Глава 7
Ровно в половине восьмого кто-то постучал в спальню. Я села, тряся гудевшей головой. Вчера до часу читала обожаемую Джоржетт Хейер, потом долго вертелась в кровати.
Дверь распахнулась, и в комнату влетела Маня.
– Все ждут тебя завтракать!
– Меня? Зачем это? До сих пор каждый превосходно пил кофе, когда ему удобно.
– Иди, иди, – хихикнула Маруся, – велено без тебя не подавать.
Недоумевая, я натянула халат и потащилась вниз. За огромным круглым столом восседали домочадцы в полном составе. Нина Андреевна укоризненно покачала головой:
– Пыталась узнать, когда вы завтракаете, но Мария сообщила, что каждый ест в свое время. Ужасно! Трапезничать следует вместе, это сплачивает. Давайте с сегодняшнего дня введем традицию – завтракаем в полвосьмого, обедаем в два, ужинаем в семь. И, пожалуйста, Дашенька, надевай платье, а то в халате как-то неудобно.
– Правильно, – поддакнула Римма Борисовна, – только в нормальной одежде. Мы себе никогда не позволяли появиться на людях распустехами.
Я поглядела на Нину Андреевну. Женщина сверкала красивой укладкой и легким макияжем. Элегантная шелковая водолазка скрывала морщинистую шею. Скажите, пожалуйста, всего одна ночь на новом месте, а какая метаморфоза!
– Дети, – продолжала Нина Андреевна, глядя, как я пытаюсь проснуться, – должны иметь перед глазами положительные примеры. Мой сын, например, стал полноценным членом общества только потому, что отец и я всегда учили его добру.
Ага, и поэтому он теперь сидит в Бутырке по обвинению в убийстве.
– Очень приятно, – продолжала вещать старуха, – что Мария оказалась благоразумной девочкой, сняла джинсы и переоделась. Если она еще согласится не ездить на мотоцикле, будет просто чудесно.
– Мусечка, – тихонько зашептала дочь, – она долго у нас проживет, эта зануда эфиопская?
– Совершенно справедливо, – поддакнула Римма Борисовна, – пока мы здесь, попробуем помочь Даше. Аркашенька, что же ты не ешь геркулесовую кашу? Специально велели вашей кухарке сварить на воде, страшно полезно для печени и желудка. Никаких проблем со стулом!
Кеша уставился на ненавистную кашу. Последний раз сей гадкий продукт побывал у него во рту лет в пять! Зайка хихикнула. Сын со вздохом опустил ложку в скользкую жижу и попробовал проглотить. Лицо парня отразило невероятную муку. Мне стало жаль бедолагу.
– К сожалению, у Кеши аллергия на овес, – сообщила я радостно.
Сын с благодарностью глянул на меня.
– Скажите, какая неприятность, – всплеснула руками Римма Борисовна. – А у Машеньки?
– Тоже, – констатировала я, глядя, как Маруська размазывает ложкой овсянку по тарелке, пытаясь создать видимость ее поедания.
Избавившись от ненавистной каши, домашние повеселели. Римма Борисовна и Нина Андреевна завели длительную дискуссию о пользе ежедневной клизмы. В какой-то момент Полянская отвлеклась и сообщила:
– Кстати, что-то случилось с желудком у Банди. Он плохо покакал, очень жидко.
Стараясь сохранить серьезность, я вылезла из-за стола.
– Обед в два, – заявили в унисон старухи.
– У меня занятие в академии, – быстро нашлась Маруся.
– Не успею приехать, занят в консультации, – развел руками Кеша.
– Очень сложный перевод на лето задали, – вздохнула Зайка, – просижу весь день в библиотеке.
Гарпии уставились на меня. Все мало-мальски приличные поводы уже разобрали, пришлось сказать правду:
– Поеду в Бутырку передавать Максу вещи.
Римма Борисовна ойкнула, молчавший все время Гера с любопытством глянул на меня. Нина Андреевна покраснела, но удар выдержала мастерски.
– Часы не забудь! – крикнула она мне вслед.
Я выкатила «Вольво» и взглянула на циферблат – начало девятого. Скорее всего Семен спит счастливым сном, поеду потихоньку к его дому.
