Глава третья
Однажды во время велосипедного объезда зоопарка Ян оставил лося Адама пастись на лужайке среди кустов, а сам вошел в птичий павильон, благоухавший влажным сеном и пометом. Там, вплотную к клетке, стояла маленькая женщина, она двигала локтями, изображая птицу, которая чистит перья и прихорашивается. У нее были темные волнистые волосы, компактная фигура, из-под юбки торчали тонкие ноги – она сама вполне походила на обитательницу этого вольера. Над головой у нее раскачивался на трапеции попугай, кося на нее одним глазом и выкрикивая: «Как тебя зовут? Как тебя зовут?» И женщина отвечала ему мелодичным голосом: «Как тебя зовут? Как тебя зовут?» Попугай свесился ниже и посмотрел внимательнее, затем развернул голову и уставился на нее другим глазом.
– Добрый день, – сказал Ян.
Дзень добры. Так поляки заводят вежливую беседу. Женщина представилась Магдаленой Гросс. Это имя Ян прекрасно знал – работы скульптора Гросс заказывали и зажиточные поляки, и заграничные поклонники ее творчества. Он не знал, что она делает скульптуры животных, но до того дня она и сама не знала об этом. Позже она рассказывала Антонине, как сильно была очарована зоопарком в свой первый приход, руки сами начали мять воздух, поэтому она решила прихватить нужные инструменты и отправиться на сафари, и судьба завела ее в вольер к этим птицам, обтекаемым, словно футуристические поезда. Ян по польской традиции поцеловал ей руку и сказал, что она окажет ему честь, если будет считать зоопарк своей студией на пленэре, а животных – своими неутомимыми моделями.
По всеобщему признанию, высокая и стройная, светловолосая Антонина походила на отдыхающую валькирию, тогда как низенькая и темная еврейка Магдалена просто излучала энергию. Антонина считала Магдалену выигрышным набором противоречий: настойчивая, но ранимая, смелая, но застенчивая, эксцентричная, но чрезвычайно дисциплинированная – человек, обожающий жизнь, что, наверное, импонировало Антонине больше всего, ведь она сама не была такой серьезной и суровой, как Ян. Обе женщины пылали страстью к живописи и музыке, у них было схожее чувство юмора, они были почти ровесницами, и у них обнаружились общие друзья – так было положено начало тому, что стало крепкой дружбой. Что подавала на стол Антонина, когда Магдалена приходила на чай? Большинство варшавянок угощают гостей черным чаем со сладостями, а Антонина выращивала розы и делала из них много заготовок, поэтому время от времени, должно быть, готовила традиционную польскую выпечку – нежные пончики с начинкой из розового варенья, покрытые апельсиновой глазурью, которая пахнет дымком.
Магдалена признавалась, что чувствовала себя творчески абсолютно опустошенной, пока случайно не забрела в зоопарк и не увидела перед собой ошеломительную стаю важно вышагивавших фламинго. Далее обнаружились и вовсе диковинные звери, каких не увидишь и во сне, – сказочного вида и таких оттенков, какие художнику не подобрать. Зрелище поразило ее всей мощью откровения и вдохновило на серию скульптур животных, получивших позже международное признание.
К лету 1939 года зоопарк выглядел великолепно, и Антонина принялась строить подробные планы на будущую весну, когда их с Яном ждала почетная миссия встречать у себя в Варшаве участников ежегодного съезда Международной ассоциации директоров зоопарков. Однако это означало, что необходимо отринуть подальше разные страхи, самым большим из которых было сомнение: если наш мир сохранится. Почти годом раньше, в сентябре 1938-го, Гитлер, с молчаливого согласия Франции и Британии, захватил Судетскую область, часть Чехословакии, граничившую с Германией и населенную в основном немцами, и поляки беспокоились о собственных границах. Германские территории, которые немцы уступили Польше в 1918–1922 годах, включали восточную часть Силезии и полосу земли, раньше именовавшуюся Польским коридором, который благополучно отделил Восточную Пруссию от остальной Германии. Важный для Германии балтийский порт Гданьск был объявлен «вольным городом», открытым и для немцев, и для поляков.
