит ребенка, взгляд наполнен нежностью и радостью, и кажется, что все вокруг озаряется особым светом, будто гроза здесь не только природное явление, но символ потрясения и триумфа женщины, осознавшей в это мгновение свое место в мире. Это фрагмент «Грозы» Джорджоне¹¹. Она – одна из моих любимых картин венецианской школы, давно знакома с ней. Первый раз, увидев оригинал, была удивлена размерами полотна – очень небольшое, почти миниатюрное – но мощная энергия цвета и света приковывает все внимание только к нему. Насыщенная изумрудно-золотая гамма очаровывает и интригует одновременно – множество ее оттенков переливается и искрится, возникает ощущение, что рама открывает нам небольшое окно в удивительный мир. Молния пронизывает пространство картины насквозь, освещает здания на заднем плане, отражается в водах канала, отделяющего юношу, неподвижно стоящего поодаль, с легким поворотом головы, от обнаженной девушки, кормящей матери. Здесь нет логики, но очень глубокий смысл. Это ли не истинный символ любви?

Маски

Зачем я здесь? В очередной раз задаю себе этот вопрос. Какой смысл в том, что я вновь и вновь возвращаюсь к знакомым зданиям, даже в том, что узнаю новое, я не вижу теперь смысла. Это ничего не изменяет во мне, никак не отражается на моей жизни. В этом городе масок, где маска стала символом, я пытаюсь спрятаться за множеством ликов, потеряться, раствориться, в какой-то степени уйти из мира и одновременно слиться с ним. Всё в этом месте позволяет тебе стать незначительным, не собой и примерить по желанию любую маску: знаток искусства, поэт, гурман, гедонист, верующий и безбожник. Здесь всё зыбко, всё неустойчиво. Каждый примеренный к себе образ, состояние, длятся недолго.

Однажды я за один день в Городе пережила падение от утреннего образа ценителя искусств к ночному образу беса, ненавидящего всё и вся. Город или жестоко сорвал с меня маску, или просто посмеялся над моей уверенностью в себе. Бесполезно объяснять свидетелю моего превращения, что виновата не я, кто поверит в это?

Город так привык к толпе, потокам людей, движению массы, что стремление надеть на своих гостей маски естественно. Так, по крайне мере, можно сделать нас чуть непохожими друг на друга.

А еще маски нужны мне, чтобы скрывать за ними свои слабости, страхи, неуверенность и стеснение. Стесняюсь говорить по-английски плохо, стесняюсь ошибиться в заказе в ресторане, или в кассе, очень стесняюсь в отеле обратиться с какой-нибудь просьбой и часто так и не решаюсь спросить о самом простом. Чтобы свести общение к минимуму, стараюсь покупать билеты онлайн. А в Городе притворяюсь независимым, погружённым в себя Ценителем искусства. Интересно, изменилось ли бы моё чувство Города, если бы я смогла свободно общаться с его обитателями?

И все-таки какую маску предпочту я сегодня? Задерживаюсь у окна-витрины, здесь всё как на ладони, стол завален разноцветной материей, женщина за ним держит в руках заготовку. Мастерица за работой: сосредоточенно расписывает маску, кажется, типичную здесь. Колпак, бубенцы, домино – и вот персонаж Гольдони передо мной. Мне близок этот образ, большую часть жизни я играю эту роль. Иногда в качестве девиза хочется повторить вслед за Буратино: «Я создан на радость людям». Много лет думаю и не пойму до сих пор: жизнь это или игра – то, что я делаю. А может, игра со временем стала жизнью? Множество ролей, множество ликов – где же собственно я? Последнее время всё больше понимаю: я – новое, относительно конечно, в каждом моменте жизни. Бесполезно выстраивать ретроспективу из детства, нанизывая разноцветные «я» на ось времени, как при сборе пирамидки: она развалится. Жизнь – нелинейная, а я не конструктор. Популярна цитата из «ФорестаГампа», где на вопрос, кем он хочет быть, когда вырастет, Форест простодушно отвечает вопросом: а разве он не будет собой? Вообще-то он прав: не терять себя – значит помнить, кто ты. Но всё-таки, вырастая, мы становимся другими. Каждое утро, глядя в зеркало, я вижу незнакомку, каждый вечер, ложась в постель, я не знаю, какой буду завтра. Но это в глубине души. Люди же видят маску уверенности, энергии, бодрости: всего того, что ожидают получить от меня.

Но однажды здесь наступает момент, когда за множеством ликов Города, вместе с пеленой тумана, что так часто окутывает его по утрам зимой, проступает уже ясное и все более уловимое единство. Все значительное и неброское, подчиняясь странному порядку, вдруг обретает общий смысл. Тогда ты уже не нуждаешься в маске, так будто понимаешь: раньше она была необходима потому, что ты не имел своего лица. Скрываясь за разными личинами, ты имитировал жизнь, разыгрывая ее, как пьесу. В этот момент вдруг становится неважным, как ты будешь выглядеть со стороны, но именно тогда появляется страстное желание ощутить связь с людьми. Ты будто просыпаешься от долгого сна, стряхиваешь с себя оцепенение самосозерцания и направляешь в мир взгляд, готовый удивляться и радоваться.