Воробьев жил на улице с приятным названием Солнечная. В ранний час на улицах сновало не так много машин, и добралась я быстро. Посидев десять минут в машине, решила наплевать на приличия и набрала номер телефона Сени. Трубку сняли сразу.
– Алло, – произнес недовольный хрипловатый голос.
– Сеня, доброе утро. Это Даша, бывшая жена Максима.
– А, – без всякого энтузиазма протянул мужик.
– Хочу с тобой поговорить, только лично, с глазу на глаз.
– Подъезжай до двенадцати, позже не смогу.
Я заперла автомобиль и пошла в подъезд. Звонить в дверь пришлось минут десять. Наконец с той стороны послышался сонный голос:
– Кто там?
– Даша.
Семен распахнул дверь. Махровый халат подчеркивал огромное пузо, которым мужик обзавелся к сорока годам.
– Ты? – изумился он.
– Сам велел до двенадцати приехать, – с идиотским видом заявила я.
– А я думал, Адка с дачи приехала, – невпопад ответил Сеня.
Он провел меня в гостиную и, попросив подождать, вышел, плотно притворив дверь. Потом в холле послышалось легкое шуршание. На цыпочках я подошла к двери и, присев, заглянула в замочную скважину. Сеня выпроваживал из квартиры девицу. Лица не видно, только длинные черные волосы да стройная фигура. В руках уходящая держала большую красную лакированную сумку. Ай да проказник! Аделаида – на дачу, а муженек – развлекаться.
Послышался негромкий плеск воды, потом Семен всунул в гостиную голову:
– Кофе хочешь?
– Давай, только на кухне.
В большой мойке из нержавейки стояла грязная чашка, на ободке – след кроваво-красной помады. Проследив за моим взглядом, Сеня сообщил:
– Приятель вчера заходил, посидели, кофейку попили.
Ну да, дружок скорее всего «голубой», раз помадится. Но мне было недосуг оценивать умственные способности Воробьева.
– Знаешь, что случилось с Максом?
– Что? – прикинулся кретином старый друг.
– В тюрьме сидит, за убийство!
– Ах это, – протянул Сеня, – старая новость, думал, еще чего произошло. Похуже.
– Господи! Как ты считаешь, что может быть хуже?
– Ну, в тюрьме всякое случается, запросто убьют или опустят, а еще туберкулез, чесотка…
Слушая, как добрый друг сладострастно перечисляет подстерегающие Макса неприятности, я в который раз удивилась могуществу зависти. Хотя, если разобраться, особых поводов у Сени не было.
Генерал Полянский и папа Сени, тоже генерал, близко дружили еще с тех пор, когда спали на соседних койках курсантами. Вместе учились, вместе совсем юными отправились на фронт, воевали бок о бок. Потом жизнь развела их в разные стороны. Полянские осели в Москве, Воробьевых мотало по стране. Частые переезды не лучшим образом сказались на Семене. Он иногда оказывался с родителями в таких местах, где даже не было школы. Поэтому когда мальчику исполнилось двенадцать, его отвезли к бабушке, в богатую сибирскую деревню, где-то в районе Красноярска. Старуха получала на внука великолепное денежное довольствие, да и сибирский колхоз – не то что подмосковные хозяйства. На завтрак, обед и ужин Сеня ел парную говядинку и свининку, лакомился пельменями, шанежками и пирогами с брусникой, морошкой, грибами, а рыбу там и за еду не считали. В девятом классе он бросил школу и пристроился в правление колхоза «Наш путь». В обязанности Сени входило готовить обзор сельских новостей, который звучал каждый день по деревенскому радио в рабочий полдень. Родители навещали сына не слишком часто. Потом умерла мать. Отец, погоревав для порядка полгода, женился вновь. Сеня отправился в Караганду знакомиться с мачехой. И опять повезло. Милая, простоватая женщина чувствовала себя немного виноватой перед пасынком, тем более что ее родной сын жил вместе с ней. Подарки посыпались на Сеню дождем, денежное содержание увеличили.
