Вы здесь

Железная коза. ГЛАВА 2. СТАТОР (И. В. Чубаха)

ГЛАВА 2

СТАТОР

На рубеже IV – III веков до нашей эры широко тогда известный благодаря шоу на ночном телеканале «Один + три» Птолемей-лайт написал историю праславян. Среди прочих исторических басен им было запротоколировано и предание о войне Верхнего и Нижнего ПраНовгородов в предыдущем тысячелетии до нашей эры за сладкое право переименования в «Горький-град». Однако мы описываем события, произошедшие за добрую горячую десятку тысяч лет до этого, в Эру двубортных костюмов. В малоизвестную эпоху, когда был бешено популярен ликер «Амарето», и влюбленные при поцелуе склеивались так, что их растаскивали род на род, улица на улицу, деревня на деревню.

Но контрафактный клей-ликер, даже забодяженный в Польском царстве, был не по карману всякому, рядовые славяне ходили в лыковых лаптях, и, знай себе, настаивали самогон на Иван-чае и лимонных корках, а выпивая – крякали и беззлобно матерились сакральными прибаутками.

Короче, дремучий рос народ. Проезжает, например, важный, как шестисотый мерседес, государственный дьяк-писец на тройке. Фрэнчик новый, аглицкого сукна, сапоги из чистого габардина. На груди бряцают три Алконста-Победоносца, да весь в алмазах орден Чуди Первозванного, да вдобавок Владимир Красно Солнышко в петлице. (Везет, скажем, государем уполномоченный и специально обученный дуст на княжескую резолюцию проект Беломорканала). А простые мужики шапки долой, кланяются в пояс:

– Здравия желаем, барин. Да исполнит Дана[7], барин, ваши желания и сесть, и рыбку съесть; как здоровьице вашей матушки, барин? Погодили бы с оброком, барин…

– Эх, вы, глупые простые мужики, не барин я, а важный государственный писец!

– Кому писец, барин? – не понимают закрепощенные и бесправные, как надувные женщины, мужики.

– Да… – растерянно говорил чиновник. – Пороть и пороть вас надо! – и уезжал восвояси.

Вот почему тогда не построили Беломорканал.

Да что там мужики, сам посконно седобородый, классически седоусый и априори седобровый князь, когда останется один, оглянется по сторонам и высморкается в занавеску. А если какой волхв сие непотребство заметит, то отвернется и покраснеет: неудобно, князь все же.

А если князь заметит, что приблудный волхв его застукал, то тоже отвернется и покраснеет. Неудобно, все же, служитель культа, а подсматривает. И не то, чтобы у князя не имелось носового платка, просто от народа отрываться не желает, думает, погожу малость. Истинно говорил в подобных случаях великий заморский мудрец, познавший женщин настолько, что они перестали быть интересны, и мужчин настолько, что они не стали быть интересны, Айгер ибн Шьюбаш: «Если ваша корова стала давать меньше молока, не ругайте, не бейте, а просто покажите банку говяжьей тушенки».

Между тем, о волхвах. Невероятно прожорливые и охочие до развлечений, они весьма искусно стригли купоны с трудовых заработков безграмотных и забитых поселян. Стучит нагло один жрец в бубен, собирает честной народ и заявляет:

– Эгей, славяне, минутку внимания! Последние исследования Пулковской обсерватории показали, что небесный свод представляет собой тело гигантской коровы, покрытое вместо шерсти звездами. Не скупитесь, уважаемые славяне, жертвуйте на сено!

Скинулись добрые пейзане на сено, а тут как тут новый звездочет:

– Братья и сестры! Я к вам прямо из Пулковской обсерватории! Я в телескоп такое увидел! Чтоб я сдох, не небо над нами, а богиня Леда, которая, изогнувшись дугой, концами пальцев рук и ног касается земли! Совершенно голая!!! Подайте, кто сколько может, срам прикрыть!

Скинулись добрые земледельцы на одежку богине, а тут…

Ясное дело, самим богам подобная стрижка купонов мимо кассы не улыбалась. Проплывает, освещая землю, по небосводу в золоченой ладье Дажбог и спрашивает своего заклятого врага, владыку подземного мира Чернобога:

– Черномазый, а Черномазый, тебе это нравится?

– Чтоб ты так жил.

– И мне не нравится. Наказать придется…

Поэтому очень часто случались засухи и потопы.

На самом деле теневым шефом праславянского Олимпа был Ярило – бог инвестиционного портфеля. Он благополучно жил на рынке ГКО. Но тут младший брат, неверный Чернобог – бог уплаты авансовых взносов налога на прибыль – устроил снижение доходности государственных обязательств и убил Ярило. После «ночи слез», устроив разлив Днепра-Славутича, Леда, богиня депозитарно-клиринговой стратегии, находит тело и зачинает от мертвого мужа сына, бога апеляционных жалоб Перуна. Возмужав, Перун вступает в борьбу с Чернобогом. Арбитражный божий суд признает сына единственным правомочным наследником Ярило.

Победив Чернобога, Перун воскрешает отца. Ярило устраивает снижение темпов инфляции, снижение доходности от операций с валютой, снижение активности на фьючерсном рынке.

Национальная валюта стабилизируется. Сельское хозяйство преодолевает кризисные явления. Все ликуют. Объем экспорта превышает объем импорта.

А вот политическая карта праславянского мира не читалась столь однообразно. Конечно, каждым городищем правил свой князь, и у каждого князя присутствовали свои понятия, как править. Например, в вотчине Халахрона III Мутотеньске Берендейском за влияние боролись две партии: консервативная партия поклонников писать гадости на заборах и либеральная партия орать похабень по телефону:

– Але, вас беспокоят из Центра социальных опросов. Сколько домашних животных в вашей квартире?

– Одна собака. Болонка.

– Передайте хозяевам, что мы перезвоним.

Так и жили. В описываемый момент аккурат возвысилась заборная партия, благодаря искусной интриге.

Коварные консерваторы инкогнито открыли контору «Секс по телефону» и зарядили телефонный счетчик до зенита. Дальше заказали по модному радио «Европа-скунс» рекламу на домашний телефон главного либерала. И когда тот седьмой раз за полчаса в ответ на невинный вопрос: «Это у вас, крошка, все такое по телефону?» орал весьма озверело: «Я медленно-медленно снимаю штаны и Ай фак ю!», то не ведал, что таким образом приносит средства в партийную кассу противников.

А в целом политика мало занимала исконных славян, ведь они жили почти на курорте. Представьте себе картину Сальвадора Дали «Сон, вызванный полетом пчелы». А теперь мысленно замените паучьи ножки слона на сосны, а тигров на медведей.

Ну как, вам нравится наша Прародина?

* * *

ИЗ ПУТЕВОДИТЕЛЯ «ИСЧЕЗНУВШИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ»

Средняя температура воздуха на Нечерноземщине составляет в июле, августе и сентябре 18 градусов, в октябре – 13. Поэтому если вы прибыли в гости к братьям-славянам, допустим, летом, а падает снег, то одно из двух. Или вас разыграла турфирма, доставив на самом деле в Гренландию, или справочник, из которого почерпнуты наши сведения о температуре, несколько неточен.

Самые большие скидки на авиабилеты предоставляются политэмигрантам и террористам, но при обязательном условии, что они покупают билеты в оба конца и теряют, не успев воспользоваться.