Львы

Пройдя под арку музея Коррер, вышла на небольшую, но ослепляющую богатством своих магазинов улицу. Роскошные бутики, дорогие бренды, манекены в витринах демонстрируют подлинный шик: шляпы, перчатки, платки – всё здесь высочайшего качества, по астрономической цене. На всё я смотрю почти как на картины в музее – красиво, но совершенно недоступно. Пытаюсь представить, что испытывает женщина, которая с лёгкостью покупает себе эту одежду. И даже не это главное – она с лёгкостью носит её! Вот отличие этих вещей от музейных экспонатов. Те – доступны всем и никому не принадлежат в отдельности. Здесь, на этой улице, мне неловко, будто забралась в чужой дом и примеряю чужое платье. Праздно смотрю на витрины, будто что-то из этого смогу купить…

Но вот в витрине большой пластмассовый лев в рождественском колпаке никак не вяжется с роскошью остальных вещей и как-то примиряет меня с ними. Да здравствует свобода от необходимости быть модным! Гордо вскинем голову, благо астрономически лев – мой знак.

Этот знак в Городе повсюду. Родственные мне собратья во множестве взирают с карнизов зданий, украшают балконы палаццо, выступают основным элементом рельефов и просто сидят и стоят в качестве самостоятельных памятников. Гордость, надменность в одних, благородство и щедрость – в других: лев-заступник, поверженный лев, лев-сфинкс и много-много других воплощений. Но больше всего ученых львов, то есть совершенно очеловеченных. Всем своим видом они демонстрируют мудрость. И уж если кому по выражению глаз непонятно, что лев учёный, для усиления эффекта держит раскрытую и зажатую в передних лапах книгу. Это символ Марка Евангелиста – «знающий грамоте лев крылатый». Удивительно, что во времена войн, эпидемий и прочих потрясений жители Города выбрали в качестве символа такую интеллигентную интерпретацию льва, а в качестве девиза – ключевое слово «Мир». «Мир тебе, Марк, евангелист мой». У этой фразы множество значений. Это и приветствие, обещающее гарантию спокойного завершения земных дел, и жест, почти передача полномочий: «Теперь тебе забота о них», и масштабы, почти безграничные, вручаемого дара – или всё-таки ноши? Но главный смысл, наверное, раскрывается только в полном контексте. Евангелист – свидетель чуда, один из призванных к созданию нового Мира. Город воспринял это напутствие и создал мир искусства, литературы, театра, музыки и архитектуры, объединенный идеей дерзновенного созидания.

Иногда эта идея меркла и слегка терялась за пышностью фасадов, роскошью отделки и позолотой рам, но размах строительства, энергия новых смелых проектов возвращали ее вновь. Дух Просвещения, а иногда просто Эдема искусства не терялся здесь никогда. Для меня полное и совершенное воплощение этой идеи – в «Рае» Тинторетто: в размер боковой стены второго яруса Дворца Дожей, написанное в экспрессивной, почти авангардной манере, это полотно наполнено энергией, страстью, красотой, мощью и величием. Попросите меня рассказать точнее, что изобразил художник, и я не смогу этого сделать. Но я уверена – это воплощение идеи Города, каким он мнится, прообраз Града Небесного, но не библейского Рая, населенного праведниками, а скорее теми, о ком Данте писал: «Что, чем природа совершенней в сущем, тем слаще нега в нем, а боль больней».

Тайная вечеря

На кампо Сан Стефано хорошо прийти утром. В рассветном тумане, как сегодня, площадь кажется почти бесконечной: фасады дальних домов скрывает дымка, и одинокие шаги по площади отдаются от них эхом. Сан Стефано достаточно большая по меркам Города и, как правило, очень оживленная, но сейчас абсолютно безлюдна. При первой встрече это место не обещает удивительных открытий. Названное так в честь находящейся здесь церкви, как и большинство площадей Венеции, имеет прямоугольную форму и скорее выгодно представляет ренессансный дворец Лоредан, вытянувшийся почти во всю её длину, чем сам собор.

Находясь в центре площади, вы можете видеть только южную часть церковной стены. Сразу понятно, что перед нами готическое здание: темно-красная кирпичная кладка, со стороны фасада просматриваются остроконечные башенки из белого камня. Направляясь к церкви Сан Стефано сегодня утром, я знаю, какие богатства скрывает его аскетичная форма. Приветствую ее, как старого друга и захожу внутрь. Теперь я готова к тому, что ожидает меня.