В 1976 году Семен приехал поступать в Литературный институт. Абсолютно беспроигрышный вариант – колхозник из далекой Сибири, организатор деревенского радиовещания! Ну кто мог по прежним временам зарезать такого абитуриента на вступительных экзаменах, когда каждому вузу вменялось в обязанность учить детей из разных социальных слоев. Поэтому Сеня поступил легко, несмотря на сплошные тройки, полученные за сочинение, иностранный язык и историю. Кстати, генералу Полянскому пришлось изрядно поистратиться, чтобы пристроить в то же учебное заведение Макса.
Нечего и говорить о том, что Сеня тут же оказался у Полянских дома. Парни скорешились. Но странной оказалась эта дружба. Сеня быстро понял, что приятель опережает его во всем. И дело даже не в манерах! К Новому году Воробьев научился пользоваться ножом и салфеткой, перестал употреблять замечательные глаголы «ложить» и «покласть», сменил «Беломор» на сигареты «Ява». Тем не менее в любой компании Макс оказывался главным. Семен начал одеваться как его приятель, старательно копировал манеру поведения и даже завел себе часы-луковицу. Но Максим непринужденно откидывал крышку своего брегета деликатным движением руки. Сеня вызывал смех, когда делал то же самое. Папа-генерал давал достаточно денег, и у Семена не существовало материальных проблем. Но в Макса девушки влюблялись страстно, писали письма и обрывали телефон. Сене доставались любительницы погулять и выпить на халяву. Макс спокойно рассуждал об экзистенциализме и зачитывался Хемингуэем, впадал в восторг от Апдайка и Айрис Мэрдок. Сеня, отчаянно скучая, оказался вынужден читать эти книги, не получая ни малейшего удовольствия. Его сердцу более милым казался Лев Овалов с майором Прониным. Но в Литературном институте любовь к простым детективам считалась дурным тоном. В крайнем случае студенты могли пролистывать Агату Кристи или Рекса Стаута, естественно, в подлиннике.
Внешне они так же разительно отличались друг от друга. Тонкокостный, изящный Макс с аристократическими руками человека, никогда не занимавшегося физическим трудом, и кряжистый, плотного телосложения Семен с лопатообразными кистями рук.
К концу пятого курса Максим сыграл уже третью свадьбу. Сеня никак не мог подобрать невесту. Попадались либо провинциальные девицы, либо голодранки. А Воробьев хотел жениться только на москвичке, причем с положением. Ехать назад, в деревню под Красноярском, «колхозник» не желал.
В конце концов, видя, что у парня ничего не получается, за дело взялся Макс. Вместе с Ниной Андреевной они сосватали «писателю» дочь старинных приятелей – Аделаиду Кляйн. Фамилия ее в переводе с немецкого означает «маленькая», но невеста оказалась ростом с жениха, такая же ширококостная, с грубоватым лицом. К тому же Аде исполнилось двадцать семь лет. Но все недостатки меркли перед тем, что она была урожденной москвичкой да еще дочерью директора одного из самых больших московских гастрономов. А по тем временам подобный человек разговаривал сквозь зубы со всеми, будь они космонавтами, партийными функционерами или артистами. Чины чинами, а вкусную колбаску, сыр и маслице любят все. Адин папа ловко управлял краном продуктопровода. В виде свадебного подарка молодые получили новехонькую двухкомнатную кооперативную квартиру и недоступные простому человеку «Жигули». Наконец-то Сене удалось обскакать Макса! Но зависть – странная вещь, Семен продолжал приобретать вещи, как у Макса, мебель, как у Полянских, даже Ада носила шубу, как у Нины Андреевны. Представляю радость Воробьева, узнавшего, что генеральша Полянская собирает бутылки, и чувствую его горе при известии об успехах Макса в бизнесе.
– Говорят, там в камерах на двадцать человек сидят все сто, – упивался Сеня, – какой ужас, бедный Макс! Хотя сам виноват – зачем убивал!
Я решила слегка испортить мужику удовольствие:
– Слава богу, Максима это не касается. Теперь можно оплатить коммерческую камеру и сидеть по-человечески с холодильником и телевизором, даже еду из ресторана носят.
Сеня уставился на меня поросячьими глазками, заплывшие жиром мозги переработали информацию о «коммерческой» камере.
– Сколько же стоит такое?
– Ерунду, – на ходу придумала я, – полторы тысячи баксов в месяц, но деньги для нас не проблема, лучше скажи, ты веришь, что он убил Веронику?