Ну и напоследок немного полезной информации. В Древней Руси нет кенгуру, не растет папирус и здесь не производят фотоаппараты ЛОМО-компакт. Древняя Русь очень не похожа на нынешнюю Россию, поскольку почти нет украинских гастробайтеров и никто не пытается расплатиться кредитной карточкой. И в доллар почему-то древние славяне не верят. Еще Древняя Русь не похожа на срединную Австралию, Никарагуа и Якутию. Особенно на Никарагуа.

И самое последнее: посетите гробницу Тутанхамона, хотя до нее путь не близкий. Старика так редко кто навещает.

* * *

День свой семнадцатилетняя вдова-княгиня Озноба Козан-Остра (она взяла такую фамилию, чтоб ничем не напоминала о покойном супруге) начинала с приема челобитников. За секретаря трудился придворный этнограф-латинянин Пурилис.

– Пожаловал на прием, – докладывает Пурилис, – недобрый молодец в малиновых ошметках. Я есть плохо понимать по русски, он сказаль, что желает крышу починить.

– Так это ж Васька Таймырский! – обрадовалась вдова. – Он же Семен Майданный и Гаврила Беспринцыпный, последний бычара, вымирающий вид. Его посадили, когда крыши чинить в страшной моде было, мне пятнадцатый годок стукнул. А приговор ему, между прочим, три репера два дня читали. Просим-просим.

Васька давай с порога пальцы гнуть:

– Але, пирожковая? Если нет крыши, я крышевать останусь, а ежели есть, стрелу забиваем! Хочу ксиву столбового дворянина!

А вдова умиляется, чаем с баранками угощает и просит поболе про «поляны» и «грядки» красных слов говорить, да чтоб этнограф на карандаш брал, пока древнее ремесло совсем не забыто.

Тогда Васька совсем озверел:

– Десять процентов навару мне с владычества морского, и чтоб в учредители записали! И чтоб сама княжна мне прислуживала! А на хоромы завещание! Иначе прикую к батарее и утюгом загар нарисую не хуже чем в Анталии рисуют!

А княжна пустила слезу умиления, и подарила ему шариковую ручку с логотипом:

– Низкий поклон тебе, Васятка, от всего честного люда за то, что народные традиции чтишь, фольклор родной земли не забываешь! Записывай, латинянин, каждое слово записывай!

– Так бы и сказали, что под ментами ходите. Сожгите протокол, и я слиняю по тихому за тридевять земель. – И слинял, потому как умели в те времена держать слово.

Из документов: КАРТА БОЛЕЗНИ ПРИДВОРНОГО ЭТНОГРАФА ПУРИЛИСА

Симптомы: Больной поступил с жалобами на общее недомогание и аллергийные явления. При обследовании были обнаружены признаки поражения желчевыводящих путей, желудочно-кишечного тракта, печени, поджелудочной железы. Далее больной жаловался на боли и тяжесть в правом подреберье, снижение аппетита. Было найдено увеличение печени.

Диагноз: описторхоз.

Еще по утрам Ознобушка очень любила с этнографом шутить. То вдруг ни с того ни с сего ему рявкнет: «Ты уволен!», а спустя минуту: «Я пошутила». То вдруг в ответ на его самое невинное замечание вдова, выдержав паузу, изречет: «У меня к тебе большая просьба: думай, что говоришь». Соль подначки здесь в том, что фраза фактически ничего не значит, но звучит пугающе. Наконец, командирше очень нравилось ткнуть этнографа пальцем в грудь и спросить: «А ты помнишь, что у тебя в контракте третьим пунктом?» Прикол, но латинянин с испуга шел пигментными пятнами. А дело в том, что третий пункт в контракте столь же безобиден, как и первый, и второй: Фамилия. Имя. Отчество.

Следующим в распорядке дня стояло «Забавы и игрища». Очень вдова любила забаву «Голый король». Она в чем мать родила выходила к придворным и заявляла, дескать, на ней новое платье. Придворные рдели, аки раки в укропе, но платье хвалили весьма искуссно и льстиво.

Еще была такая забава – «Принцесса на горошине». Под простынь на кровати клался банкнот. И Озноба должна была с завязанными глазами без помощи рук угадать, что за валюта, и предсказать, подскочит завтра курс или нет.

Ну, а самое любимое игрище – «Спящая царевна». Княыгиня ложилась в кровать, к ней впускали семерых бояр, и, что бы те ни делали, она должна притворяться спящей.

Далее по расписанию – омовение в бассейне. Озноба ходила в бассейн со своим любимцем – лебедем-шипуном. Как они там мылись – неведомо, только недовольного шипения из бани не доносилось.

А что поделаешь, такой уж у нее, у семнадцатилетней вдовы, оказался темперамент.

Подданные вдову любили, ведь телевизоров тогда не было, а Ознобушка давала пищу для ума и языка. Долго ли, коротко ли, о княгине стали слагать легенды. И пошла слава по горам и долам. И дошла в маленькое селенье на Берегу Слоновой Кости.

Селенье славилось имеющими областное значение плантациями китайских бобов «Игнация Амара», вьющегося растения семейства барвинковых. Настойка готовится из растолченных семян. Игнация показана прежде всего для женщин при различных заболеваниях, которые могут быть результатом давно затаенного горя. Это одно из лучших средств при истерии. При увеличении дозы вследствие рефлекторного действия наблюдаются судороги и смерть от удушения.

Малыми дозами у жителей селенья последний раз пришлые спекулянты скупали бобы лет семьдесят пять назад. И еще в этом селении жил колдун Кощубей. Его имя значило: «Не имеющий волос на груди».

Чтобы представить внешность Кощубея, достаточно сунуть два пальца в розетку и потом посмотреть в зеркало. Старый хрыч, чернокожий того оттенка, который можно получить, ежели перемешать содержимое легких шахтера и легких курильщика, плешивый, но не обделенный перхотью, после одной удачно прокрученной аферы он стал считать себя секс-символом всей Центральной Африки.

Он достаточно прочно разбирался в Белой и Черной магии, умел творить карточные колоды с дюжинами тузов и доминошные наборы с чертовыми дюжинами дупелей «шесть-шесть», умел цельными глотать шпаги, курицу-гриль, и детективы Марининой. Но больше всего гордился трюком, который провернул двадцать лет тому в Мемфисе.

На город случилось нашествие гипопотамов. Оно бы ничего, но всякий, кто в зоопарке побывал в бегемотнике, знает, какой там смрад. И Кощубей, договорившись об оплате, надул минидирижабль, заколдовал его, а затем ткнул булавкой. Раздалось такое громкое «БУМ», что если бы рядом находился Пятачок, он никогда бы не попал к Иа на день рождения.

Гипопотамы в страхе разбежались, а отдельные особи даже занялись фитнесом. Но городская администрация отказался платить, мотивируя тем, что и сами кого угодно надуют.

Тогда колдун достал из докторского саквояжа еще один нулевый дирижабль в смазке, но не простой, а тайваньский, с усиками. Надувной шар из него получился размером со взрыв атомной бомбы, оранжевый, некоторые даже подумали, что над городом встает второе солнце. А Кощубей снова ткнул булавкой.

