Велихов – из принципа
Александр Николаевич обозначал людей, интересных мне по уровню, статусу, с которыми он общался, но никогда не помогал выйти на более короткий контакт. Даже Дмитрия Тимофеевича Язова я сама заполучила, когда он приехал отдыхать в Пятигорск в военный санаторий. И это было тоже из принципа. Потому что, когда мы «рубились» с Каньшиным по поводу суммы поддержки издания, он сказал, что таких людей, как маршалы Советского Союза Язов и Михалкин, иным журналам заполучить в собеседники еще нужно умудриться. Я и умудрилась. И получила истинное наслаждение! Дмитрий Тимофеевич, человек с очень непростой судьбой, пославшей ему массу испытаний, очень интересно и искренне говорил о жизни, войне, любви. Мы специально не касались темы ГКЧП. Об этом много он говорил в других изданиях. Меня же больше интересовало, впрочем, интересует и сейчас, как, по каким параметрам жизнь выдвигает на значимые рубежи людей, казалось бы, ничем не отличающихся от своих ровесников? А знаете, о чем мечтал будущий маршал в детстве? Стать поэтом! Скакать на коне по полям в красной рубахе и читать во весь голос свои стихи. Интервью получилось, было опубликовано, я открыла свой счет незримого соперничества с Каньшиным, даже не соперничества, а моего самоутверждения. Кстати, статья о Марии Федоровне, подготовленная не без участия Ларисы Яковенко, ему тоже понравилась. Ему вообще всегда нравилось, как мы пишем. Это приводило к осложнению с его ближайшим окружением, потому что военных журналистов, работавших в «Красном воине» и мегапировской газете «Офицерский сплав», он нередко наставлял, как надо писать, ссылаясь на наши публикации.
С Евгением Павловичем Велиховым ситуация была аналогичной, но еще более драматичной для меня и моего самолюбия. Судите сами. Велихов стал секретарем Общественной палаты РФ. Я знала, что с Каньшиным они дружны. Вот бы здорово для журнала заполучить интервью с ним! Скачок, рывок в круг узнаваемых личностей! Эксклюзивное интервью региональному и в Москве уж точно не шибко известному изданию! Прошу Каньшина, а он мне в ответ, что не может этого сделать: Евгений Павлович стал очень востребован, пресса его уже замучила, надо подождать. Жду. А тут случается пятидесятилетний юбилей Александра Николаевича. Надо отдать должное, что провел он его на своем, каньшинском уровне. Незадолго до этого события он привез опять очень интересную делегацию на свою малую родину, в Марьинскую. Была встреча с воспитанниками воскресной школы, вместе сажали деревья. В составе делегации были Андрис Лиепа, Ирина Купченко, Василий Лановой, Анатолий Дьяков, мои любимые маршалы и генералы из «Мегапира». Опять цветы на могилу маме Александра Николаевича. А потом в штабной палатке прямо на берегу реки детства Малке, рядом с обелиском советским воинам, погибшим в кровопролитных боях на этой земле, который еще Мария Федоровна заложила со своими учениками, товарищеский обед. Параллельно съемочная группа сделала сюжет для фильма о будущем юбиляре, который опять-таки получился как благодарность маме, земле, людям, с которыми судьба его свела в жизни.
Этот фильм был показан на юбилейном торжестве, которое Александр Николаевич провел во дворце для приемов на берегу уже Москва-реки с участием четырехсот гостей – префекты, вице-губернаторы, депутаты, сенаторы, генералы, маршалы, заслуженные-перезаслуженные… Все были. Но Каньшин собрал еще и всех своих друзей, с которыми в разные годы служил в армии, одноклассников и однокурсников по училищу и академии, даже свою учительницу не забыл! Более ста человекам он оплатил проезд и проживание в Москве. Не все из присутствовавших стали финансово успешны, не все нашли себя в условиях новой России. Я видела людей, которые обнимались, радуясь встрече через четверть века. И все шикарно – угощенье, программа. Вел это торжество Андрис Лиепа, открывала танцем Илзе Лиепа, пели Тамара Гвердцители, Дмитрий Маликов, ансамбль «Самоцветы», хор Турецкого, романсы дарила Екатерина Жемчужная, стихи читал Василий Лановой.