Спустя месяц после вторжения в Чехословакию Гитлер потребовал возвращения Гданьска и права строительства экстерриториальных железных и шоссейных дорог через Польский коридор. Дипломатические споры в начале 1939 года в марте привели к конфликту, и Гитлер отдал своим генералам тайный приказ «разобраться с польским вопросом». Отношения между Польшей и Германией постепенно обострялись, и поляки видели приметы войны – это пугало, но неожиданностью не было. Со времен Средневековья Германия оккупировала Польшу так часто, и самый последний раз в 1915–1918 годах, что лозунг «славяне против тевтонцев» стал уже патриотической традицией. Стратегическое положение Польши в Восточной Европе было ее проклятием: страну завоевывали, разоряли и разделяли неоднократно, ее границы то сжимались, то расширялись, в некоторых городках детям приходилось учить по пять языков, только чтобы общаться с соседями. Антонине вовсе не хотелось думать о войне, особенно после того, как в последней она потеряла обоих родителей, потому, как и большинство поляков, она убеждала себя, что альянс с Францией, у которой мощная армия, надежен, и Британия клятвенно обещала свою защиту. Оптимистка от природы, Антонина сосредоточилась на своей счастливой жизни. В конце концов, в 1939 году очень немногие польские женщины могли благодарить Бога за удачный брак, здорового сына, успешную карьеру, не говоря уже о роскоши общения с животными, которых она считала своими приемными детьми. Чувствуя Божье благословение и душевный подъем, в начале августа Антонина повезла Рыся, его престарелую няньку и сенбернариху Зоську в деревню Реентувку, популярное дачное место, а Ян остался в Варшаве присматривать за зоопарком. Антонина решила взять с собой еще и Коко, пожилую самку розового какаду, которая страдала от головокружений и часто падала со своей жердочки. Поскольку у Коко имелась неприятная привычка выдирать перья у себя на груди, Антонина надела на нее металлический ошейник, похожий по форме на конический рупор, в надежде, что «свежий лесной воздух, возможность поесть дикие корешки и веточки» смогут исцелить от болезни и вернуть прежнее яркое оперение. Рысята к этому времени уже подросли и остались дома, но она везла с собой новое приобретение, детеныша барсука по кличке Барсуня, который был слишком мал, чтобы оставлять его без опеки. Но больше всего ей хотелось увезти Рыся подальше от Варшавы с этими бесконечными разговорами о войне на последние – и для нее, и для сына – летние каникулы, полные беззаботных игр на свежем воздухе.
Загородный дом Жабинских[5] стоял в поросшей лесом низине в четырех милях от широкой долины Буга и всего в пяти минутах ходьбы от одной из впадающих в него речушек. Антонина с Рысем приехали в жаркий летний день, когда в воздухе стоял запах хвои, накатывали волны аромата от цветущих акаций и петуний, предвечерние солнечные лучи высвечивали верхушки старых деревьев и мгла уже пала на лесные низины, где пронзительное пение цикад смешивалось с нисходящими секвенциями кукушек и нытьем голодных комариных самок.
Вскоре на одной из маленьких веранд она смогла погрузиться в тень душистых виноградных лоз, чьи «мелкие, едва различимые цветочки источают аромат нежнее, чем роза, чем сирень и жасмин, чем самый сладкий из всех цветков – луговой золотистый люпин», а рядом, «всего в нескольких шагах по высокой траве возвышалась над тобой… стена леса, молодая зелень дубов, с белыми штрихами берез тут и там…». Они с Рысем утонули в зеленом спокойствии на расстоянии многих световых лет от Варшавы – громадном, бесконечном, личном расстоянии, которое измеряется не только в милях. В домике не было даже радио, и природа была источником всех новостей, игр и уроков, а одним из популярных местных развлечений было пойти в лес и считать осины.