Несколько секунд взгляд мечется по огромному пространству, в котором утренний свет из боковых окон соединяется с розовым цветом колонн и тёмно-коричневым – свода, образуя удивительное перламутровое свечение. Наверху глаз задерживается и замирает в восхищении. Этот потолок – просто чудо!¹² Готические постройки в Венеции не имеют классических крестовых завершений. Деревянные перекрытия поддерживают свод поперек всего центрального нефа, за ними резной, деревянный же, кессонный потолок. Если бы можно было любоваться этой красотой, лёжа на полу! С запрокинутой головой долго не простоишь. Прочитала в одном блоге, что потолок Сан Стефано давит и пугает, автор пишет, что «хочется спрятаться от омута над головой». Как по-разному воздействует искусство на людей. Да, зрелище, безусловно, величественное, но и упоительное одновременно.

Но сегодня у меня другая цель: я пришла ещё раз увидеть Тайную вечерю Тинторетто – Lastsupper (прочитав название по-английски, не сразу сообразила, о чём идет речь). Сюжет, повествующий о последней трапезе Христа, был излюбленным у этого художника. Он прибегал к нему неоднократно: часто лишь немного изменив композицию, будто стремился пережить это событие снова и снова. Так, похожи картины в Скуоле Сан Рока и в церкви Сан Стефано, где я сейчас стою. Жаль, что они находятся в таких тесных приделах, а в моём случае и вовсе в отдельном помещении; здесь темно, скорее всего, это сделано намеренно. Увидеть полотно можно, только заплатив за его просмотр. Тут же включают ярчайшие лампы, что также искажает впечатление. Но все эти помехи не мешают почувствовать колоссальную духовную силу полотна. Ясно, что сидящих вокруг стола людей, изображенных на картине, объединяет нечто значительно большее, чем совместная трапеза. Их связывают узы дружбы и доверия, а всё вокруг: своды обеденного зала, кухонная утварь, собака, ожидающая угощения, служанки, подносящие еду – всё второстепенное ещё больше подчёркивает близость сидящих за столом. На одноименной картине в Скуоле Сан Рока почти тот же сюжет, только Иисус здесь сидит на дальнем, освещенном особым светом конце стола, а мелочам уделяется ещё больше внимания. Таинство происходит в самой обыденной обстановке: художник повторяет этот приём вновь и вновь. Очевидно, что это ключ к пониманию основной идеи, замысла художника – контраст между повседневным и будничным миром и историей, драмой, которая свершается на наших глазах. Мера доверия и любви одиннадцати, щепотка предательства и зависти одного. Светлый образ, несмотря ни на что. Особенно чистый и ясный – в последнем варианте – в церкви Сан Джордже Маджоре¹³. Любовь и прощение – как это сложно! Смирение и терпение – невероятно тяжело!

Возможно, для самого Тинторетто соблюдать именно эти заповеди было сложнее всего. Особенно если учесть – а в его случае это бесспорно – что успех, масса заказов, достаток, а самое главное – уверенность в собственных талантах создавали почву для чувств как раз противоположных – превосходства, гордыни, тщеславия, болезненного самолюбия. Возможно, он мучительно сознавал, что талант, слава, успех искушают его. Вновь и вновь, возвращаясь к сюжету последней трапезы Христа, он словно заговаривал бесов, терзающих душу, или молился.

Лагуна

Иногда от Города устаёшь: тебе будто не хватает воздуха. Именно в такой момент незаметно для себя оказываюсь в месте, далёком от основных туристских маршрутов.

Сегодня на набережной Дзаттере¹⁴ кипит жизнь. Напротив гуманитарного корпуса университета Фоскари стайки студентов: они сидят и даже лежат на широких каменных скамьях. Видно, что в этой среде царит дух свободы: пёстрая одежда, раскованное поведение. В такие минуты я чувствую возраст особенно остро, возраст и свою языковую ущербность. Среди этих ребят много приезжих, но они свободно общаются между собой.

Но настроение эта мысль мне не испортила, ведь передо мной один из самых любимых видов: с набережной Дзаттере на Джудекку. Вот на Фундамента Нуова меня никогда не охватывает такой подъём, хотя Лагуна и там блестит и переливается во всём своём великолепии. Всё дело, видимо, в том, что оттуда всегда видно Сан Микеле¹⁵. А отсюда открывается прекрасный вид на самую южную оконечность города, отделенную от основной части каналом. В этой панораме очень мало типично венецианского. Никогда не увидишь гондол, зато здесь пристают грузовые и пассажирские суда. Стоя в этом месте, всегда остро чувствуешь связь с миром, а не изолированность от него.

Здесь всегда много местных жителей. Навстречу мне по пандусу через канал спускается элегантная дама: в кашемировом светло-коричневом пальто, шляпе с широкими полями и… – вот она, действительность – с пакетами из супермаркета Billa в руках.

Возле «Нико»¹⁶ я не могу не отдать дань традиции, заложенной не мною, о чём всегда вспоминаю в этом кафе. «Уно кофе» – выпиваю здесь же, держа холодными пальцами крошечную чашку правой рукой, и вкуснейший горячий бутерброд из двух поджаренных кусочков белого хлеба с горгонзолой внутри – левой.