Впервые именно там я оценила эстетику и наслаждение заедать шампанское фруктами в жидком шоколаде, белом или темном. Было очень душевно, статусно, значимо, словом, такие события случаются в моей жизни не часто. Но я же еще надеялась «поохотиться», как я это называю. Конечно, меня интересовал Велихов. Но, досада, все уже расселись по местам, а он не появился! Видно, в отъезде. За столом рядом со мной однокурсник Каньшина по училищу Александр Ткаченко, мы с ним уже раньше познакомились и подружились на мегапировских мероприятиях. Кстати, он рассказал интересную деталь, которая очень характеризует Александра Николаевича, – он помнит добро. Ткаченко после училища служил в Венгрии и, приехав в отпуск, привез Каньшину в подарок настоящие фирменные джинсы. Первые в его жизни! Предполагаю, что именно этот подарок как-то материально невыразимо скрепляет их дружбу, которой уже не один десяток лет.
Торжество началось, первые тосты уже подняты. И вдруг я вижу Евгения Павловича Велихова! Какая удача! Он пожал одному руку, кивнул другому и отправился к своему столику. А сидел он, как потом я имела возможность заметить, с бывшей главой правительства Украины, супругами Язовыми, генерал-полковником Моисеевым и еще какими-то немаленькими людьми. Мозг взорвался: «Велихова надо брать!» До сих пор поражаюсь своему нахальству и испытываю чувство неловкости за все воспоследовавшее. Объявляют белый танец, я подхожу к Евгению Павловичу, вся дрожа, как осиновый лист. Вижу только цель, отбросив в сторону мелочи. Приглашаю на танец. Боковым зрением отмечаю, что моя выходка соседям по столу не понравилась. Евгений Павлович от неожиданности да и как воспитанный человек приглашение принимает. Минутная неловкость, а потом я честно говорю, что пригласила его из корыстных побуждений, представляюсь, прошу об интервью, обозначая, что буду всего пару дней в Москве, прошу дать контакт. Танец на середине прерывается. Велихов по карманам ищет и не находит свою визитку, на чужой пишет телефон, по которому мне надо позвонить. Все это происходит уже у его столика, что не прибавляет мне симпатий со стороны его соседей. Приходится все это проглотить. Но если бы только это! Я ведь видела Велихова одного, перемещающегося при входе от столика к столику. Мне и в голову не могло прийти, что он здесь не один. А он был с супругой! Я даже не догадалась спросить у нее разрешения пригласить ее мужа на танец! Словом, каньшинский юбилей кроме удовольствия добавил стресса.
А стресс начался еще в Пятигорске, где на «совете в Филях» с подружками обсуждалось, в чем мне ехать, что дарить при в целом скромных ресурсах. «Дарить картину», – был вердикт. Никогда невозможно понять стоимость подарка, особенно, если это живопись пусть и неизвестного, но хорошего провинциального художника. По наряду совет дала Лялька, дочь моей подруги и крестной, – маленькое черное платье из гипюра с ниткой искусственного (издалека не видно, пойдет) жемчуга, маленькая раритетная сумочка – антиквариат ручной работы – из коллекции ее же мамы. (Так уж получилось, моего сына, меня и моего мужа крестили одновременно, и наша крестная, моя ближайшая подруга Ирча, стала нашей общей мамой). И полный порядок! После марафета на голове в салоне «Славянки» я соответствовала случаю. Поняла это по взглядам женщин, за что, как это нередко бывает, и поплатилась дикой головной болью во время всего торжества.
Через день я сидела в приемной небольшого коттеджа в Курчатовском центре, где Евгений Павлович общался с прессой. Передо мной был коллега из журнала «Америка», после меня – съемочная группа «Вестей», время моего общения обозначили в 20 минут, как, впрочем, и другим. Начала с извинений. Евгений Павлович снисходительно и великодушно поулыбался. А потом пошли по моим вопросам. У меня их было много, но время жизни больших людей расписано по минутам. А мне и так была оказана честь исключительно благодаря тому, что оказалась в числе избранных на каньшинском юбилее. На этот счет у меня иллюзий нет.
– Евгений Павлович, скажите, пожалуйста, ваши звания и титулы – это как бы общественный сертификат, выданный за качество Личности? И насколько уровень ваших достижений и возможностей отражает влияние мудрых и просветленных людей, с которыми вам довелось встретиться в жизни?
– Как часто бывает в России, воспитывала меня бабушка, потому что мать умерла еще до вой ны, а отец скончался в 1952 году. Бабушка была человеком с очень серьезным характером и воспитывала меня в духе правды. Так что, с одной стороны, жизнь от этого казалась легче, потому что я всегда верил в правду: для меня не существовало никаких, так сказать, глобальных разочарований или непонятных коллизий. С самого начала я оценивал их так же, как оцениваю и сегодня, в том числе Октябрьскую революцию и все связанные с ней последствия для страны.