Однако, на этот раз шар не лопнул. Из дырки со свистом стал вырываться воздух. Свист перешел в чудной красоты мелодию «Не слышно шумов городских на улицах Мадрида, парней так много голубых, а я люблю со СПИДом». И под звуки этой мелодии все женщины Мемфиса построились в колонну и ушли за колдуном. И больше их никто никогда не видел, хотя далеко не все мужья жалели об утрате. Рассказывают, что один мемфисец возненавидел колдуна на всю жизнь, потому как теща из деревни к нему приехала только на следующий день, а тайваньские одноразовые минидирижабли кончились.

В результате досуже чесать языки с магом стало просто невозможно.

– Добрый вечер, не правда ли, чудесная погода? – вежливо раскланивается сосед, наведавшийся с идеей занять толику деньжат. – Сегодня великий Дажьбог поленился подогнать небесным веслом осетров дождя. – Зачинает сосед издалека. У соседа большие планы: покалякав за погоду, переметнуться на футбол, обхаять «Спартак» или похвалить, смотря куда покажет компас беседы…

– И вы это называете чудесной погодой? Вот когда я в Мемфисе… – тут же включается с неистовостью рок-концерта колдун, и дальше вставить в евонный спич даже скупую реплику никому не удается. Сплошная гипопотамщина-гипопотамщина-гипопотутщина.

Был только один способ не выслушивать в сотый раз «Балладу о гипопотамах». Это сразу, без предисловий, в лоб попросить колдуна рассказать его любимый анекдот. Тогда колдун, не сходя с места, начинал косноязычно булькать:

– Значит так: племя людоедов поймало финикийца, вандала и скифа… – но и этот в сущности милый анекдотец всем давно осточертел. Поэтому колдуна избегали. Поэтому уже двадцать лет, как некому было разочаровать мага. Поэтому Кощубей продолжал считать себя секс-символом.

* * *

Весть о прекрасной Ознобушке-Зазнобушке на Берег Слоновой Кости принес залетный ибис-пересмешник. Он опрометчиво сел на ветку баобаба рядом с крайней в селении тростниковой хижиной колдуна и чирикнул:

– За тридевять земель отсюда, в сотне полетов стрелы от истоков Славутича-Днепра городищем Мутотеньск-Берендейский правит прекрасная княгиня Озноба, вдова по образу мышления. Она спала со всеми и со всеми сразу. Она перепробовала мужей статных и мужей обрюзгших, мужей меднолицых и мужей черных, как гуталин…

– Это что, – откликнулся ковыряющий в зубах по непреложным законам сиесты Кощубей. – Вот двадцать лет назад в Мемфисе…

У птицы отказали лапы и не выдержали крылья. Шлеп!

– Что-то ты, пернатое, неважно выглядишь. Лучше я тебя развеселю: племя людоедов… черт побери, уже сдох. Что он там плел насчет прекрасной княгини? Она перепробовала всех? А меня? А как же я, малыш? Ведь я же СИМВОЛ!

Картина «Маг, обнимающий мертвого ибиса» отдаленно напоминала известное полотно Петрова-Водкина «Смерть комиссара». Но комиссара впереди ждала вечная память, ибис же спустя минуту был забыт нашим героем. Не родись болтливым, а родись идейным.

И, недолго думая, колдун стал собираться в дорогу. Выкрасил лицо белой краской, поверх нее намалевал фломастерами улыбку до ушей, на нос прилепил пробку из красной пластмассы от патриотического напитка «Байкал». Нацепил рыжий парик, на него водрузил огромную клетчатую кепку, натянул клетчатый пиджак с одной, но большой желтой пуговицей, впрыгнул в короткие полосатые брючки. Костюм дополнили шестидесятого размера малиновые штиблеты с задирающимися вверх тупыми носами. Сейчас он нравился себе так, что даже верил, будто сможет прожить на одну зарплату.

Да, в таком прикиде Кощубей чувствовал себя неотразимым, но все же по пути забрел к Дельфийскому оракулу, чтобы чуть-чуть подновить репертуар.

Итак, мы познакомились с героем. Вместе с ним нас ждут встречи, радости и разочарования. Герой еще почти молод, полон надежд. И, как всякое молодое дарование, вызывает симпатию. Особенно симпатичен девиз героя: «Бороться с перхотью во всех ее проявлениях».

Оракул – слегка прихрамывающее козлоногое существо с отвисшей слюнявой челюстью и мудрыми глазами сатира – обитал в просторной пещере со всеми удобствами, положенными по Декларации о правах человека. Оракул знал все, но ничего не мог. Он врубался, как работает водопровод, но не мог починить кран. Ведал, что вода – это банальное аш два о. Был осведомлен о Большом Взрыве (подробности на сайте WWW.HIROSIMA.RU) и искушен в способах варения нефильтрованного пива из карельской березы, но стоило Оракулу появиться на базаре, как у него тут же умыкивали кошелек. Взвесив «за» и «против», Оракул все реже покидал пещеру, зарабатывая советами. А коль большинство посетителей интересовались одним и тем же, Оракул приобрел и соответствующее прозвище – «половой теоретик».

Нестандартно мыслящий Кощубей атаковал апатичного Оракула с фланга:

– Меня зовут Кощубей!

– А меня нет. – Апатично промямлил измученный потребительским прессингом дельфиец.

Мы чуть не забыли привести описание жилища, точнее, перщеры, где вся сия тусня пузырилась. Ладно, забыли.

– Мне позарез нужен новый анекдот, – безапеляционно щелкнул каблуками герой.

– Что вы себе позволяете? – решил сачкануть козлоногий. – Я специализируюсь на сексе, каширной рекламе мобильных телефонов и антимарчайтанзинге. То есть даю советы, как под видом все щупающего покупателя переставить в магазине конкурентов товары так, чтобы их не покупали.

– Мне для того и надо. – колдун знал не меньше красивых слов из «Словаря юного маркетолога», только из врожденной деликатности стеснялся их употреблять во всеуслышание.

– Любопытная форма извращения.

– Нет, меня неправильно поняли. Я намереваюсь пронзить девичье сердце каленой стрелой из колчана остроумия.

– Идиот какой-то. О, Зевс, почему ты присылаешь одних идиотов?! Слышь, приятель, давай я лучше научу, как бесшумно прокрасться мимо жены, если поздно вернулся. А если нужен свежий анекдот, ищи на anekdot.ru.

– Какие еще «ру»? – тупо щелкнул челюстью колдун, ведь был родом из Африки.

В общем, стороны не поняли друг друга. Оракул стал играть в молчанку. Но после пытки непременной «Балладой о гипопотамах» выдал анекдот о том, как царь вызвал финикийца, вандала и скифа и говорит… Еще через час истекающий ушной серой Оракул раскололся на анекдот о том, как финикиец, вандал и скиф попали на необитаемый остров. После чего Дельфийский Оракул замолк навсегда, будто первый электронный адрес на Яндексе, задушенный СПАМами. А маг щелкнул пальцами и вмиг оказался у ворот Мутотеньска Берендейского.

* * *

Аккурат в тот день любезная княгиня пробовала новую забаву. Она бегала по дворцу, ныла, хныкала, ревела, стонала (стенала), рыдала и рвала на себе волосы цвета вороного крыла. Короче, притворялась царевной Несмеяной.

– Неужели меня никто не развеселит? – вся в слезах и губной помаде, хваталась она за лацканы Пурилиса.

