Женская месть. Часть первая. Горечь (Нора Робертс, 1989)

Глава первая

Нью-Йорк, 1989

Стюарт Спенсер ненавидел свой гостиничный номер всей душой. Единственным преимуществом его пребывания в Нью-Йорке было то, что жена осталась в Лондоне и не имела возможности его преследовать, требуя соблюдать диету. Он заказал в номер клубный бутерброд[1] и теперь не спеша наслаждался его вкусом.

Он был плотного сложения лысоватым мужчиной, лишенным благодушного нрава, обычно свойственного людям с подобной внешностью. Его мучили водянка на пятке и хронический насморк. Проглотив полчашки чая, он с характерным для британцев шовинизмом раздраженно подумал, что американцы при всем своем желании просто не в состоянии заварить приличный чай.

Он мечтал о горячей ванне, чашке хорошего чая с бергамотом и часе тишины, но опасался, что взвинченный человек, который стоит у окна, заставит его отложить все эти радости… возможно, на неопределенное время.

– Итак, я здесь, черт подери.

Он угрюмо посмотрел на Филипа Чемберлена, который в это мгновение отдернул штору и уставился на стену здания напротив.

– Чудесный вид, – прокомментировал он. – Благодаря ему этот номер кажется еще уютнее.

– Филип, я вынужден тебе напомнить, что терпеть не могу летать через Атлантику зимой. Более того, в Лондоне меня ожидает настоящий завал с документами, образовавшийся по большей части из-за тебя и твоих странных методов работы. Так что если у тебя имеется какая-то информация, я попрошу тебя предоставить ее мне. И немедленно, если тебя это не затруднит.

Филип продолжал смотреть в окно. Его беспокоил возможный исход этой неофициальной встречи, инициатором которой стал он сам, но наблюдая, как непринужденно он держится, было невозможно даже заподозрить, насколько он на самом деле напряжен.

– Стюарт, пока ты здесь, я просто обязан сводить тебя на какое-нибудь шоу, – произнес он. – На мюзикл. С возрастом ты становишься все мрачнее и ворчливее.

– Ближе к делу.

Филип отпустил край шторы и подошел к человеку, перед которым отчитывался на протяжении нескольких последних лет. Он двигался с уверенностью и изяществом, необходимыми ему по роду занятий. В тридцать пять лет у него за плечами была уже четверть века профессиональной деятельности. Он родился в лондонских трущобах, но ему с юного возраста удавалось добывать приглашения на лучшие светские вечеринки, что было изрядным достижением прежде, чем косная классовая структура британского общества рухнула под натиском модов[2] и рокеров. Он знал, что такое быть голодным, точно так же, как знал, что такое наесться до отвала белуги. Поскольку он любил икру, он позаботился о том, чтобы его образ жизни позволял ему не отказывать себе в этом лакомстве. Он хорошо, даже очень хорошо знал свое дело, но успех дался ему нелегко.

– Стюарт, у меня есть для тебя гипотетическое предложение. – Филип расположился в кресле и налил себе чаю. – Позволь поинтересоваться, был ли я тебе полезен на протяжении последних нескольких лет.

Спенсер откусил от бутерброда и подумал, что эта еда в сочетании с Филипом могут довести его до несварения желудка.

– Ты намекаешь на повышение оклада?

– Неплохая идея, но сейчас я не об этом. – Когда ему было необходимо, Филип умел одарить собеседника совершенно очаровательной улыбкой, чем искусно пользовался. И сейчас он решил к ней прибегнуть. – Вопрос заключается в следующем: оправдало ли себя решение принять на работу в Интерпол вора?

Спенсер шмыгнул носом, вытащил из кармана носовой платок и высморкался.

– Временами ты был полезен.

Филип отметил, что на этот раз он не употребил перед словом «вор» определение «бывший». Но поскольку Стюарт не исправил это упущение, он не знал, заметил ли это также и его собеседник.

– В последнее время комплименты из тебя приходится тянуть клещами, – хмыкнул он.

– Филип, я здесь не для того, чтобы тебе льстить, а лишь для того, чтобы понять, какого черта ты решил, что меня стоит вызвать в Нью-Йорк посреди этой проклятой зимы.

– Возможно, ты захочешь иметь двоих?

– Двоих кого?

– Воров, Стюарт. – Он протянул ему треугольник клубного сэндвича. – Я бы рекомендовал тебе вот эту штуку на цельнозерновом хлебе.

– Что ты хочешь этим сказать?

От нескольких следующих минут зависело очень многое, но Филип давно привык к тому, что его будущее и даже жизнь почти всегда зависят от действий, совершаемых за считаные секунды. Прежде он был вором, и к тому же великолепным. Капитан Стюарт Спенсер и подобные ему люди шли по его следу от Лондона до Парижа, от Парижа до Марокко и от Марокко туда, где его поджидала очередная цель. Затем он совершил разворот на сто восемьдесят градусов и вместо того, чтобы бегать от Спенсера и Интерпола, начал работать на них.

Филип напомнил себе о том, что это было вполне деловое решение, которое он принял, взвесив все за и против, а также потери и дивиденды. То, что он собирался предложить сейчас, было глубоко личным.

– Что, если мы предположим, что мне известно об одном необыкновенно ловком воре, который уже целое десятилетие водит Интерпол за нос и который решил удалиться на покой и готов предложить свои услуги в обмен на помилование.

– Ты говоришь о Тени.

Филип тщательно стряхнул крошки с кончиков пальцев. Он был очень аккуратным человеком, как того требовали его характер и профессиональная необходимость.

– Гипотетически.

Тень. Спенсер забыл о мучающих его водянке и синдроме смены часовых поясов. Безликая фигура, известная только как Тень, украла драгоценности на миллионы долларов. Десять лет Спенсер безуспешно охотился на таинственного вора и каждый раз терпел неудачу. В последние полтора года Интерпол удвоил свои усилия, пойдя на то, чтобы пустить вора по следу вора. Этим вором стал Филип Чемберлен, единственный человек, которому, по мнению Спенсера, уступал Тень. При мысли о том, как он доверял Филипу, Спенсера охватила ярость.

– Ты знаешь, кто он, черт побери. Ты уже давно знаешь, кто он и где его найти. – Стюарт сжал лежащие на столе ладони в кулаки. – Десять лет. Десять лет мы пытаемся его поймать. Черт возьми, мы уже много месяцев платим тебе зарплату за то, чтобы ты его нашел. И все это время ты водишь нас за нос. Тебе с самого начала были известны его имя и местонахождение!

– Может, да, – Филип развел руками с тонкими музыкальными пальцами. – А может, и нет.

– Мне хочется запереть тебя в клетку, а ключ бросить в Темзу.

– Ты этого не сделаешь, потому что я тебе как сын, которого у тебя никогда не было.

– У меня есть сын, черт бы тебя побрал!

– Не такой, как я. – Откинувшись на спинку стула, Филип продолжал: – То, что я тебе предлагаю, очень похоже на тот договор, который мы с тобой заключили пять лет назад. Тогда ты считал, что нанять самого лучшего специалиста гораздо выгоднее, чем за ним гоняться.

– Тебе поручили поймать этого типа, а не вести от его имени переговоры. Если у тебя есть имя, дай его мне. Если у тебя есть описание, дай мне описание. Мне нужны факты, Филип, а не гипотетические предложения.

– У тебя ничего нет, – неожиданно произнес Филип. – Десять лет не дали тебе ничего. И если я сейчас встану и уйду, ты так и останешься ни с чем.

– У меня будешь ты. – Холодный и уверенный голос Спенсера заставил Филипа вопросительно прищуриться. – Человеку с твоими привычками в тюрьме очень не понравится.

– Ты мне угрожаешь?

По спине Филипа пробежал холодок – мимолетный, но очень реальный. Он сложил ладони, глядя прямо перед собой, убеждая себя в том, что Спенсер блефует. Сам Филип не блефовал.

– Если ты не забыл, я помилован. Таков был договор.

– Ты сам поменял правила. Дай мне его имя, Филип, и позволь мне выполнить мою работу.

– Стюарт, ты мыслишь слишком мелко. Вот почему ты вернул лишь несколько бриллиантов, а я много. Если ты посадишь Тень в тюрьму, ты получишь всего лишь вора в тюрьме. Неужели ты считаешь, что тебе удастся вернуть хоть малую часть того, что было украдено за последнее десятилетие?

– Это вопрос справедливости.

– Да.

Спенсер отметил, что тон Филипа изменился. К тому же он впервые за весь разговор опустил глаза. Но не от стыда. Спенсер знал Филипа слишком хорошо, чтобы хоть на секунду допустить, что он пришел в замешательство.

– Это вопрос справедливости, и мы к этому вернемся. – Филип снова поднялся на ноги. Ему не сиделось. – Когда ты поручил мне это дело, я взялся за него потому, что меня очень интересовал именно этот вор. Это не изменилось. Более того, можно сказать, что мой интерес значительно вырос.

Он не хотел давить на Спенсера слишком сильно. Хотя за годы совместной работы они пусть и неохотно, но начали восхищаться друг другом, он знал, что от своих принципов Спенсер не отступит.

– Давай предположим, что мне действительно известна личность Тени. Давай предположим, что я с ним беседовал и это заставило меня поверить в то, что ты мог бы использовать таланты этого человека и они могут быть предоставлены тебе в обмен на такую малость, как отпущение грехов.

– Такую малость? Да этот мерзавец украл больше, чем ты.

Брови Филипа взлетели вверх. Слегка нахмурившись, он смахнул с рукава хлебную крошку.

– Я сомневаюсь, что оскорблять меня так уж необходимо. Никто не украл больше бриллиантов, в пересчете на их суммарную стоимость, чем это сделал за свою карьеру я.

– Ах, оказывается, ты этим гордишься? – Лицо Спенсера пугающе побагровело. – Я бы не стал хвастаться жизнью вора.

– В этом и заключается главное различие между нами.

– Забираться в окна, проворачивать темные делишки в глухих переулках…

– Прошу тебя, не надо, а то я сейчас заплачу. Нет, Стюарт, лучше сосчитай до десяти. Я не хочу нести ответственность за опасный скачок твоего давления. – Он снова поднял заварочный чайник. – Возможно, настало время признаться, что пока я взламывал замки, я тебя зауважал. Возможно, я все еще занимался бы своим ремеслом, если бы с каждым провернутым делом ты не подбирался все ближе. Я сожалею о своей прошлой жизни не больше, чем о переходе на сторону полиции.

Стюарт успокоился достаточно для того, чтобы залпом выпить чай, который налил ему Филип.

– Это не имеет вообще никакого отношения к делу. – Впрочем, он не мог отрицать того, что признание Филипа ему польстило. – Хочу тебе напомнить, что сейчас ты работаешь на меня.

– Я помню. – Он повернул голову и посмотрел в окно. Морозный ясный день заставлял его тосковать по весне. – Ну, так я продолжу, – произнес он, снова оборачиваясь к Стюарту и встречаясь с ним взглядом. – Будучи твоим сотрудником и защищая твои интересы, я считаю своим долгом привлечь к работе на тебя другого человека, если он кажется мне перспективным.

– Вора.

– Да, и к тому же превосходного. – На его лице снова расцвела улыбка. – А кроме того, я готов побиться об заклад, что ни твоя организация, ни какое-либо иное правоохранительное агентство никогда не догадается об истинной личности этого вора. – Мгновенно посерьезнев, он наклонился вперед. – Ни сейчас, ни в будущем. Никогда, Стюарт, можешь мне поверить.

– Он продолжит совершать кражи.

– Краж больше не будет.

– Как ты можешь быть в этом уверен?

Филип снова сжал ладони. На безымянном пальце тускло блеснуло обручальное кольцо.

– Я лично об этом позабочусь.

– Кто он тебе?

– Это сложно объяснить. Послушай меня, Стюарт. Я пять лет работал на тебя и рядом с тобой. Зачастую эта работа была грязной. Еще чаще она была грязной и опасной. Я никогда ни о чем тебя не просил. Но сейчас я прошу у тебя помилования для моего гипотетического вора.

– Как я могу гарантировать…

– Твое слово – это уже достаточная гарантия, – перебил его Филип и добавил: – В благодарность я верну тебе Рубенса. Более того, я уверен в том, что смогу предоставить тебе нечто, что обладает достаточным политическим весом и поможет разрядить некую весьма напряженную ситуацию.

Спенсеру было нетрудно сложить два плюс два.

– На Ближнем Востоке?

Опорожнив свою чашку, Филип пожал плечами.

– Предположительно. – Независимо от исхода разговора, он намеревался привести Стюарта к Рубенсу и к Абду. Тем не менее он никогда не раскрывал карты раньше времени. – Можно сказать, что с помощью той информации, которую я тебе предоставлю, Англия сможет оказать давление там, где это ей особенно необходимо.

Стюарт пристально посмотрел на Филипа. Совершенно неожиданно их разговор вышел за рамки обсуждения бриллиантов и рубинов, преступлений и наказаний.

– Филип, это не входит в твои обязанности и очень опасно.

– Я ценю твою заботу. – Он снова сел на стул и откинулся на спинку. Похоже, ветер начинал меняться. – Поверь, я отлично знаю, что делаю.

– Ты ведешь очень тонкую игру.

«Самую тонкую из всех возможных, – подумал Филип. – И самую важную».

– И мы оба можем в ней выиграть, Стюарт.

Слегка посопев, Спенсер встал, чтобы открыть бутылку виски. Налив себе щедрую порцию напитка, он немного поколебался и наполнил второй бокал.

– Скажи мне, что ты знаешь, Филип. Я сделаю то, что будет от меня зависеть.

Филип помолчал, тщательно подбирая слова.

– Я доверяю тебе то единственное, что имеет для меня значение. Не забывай об этом, Стюарт. – Он отодвинул чай и принял предложенный ему бокал. – Я увидел Рубенса, находясь в сокровищнице Абду – короля Джакира.

Обычно невозмутимые глаза Спенсера широко раскрылись.

– Но какого черта ты делал в королевском хранилище?

– Это длинная история. – Филип приподнял бокал и залпом выпил виски. – Начну, пожалуй, с самого начала, с Фиби Спринг.

Глава вторая

Джакир, 1968 год

Свернувшись калачиком, Адрианна наблюдала за тем, как стрелки часов приближаются к полуночи. От волнения ей не удавалось уснуть. Ее день рождения. Ей исполнится пять лет. Перевернувшись на спину, она восторженно обхватила себя ручонками. Дворец был погружен в глубокий сон, но через несколько часов встанет солнце и муэдзин поднимется по ступенькам мечети, чтобы призвать правоверных на молитву. И тогда по-настоящему начнется день, самый замечательный день ее жизни.

Днем будет музыка, подарки и блюда с шоколадом. Все женщины наденут свою самую красивую одежду, и будут танцы. Придут все. Бабушка будет рассказывать ей истории. Тетя Латифа, которая всегда улыбается и никогда ее не ругает, приведет Дуджу. Фавел, которая так заливисто хохочет, тоже придет с детишками. Адрианна улыбнулась. Женская половина будет звенеть от смеха, и все будут говорить ей, какая она хорошенькая.

Мама пообещала ей, что это будет совершенно необычный день. Ее особенный день. С позволения отца днем они пойдут на пляж. У нее есть новое платье, очень красивое, из полосатого шелка всех цветов радуги. Прикусив губу, Адрианна повернула голову и посмотрела на мать.

Фиби спала, и в лунном свете ее лицо казалось мраморным и наконец-то спокойным. Адрианна обожала спать в этой огромной мягкой кровати, хотя это позволялось ей очень редко. Это было настоящим подарком. Она прижималась к матери, а Фиби обнимала ее обеими руками и рассказывала о таких местах, как Нью-Йорк и Париж. Иногда они вместе хохотали.

Осторожно, чтобы не разбудить мать, Адрианна протянула руку и погладила ее волосы, которые так ее завораживали. Разметавшись по подушке, они напоминали огонь, роскошное, жаркое пламя. В свои пять лет Адрианна уже чувствовала себя маленькой женщиной и завидовала волосам матери. Ее собственные волосы были густыми и черными, как у всех остальных женщин Джакира. Только у Фиби были рыжие волосы и белая кожа. Только Фиби была американкой. Адрианна была наполовину американкой, но Фиби напоминала ей об этом, только когда они оставались одни.

Такие разговоры вызывали гнев ее отца.

Адрианна научилась избегать тем, способных разгневать отца, хотя она и не понимала, почему при напоминании о том, что Фиби американка, его взгляд становился жестким, а губы сжимались в тонкую линию.

Мама была кинозвездой. Адрианна не понимала, что это означает, но ей нравилось, как это звучит. Кинозвезда. Когда она слышала это слово, ей представлялись красивые огни в темном небе.

Раньше ее мать была звездой, но теперь она была королевой, первой женой Абду ибн Файзала Рахмана аль-Джакира, правителя Джакира, шейха шейхов. Ее мать, обладательница больших синих глаз и мягких полных губ, была красивейшей из женщин. Она возвышалась над другими женщинами в гареме, и в ее присутствии они напоминали мелких суетливых птиц.

Адрианне лишь хотелось, чтобы ее мама была счастлива. Она отчаянно надеялась на то, что теперь, когда ей исполнилось пять лет, она сможет понять, почему ее мать так часто грустит и плачет, думая, что ее никто не видит.

В Джакире женщин было принято ограждать от всего. Те, кто принадлежал к королевскому дому Джакира, не должны были работать или хоть о чем-то волноваться. Им давали все, в чем они нуждались, – чудесные комнаты, сладчайшие духи. У ее матери была красивая одежда и драгоценности. У нее было «Солнце и Луна».

Адрианна закрыла глаза, пытаясь себе представить на шее матери ослепительной красоты ожерелье – сверкающий бриллиант «Солнце» и мерцающую бесценную жемчужину «Луну». Фиби пообещала, что когда-нибудь их будет носить Адрианна.

Когда она вырастет. Уютно прижавшись к боку матери, убаюкиваемая ее ровным дыханием и мыслями о завтрашнем дне, Адрианна представляла себе, как она вырастет, превратится из девочки в женщину и будет носить никаб. Когда-нибудь ей выберут мужа и она вступит в брак. В день свадьбы на ней будет «Солнце и Луна», и она станет хорошей и плодовитой женой.

Она будет устраивать вечеринки для других женщин и подавать им покрытые глазурью пирожные, а слуги будут обносить их подносами с шоколадом. Ее муж будет красивым и могущественным, как ее отец. Возможно, он тоже будет королем и будет ценить ее превыше всего.

Погружаясь в сон, Адрианна наматывала на средний палец прядь своих длинных волос. Муж будет любить ее так, как она хотела, чтобы ее любил отец. Она подарит ему замечательных сыновей, много замечательных сыновей, и другие женщины станут смотреть на нее с завистью и уважением, а не с жалостью. Они не будут жалеть ее так, как жалеют ее мать.

Неожиданно ее разбудил свет, проникший в комнату из коридора. Дверь приоткрылась, впустив в комнату косой луч, тут же превратившийся в жирную полосу, рассекшую спальню на две части. Сквозь прозрачный полог, окутывающий кровать подобно кокону, она увидела тень.

Сначала она ощутила любовь, отчаянный прилив, который она легко узнавала, но в силу малолетства не понимала. Затем нахлынул страх, который следовал по пятам за любовью всякий раз, когда она видела отца.

Она знала, что он рассердится, увидев ее в кровати матери. В гареме сплетничали, не стесняясь в выражениях, и она знала, что после того, как врачи сказали, что у Фиби больше не будет детей, отец приходит к ней очень редко. Адрианна подумала, что, возможно, он хочет только посмотреть на Фиби, потому что она такая красивая. Но когда он подошел ближе, страх комом поднялся к ее горлу. Она стремительно и бесшумно выскользнула из кровати и присела на корточки в густой тени за ней.

Абду, не сводя глаз с Фиби, отдернул полог. Он не позаботился о том, чтобы закрыть дверь. Никто не осмелился бы его побеспокоить.

Лунный свет озарял ее волосы, ее лицо. Она выглядела как богиня, как и тогда, когда он впервые ее увидел. Ее лицо заполнило экран своей удивительной красотой и яркой чувственностью. Фиби Спринг, американская актриса, женщина, которую мужчины желали и одновременно боялись из-за ее роскошного тела и невинных глаз. Абду был мужчиной, привыкшим к обладанию всем самым лучшим, самым большим, самым дорогим. Он возжелал ее так, как никогда не желал ни одну женщину. Он ее разыскал и начал ухаживать за ней так, как это нравилось западным женщинам. Он сделал ее своей королевой.

Она его околдовала. Из-за нее он предал свое происхождение, отрекся от традиций. Он взял в жены западную женщину, актрису, христианку. Его постигло наказание. В ней его семя произвело на свет лишь одного ребенка, к тому же это был ребенок женского пола.

И все же она пробуждала в нем желание. Ее лоно было бесплодным, но его манила ее красота. Даже после того, как его восхищение сменилось отвращением, он продолжал ее желать. Она его опозорила, запятнала его шараф[3], его честь, своим невежеством в отношении ислама, но его тело по-прежнему ее жаждало.

Глубоко погружая свой жезл в других женщин, он занимался любовью с Фиби, ощущал аромат кожи Фиби, слышал крики Фиби. В этом заключался его тайный позор. Он мог ненавидеть ее уже за одно это. Но он презирал ее за то, что она опозорила его публично, родив ему одну-единственную дочь.

Он хотел, чтобы она страдала, чтобы она за все заплатила, так же, как страдал и платил он. Он сдернул с нее простыню.

Фиби проснулась в полном смятении с испуганно бьющимся сердцем и увидела мужа, который стоял в полумраке над ее постелью. Вначале она подумала, что это сон, в котором он вернулся к ней, чтобы снова любить ее так, как когда-то любил. Затем она увидела его глаза и поняла, что это не сон и не любовь.

– Абду. – Она вспомнила о ребенке и быстро огляделась. Постель была пуста. Адрианна исчезла. Фиби возблагодарила за это Небеса. – Уже поздно, – начала она, но ее горло так пересохло, что с губ сорвался лишь еле слышный шепот.

Пытаясь защититься, она уже начала пятиться от него, скользя по шуршащим под ней атласным простыням и одновременно сжимаясь в тугой комочек. Он ничего не ответил, а лишь молча сорвал с себя свою белую джалабию.

– Пожалуйста. – И хотя она понимала, что мольбы бесполезны, из глаз хлынули слезы. – Не делай этого.

– Женщина не имеет права отказывать мужу в том, чего он желает.

Лишь глядя на то, как дрожит на подушках ее роскошное тело, он вновь ощутил себя хозяином своей собственной судьбы. Кем бы она ни была прежде, теперь она была его собственностью и принадлежала ему так же, как перстни с драгоценными камнями и лошади в конюшнях. Он схватил ее за лиф ночной сорочки и подтащил к себе.

Скорчившаяся в тени кровати Адрианна начала дрожать.

Ее мать плакала. Они боролись и выкрикивали слова, которых она не понимала. Ее отец стоял обнаженный в тусклом лунном свете, и его темная кожа блестела, покрытая тонкой пленкой пота, причиной которого была похоть, а не жара. Она еще никогда не видела обнаженного мужчину, но это зрелище ее нисколько не испугало. Она знала, что такое секс, как и то, что мужской орган отца, который выглядел таким твердым и угрожающим, может быть погружен в ее мать для создания ребенка. Она знала, что это приятно и что женщины жаждут этого больше всего на свете. За свою юную жизнь она уже слышала это не меньше тысячи раз, потому что в гареме только и делали, что говорили о сексе.

Но ее мать больше не могла иметь детей, и если это так приятно, почему же она плачет и умоляет его оставить ее в покое?

Женщина должна с радостью встречать мужа, явившегося на свое супружеское ложе, подумала Адрианна, и ее глаза наполнились слезами. Она должна предлагать ему все, чего он пожелает. Она должна ликовать от того, что ее желают, что она может стать сосудом для его детей.

Она услышала слово шлюха. Оно было ей незнакомо, но в устах ее отца прозвучало очень мерзко, и она знала, что теперь его не забудет.

– Как ты можешь так меня называть? – голос пытающейся вырваться Фиби сорвался на рыдания. Когда-то его объятия доставляли ей наслаждение и она любовалась его мерцающей в лучах лунного света кожей. Теперь она ощущала только страх. – Я ни разу не была с другим мужчиной. У меня никого не было, кроме тебя. Это ты взял в жены другую женщину, даже после того, как у нас родился ребенок.

– Ты ничего мне не дала. – Он намотал на руку ее волосы, зачарованно и одновременно с отвращением глядя на их огненный блеск. – Дочь. Это хуже, чем ничего. Один ее вид напоминает мне о моем позоре.

И тут он ее ударил с такой силой, что ее голова запрокинулась назад. Даже если бы она была проворнее, бежать ей все равно было некуда. Его удар был таким сильным, что перед ней все поплыло. В приступе ярости и похоти он сорвал с нее ночную сорочку.

Она была сложена как богиня – предел мечтаний для любого мужчины. Ее полные груди подымались и опадали от тяжелого дыхания, а сердце бешено колотилось от ужаса. В лунном свете ее белая кожа сияла, и на ней уже отчетливо виднелись кровоподтеки от его пальцев. У нее были округлые бедра. Когда она была охвачена страстью, они умели двигаться стремительно, точно и бесстыдно, встречая каждый толчок мужчины. Желание мучительной болью сводило его внутренности. В своей жестокой борьбе они сбили со столика лампу, усеявшую пол мелкими осколками.

Застыв от ужаса, Адрианна увидела, как он вонзил пальцы в полные белые груди Фиби. Ее мать сопротивлялась, умоляя ее пощадить. Мужчина имел право бить свою жену. Она не имела права отказывать ему в супружеской постели. Таков был закон. И все же… Адрианна крепко зажала уши ладонями, чтобы не слышать криков Фиби, когда он навалился на нее и начал с силой погружаться в нее снова и снова.