И вновь я на набережной. Слева от меня очень интересная церковь Джезуатти (Санта Мария Розария). Здесь, сколько я ни прихожу, либо ещё закрыто, как сейчас, либо скоро закрывается, либо служба. Но много достойного моего внимания, как обещает комплексная программа Коруз, включающая 17 церквей, в том числе и эту. На карте, выданной мне при покупке этого абонемента в первый день, есть небольшая информация о шедеврах внутри неё. Я вижу заветное имя Тинторетто. Но что поделаешь, зайдём в другой раз.

Рассеянно размышляя, куда идти дальше, я машинально подхожу к самой воде. Прямо передо мной на камне расположился синьор, читающий газету. Видно, что очень солидный: дорогое пальто распахнуто навстречу легкому ветерку с Лагуны, волосы небрежно зачёсаны назад. Он сидит ко мне спиной, лицом к воде. Перед ним – только потрясающий вид на Джудекку: серебристо-серая рябь волн, отражающих утреннее солнце, да чайки, расположившиеся на деревянных сваях. Вот это неспешность! И так изо дня в день. Здесь совсем другие люди, во всяком случае, мне так сейчас кажется. Они естественные, красивые. Может быть, заговори я с ним, всё очарование разрушится? Окажется, что этот синьор такой же ворчливый, недовольный своей женой и правительством мужчина средних лет, как и многие мои знакомые. Один из них вот так же читает газету по утрам у нас на работе, сердито отгораживаясь ею от нас. Нет, не может быть. Этот – наверняка романтик: выбрать такое место для утренней газеты и кофе! Он сидит, широко расставив ноги, и выглядит абсолютно погруженным в чтение. Но я-то знаю, на самом деле каждой клеточкой своего существа он наслаждается этим мигом.

Мосты

Сегодня я не здесь. Подумалось утром: «В Городе только иллюзия покоя, за его границами осталось всё важное, может быть, хватит скрываться за ними?» Бывает за днями безмятежного счастья и умиротворения вот такое «похмелье». Как правило, оно накрывает с головой. Мучает совесть за отложенные дела, невыполненные обещания. С обещаниями вообще такая штука: тяжелее всего выполнять обещания, данные себе. Наверное, лучше их не давать. Как-то мне посоветовали написать в новогоднюю ночь двадцать пять задач на будущий год. Это был ужасный год: я почти всё выполнила, не получив от этого никакого удовлетворения. Потому что за год можно выполнить что-то очень конкретное. А то, что даёт ощущение счастья, редко имеет конкретные формы.

И всё-таки беспокойство за отложенную на время отпуска жизнь не отпускало меня. И даже обычно приносящее покой движение не возвращало мне душевного равновесия. Сколько связей создаётся в течение жизни! Сколько судеб соединяется, смыкается, пересекается с твоей! Сколько мостов, больших и малых, соединяют берега жизни, бросают в омут прошлого, крепко привязывают к настоящему, дают возможность подумать о будущем!

Извините за предсказуемость, но метафора «моста» здесь, в Городе, где из любого положения, а точнее точки пребывания, найдётся мост или мостик, который обязательно выведет тебя в нужное место, очевидна. Есть опасность и прелесть спонтанного движения по ним – никогда не знаешь точно, в какой точке Города ты окажешься в результате. Здесь часто срабатывает инстинкт: если есть мост, надо по нему пройти. Мысль «зачем?» часто возникает уже после того, как ты оказался в новом месте.

Иногда берешь себя в руки и честно пытаешься каждый шаг сверять с картой – толку никакого. Ни одна карта не передаёт всех хитросплетений и каверзных поворотов Города. И тут перед тобой, как образ спасения, возникает мост. И замечу отдельно: очень красивый мост, потому что – непостижимый факт – но некрасивых мостов в Городе нет. С перилами и без, как правило, арочные (есть даже один трехарочный), они никогда не имеют богатой отделки. И в этом их главная прелесть. Любой мост Города абсолютно вписан в пейзаж. Искушению вступить на мост почти невозможно противостоять. О том, чтобы повернуть назад, и вообще не может быть речи!

Мосты органично соединяют части Города в одно. Хотела сказать «целое» и поняла, что нет. Это как жизнь – она где-то монолитна и содержательна: отсюда многое начинается, здесь многое происходит. Что-то существует на периферии: было значимо, важно в прошлом, а теперь перегорело, отодвинулось на второй план. Что-то осознанно задвинуто в самый дальний уголок. Но всегда существует шанс вернуться. Самые надёжные мосты создаёт наша память.