– Как же, матушка. Развеселят, – умеренно виновато ответствовал этнограф, будучи латинянином, завсегда смренно готовый волочить на гору крест. – Явилось двое весельчаков-потешников: филистримлянский витязь Трахохотун и колдун из Центральной Африки Кощубей.

– Так что же ты сидишь? Зови!

Из документов. ВЫПИСКА ИЗ ХАРАКТЕРИСТИКИ С ПОСЛЕДНЕГО МЕСТА РАБОТЫ ВИТЯЗЯ БРЕХОХОТУНА.

…За время работы Брехохотун показал себя волевым человеком. Он упорно лез с советами к каждому показавшемуся на горизонте вышестоящему начальнику. Упорно каждый день требовал повышения зарплаты. Не портил и даже не касался казенного имущества. Пользовался любовью среди пожилых сотрудниц. Аморально настойчив…

Явились гости. Слегка (глобалистски далеко от термина «на бровях») пьяный Брехохотун – косоглазый кривоногий кряжистый мужик с широкой лоснящейся физиономией того типа, который с одинаковой вероятностью можно встретить и на Межбанковской бирже, и при ларьках у Сенной площади. Костюм его составляла облысевшая в ратных туснях тигровая шкура, отмеченная по-холостяцки плохо застиранным штемпелем пансионата «Дюны». Как и положено настоящему мужчине, герой слегка попахивал тройным коньяком, пятизвездочным одеколоном «Подмышки Геракла» и типографской краской модных журналов типа «Крестьянка», «Яхт-клуб» и «Клубничка». Любимыми его преступлениями были статья 156 (обман потребителя) и статья 102 УК РФ (умышленное убийство с особой жестокостью). Еще в дверях как бы нечаянно косоглазый споткнулся об свой же болтающийся на перевязи длинный меч и растянулся на полу. Княгиня прыснула. Колдун заскрипел зубами (он тут же возненавидел этого выскочку) и постарался исправить положение.

Маг вежливо приподнял кепку. Он задумывал ее обронить. (Не правда ли – шикарная находка?) Но кепка, не к селу проявив недюжинные аэродинамические свойства, полетела не вниз, а на бреющем и козырьком попала Ознобушке в глаз. Потерпевшая сторона интеллигентно промолчала.

А коварный витязь показал даме указательный палец. Это было так смешно, ну так смешно! Маг тут же выпрямил средний палец, но почему-то натолкнулся на непонимание. Тогда колдун задвигал ушами. Уж в этом искусстве противнику его не превзойти! Но жалкий трус и не попытался, он просто громко отрыгнул и деланно сконфузился. У доверчивой, желанной, наивной Ознобы от смеха на глазах выступили слезы.

Ладно, подумал Кощубей, не зря я пытал Оракула. И рассказал с выражением и «выражениями» о том, как царь вызывает финикийца, вандала и скифа. Этот выпад сластолюбивый Трахохотун парировал анекдотами о Надежде Константиновне, поручике Ржевском и Василии Ивановиче. Анекдотики так себе, и рассказчик из приблудного забияки, я вас умоляю, но почему-то дева зашлась набатным смехом.

Колдун утер выступивший холодный пот и поведал о том, как финикиец, вандал и скиф оказались на необитаемом острове. Но что один анекдотик перед выданной омерзительным витязем горячей десяткой анекдотов о Штирлице, Вовочке и новом русском?

«Ах, так?» – Решился маг ввести в бой свое главное оружие. «Получай, вражина!»

– Племя людоедов поймало финикийца, вандала и скифа. Вождь говорит: «Мы вас с удовольствием съедим, но если кто-нибудь выполнит одно из трех условий – отпустим. Или платите сто монет, или кушаете мешок червяков, или все племя вас пользует противоестественным образом». Финикиец отдает сто монет и уходит. Вандал выбирает мешок дождевых червей, съедает, уходит. Скиф тоже выбирает червяков. Съедает половину: «Больше не могу, пользуйте меня противоестественным образом». Полплемени отпользовало. «Больше не могу, вот вам сто монет».

– Недурственно, – почти перебил Трахохотун, не дав фараонше даже успеть улыбнуться. – А теперь моя байка. Плыли по морю пираты. Никакого женского общества. Тогда капитан приказал насверлить в бочке дырок соответствующего диаметра и отдать ребятам. Бочка вскоре наполнилась, ее засмолили и – за борт. Выловил бочку старый рыбак, наделал из содержимого свечей и продал в женский монастырь. Через энное время у монашек стали рождаться дети. Настоятельница провела расследование, изобличила рыбака. Общими силами засунули его в пресловутую бочку, засмолили и снова в море. Плывут пираты: «Здрасте, это наша бочка!» Выловили. Вскрыли. Там мертвый рыбак. «Жаль, передержали немного, а так отменный пират вышел бы».

Ознобушка упала на спину и задрыгала ногами. Смех ее душил, будто бюсгальтер, который на три размера меньше. Однако колдун не сдался и решил снова повторить анекдотец о людоедах, мало ли, с первого разу не дошло. А о мемфисских бегемотах ему рассказать уже не дали.

Трахохотуна отвели в спальню, Кощубея на улицу. Но не отпустили. Спустили полосатые штаны, крепко шнобелем в упор привязали к позорному столбу и облили задницу пахучей жидкостью. Колдун остался очень недоволен, что у него не спросили последнее желание.

Небо гневно заскрежетало прокуренными зубами туч. Вот-вот пустит первую струйку слюны. «Знакомый запах, – отрешенно подумал волшебник, он все еще переживал негодование по поводу скудного чувства юмора княжны и не вникал в текущие проблемы. – Мы это проходили в первом классе школы магов. Это лекарственная настойка на корнях какого-то растения. Кажется, помогает от сердца. Кажется, это валерьянка. Когда двадцать лет назад… Ой, что это?»

Из окрестных подворотен к голой душистой заднице Гандольфа устремились, жадно урча, рыжие, пегие, полосатые и даже сибирские и сиамские коты. С самыми недвусмысленными намерениями.

– ААААААААААААААААААААААААААААААААА!.. О, великий Осирис, клянусь никогда больше не подкладывать магнит под весы! – приблизительно так кричал колдун, полосуемый острыми, как взгляд продавщицы винного отдела, кошачьими когтями.

А в это время в опочивальне прекрасная Озноба заговорщически улыбнулась витязю:

– Милый, давай проведем эту ночь как-нибудь необычно.

Отрыгнув лишний раз для интенсификации легких доверительных отношений, бродячий меченосец наморщил лоб:

– Может, просто выспимся?

– Фи. Вам, мужикам, всем одного надо.

– Может, всю ночь будем смотреть по видику «Звездные войны», и я тебе покажу мои любимые места?

– Тогда уж лучше на компьютере рубиться в «Тетрис», – улыбнулась соблазнительно красавица.

– Кто проиграет, должен пачку чипсов, – кивнул Трахохотун, имя которого означало: «После первой не закусывающий».

* * *

(22 ч. 31 мин.)

– АААААААААААААААААААААААААААААААААААА!!!!!

(04 ч. 27 мин.)

Наконец коты, в поисках виртуальной валерьянки шинкующие задницу Кощубея, изодрали веревки. Колдун оказался на воле.