С мокрым от слез лицом Адрианна заползла под кровать. Она зажимала уши ладонями с такой силой, что это причиняло ей боль, но все равно слышала сопение отца и отчаянный плач матери. Кровать над ней тряслась и скрипела. Она свернулась в клубочек, пытаясь стать как можно меньше, такой маленькой, чтобы ничего не слышать и даже не существовать.

Она еще никогда не слышала слова «изнасилование», но после этой ночи отлично знала, что это такое.

– Эдди, ты такая молчаливая.

Фиби медленными плавными движениями расчесывала длинные волосы дочери, ниспадавшие ей до самой талии. Абду презирал это прозвище и терпел более официальное имя Адрианна только потому, что в жилах его первого ребенка текла смешанная кровь. Тем не менее мусульманская гордость заставила его распорядиться, чтобы его дочери дали настоящее арабское имя. Поэтому во всех официальных документах «Адрианна» было записано как Ад Рияд Ан. Далее следовала уйма имен семьи Абду. Фиби повторила ласковое прозвище и спросила:

– Тебе не нравятся твои подарки?

– Они мне очень нравятся.

На Адрианне было ее новое платье, но оно ее уже не радовало. В зеркале она видела лицо матери рядом со своим собственным. Фиби тщательно замаскировала кровоподтек макияжем, но Адрианна его все равно видела.

– Ты сегодня очень красивая. – Фиби развернула дочь к себе и обняла девочку. В другой день Адрианна, возможно, и не обратила бы внимания на то, как крепко она ее к себе прижимает, не услышала бы в голосе матери ноток отчаяния. – Моя родная маленькая принцесса. Я так тебя люблю, Эдди. Больше всего на свете.

От нее пахло теплыми ароматными цветами, как в саду. Адрианна вдохнула запах матери и прижалась лицом к ее грудям. Она поцеловала их, вспомнив, как жестоко обращался с ними прошлой ночью ее отец.

– Ты не уедешь? Ты меня не бросишь?

– Как тебе такое могло прийти в голову? – Фиби со смехом отстранила ее от себя, чтобы посмотреть ей в лицо. Когда она увидела слезы, ее смех оборвался. – О, моя малышка, что все это означает?

Адрианна уронила голову на плечо Фиби, чувствуя себя глубоко несчастной.

– Мне приснилось, что он тебя прогнал. Ты уехала, и я больше никогда тебя не видела.

Ладонь Фиби замерла, затем снова начала гладить ее по волосам.

– Малышка, это был просто сон. Я никогда тебя не оставлю.

Адрианна забралась к матери на колени и позволила ей себя покачивать и успокаивать. Сквозь кружевную резьбу ставен в комнату проникали косые лучи солнца, расчерчивая ковер причудливыми узорами.

– Если бы я была мальчиком, он бы нас любил.

Гнев поднялся в ее душе так стремительно, что Фиби ощутила его вкус даже во рту. Почти тут же он сменился отчаянием. Все же она была актрисой. По крайней мере она могла прибегнуть к своему таланту для защиты своего ребенка.

– Что за глупости, да еще в день рождения. Маленький мальчик – это совсем не интересно. На него даже не наденешь красивое платье.

Услышав это, Адрианна захихикала и еще теснее прижалась к матери.

– Если я надену платье на Фахида, он будет похож на куклу.

Фиби сжала губы и попыталась не обращать внимания на пронзившую ее боль. Сын второй жены Абду родился после того, как она потерпела неудачу. «Какую еще неудачу», – тут же одернула она сама себя. Она начинала думать, как мусульманская женщина. Как можно было назвать неудачей изумительного ребенка у нее на руках.

Ты не дала мне ничего. Девочку. Это хуже, чем ничего.

«Это все, – яростно возразила ему про себя Фиби. – Я дала тебе все».

– Мама?

– Я задумалась. – Фиби улыбнулась, опуская Адрианну на пол. – Я думала о том, что тебе нужен еще один подарок. Тайный.

– Это секрет?

Адрианна захлопала в ладоши, забыв о слезах.

– Сядь и закрой глаза.

Адрианна с готовностью повиновалась, ерзая на стуле в тщетных попытках набраться терпения. Фиби прятала среди своей одежды маленький стеклянный шар. Ввезти его в страну было совсем нелегко, но она научилась проявлять изобретательность. Привезти таблетки тоже было трудно. Маленькие розовые таблетки, позволявшие ей проживать каждый день. Они притупляли боль, и на сердце становилось легче. Они были лучшими друзьями женщины. Видит Бог, в этой стране женщине были необходимы все друзья, которых ей только удалось завести. Если бы таблетки нашли, ей бы грозила публичная казнь. Без них ей вряд ли удалось бы здесь выжить.

Замкнутый круг. Единственным, ради чего она жила, была Адрианна.

– Держи. – Адрианна опустилась на колени возле стула. Шею девочки окружало ожерелье из сапфиров. Такие же сережки-гвоздики блестели у нее в ушах. Фиби думала, надеялась, что маленький подарок, который она протягивала Адрианне, станет для нее важнее украшений. – Открывай глаза.

Это была совсем простая вещица. До смешного простая. В Штатах во время праздников ее можно было купить в тысячах магазинов всего за несколько долларов. Глаза Адрианны широко раскрылись, как если бы она держала в руках настоящее волшебство.

– Это снег. – Фиби еще раз перевернула шар, взметнув белые хлопья. – В Америке зимой идет снег. Во всяком случае, в большинстве мест. На Рождество мы украшаем деревья – вот точно такие же, как здесь, – красивыми фонариками и разноцветными шарами. Эти деревья называются сосны. Однажды я ехала со своим дедушкой вот на таких же санях. – Прижавшись щекой к волосам Адрианны, она смотрела на запряженную в сани миниатюрную лошадку внутри стеклянного шара. – Когда-нибудь, Эдди, я тебя туда повезу.

– Это больно?

– Снег?

Фиби снова засмеялась и встряхнула шар. Сцена снова ожила, и снег закружился вокруг наряженной елки и маленького человечка в красных санях позади аккуратной коричневой лошадки. Это была иллюзия. У нее ничего не осталось, кроме иллюзий и маленького ребенка, которого она должна была защитить.

– Нет, он холодный и мокрый. Из него можно лепить. Снеговиков, снежки, крепости. Деревья в снегу очень красивые. Видишь? Совсем как здесь.

Адрианна тоже наклонила шар. Маленькая коричневая лошадка замерла, приподняв переднюю ногу, а вокруг ее головы плясали крошечные белые хлопья.

– Это красиво. Красивее моего нового платья. Я хочу показать его Дудже.

– Нет. – Фиби знала, что произойдет, если о шаре узнает Абду. Это был символ христианского праздника. После рождения Адрианны он стал религиозным фанатиком, помешанным на традициях. – Не забывай, что это наша тайна. Ты можешь смотреть на шар, когда мы одни. Но никогда и ни за что не доставай его при других людях. – Она забрала у девочки шар и спрятала его в ящик. – А сейчас пора праздновать.

В гареме было жарко, хотя вовсю работали вентиляторы, а узорчатые решетки на окнах защищали дворец от палящего солнца. Свет от затененных абажурами изящных ламп был рассеянным и мягким. Женщины были одеты в самые лучшие яркие платья. Оставив свои черные накидки и никабы у дверей, они в мгновение ока превратились из черных ворон в сверкающих павлинов.

Вместе с никабами женщины сбросили и молчание и принялись болтать о детях, сексе, моде и зачатии. В считаные секунды гарем с его затененными лампами и роскошными подушками наполнился тяжелым запахом женских тел и благовоний.

В силу своего высокого положения Адрианна приветствовала гостей, целуя их в обе щеки, после чего им подавали зеленый чай и приправленный специями кофе в крохотных чашках из тончайшего фарфора без ручек. Тут были ее тетки и двоюродные сестры, а также пара десятков принцесс рангом пониже, которые, так же как и остальные женщины, горделиво красовались своими драгоценностями и младенцами, двумя главными символами успеха в их мире.

Адрианне они казались очень красивыми, и она любовалась их длинными шуршащими платьями, переливающимися множеством цветов. Из-за ее спины Фиби наблюдала за парадом костюмов, как будто позаимствованных из восемнадцатого столетия. Бросаемые в ее сторону сочувственные взгляды она принимала с таким же стоическим выражением, как и злорадные. Она отдавала себе отчет в том, что она здесь чужая, западная женщина, которая не сумела подарить королю наследника. Она постоянно напоминала себе о том, что это совершенно неважно, принимают они ее или нет, коль скоро они добры к Адрианне.

И тут ей было не в чем их упрекнуть. В отличие от нее Адрианна была во всех отношениях одной из них.

Они жадно набросились на буфет, пользуясь пальцами так же часто, как она пользовалась маленькими серебряными ложечками. Если они, растолстев, переставали влазить в свои платья, им покупали новые. Фиби думала о том, что вылазки в магазины позволяют арабским женщинам убивать время так же, как ей это позволяла делать маленькая розовая таблетка. Эти смехотворные платья не мог увидеть никто из мужчин, за исключением их мужей, отцов и братьев. Покидая гарем, они закутывались снова, скрывая свои лица и волосы. За его стенами необходимо было помнить о существовании аурата – того, что никому показывать нельзя.

Не надоедает же им играть в эти игры, – устало размышляла Фиби. Со всей этой хной, духами и сверканием колец. Неужели они и в самом деле считают себя счастливыми? Ведь даже она, которой уже давно ни до чего нет дела, отчетливо видит на их лицах скуку. Она молила Бога о том, чтобы никогда не увидеть ее на лице Адрианны.

Даже в своем юном пятилетнем возрасте Адрианна считала, что обязана позаботиться о том, чтобы всем ее гостям было удобно и чтобы они не скучали. Теперь она говорила по-арабски. Язык мягко и музыкально струился из ее уст.

Адрианна так и не решилась признаться матери в том, что говорить по-арабски ей гораздо проще, чем по-английски. Она думала по-арабски и даже чувствовала по-арабски. Как мысли, так и чувства ей вначале приходилось переводить на английский, чтобы затем донести их до матери.

Она была счастлива в этой комнате, заполненной женскими голосами и женскими духами. Тот мир, о котором ей изредка рассказывала мать, был для нее не более чем сказкой. Снег был чем-то, танцующим внутри маленького стеклянного шара.

– Дуджа!

Адрианна промчалась через всю комнату, чтобы поцеловать свою любимую кузину. Дудже было почти десять лет, что, к зависти и восхищению Адрианны, делало ее почти женщиной.

Дуджа обняла ее в ответ.

– Какое у тебя красивое платье.

– Я знаю.

Но Адрианна не удержалась от того, чтобы не провести ладонью по рукаву платья кузины.

– Это бархат, – с важным видом пояснила Дуджа. То, что тяжелая ткань была невыносимо жаркой, было сущим пустяком по сравнению с отражением, которое она увидела в своем зеркале. – Отец купил его для меня в Париже. – Она повернулась вокруг своей оси – стройная смуглая и черноволосая девочка с изящными чертами лица и большими глазами. – Он пообещал взять меня с собой, когда поедет туда в следующий раз.

– Правда? – Адрианна подавила вспышку зависти. Ни для кого не было секретом, что Дуджа – любимица своего отца, брата короля. – Моя мама там была.

Потому, что у нее было доброе сердце, а еще потому, что она была очень довольна своим бархатным платьем, Дуджа погладила Адрианну по волосам.

– Ты тоже туда когда-нибудь поедешь. Может быть, когда мы вырастем, мы поедем вместе.

Адрианна почувствовала, что кто-то дергает ее за подол платья. Опустив глаза, она увидела своего сводного брата, Фахида. Она подхватила его и осыпала поцелуями его щечки, отчего малыш зашелся в счастливом хохоте.

– Ты самый красивый малыш в Джакире.

Будучи всего на два года младше, он был очень тяжелым, так что Адрианне пришлось поднатужиться. Слегка пошатываясь, она донесла его до стола, чтобы выбрать ему вкусный десерт.

Других малышей тоже тискали и играли с ними. Ровесницы Адрианны и даже девочки помладше суетились вокруг мальчиков, гладили их и баловали. С рождения женщин учили посвящать свое время и энергию ублажению мужчин. Адрианна понимала только то, что она обожает своего младшего братишку и хочет, чтобы он улыбался.

Для Фиби это было невыносимо. Она наблюдала за тем, как ее дочь прислуживает ребенку женщины, которая заняла ее место в постели и сердце ее мужа. Для нее не имело ровным счетом никакого значения то, что согласно местным законам мужчина имеет право на четырех жен. Это был не ее закон и не ее мир. Что с того, что она прожила в нем уже шесть лет. Она знала, что, даже проведи она здесь шестьдесят лет, все равно все вокруг останется чужим. Она ненавидела эти запахи, густые липкие ароматы, которые необходимо было терпеть один бесконечный день за другим. Фиби потерла пальцами висок, в котором уже начинала пульсировать боль. Благовония, цветы, смешивающиеся ароматы духов.

Она ненавидела эту жару. Эту безжалостную жару.

Ей отчаянно хотелось пить, но вместо кофе или чая, которые подавались в изобилии, она предпочла бы вино. Всего один бокал прохладного вина. «Изнасилования здесь позволяются», – подумала она, прикоснувшись к синяку на щеке. Изнасилования – это в порядке вещей, вино – нет. Порки и никабы, призывы к молитве и многоженство, но ни капли искрящегося шабли или сухого сансера.

Как могла показаться ей красивой эта страна, когда она впервые попала сюда в качестве невесты? Она смотрела на пустыню и море, на высокие белые стены дворца и считала все это самым загадочным и самым экзотическим местом в мире.

Тогда она была влюблена. Она до сих пор влюблена.

Тогда Абду заставил ее увидеть красоту своей страны и богатство ее культуры. Она отказалась от своей собственной земли и ее обычаев, чтобы попытаться стать такой, какой хотел ее видеть он. Но оказалось, что он хотел женщину, которую увидел на экране, символ сексуальности и невинности, которые она научилась играть. Но Фиби оказалась простой смертной.

Абду хотел сына. Она подарила ему дочь. Он хотел, чтобы она стала мусульманкой, но она была продуктом своего воспитания, и этого было не изменить.

Она не хотела об этом думать – о нем, о своей жизни, о боли. Она сказала себе, что примет всего лишь еще одну таблетку, только для того, чтобы хоть как-то вытерпеть остаток этого дня.

Глава третья

К своим четырнадцати годам Филип Чемберлен стал очень опытным вором. До десяти лет он был карманником и обшаривал глубокие карманы успешных бизнесменов, спешащих в свои банки, к своим биржевым агентам и адвокатам или выуживал бумажники у беспечных туристов, шатающихся по Трафальгарской площади. Но затем он сам себя повысил и стал вором-домушником, хотя, глядя на него, люди видели лишь симпатичного, аккуратного, несколько чересчур худощавого паренька.

У него были умные руки, цепкие глаза и интуиция прирожденного форточника. Хитрость, изворотливость, а порой и кулаки помогли ему избежать опасности быть втянутым в одну из уличных банд, которыми кишел Лондон конца шестидесятых. Точно так же он не испытывал потребности раздавать цветы и носить фенечки[4]. Четырнадцатилетний Филип не был ни модом, ни рокером. Теперь он работал на себя и не видел причин примыкать к кому бы то ни было. Он был вором, а не грабителем и от души презирал тех, кто отнимал кошельки у бредущих на рынок старушек. Он был бизнесменом и искренне забавлялся, глядя на тех представителей своего поколения, кто говорил о жизни в коммуне или настраивал купленные с рук подержанные гитары, погружаясь в несбыточные мечты о музыкальной карьере и величии.

Лично у него тоже имелись планы относительно самого себя. Далеко идущие планы.

Центральное место занимала его мать. Он намеревался оставить их жалкое существование в прошлом и мечтал о большом загородном доме, дорогой машине, элегантной одежде и вечеринках. В последние годы в его фантазиях появились и довольно милые женщины. Но пока что единственной женщиной в его жизни была Мэри Чемберлен, женщина, которая его родила и в одиночку воспитала. Больше всего на свете он хотел дать ей все самое лучшее, заменить блестящие побрякушки, которые она носила, настоящими камнями и переселить ее из крохотной квартирки на окраине района, быстро превращавшегося в модный Челси.

В Лондоне было холодно. Филип бежал к кинотеатру Фарадея, в котором работала Мэри, не обращая внимания на хлещущий его по лицу мокрый снег. Он одевался хорошо. Патрульные полицейские редко обращали внимание на аккуратных мальчиков с чистыми воротничками. Как бы то ни было, но он презирал залатанные штаны и залохмаченные манжеты. Амбициозный и привыкший полагаться только на себя Филип знал, чего он хочет, и нашел способ это получить.

Он родился бедным, без отца. В четырнадцать лет ему еще недоставало зрелости, чтобы расценивать это как преимущество, укрепившее и закалившее его характер. Он ненавидел нищету, но мужчину, который ненадолго появился в жизни Мэри Чемберлен и стал его отцом, он ненавидел еще больше, больше, чем ему когда-либо удалось это выразить. Лично он считал, что Мэри заслуживала лучшего. И он, разумеется, тоже. С раннего возраста он научился пускать в ход свои умные пальцы и смекалку, чтобы обеспечить им достойную жизнь.

У него в кармане лежало жемчужно-бриллиантовое ожерелье и серьги к нему. Изучив украшения с помощью карманной лупы, он был слегка разочарован. Бриллианты были не чистой воды, и размеры самого крупного камня не превышали полкарата. Тем не менее жемчуг был блестящим и красивым, и он считал, что его скупщик на Брод-стрит неплохо ему заплатит. Филип умел торговаться так же хорошо, как и отпирать замки. Он знал совершенно точно, сколько он хочет получить за безделушки в кармане. Этого должно было хватить на покупку матери нового пальто с меховым воротником на Рождество, после чего у него осталась бы немалая сумма. Ее он собирался добавить к тому, что привык называть фондом своего будущего.

К билетной кассе «Фарадея» протянулась длинная извилистая очередь. Афиша предлагала зрителям снятую специально к праздникам «Золушку» Уолта Диснея, и в очереди было много капризных перевозбужденных детей и их измученных нянек и мамаш. Филип улыбнулся, входя в двери. Он был готов побиться об заклад, что его мать посмотрела этот фильм уже не менее десятка раз. Ничто не доставляло ей больше радости, чем счастливый конец.

– Мам.

Скользнув в билетную будку, он поцеловал ее в щеку. В стеклянной будке было почти так же холодно, как и снаружи, на ветру. Филип подумал о красном шерстяном пальто, которое он увидел в витрине «Хэрродса». В красном его мать будет неотразима.

– Фил.

Как всегда, при виде сына в глазах Мэри вспыхнула радость. Такой красивый мальчик с тонким умным лицом и золотистыми волосами. В отличие от большинства женщин, она не испытывала боли при виде мужчины, которого она любила так страстно и так мимолетно, отражающегося во внешности мальчика. Филип принадлежал ей. Только ей. Он никогда не доставлял ей ни малейших хлопот, даже в младенчестве. Она ни разу не пожалела о решении его родить, хотя была совсем одна и не могла рассчитывать на помощь мужа или семьи. Более того, Мэри ни разу и в голову не пришло разыскать одну из этих окрашенных в пастельные тона комнатушек, где женщина могла избавиться от проблемы, прежде чем она становилась реальностью.

Филип стал ее радостью с момента зачатия. Если она о чем и сожалела, так только о том, что он презирает отца, которого ни разу в жизни не видел, и ищет его в лицах всех встречных мужчин.

– У тебя холодные руки, – покачал головой он. – Тебе надо надевать перчатки.

– В перчатках я не смогу давать сдачу. – Мэри улыбнулась молодой женщине, которая держала за загривок мальчонку. Ей никогда не приходилось водить Фила подобным образом. – Держите, дорогая. Приятного просмотра.

Филип подумал, что она работает слишком тяжело. Слишком тяжело и слишком долго за слишком низкую оплату. Хотя она уклончиво отвечала на вопросы о возрасте, Филип знал, что ей нет еще и тридцати. И еще она была хорошенькой. Молодость и внешность его матери всегда были для Филипа источником гордости. Возможно, она не могла позволить себе вещи от Мэри Квант, но свою одежду выбирала очень тщательно, предпочитая яркие, насыщенные цвета. Она любила просматривать модные журналы, а также журналы, посвященные актерам и кино, и копировать из них прически. И хотя ей приходилось штопать себе чулки, никто не назвал бы Мэри Чемберлен неряхой.

Он очень надеялся на то, что в ее жизни появится другой мужчина, который сможет все изменить. Он оглядел стены крохотной будки и вдохнул запах выхлопных газов с улицы. Он знал, что будет первым, кто все изменит.

– Надо сказать Фарадею, чтобы поставил сюда что-то посерьезнее этого жалкого старого обогревателя.

– Фил, не переживай.

Мэри отсчитала сдачу двум хихикающим девчонкам, которые отчаянно пытались флиртовать с ее сыном. Подвинув монеты в желоб, она подавила смешок. Она их отлично понимала. Совсем недавно она заметила, что даже племянница соседки ухлестывает за Филом. А ведь ей не меньше двадцати пяти. Она предлагала напоить его чаем. Просила, чтобы он зашел посмотреть на ее скрипучую дверь. Ха, скрипучая дверь, ну конечно! Мэри с такой силой хлопнула сдачей по металлическому желобу, что круглолицая няня что-то недовольно пробормотала.

Впрочем, она тут же положила этому конец. Она знала, что когда-нибудь Фил ее оставит и сделает это ради другой женщины. Но это не будет пышногрудая корова старше его на двенадцать лет. Ну уж нет, этого Мэри Чемберлен не собиралась допустить.

– Мама, что-то случилось?

– Что? – Мэри спохватилась и чуть было не покраснела. – Нет, милый, ничего. Может, хочешь войти и посмотреть кино? Мистер Фарадей возражать не будет.

«Если только он меня не увидит», – с ухмылкой подумал Филип. Он был благодарен Господу за то, что уже давно удалил Фарадея из своего списка возможных отцов.

– Нет, спасибо, я только зашел, чтобы сказать тебе, что у меня есть кое-какие дела. Купить что-нибудь на рынке?

– Может, хорошую курочку.

Мэри рассеянно подула на застывшие пальцы, откидываясь на спинку стула. В будке было холодно, а ведь зима едва началась. Летом здесь было как в одной из турецких бань, о которых она читала. Но это была работа. Когда у женщины есть ребенок, но нет особого образования, ей приходится соглашаться на то, что предлагают. Она потянулась к своей сумочке из искусственной кожи. Ей никогда и в голову бы не пришло позаимствовать фунт-другой из кассы.

– У меня еще есть немного денег.

– Ах, ну тогда хорошо. Убедись, что курица свежая.

Она подала четыре билета раздраженной женщине, сопровождающей двух грызущихся между собой мальчишек и маленькую девочку с большими грустными глазами.

Фильм начнется через пять минут. Ей придется обождать еще двадцать минут на тот случай, если будут опоздавшие.

– Когда придешь домой, не забудь взять деньги за курицу из жестяной банки, – сказала она сыну, зная, что он этого не сделает. Благослови Господь этого мальчика. Он только клал деньги в банку вместо того, чтобы брать их оттуда. – Но разве ты не должен быть в школе?

– Мам, сегодня суббота.

– Суббота. Ах, ну да, конечно суббота.

Она выпрямила спину, пытаясь не вздыхать, и взялась за один из своих глянцевых журналов, уже изрядно затертый.

– В следующем месяце мистер Фарадей хочет провести фестиваль Кэри Гранта. Он даже попросил меня помочь ему выбрать фильмы.

– Как здорово.

Маленький кожаный футляр уже начал оттягивать карман Филипа, и ему не терпелось от него избавиться.

– Мы начнем с моего любимого – «Поймать вора». Ты будешь от него в восторге.

– Возможно, – ответил он, глядя в простодушные глаза матери.

«Что ей известно?» – думал он. Она никогда и ни о чем его не спрашивала и уж точно не интересовалась происхождением тех небольших сумм, которые он приносил домой. Она не была глупой. Скорее всего, это все присущий ей оптимизм, – решил он и снова поцеловал ее в щеку.

– Почему бы мне не сводить тебя в кино, когда у тебя будет свободный вечер?

– Это было бы чудесно, – откликнулась она, подавив желание погладить его по волосам. Она знала, что это его смутит. – В нем играет Грейс Келли. Представь себе, настоящая принцесса. Я как раз думала об этом сегодня утром, когда открыла этот журнал на статье о Фиби Спринг.

– О ком?

– О, Филип. – Она поцокала языком и сложила журнал, показывая ему статью. – Самая красивая женщина в мире.

– Самая красивая женщина в мире – это моя мама, – отозвался Филип, зная, что это заставит ее рассмеяться и покраснеть.

– Ты умеешь делать комплименты, мой мальчик. – Она действительно расхохоталась – громко, от души, смехом, который он обожал. – Но ты только посмотри на нее. Она была актрисой, изумительной актрисой, а потом вышла замуж за короля. Теперь она живет с мужчиной своей мечты в этом сказочном дворце в Джакире. Прямо как в кино. Это их дочь. Принцесса. Ей нет еще и пяти лет, но она настоящая маленькая красавица, верно?

Филип бросил на фото равнодушный взгляд:

– Она еще совсем ребенок.

– Я вот только не пойму, почему у нее такие грустные глаза.

– Ты снова фантазируешь. – Он сжал футляр у себя в кармане. Пока что ему придется оставить мать наедине с ее фантазиями и мечтами о Голливуде, особах королевской крови и белых лимузинах. Но он позаботится о том, чтобы у нее такой появился. Черт, он ей его купит. Возможно, пока что она только читает о королевах, но очень скоро она и сама будет жить, как королева. – Я пошел.