А еще мосты дают свободу выбора: остаться здесь или идти дальше. Хотя, когда ты движешься по городу, как я сейчас, свобода выбора в сущности – иллюзия. Ты не выбираешь – остаться или идти: единственный выбор, который у тебя есть, – направление движения. B этом Городе обычно их не так много, во всяком случае, для меня. Вверх – на Север, к Фундамента Нуово, а значит, и к Сан Микеле. Вниз, на юг, к Дзаттере. Эти два направления – как Время Жизни, где, как ни крути, возвращаешься к истокам. Получается, что время нелинейно. Как круги по воде, расходятся по нашей памяти волны, наполняют сознание образами прошлого. Запахи, звуки вдруг напоминают нам о том, что кажется навсегда утраченным.

А ведь об этом, подумалось мне, «Распятие» Тинторетто в Скуоле Сан Рока. Точнее, и об этом тоже. На огромном полотне множество фигур: они образуют отдельные островки, связанные общей темой. Вот на первом плане ученики поддерживают потерявшую сознание Мать. Справа и слева за происходящим наблюдают группы всадников. Судя по их отстранённости, здесь они исключительно по работе. Палачи продолжают заниматься своим делом. Есть ещё народ, с ужасом наблюдающий за происходящим. Над всем этим морем фигур, живых и деятельных, испытывающих самые разные чувства, страдающих и просто зевак, возвышается неподвижная фигура на кресте. Это – то, что мы видим, рассматривая полотно. Я говорю так, потому что его монументальность не только в больших размерах, но, в первую очередь, в грандиозном замысле. Здесь вся наша жизнь, объединённая чем-то очень значимым и важным. Тем, что, несмотря на множество вариантов, создаёт единую сложную неповторимую Судьбу.

Палаццо Дукале

С утра лил дождь. Нет, я не могу сказать, что в этом нет своей прелести. Во-первых, пришлось встать рано: дождь шумел. Потом к нему присоединился стук каблуков, дребезжание колесиков чемоданов o камни мостовой и напоследок – звон колоколов с церкви Сан Поло. Лежать дальше в кровати не имело смысла. С другой стороны: а куда пойдёшь в такую погоду? Туда, где можно провести полдня. A то и целый день. Я знаю здесь несколько таких мест. Настроению сегодняшнего дня идеально соответствовало только одно.

Город начинает жить очень рано. Но дневной сутолоки утром нет. Почти всегда в это время года туман и жемчужно-серая дымка окутывает каналы, скрывает соседние дома. В такое время знакомые улицы кажутся совершенно неизвестными. Небо и вода почти не отличаются по цвету – одинаковый оттенок серого. Дождь довершает дело, создавая прозрачную легкую завесу таинственности.

Прохожу по мосту Кулаков к площади Сан Барнаба. Еще одно интересное место для меня. Ничего особенного, на первый взгляд. У этой площади немного проходное значение. Тем не менее мне здесь очень нравится. Хотя и я, как правило, иду мимо. Сейчас – к мосту Академии. Свернула, чтобы срезать дорогу в узкий проулок: вокруг никого. Вдруг из-за угла послышался глухой топот – звук копыт? Я испугано остановилась, ожидая, что из-за угла покажется чудовище. Но навстречу мне выбежал лишь парень в наушниках: наверное, как и я, любитель утреннего Города.

А дождь всё усиливался. Если так пойдёт дальше, поднимется вода. Аква альта ¹⁷ романтична, когда планируешь поездку сюда, сидя на диване с сухими ногами.

В такой день в самом популярном месте Города, где обычно людно, – никого. На галерее второго яруса стены, той, что смотрит на Сан Джорджо Маджоре¹⁸, выход на центральный балкон закрыт стеклянным вестибюлем. О присутствии во Дворце Дожей людей кроме меня, свидетельствуют раскрытые зонты, живописно разложенные там. Очень быстро я понимаю, что выбор объекта посещения был бы идеальным, если бы не одно но. Очень, зверски холодно. По-моему, холоднее, чем на улице. Наверное, отопить такое огромное помещение просто невозможно. Толстые каменные стены действуют как холодильник, к тому же сыро. Что же, мы не привыкли отступать. Начнём.

Нет, я не первый раз здесь. Но в этом огромном, а сейчас ещё почти совершенно пустом дворце, это не имеет значения. Эффект только усиливается. Это место, где время остановилось: стрелки часов показывают на двенадцать. Время зенита, могущества и славы Серениссимы – это XV век. Очень многое здесь восхищает, изумляет, реже трогает душу, нежели даёт пищу для размышлений и пиршество для глаз. Описывать это – неблагодарный труд. Стараюсь более-менее внимательно изучить хотя бы живописные полотна. Увы, и это невозможно! Однако выделяю для себя несколько. Все самые «земные» собраны в относительно маленьком зале Антиколлегии. Здесь симметрично входу или выходу, запутаться в анфиладной планировке не мудрено, «Ариадна и Вакх» Тинторетто и «Похищение Европы» Веронезе. Самые лёгкие и светлые в этом дворце среди бесчисленных портретов дожей, патрициев, судей кисти Тинторетто либо таких пафосных полотен Веронезе, как «Триумф Венеции». Оба художника трактуют мифы в духе своего времени. Первый – сдержанно и спокойно, второй – используя все возможные живописные средства. Но общая тема любви, которая кажется такой неуместной в этих стенах, объединяет их. Хотя почему, собственно, неуместной? В этом дворце, где остановилось время, понимаешь, чем жили люди, чего хотели, опасались, восхищались, во что верили. Надо всем здесь царит идея Города.