* * *

Как-то раз великий заморский мудрец Айгер ибн Шьюбаш собрал своих учеников и рассказал такую притчу: «Шир-Мамед, почтенный сын своих родителей, надумал заняться ремонтом. Купил красной краски, покрасил стены и потолок. На пол не хватило. Тогда он купил синей краски, покрасил стены и пол. Не хватило на потолок. Тогда он купил зеленой и коричневой краски, смешал и все покрасил. Но цвет вышел несколько неопределенный, и Шир-Мамеду не понравилось. Тогда он решил выкрасить все в черный и отправился в магазин покупать две банки черной краски. А в магазине выяснилось, что у Шир-Мамеда не хватает даже на одну. А теперь представьте его положение. Деньги телеграфом вышлют только через полмесяца. Один в чужом городе в провонявшей краской гостинице».

Вот до чего доводят необузданные желания. И, может быть, знай наши герои эту притчу, ничего бы страшного не приключилось. Но персонажи не ведали, что творят, и события развивались с неумолимостью.

Бар «Кранты», оформленный в мавританской традиции турецкими сезонными малярами, работал до шести утра. Это было любимое место тех, кто решил покончить самоубийством. Неврастеники, ипохондрики, хронические неудачники со всей округи составляли девяносто пять процентов клеиентуры, остальные пять процентов приходились на долю находящихся под следствием.

И поскольку невезение – это состояние души, то есть невезучий человек подсознательно желает оставаться невезучим, лелеет свою любимую невезучесть, как дачник грядку картошки, обстановка и сервис в баре были соответствующие. Каждый день персонал мазал сиденья стульев резиновым клеем, подпиливал ножки стульев и красил долго сохнущей краской дверные ручки. Скатерти не только не менялись, а и добавочно намазывались толстым-толстым слоем липкого шоколада. В солонки насыпался сахар, в сахарницы – дуст. Ножи специально тупились, но на ручках искусный слесарь делал по несколько острых, как язык, зазубрин. Постоянным клиентам подавались столовые приборы, через провода подсоединенные к шокерам. Сюда, прикрыв лопухом саднящую задницу, заглянул сбежавший с позорного столба Кощубей. В эту трагическую минуту он был красив, как Папа Римский, голодающий третью неделю против распространения православия на Запад.

– Здравствуйте, садитесь, что будем пить? – сказал вежливый бармен, указывая на стул, в днище которого был вбит гвоздь «сотка».

– Нет, спасибо, – даже не глянув на стул, отказался маг, – стакан молока, пожалуйста. Ох, как я ей отомщу! Как отомщу! – странное дело, неудача в потешном многоборье раз и навсегда отучила Кощубея всюду соваться со своим любимым анекдотом и «Сагой о гипопотамах».

Бармен налил полную пивную кружку вермута. Звали бармена Шкалик. Его имя на древнем языке не значило ровным счетом ничего, да не встретится в его ночных приключениях Лихо Одноглазое.

– Как я ей отомщу! – колдун залпом опрокинул кружку. – Я превращу ее в дорожный знак «Осторожно, дети!», и каждый бродячий пес будет отдавать ей честь задней лапой! Рюмку вермута, пожалуйста.

– Одну минуточку, – вежливо кивающий головой бармен вышел из-за стойки, на цыпочках подкрался к задремавшему под табличкой «Танцовщиц с рук не кормить» клиенту, худому, жилистому фермеру, хозяйство которого на днях спалили завистливые колхозники, вставил в руку жертвы клочок бумаги и поджег зажигалкой «Крикет». Вернулся, опять же зажигалкой раскалил ручку подстаканника, в стакан которого налил антикварную водку «Распутин» (забадяженную из антикварного спирта «Рояль») и аккуратно, через тряпочку, протянул магу.

– Позвольте предложить тост: "Серый волк встретился с Красной Шапочкой. Девочка не удержала на аркане кобылицу своего языка и рассказала про бабушку. Волк побежал вперед, съел бабушку и стал ждать. Так выпьем же, с позволения бога Ослад[8], за тех, кто нас всегда ждет!"

Маг всей пятерней ухватил ручку подстаканника, пусть пальцы зашкварчали яичницей, маг выпил залпом, не чувствуя боли. Столь велика была его обида.

– Нет, я превращу ее в новобранца, распределенного в часть, где нет земляков! Рюмку водки, пожалуйста.

Бумажка в руке фермера догорела до пальцев. Фермер слабо вскрикнул, ничего не выражающими глазами посмотрел на пальцы, насыпал из перстня в рюмку яд, выпил и снова упал головой на стол. Сидевший за другим столом карточный шулер с правой рукой в гипсе (Угадайте с трех раз – почему?) встал, воровато оглянулся, подошел к мертвецу и, умыкнув из кармана худой бумажник, засеменил к выходу.

– Одну минуточку, – бармен выскользнул из-за стойки, ухватил за край ковровую дорожку и резко дернул на себя. Карточный шулер расколол череп о каменные ступеньки, а бармен вернулся на место и пододвинул колдуну бутылку уксуса. Колдун увидел, как за окном некто выводит на заборе белой краской: «Лидер либеральной партии – козел!»

– Точно! – Кощубей хлопнул рукой по усыпанной канцелярскими кнопками стойке, – я превращу ее в козу, и пусть она с утра до вечера блеет от горя! – колдун раскрутил винтом бутылку, вылил содержимое в пасть и, пошатываясь, побрел к выходу. Его развезло.

Кощубея испепелял терновый костер обиды. Аж самому удивительно: еще вчера он так гордился собой, что не замечал недостатки других. Еще вчера он легко бы перенес чужую неудачу. За что Небо сотворило с ним такую несправедливость, почему не с тем анонимным олухом, который в чатах подписывается «Мерлином»?! Кому Кощубей помешал, находясь на том месте под Солнцем, на которое никто не претендует, когда Солнце спрячется за тучи?! Разве часто Кощубей опаздывал на работу? Разве виноват, что хата с краю и в сезон дождей нет пожаров, чтобы старушку из огня вынести?! НЕ ВИНОВАТ, И КТО-ТО ЗА ЭТО ОТВЕТИТ!

Бармен выждал и нажал красную кнопку. Под ногами мага открылся потайной люк. Но Кощубея как раз здорово качнуло, и он, дыша духами и туманами, в люк не попал. Не попал он с первого раза и в дверь…

* * *

Было раннее утро. Зевота выворачивала челюсти. Наспех попискивали подзагулявшие комары. Делали последние виражи ночные бабочки. На трамвайной остановке топтался в ожидании первого трамвая одинокий гражданин. Он не ведал, что трамвай еще даже не изобрели. На востоке жаренным по китайскому рецепту апельсином загоралось светило, тормоша расползающиеся по небу тучи-улитки.

Двое стражников у ворот дворца травили анекдоты. Левый:

– Значит, так: поле боя, трупы, трупы, трупы. Идет солдат, трофеи шакалит. Вдруг из канавы: «Браток, помоги, раны болят, сил нет терпеть. Добей», «Нет проблем» – солдат шарахнул раненого шестопером… «Спасибо, браток».

Вместо засмеяться, крепко призадумался товарищ по оружию, и радость догадки, погодя, озарила его портрет. Через минуту правый стражник откликнулся:

– Ага, значит, раненый был в кольчуге.