Каждое лето дом дожидался их со своими тарелками, кастрюлями, корытом, простынями и огромным запасом сухих продуктов, а они обеспечивали ему встречу с компанией людей и зверей, превращавших его из бунгало в бурлеск. После того как большую птичью клетку поставили на веранду и накормили какаду кусочками апельсина, Рысь надел на барсука ошейник и попытался убедить его прогуляться на поводке. Барсук был не против, только гулял на свой манер, стремительно волоча Рыся за собой. Как и остальные животные в их окружении, Барсуня обожал Антонину, которая называла его своим воспитанником, учила приходить, когда зовут по имени, купаться вместе с ними в реке и забираться к ней на кровать за молоком из бутылочки. Барсуня научился скрестись в дверь, чтобы его выпустили в туалет, он совсем по-человечьи мылся, сидя в корыте и плеща мыльную воду себе на грудь передними лапами. В своем дневнике Антонина отмечала, как инстинкты Барсуни соединяются с человеческими привычками под знаком его собственной неповторимой индивидуальности. Он, к примеру, неукоснительно соблюдал правила гигиены, выкопав под каждой стеной дома по ямке для туалета, и галопом несся домой с длительной прогулки только для того, чтобы воспользоваться «удобствами». Как-то раз, пытаясь отыскать Барсуню, Антонина проверила все его излюбленные места для дневного сна: ящик в комоде, собственную постель между простыней и покрывалом, чемодан няни Рыся – все безрезультатно. В комнате Рыся она заглянула под кровать, после чего наблюдала, как Барсуня вытащил оттуда на середину комнаты детский горшок, забрался в белую эмалированную посудину и использовал ее по назначению.
Ближе к концу летних каникул заехали друзья Рыся, Марек и Збышек (сыновья доктора, который жил на другой стороне Пражского парка); они возвращались с Хельской косы на Балтийском море и наперебой рассказывали о том, сколько кораблей стоит в бухте Гдыни, о копченой рыбе и прогулках под парусом, обо всех переменах в порту. Сидя в тускло освещенной гостиной, пока ночь растекалась вокруг, и слушая, как мальчики на крыльце говорят о своих летних приключениях, Антонина поняла, что Балтийское море для Рыся, который видел его три года назад, вероятно, сохранилось всего лишь как смутное воспоминание, состоящее из разбивающихся о берег волн и остекленевшего от полуденной жары песка.
– Ты не представляешь, как перекопали пляж! В следующем году там не будет и следа гражданских, – сказал Марек.
– Это почему? – спросил Рысь.
– Потому что строят укрепления на случай войны!
Старший брат пристально посмотрел на него, и Марек, обняв Рыся за плечи, снисходительно добавил:
– Да кому какое дело до пляжа? Лучше расскажи о Барсуне.
И Рысь, сначала немного смущаясь, но постепенно воодушевляясь все больше, стал рассказывать о лесных пиратах и выходках Барсуни и закончил историей о том, как однажды ночью Барсуня опрокинул ведро ледяной воды на спавшую гостью, к которой забрался в постель, – и мальчишки так и покатились со смеху.
«Как приятно слышать их смех, – думала Антонина, – а о войне у Рыся пока весьма смутное представление, хотя он часто повторяет это слово. Слова вроде „торпеды“ и „укрепления“ он связывает только с игрушками, с красивыми корабликами, которые запускает в бухты, окружающие песчаные крепости, что он строит на берегу речки. Есть еще любимая игра в ковбоев и индейцев, когда он стреляет из лука сосновыми шишками… слава богу, другой, настоящей, войны он еще не понимает».