– Желаю приятно провести время, милый.

Мэри снова погрузилась в журнал. «Какая хорошенькая малышка», – подумала она и ощутила прилив материнских чувств.

Глава четвертая

Адрианна обожала рынки. В свои восемь лет она уже видела разницу между бриллиантами и сверкающими стекляшками, бирманскими рубинами и менее насыщенными и ценными камнями. Ее бабушка, Джидда, научила ее не хуже ювелира оценивать огранку, чистоту и цвет камней. Она была готова часами бродить с Джиддой по рынку, восхищаясь лучшими камнями, выставленными на продажу.

Драгоценности – это безопасность женщины, которую она может носить на себе, – наставляла ее Джидда. Что проку женщине с золотых слитков и бумажных денег, сложенных в банке? Бриллианты, изумруды и сапфиры можно было носить в виде булавок и ожерелий, демонстрируя миру свою ценность.

Ничто не доставляло Адрианне большего удовольствия, чем наблюдать за тем, как ее бабушка торгуется на рынке в окружении дрожащих волн жара, поднимающихся от земли. Они часто ходили на рынок – группы женщин, закутанных в черные накидки и напоминающих стаю черных дроздов. В лавках они ощупывали золотые и серебряные цепочки, надевали на пальцы перстни с полированными камнями или просто любовались сверкающими драгоценностями сквозь пыльное стекло витрин. Воздух был пропитан запахом животных и специй, стоял неумолчный гул из голосов покупателей, торгующихся с владельцами магазинов, рева ослов, стука сандалий по твердой земле.

Где бы они ни появились, везде рыскали мужчины с окрашенными хной бородками – члены религиозной полиции муттава, – готовые карать за малейшие нарушения религиозных законов. Рядом с Джиддой Адрианна их не боялась. В Джакире боготворили бывшую королеву, родившую двенадцать детей.

Лавки закрывались, когда звучал призыв к молитве. Мужчины опускали лицо к земле, а женщины молча ожидали конца молитвы. Склонив голову, как и остальные женщины, Адрианна прислушивалась к сухому стуку четок. Она еще не носила никаб, но уже не считалась ребенком. В эти последние дни средиземноморского лета она чего-то ожидала, замерев на грани перемен.

Как и Джакир. Хотя страна изнывала от нищеты, королевский дом Джакира был богат. В качестве первой дочери короля Адрианна имела право на все символы и знаки ее высокого положения. Но сердце Абду было закрыто для нее навсегда.

Его вторая жена после Фахида родила ему двух дочерей. В гареме шептались о том, что после второй девочки Абду пришел в ярость и чуть не развелся с Лейхой. Но наследный принц был крепким и красивым. Ходили слухи о том, что Лейха снова беременна. Чтобы укрепить линию наследования, Абду взял третью жену и немедленно одарил ее своим семенем.

Фиби начала принимать таблетки каждое утро. Она ускользала от реальности в ночные сны и дневные грезы.

Удобно расположив голову у матери на коленях и лениво прищурив глаза от дыма благовоний, Адрианна наблюдала за тем, как танцуют ее кузины. Впереди ее ожидал долгий и жаркий полдень. Она рассчитывала, что они пойдут сегодня на рынок и купят новый шелк или золотой браслет наподобие того, какой ей накануне показала Дуджа, но сегодня утром у ее матери совсем не было сил.

Они пойдут на рынок завтра. Сегодня вентиляторы под медленный ритм барабанов разгоняли насыщенный благовониями воздух. Латифе удалось раздобыть каталог «Фредерикс оф Голливуд». Женщины листали его и хихикали. Они, как всегда, болтали, и, как всегда, о сексе. Адрианна так привыкла к откровенным словечкам и возбужденным описаниям, что ее это нисколько не трогало. Она любила наблюдать за танцами, плавными волнистыми движениями, скольжением темных волос, изгибами и поворотами тел.

Она покосилась на Мери, третью жену своего отца, которая с самодовольным видом сидела рядом, гордясь своим раздутым пузом, и обсуждала роды. Лейха с осунувшимся лицом кормила грудью младшую дочь и тайком наблюдала за Мери. Пятилетний крепыш Фахид подбежал к матери, требуя внимания, и она без колебаний отдала младенца служанкам. С торжествующим видом она прижала сына к груди.

– Что удивительного в том, что они вырастают в уверенности, что женщин можно унижать? – пробормотала Фиби.

– Что, мама?

– Да так, ничего.

Она рассеянно гладила Адрианну по волосам. Барабанный бой отдавался у нее в голове безжалостным гулом – монотонным, как и дни в гареме.

– В Америке любят всех малышей – как мальчиков, так и девочек. Женщинам не приходится тратить всю свою жизнь на то, чтобы вынашивать детей.

– А как племя сохраняет силу?

Фиби вздохнула.

Бывали дни, когда ей уже не удавалось мыслить ясно. В этом были повинны таблетки, которые одновременно были ее спасением. Последняя партия стоила ей кольца с изумрудом, но в качестве бонуса ей досталась пинта русской водки. Она экономила ее, как последний скряга, позволяя себе лишь крохотный стаканчик после каждого визита Абду в ее спальню. Она больше ему не сопротивлялась. Ей было все равно. Она терпела, сосредоточив все свои мысли на удовольствии от напитка, которым она утешится после того, как муж оставит ее в покое.

Она могла бы уехать. Если бы только ей хватило смелости взять Адрианну и сбежать. Перенестись в реальный мир, в котором женщин не заставляют стыдливо прятать свои тела и покоряться жестоким мужским прихотям. Она могла бы вернуться в Америку – туда, где ее любили, где люди валом валили в кинотеатры, чтобы на нее посмотреть. Она по-прежнему оставалась актрисой. Разве не приходилось ей играть каждый день своей жизни в Джакире? В Америке она могла бы устроить Адрианне хорошую жизнь.

Она не могла уехать. Фиби закрыла глаза и попыталась отрешиться от гула барабанов. Чтобы выехать из Джакира, женщина нуждалась в письменном разрешении одного из мужчин своей семьи. Она знала, что Абду такого разрешения ей никогда не даст. Как бы он ее ни ненавидел, он продолжал ее хотеть.

Она уже умоляла его отпустить ее, но он ей отказал. Побег стоил бы ей не одну тысячу долларов и представлял собой риск, и она почти была готова пойти на него. Но ей ни за что не выбраться из страны вместе с Адрианной. Никто и ни за какие деньги не решится помогать дочери короля нелегально покинуть Джакир.

И ей было страшно. Она боялась того, что он может сделать с Адрианной. Фиби не сомневалась в том, что он ее заберет. Она ничем не могла ему помешать. Единственный суд, в который она могла обратиться, был его судом, единственная полиция – его полицией. Она не имела права рисковать Адрианной.

Она часто думала о самоубийстве. Это был единственный надежный способ спастись от Абду. Она представляла его себе таким, каким ей когда-то представлялись занятия любовью. Чем-то желанным, драгоценным, неспешным. Иногда в бесконечные жаркие дни она смотрела на пузырек с таблетками, пытаясь представить себе, каково это – принять их все и окончательно, безвозвратно погрузиться в туманный мир сновидений. Изумительно. Она дошла даже до того, чтобы высыпать их все себе на ладонь и ласково пересчитать.

Но у нее была Адрианна. Мысли о ней всегда останавливали Фиби.

Она решила, что останется. Она будет накачиваться таблетками, пока реальность не станет приемлемой, но она останется. И она даст Адрианне что-то свое.

– Я хочу на солнце, – внезапно произнесла Фиби. – Пойдем погуляем в саду.

Адрианне, убаюканной ароматами и звуками, никуда не хотелось идти, но она послушно встала и пошла за матерью.

Их окружил сухой горячий воздух. У Фиби от него всегда начинали болеть глаза, и ей отчаянно не хватало океанского бриза. Когда-то у нее был дом в Малибу и она обожала сидеть у большого открытого окна, наблюдая за накатывающимися на берег волнами.

Тут были цветы – пышные, экзотические, источающие ароматы. Сад окружали высокие стены, чтобы гуляющие в нем женщины не могли соблазнять проходящих мимо мужчин. Таков был закон ислама. Женщина считалась слабым сексуальным существом, не обладающим силой или интеллектом, которые защитили бы ее честь. Это за нее делали мужчины.

Воздух в этом оазисе трепетал от пения птиц. Когда Фиби в первый раз увидела этот сад с его сплетением изысканных цветов и головокружительных ароматов, он показался ей ожившей сказкой. За стенами дворца пели и перемещались пески, а здесь благоухали жасмин, олеандр, гибискус. Пышным цветом цвели миниатюрные апельсиновые и лимонные деревья. Она уже знала, что их плоды будут горькими, как глаза ее мужа.

Ее неукротимо влекло к фонтану. Это был подарок Абду, когда он впервые привез ее в свою страну в качестве королевы. Фонтан символизировал беспрерывный поток его любви. Любовь уже давно пересохла, а фонтан продолжал играть.

Она все еще была его женой, первой из четырех, положенных ему по закону. Но в Джакире брак стал ее тюрьмой. Она теребила кольцо на пальце, наблюдая за струйками воды, стекающими в маленький пруд. Адрианна начала бросать в него камешки, чтобы заставить шевелиться большого яркого карпа.

– Мне не нравится Мери, – начала Адрианна. В таком ограниченном мире, как гарем, говорить было особо не о чем, не считая других женщин и детей. – Она выпячивает живот вперед и улыбается вот так. – Она сморщилась, заставив Фиби расхохотаться.

– О, ты хорошо на меня действуешь. – Она поцеловала макушку дочери. – Моя маленькая актриса. – Фиби отвела со лба Адрианны упавшие на глаза волосы и подумала о том, что у нее глаза отца. Они напоминали ей о том времени, когда он смотрел на нее с любовью и теплотой. – В Америке люди толкались бы в очередях ради возможности тебя увидеть.

Адрианне это понравилось, и она заулыбалась.

– Так же, как и ради тебя?

– Да. – Она снова перевела взгляд на воду. Иногда ей лишь с трудом удавалось вспомнить того другого человека, которым она когда-то была. – Они действительно выстраивались в очереди. Эдди, я всегда хотела радовать людей.

– Когда приезжала журналистка, она сказала, что по тебе скучают.

– Журналистка? – Это было два или три года назад. Нет, еще раньше. Наверное, уже прошло четыре года. Странно, как незаметно они пролетели. Абду согласился на это интервью, чтобы положить конец всяким слухам об их браке. Она не думала, что ребенок об этом помнит. Ведь Эдди тогда было года четыре. Максимум пять. – Она тебе понравилась?

– Она говорила странно, а иногда очень быстро. Ее волосы были подстрижены очень коротко, как у мальчика, и они были цвета соломы. Она рассердилась, потому что ей разрешили сделать всего несколько снимков, после чего у нее отняли фотоаппарат. – Когда Фиби села на мраморную скамью, Адрианна снова принялась бросать в пруд камешки. – Она сказала, что ты самая красивая женщина в мире и что еще никогда и никому не завидовали так, как тебе. Она спросила, носишь ли ты никаб.

– А ты, кажется, ничего не забываешь.

Фиби тоже это помнила. Тогда она наплела журналистке что-то о жаре и пыли и о том, что никаб помогает ей защищать кожу от солнца.

– Мне понравилось, как она с тобой разговаривала. – А еще Адрианна помнила, что после ухода журналистки ее мама плакала. – Она еще вернется?

– Возможно, когда-нибудь.

Но Фиби знала, что у людей короткая память. В Голливуде появились новые имена и новые лица, и некоторые из них она даже знала, потому что Абду позволял, чтобы некоторые из писем ей все же доставляли. Фей Данэвей, Джейн Фонда, Энн-Маргрет. Красивые юные актрисы, прокладывающие свой путь, занимающие место, некогда принадлежавшее ей.

Она прикоснулась к своему лицу, зная, что ее глаза уже окружают морщинки. Когда-то оно было на всех журнальных обложках. Женщины красили волосы, чтобы быть похожими на нее. Ее сравнивали с Монро, с Гарднер, с Лорен. А потом ее уже не сравнивали ни с кем. Она стала сама собой, и сравнивали уже с ней.

– Однажды я чуть было не завоевала «Оскар». Это самая высокая награда для любой актрисы. И хотя мне его не дали, все равно по этому поводу была замечательная вечеринка. Все смеялись, разговаривали и строили планы. Все это было совершенно непохоже на Небраску. Так называлось место, где я жила, когда мне было столько лет, сколько сейчас тебе, моя малышка.

– Где был снег?

– Да. – Фиби улыбнулась и вытянула перед собой руки. – Там, где был снег. Я жила там с бабушкой и дедушкой, потому что мои родители умерли. Я была очень счастлива, только не всегда это осознавала. Я хотела быть актрисой и носить красивые платья, и чтобы меня все любили.

– Поэтому ты и стала кинозвездой?

– Да. – Фиби потерлась щекой о волосы Адрианны. – Мне кажется, все это было сто лет назад. В Калифорнии снега не было, зато был океан. Для меня это была сказка, а я была принцессой, о которой в детстве читала во всех книжках. Это была очень тяжелая работа, но я ее обожала, и мне нравилось все, что было с ней связано. У меня был свой собственный дом на самом берегу.

– Тебе, наверное, было одиноко.

– Нет, у меня было много друзей и знакомых. Я ездила в города, в которых никогда даже не надеялась побывать. Париж, Нью-Йорк, Лондон… В Лондоне я познакомилась с твоим отцом.

– Где это – Лондон?

– В Англии, в Европе. Мы же учили с тобой на уроках.

– Я не люблю уроки. Я люблю истории. – Но она напрягла память, потому что знала, как важны эти уроки для Фиби. Это был еще один их общий секрет. – В Лондоне живет королева, муж которой всего лишь принц. – Адрианна выжидательно замолчала в полной уверенности, что на этот раз мать ее поправит. Идея о том, что страной правит женщина, казалась ей нелепой. Но Фиби лишь улыбнулась и кивнула. – В Лондоне бывает холодно и идет дождь. В Джакире всегда светит солнце.

– Лондон красивый. – Одним из ее самых больших талантов было умение мысленно оказаться в каком-то месте – реальном или воображаемом – и отчетливо его себе представить. – Мне он показался самым красивым из всего, что я когда-либо видела. Мы там снимали, и люди толпились у ограждений, чтобы на нас посмотреть. Они меня окликали, и иногда я подписывала автографы или позировала для фотографов. А потом я познакомилась с твоим отцом. Он был таким красивым. Таким элегантным.

– Элегантным?

На губах Фиби появилась мечтательная улыбка, и она закрыла глаза.

– Неважно. Я очень нервничала, потому что он был королем, и нельзя было забывать о правилах этикета, и повсюду были фотографы. Но потом, после того, как мы поговорили, это уже как будто не имело значения. Он повез меня обедать и танцевать.

– Ты танцевала для него?

– С ним. – Фиби усадила Адрианну на скамью рядом с собой. Где-то поблизости лениво гудела опьяневшая от нектара пчела. Благодаря наркотику этот звук отзывался в ушах Фиби приятной мелодией. – В Европе и Америке мужчины и женщины танцуют вместе.

Адрианна прищурилась:

– Это позволяется?

– Да, никому не запрещают танцевать с мужчиной, разговаривать с ним, вместе ездить в машине или ходить в театр. Да много всего. Люди вместе ходят на свидания.

– Дания – это такая страна?

Иногда английский казался Адрианне чересчур сложным.

Разморенная солнцем Фиби снова рассмеялась. Она помнила, как она танцевала в объятиях Абду и как он улыбался, глядя на нее сверху вниз. Каким мужественным было его лицо, какими ласковыми были его руки.

– Свидания. Это когда мужчина приглашает женщину с ним погулять. Он заезжает к ней домой. Иногда он привозит ей цветы. Розы, – мечтательно вспомнила она. Абду посылал ей дюжины белых роз. – Потом они могут вместе пообедать или сходить на какое-нибудь шоу, а затем поздний ужин. Они могут потанцевать в каком-нибудь переполненном маленьком баре.

– Ты танцевала с моим отцом, потому что вы были женаты?

– Нет. Мы потанцевали, влюбились друг в друга, а потом поженились. Это все по-другому, Адрианна, и очень трудно объяснить. В других странах все совсем не так, как в Джакире. Почти во всех.

Страх, который снедал ее с той ночи, когда она стала свидетельницей изнасилования матери, взял верх.

– Ты хочешь вернуться?

Вместо страха Фиби услышала лишь свои собственные сожаления.

– Это долгий путь, Эдди. Слишком долгий. Когда я вышла замуж за Абду, я все это оставила в прошлом. Тогда я этого еще не понимала. Я его любила, а он меня хотел. День, когда мы поженились, стал самым счастливым в моей жизни. Он подарил мне «Солнце и Луну». – Она прикоснулась пальцами к лифу платья, снова как будто ощущая тяжесть ожерелья. – Когда я их надела, я ощутила себя королевой. Мне показалось, что исполнилось все, о чем я мечтала, будучи маленькой девочкой в Небраске. Тогда он подарил мне часть себя, часть его страны. Когда он застегнул колье на моей шее, счастливее меня не было в мире никого.

– Это самая большая ценность Джакира. Тем самым он показал тебе, что ценит тебя превыше всего.

– Да, когда-то так и было, Эдди. Но только он меня больше не любит.

Она давно это знала, но не хотела с этим соглашаться.

– Ты его жена.

Фиби посмотрела на свое обручальное кольцо, символ, который некогда значил для нее так много.

– Одна из трех.

– Нет, он берет других только потому, что ему нужны сыновья. Мужчина должен иметь сыновей.

Фиби обняла ладонями личико Адрианны. Она увидела слезы и боль. Возможно, она сказала слишком много, но забирать слова обратно было уже поздно.

– Я знаю, что он тебя игнорирует и это причиняет тебе боль. Попытайся понять, что дело не в тебе, а во мне.

– Он меня ненавидит.

– Нет. – «Но он действительно ненавидит свою дочь», – подумала Фиби. И эта холодная ненависть, которая появлялась в его глазах всякий раз, когда он смотрел на Адрианну, очень пугала Фиби. – Нет, он тебя не ненавидит. Он отвергает меня, то, чем я являюсь, то, чем я не являюсь. А ты моя. Когда он на тебя смотрит, он видит только это. Он не видит в тебе часть себя, возможно лучшую часть себя.

– Я его ненавижу.

Фиби пронзил страх, и она быстро огляделась вокруг. Они были в саду одни, но голоса способны разноситься очень далеко, а во дворце повсюду были уши.

– Ты не должна так говорить. Ты не должна так даже думать. Тебе не понять моих отношений с Абду. Ты и не должна их понимать.

– Он тебя бьет. – Она отстранилась. Теперь ее глаза были сухи и внезапно постарели. – За это я его ненавижу. Он смотрит на меня и не видит. За это я его ненавижу.

– Шшш.

Не зная, как еще утешить дочь, Фиби привлекла Адрианну к себе и начала ласково покачивать.

Она больше ничего не сказала. Она не хотела расстраивать мать. Пока у нее не вырвались эти слова, она даже не знала о том, что они скрываются в ее сердце. Теперь, когда они прозвучали, она их приняла. Ненависть пустила корни в ее душе еще до той ночи, когда отец изнасиловал ее мать. С тех пор она все время росла, подпитываемая его безразличием и равнодушием. С помощью этих изощренных унижений он выделял ее среди остальных своих детей.

Она его ненавидела и стыдилась своей ненависти. Она знала, что ребенок должен обожать родителей. Поэтому она больше об этом не говорила.

На протяжении последующих недель она проводила с матерью больше времени, чем когда-либо прежде, гуляя с ней в саду, слушая рассказы о других мирах. Они по-прежнему казались ей нереальными, но доставляли ей такое же удовольствие, как и рассказы бабушки о пиратах и драконах.

Когда Мери родила девочку и получила мгновенный развод, Адрианна обрадовалась.

– Я рада, что она ушла.

Адрианна играла с Дуджей в камешки. Эту игру позволили в гареме после долгих споров и обсуждений.

– Куда ее отошлют?

Хотя Дуджа была старше, Адрианна по умолчанию лучше умела добывать информацию.

– У нее будет дом в городе. Маленький.

Адрианна усмехнулась и ловкими пальцами подхватила три камешка. Она бы, может, и посочувствовала Мери, но бывшая жена короля настроила против себя абсолютно всех.

– Я рада, что она больше не будет здесь жить. – В ожидании своей очереди Дуджа отбросила за спину длинные волосы. – Теперь нам не придется слушать, как она хвастается тем, как часто посещает ее король и какими многочисленными способами он размещает в ней свое семя.

Адрианна промахнулась. Она быстро огляделась вокруг, чтобы убедиться в том, что рядом нет ее матери. Впрочем, поскольку они говорили по-арабски, она решила, что Фиби этого все равно не поймет.

– Тебе хочется секса?

– Конечно. – Дуджа бросила камешки и замерла, изучая результат. – Когда я выйду замуж, мой муж будет посещать меня каждую ночь. Я буду доставлять ему такое наслаждение, что ему никогда не понадобится другая жена. Я буду следить за тем, чтобы моя кожа была мягкой, а груди упругими. А мои ноги раздвинутыми.

Она рассмеялась и подняла камешки.

Адрианна заметила, что один из камешков задрожал, но не стала обращать внимание на это нарушение правил. Ее руки были ловчее и умнее, но на этот раз она решила позволить Дудже выиграть.

– Я не хочу секса.

– Не будь дурой. Все женщины хотят секса. Закон предписывает нам жить отдельно от мужчин, потому что мы слишком слабы, чтобы устоять перед соблазном. Мы перестаем заниматься сексом, только когда становимся старыми, как наша бабушка.

– Значит, я старая, как бабушка.

Девочки рассмеялись и вернулись к игре.

Дудже этого не понять, размышляла Адрианна, продолжая играть. Мама не хотела секса, а она была молодой и красивой. Лейха его боялась, потому что он принес ей двух дочерей. Адрианна его не хотела, потому что увидела, какой он жестокий и безобразный.

Но другого способа зачинать детей не существовало, а она очень сильно любила малышей. Возможно, ей достанется добрый муж, у которого уже будут другие жены и дети. Тогда ему не будет нужен секс с ней, а она сможет заботиться о его малышах.

Когда им надоело играть, Адрианна разыскала бабушку и забралась к ней на колени. Джидда давно овдовела. Когда-то она была королевой. Любовь к сладостям стоила ей зубов, но ее глаза были темными и проницательными.

– А вот и моя хорошенькая Адрианна.

Джидда разжала ладонь и протянула ей обернутую в фольгу шоколадную конфету. Адрианна хихикнула и схватила угощение. Поскольку красивая обертка нравилась ей не меньше шоколада, она разворачивала ее очень медленно. Привычным жестом, который неизменно успокаивал Адрианну, Джидда взяла щетку и начала расчесывать волосы внучки.

– Бабушка, ты будешь навещать новую внучку?

– Конечно. Я люблю всех своих внуков. Даже тех, кто ворует мои конфеты. Почему моя Адрианна такая грустная?

– Как ты думаешь, король разведется с моей мамой?

Джидда уже давно заметила, что Адрианна больше не называет Абду отцом, и это очень ее тревожило.

– Этого я сказать не могу. Но прошло уже девять лет, и он этого не сделал.

– Если он с ней разведется, мы уедем. Я буду сильно по тебе скучать.

– А я по тебе.

«Этот ребенок во многих отношениях совсем не ребенок», – подумала Джидда, откладывая щетку.

– Адрианна, тебе не стоит об этом волноваться. Ты взрослеешь. Очень скоро я увижу, как ты выходишь замуж. Тогда у меня появятся правнуки.

– И ты будешь давать им конфеты и рассказывать сказки?

– Да. Иншаллах. – Она прижалась губами к волосам Адрианны. Они были черными, как ночь, и от них слегка пахло благовониями. – И я буду любить их так же, как тебя.

Адрианна обернулась и обхватила руками шею Джидды. Исходящий от ее кожи аромат маков и специй успокаивал ее так же, как и прикосновение к ее худенькому телу.

– Я всегда буду тебя любить, бабушка.

– Адрианна. Йеллах. – Фахид потянул ее за подол платья. Его губы уже были перепачканы шоколадом после недавнего визита к бабушке. Шелковый бурнус, модель которого разработали специально для него по приказу его матери, был испачкан грязью. – Пойдем, – по-арабски повторил он и снова потянул ее за юбку.

– Пойдем куда? – Адрианна, которая всегда была готова его развлекать, соскользнула с коленей Джидды и пощекотала его бока.

– Я хочу волчок. – Он взвизгнул, вырываясь, а затем звонко поцеловал Адрианну в щеку. – Я хочу посмотреть на волчок.

Прежде чем позволить ему увлечь себя прочь, Адрианна прикарманила еще горсть конфет. Они с хохотом бежали по коридору. Адрианна преувеличенно пыхтела и стонала, а Фахид продолжал тянуть ее за руку. Ее комната была меньше большинства остальных спален, и это тоже было одним из завуалированных оскорблений, которые ей регулярно наносил отец. Ее единственное окно выходило на самый край сада. Все же она сама выбрала цвета своей спальни – белый и розовый, и комната была очень красивой. В одном ее углу располагались полки. На них лежали и сидели игрушки, многие из которых были присланы из Америки женщиной по имени Селеста, лучшей подругой ее матери.

Волчок она прислала много лет назад. Это была совсем простая, но ярко раскрашенная игрушка. Стоило покачать вверх-вниз ручку, и волчок, торжествующе взвизгнув, начинал стремительно вращаться, отчего красный, синий и зеленый цвета сливались, становясь совершенно неразличимыми. Волчок быстро стал любимой игрушкой Фахида. Настолько любимой, что Адрианна недавно сняла его с полки и спрятала.

– Я хочу волчок.