С другой стороны, это приводило к тому, что у меня довольно рано в детстве проявились определенные сложности, когда, например, в школьные годы мне приходилось вечером вспоминать о том, кому и что я сказал и чем это обернется для меня и семьи. То есть появилась резкая граница между моими практическими действиями и моей внутренней жизнью.
– А не продолжается ли такой конфликт между внешней и внутренней жизнью и сейчас, в вашем взрослом периоде?
– Нет, сейчас он окончился. И не только у меня, но, по-моему, и в обществе.
– И как давно вы позволили себе быть таким, какой вы есть, и говорить то, что считаете необходимым и возможным?
– Ну говорить то, что считаю нужным, я начал давно, хотя на дворе стояла эпоха, когда, повторюсь, каждый вечер приходилось анализировать все сказанное за день, потому что это могло окончиться весьма плачевно. Была такая жизнь, как бы теперь сказали, с двойными стандартами, что, конечно же, оказывало на личность определенное воздействие. Впрочем, если сравнивать свои воспоминания с воспоминаниями тех, кто долгое время верил в романтику коммунизма, а потом, осудив Сталина, поднимал знамя Ленина, пока наконец не разочаровался во всем и пришел к правильному пониманию жизни, то я таких мучений не испытывал. С самого начала, впитав в себя бабушкин дух правды, я крепко стоял на четких позициях, и они у меня до сегодняшнего дня те же. Поэтому подобного кризиса у меня не возникало, но сама ситуация обостряла так называемое раздвоение личности, потому что, произнося определенные слова и вступая в определенную организацию, в том числе в партию, я ведь по-человечески действовал явно аморально. Но, признаюсь, воспринимал это осознанно.
– Выходит, бабушка была первым учителем в жизни?
– Да, бабушка была первым учителем. Отец, конечно, тоже много мне дал, но с ним я контактировал мало. Он заложил во мне основы нормальной человеческой морали. Он был человеком, который убеждал, что мы в долгу перед народом, перед теми, кто пашет, трудится, поскольку именно они дали нам возможность получить образование. И, действительно, государство дало мне возможность окончить университет, моя научная деятельность тоже финансировалась, в основном, из государственных средств.
– А если говорить о людях просветленных в самом широком смысле слова, с которыми вас свела судьба, какой жизненный урок дали вам они?
– Судьба свела меня со многими выдающимися деятелями. Отец познакомил меня с очень крупным физиком Т. Кравцом. Он, правда, был репрессирован одно время. Так ведь расстреляны и оба моих деда, поэтому я их не видел, но их история оказала на меня определенное влияние. Затем, уже во время университета и после вуза, мне посчастливилось познакомиться с такими людьми, как Игорь Васильевич Курчатов, как замечательный физик и гражданин Лев Андреевич Арцимович. Подлинным учителем для всех нас был Михаил Александрович Леонтович. Хороший физик-теоретик с очень сильной гражданской позицией, он и в те сложные времена не оставался равнодушным, а смело и активно боролся и против лженауки всесильного Лысенко и против нападений на подлинную науку. Видите ли, в российском научном центре «Курчатовский институт» я с 56-го. То есть полвека. За это время судьба подарила мне замечательных учителей и коллег. Со многими из них мы двигались, так сказать, параллельно. Я шел по линии термоядерной, а академик Борис Петрович Жуков создал в России школу твердого топлива для ракет, Михаил Федорович Грушин был замечательным ракетным конструктором. Академик Лев Николаевич Кошкин, создавший роторно-конвейерные линии, высвободил от работы во время войны 400 тысяч человек на патронном производстве. В какой-то степени я считаю не учителем, а товарищем Анатолия Петровича Александрова, как личность, как директор института он очень много дал. Очень интересным человеком, который с моим отцом работал, был академик Николай Прокофьевич Мельников, конструктор таких предприятий, как «Атоммаш» и многих других, ученик Шухова. Михаил Дмитриевич Миллионщиков тоже работал в нашем институте, и с ним у меня были хорошие контакты, мы работали над рядом проектов. Тесные контакты сложились у меня с министром Дмитрием Федоровичем Устиновым…
– Это люди, которые создали вас как ученого.
А в личностном плане?