Ну что же, в результате мой план оказался неплох: я провела в этом восхитительном холодильнике почти пять часов.

А выйдя на Пьяццу, поняла, что вознаграждена за терпение дважды. Во-первых – дождь кончился. Во-вторых – я получила вполне безопасный, демонстрационный вариант аква альты. К собору проложили мостки: оживленные туристы спешили запечатлеть себя на необычном фоне. И я присоединилась к ним.

Солнце в декабре

Сегодня получился длинный день. Накануне, эмоционально «перебрав», решила обойтись без серьезных маршрутов. Ранним утром опять в тумане побродила в районе Академии: здесь есть настоящий бульвар с деревьями – если так можно назвать чахлые кустики – достаточно широкий, идущий, совсем прямо, не по-венециански, через Дорсодуро к Дзаттере. Наблюдала, как монашка куда-то вела группу карапузов – совсем малышей, гуськом: может быть, в церковь? Обошла вокруг мыса Догана¹⁹. Оказывается, на самом его краю выставлены модернистские скульптуры, как часть коллекции, находящейся в павильоне современного искусства рядом. В очередной раз поругала себя за консерватизм: наверное, нельзя вычитать из городской среды, «не замечать» этих примет новой эпохи. Во многих городах Европы, например, таком эклектичном как Берлин, смелые артобъекты рядом со старой архитектурой мне даже нравятся. Однако в Городе меня эти бездушные, машинизированные здания или скульптуры каждый раз заставляют вздрагивать. Место, где у каждого дома есть своё «лицо», где из их неповторимости складывается гармония, несовместимо с этими «объектами».

Размышляя так, перейдя мост Академии, несколько раз машинально отрицательно помотала головой: «Но, но», в ответ на призывы гондольеров: «Прайс аут». Здорово, конечно, но дорого, несмотря на снижение цен, да и для путешествия в гондоле нужен спутник. Ведь тогда это будет романтическая поездка, и удовольствие от совместной прогулки (как не вспомнить фильм «Плащ Казановы») оправдает затраты. Да и погода не располагает: холодновато для поездки по каналам на открытых лодках. Вон как гондольеры утеплились: из-под традиционных шляп проглядывают вязаные шапки. Не очень красиво, зато не мерзнут уши!

Но тепла сегодня больше, чем в предыдущие дни. Солнце пригревает, и на кампо Манина я чувствую, что можно смело расстегнуть куртку. Одну сторону площади ограничивает канал с двумя мостами, по которому друг за другом идут две лакированные черные лодки, управляемые почти синхронно гребущими гондольерами. С одинаковым выражением лица в них сидят самые активные в любом городе туристы – японцы. Маленькие, закутанные с ног до головы, но самозабвенно снимающие огромными, в полметра, камерами всё, что видят вокруг.

Главной достопримечательностью площади формально можно считать скульптуру Манина, борца за свободу Венеции против австрийской оккупации в XIX веке. Но настоящая знаменитость здесь – лев, расположившийся у подножья памятника как живой. Он, действительно, и размерами и позой производил бы полное впечатление царя зверей, а не символа Марка Евангелиста, если бы не благородная зелень на бронзе и крылья за спиной, гордо распахнутые, будто он приземлился на этот постамент только что. Его полный достоинства вид – лучшая дань уважения человеку, поднявшему горожан на борьбу, результат которой был заранее предрешен – слишком неравные были силы. Несмотря на печальный исход, лев не смирён: поверженный, но не побеждённый. Эта скульптурная группа всегда собирает вокруг себя туристов, желающих сфотографироваться с ними. Как жаль, что одну сторону площади образует современное уродливое здание, кажется, какого-то банка, убрать этот фон из фотографий можно только с помощью фотошопа.

Сейчас я как будто иду по другому Городу: в нём что-то неуловимо изменилось или это я смотрю иначе? Всё дело в солнце, приходит мне в голову. Несколько дней до этого лил дождь, и было очень холодно. Сегодня я вижу, что в Городе кроме меня ещё есть туристы. Да ведь и катающиеся на гондолах мне ни разу не попадались за последние дни: пустые каналы, улицы, мосты. Казалось, Город так рад моему возвращению, что отменил все встречи на это время. Сегодня жаждущие прикоснуться к прекрасному высыпали из гостиниц и музеев на улицы и мгновенно заполнили их.

Прохожу проулками, идущими параллельно Сан Марко на восток: яркие витрины уже не сдерживают радости приближающегося праздника. Он, в сущности, наступил. Каждый день подготовки – покупка подарков, украшение дома, вся эта суета дает ощущения радости, счастья, семьи. Не задерживаясь у Сан Дзаккарии, прохожу мимо. Внезапно понимаю, что интуитивно двигаюсь от людных мест – на воздух, свет и простор.