Старшие мальчики считали, как и сама Антонина, что война является принадлежностью мира взрослых, а не детей. Она чувствовала, что Рысь сгорает от желания засыпать их вопросами, однако ему не хотелось показаться глупым или, еще хуже, маленьким, поэтому он не обронил ни слова о той невидимой ручной гранате, что лежала у его ног, взрыва которой все так опасались.
«Эта тема не для невинных детей», – размышляла Антонина, глядя на бронзовые от загара лица трех мальчиков, сиявшие в свете большой масляной лампы. Беспокоясь за их судьбу, она снова и снова спрашивала себя: «Что с ними будет, если начнется война?» Это был тот вопрос, от которого она бежала, который отодвигала от себя и неизменно к нему возвращалась на протяжении месяцев. «Наша республика зверей существует в самом суетливом и шумном городе Польши, словно маленькое анонимное государство, находящееся под защитой столицы, – признавалась себе Антонина. – Мы живем словно на острове, отрезанном от остального мира, и кажется невероятным, чтобы волны зла, растекшегося по Европе, могли захлестнуть и этот островок». Когда тьма начала заполнять все вокруг, стирая границы, Антонину охватила неудержимая тревога: как бы ни хотелось немедленно залатать дыры на расползавшейся материи жизни ее сына, ей оставалось лишь ждать и смотреть, как они множатся.
Чтобы продлить последнюю летнюю идиллию, как-то утром она собрала бригаду для похода за грибами, учредив призы и почетные звания для тех, кто больше всех найдет рыжиков, боровиков, а также шампиньонов, которые она собиралась закатать в банки. Если война и вправду разразится, то, положив зимой на хлеб маринованный грибок, каждый вспомнит загородный дом, купание в реке, проделки Барсуни и совсем другие деньки. Они прошли четыре мили до Буга, время от времени неся Рыся на закорках, Зоська топала рядом, а Барсуня ехал в рюкзаке. По пути они останавливались на лугу, устраивали пикник и играли в футбол, поставив на ворота Барсуню и Зоську, хотя Барсуня ни за что не хотел отдавать кожаный мяч после того, как ему удавалось вцепиться в него зубами и когтями.
На выходные Антонина обычно оставляла Рыся с нянькой в загородном доме и возвращалась в Варшаву, чтобы немного побыть с Яном. 24 августа 1939 года, в четверг, в тот самый день, когда Британия подтвердила, что окажет Польше поддержку в случае вторжения Германии, Антонина, как всегда, отправилась в Варшаву и была неприятно поражена, увидев по всему городу нацеленные в небо зенитки, горожан, копавших окопы и возводивших баррикады, и, что тревожило более всего, плакаты, сообщавшие о скорой мобилизации. Всего лишь днем раньше Молотов и Риббентроп, министры иностранных дел, ошеломили мир, объявив, что Германия и Советский Союз подписали пакт о ненападении.
«Единственное, что отделяет Берлин от Москвы, – это Польша», – размышляла Антонина.
Ни она, ни Ян не знали, что к пакту прилагается секретный дополнительный протокол, уже разделивший Польшу и обрекший ее на двойное вторжение и отъем столь соблазнительных плодородных земель.
«Дипломаты правды не скажут. Возможно, все это просто блеф», – думала Антонина.
Ян знал, что у Польши нет самолетов, оружия и военного снаряжения, сравнимых с немецкими, поэтому они всерьез заговорили о том, чтобы отправить Рыся куда-нибудь в более безопасное место, в какой-нибудь не представляющий военного интереса городок, если таковой существует.
Антонина чувствовала себя так, словно «очнулась от долгого сна или же погрузилась в кошмар», – в любом случае это было душевное потрясение. Вдали от варшавской политической трескотни, отгородившись от мира «спокойной, размеренной сельской жизнью, где царила гармония белых песчаных дюн и плакучих ив» и каждый день был оживлен играми смешных животных и маленького мальчика, ей почти удавалось игнорировать происходившие в мире события или по меньшей мере сохранять оптимизм, если не сказать – упертую наивность.