Было раннее утро. В Славутиче-Днепре плескались бобры, голодные, бодрые и злые, хотя в приципе бобры – добры, а злы – козлы. Двое стражников у ворот дворца с интересом следили за приближающимся господином. Господин спотыкался, невнятно матерился и падал. Наконец подошел.

– Пароль? – весело рявкнул левый стражник, имя его не приводим из-за грифа «Секретно» на личном деле, а в переводе оно значило «танцующий с севшим картриджем».

– Я тебе, ик, ща, мать-перемать, такой пароль зафигачу! – с трудом выговорил Кощубей, медленно замахиваясь.

– Э, ты чего?! – отпрыгнул стражник на два шага, настроение у него явно испортилось, но пульс не участился, поскольку вместо левой руки болтался протез.

– А может, и ты, твою мать-перемать, хочешь, ик, пароль? – свирепо посмотрел колдун на второго и чуть не упал.

– Да нет. Не нужен мне никакой пароль. Я тут просто так стою. За команию, – на всякий случай отступив, опасливо пробубнил второй стражник. Парень был отважный и не мелочился.

– Ну, он же должен сказать, – начал виновато первый. – Мы должны спросить: «Пароль?», а он должен ответить: «У вас продается скифский шкаф» Тогда мы…

– Какой еще, на фиг, шкаф? – снова стал заносить для удара руку маг, но его вдруг стошнило. Пока колдун отплевывался, стражники подхалимски ловили его взгляд.

– Какой еще шкаф, на фиг? – Кощубей тяжело двинулся в атаку. По уровню трагического накала эта сцена более всего напоминала картину известного русского художника Ильи Репина «Бурлаки на Волге».

– Вот черти, – сам себе сказал наблюдающий в окно начальник караула. – Тот еле на ногах держится, свинья пьяная, а они от него драпака. Гнать таких из ВОХРы надоть, – злопыхатели шушукались, что начкараула ищет приключения на больную голову не по средам и даже не по понедельникам, а по субботам, а также подпольно коллекционирует мелодии для мобильников.

– Вот черт или, как это по-славянски, Ой, ты, гой, Чернобог побери, – сказал сам себе наблюдающий в окно начальник караула. – Никак эта пьяная свинья, разогнав стражу, сюда сунулась? Пройдусь-ка я, проверю южный пост. – Начальник караула имел боли в правом подреберье, тошноту, изредка рвоту. Короче, имел дискинезию желчных путей.

Так Кощубей снова оказался во дворце.

Ясное дело, ему пришлось поплутать в поисках княжеской опочивальни. Он то путался в портьерах, то подымался, то спускался ступеньками, часто падал. На кухне он спугнул лебедя, который колонковой кисточкой на мраморном полу рисовал мышиные следы от пустого мешка из-под гречи к норке, и опрокинул казан со вчерашними щами. В потемках кладовой столкнулся с крепко нагруженным столовым серебром мужиком, который посоветовал не соваться на третий этаж, мол, там не спят. Но однажды колдун оказался в просторном, затемненном сдвинутыми шторами зале.

Из мрака колдуну навстречу выступила пахнущая «Милки Вэй» женская фигура и дала пощечину:

– Ты опять шлялся всю ночь! – сказала фигура очень мелодичным, прямо-таки чудесным голосом. – Я, дура, тебя до утра прождала! – фигура зарыдала и опять дала пощечину. Лица было не разглядеть, но по контурам фигура принадлежала Венере Милосской (с руками). – А ну, дохни! Опять нажрался?! Ну почему? Ну почему тебе нужно шататься по грязным шлюхам? Разве я запрещаю приводить твоих друзей-алкоголиков сюда и пьянствовать хоть неделю подряд? – фигура вновь дала пощечину и внезапно прижалась к колдуну аппетитной, упругой, как батут, грудью. – Ты пойми, ведь я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю! – Кощубею, вдыхающему свежий аромат, исходящий от девы, пришло на ум, что Озноба подождет, что, раз дева любит кого-то, можно в темноте этим воспользоваться…

– Неужели ты меня не хочешь? – страстно, сквозь слезы зашептала фигура. – Возьми меня, возьми меня прямо здесь, на адыгейском ковре. Пусть таракан твоего желания спрячется под кокошник моей любви, и между нашими телами не останется места для бога Хорса[9]. Возьми меня, и я прощу, что ты заразил меня сифилисом!

Кощубей вспомнил, зачем он здесь, отстранил деву и спросил сдавленным голосом:

– Извините, гражданочка, вы не подскажете, ик, где опочивальня княгини?

Фигура отпрянула и растворилась, шепнув:

– Следующая дверь направо. Говорила мне мама, не женись на дегустаторе.

Маг тяжело протопал недостающие метры, с треском распахнул дверь. И налитыми кровью глазами увидел ложе, и на ложе ее. Одну.

Озноба открыла глаза, хлопнула ресницами, как мотылек крыльями:

– Сейчас вернется витязь и свернет тебе челюсть, – сказала спокойно княгиня и зевнула.

Мага качнуло. Чтобы не потерять равновесие, он попытался ухватиться за дверную ручку, не попал, лишь задел ладонью замочную скважину туалетной двери, за которой заблудившийся, но не теряющий присутствие духа Брехохотун пытался пропихнуть в тесное, как новые ботинки, слуховое окно все тот же узел со столовым серебром. Такой вот, блин, джентльмен. Повитязил и выбросил. От имени всех брошенных и обокраденных женщин пожелаем ему быть растерзанным дикими, свирепыми озерными пиявками.

– Ну тогда делай со мной что хочешь! Исполни свое самое заветное желание. Только скажи волшебное слово, – выдохнула, не дождавшись витязя, вдова, откинула на атласную подушку голову, раскинула руки и раздвинула ноги. Обнаженная, как провод.

"Что я хочу? Зачем я сюда приперся? Какое волшебное слово? Помню, было у меня последнее желание, но вот какое?.. Перемать-мать, – подумал маг, – нельзя столько пить, память отшибло, – и пробормотал стандартное волшебное заклинание: «Трах-тибидох!»

– Зачем? – Успела жалобно вскрикнуть фараонша, покрываясь шерстью.

– Душа болит, ик, – вполне серьезно ответил маг и рухнул, как подкошенный на освободившуюся кровать.

Из документов. ВЫПИСКА ИЗ ТРУДОВОЙ КНИЖКИ КОЩУБЕЯ.

12.01.84. Принят на должность визажиста сумасшедшего дома N 7.

15.02.85. За невменяемость стиля уволен без комментариев, без комментариев, без комментариев… Подпись: Торшер.

03.02.86. Взят и. о. пассажиров с детьми и инвалидов в общественном транспорте.

04.02.86. Уволен потому, что нашел место лучше.

05.02.86. Принят шаманом племени Нубонга Интернешнл.

08.02.86. За участие в разработке вируса СПИДа награжден Нобелевской премией.

09.02.86. Уволен по несоответствию собственному желанию.

28.02.86. Принят четвертым богатырем в охранное предприятие «Васнецов и К».

29.02.86. Работал крышей. Уволен из-за нехватки листового железа.

* * *

В десять утра, точно по расписанию, попахивающий конопляным маслом протеже птицы Алконост[10] латинянин Пурилис, постучавшись, нацелился на опочивальню княгини. Незапертая дверь со скрипом открылась. Привычным движением шеи откинув со лба непокорные патлы, Пурилис ступил вперед, поскользнулся босой пяткой на оставшейся после трансформации эктоплазме и упал, уронив букетик фиалок. Висевшая за спиной гитара жалобно загудела. Цветы тут же были слизаны языком невесть откуда взявшейся молодой козочки.