Передо мной абсолютно пустая площадь. Как это возможно? Мне кажется, я даже слышу шум набережной Скьявони²⁰, доносящийся сюда, но здесь удивительно безлюдно. На кампоБрагора стоит палаццо Гритти – Морозини с одной её стороны и приземистая церковь, в которой служил клириком Вивальди – с другой. При взгляде на дворец понимаешь, что это одно из самых старых зданий в Городе. Прекрасные готические окна и фамильные гербы, которые, увы, снизу трудно разглядеть. В этой площади, как на большинстве подобных в Венеции, – колодец с каким-то орнаментом. Почему-то, несмотря на солнце, ощущаю холодок на коже. Здесь как-то нерадостно. Уже дома прочитаю, что «Брагора» означает «болото», а примыкающий к кампо переулок именуется «тупиком смерти» (морте). Говорят, в Средневековье здесь выносили смертные приговоры.

Вкус к жизни

Как же людно сегодня! В районе Каннареджо вдруг вышла на оживлённую улицу. Магазины, кафе, торговые палатки, холодная закуска с лотков и горячая – с небольших прилавков, здесь же вино по 50 центов. В пёстрой толпе уже не различишь туристов. Вот молодой мужчина делает заказ – морское ассорти в кляре: креветки, крошечные рыбки размером меньше креветок и кольца кальмаров. Покупает он эту «уличную еду» основательно и много, просит завернуть с собой. Может быть, турист – выбежал из отеля, в тапках на босу ногу, а может, коренной венецианец. По тому, с каким знанием дела и уверенностью он делает заказ, заключаю, что всё-таки местный. Представляю, что дома его ждёт подруга или жена. Сегодня воскресенье: они заберутся с ногами на диван, откроют коробочки со всеми этими яствами, будут есть и слушать звуки Города.

Попробовала эти деликатесы и я. В картонную коробочку мне щедро положили обжаренное в масле, горячее фруттидимаре, дали палочки и стаканчик вина. Есть можно было здесь же – рядом стоял стол с деревянными скамьями, на них уже сидели всё те же японцы, уплетая еду.

Нет, это не мой вариант, думала я, продолжая прогулку. Мне больше нравится здесь заходить в небольшие остерии, пробовать местные блюда, но из нормальных тарелок и с хорошим вином. Вчера, например, в районе Сан Поло я дегустировала пасту с соусом из чернильной рыбы. Цвет блюда соответствовал названию, но вкус был изумительный. Успела почувствовать, что в еде жители Города совсем неприхотливы. Самая любимая еда большинства в будни – маленькие бутерброды с разными закусками на бегу. Я в том смысле, что, как правило, в самых любимых ими местах все посетители стоят. Однажды, вернувшись с островов и промёрзнув до костей, я зашла в подобное заведение недалеко от Пьяцца Рома. Всё кафе в ширину не превышало, как мне показалось, трех метров, но было вытянуто, повторяя закруглённую форму здания, в торце которого находилось. Внутри было так тесно, что, взяв бокал вина, я с трудом протиснулась к окну. Кроме того, в заведении стоял такой гул, что я с удивлением вспомнила совет в одном из путеводителей, который я не приняла всерьез, – делая заказ, кричать. В тот раз, испытывая только одно желание – поскорее согреться, я так и поступила.

В маленьких остериях намного теснее чувствуешь связь с Городом, чем в ресторанах, ориентированных на туристов. В таком вот искусственном месте мы в один из прошлых приездов, заказав дорогую рыбу, как королевские особы вкушали еду в абсолютно пустом зале. По левую руку от нас шеренгой выстроился отряд официантов, глядящих нам в рот и готовых предупредить любое желание. Чаще всего в таких заведениях обслуживают не итальянцы, а цены не соответствуют качеству. Напротив, в небольшом семейном ресторанчике, всё в том же Сан Поло, где вечером не было ни одного пустого столика, еду приносили только сами хозяева: словоохотливый и приветливый синьор с брюшком и его сухая, неулыбчивая супруга. Я была действительно польщена, когда, придя к ним в третий раз, удостоилась её приветливой улыбки и лично принесённого графинчика (кварты) вина.

Находясь целый день в городе, то там, то здесь угощаясь, можно изрядно захмелеть. Правда, любимые напитки здесь – достаточно лёгкие: местный спритц – напиток из смеси просеко, кампари и газированной воды. Он бодрит, согревает, а по вкусу и цвету как-то очень соответствует Городу, его настроению. Я однажды наблюдала у «Нико» рано утром, как в кафе зашёл очень пожилой синьор. Опираясь на палку, кряхтя, он присел на табурет возле стойки и выпил почти залпом вот такой веселящий напиток! Вот это я понимаю – вкус к жизни.