– Они же были и Личностями. У меня появлялись все новые друзья, в том числе и за границей. С советником по науке президента США Джона Кеннеди Джереми Визнером мы много работали в области ядерного разоружения. Мы с моим коллегой из США ученым Вайскопфом занимались иным вопросом – как уберечь человечество от ядерной катастрофы. Тогда же я познакомился с ректором Нотр-Дамского католического иезуитского университета в Соединенных Штатах Хезбургом. Этот университет присваивал звание почетного профессора. И вот Хезбург собрал группу, в которую вошли руководитель республиканцев в Конгрессе США, миллионер Рокфеллер, жена Мартина Лютера Кинга госпожа Кинг и еще несколько человек. Но самое забавное, что туда попал и я, член ЦК КПСС, ставший почетным профессором за рубежом. Я бы назвал еще такого человека, как раввин Стейнзальц. Замечательный философ, человек невероятно работоспособный, он каждый день переводит двенадцать страниц из Талмуда. Большое влияние на меня оказало знакомство с матерью Терезой и Далай-ламой. Все они по-своему формировали восприятие жизни и мировоззрение.
– Память ничего не вычеркивает, она просеивает события и людей, словно сквозь решето, оставляя самое главное. А какие наиболее яркие впечатления тех лет сохранила ваша память? В каких ситуациях проявлялись наиболее яркие эмоции вашей жизни?
– Эмоции могут быть как вселенскими, так и личными. Поэтому в числе наиболее острых эмоций остается воспоминание о том, как у меня на руках умер отец, собиравшийся на работу… Он тоже был полон эмоций, и вот из-за стресса у него оторвался тромб. Да и как могли бесследно пройти эмоции для отца, который 38-й год провел в Северодвинске, где строилось Севмашпредприятие. Отец поставил там самый крупный цех в мире, а его металлические конструкции смонтировал за 25 дней. Потом мы попали в эвакуацию, и он монтировал заводы на востоке. А когда фронт повернул на запад, мы приехали в 43-м в еще горящий Сталинград, где он восстанавливал оборонный завод. Затем строил здесь, в Москве. Как и отец, я соприкасался с разными сторонами жизни. В сталинские лагеря, Бог миловал, я не попадал, но видел их очень близко: в том же Северодвинске и в Москве, где у нас во дворе была колючая проволока, за которой советские заключенные ходили на работу в Московский университет.
С 14 лет я всегда сам зарабатывал деньги и никогда в жизни не чувствовал себя бедным. Бывали периоды, когда денег у меня не было, но это не значит, что я чувствовал себя бедным.
– Вы считаете, что бедность – это состояние психологическое?
– Конечно, когда вы чувствуете, что вы не только не имеете денег, но и не знаете, как их заработать.
– А в России сейчас, по-вашему, много таких людей?
– Много. К сожалению, здесь есть и психологическая сторона, потому что советский период стал как бы продолжением крепостного права и той философии. Когда людей отлучили от земли, от труда, от собственности, то отлучили и от всякой ответственности.
– И как вы думаете, на каком поколении это изменится?
– Надеюсь на лучшее, потому сейчас и стараюсь, работаю над программой «Достижения молодых». Ребята создают собственные компании, обучаются самостоятельности, самоутверждению.
– Евгений Павлович, скажите, чему нужно учить молодых, что должно составлять объем базовых знаний? Быстрота их обновления вызывает большую растерянность, а когда молодые не видят прямого применения знаний, то мотивация к обучению у многих резко снижается.
– Знаете, мое мнение таково, что есть некоторые вещи, которые и в Советском Союзе и в России делались хорошо, и это – преподавание математики, физики, базовых наук – надо сохранить обязательно. Опыт показывает, что именно руководители крупнейших компаний прошли, как правило, физтех, получили добротное базовое обучение, в которое – я убежден – должны войти не только знания искусства и науки, здравоохранения и морали, но и то переживание, которое, вообще говоря, немногие люди, к сожалению, испытали. Тем, кто прошел хорошую физику, удалось преодолеть некий барьер, когда человек осознает, что та действительность, к которой мы привыкли, ничего общего не имеет с реальностью. Ведь та же физика пережила революцию, когда возникли квантовая механика и теория относительности. А когда употребляют научные термины и видят за ними какие-то шарики и электроны, это совсем не то. Наш здравый смысл не является хорошим помощником в понимании природы. И это очень важно пережить. Потому что потом вы начинаете понимать, что могут быть более сложные ситуации, к вам приходит более серьезное осознание и в социальной области. Поэтому базовое обучение очень важно.
Конец ознакомительного фрагмента.