– Я знаю. В прошлый раз, когда ты его хотел, ты ударился головой, потому что пытался забраться наверх и его достать, когда меня не было в комнате. – А когда об этом узнал король, Адрианне на целую неделю запретили выходить из комнаты. – Закрой глаза.

Он ухмыльнулся и затряс головой.

Улыбаясь в ответ, Адрианна наклонялась, пока не оказалась нос к носу с братом.

– Закрой глаза, братишка, или никакого волчка ты не получишь. – Его глаза тут же зажмурились. – Если ты будешь вести себя очень хорошо, я позволю тебе оставить его у себя на целый день. – Продолжая говорить, она от него пятилась, а затем заползла под кровать, где хранила свои самые драгоценные сокровища. Но едва она потянулась к волчку, как рядом с ней оказался Фахид. – Фахид! – с досадой, которую матери демонстрируют своим самым любимым детям, она ущипнула его за щеку. – Ты очень плохой.

– Я люблю Адрианну.

Ее сердце, как всегда, смягчилось. Она отвела со лба его растрепанные волосы и потерлась лицом о его щеку.

– Я люблю Фахида. Даже когда он плохой.

Она взяла волчок и начала пятиться, выползая из-под кровати. Но тут зоркие глаза Фахида заметили рождественский шар.

– Красивый! – восторженно произнес малыш и схватил шар липкими от леденцов руками. – Это мое.

– Это не твое. – Она схватила его за щиколотки, вытаскивая из-под кровати. – И это секрет. – Они уселись рядом на ковре. Адрианна накрыла своими ладонями пальцы Фахида и встряхнула шар. Позабыв о волчке, они вместе наблюдали за кружением снега. – Это мое самое ценное сокровище. – Она подняла шар вверх, и его пронзил луч света. – Волшебный шар.

– Волшебный. – Открыв рот, Фахид смотрел, как Адрианна снова наклоняет шар. – Выхватив его у нее, он вскочил на ноги. – Волшебный. Я хочу показать маме.

– Нет. Фахид, нет!

Адрианна тоже сорвалась с места и бросилась догонять брата, который уже был у двери.

В восторге от новой игры, он проворно перебирал своими крепкими короткими ножками. Его смех отражался от стен дворца, и он убегал от Адрианны, держа шар перед собой, как ценную добычу. Чтобы было веселее, он свернул в тоннель, соединяющий женскую половину дома с покоями короля.

Адрианну кольнула тревога, и она заколебалась. Ей, как дочери, вход в тоннель был запрещен. Она шагнула вперед, надеясь, что ей удастся выманить оттуда Фахида, посулив ему какую-нибудь новую забаву. Но когда его смех внезапно оборвался, она поспешила на помощь. Фахид с дрожащими губами лежал, растянувшись во весь рост, у ног Абду.

Абду стоял, широко расставив ноги, и с высоты своего роста смотрел на сына. Его белое одеяние касалось пола рядом с Фахидом, и он казался таким могущественным! Освещение в тоннеле был тусклым, но Адрианна увидела гневный блеск в его глазах.

– Где твоя мать?

– Прошу вас, сэр, – склонив в знак покорности голову и ощущая, как гулко бьется ее сердце, бросилась к нему Адрианна. – Я присматривала за братом.

Он смотрел на нее и видел ее всклокоченные волосы, испачканное пылью платье, влажные нервные руки. Одного взмаха руки было бы довольно, чтобы отшвырнуть ее в сторону. Его гордыня шепнула ему, что она недостойна даже этого.

– Ты плохо заботишься о принце.

Она молчала, зная, что ответа от нее не ожидают. Она продолжала держать голову склоненной, чтобы он не заметил вспышку ярости в ее глазах.

– Слезы не для мужчин, и уж точно не для королей, – произнес он, глядя на сына, но наклонился, чтобы осторожно поднять Фахида на ноги. И тут он заметил шар, который продолжал стискивать малыш. – Где ты это взял? – Гнев вернулся в мгновение ока, безжалостно хлестнув детей. – Это запрещено. – Он выхватил шар из рук Фахида, не обращая внимания на его жалобный плач. – Ты хочешь меня опозорить? Опозорить наш королевский дом?

Зная несдержанность короля, а также то, какая тяжелая у него рука, Адрианна заслонила собой брата.

– Это принадлежит мне. Это я ему дала.

Она приготовилась к удару, но его не последовало. Вместо ярости она столкнулась с ледяным холодом. Адрианна поняла, что холодное безразличие способно быть самым мучительным из всех наказаний. На ее глаза навернулись слезы, но, глядя на отца, она проглотила их. Он хотел, чтобы она заплакала, она это чувствовала. Если ее единственной защитой могут быть сухие глаза, значит, они останутся сухими.

– Так, значит, ты хочешь растлить моего сына? Ты даешь ему под видом игрушек христианские символы? От такой, как ты, мне следовало ожидать предательства. – Он швырнул шар о стену, разбив его вдребезги. Перепуганный Фахид прильнул к Адрианне, обхватив ее ноги. – Возвращайся к женщинам, где тебе и место. С этого момента тебе запрещается заботиться о Фахиде.

Он подхватил сына и зашагал прочь. Фахид с мокрым и распухшим от слез лицом протягивал к ней руки и звал по имени.

Глава пятая

Позор сделал ее сильной. Он сделал ее молчаливой. Он сделал ее гордой. В последующие месяцы поведение Адрианны внушало Фиби тревогу. За долгие годы она свыклась со своим собственным несчастьем и даже использовала его как костыль, потому что не видела другого выхода. Ее американский образ жизни закончился, когда она ступила на землю страны своего мужа. С самого начала законы и традиции Джакира были против нее. Она была женщиной и в качестве таковой была вынуждена подчиниться, несмотря на свои собственные убеждения и желания.

Все это время единственным, что утешало Фиби в ее заключении, была Адрианна. В ее глазах она отлично вписывалась в жизнь в Джакире и была ею вполне довольна. У нее было происхождение, титул и положение, которых не могла отнять даже немилость короля. У нее были родственники и подруги. Она была в безопасности.

Фиби знала, что европейцы и американцы толпами повалили в Джакир, влекомые нефтью. И благодаря этому новому положению дел она снова встретилась с репортером и сыграла роль сказочной королевы пустыни. Абду нуждался в деньгах и технологиях, которые ему мог предоставить Запад, хотя и презирал тех, к чьей помощи ему приходилось прибегать. Благодаря хлынувшим в Джакир представителям западной цивилизации, страну ожидал прогресс. Со временем могло прийти и освобождение. Она цеплялась за эту надежду, уже не ради себя, а ради Адрианны. Но по мере того, как проходил месяц за месяцем, она начинала понимать, что если новые свободы и придут в Джакир, будет слишком поздно. Они ничем не успеют помочь ее дочери.

Адрианна была тихой и послушной, но ее глаза потухли. Она играла с другими девочками и слушала истории, которые рассказывала ей бабушка, но она уже не была юной. Фиби с новой силой начала тосковать по дому. Она стала мечтать о возвращении в Америку, о том, как она заберет с собой Адрианну и покажет дочери мир вне законов и ограничений Джакира.

Но, несмотря на все мечты, она считала, что это невозможно, и поэтому все чаще искала спасения там, где могла его найти, – в транквилизаторах и запретном алкоголе.

Она не была образованной женщиной. Несмотря на свой взлет в сверкающем мире развлечений, она по-прежнему оставалась наивной девочкой с маленькой фермы в Небраске. За время пребывания в мире кино она насмотрелась на зависимость от спиртного и злоупотребления наркотиками. Но лично ее вся эта грязь не коснулась, и она продолжала жить в мире иллюзий.

В Джакире она стала наркозависимой, хотя сама об этом не подозревала. Благодаря таблеткам дни казались ей более сносными, а ночи она помнила смутно. Она прожила на Ближнем Востоке почти столько же, сколько в Калифорнии, но из-за наркотиков полностью утратила отсчет времени и не отдавала себе отчета в том, что превратилась в такую же иллюзию, как и те женщины, которых она играла на экране.

Когда Фиби сказали, что Абду желает видеть ее в своих покоях, она очень испугалась. Они уже давно не разговаривали наедине. На людях, когда ему это было необходимо, они изображали пару из любовного романа. Необыкновенной красоты кинозвезда и элегантный король. Хотя Абду ненавидел фотографироваться, он позволял прессе снимать их вместе. Он стремился соблюдать тонкую грань, будучи одновременно традиционным правителем своей страны и символом прогресса. Но одновременно с хлынувшей из Джакира нефтью в его страну хлынули доллары, иены и немецкие марки.

Получив образование на Западе, он был способен обедать с президентами и премьер-министрами, производя на них впечатление человека с блестящим и открытым новшествам умом. Он вырос в Джакире и получил исламское воспитание. В юности он верил в возможность слияния двух культур. Теперь он видел в Западе лишь угрозу и считал его мерзкой Аллаху гнусностью. Эти взгляды выкристаллизовались благодаря Фиби. Она превратилась для него в символ испорченности и бесчестья.

Теперь она стояла перед ним в черном платье, закрывающем ее тело от шеи до лодыжек. Ее волосы были перевязаны платком, так что ни одна огненная прядь не могла выбиться наружу. Ее кожа была бледной, утратив свой прежний сливочный оттенок, а глаза потускнели.

«Наркотики», – с отвращением подумал Абду. Он о них знал, но предпочитал ничего не замечать.

Он постукивал пальцем по своему письменному столу из черного дерева, зная, что с каждой секундой ожидания ее страх возрастает.

– Тебя пригласили в Париж для участия в благотворительном бале.

– В Париж?

– Похоже, интерес к твоим фильмам возродился. Возможно, люди забавляются, глядя на то, как жена короля Джакира выставляет себя напоказ.

Она вскинула голову. Он улыбался, глядя на нее, ожидая возражений с тем, чтобы задушить в зародыше самую попытку сопротивления. Но она тихо произнесла:

– Было время, когда королю Джакира тоже нравилось смотреть фильмы Фиби Спринг.

Улыбка сползла с его лица. Он с отвращением вспомнил часы, которые провел, глядя на нее, желая ее.

– Считается, что твое присутствие заинтересует тех, кто собирается посетить это благотворительное мероприятие.

Фиби сделала над собой усилие, стремясь сохранять спокойствие.

– Ты позволишь мне поехать в Париж? – стараясь ничем не выдать своего волнения, спросила она.

– У меня там дела. Было бы неплохо, если бы моя американская жена приехала со мной и продемонстрировала связь Джакира с Западом. Ты и сама понимаешь, что от тебя ожидается.

– Да, да, конечно. – Показывать ему всю степень своей радости было нельзя, но она не удержалась от улыбки. – Бал. В Париже?

– Над платьем уже работают. Ты наденешь «Солнце и Луну» и будешь вести себя, как подобает жене короля Джакира. Если ты меня опозоришь, тебе сразу же «станет нехорошо» и ты вернешься домой.

– Я это отлично понимаю. – Мысль о Париже, одна только мысль, придала ей сил. – Адрианна…

– Я о ней уже позаботился, – перебил ее Абду.

– Позаботился? – От этого слова у нее даже спина похолодела. Как она могла забыть, что всякий раз, когда Абду что-то дает одной рукой, он тут же что-то забирает другой? – Что ты имеешь в виду?

– Тебя это не касается.

– Прошу тебя. – Она напомнила себе о необходимости быть осторожной, очень осторожной. – Я всего лишь хочу ее подготовить, чтобы она достойно представляла королевский дом Джакира. – Фиби склонила голову, но судорожно стиснула пальцы. – Я всего лишь женщина, а она мой единственный ребенок.

Абду опустился на стоящий у стола стул. Он не предложил Фиби присесть, и она продолжала стоять.

– Ей предстоит отправиться в школу в Германию. Мы сочли, что это будет полезным для женщин высокого происхождения, прежде чем выдавать их замуж.

– Нет! Боже мой, Абду, не отправляй ее в школу так далеко. – Позабыв о гордости, позабыв об осторожности, она обежала стол, чтобы припасть к его ногам. – Ты не можешь ее у меня забрать. У меня, кроме нее, ничего нет. Тебе до нее нет дела. Какая тебе разница, уедет она или останется со мной?

Он взял ее за запястья и отнял ее руки от своей джалабии, в подол которой она вцепилась.

– Она член королевского дома Джакира. Тот факт, что в ее жилах течет и твоя кровь, лишь дополнительное основание для того, чтобы отделить ее как можно раньше. Это позволит надлежащим образом подготовить ее к обручению с Кадимом Аль-Миша.

– К обручению? – Обезумев от страха, Фиби снова вцепилась в одежду супруга. – Но она совсем еще ребенок. Даже в Джакире дети не вступают в брак.

– Она выйдет замуж в день своего пятнадцатилетия. Это уже практически решено. Выдав ее замуж за союзника, я наконец-то получу от нее хоть какую-то пользу. – Он снова взял Фиби за руки, но на этот раз рывком привлек к себе. – Скажи спасибо, что я не отдаю ее за врага.

Она тяжело дышала. Его лицо было так близко. На какое-то безумное мгновение ей захотелось убить его голыми руками, вцепиться ногтями в его лицо и смотреть, как по его щекам стекает кровь. Если бы это могло спасти Адрианну, она бы так и сделала. Но она поняла, что силой ничего не добьется, как и взывая к его разуму. У нее еще оставалась хитрость.

– Прости меня. – Она позволила себе обмякнуть, одновременно заставив глаза наполниться слезами. – Я слаба и эгоистична. Я думала только о том, что потеряю своего ребенка, а не о том, насколько благородно ты поступаешь, устраивая для нее хороший брак. – Она снова опустилась на колени, следя за тем, чтобы ее поза выглядела как можно более покорной, а затем вытерла глаза, как бы приходя в себя. – Абду, я глупая женщина. Но я не настолько глупа, чтобы забыть о благодарности. В Германии она научится быть настоящей женой. Я надеюсь, ты будешь ею гордиться.

– Я обязан исполнить свой долг.

Он раздраженно сделал ей знак подняться с колен.

– Возможно, ты позволишь ей сопровождать нас в Париж. – Ее сердце бешено колотилось, причиняя ей физическую боль. Она просительно сложила ладони. – Многие мужчины предпочитают брать в жены девушек, которые путешествовали, которые способны сопровождать их в деловых или увеселительных поездках, которые могут помогать, а не быть обузой. В силу высокого положения Адрианны к ней будут предъявлены повышенные требования. Я бы не хотела, чтобы тебе пришлось ее стыдиться. Образование, полученное тобой в Европе, и приобретенный там опыт определенно помогли тебе лучше понимать мир и место, которое в нем занимает Джакир.

Его первым импульсом было отмести ее предложение как не заслуживающее внимания, но последние слова попали в точку. Он был свято убежден в том, что время, проведенное в таких городах, как Париж, Лондон и Нью-Йорк, помогли ему стать хорошим королем и еще более ревностным почитателем Аллаха.

– Я об этом подумаю.

Она подавила желание продолжать его умолять и склонила голову:

– Благодарю тебя.

Когда Фиби вернулась к себе, ее сердце все еще бешено колотилось. Ей хотелось выпить, принять таблетку, забыться. Вместо этого она легла на кровать и заставила себя думать.

Все эти годы в ожидании того, что Абду снова станет таким, как прежде, а к ней вернется ее жизнь, потрачены впустую. Она оставалась в Джакире, подчиняясь его воле, потому что, даже если бы ей удалось каким-то образом сбежать, у него осталась бы Адрианна.

Будучи слабой и растерянной, она почти десять лет своей жизни провела в рабстве и страхе. Но она твердо решила, что не допустит подобной судьбы для Адрианны. Нет, ни за что. Она была готова на все, чтобы Адрианну у нее не отняли, не отдали какому-то незнакомцу, вынудив вести жизнь, мало отличающуюся от тюремного заключения.

Первым шагом будет Париж, сказала она себе, отирая испарину со лба. Она возьмет Адрианну в Париж, и сюда они уже не вернутся.

– Когда я поеду в Париж, я накуплю себе полные чемоданы красивой одежды. – Дуджа смотрела, как Адрианна надевает на руку золотой браслет, и изо всех сил пыталась не завидовать. – Мой отец говорит, что мы будем обедать в ресторане под названием «У Максима» и что я смогу заказывать все, что захочу.

Адрианна обернулась. Она так нервничала, что у нее постоянно потели ладони, но она боялась вытирать их о платье.

– Я привезу тебе подарок.

Позабыв о ревности, Дуджа широко улыбнулась.

– Только один?

– Это будет особый подарок. Мы собираемся подняться на Эйфелеву башню и побывать в районе тысяч картин. И тогда… – Она прижала ладонь к животу. – Меня тошнит.

– Если ты заболела, то никуда не поедешь. Поэтому тебя не должно тошнить. Лейха злится. – Она сказала это лишь в надежде подбодрить Адрианну. Слуги уже унесли вещи, поэтому Дуджа одной рукой обняла Адрианну за плечи, увлекая ее к выходу. – Она хочет в Париж, но король берет только тебя и твою мать. Лейха пусть довольствуется тем, что снова беременна.

– Если я смогу купить подарки для Фахида и моих сестер, ты им их передашь?

– Конечно. – Она поцеловала Адрианну в щеку. – Я буду по тебе скучать.

– Мы скоро вернемся.

– Но ты никогда раньше не уезжала.

Гарем был полон женщин, взволнованных путешествием, которое предстояло совершить лишь двум из них. Они обнимали на прощанье Фиби и Адрианну и смеялись. Фиби с бесстрастным лицом стояла в никабе и абайе, стиснув руки у пояса. Ароматы, темные и тягучие ароматы гарема давили на нее с такой силой, что ей казалось, она их видит. «Если есть на свете Бог, – думала она, – я больше никогда не увижу ни этих людей, ни это место». Сейчас она была благодарна и абайе и никабу. Они означали, что ей необходимо контролировать только глаза.

Она поцеловала своих золовок, свою свекровь и своячениц – всех женщин, с которыми она прожила почти десять лет, поразившись нахлынувшей на нее волне сожаления.

– Адрианна должна сидеть у окна, – сказала ей Джидда, целуя и обнимая их обеих. – Чтобы, когда самолет будет набирать высоту, она смогла любоваться Джакиром сверху. – Она улыбнулась, радуясь тому, что ее сын наконец проявил интерес к ребенку, который был ее тайным любимчиком. – Не ешь слишком много французских сливок, моя сладкая девочка.

Адрианна улыбнулась и привстала на цыпочки, чтобы в последний раз поцеловать Джидду.

– Я буду есть столько, что растолстею. Когда я вернусь, ты меня не узнаешь.

Джидда рассмеялась, потрепав Адрианну по щеке ладонью, обильно украшенной хной.

– Я всегда тебя узнаю. А теперь иди, ступай. И возвращайся целой и невредимой. Иншаллах.

Они вышли из гарема и прошли через сад к воротам, за которыми их ожидал автомобиль. Нервы Адрианны были натянуты как струна, и она не обратила внимания на молчание матери. Она болтала о перелете, Париже, обо всем, что они увидят и что купят. Она задавала вопрос и тут же перескакивала на другую тему, не дожидаясь ответа.

Когда они добрались до аэропорта, Адрианну тошнило от волнения, а Фиби – от страха.

Пока что наплыв западных бизнесменов лишь осложнял работу аэропорта. Самолеты взлетали и садились чаще, а наземный транспорт сводился к кучке такси, водители которых не говорили по-английски. Маленькое здание аэропорта было уже до отказа набито людьми. Женщины толпились в одной его половине, мужчины – в другой. Растерянные американцы и европейцы пытались отбить свой багаж у чрезмерно назойливых носильщиков, одновременно высматривая свои рейсы, которые зачастую откладывались на несколько дней. Здесь эти воротилы бизнеса чаще всего были совершенно беспомощны, становясь заложниками различий культур, которые за века превратились в пропасть, разделившую западную и восточную цивилизации.

Их оглушил рев авиационных двигателей, какофония голосов, одновременно говоривших на разных языках, так что зачастую собеседникам не удавалось понять друг друга. Адрианна увидела женщину, которая сидела у груды багажа. Ее лицо было бледным от усталости и заплаканным. Другая женщина вела трех малышей, которые изумленно озирались вокруг и показывали пальцами на полностью укутанных в черное арабских женщин. Телохранители окружили Фиби и Адрианну и повели их, раздвигая толпу.

– Их так много, – прошептала Адрианна. – Зачем они приезжают?

– Деньги. – Фиби тоже обвела приезжих взглядом. Ей было жарко, так жарко, что она опасалась упасть в обморок. Но ее руки были холодными как лед. – Скорее.

Взяв Адрианну за руку, она снова вывела ее под слепящие солнечные лучи. Их уже ожидал сверкающий частный самолет Абду, совсем недавно купленный за нефтедоллары.

При виде его у Адрианны все пересохло во рту.

– Он такой маленький.

– Не бойся, я с тобой.

Несмотря на небольшие размеры, салон самолета оказался поистине роскошным. Сиденья были обтянуты дорогой тканью свинцового цвета, ковер был кроваво-красным. Крохотные светильники у каждого кресла были снабжены хрустальными абажурами. В изумительно прохладном воздухе пахло сандаловым деревом, любимым ароматом короля. Слуги стояли, молча склонив головы, готовые подать им еду и напитки.

Абду уже был на борту и вместе с секретарем склонился над ворохом каких-то бумаг. Традиционную джалабию сменил скроенный в Лондоне костюм, который король надел с восточным головным убором. Он даже не поднял головы, когда жена с дочерью вошли и заняли свои места. Вместо этого он небрежно махнул одному из своих людей, и уже через несколько секунд завели двигатели.

Когда их истошный вой достиг пика, у Адрианны все перевернулось в животе.

– Мама.

– Мы скоро будем над облаками. – Фиби говорила тихо, радуясь тому, что Абду не обращает на них внимания. – Совсем как птицы, Эдди. Смотри. – Она прижалась щекой к щеке Адрианны. – Джакир от нас улетает.

Адрианну тошнило, но она боялась вырвать, потому что рядом был отец. Она решительно стиснула зубы и сглотнула комок в горле, наблюдая за тем, как удаляется от них земля. Спустя какое-то время ее живот утихомирился. Теперь настала очередь Фиби болтать без умолку. Но она делала это таким тихим голосом, что быстро убаюкала Адрианну. Пока дочь спала, прижавшись головой к ее плечу, Фиби смотрела на синюю поверхность Средиземного моря и молилась.

Париж оказался настоящим пиршеством для чувств. Крепко держа мать за руку, Адрианна смотрела по сторонам. Они быстро шли по залам аэропорта, и повсюду их окружали люди. Она всегда считала истории Фиби о других странах не более чем сказками. Хотя она любила эти сказки и они ей часто снились. Теперь она вошла в дверь, за которой перед ней распахнулся мир, прежде существовавший лишь в ее воображении.

Даже ее мать изменилась. Она сбросила абайю и никаб, под которыми обнаружился элегантный западный костюм одного цвета с ее глазами. Ее длинные распущенные волосы роскошными рыжими локонами ниспадали на плечи. Она даже разговаривала с мужчиной, к тому же совершенно незнакомым, когда они проходили паспортный контроль. Адрианна испуганно подняла глаза на отца, ожидая наказания. Но он этого как будто не заметил.

Женщины здесь ходили совершенно свободно – некоторые в одиночестве, другие под руку с мужчинами. Они были одеты в юбки и облегающие брюки, подчеркивающие форму ног. Они шли, высоко подняв голову, слегка покачивая бедрами, но на них никто не пялился. К своему изумлению, Адрианна увидела, как какая-то пара обнялась и поцеловалась, а люди проталкивались мимо, не обращая на это внимания. Здесь не было муттава с их верблюжьими хлыстами и окрашенными хной бородами, и арестовать целующихся было некому.

Когда они вышли из терминала, солнце уже клонилось к закату. Адрианна ожидала услышать призыв к молитве, но его тоже не было. Вокруг царила суета, все двигалось гораздо быстрее, но каким-то образом более организованно, чем в Джакире. Люди садились в такси, причем мужчины и женщины вместе, без стыда и не таясь. Она выворачивала шею, стремясь увидеть еще больше, и Фиби пришлось буквально втаскивать ее в лимузин.

Она впервые увидела Париж в лучах заката. Когда бы Адрианна ни думала об этом городе, она вспоминала магию этой первой встречи с ним – в мимолетные мгновения между днем и ночью. Вокруг вздымались старинные здания – вычурные и несколько женственные, озаренные розовато-золотистыми лучами заходящего солнца. Их большой автомобиль мчался по бульвару, стремительно погружаясь в самое сердце города. Но не скорость заставляла ее учащенно и взволнованно дышать.

Она ожидала услышать музыку. В таком месте не могло не быть музыки. Но она не стала рисковать и просить опустить окно. Вместо этого она позволила ей играть у себя в голове. Глядя на Сену, по набережной которой они проезжали, она мысленно слышала величественные громкие аккорды.

Она смотрела на пары, которые шли, взявшись за руки, на короткие юбки женщин и их волосы, развевающиеся на ветру, благоухающем водой и цветами. Благоухающем Парижем. Она видела кафе, в которых, сгрудившись вокруг маленьких круглых столиков, сидели люди. Они пили из бокалов, мерцавших рубинами и золотом, как солнечный свет.

Если бы ей сказали, что самолет перенес их на другую планету и в другую эпоху, она бы этому поверила.

Когда машина остановилась перед отелем, Адрианна дождалась, пока отец выйдет, и обернулась к Фиби.

– Мы сможем увидеть больше?

– Завтра. – Фиби сжала ее руку так сильно, что девочка поморщилась. – Завтра.

Она сделала над собой усилие, сдерживая дрожь, охватившую ее, несмотря на теплый вечер. Отель слишком походил на дворец, а она решила, что дворцов в ее жизни больше не будет.

Со своей свитой из слуг, телохранителей и секретарей они заняли в «Крийоне»[5] целый этаж. К разочарованию Адрианны, их с матерью отвели в номер и оставили одних.