Крупная голова с огромными, голубизны невероятной, глазищами и длинными бархатными ушками. Узкие точеные копытца. Тонкий хвостик с кокетливой кисточкой из длинных волос. Окраска песчано-серая с темной полосой вдоль хребта и пересекающей ее полосой на лопатках. Если бы сию милую животинку увидал известный русский художник Шишкин, он бы не писал «Утро в лесу» с какими-то там вонючими медведями.

Животное умными глазами грустно посмотрело на человека, хлопнуло ресницами-махаонами и лизнуло руку. Бог завещал латиносу любить всякую тварь, поэтому Пурилис погладил животное. Поднялся, отряхнул колени драных джинсов, огляделся.

За минувшие часы дизайн княжеской опочивальни не изменился. Внизу вдоль стен, подобно нарядному цоколю, проходила изразцовая панель, выше располагался узор из стука, покрывавший стены до потолка. Используемые различные материалы несли одни и те же декоративные идеи, выполняли тот же самый рисунок в духе помпезного азиатостандарта. Эти безумно дорогие материалы оживлялись раскраской и легкой позолотой. Глаза бы не видели.

Пурилис не поощрял страсть княгини к роскоши, но Озноба не поощряла разговоры на эту тему. Поэтому латинянин презирал убранство дворца молча. Вместо вычурного столика из эбонита он, например, предпочел бы простой каменный стол. Вместо портьер из абиссинского шелка – нормальные холщовые занавески (можно – расшитые фенечками), вместо огромной кровати с балдахоном… А что это за тусовщик разлегся на кровати? Эту красную кнопку вместо носа не спутать. Никак, давешний колдун? С беднягой обошлись вчера жестоко, и он имеет полное право отдохнуть, но вот…

– Брат, – стал Пурилис трясти Кощубея за плечо, – я вас хорошо понимаю, и даже целиком на вашей стороне, я тоже считаю, что не роскошь украшает монарха, а дела. И я вместо этого персидского ковра постелил бы сушеный душистый чебрец. Но у княгини иные взгляды, и она не одобрит, что ваша коза на ковре сделала кучу. (Проистекающий изо рта спящего конкретный запах навеял латинянину мысль о нарушенном кислотно-щелочном балансе, а далее, по ассоциации, – мультфильм «Ежик в тумане».)

Наверное, колдуну стало стыдно, и потому он никак не отреагировал.

Латинянин всегда знал, что убеждением можно добиться гораздо большего, чем силой. Он перекинул гитару со спины вперед и, закрепляя успех, запел в нос:

Мою любовь нельзя продать,

Но что нам не нужно – это любовь!

Хочешь не узнать тайну?

Вот она: я хочу испортить вечер

Вечер легкого дня…

Обычно каждая песня Пурилиса начиналась приблизительно так. Далее он принимался что-нибудь изобличать, а заканчивал чем-то вроде: «Мы не все – люди, мы все – уже не дети. Возьмемся за руки. Миром движет любовь…» И так – пока не остановят прямым в челюсть или поленом по темячку.

Но на этот раз ему стала подпевать козочка:

– Бе! Бе! Бе!.. – очевидно, она хотела объяснить, что сокрытая в музыке вселенская тоска не чужда и ее сердечному сосуду чувств.

Колдун рывком сел на кровати и тупо уставился на исполнителей. Лицо, если это можно так назвать, покрылось мертвой зыбью.

– Брат, я тоже считаю, что не роскошь украшает монарха, – тут же прервал бряцанье на гитаре латинянин и придвинулся ближе.

Колдун подумал над мудростью услышанного изречения и ничего не смог возразить по существу.

– Я не сторонник вычурного столика из эбонита, – радостно поделился латинянин, шаркнув босой ногой. Кажется, он нашел родственную душу.

– Бе-бе, – сказала козочка, тоже явно претендуя на дружеское участие.

Маг посмотрел по очереди на столик, козу-дерезу и босого латинянина, присмотрелся – точно босой (каков подлец), зажмурился, перекрестился и снова посмотрел. Кощубей вел себя так, словно ему на экзамене по сценическому мастерству попался билет "Образ лишнего полупроводника в электрической цепи утюга «Браун».

– Миром правит любовь, – привел свой главный аргумент латинянин, застенчиво теребя заплату на джинсах. Так трудно, но приятно найти настоящего товарища.

– Ну, я вчера и нажрался, – поделился в свою очередь Кощубей. – Всякая бредятина мерещится.

– Брат, твоя коза…

– Это не моя коза. Пошли вы нафиг! – отрезал колдун, двинул певца кулаком в глаз, снова рухнул в кровать. И тут же, что интересно, захрапел.

Загадочная блудная душа.

Коза печально посмотрела на певца. Певец вздохнул, осторожно щупая набирающий сок синяк, желтый, как карта Китая. Если бы не убеждения, он бы показал этому хаму. Но животному нужен хозяин. Латинянин гордился тем, что умеет быстро принимать решения, он снял с шеи огромный крест на тесемке, из тесемки сообразил поводок и захомутал козочку.

Животное по-своему скотскому характеру стало упираться, но это для ее же блага! Пурилис осторожно выглянул за дверь. Никого. Вытер о штанину руку, липкую от страха, как не мытые месяц волосы. На цыпочках он потащил животное коридором. Чтобы зверь не издавал лишних звуков, на морду натянул хайрастку. Кто не знает – это кастрированный головной убор.

В одном месте пришлось переждать за колонной, пока пройдет совершающая утренний обход стража. Начальник караула за что-то распекал подчиненных, гремя фряжскими латами, как домохозяйка кастрюлями:

– Идиоты, он же еле на ногах держался! Если бы я не проверял южный пост, одной левой справился бы!..

В другом месте из-за стены журчали женские причитания:

– Ты снова шлялся всю ночь! Я, дура, тебя до утра прождала! Да превратит Бус Белояр[11] выпитое тобой за ночь в ведро помоев с размокшими окурками!.. Говорила мне мама: «Не выходи замуж за дегустатора!».

– Опять мыши цельный бидон молока вылакали! – слышалось с кухни.

Дворец просыпался. Пройти в темное мрачное дворцовое подземелье, да еще с упирающейся козочкой на поводке, было делом архисложным. Но есть бог на свете. Пронесло. Наконец латинянин и животное оказались в самом заброшенном уголке подземелья.

Настенные надписи были традиционны, они содержали сакральные непонятные для простых смертных изречения типа:«саперные грибы», «унитазный позор», «город стоматологов» и цитаты из аналов правящих династий типа: «Он был женат двадцать лет и при слове „шейпинг“ тянулся к пистолету», или «дюжина поцелуев ниже спины революции». Строители умело использовали особенности гранита, материала твердого, малоподатливого, тяготеющего к широким плоскостям и резко подчеркнутым граням. Сейчас тон помещения казался слегка желтоватым, но сквозь «загар» веков проступал серебристый цвет камня. С потолка мерно капала вода. Под ногами шуршали прелые лохмотья бересты, использованные неведомыми гостями вместо газет.