Семен побагровел:
– Конечно, сам говорил. Приехал абсолютно пьяный, пистолетом размахивал, кричал, что на него какой-то Круглый наехал. Безумные деньги одолжил – миллион долларов.
Я глядела на Сеню во все глаза. Миллион «зеленых»? Как-то это уж слишком, откуда столько денег? Конечно, торговля яйцами – доходный бизнес, но не настолько же?
Сеня тем временем достал бутылку коньяка и наполнил фужеры. Выслушав мой отказ, мужик разом опрокинул в себя обе емкости. Удивительное дело, раньше он столько не пил.
– Тебе Вероника нравилась? – решила я прощупать почву с другой стороны.
Воробьев внезапно покрылся испариной и побледнел.
– На что намекаешь?
Я оторопела:
– Да ни на что. Просто интересно, как они с Максом жили. Неужели довела его до убийства?
Сеня налил еще один фужер коньяка и залпом опустошил почти сто пятьдесят грамм. Он что, в алкоголика превратился?
– Сеня, а где ты сейчас работаешь?
– Издаю журнал «Скандалы недели», – ответил мужик, уже с трудом ворочая языком. – Веронику знал плохо, почти не общались. Она очень Адке не нравилась, а я в отличие от Макса с одной женой всю жизнь живу, не таскаюсь!
– Ха, – возмутилась я, – мне-то не ври, не в милиции. То-то сейчас бабу прятал, черненькую такую, с красной сумкой!
Вполне невинный намек на адюльтер почему-то привел мужика в состояние крайнего ужаса. Такой остекленелый взгляд бывает у нашего Снапа, когда он видит ветеринара со шприцем. Воробьев опять схватился за «Наполеон». Тут зазвонил телефон.
– Да, – просипел собеседник.
По мере того как говоривший сообщал новости, лицо мужика все больше вытягивалось. Бросив трубку, Сеня кинул на меня затравленный взгляд:
– Это не любовница, сотрудница заходила за материалом, сегодня номер сдаем.
Поняв, что мужик почему-то страшно боится, я решила ковать железо, пока горячо, и, погрозив пьяному шалуну пальцем, произнесла:
– Ай-яй-яй, как нехорошо фантазировать. На твое несчастье, я хорошо знакома с уходившей дамой и узнала ее. Хочешь, имя назову: на «а» заканчивается.
Эффект превзошел все ожидания. Воробьев рухнул на колени и протянул ко мне толстые руки:
– Дашка, не губи! Все расскажу, покаюсь, только никому ни слова. Ну хочешь, заплачу? Я теперь богат. Сколько тебе надо – десять тысяч, двадцать «зеленых»? Только не рассказывай…
И тут защелкал замок, и раздалось приятное меццо:
– Муся, ты где?
С дачи вернулась Ада. Сенька немедленно вскочил на ноги, но от выпитого коньяка мужика повело, и он шлепнулся на задницу. Вошедшая супруга брезгливо оглядела муженька, пустую бутылку и перевела взгляд выпуклых глаз на меня:
– Что тут происходит?
– Мулечка, – проворковал Сеня, пытаясь собрать ноги в кучу, – приехала, дорогушенька!
– Я бывшая жена Максима Полянского, – быстро попыталась я внести ясность, – приехала поговорить с Семеном.
– Вижу, славно побеседовали, – процедила сквозь зубы Ада. Глаза ее вспыхнули зловещим огнем, не обещающим мужу ничего хорошего. – Все выяснили?
– Нет, – нахально заявила я, – скажите, не помните, какие часы носил Макс?
– Как же, – фыркнула Ада – дорогущий будильник, весь в камнях, а названия не знаю…
– «Ролекс», – икнул с пола изрядно осоловевший от выпитого Сеня, – золотой «Ролекс», он еще его уронил, тарелку разбил.
Ада брезгливо поморщилась и вышла. Я приблизилась к глупо улыбающемуся «другу» и внятно произнесла:
– Ладно, на сегодня оставлю в покое, но завтра приду снова, тогда и побеседуем.
Сев в «Вольво», я призадумалась. Интересно, что так напугало Воробьева? Неужели настолько трясется перед Аделаидой, что простое упоминание о любовнице довело мужика до полной потери пульса?