– А можно нам поехать и пообедать в том месте, которое называется «Максим»[6]?

– Не сегодня, милая. – Фиби выглянула в глазок в двери и убедилась, что охранник уже занял свой пост. Даже в Париже она находилась в гареме. Когда она обернулась к дочери, ее лицо было бледным, но она улыбнулась и как можно более небрежно произнесла: – Мы попросим, чтобы нам доставили еду в номер. Все, что захочешь.

– Я не вижу разницы между Парижем и Джакиром.

Она оглядела элегантный номер. Как и женская половина дворца, он был роскошным и отделенным от мира. Но его отличало от гарема то, что окна в сгущающиеся сумерки были открыты. Она прошла через комнату и взглянула на Париж. Повсюду мерцали огни, придавая городу праздничный сказочный вид. Она была в Париже, но ей не позволили стать его частью. Как если бы ей вручили самый великолепный драгоценный камень в мире и позволили любоваться им всего несколько мгновений, прежде чем вырвать его из ее пальцев и снова запереть в хранилище.

– Эдди, терпение. – Фиби, как и ее дочь, влекло к окну, к огням, к жизни на улицах. Ее тяга была еще сильнее, потому что когда-то она была свободной. – Завтра… завтра тебя ждет самый волнующий день в твоей жизни. – Она привлекла к себе Адрианну и поцеловала ее. – Ты ведь мне доверяешь?

– Да, мама.

– Я сделаю для тебя то, в чем ты нуждаешься больше всего, клянусь. – Она еще крепче сжала дочь в объятиях, а затем разжала руки и засмеялась. – Можешь пока наслаждаться видом. Я сейчас вернусь.

– Куда ты идешь?

– Всего лишь в другую комнату, не волнуйся. – Она улыбнулась, чтобы подбодрить себя и Адрианну. – Смотри в окно, малышка. Париж прекрасен в это время суток.

Фиби закрыла дверь между гостиной и своей спальней. Пользоваться телефоном было рискованно. Она уже несколько дней пыталась придумать другой, менее опасный способ связи. С тех пор как Абду сообщил ей об этой поездке, она не прикасалась ни к транквилизаторам, ни к алкоголю, хотя отчаянно нуждалась в их помощи. Уже много лет ее рассудок не был так ясен, как сейчас. И эта ясность причиняла ей боль. Но ничего, кроме телефона, она придумать не смогла. Она только надеялась, что Абду не ожидает предательства от женщины, которая сносила унижения так долго и так терпеливо.

Она сняла трубку, которая показалась ее ладони инородным телом, чем-то из другого века. Она чуть не рассмеялась. Она была взрослой женщиной, живущей в двадцатом столетии, и все же она почти десять лет не прикасалась к телефону. Дрожащими пальцами она набрала номер. На другом конце линии ей ответили на быстром французском.

– Вы говорите по-английски?

– Да, мадам. Чем я могу вам помочь?

«Все же Бог существует», – подумала она, опускаясь на кровать.

– Я хочу отправить телеграмму. Срочную. В Соединенные Штаты. В Нью-Йорк.

Адрианна стояла у окна, прижав ладони к стеклу, как если бы могла растворить его силой своего желания и стать частью спешащего мимо мира. Она чувствовала, что с ее матерью что-то не так, и больше всего опасалась того, что Фиби заболела и их обеих отошлют обратно в Джакир. Она знала, что если сейчас уедет домой, то больше никогда не увидит такого места, как Париж. Она не увидит женщин с голыми ногами и накрашенными лицами, как и высоких зданий, мерцающих сотнями огней. Она подумала, что ее отец этому только обрадуется. Ему доставит удовольствие осознание того, что она увидела, но не прикоснулась, понюхала, но не попробовала. Это будет ее очередным наказанием за женский пол и смешанную кровь.

Как будто вызванный ее мыслями, он открыл дверь и вошел в номер. Адрианна обернулась. Для своего возраста она была невысокой и миниатюрной, как кукла. В ее внешности уже появились признаки темной, знойной красоты, которой ее наделила кровь бедуинов. Абду видел только худую девочку с большими глазами и упрямо сжатыми губами. Как всегда при виде ее, его взгляд стал холодным и отчужденным.

– Где твоя мать?

– Она там. – Когда он направился к двери спальни, Адрианна быстро шагнула вперед. – Можно нам сегодня вечером выйти в город?

Он равнодушно посмотрел на дочь.

– Вы останетесь здесь.

В силу своей юности она настаивала там, где другие уже склонились бы перед его волей.

– Еще не поздно. Солнце село совсем недавно. Бабушка рассказала мне, что в Париже есть чем заняться и ночью.

Теперь он действительно остановился. То, что она осмелилась с ним заговорить, было очень странно. Еще более странным было то, что он удостоил ее своего внимания.

– Вы останетесь в отеле. Ты находишься здесь только потому, что я тебе это позволил.

– Почему?

Перед лицом подобной дерзости его глаза сощурились.

– Мои основания тебя не касаются. Имей в виду, что если ты станешь напоминать мне о своем присутствии слишком часто, я от него избавлюсь.

Глаза Адрианны заблестели от горя и гнева, понять который она не могла.

– Я ваша плоть и кровь, – тихо произнесла она. – Какие у вас основания меня ненавидеть?

– Ты ее плоть и кровь.

И он обернулся к двери, из-за которой показалась Фиби. Она раскраснелась, а ее глаза были круглыми и широко раскрытыми, как у лани, почуявшей охотника.

– Абду. Ты хотел меня видеть? Мне было необходимо умыться после путешествия.

Он видел, что она нервничает. Он ощущал ее страх. Его обрадовало то, что даже вне стен гарема она не чувствует себя в безопасности.

– Я договорился об интервью. В девять утра у нас здесь завтрак с репортером. Ты оденешься подобающим образом и позаботишься о том, чтобы она тоже была готова.

Фиби бросила взгляд на Адрианну.

– Конечно. После интервью я хотела бы пройтись по магазинам и, возможно, сводить Адрианну в какой-нибудь музей.

– Ты можешь делать все, что захочешь, с десяти до четырех. Затем ты будешь мне нужна.

– Спасибо. Мы благодарны за возможность посетить Париж.

– Позаботься о том, чтобы девчонка держала язык за зубами, или она увидит Париж только из этого окна.

Когда он ушел, дрожащие колени Фиби подкосились и она опустилась на диван.

– Эдди, прошу тебя, не зли его.

– Чтобы он разозлился, мне достаточно просто быть.

Увидев слезы дочери, Фиби привлекла ее к себе.

– Ты еще такая маленькая, – произнесла она, покачивая Адрианну на коленях. – Слишком маленькая для всего этого. Я обещаю тебя вознаградить. – Ее взгляд стал сосредоточенным и твердым. – Я клянусь, что ты будешь вознаграждена, – повторила она, глядя в пространство поверх головы девочки.

Она еще никогда не ела с отцом. С характерной для восьмилетнего ребенка жизнестойкостью Адрианна выбросила из головы прозвучавшие накануне слова и с нетерпением ожидала своего первого дня в Париже.

Если она и была разочарована тем, что им предстоит завтракать в номере, она ничего не сказала. Ей слишком нравилось ее новое синее платье и подобранное в тон ему пальто, чтобы жаловаться на все остальное. Она думала только о том, что через час по-настоящему начнется ее неделя в Париже.

– Вы и представить себе не можете, Ваше Высочество, как я благодарна вам за то, что вы согласились со мной встретиться.

Журналистка, уже очарованная Абду, заняла свое место за столом. Адрианна сложила руки на коленях и пыталась на нее не таращиться.

У журналистки были длинные, очень прямые волосы цвета спелых персиков. Ее ногти, как и губы, были выкрашены в красный цвет. Она была одета в того же цвета облегающее платье, юбка которого чуть поддернулась на бедрах, когда она скрестила ноги. Она говорила по-английски с мягким французским акцентом и казалась Адрианне такой же экзотической, как какая-нибудь птица из джунглей, и точно так же ее зачаровывала.

– Не стоит благодарности, мадемуазель Гранду.

Абду подал знак принести кофе, и слуга бросился исполнять распоряжение.

– Я надеюсь, ваш визит в Париж будет приятным.

– Мне всегда хорошо в Париже. – Абду улыбнулся. Адрианна еще никогда не видела, чтобы он так улыбался. Внезапно он показался ей вполне доступным. Затем он скользнул по ней таким взглядом, как если бы ее стул был пуст. – Мы с женой с нетерпением ждем сегодняшнего вечера и возможности принять участие на балу.

– Парижское общество будет счастливо увидеть вас и вашу очаровательную жену. – Мадемуазель Гранду обернулась к Фиби. – Ваше Высочество, ваши поклонники в восторге. Они считают, что вы бросили их ради любви.

Фиби улыбнулась, не обращая внимания на обжигающую горечь кофе в горле. Она отдала бы все свои драгоценности до единой за глоток виски.

– Любой человек, который когда-нибудь был влюблен, поймет, что не существует жертвы или риска, на которые не готов пойти любящий человек.

– Позвольте спросить, не сожалеете ли вы об отказе от вашей блестящей актерской карьеры?

Фиби посмотрела на Адрианну, и ее взгляд смягчился.

– О чем я могу сожалеть, если взамен я получила так много?

– Это похоже на сказку, верно? Прекрасная женщина, которую подхватил и унес в загадочную и экзотическую страну таинственный шейх из пустыни. В страну, – добавила мадемуазель Гранду, – которая благодаря нефти становится богаче с каждым днем. – Как вы относитесь к тому, что в вашу страну хлынули люди с Запада? – спросила она у Абду.

– Джакир маленькая страна, которая приветствует изменения, последовавшие за открытием нефтяных запасов. Тем не менее мой долг короля заключается в том, чтобы, открыв двери прогрессу, сохранить нашу культуру.

– Совершенно очевидно, что вы любите Запад, поскольку вы полюбили американку, а затем и женились на ней. Скажите, Ваше Высочество, это правда, что у вас есть еще одна жена?

Он поднял бокал с соком. На его лице появилась легкая усмешка, но пальцы с силой стиснули хрусталь. Необходимость отвечать на вопросы женщины была ему ненавистна.

– Моя религия позволяет мужчине иметь четырех жен, если он способен позаботиться о каждой из них в равной степени.

– С учетом того, что в Соединенных Штатах и Европе набирает силу движение за права женщин, вам не кажется, что подобный конфликт культур создаст проблемы для стран, которые приходят на Ближний Восток для строительства вышек и инфраструктуры?

– Мадемуазель, мы отличаемся друг от друга как своей одеждой, так и верованиями. Жителей Джакира в равной степени шокировало бы то, что женщине вашей культуры позволено иметь интимные отношения с мужчиной до брака. Но эти различия не повлияют на финансовые интересы обеих сторон.

– Разумеется.

Мадемуазель Гранду спорить о политике не собиралась. Ее читатели хотели знать, красива ли все еще Фиби Спринг. Сохраняется ли романтика в ее браке. Она отрезала кусочек блинчика и улыбнулась Адрианне. Это был удивительно красивый ребенок со жгуче-черными, как у короля, глазами и полными красиво очерченными губами Фиби. Хотя оттенок кожи и цвет волос указывали на ее бедуинское происхождение, она была похожа и на мать. Ее черты были мельче и тоньше, чем у женщины, которую когда-то называли амазонкой и королевой кинематографа. Тем не менее мать и дочь роднили благородные черты лица, удивительный профиль и доверчивый взгляд.

– Принцесса Адрианна, как вы относитесь к тому, что вашу маму считали самой красивой женщиной, когда-либо украшавшей собой экран?

Она смешалась, но беглый жесткий взгляд отца заставил ее собраться и выпрямиться.

– Я ею горжусь. Моя мама самая красивая женщина в мире.

Мадемуазель Гранду рассмеялась и положила в рот еще один кусочек блинчика.

– Я думаю, очень трудно найти человека, который бы с вами не согласился. Возможно, когда-нибудь вы пойдете по ее стопам в Голливуд. Скажите, Ваше Высочество, можно ли надеяться на то, что вы еще появитесь на экране?

Фиби сделала глоток кофе, отчаянно пытаясь подавить тошноту.

– Мой приоритет – моя семья. – Она протянула руку под столом и коснулась пальцев Адрианны. – Разумеется, я счастлива, что меня сюда пригласили и что я смогу повидаться со старыми друзьями. Но тот выбор, который я сделала, как вы сами сказали, был сделан во имя любви. – Она посмотрела на Абду, встретившись с ним глазами. – Там, где есть любовь, женщина способна почти на все.

– Потеря Голливуда – это явный выигрыш Джакира. В Париже только и разговоров о том, что сегодня вечером вы наденете «Солнце и Луну». Это ожерелье считается одной из самых больших ценностей в мире. Как и все великие драгоценности, «Солнце и Луна» окружены легендами, тайнами и романтикой. Людям не терпится увидеть это знаменитое колье. Вы его наденете?

– «Солнце и Луна» – это подарок моего мужа к нашей свадьбе. В Джакире это считается ценой невесты. Своего рода приданым наоборот. После Адрианны это второй по ценности дар, который преподнес мне супруг. – Она снова посмотрела на Абду, и на этот раз в ее глазах затаился вызов. – Я горжусь этим ожерельем.

– В мире не существует женщины, которая сегодня вечером не будет вам завидовать, Ваше Высочество.

Продолжая сжимать ладошку Адрианны, Фиби улыбнулась.

– Я только могу сказать, что этого вечера жду с большим нетерпением, чем любого другого за все последние годы. Он будет сказочным. – Она снова встретилась взглядом с Абду. – Иншаллах.

Как Фиби и подозревала, отель они покинули в сопровождении двух телохранителей и водителя. Она уже одержала свою первую победу и была на седьмом небе от счастья. Остановившись у стойки ресепшена, она попросила отдать ей паспорт, в который была вписана и Адрианна в качестве ее несовершеннолетнего ребенка. Телохранители болтали рядом, в полной уверенности, что ее интересует какое-то шоу или услуги отеля, и не заметили, что служащий вернулся из своей комнатушки и вложил в ее ладонь документ в кожаной обложке. Она едва не разрыдалась от радости, и ее впервые за долгие годы охватила гордость за себя. Но она взяла себя в руки и ничем не выдала своих переживаний. Пока что у нее не было реального плана. Она руководствовалась лишь жгучей и свирепой решимостью. Рядом с ней на сиденье лимузина едва не подпрыгивала от волнения Адрианна. Теперь они по-настоящему находились в Париже, и от возвращения в отель их отделяло много увлекательных часов. Она хотела подняться на вершину Эйфелевой башни, посидеть в кафе, а еще ходить, ходить и ходить и слушать музыку города, которая звучала у нее в голове.

– Мы немного походим по магазинам. – У Фиби так пересохло во рту, что она с трудом отдирала язык от нёба. – Тут есть Шанель, Диор. Ты только погоди, Эдди, скоро ты сама увидишь эту изумительную одежду. Эти цвета, эти ткани. Но ты никуда не должна отходить. Все время будь рядом. Я не хочу тебя потерять. Держись возле меня. Обещаешь?

– Обещаю.

Возбуждение Фиби начало передаваться и Адрианне. Очень часто, после того как ее мать говорила вот так – очень быстро, захлебываясь словами, как будто наползающими друг на друга, она практически всегда и очень быстро впадала в депрессию. И тогда она становилась такой тихой и отстраненной. Она замыкалась в себе, и ей уже ни до кого и ни до чего не было дела. Это пугало Адрианну. Испуганная приближением этого момента, Адрианна принялась болтать без умолку. Их водили по самым изысканным магазинам Европы, но она ни на шаг не отставала от матери.

Это тоже был сон, хотя и отличный от видения Парижа в сумерках. Салоны сверкали позолоченными столами и бархатными стульями. В каждом из них с ними обращались с предупредительностью, которой Адрианна никогда не видела в своей собственной стране. Над ней ворковали женщины с гладкими лицами, их угощали лимонадом или чаем и крошечными пирожными, пока хрупкого вида модели с тонкими ногами и руками скользили перед ними, одетые по последней моде.

Фиби заказывала без разбора – десятки расшитых слоями бисера коктейльных платьев на тонких бретельках, облегающие костюмы из чистого шелка и льна. Она знала, что если ее план удастся, то ей не придется надеть ни одной нитки из того, что она столь безрассудно накупила. И она усматривала в этом особую справедливость – пусть небольшую, но очень сладкую месть. Она порхала от салона к салону, нагружая молчаливых телохранителей коробками и пакетами.

– Перед ланчем мы пойдем в Лувр, – сказала она Адрианне, когда они снова уселись в лимузин.

Она посмотрела на часы, затем откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

– Мы можем поесть в кафе?

– Будет видно. – Она сжала руку Адрианны. – Я хочу, чтобы ты была счастлива, милая. Больше всего на свете меня волнует твое счастье и безопасность. Все остальное не имеет значения.

– Мне нравится быть здесь с тобой. – Несмотря на все пирожные, чай и лимонад у кутюрье, ей хотелось есть, но она не хотела говорить об этом Фиби. – Здесь столько интересного. Когда ты рассказывала мне о таких местах, я была уверена, что ты все придумываешь. Но тут еще лучше, чем в твоих историях.

Фиби открыла глаза и посмотрела в окно. Они ехали вдоль реки по самому романтичному городу мира. Она порывисто опустила стекло и сделала глубокий вдох.

– Эдди, ты ее чувствуешь?

Адрианна со смехом прильнула к ней, как щенок, подставляя лицо струе воздуха.

– Воду?

– Свободу, – прошептала Фиби. – Я хочу, чтобы ты запомнила этот момент.

Когда машина остановилась, Фиби вышла – медленно и царственно, не удостоив охранников даже взгляда. Держа Адрианну за руку, она вошла в Лувр. Тут толпился народ – студенты, туристы, любовники. Все эти люди казались Адрианне не менее интересными, чем картины, на которые обращала ее внимание Фиби, увлекающая ее за собой из одной галереи в другую. Голоса на множестве языков отражались от высоких потолков. Она увидела мужчину с длинными, как у женщины, волосами, в разорванных на коленке джинсах и с потрепанным рюкзаком на плече. Перехватив ее взгляд, он улыбнулся и подмигнул девочке, после чего показал ей два пальца в жесте V. Смущенная Адрианна опустила глаза на носки своих туфель.

– Так много изменилось, – произнесла Фиби. – Это похоже на другой мир. Одежда людей, их речь… Я себя чувствую, как Рип Ван Винкль.

– Кто?

Не то усмехнувшись, не то всхлипнув, Фиби наклонилась и обняла дочь.

– Это просто история. – Она выпрямилась и отыскала взглядом охранников. Они со скучающим видом плелись в нескольких шагах позади них. – Мне необходимо, чтобы ты в точности делала то, что я буду тебе говорить, – прошептала Фиби. – Не задавай вопросов. Крепко держи меня за руку. – Адрианна не успела даже согласиться, потому что Фиби втянула ее в большую группу студентов. Она очень быстро прошла сквозь толпу, раздвигая ее локтями и отталкивая тех, кто оказывался на пути, после чего бросилась бежать по длинному коридору.

Позади раздались крики. Не сбавляя темпа, она подхватила Адрианну на руки и начала стремительно спускаться по лестнице. Ей было необходимо найти дверь, любую дверь, которая вела бы наружу. Если бы она смогла выбраться на улицу и каким-то образом поймать такси, у нее появился бы шанс. Каждый раз при виде ответвления в виде бокового коридора она в него ныряла, проталкиваясь сквозь толпы гостей и сотрудников. Пока что не имело значения, приближается ли она к выходу из здания или еще больше в него углубляется. Ей было необходимо оторваться от охранников. Она слышала шаги, грохочущие у нее за спиной, и бежала наобум, напоминая зайца, отчаянно спасающегося от лисы.

По обе стороны от нее проносились полотна. Она начинала задыхаться, и ей не было дела до самых ценных картин мира, мимо которых она бежала. Люди удивленно оборачивались ей вслед. Аккуратный узел волос растрепался, и они огненной гривой рассыпались по ее плечам. Увидев дверь, она едва не споткнулась. Прижимая к себе Адрианну и пытаясь унять бешеное сердцебиение, она вырвалась из здания на улицу, но не остановилась, а продолжала бежать.

Она снова ощущала запах реки и свободы. Она остановилась, задыхаясь и переводя дыхание, – красивая испуганная женщина, прижимающая к себе ребенка. Ей достаточно было только поднять руку, как тут же одно из такси свернуло к обочине.

– Аэропорт Орли, – с трудом выговорила она, оглядываясь по сторонам и усаживая в машину Адрианну. – Пожалуйста, скорее.

– Oui, madame.

Водитель коснулся пальцами козырька фуражки и вдавил в пол педаль газа.

– Мама. Что случилось? Почему мы бежали? Куда мы едем?

Фиби закрыла лицо ладонями. Пути назад больше не было.

– Эдди, доверься мне. Я пока не могу тебе объяснить.

Когда Фиби начала дрожать, Адрианна прижалась к ней еще теснее. Прильнув друг к другу, они выехали из Парижа.

Когда Адрианна услышала рев самолетов, ее губы задрожали.

– Мы возвращаемся в Джакир?

Фиби дрожащими пальцами открыла бумажник и в порыве щедрости заплатила водителю вдвое больше названной им суммы. Она все еще ощущала на языке отвратительный металлический привкус страха. Она знала, что, поймай он ее сейчас, ее ждет смерть. Сначала он убьет ее, а затем сполна отыграется на Адрианне.

– Нет. – Она присела на корточки на тротуаре, чтобы их лица оказались на одном уровне. – Мы никогда не вернемся в Джакир. – Она покосилась через плечо в полной уверенности, что Абду выпрыгнет уже из следующей машины и превратит ее слова в ложь. – Я увезу тебя в Америку, в Нью-Йорк. Поверь, Эдди, я это делаю потому, что люблю тебя. А теперь пойдем скорее.

Она втащила Адрианну внутрь и на мгновение растерялась от шума и суеты. Прошло много лет с тех пор, как она в последний раз куда-то ездила в одиночестве. Даже до замужества она постоянно путешествовала в сопровождении журналистов, секретарей и гримеров. Ею начала овладевать самая настоящая паника, как вдруг она почувствовала, как ее ладонь обхватывают маленькие напряженные пальчики Адрианны.

«Пан-Американ». Она попросила Селесту, чтобы билеты ожидали ее на стойке «Пан-Американ». Спеша через терминал, Фиби молилась о том, чтобы подруга откликнулась на ее призыв. У стойки «Пан-Американ» она извлекла из сумочки паспорт и предложила клерку его и свою самую ослепительную улыбку.

– Добрый день. У меня два оплаченных билета в Нью-Йорк.

Потрясенный улыбкой и пораженный лицезрением звезды мужчина замер с бумагами в руках и растерянно моргнул.

– Oui, madame. Я видел ваши фильмы. Вы удивительная.

– Благодарю вас. – Она ощутила, как к ней возвращается уверенность в собственных силах. Ее не забыли. – Билеты в порядке?

– Pardon? Ах да, да. – Он поставил на билетах штамп и что-то нацарапал. – Номер вашего рейса, – произнес он, указывая на обложку билета. – Ваша зона выхода на посадку. У вас есть сорок пять минут.

Она взяла у него билеты и положила их в сумочку. От страха ее ладони вспотели и были липкими.

– Спасибо.

– Прошу вас, подождите. – Она застыла, готовая броситься бежать, и крепко сжала ладошку Адрианны. – Вы не могли бы дать мне автограф?

Она прижала кончики пальцев к глазам, расслабившись лишь для короткого смешка.

– Разумеется. С удовольствием. Как вас зовут?

– Анри, мадам. – Он подал ей клочок бумаги. – Я вас никогда не забуду.

Она подписалась размашисто, снабдив роспись множеством завитков, как всегда делала это в прошлом.

– Поверьте мне, Анри, я тоже никогда вас не забуду. – Она протянула ему автограф и улыбнулась. – Пойдем, Адрианна, а то опоздаем на свой самолет. Дай Бог здоровья Селесте, – добавила она, когда они направились к своему выходу на посадку. – Она встретит нас в Нью-Йорке, Эдди. Она моя самая близкая подруга.

– Как Дуджа?

– Да. – Пытаясь сохранять спокойствие, она опустила глаза на дочь и снова с усилием улыбнулась. – Да, как Дуджа для тебя. Она нам поможет.

Терминал Адрианну уже не интересовал. Ей было страшно, потому что лицо ее матери было очень белым, а ее рука дрожала.

– Он разозлится.

– Он не сможет причинить тебе вред. – Фиби снова остановилась и взяла Адрианну за плечи. – Я обещаю тебе, что он никогда не сможет причинить тебе вред, чего бы мне это ни стоило.

И тут напряжение всех дней и ночей, которые она провела в ожидании этих минут, дало о себе знать. Прижимая одну ладонь к животу, она ринулась вместе с Адрианной к двери дамской комнаты, где ее с силой вырвало.

– Мама, прошу тебя. – Перепуганная Адрианна обхватила за талию согнувшуюся над унитазом Фиби. – Мы должны вернуться, пока он ничего не узнал. Мы скажем, что заблудились в толпе. Он только немножко рассердится. Это будет моя вина. Я скажу, что это я во всем виновата.

– Мы не можем. – Фиби прислонилась к двери кабинки. Тошнота понемногу проходила. – Нам нельзя возвращаться. Малышка, он собирался отослать тебя прочь.

– Прочь?

– В Германию. – Фиби нашарила свой платок и вытерла взмокшее лицо. – Я не позволю ему никуда тебя услать. Я не допущу, чтобы тебя выдали замуж за мужчину, который может оказаться таким же, как он. – Постепенно успокаиваясь, Фиби опустилась на колени и обхватила дочь обеими руками. – Я не позволю тебе жить так, как жила я. Это меня убьет.