Санта-Мария-делла-Салюте

После обеда светило яркое солнце, было очень тепло, особенно по меркам декабря. По глади Лагуны бежала лёгкая рябь: вода переливалась, преломляясь в вечернем солнечном свете. Катер, везущий пассажиров с Сан Джорджо Маджоре, а может быть, из пригорода Лидо, делал изящный разворот и казался светящимся изнутри. Я стояла на набережной Скьявони и не могла отвести взгляда от этого великолепия.

Вот солнце опустилось ещё ниже, и теперь подсвечивался фонарь под куполом Санта Салюте. Это делало собор похожим на огромный маяк: казалось, этот свет может достигнуть самых дальних уголков не только Венето – провинции, чьим центром является Город – но и тех сердец, что, находясь за много километров, бьются в унисон с ним. С маяком эту церковь роднят не только ее размеры, но и особенности восприятия: издалека она заметнее и значительнее, чем вблизи. Словно, находясь в Городе, она существует отдельно от него и предназначена, в первую очередь, для того, чтобы быть видимой со стороны, издалека.

И снова в который раз утвердилась в мысли: это строение всё же больше памятник, чем церковь. В Городе несколько барочных церквей: о некоторых я говорила выше. Все они очень деликатно «встроены» в пространство. Нельзя сказать, что они создают его атмосферу, но многие очень интересны. В некоторых из них за броскими, но холодными фасадами скрываются настоящие жемчужины. Например, в Джезуатти – церкви на севере Города, рядом с Фундамента Нуова. Обязательно побывайте здесь. Ваше воображение будет поражено возможностями и способностью жителей создавать королевское великолепие в периферийной церкви локального значения.

Тем не менее именно популярное строение архитектора Лонгена, Санта-Мария-делла-Салюте, стало Символом города. Думаю, это объясняется местом, выбранным для его возведения, а не пониманием смысла события, давшего ему рождение. Лонген увековечил непонятную современному человеку радость окончания Ужаса и надежды на его нескорое повторение. На этом Городе чума оставила вечный отпечаток. Ведь чёрный цвет «гондол не весел, даже страшен: их в чёрный цвет раскрасила чума», как пишет поэт. Знаменитые маски с длинными белыми носами – отсюда же. Набережная Неисцелимых – место, название которого свидетельствует о том, что позади современной Санта Салюте когда-то складывали прямо на камни набережной умирающих, которым было невозможно помочь, «неисцелимых». Однако столь мрачное событие породило появление самого нарядного строения эпохи барокко в этом городе. Сегодня мало кто, глядя на открытки с видами, ассоциирует его с этими событиями. Санта Салюте стала самым узнаваемым объектом городского пейзажа.

Первый раз, побывав здесь, пронесясь по Городу в компании еще сорока туристов из нашего автобуса и гида Светланы, я уезжала через несколько часов счастливым обладателем маски с черными перьями, бус из стекляруса: всё это было куплено по астрономической цене здесь же, на Фундамента Скьявони. Более скромным приобретением, но хорошим пополнением моей коллекции стала фарфоровая тарелочка с видом кусочка Лагуны и Санта Салюте на заднем плане. Дома кухонное стекло и сейчас украшает витраж, сделанный дочерью мне на день рождения: гондолы, фонари, сваи и неизменная Санта Салюте. Когда утренний свет проникает в кухонное окно, получается почти такой же эффект маяка.

Кстати, во многом из-за споров об её, церкви, архитектурных достоинствах, я полюбила поездки сюда в одиночестве. Однажды я привезла свою подругу показать «мой Город», она же восторженно ахала каждый раз, завидев Санта Салюте. Мне приходилось объяснять, что собор, несмотря на его ослепительный вид, не исчерпывает собой образцовые черты городской архитектуры, хотелось быстрее разрушить стереотипы Города, показать, что он прекрасен по-другому, менее заметной, часто «увядающей» красотой. Позже, открывая для себя «Камни Венеции», глядя на многие знакомые мне здания глазами Рёскина, я еще раз утвердилась в своем первоначальном мнении: истинные шедевры византийской и готической архитектуры в городе не столь бросаются в глаза. Почему, например, не так, как Санта Салюте, растиражирован Палаццо Дукале? Ведь его первенство с любой точки зрения неоспоримо. Рёскин называл его шедевром венецианской готики, впитавшем лучшие черты стиля и всех построек в его духе в Городе. Тем не менее мне он первое время казался скучно-монотонным, слишком растянутым, приземистым, словом, плохо соответствующим моему представлению о том, каким должен быть дворец. Понять его совершенство, изолированность и одновременно включенность в пространство Города я смогла, к сожалению, не сразу. Но если смириться с тем, что многие видят в Санта Салюте символ города, он более узнаваем, чем что бы то ни было, приходиться признать – место для его строительства выбрано идеально. Этот гигантский маяк, кажется, врезается в Лагуну как огромная носовая фигура корабля. Его белое каменное тело прекрасно сочетается со всеми оттенками её вод.

Конец ознакомительного фрагмента.