Мало-помалу страх покидал глаза Адрианны. В узкой кабинке, в которой все еще стоял кислый запах рвоты, они вместе перешагнули через порог своей новой жизни. Адрианна осторожно помогла Фиби подняться на ноги.

– Тебе лучше? Обопрись на меня.

Когда они входили в самолет, усаживались в кресла и застегивали ремни безопасности, лицо Фиби было лишь чуть более бледным, чем обычно. Она прислушивалась к вою двигателей и ощущала, что биение ее сердца замедляется и становится все более ритмичным. Теперь о гареме и его удушающей жаре ей напоминал лишь стук крови в ушах. Ощущая кисловатый неприятный привкус во рту, она закрыла глаза.

– Мадам? Могу я после взлета предложить вам и мадемуазель что-нибудь выпить?

– Да. – Она так устала, что не стала и пытаться открывать глаза. – Принесите моей дочери что-нибудь прохладное и сладкое.

– А вам?

– Виски, – пробормотала она. – Двойной.

Глава шестая

Селеста Майклс обожала драмы. В раннем детстве она решила, что будет актрисой. И не просто актрисой, а звездой. Она умоляла и клянчила, дулась и задабривала маму с папой, снисходительно решивших, что их малышка проходит сложный период, пока те не согласились оплатить ей уроки актерского мастерства. Родители продолжали так думать, даже отвозя Селесту на прослушивания, репетиции и спектакли в любительском театре. Эндрю Майклс был бухгалтером, который предпочитал смотреть на жизнь как на бухгалтерский отчет, в котором отражаются как доходы, так и расходы. Нэнси Майклс была хорошенькой домохозяйкой, обожавшей готовить замысловатые десерты для церковных собраний. Даже после того, как театр начал доминировать в их жизни, супруги так и не расстались с уверенностью, что малышка Селеста перерастет свое увлечение гримом и выходами на поклон.

В пятнадцать лет Селеста решила, что рождена для того, чтобы быть блондинкой, и превратила свои послушные каштановые волосы в золотистую гриву, которой предстояло стать ее визитной карточкой. Мать билась в истерике, а отец разразился нравоучениями. Волосы Селесты остались белокурыми. И ей досталась роль Марион в школьной постановке «Продавца музыки»[7].

Как-то раз Нэнси не выдержала и пожаловалась Эндрю, что понимала бы дочь лучше, если бы она увлекалась алкоголем и мальчиками, а не Шекспиром и Теннесси Уильямсом.

Уже на следующий день после получения аттестата об окончании средней школы Селеста покинула уютный пригород в Нью-Джерси, где прошло ее детство. Ее ожидал Манхэттен. Родители проводили ее на станцию, испытывая смешанное чувство облегчения и растерянности.

Она ходила по кастингам и жарила бургеры и яичницу в одной из забегаловок, наскребая достаточно для того, чтобы оплачивать уроки актерского мастерства и крохотную квартирку на четвертом этаже. Замужество, которое приключилось с ней в двадцать лет, началось с любви с первого взгляда и завершилось потоками слез год спустя. К этому моменту Селеста окончательно перестала оглядываться на свое прошлое.

Спустя десять лет она уже была примадонной одного из театров со множеством хитов в послужном списке, тремя премиями «Тони» и пентхаусом на Централ-Парк-Вест. На одну из годовщин свадьбы она подарила родителям линкольн, но они продолжали верить в то, что их дочь вернется в Нью-Джерси и остепенится, выйдя замуж за симпатичного парня из числа прихожан местной методистской церкви, как только наиграется в театр.

Сейчас, меряя шагами зал аэропорта, она радовалась своей относительной анонимности актрисы театра. Те, кто обращал на нее внимание, видели лишь привлекательную блондинку плотного сложения и среднего роста. Они не видели знойную кошку Мэгги или амбициозную леди Макбет, замечая их лишь тогда, когда этого хотела сама Селеста.

Она в очередной раз взглянула на свои наручные часы, спрашивая себя, действительно ли Фиби прилетит этим рейсом.

Она присела на стул и начала шарить в сумке в поисках сигарет, размышляя над тем, что они не виделись почти десять лет. Они познакомились и быстро подружились, когда Фиби приехала в Нью-Йорк во время съемок своего первого фильма. Селеста еще не успела оправиться после бурного развода, и милая забавная Фиби стала для нее глотком свежего воздуха. Они нашли друг в друге сестер, которых ни у одной из них никогда не было, и пользовались любой возможностью, чтобы смотаться на противоположное побережье в гости к подруге. Когда такой возможности не было, они наговаривали огромные счета, часами болтая по телефону.

Никто не радовался больше Селесты, когда Фиби номинировали на «Оскар». Никто не хлопал в ладоши громче Фиби, когда Селеста получила свою первую «Тони».

Во многих отношениях они были полными противоположностями друг другу. Селеста была жесткой и целеустремленной, а Фиби мягкой и доверчивой. Сами того не понимая, они уравновесили друг друга, обретя дружбу, которой обе очень дорожили.

Потом Фиби вышла замуж и улетела в свое пустынное королевство. Уже через год письма стали приходить все реже, а затем их переписка практически сошла на нет. Селеста страдала. Она никому и ни за что в этом не призналась бы, но то, что Фиби постепенно отказалась от их дружбы, доставило ей много душевных страданий. Хотя с виду она отнеслась к этому вполне философски. Ее жизнь была содержательной и насыщенной событиями. Она уверенно шла по пути, который наметила себе еще ребенком в Нью-Джерси. Но в ее сердце было место, которое оплакивало эту потерю. Все эти годы Селеста посылала подарки девочке, которую считала своей крестницей, и ее немало забавляли изящно сформулированные благодарственные записки Адрианны.

Она была готова любить этого ребенка. Отчасти потому, что была замужем за театром, а дети от подобных романов не рождаются. Отчасти потому, что Адрианна была дочерью Фиби.

Селеста потушила сигарету и достала из пакета рыжеволосую фарфоровую куклу, одетую в синее бархатное платье с белой отделкой. Селеста выбрала ее, потому что ей показалось, что малышке понравится играть куклой с таким же цветом волос, как у ее матери. И она понятия не имела, что она скажет ребенку или собственно Фиби.

Когда громкоговорители объявили прибытие их рейса, она вскочила и снова принялась быстро ходить по залу. Ждать осталось совсем немного. Пассажиры должны выйти из самолета, пройти таможню… Оснований для снедающей ее тревоги, казалось бы, не было.

Вот только телеграмма была совсем короткой.

Селеста помнила каждое слово, и, будучи хорошей актрисой, вкладывала в каждое из них свой особый смысл.

Селеста, мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, купи два билета на завтрашний рейс «Пан-Американ» из Орли в Нью-Йорк. На два часа дня. Я заберу их в аэропорту. Если можешь, встреть меня. Мне больше не к кому обратиться. Фиби.

Она увидела их, как только они вышли из дверей. Высокая эффектная рыжеволосая женщина и миниатюрная девочка. Они шли, взявшись за руки и как будто прижавшись друг к другу. Селесте показалось странным то, что несколько секунд она не могла понять, кто из них кого подбадривает.

Затем Фиби подняла голову. На ее лице отразилось множество эмоций, основной из которых было облегчение. Но еще прежде Селеста заметила страх. Она быстро пошла навстречу.

– Фиби. – Напомнив себе, что нет ничего важнее дружбы, а остальное может подождать, она обняла Фиби. – Как я рада снова тебя видеть.

– Селеста, слава богу. Слава богу, что ты здесь.

Отчаяние в голосе Фиби встревожило ее гораздо больше того факта, что слова были произнесены заплетающимся от алкоголя языком. Продолжая улыбаться, она перевела взгляд на Адрианну.

– Так, значит, это и есть твоя Эдди. – Селеста легко коснулась волос девочки, отметив и круги под глазами, и другие следы переутомления. На ум пришли фотографии людей, переживших катастрофу. У женщины и девочки перед ней были такие же беззащитные и невыразительные от шока лица. – Ваше путешествие было долгим, но оно почти завершилось. Снаружи ждет машина.

– Я никогда не смогу тебя отблагодарить, – начала было Фиби.

– Не смеши меня. – Она осторожно пожала плечи Фиби, а затем подала Адрианне пакет. – В честь твоего прибытия в Америку я принесла тебе подарок.

Адрианна посмотрела на куклу. Ее сил хватило лишь на то, чтобы провести кончиком пальца по рукаву платья. Бархат напомнил ей о Дудже, но она была слишком измучена, чтобы расплакаться. – Она хорошенькая. Спасибо.

Селеста удивленно приподняла бровь. Речь девочки была такой же экзотической и иностранной, как и ее внешность.

– Давайте получим ваши вещи и поедем домой, где вы сможете отдохнуть.

– У нас нет никаких вещей. – Фиби покачнулась, но сохранила равновесие, схватившись за плечо Селесты. – У нас ничего нет.

– Хорошо. – Решив, что с расспросами лучше подождать, Селеста обняла Фиби за талию. Затем она бросила взгляд на девочку и убедилась, что та способна идти самостоятельно. – Поехали домой.

Во время поездки из аэропорта в Манхэттен Адрианна почти ничего не заметила. В лимузине было тихо и тепло, но расслабиться она не могла. Как и во время долгого перелета через Атлантику, она пристально наблюдала за матерью. Сунув куклу, подаренную ей Селестой, под мышку, она крепко сжимала ладонь Фиби. Она так устала, что не была способна задавать вопросы, но была готова в любую секунду броситься бежать.

– Прошло так много времени. – Фиби огляделась, как будто выходя из транса. Ее взгляд блуждал от окна к окну, а мышца на щеке у рта беспрестанно подрагивала. – Все изменилось. И в то же время все как прежде.

– Ты всегда можешь положиться на Нью-Йорк. – Селеста выпустила струйку дыма, заметив, что темные глаза Адрианны, как зачарованные, прикованы к ее сигарете. – Возможно, завтра Эдди захочется погулять в парке или пройтись по магазинам. Адрианна, ты когда-нибудь каталась на карусели?

– Что это такое?

– Это деревянные лошадки, на которых катаются по кругу под музыку. В парке напротив моего дома есть карусель. – Она улыбнулась Адрианне, отметив, что Фиби вздрагивает всякий раз, когда машина останавливается. В противоположность комку нервов, который представляла собой мать, дочь полностью контролировала себя и ситуацию. Но что же ей сказать ребенку, который не знает, что такое карусель? – Лучшего времени для визита в Нью-Йорк и придумать нельзя. Все магазины украшены к Рождеству.

Адрианна вспомнила стеклянный шарик и своего брата. Внезапно ей захотелось положить голову матери на колени и расплакаться. Она хотела вернуться домой, к бабушке и теткам, снова вдохнуть ароматы гарема. Но дороги назад у них не было.

– А снег пойдет? – спросила она.

– Рано или поздно обязательно пойдет. – Селеста сама удивилась охватившему ее желанию обнять и утешить девочку. Она никогда не считала себя способной на материнские чувства. В том, как Адрианна поглаживала руку Фиби, было что-то невыразимо грустное и одновременно сильное. – В последнее время у нас стоит теплая погода, но я сомневаюсь, что она продержится долго. – О боже, неужели она говорит о погоде? Машина затормозила у тротуара, и Селеста со вздохом облегчения наклонилась вперед. – Вот мы и приехали, – небрежно произнесла она. – Я переехала сюда лет пять назад. Это место мне так подходит, что я уже ни на что его не променяю.

Они прошли мимо охранника и оказались в вестибюле элегантного старого здания на Централ-Парк-Вест. Селеста, не останавливаясь, увлекла за собой Фиби и Адрианну в обшитый деревянными панелями лифт. Адрианне, руки и ноги которой налились усталостью, подъем наверх показался медленным странствием в никуда. В самолете она боролась со сном, проваливаясь в забытье и снова вскидываясь в страхе, что кто-то может разлучить ее с Фиби. Совершенно обессиленная, она шла между двумя женщинами, механически переставляя ноги.

– Я устрою вам экскурсию по квартире после того, как вы немного отдохнете, – произнесла Селеста, когда они вошли в ее пентхаус, и бросила пальто на спинку стула. Она решительно не представляла себе, что делать дальше. – Вы, наверное, умираете с голоду. Я могу быстро приготовить омлет или что-нибудь заказать.

– Я не способна есть. – Фиби осторожно опустилась на диван. Ей казалось, что от любого неосмотрительного движения все кости в ее теле могут переломаться. – Эдди, ты голодна?

– Нет.

От одной мысли о еде ее затошнило.

– Бедняжка, она едва держится на ногах. – Селеста шагнула к Адрианне и одной рукой обняла ее за плечи. – Как насчет того, чтобы поспать?

– Иди с Селестой, – произнесла Фиби, прежде чем Адрианна успела возразить. – Она о тебе позаботится.

– Ты не уйдешь?

– Нет. Когда ты проснешься, я буду здесь. – Фиби поцеловала ее в щеки. – Обещаю.

– Пойдем, милая. – Селеста почти занесла измученную девочку по длинной лестнице. Не переставая болтать всякий вздор, она сняла с Адрианны пальто и туфли и уложила ее в постель, тщательно подоткнув одеяло. – У тебя был долгий и трудный день.

– Если он придет, ты меня разбудишь, чтобы я смогла позаботиться о маме?

Селеста начала было гладить Адрианну по волосам, но при этих словах ее рука дрогнула. От усталости под глазами малышки залегли темные круги, но сами глаза смотрели на нее внимательно и требовательно.

– Да, не волнуйся. – Не зная, что еще можно сделать для девочки, она поцеловала ее в лоб. – Я тоже ее люблю, милая. Мы позаботимся о ней вместе.

Удовлетворенная этим ответом, Адрианна закрыла глаза.

Селеста задернула шторы и оставила дверь приоткрытой. Когда она на цыпочках выходила из комнаты, Адрианна уже крепко спала, как и Фиби, когда Селеста тихонько спустилась вниз.

Адрианна проснулась, напуганная кошмарным сновидением. Это был повторяющийся сон, который начал ей сниться после ее пятого дня рождения. Она снова и снова видела отца, который входил в спальню матери, слышала ее плач, крики, звон разбитого стекла. Ей снилось, что она снова сидит под кроватью, зажимая уши ладонями.

Она проснулась с мокрым от слез лицом и прикусила губу, сдерживая рвущийся из горла крик, чтобы не разбудить других женщин в гареме. Но она была не в гареме. У нее в голове так все перепуталось, что ей пришлось несколько минут сидеть совершенно неподвижно, пока события последних дней и часов не выстроились в хронологическую последовательность.

Они летели в Париж на маленьком самолете, и ей было очень страшно. Город со странно одетыми людьми и цветочными клумбами, казалось, сошел со страниц сказки. Потом были магазины, яркие шелковые и атласные ткани. Мама купила ей розовое платье с белым воротничком. Но оно осталось в Париже. Они так и не поднялись на Эйфелеву башню. Но они побывали в Лувре. И они бежали. Мама была очень испугана, и ее стошнило.

Теперь они находились в Нью-Йорке в гостях у белокурой леди с красивым голосом.

Она не хотела быть в Нью-Йорке. Она хотела быть в Джакире с Джиддой, тетей Латифой и своими кузинами. Адрианна шмыгнула носом, потерла глаза и выбралась из постели. Она хотела вернуться домой, где все запахи были так знакомы, а все голоса говорили на понятном ей языке. Прихватив для смелости куклу, подаренную ей Селестой, она отправилась искать мать.

Выйдя на верхнюю площадку длинной лестницы, она услышала голоса и начала спускаться, пока не увидела мать и Селесту, которые сидели в белой комнате с черными окнами. Прижимая к себе куклу, она села на ступеньку и прислушалась.

– Я никогда не смогу отплатить тебе за это.

– Глупости! Какие счеты между друзьями? – театральным жестом отмахнулась Селеста.

– Ты не представляешь себе, как все эти годы мне был нужен друг.

Фиби была слишком взвинчена. Не в силах усидеть на месте, она встала и с бокалом в руках начала кружить по комнате.

– Не представляю, – медленно ответила Селеста, встревоженная нервозностью, сквозившей в резких жестах подруги. – Но очень хотела бы представить.

– Я не знаю, с чего начать.

– Когда я видела тебя в последний раз, ты светилась счастьем, закутанная в километры белого шелка и кружев, а на твоей шее сверкало ожерелье, доставленное прямиком из сказок тысяча и одной ночи.

– «Солнце и Луна». – Фиби закрыла глаза, затем отпила из бокала. – Я не видела ничего красивее этого колье. Я думала, что этот подарок – самый изысканный символ любви, о котором только может мечтать женщина. Чего я не знала, так это того, что с его помощью он купил меня.

– О чем ты говоришь?

– У меня не получится объяснить тебе жизнь в Джакире.

Она обернулась к Селесте. Ее сверкающие синие глаза покраснели от недосыпания. Хотя она начала пить, как только проснулась после своего непродолжительного сна, ничуть не восстановившего ее силы, расслабиться ей не удавалось.

– А ты попробуй.

– Вначале все было просто изумительно. Во всяком случае, мне хотелось в это верить. Абду был добрым и внимательным. Я и поверить не могла в то, что я, девчонка из Небраски, стала королевой. Поскольку это было очень важно для Абду, я старалась жить по местным обычаям – что касается одежды, поведения и прочего. Когда я в первый раз надела никаб… это было сексуально и экзотично.

– Как в «Я мечтаю о Джинни»[8]? – с улыбкой заметила Селеста. Увидев непонимающий взгляд Фиби, она махнула рукой. – Неважно. Неудачная шутка.

– Я на самом деле ничего не имела против никаба. Это казалось такой мелочью, и Абду настаивал на нем, только когда мы находились в Джакире. В тот первый год мы много путешествовали, и все это казалось мне увлекательным приключением. Когда я была беременна, со мной обращались, как с какой-то сказочной драгоценностью. Беременность проходила с осложнениями, и не было мужчины, более любящего и заботливого, чем Абду. Затем у меня родилась Адрианна. – Она опустила глаза на свой бокал. – Мне необходимо выпить еще.

– Угощайся.

Фиби подошла к бару и наполнила низкий бокал почти до краев.

– Я удивилась, когда Абду огорчился. Она была такой хорошенькой и здоровенькой. И вообще ее рождение было почти чудом, потому что я дважды была на грани выкидыша. Да, он мечтал о сыне и только и говорил, что о мальчике, но я не ожидала, что он разгневается, когда у него родится дочь. Мне было очень обидно. Роды были затяжными и трудными, и его чувства к младенцу меня расстроили. Мы ужасно поссорились прямо там, в больнице. Затем все стало еще хуже. Гораздо хуже. Это было связано с тем, что врачи сообщили нам, что больше детей у меня не будет.

Фиби сделала еще один глоток и содрогнулась.

– Селеста, он изменился. Он начал обвинять меня не только в том, что я родила ему дочь, которую он не хотел, но также в том, что я его соблазнила, каким-то образом отвратив от обязанностей и традиций.

– Ты его соблазнила? Что за бред. – Селеста сбросила туфли. – Этот человек не дал тебе ни единого шанса, покорив тебя сотнями белых роз и ужинами в ресторанах, которые он выкупал на целый вечер, чтобы в них, кроме вас, больше никого не было. Он тебя хотел и сделал абсолютно все, чтобы тебя заполучить.

– Все это не имело значения. Он смотрел на меня как на тест, своего рода экзамен, который он провалил, и он ненавидел меня за это. Он видел в Адрианне наказание, а не дар, кару за брак с западной женщиной, христианкой, да к тому же еще и актрисой. Он не хотел иметь ничего общего с ней, а заодно и со мной. Меня отправили в гарем, и я еще должна была радоваться тому, что он со мной не развелся.

– В гарем? Туда, где живут только женщины? Чадры и фонтаны?

Фиби снова села, сжимая бокал обеими ладонями.

– В этом нет никакой романтики. Это часть дворца, отведенная для женщин. Ты сидишь там день за днем, и время тянется убийственно медленно, а все вокруг болтают о сексе, родах и моде. Твой статус зависит от того, сколько детей мужского пола тебе посчастливилось родить. Женщина, неспособная иметь детей, – изгой, и ее все жалеют.

– Никто из них явно не читал Глорию Стайнем, – вставила Селеста.

– Женщины вообще не читают. Они не работают и не водят машину. Там вообще нечего делать. Остается только сидеть, пить чай и ждать, пока закончится очередной день. Еще можно компанией отправиться по магазинам. Для этого необходимо с ног до головы закутаться в черную накидку. Чтобы не соблазнять мужчин.

– Да ну, Фиби, этого не может быть.

– Это правда. Повсюду рыскает религиозная полиция. Тебя могут выпороть за то, что ты что-то не то сказала, сделала или надела. Тебе не позволено даже разговаривать с мужчиной, который не является членом твоей семьи. Ни слова.

– Фиби, сейчас 1971 год.

– Только не в Джакире. – Она сдавленно усмехнулась и прижала ладонь к глазам. – Говорю тебе, Селеста, в Джакире времени не существует. Я потеряла почти десять лет жизни. Иногда мне кажется, что прошло не десять, а сто лет, а порой – всего лишь несколько месяцев. Именно так это там и ощущается. Когда выяснилось, что у меня больше не будет детей, Абду взял вторую жену. Закон это позволяет. Мужской закон.

Селеста взяла сигарету из фарфоровой подставки на низком столике и начала внимательно ее изучать, одновременно пытаясь понять, что рассказывает ей Фиби.

– Я читала кое-какие статьи. За последние пару лет о тебе и Абду довольно часто писали. Ты никогда ни о чем таком не говорила.

– Я не могла. Мне позволили общаться с прессой только потому, что ему нужна была реклама нефтяного бума на Ближнем Востоке.

– Я об этом слышала, – сухо заметила Селеста.

– Чтобы все это понять, нужно там жить. Даже прессе не позволяется описывать все, что там происходит. Если бы журналисты попытались это сделать, им тут же закрыли бы доступ. На кону стоят миллиарды долларов. Абду амбициозен и умен. Он держал меня при себе, поскольку ему это было выгодно.

Селеста прикурила, а затем медленно выпустила дым. Она не была уверена в том, что как минимум половина из того, что рассказывает Фиби, не является продуктом ее буйной фантазии. Если хотя бы часть этой истории была правдой, то в ней крылось одно явное противоречие.

– Почему ты с ним оставалась? Если он так с тобой обращался, если ты была так несчастна, какого черта ты не собрала вещи и не уехала?

– Я угрожала отъездом. Тогда, сразу после рождения Эдди, я все еще верила, что могу что-то сохранить, если не уступлю. Он меня избил.

– Фиби, о боже!

Потрясенная Селеста подошла к подруге.

– Это было самое кошмарное из всего, что могло произойти. Я кричала и звала на помощь, но никто не пришел. – Она покачала головой и поспешно смахнула слезы. – Никто не осмелился мне помочь. Он продолжал бить меня, пока я не перестала даже ощущать его удары. А потом он меня изнасиловал.

– Это безумие. – Обняв Фиби обеими руками, Селеста повела ее к дивану. – Неужели ты совсем ничего не могла сделать, чтобы защититься? Ты обращалась в полицию?

Фиби угрюмо усмехнулась и снова отпила из бокала.

– В Джакире мужчина имеет право бить свою жену. Если у него есть на то основания. Женщины потом за мной ухаживали. Они были очень добры ко мне.

– Фиби, почему ты мне не написала и не сообщила, что происходит? Возможно, мне удалось бы тебе помочь. Я бы обязательно помогла.

– Даже если бы мне удалось отослать тебе это письмо, ты ничего не смогла бы сделать. Абду обладает в Джакире неограниченной властью – религиозной, политической, юридической. Ты никогда ни с чем подобным не сталкивалась. Я знаю, что ты и представить себе не можешь, как я там жила. Я начала мечтать о побеге. Чтобы уехать по всем правилам, мне было необходимо разрешение Абду, но в своих мечтах я от него сбегала. И у меня была Адрианна. С ней мне нечего было и думать о побеге. А без нее я тоже не могла уехать. Селеста, она – это самое ценное, что есть в моей жизни. Если бы не Эдди, я бы, наверное, уже давно наложила на себя руки.

– Что ей известно?

– Я точно не знаю. Надеюсь, что очень мало. Она знает о том, как относится к ней отец, но я пыталась ей объяснить, что это всего лишь отражение его чувств ко мне. Женщины ее любили, и я думаю, что она была счастлива и довольна существующим положением дел. В конце концов, ей совершенно не с чем было сравнивать свою жизнь. Он собирался ее отослать.

– Отослать? Куда?

– В школу в Германии. Когда я об этом узнала, я поняла, что обязана действовать. Он начал устраивать ее брак, в который она должна была вступить на свой пятнадцатый день рождения.

– О Господи! Бедная малышка.

– Я не могла этого вынести. Представить себе, что ей придется пройти через то же, что и мне, было выше моих сил. Поездка в Париж послужила знаком. Сейчас или никогда. Без тебя это было бы «никогда».

– Мне хотелось бы сделать больше. Как жаль, что я не могу найти этого ублюдка и кастрировать его ножом для масла.

– Селеста, дороги назад у меня нет.

Селеста вскинула на нее удивленные глаза.

– Конечно нет.

– Я хочу сказать, что уже никогда не смогу вернуться. – Фиби налила себе еще, расплескав напиток через край. – Если он за мной приедет, я скорее покончу с собой, чем позволю себя увезти.

– Не говори так. Ты в Нью-Йорке и в безопасности.

– Но есть еще Эдди.

– Ей тоже ничего не угрожает. – Селеста вспомнила напряженный взгляд темных глаз, под которыми залегли глубокие тени крайней усталости. – Ему придется иметь дело со мной. Первым делом мы привлечем прессу. Возможно, даже обратимся в государственный департамент.

– Нет, нет, мне шумиха не нужна. Я не хочу рисковать из-за Эдди. Она уже знает больше, чем нужно.

Селеста открыла было рот, чтобы возразить, но передумала и снова его закрыла.

– Ты права.

– Я должна обо всем этом забыть. Ради нас обеих. Я хочу вернуться к работе, снова начать жить.

– Почему бы тебе не начать с жизни? Когда ты немного придешь в себя, можно будет подумать и о работе.

– Я должна предоставить Эдди дом, школу, одежду.

– У тебя еще будет для всего этого время. Пока что ты можешь жить здесь, перевести дух, позволить и себе и Эдди постепенно привыкнуть к жизни в Нью-Йорке.

Фиби кивнула, и из ее глаз снова хлынули слезы.

– Знаешь, Селеста, самое ужасное это то, что я все еще его люблю.

Адрианна начала бесшумно подниматься обратно по лестнице.

Глава седьмая

Когда Адрианна снова проснулась, сквозь щель в шторах струился солнечный свет. Ее глаза саднили от слез, а голова кружилась. Все же ей было восемь лет, и первым делом она подумала о еде. Она снова натянула платье, в котором была в Париже, и направилась к выходу.

Квартира была гораздо больше, чем ей показалось накануне. Арки дверей вели в стороны от основного коридора. Она была слишком голодна, чтобы осматриваться, и начала тихонько спускаться по лестнице в надежде найти внизу хлеб и фрукты.

Она услышала голоса. Мужской и женский. Затем раздался взрыв хохота. Потом мужчина и женщина снова принялись что-то обсуждать. Женщина говорила высоким раздраженным голосом, а английский мужчина показался Адрианне странным. Чем больше они говорили, тем больше смеха слышала Адрианна. Она бесшумно пошла на шум и оказалась в кухне Селесты.

В комнате никого не было, но голоса продолжали звучать. Адрианна увидела, что они раздаются из маленькой коробки, в которой были маленькие люди. Она, как зачарованная, подкралась к коробке и прикоснулась к ней. Люди продолжали спорить, не заметив ее появления.

Адрианна улыбнулась. Она поняла, что это не люди, а только их изображения. Двигающиеся и разговаривающие картинки. Это означало, что люди в коробке были кинозвездами, как ее мать. Забыв о еде, она оперлась локтями о кухонную стойку и уставилась на экран.

– Просто поставьте все это вон там. Ах, Адрианна, ты уже встала.

Адрианна быстро выпрямилась, ожидая, что ее будут ругать.

– Вот и хорошо. – Селеста выждала, пока посыльный поставит пакеты на стойку. – Теперь у меня будет компания, а не только «Я люблю Люси». – Она подала юноше несколько банкнот. – Спасибо.

– Благодарю вас, мисс Майклс.

Он подмигнул Адрианне и вышел.

– Твоя мама еще спит, но я так и думала, что желудок тебя разбудит. К сожалению, я понятия не имею, что едят маленькие девочки, поэтому оставила выбор за бакалейщиком. – Она вытащила коробку рисовых хрустяшек. – Мне кажется, это неплохое начало.

Взрывом цвета и шума началась реклама. Адрианна от удивления открыла рот. В кухню вихрем ворвался Белый Торнадо, спасая измученную домохозяйку от желтого налета на кухонных поверхностях.

– Занятная штука, верно? – Селеста положила руку на плечо Адрианны. – У вас нет телевизора в Джакире?

Онемевшая от изумления Адрианна лишь покачала головой.

– Ну, следующие несколько дней можешь смотреть все, что захочешь. В другой комнате есть телевизор побольше. Этот я держу здесь для своей экономки. Может, позавтракаешь?

– Да, с удовольствием.

– Рисовые хрустяшки?

Адрианна посмотрела на коробку. На ней были нарисованы забавные маленькие человечки в белых шляпах.

– Я люблю рис.

– Это немножко другое. Я тебе покажу. – Селеста сделала Адрианне знак пододвинуть стул к столу, откуда ей были видны одновременно и телевизор, и сама Селеста. – Сначала ты насыпаешь их в миску. Потом… – Селеста неторопливо налила поверх хлопьев молоко, наслаждаясь каждым мгновением. – А теперь послушай это. – Она помахала Адрианне пальцами. – Давай, наклонись к миске и прислушайся.

– Они шипят.

– Щелкают, потрескивают и хлопают, – уточнила Селеста, посыпая блюдо сахаром. – Шипящие хлопья вряд ли пришлись бы кому-то по вкусу. Попробуй.

Адрианна нерешительно погрузила ложку в молоко. Она не понимала, как можно хотеть еду, издающую звуки, но была слишком хорошо воспитана и боялась обидеть хозяйку. Она съела одну ложку хлопьев, затем вторую, а потом наградила Селесту широкой искренней улыбкой.

– Это вкусно. Спасибо. Мне нравится американский рис.

– Рисовые хрустяшки. – Селеста взъерошила ее волосы. – Пожалуй, я тоже их поем.

Из всех воспоминаний о первых днях в Америке этот час, который Адрианна провела с Селестой, навсегда остался ее любимым. Это было очень похоже на гарем. Селеста была женщиной, и они болтали о женском. О магазинах, о еде, которую она помогала Селесте убирать в холодильник. Там было масло, сделанное из арахиса, и суп из букв. К ее радости, там также был шоколад.

Селеста с ее короткими золотистыми волосами и брюками отличалась от женщин гарема. Адрианне нравились мелодичные переливы ее голоса, то, как она сопровождала слова движениями рук и даже тела.

Когда к ним присоединилась Фиби, Адрианна чопорно сидела на диване Селесты и смотрела первую в своей жизни мыльную оперу.

– Бог ты мой, я не помню, когда в последний раз так долго спала. Привет, малышка.

– Мама!

Адрианна тут же вскочила с дивана и обеими руками обвила Фиби.

Несмотря на раскалывающуюся с похмелья голову, Фиби прижала к себе дочь.

– Самое лучшее начало дня. – Она с улыбкой отстранилась, всматриваясь в лицо девочки. – А как начался твой?

– Я ела рисовые хрустяшки и смотрела телевизор.

В комнату ворвалась Селеста, за которой тянулся след сигаретного дыма.

– Как видишь, Эдди уже начала американизироваться. Как твоя голова?

– Бывало и хуже.

– Если кто и имел право напиться, так это ты.

Она покосилась на телевизор, спрашивая себя, можно ли восьмилетней девочке смотреть эту программу. С другой стороны, судя по тому, что ей рассказала Фиби, Адрианну больше шокировала бы «Улица Сезам», чем страсти «Главного госпиталя».

– Ну, поскольку ты уже встала, я предлагаю тебе выпить кофе и что-нибудь поесть перед тем, как мы отправимся гулять.

От льющегося в окно света у Фиби болели глаза, поэтому она повернулась к окну спиной.

– Мы идем гулять?

– Дорогая, ты же знаешь, что я готова поделиться с тобой всем, что лежит в моих шкафах, но среди моих вещей нет ничего такого, что подошло бы тебе, не говоря уже об Адрианне. Я знаю, тебе предстоит решать множество проблем, и подумала, что могу помочь тебе с самыми первоочередными.

Фиби прижала пальцы к векам, борясь с желанием ринуться обратно в постель и с головой укрыться одеялом.

– Ты права. Эдди, почему бы тебе не подняться наверх и не привести себя немного в порядок? Тебе необходимо причесаться. А потом мы отправимся осматривать Нью-Йорк.

– А тебе этого хочется?

– Да. – Фиби поцеловала ее в кончик носа. – Иди. Я позову тебя, когда мы будем готовы.

Селеста подождала, пока Адрианна не начала подниматься по лестнице.

– Ребенок тебя обожает.

– Я знаю. – Уступая пульсирующей в висках боли, Фиби села. – Иногда мне кажется, что она – это награда за все, через что мне пришлось пройти.

– Милая, если тебе не хочется никуда выходить…

– Нет, – Фиби покачала головой, останавливая Селесту. – Нет, ты права, нам необходимо начать с приобретения основных вещей. Кроме того, я не хочу держать Эдди взаперти. Она и так всю свою жизнь просидела за закрытой дверью. Но меня беспокоит вопрос денег.

– Ах, и это все?

– Селеста, я уже взяла у тебя слишком много. У меня осталось мало гордости, поэтому я не могу отказываться от того, что удалось сохранить.

– Хорошо, считай, что ты их у меня одолжила.

– Когда я уехала, мы с тобой были приблизительно в равном положении. – Она со вздохом обвела взглядом пентхаус. – С тех пор ты взлетела, а я застряла на месте.

Селеста села на подлокотник дивана.

– Фиби, ты просто ошиблась с поворотом. Так бывает.

– Ага. – Ей смертельно хотелось выпить. Подавляя это желание, она подумала об Адрианне и той жизни, которую она хотела ей обеспечить. – У меня есть кое-какие драгоценности. Большую часть мне пришлось оставить в Джакире, но кое-что удалось вывезти. Я все это продам, а после того, как начнется бракоразводный процесс, денег от Абду нам с Эдди на жизнь хватит. Разумеется, я снова начну работать, так что деньги не будут вечно представлять собой проблему. – Она отвернулась к окну, глядя на небо. – Я дам ей все. Все самое лучшее. Я должна это сделать.

– Давай подумаем об этом позже. А сейчас, мне кажется, ей не помешают несколько джинсов и пар кроссовок.

Адрианна стояла на углу Пятой авеню и Пятьдесят второй улицы, одной рукой сжимая ладонь матери, а пальцами другой беспокойно теребя пуговицы своего нового пальто с меховым воротником. Если при беглом знакомстве с Парижем он показался ей другим миром, Нью-Йорк представлял собой другую вселенную. И она тоже к ней принадлежала.

Тут повсюду были люди. Ей казалось, что их миллионы. И все они выглядели по-разному. В отличие от Джакира, тут не было одинаковой одежды. С первого взгляда мужчин часто было нелегко отличить от женщин. Волосы у обоих полов, как правило, были длинными. Некоторые женщины предпочитали носить брюки. Законы Нью-Йорка этого не запрещали, как и другой женской одежды – крошечных юбок, открывавших ноги значительно выше колен. Она видела мужчин в бусах и с повязками на головах, мужчин в деловых костюмах и пальто. Ее окружали женщины в норковых шубах или в облегающих джинсах.

Но независимо от своей одежды, все двигались очень быстро. Фиби и Селеста перевели Адрианну через улицу, и девочка попыталась охватить взглядом весь окружающий мир одновременно. Люди наполняли город – каждый его дюйм и уголок, и шум их существования поднимался над тротуаром подобно испарениям. Они шли группами и поодиночке. Они одевались как нищие и как короли. У нее в ушах звучали тысячи слов, произнесенные тысячами голосов.

И еще тут были здания. Они взмывали прямо в небо и были выше любых мечетей, величественнее любых дворцов. Возможно, их возвели для прославления Аллаха, но она еще ни разу не слышала призыва к молитве. Люди вбегали в эти здания и снова выбегали наружу, и она не замечала никаких ограничений для женщин.

Некоторые владельцы магазинов выставляли свои товары и на тротуар, но когда Адрианна остановилась, чтобы на них поглазеть, мать потащила ее дальше.

Она терпеливо заходила в магазины, но ее совершенно не интересовали покупки. Ей хотелось быть на улице – смотреть и поглощать. К примеру, запахи. Вонь выхлопных газов от сотен машин, грузовиков и автобусов, которые, громко сигналя, ползли по улицам. Ароматного дымка от поджариваемых каштанов. И еще запах тысяч человеческих тел.

Это был грязный, а зачастую и безжалостный город, но Адрианна не замечала его засаленной изнанки или обтрепанных краев. Она видела жизнь – бурлящую, разнообразную – в таком количестве проявлений, о котором раньше и не подозревала. И она не могла оторвать от нее глаза, стремясь видеть все больше и больше.

– Кроссовки.

Испытывая приятную усталость, Селеста опустилась на стул в обувном отделе «Лорда и Тейлора»[9]. Она улыбнулась Адрианне, думая о том, что на лице ребенка написана целая книга. И на каждой странице этой книги читалось изумление. Она была довольна решением отпустить водителя и пройтись пешком, хотя от усталости у нее уже подкашивались ноги.

– Что ты думаешь о нашем большом скверном городе, Эдди?

– Можно мы еще что-нибудь посмотрим?

– Да. – Уже влюбленная в девочку, Селеста заправила ей за ухо прядь волос. – Мы можем посмотреть все, что ты захочешь. Фиби, ты еще жива?

– Я в порядке. – Фиби вымученно улыбнулась и расстегнула пальто. Ее нервы были на пределе. Весь этот шум и толпы после стольких лет тишины и одиночества. И решений. Ей казалось, что она вынуждена принимать сотни решений, в то время как она так долго вообще ни о чем не заботилась. Ей хотелось выпить. О боже, она была готова на преступление ради глотка виски. Или пилюли.

– Фиби?

– Да? Ты что-то говорила? – Глубоко вздохнув, она заставила себя сосредоточиться и со спокойной улыбкой обернулась к Селесте: – Прости. Я задумалась.

– Я говорила, что у тебя усталый вид. Может, на сегодня хватит?

Она с готовностью кивнула, но тут же заметила разочарование на лице Адрианны.

– Нет, у меня должно открыться второе дыхание, – ответила она. Она наклонилась для поцелуя к щеке Адрианны. – Тебе нравится?

– Это лучше вечеринки.

Селеста рассмеялась и пошевелила пальцами в туфлях.

– Милая, Нью-Йорк – это самая лучшая вечеринка в этой стране. – Скрестив ноги, она с игривой улыбкой посмотрела на продавца. – Нам нужны кроссовки для маленькой девочки. Я обратила внимание вон на те, розовые с цветочками. И может быть, еще какие-нибудь чисто-белые.

– Разумеется. – Он присел на корточки и улыбнулся Адрианне. От него пахло мятным кремом, который иногда ела Джидда, а его волосы тронула седина, но совсем чуть-чуть. – Какой размер вы носите, юная леди?

Он обращался к ней. Непосредственно к ней. Адрианна смотрела на него, не имея ни малейшего представления, как ей следует себя вести. Он не был членом ее семьи. Она растерянно подняла глаза на мать, но Фиби невидящим взглядом смотрела куда-то в пространство.

– Почему бы вам не измерить ее ногу? – предложила продавцу Селеста.

Наклонившись к Адрианне, она подбадривающе сжала ее пальцы. При виде того, как широко раскрылись глаза Адрианны, когда продавец взял ее ногу, чтобы снять с нее обувь, ее сердце сжалось от жалости, хотя одновременно это ее позабавило.

– Он измерит твою ногу, чтобы узнать, какой тебе нужен размер, – успокоила она девочку.

– Вот именно, – жизнерадостно подтвердил мужчина, опуская стопу Адрианны на измерительную доску. – Встань на ножку, милая.

Адрианна сглотнула и исполнила его просьбу. Она старалась смотреть поверх его головы, успокаивая себя тем, что продавец обуви – это что-то вроде врача, но чувствовала, что заливается краской.

– Ага, понятно. Что ж, я пойду посмотрю, что у нас есть.

– Эдди, почему бы тебе не снять и вторую туфлю? Тогда ты сможешь походить в новой обуви и решить, нравится ли она тебе.

Адрианна наклонилась, расстегивая пряжку.

– Продавцу обуви позволено прикасаться?

Селеста прикусила губу, пряча улыбку.

– Да – это его работа – продать тебе обувь, которая будет как раз по ноге. Для этого он должен измерить твою ногу. В его обязанности также входит разувать тебя и переобувать в новые туфли.

– Это ритуал?

Селеста растерянно откинулась на спинку стула.

– В каком-то смысле да.

Вполне удовлетворенная ее ответами, Адрианна сложила руки и, когда продавец вернулся с коробками, позволила ему себя обуть. Она пристально наблюдала за тем, как он шнурует розовые кроссовки в цветочек, завязывая шнурки красивым бантиком.

– Ну вот, милая, готово. – Продавец похлопал ее по подъему стопы. – Попробуй пройтись.

Повинуясь ободряющему знаку Селесты, Адрианна встала и сделала несколько шагов.

– Они другие.

– Это хорошо или плохо? – спросила Селеста.

– Хорошо.

Она улыбнулась при мысли о цветочках у нее на ногах и нисколько не смутилась, когда продавец нажал большим пальцем на носок ее кроссовки.

– Размер подходит.

Адрианна глубоко вздохнула и улыбнулась ему:

– Они мне очень нравятся. Спасибо.

Она выдохнула, радостно усмехнувшись. Впервые в жизни она обратилась к мужчине, который не приходился ей родственником.

Три недели, которые Адрианна провела в Нью-Йорке, стали одними из самых счастливых и грустных в ее жизни. Она так много увидела и узнала. Какой-то ее части – той, в которую вбили строгие, несгибаемые правила поведения, – импульсивность города казалась неприличной. Но другая часть – та, которая раскрывалась навстречу новой жизни, – воспринимала ее с восторгом. Для Адрианны Нью-Йорк был воплощением Америки. И он навсегда остался для нее Америкой в ее самых лучших и самых ужасных проявлениях.

Правила поменялись. У нее была своя спальня, но эта комната была больше и светлее помещения, которое ей отвели в отцовском дворце. Здесь она не была принцессой, но со всех сторон ее окружала забота. Она часто забиралась в постель Фиби, чтобы утешить мать, если она плакала, или просто молча полежать рядом, если она спала. Она понимала, что ее мать терзают демоны, и это ее пугало. Бывали дни, когда Фиби переполняли радость и оптимизм. Она беспрестанно говорила о былой славе и славе, ожидающей ее в будущем. Она смеялась, строила планы и засыпала дочь обещаниями. Спустя всего пару дней это оживление бесследно пропадало, сменяясь унынием. Фиби жаловалась на головную боль и усталость и часами не покидала свою комнату.

В такие дни Селеста водила Адрианну на прогулки в парк или в театр.

Даже еда отличалась от всего, что она ела прежде, и ей позволялось брать все, что она захочет и когда захочет. Она быстро пристрастилась к резкому шипучему вкусу пепси, которую пила прямо из запотевшей бутылки. Она съела свой первый хот-дог, даже не догадываясь, что он сделан из запретной для мусульман свинины.

Телевизор стал для нее как учителем, так и развлечением. Она смущалась, зачарованно глядя на то, как женщины обнимают мужчин – открыто и даже как-то агрессивно. Истории часто оканчивались, как в сказках: кто-то влюблялся – взаимно или безответно. В этих историях женщины сами решали, за кого им выйти замуж. Иногда они вообще от этого отказывались. Она смотрела на это в молчаливом изумлении. Перед ней проходили Бетт Дэвис в «Иезавели», Кэтрин Хепберн в «Филадельфийской истории» и, на удивление, Фиби Спринг в «Ночах страсти». Так начинало расти ее восхищение сильными женщинами, способными выстоять и победить в мужском мире.

Но больше любых драм и комедий ее восхищали рекламные ролики, герои которых одевались самым причудливым образом и решали все свои проблемы в считаные секунды. С их помощью ее американский вариант английского совершенствовался и обогащался.

За эти три недели она узнала больше, чем за три года школы. Ее мозг напоминал губку, готовую впитывать и поглощать информацию.

Но ее настроенный на одну волну с Фиби дух испытывал переживаемые ее матерью взлеты и падения.

А затем пришло письмо. Адрианна знала о разводе. У нее вошло в привычку по ночам тайком спускаться по лестнице и слушать, как ее мать и Селеста разговаривают на темы, наглухо закрытые в ее присутствии. Так что она понимала, что ее мать собирается развестись с Абду. И была этому рада. Развод означал, что Фиби больше не будут избивать и насиловать.

Когда пришло это письмо, письмо из Джакира, Фиби ушла к себе в комнату. Она провела там весь день, не выйдя даже для того, чтобы поесть. И всякий раз, когда Селеста стучала в ее дверь, она лишь просила оставить ее в покое.

Теперь, ближе к полуночи, Адрианна проснулась. В ее беспокойные сны ворвался смех матери. Она проворно вскочила с кровати и на цыпочках подбежала к двери спальни Фиби.

– Я чуть не сошла с ума от тревоги за тебя.

Шелестя шелковой пижамой, Селеста быстро ходила по комнате.

– Прости, дорогая, но мне действительно было необходимо побыть одной.

Адрианна прижалась глазом к щели в приотворенной двери. Она видела Фиби, которая полулежа расположилась в кресле. Ее волосы были всклокочены, глаза лихорадочно блестели, а пальцы нервно барабанили по подлокотнику, выстукивая какой-то стремительный внутренний ритм.

– Письмо от Абду стало ударом. Я знала, что это произойдет, но все равно оказалась не готова. Поздравь меня, Селеста, теперь я свободная женщина.

– О чем ты говоришь?

Фиби порывисто вскочила на ноги, чтобы наполнить бокал из графина. Она улыбнулась, приподняла бокал в шутливом тосте, затем припала к напитку.

– Абду со мной развелся.

– За три недели?

– Он мог сделать это за три секунды. И он это сделал. Разумеется, мне еще предстоят необходимые в Америке формальности, но можно считать, что дело сделано.

Селеста обратила внимание на уровень виски в графине.

– Может, спустимся вниз и выпьем кофе?

– У меня праздник. – Она прижала бокал ко лбу и расплакалась. – Этот ублюдок даже это не позволил мне сделать по-своему. За все эти годы у меня ни разу не было выбора. Даже в этом.

– Давай присядем.

Селеста потянулась к подруге, но Фиби тряхнула головой и снова вернулась к графину.

– Нет, я в порядке. Мне было необходимо напиться. Трусость, конечно.

– Человек, который сделал то, что сделала ты, Фиби, не может называться трусом. – Селеста отняла у нее бокал, после чего подвела к кровати и усадила. – Я знаю, что это сложно. После развода тебе кажется, что ты пытаешься нащупать ногами дно и вдруг обнаруживаешь, что там ничего нет. Но рано или поздно у тебя под ногами опять окажется надежная почва, можешь мне поверить.

– У меня никого нет.

– Что за глупости. Ты молода и красива. Этот развод – это твое начало, а не конец.

– Селеста, он что-то у меня отнял. И я не могу вернуть это обратно. – Она закрыла лицо ладонями. – Неважно. Главное – это Эдди. Все остальное не имеет значения.

– Эдди в порядке.

– Ей так много нужно, и она этого заслуживает. – Фиби начала шарить по столику в поисках салфетки. – Я должна быть уверена в том, что у нее есть все необходимое.

– У нее все будет.

Фиби вытерла глаза и глубоко вздохнула:

– Абду не будет нам помогать.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что финансового обеспечения для Эдди не будет. Не будет ничего. Ни целевого фонда, ни выплат на ребенка, ничего. Все, что у нее есть, – это бесполезный титул, которого даже он не может ее лишить. Он оставляет себе все, что у меня было, когда мы поженились, все, что он мне подарил. Даже «Солнце и Луну», ожерелье, за которое он меня купил.

– Он не имеет права. Фиби, у тебя хороший адвокат. Возможно, это займет некоторое время и потребует определенных усилий, но у Абду есть обязательства перед тобой и Адрианной.

– Нет, он дал мне это понять очень четко. Если я попытаюсь оспаривать его решение, он отнимет у меня Адрианну. – От выпитого виски у нее заплетался язык. Она выпила еще, чтобы немного его развязать. – Поверь мне, Селеста, он на это способен. Она ему не нужна, и один бог ведает, через что ей придется пройти, если он ее заполучит, но он ее у меня заберет. Ничто этого не стоит. Даже «Солнце и Луна». Она бесценна.

Селеста снова взяла из рук Фиби бокал и отставила его в сторону.

– Хорошо, я согласна с тем, что прежде всего необходимо позаботиться об Эдди. Что ты намерена предпринять?

– Я уже предприняла. – Она встала и начала ходить по комнате. Полы ее длинного белого халата развевались от ее стремительных движений. – Я напилась. Потом мне стало плохо. Потом я позвонила Ларри Кертису.

– Своему агенту?

– Ему самому. – Она развернулась к Селесте. Ее лицо снова светилось жизнью. Она все еще была бледна, но в то же время великолепна.

– Он уже летит сюда.

«Да, она прекрасна, – думала Селеста. – Красотой огня, пылающего чересчур ярко».

– Дорогая, ты уверена, что готова к этому?

– Я должна быть готова.

– Ладно. – Селеста подняла ладонь. – Но Ларри Кертис? О нем ходят слухи, и не очень хорошие.

– В Голливуде обожают сплетничать.

– Я знаю, но… послушай, он привлекательный мужик, пробивной и пронырливый, но насколько я помню, ты подумывала о том, чтобы с ним расстаться, еще до того, как завершила свою карьеру.

– Это все в прошлом. – Фиби снова взяла бокал. Она чувствовала себя хозяйкой положения и была готова сворачивать горы. И еще ей было очень худо. – Ларри помог мне однажды, и он поможет мне снова. Я возвращаюсь, Селеста. Я снова буду знаменита.

Адрианна не понимала, почему от первого же взгляда на Ларри Кертиса ей стало не по себе и почему он напомнил ей отца. Физического сходства между ними не было ни малейшего. Кертис был плотного сложения и ниже Фиби, рост которой составлял пять футов десять дюймов. Вьющаяся белокурая шевелюра обрамляла его гладкое загорелое лицо. И он беспрестанно улыбался, демонстрируя крупные, белые, идеально ровные зубы.

Адрианне понравился его костюм. Она по-прежнему думала о западной одежде как о костюмах. Он был облачен в лавандового цвета сорочку с длинными рукавами и распахнутым на груди воротником, открывающим взгляду толстую золотую цепь – явно предмет гордости ее хозяина. Его брюки в мелкую клетку расширялись внизу и были подхвачены на талии широким черным ремнем.

Ее мать обрадовалась его появлению и открыто его обняла. Когда Ларри небрежно пошлепал Фиби по заднице, Адрианна поморщилась и отвела взгляд.

– Добро пожаловать обратно, милая.

– О, Ларри, я так рада тебя видеть.

Она рассмеялась, пытаясь говорить как можно небрежнее, но он был достаточно проницателен, чтобы уловить в ее голосе нотки отчаяния. И сыграть на них.

– Я тоже рад тебя видеть, малышка. Дай-ка мне на тебя взглянуть. – Он вытянул руку, отстраняя Фиби и меряя ее взглядом, от которого у Адрианны зарделись щеки. – Выглядишь ты неплохо. Немного похудела, но худоба нынче в моде.

Морщинки вокруг глаз и рта представляли собой проблему, но он решил, что макияж и мягкий фокус помогут ее решить.

Когда Фиби Спринг покинула Голливуд, она была настоящей золотой жилой. И она могла снова ею стать. Все зависело от количества вложенных усилий и смекалки.

– Так, значит, Селеста, это и есть твоя квартира. – Продолжая обнимать Фиби за плечи, он обернулся к хозяйке. – Очень мило.

– Спасибо. – Селеста напомнила себе, что он нужен Фиби. Возможно, даже очень. За ним действительно водилась репутация ловкого и грамотного бизнесмена. А сплетни, особенно грязные, часто оказывались всего лишь сплетнями. – Как перелет?

– Все прошло гладко как по маслу. – Он улыбнулся, поглаживая руку Фиби. – Но я не прочь чего-нибудь выпить.

– Сейчас принесу. – Готовность, с которой Фиби ринулась прислуживать, заставила Селесту внутренне поморщиться. – Ларри, ты пьешь бурбон, верно?

– Абсолютно верно, милая. – Он непринужденно расположился на диване Селесты. – А это что за хорошенькая маленькая штучка?

Он одарил ослепительной улыбкой Адрианну, напряженно сидевшую в кресле у окна.

– Это моя дочь. – Фиби подала ему бокал, затем села рядом. – Адрианна, подойди сюда. Я познакомлю тебя с мистером Кертисом. Он мой очень близкий старый друг.

Адрианна неохотно встала и подошла к ним.

– Я рада нашему знакомству, мистер Кертис, – произнесла она.

Это прозвучало так величественно и так естественно, что он расхохотался и взял ее за руку, прежде чем она успела ее отдернуть.

– Никаких мистеров здесь нет, моя дорогая. Мы практически одна семья. Так что я для тебя дядя Ларри.

Адрианна сощурилась. Ей не понравилось его прикосновение. Оно было горячим и прилипчивым. Совсем не таким, как у продавца обуви.

– Вы брат моей мамы?

Ларри откинулся на спинку дивана и разразился таким хохотом, как если бы она исполнила какой-то удивительный трюк.

– Да ей палец в рот не клади.

– Эдди все воспринимает очень буквально, – объяснила Фиби, нервно улыбаясь дочери.

– Мы отлично поладим.

Он сделал глоток виски, окидывая Адрианну поверх края бокала оценивающим взглядом, как если бы она была новой машиной или дорогим костюмом. «В ней есть потенциал, – решил он. – Еще несколько лет, несколько дополнительных округлостей в фигуре, и из нее может получиться весьма достойный экземпляр».

– Мы с Адрианной еще не закончили рождественские покупки. – Селеста протянула девочке руку, за которую Адрианна с благодарностью схватилась. – Не будем вам мешать говорить о делах.

– Спасибо, Селеста. Желаю хорошо провести время, малышка, – произнесла Фиби.

– Одевайся потеплее, дорогуша. – Ларри подмигнул Адрианне. – Там очень холодно. – Он выждал, пока за ними не закроется дверь, после чего снова откинулся на подушки. – Как я уже сказал, милая, я рад твоему возвращению, но ты находишься на неправильном побережье.

– Мне было нужно время. – Фиби сплела перед собой пальцы. – Селеста была к нам очень добра. Не знаю, что бы я без нее делала.

– А для чего еще нужны друзья? – Он похлопал ее по бедру и остался доволен тем, что она не стала возражать, когда он задержал пальцы на ее ноге. Вообще-то, он предпочитал менее пышных женщин, но секс для него был испытанным средством, позволяющим без особых усилий получить контрольный пакет акций. – Рассказывай, малышка, надолго ли в наши края?

– Я вернулась навсегда. – Как только он сделал последний глоток бурбона, Фиби встала, чтобы снова наполнить его бокал. На этот раз она налила виски и себе. Ларри удивленно приподнял бровь. Та Фиби, которую помнил он, никогда не прикасалась ни к чему крепче вина.

– А как же шейх?

– Я подала на развод. – Она облизала губы и огляделась вокруг с таким видом, как будто кто-то мог ее ударить уже за одно это заявление. – Я больше не могу с ним жить. – Она сделала глоток, опасаясь, что и без него тоже не сможет жить. – Ларри, он изменился. Ты не представляешь себе насколько. Если он за мной приедет…

– Ты сейчас находишься в Соединенных Штатах Америки, милая. – Он привлек ее к себе, снова скользнув взглядом по ее телу. По его подсчетам, ей было уже далеко за тридцать. В целом он предпочитал женщин помоложе. Но она была беззащитна. А он любил, когда его женщины и клиенты были беззащитны и чувствовали свою уязвимость. – Я всегда о тебе заботился, разве не так?

– Да. – Она с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться от облегчения. Она понимала, что ее красота уже начала увядать. «Это не имеет значения, – сказала она себе, чувствуя, как поглаживает ее спину Ларри. – Он обо всем позаботится». – Ларри, мне нужна роль. Для начала любая. Я должна думать об Адрианне. Ей нужно очень много, и она заслуживает самого лучшего.

– Предоставь это мне. Прежде чем ты переберешься на Западное побережье, необходимо организовать для тебя интервью. В духе «королева вернулась». – Он небрежно и бегло сжал ее грудь и потянулся к своему напитку. – Зритель должен увидеть твою фотографию с маленькой принцессой. Детишки всегда обеспечивают великолепные продажи. Я начну подготавливать почву, кое с кем переговорю, поторгуюсь. Можешь на меня положиться. Полтора месяца, и все будут у твоих ног.

– Я очень на это надеюсь. – Она крепко зажмурилась. – Я так долго отсутствовала. Так многое изменилось.

– Собирай вещи и готовься к отлету в конце недели. Об остальном позабочусь я. – Он был уверен, что одно ее имя позволит ему заключить выгодный контракт. Даже если она провалит роль, он все равно недурно заработает. И еще был ребенок. У него было ощущение, что девочка может ему пригодиться.

– У меня не слишком много денег. – Она решительно подняла голову, как будто бросая вызов своему позору. – Я продала свои драгоценности. Нам этого хватит, чтобы какое-то время продержаться на плаву. Но большая часть средств уйдет на оплату хорошей школы для Адрианны. Я знаю, как дорого жить в Лос-Анджелесе.

Да, ребенок определенно был ему на руку. Он понял, что ради дочери Фиби пойдет на все.

– Я ведь уже сказал, что позабочусь о тебе.

Он потянул за язычок молнии на спине ее платья.

– Ларри…

– Брось, милая. Покажи, что ты мне доверяешь. Я добуду тебе роль, поселю тебя в прекрасном доме, девочка пойдет в отличную школу. В самую лучшую. Ведь ты этого хочешь, не так ли?

– Да, я хочу, чтобы Эдди получила все самое лучшее.

– И ты тоже. Я снова окутаю тебя лучами славы. Если ты готова со мной посотрудничать.

«Какая, в сущности, разница?» – думала она, позволяя ему себя раздевать. Абду пользовался ее телом, когда хотел, ничего не давая взамен ни ей, ни Адрианне. А от Ларри она получит защиту и, возможно, немного любви.

– Милая, у тебя все еще великолепные сиськи.

Фиби закрыла глаза, предоставив ему делать то, что он хочет.

Глава восьмая

Филип Чемберлен прислушивался к свисту и стуку теннисных мячей, потягивая джин с тоником из высокого бокала. За три недели, проведенные в Калифорнии, он неплохо загорел, и белый теннисный костюм ему очень шел. Скрестив ноги в щиколотках, он сквозь зеркальные солнцезащитные очки смотрел на корты.

Дружба с Эдди Триуолтером Третьим не доставляла Филипу никакого удовольствия, но все неприятные моменты окупились приглашением в его загородный клуб. Филип прибыл в Беверли-Хиллз по делу, но понежиться на солнышке никогда не мешало. Поскольку он позволил Эдди разделать его под орех в последних двух геймах их матча, молодой американец находился в прекрасном расположении духа.

– Ты уверен, что не хочешь ланч, старик?

К чести Филипа, он даже не поморщился от обращения «старик», которое Эдди явно считал высшим проявлением дружбы у англичан.

– Я бы не против. Но мне уже надо бежать, если я не хочу опоздать на свою встречу.

– В такой день грешно думать о делах.

Эдди поднял на лоб свои очки с янтарного цвета стеклами. Тускло блеснули золотые часы на его запястье. Сверкнули в белоснежной улыбке зубы, брекеты с которых он снял всего два года назад. В украшенной монограммой кожаной теннисной сумке его ожидал пакетик первоклассной колумбийской анаши.

Будучи сыном одного из самых успешных пластических хирургов Калифорнии, он не работал ни одного дня в своей жизни. Триуолтер Второй добывал и складывал в банковский сейф золотые слитки, пока его сын, позевывая от скуки, заканчивал колледж, а в качестве хобби приторговывал наркотиками и играл в теннис в загородном клубе.

– Ты будешь сегодня вечером на вечеринке у Стоунуэев?

– Обязательно.

Эдди опорожнил бокал водки со льдом и сделал знак официанту подать ему еще один.

– Снимает он фигово, но вечеринку закатить умеет. Порошка и травки сегодня будет достаточно. Хватит на целую армию. – Он усмехнулся. – Я совсем забыл. Ты, кажется, этим не балуешься.

– Предпочитаю баловаться другими вещами.

– Ну, дело твое, но Стоунуэй подает кокаин на серебряных подносах. Очень шикарно. – Он скользнул взглядом по худой блондинке в облегающих теннисных шортах. – Этим баловаться несложно. Предложи малышке Марси понюшку, и она трахнет все, что угодно.

– Она еще подросток.

Филип сделал глоток джина, смывая отвращение, вызванное юношеской надменностью Эдди и глупостями, изрыгаемыми его ртом.

– В этом городе подростков нет. Кстати, о доступных женщинах. – Он кивнул в сторону пышной рыжеволосой женщины в открытом летнем платье. – На старушку Фиби в этом можно положиться. – Он фыркнул. – Не зря же у нее фамилия Спринг[10]. Думаю, на ней попрыгал даже мой собственный старик. Она уже немножко поизносилась, но сиськи классные.

Филип подумал, что, возможно, он платит слишком высокую цену за дружбу с Эдди.

– Я, пожалуй, пойду.

– Конечно. Кстати, старик, она приехала с дочерью. – Эдди провел кончиком языка по губам. – Она еще ребенок, но скоро превратится в первосортное мясцо. Чистое и милое дитя. Вот за кем будет приятно поохотиться. Сегодня мамашка ее на вечеринку не возьмет, но не сможет же она ее вечно держать под замком.

Подавив раздражение, Филип посмотрел туда, куда указывал Эдди. И ощутил укол в сердце. Он лишь мельком заметил юное лицо с правильными чертами. Но там еще была грива прямых великолепно-черных волос. И ноги. Филип уставился на них помимо своей воли. Поистине изумительные ноги. Он фыркнул от отвращения к себе самому. Девочка была настолько юной, что Марси на ее фоне выглядела старушкой. Он резко встал и повернулся к ней спиной.

– Детьми не увлекаюсь… старик. До вечера.

«Вот ублюдок», – думал об Эдди Филип, отходя от столов и радуясь тому, что через день-другой ему уже незачем будет играть роль его «кореша» и он сможет уехать домой. Вернуться в Лондон, который встретит его своей прохладной зеленью, позволив смыть смог Лос-Анджелеса. Он напомнил себе о том, что еще необходимо купить сувениры для матери. Он не сомневался в том, что карта домов кинозвезд приведет Мэри в восторг.

Пусть себе лелеет свои иллюзии о Голливуде. Нет ни малейшей необходимости рассказывать ей о толстом слое грязи под внешним блеском. Наркотики, секс, предательства. Это, разумеется, не весь Голливуд, но достаточно большая его часть для того, чтобы он был счастлив, что его мать так и не реализовала свою мечту стать актрисой. Все же надо будет как-нибудь ее сюда привезти. Сводить на ланч в китайский театр Граумана, дать ей возможность постоять в отпечатках ног Мэрилин Монро. Этот город сможет доставить ему удовольствие, если позволит произвести впечатление на мать.

Он наклонился за мячом, подкатившимся ему под ноги. Девочка с изумительными ногами успела надеть огромные солнцезащитные очки, скрывавшие половину ее лица. Она улыбнулась, и, бросив ей мяч, он снова ощутил знакомый укол в сердце.

– Спасибо.

– Не за что.

Филип сунул руки в карманы и задвинул мысли о юной дочери Фиби Спринг на задворки своего сознания. Ему предстояла работа.

Двадцать минут спустя он уже въезжал в Бель-Эйр на белом грузовом микроавтобусе. Надпись на боку гласила: ЧИСТКА КОВРОВ. Мать Эдди, несомненно, очень огорчится, обнаружив, что кроме ковров подчистили и ее драгоценности. К тому же совершенно бесплатно.

Теперь выгоревшие на солнце волосы выпрыгнувшего из кабины Филипа были скрыты под каштановым париком, а над его тонкими губами красовались ухоженные усики. Он по-прежнему был в белой одежде, только на этот раз это был белый комбинезон, немного подбитый поролоном для создания иллюзии объема. У него ушло три недели на то, чтобы изучить дом Триуолтеров, а также привычки членов семьи и слуг. У него было двадцать пять минут на то, чтобы войти в дом и покинуть его, прежде чем их экономка вернется после своего еженедельного похода на рынок.

Это было почти чересчур просто. Неделей раньше он воспользовался тем, что Эдди так накачался наркотиками, что был не в состоянии самостоятельно войти в свою собственную дверь, и сделал слепок с его ключей. Оказавшись внутри, Филип отключил сигнализацию, а затем разбил стекло в двери, ведущей во внутренний двор. Это было необходимо для того, чтобы создать впечатление кражи со взломом.

Он проворно прошел в спальню хозяев, чтобы приступить к работе над сейфом. Он остался доволен тем, что тот оказался той же модели, что и в доме Меццени в Венеции, на который у него ушло всего двенадцать минут. Это позволило ему избавить любвеобильную итальянскую даму от потрясающего комплекта украшений с изумрудами – одного из самых ценных в Европе. Но это случилось шесть месяцев назад, а Филип был не из тех, кто любит почивать на лаврах.

Не было ничего важнее максимальной концентрации. Хотя Филипу еще не исполнилось и двадцати одного года, он знал, как сосредоточиться на сейфе, на сигнализации или на женщине. Каждый из этих объектов нуждался в особом подходе и был способен с лихвой вознаградить его за потраченные усилия.

Он услышал первые щелчки.

Он держался столь же элегантно и непринужденно, как если бы находился на приеме или в постели. Он научился отлично одеваться, говорить, соблазнять женщину. Его таланты открывали перед ним двери – как общества, так и сейфов. Он сумел переселить свою мать в просторную квартиру. Теперь вместо того, чтобы дрожать от холода или обливаться потом в билетной будке Фарадея, она ходила по магазинам или играла в бридж. И он был намерен позаботиться о том, чтобы она продолжала предаваться этим занятиям. В его жизни были и другие женщины, но мать по-прежнему была его первой любовью.

Через стетоскоп он услышал щелчки открывающегося замка.

Он и о себе не забыл позаботиться и был твердо намерен приумножить свое благосостояние. У него был небольшой элегантный особняк в Лондоне. Скоро, очень скоро он намеревался приступить к поискам дома своей мечты за городом. С садом. У него была слабость к маленьким красивым вещам, нуждающимся в уходе.

Он выпрямился, одной рукой осторожно проводя по диску кодового замка и полузакрыв глаза. Он напоминал человека, который слушает красивую убаюкивающую музыку или наслаждается умелыми прикосновениями искушенной женщины.

Сейф бесшумно распахнулся.

Он развернул лежащий внутри бархатный кисет и начал изучать драгоценности с помощью лупы. Он отлично знал, что не все то золото, что блестит. И не все сверкающие стекляшки являются бриллиантами. Но на этот раз камни были настоящие. Вне всякого сомнения, русские, марки D. Он внимательно изучал центральный сапфир. В его центре был крошечный дефект. В камне такого размера иначе и быть не могло. Он был красивым и очень ценным, чистого василькового цвета. Напоминая терпеливого врача, Филип осмотрел все браслеты, кольца и подвески. Рубиновые серьги показались ему необычайно уродливыми. Будучи наделенным утонченным эстетическим вкусом, он решил, что изготавливать нечто столь неэстетичное из такого страстного камня – это настоящее преступление. Прикинув, что драгоценности стоят около тридцати пяти тысяч американских долларов, он забрал их из сейфа. Независимо от своих художественных наклонностей, он прежде всего был бизнесменом.

Удовлетворенный результатом, он положил украшения в центр обюссонского ковра и скатал его в рулон.

Спустя двадцать минут после того, как Филип вошел в дом, он задвинул ковер в фургон. Насвистывая сквозь зубы, он сел за руль и поехал к воротам, навстречу появившейся из-за угла экономке Триуолтеров.

«Эдди прав, – подумал Фил, включая радио. – Не самый лучший день для бизнеса».

Все в Голливуде оказалось обманчивым. При первом знакомстве он потряс Адрианну. Эта Америка очень отличалась от Америки Нью-Йорка. Люди здесь были более элегантными, они никуда не спешили, и все знали всех. «Совсем как в маленькой деревне», – подумала тогда Адрианна. Тем не менее местные жители оказались далеко не такими дружелюбными, какими были на первый взгляд.

К тому времени, как ей исполнилось четырнадцать лет, она поняла, что и дружелюбие, и их улыбки зачастую столь же фальшивы, как и фасады магазинов на съемочной площадке. Она также знала, что победоносное возвращение Фиби с треском провалилось.

У них был дом, она ходила в школу, но карьера Фиби неудержимо катилась под уклон. В Джакире начала увядать не только ее красота. Вместе с самоуважением она растеряла и свой талант.

– Ты уже готова? – Фиби быстрыми шагами вошла в комнату дочери.

Слишком блестящие глаза и чересчур возбужденный голос сообщили Адрианне о том, что ее мать пополнила свои запасы амфетаминов. Пытаясь подавить ощущение беспомощности, она через силу улыбнулась. Она была не готова к очередной ссоре, во время которой Фиби будет плакать и давать пустые обещания.

– Почти.

Адрианна завязала широкий кушак поверх своего похожего на смокинг костюма. Она хотела сказать матери, какая она красивая, но при виде вечернего платья Фиби внутренне съежилась. Декольте было слишком глубоким, а усыпанная золотыми блестками ткань казалась скорее второй кожей. «Дело рук Ларри», – подумала Адрианна. Ларри Кертис все еще был агентом, бывшим любовником и беспрестанным манипулятором ее матери.

– У нас еще много времени, – вместо этого произнесла она.

– О, я знаю. – Фиби принялась ходить по комнате, блестя платьем, подстегиваемая маниакальной энергией пилюль и своими собственными непредсказуемыми скачками настроения. – Но премьера – это всегда волнующее событие. Люди, камеры… – Она остановилась перед зеркалом Адрианны и увидела себя такой, какой она когда-то была, без тех следов, которые на ней оставили болезнь и разочарования. – Там будут все. Совсем как в былые времена.

Глядя на свое отражение, она погрузилась в мечты. Как с ней это часто случалось, она снова увидела себя в центре внимания многочисленных поклонников и помощников. Они все ее любили, все хотели быть рядом с ней, прикасаться к ней, говорить и слушать.

– Мама. – Адрианна, которую внезапное молчание Фиби, как всегда, насторожило, положила руку ей на плечо. Бывали дни, когда она вот точно так же уходила в себя и выныривала на поверхность только через несколько часов. – Мама, – повторила она, сильнее сжимая плечо Фиби и опасаясь, что та уже удаляется от нее по длинному коридору своих фантазий.

– Что? – Фиби моргнула и очнулась. Она с улыбкой сфокусировала взгляд на лице Адрианны. – Моя собственная маленькая принцесса. Ты уже такая взрослая.

– Мама, я тебя люблю.

Сглотнув слезы, Адрианна обвила мать обеими руками и тесно к ней прижалась. В последние годы настроение Фиби все больше и больше напоминало американские горки, на которых они когда-то катались в Диснейленде, представляя собой безнадежную мешанину стремительных взлетов и бездонных провалов. Она никогда не знала, чего ей следует ожидать от матери – смеха и безумных обещаний или слез и сожалений.

– Я люблю тебя, Эдди. – Она гладила дочь по волосам, по цвету и на ощупь так напоминавшим волосы Абду. – Нам постепенно удалось кое-чего добиться, верно? – Она отстранилась и начала кружиться, оставаясь на месте. – Через несколько месяцев мы будем собираться на мою премьеру. О, я знаю, фильм не настолько значимый, как этот, но эти низкобюджетные фильмы сейчас набирают популярность. Как говорит Ларри, самое главное, чтобы я оставалась в обойме. А с той рекламной кампанией, которую он планирует организовать…

Она вспомнила о фотосессии, для которой позировала обнаженной на прошлой неделе. Сейчас было не время рассказывать о ней Адрианне. «Это всего лишь бизнес, – напомнила она себе, нервно сплетая пальцы. – Всего лишь бизнес».

– Я уверена, что это будет чудесный фильм, – произнесла Адрианна, со вздохом подумав, что критика на все ее предыдущие фильмы была просто убийственной.

Ей было безумно жаль мать, которая позорилась на экране, пуская в ход тело вместо таланта. Прожив в Калифорнии пять лет, Адрианна отчетливо понимала, что Фиби променяла одно рабство на другое.

– Когда я достигну успеха, большого успеха, мы купим этот дом на пляже, который я тебе обещала.

– У нас хороший дом.

– Вот эта лачуга…

Фиби посмотрела в окно на чахлый палисадник, отделяющий их от улицы. Тут не было ни внушительной каменной стены, ни красивых ворот, ни сочной лужайки. Они находились на самом краю Беверли-Хиллз, на краю успеха. Имя Фиби опустилось в список Б самых значимых жителей Голливуда. Главные продюсеры уже не присылали ей свои сценарии.

Она подумала о роскоши дворца, из которого увезла Адрианну. По мере того как шло время, ограничения, налагаемые жизнью в Джакире, забывались и в памяти оставалось лишь изобилие, сопровождавшее жизнь в гареме.

– Это не то, чего я хочу для тебя, и близко не то, чего ты заслуживаешь, но чтобы заново выстроить карьеру, нужно время.

– Я знаю. – Этот разговор происходил так часто, что она знала его наизусть. – Занятия в школе заканчиваются через пару недель. Я думала, что мы могли бы съездить в Нью-Йорк, навестить Селесту. Там ты сможешь расслабиться.

– Хмм. Будет видно. Ларри ведет переговоры о роли для меня.

Адрианна сникла. Ей незачем было говорить, что речь идет об очень заурядной роли и что ее мать будет пропадать неизвестно где, там, где ею будут манипулировать мужчины, решившие, что им выгодно эксплуатировать ее тело. Чем усерднее Фиби пыталась доказать, что она способна вскарабкаться обратно на вершину, тем стремительнее она соскальзывала на самое дно.

Фиби хотела дом на побережье и имя вверху списка. Возможно, Адрианну и возмущали бы ее амбиции. Возможно, она даже попыталась бы с ними бороться, если бы ее мотивы были эгоистичными. Но Фиби все делала во имя любви, движимая потребностью давать. Адрианна все равно не сумела бы убедить ее в том, что она сооружает себе клетку столь же крепкую, как та, из которой она сбежала.

– Мама, ты уже много месяцев по-настоящему не отдыхала. Мы сможем посмотреть новый спектакль Селесты, походить по музеям. Это пойдет тебе на пользу.

– Еще больше мне пойдет на пользу то, как все сегодня будут суетиться вокруг принцессы Адрианны. Ты выглядишь изумительно, милая. – Она обняла дочь за плечи, и они вместе направились к двери. – Я уверена, что ты уже разбила много мальчишечьих сердец.

Адрианна только пожала плечами. Ее не интересовали ни мальчишки, ни их сердца.

– Что ж, сегодня наш вечер. Какая жалость, что Ларри нет в городе и нас не сопровождает красивый мужчина.

– Нам никто не нужен.

Адрианна давно привыкла к толпам, вспышкам фотоаппаратов и камерам. Серьезность дочери часто внушала Фиби опасения, но зато она могла не волноваться относительно ее манер. Несмотря на юный возраст, она обращалась с прессой с поистине королевским достоинством: улыбалась, когда улыбка была необходима, отвечала на вопросы, но никогда не выбалтывала лишнего и уходила в тень, когда запасы ее терпения были на исходе. В результате пресса ее просто обожала. Ни для кого не было секретом то, что журналисты добрее к Фиби Спринг, потому что у них роман с ее дочерью. Адрианна тоже это знала и мастерски этим пользовалась.

Она позаботилась о том, чтобы из арендованной ими машины Фиби вышла первой и чтобы, когда защелкали фотоаппараты, они стояли под руку. Таким образом, их можно было сфотографировать только вместе.

Фиби ожила. С ней это уже случалось и прежде. И всякий раз Адрианна страстно мечтала о том, чтобы ее мать развелась с кинобизнесом низкого пошиба. Лицо Фиби лучилось счастьем, простой радостью, которую Адрианна так редко на нем видела. Сейчас ей не были нужны пилюли, бутылка или грезы.

Конец ознакомительного фрагмента.