– Чья козлица? – спросил тогда Пурилис. Он спросил столь тихим шепотом, что даже эхо не откликнулось. – Последний раз спрашиваю: чья коза? – не повышая голоса, упорствовал просвещенный латинянин.

Тишина.

В третий раз открыл рот Пурилис:

– Ну, как знаете. Каждого персонально опрашивать не собираюсь – и со спокойной совестью повел находку на базар. Животное не виновато. Его следует отдать в хорошие руки. Лицо латинянина заняла улыбка шириной в диссертацию психоаналитика.

* * *

Пурилис был очень доволен собой. Он стоял с товаром на базаре – так сказать, дебют, и его принимали всерьез. Вокруг звучали любопытные речи, например:

– Сначала я ее поставил на учет, а затем открыл капот и сделал техосмотр.

Пурилис, благодаря воображению поэта, живо представил обозначенную цену и покраснел.

Ах, что за прелесть – праславянские базары. Справа вежливые кидалы предлагают поменять сто баков на рубли по хорошему курсу, сзади какой-то самаритянин, налиставшийся журналов мод, метит облегчить так называемый на жаргоне «чужой» задний карман. Слева колоритная торговка лотерейными билетами предлагает посторожить вещи, пока вы будете преследовать самаритянина. Впереди вас ждет крупный выигрыш, если соблаговолите, дав в залог энную сумму, указать, под каким наперстком находится шарик. Шум, брань, мычание, блеяние, рев – все сливается в один нестройный говор. Мешки, сено, цыгане, горшки, бабы, пряники, шапки – все ярко, пестро, нестройно, мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосые речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа, ни один крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех сторон. Говорят, здесь даже встречаются люди, получающие кайф от уплаты налогов.

Неожиданно латинянин «услышал» чей-то взгляд. Рядом с Пурилисом остановились двое в косоворотках и, не обращаясь к нему, громко заговорили:

– Сейчас с оформлением большие проблемы. Если транспортное средство не растаможено, потом приходится еще втрое больше заплатить. – Один был лысый, как покрышка.

– Это если по черному, или без отчуждения. А зачем мне транспортное средство без отчуждения? – Другой был лохмат, аки веник.

– Да, без отчуждения никак. Вот, смотри, мужик козу продает. Небось не растаможенную.

– Эй, мужик, у тебя коза растаможена?

Пурилис не нашелся, что ответить. Его патрон – зоряная птица Алконст – отлучилась на перекур.

Двое в косоворотках принялись в лупы изучать животное. Один заглянул под хвост и огорченно присвистнул. Другой взглянул на зубы и печально зацокал языком.

– Реэкспорт. Лохматка. Не растаможена. – В один голос обреченно констатировали двое. – Хочешь десять серебрянников?

Пурилис наморщил лоб на всякий случай. Если его собеседники не поверят, что он все понял правильно, то хотя бы решат, будто в принципе он не глупый парень.

– Ну, раз без отчуждения, я согласен. Она должна попасть в хорошие руки.

Двое переглянулись с таким видом, словно у них отключили горячую воду. Их улыбки стали похожи на январские графики продаж в компаниях, специализирующихся на кондиционерах. Мы вкалываем, а он брезгует торговаться. Надо было еще меньше предлагать. Но делать нечего. Пурилису были выплачены деньги, животное обрело новых хозяев. (А через полчаса козу втюхали странному человеку в черном.

– Даете гарантию, что она не в угоне? – сурово спросил черный.

– Да, гарантия – три года, – ответили двое хором.)

А к Пурилису подошел цыган и заворковал:

– Эй, молодой-дорогой, выручай. Гаишники наш табор задержали за превышение скорости, взятку требуют, а у меня только один золотой, и никто разменять не может. Выручай, дорогой-молодой, разменяй хоть как-нибудь, хоть двадцать серебрянников, хоть пятнадцать, а то целый золотой гаишникам достанется. – Цыган был косоват, малозуб и сед. В правом ухе – золотая серьга, изображающая священного павиана на охоте за блохами. Движенья цигана на подходе к латинянину були невероятно плавными и не торопливыми из прогноза, что в противоположную сторону смуглому придется уматывать рывками и в бешенном темпе.

– У меня только десять, – молодой-дорогой виновато развел руками.

Цыган удрученно кивнул (серьга качнулась, павиан поймал блоху) и подмигнул:

– Давай десять, лишь бы не гаишникам.

– Лишь бы не гаишникам, – кивнул Пурилис, получая золотой.

– Бормочилис? Ты что тут делаешь? Что у тебя с глазом? – спросил вдруг товарищ с кипой газет «Вещий комсомолец».

– Я не Бормочилис. Я – Пурилис. Я струны для гитары новые покупаю, – сказал придворный и тут же сам себе поклялся больше никогда в жизни не врать. В гражданине он узнал редкатора-корреспондента-продавца «Вещего комсомольца» Баян-Корытыча. Так сказать, четвертую власть Мутотеньска-Берендейского.

Баян-Корытыч выглядел не очень, и даже пятна типографской краски его не красили. Четвертая власть страдала болезненным и учащенным мочеиспусканием. В моче часто обнаруживала гнойные нити в виде запятой. При ректальном пальцевом исследовании врачи констатировали, что предстательная железа несколько увеличена, плотная, слегка болезненная при нажатии. У Баян-Корытыча был простатит, но он никому об этом не рассказывал.

– Это не важно, Дурочилис, что ты не Бормочилис, – сказал веско редактор-корреспондент. – Купи газету.

– У тебя будет сдача с золотого? – Продавец козы полез в карман за вырученными деньгами.

Баян-Корытыч тут же потерял к латинянину интерес и заорал на всю толпу:

– Покупайте «Вещий комсомолец»! Ужасные новости! Один грамм никотина убивает лошадь, человек – более живучь, ему для успешной смерти требуется девять грамм свинца! Покупайте «Вещий комсомолец»! Ужасные новости! Ознобушка отреклась от трона! Слава новому князю Хочубею! Да не проголосует против этого Перун на собрании учредителей.

– Не Хочубей, а Кощубей, – поправил Пурилис, достав монету. – И не новый князь, а так, разок в царской кровати переночевал.

– Это не важно, МуПурилис, – начал Баян-Корытыч и вдруг осекся. Сперва он обрадовался, что есть сенсация на завтра: бывший припевала бывшей княгини промышляет фальшивомонетничеством. Но следующая мысль оказалась не столь радостной. – Говоришь, не отреклась? Мать честная, по судам баба проклятая затаскает, требуя опровержения! Стоп! Идея! Говоришь, просто разок переночевал? А ну веди меня к этому любителю. – Имя газетчика можно было перевести как «рожденный 4-го июля». Он свято верил, что, дабы возвысить, боги порой пользуются недостатками избранного. Так, например, иные беспокойные люди были возвышены богами только потому, что небожители старались любой ценой отделаться от зануд. Более других от этих воззрений Баяна-Корытыча страдала жена, ибо каждый день обязана была выслушивать вариации на тему.

* * *

– Только тише, он спит, – попытался загородить дверь собой латинянин, но ловкий и нетерпеливый, как мочевой пузырь, Баян-Корытыч легко отстранил доброхота и толчком ноги распахнул дверь.

– Подъем! Подъем! – захлопал он в ладоши, меряя ковер ногами. – На зарядку становись!

Колдун очумело оторвал голову от подушки.

– Ой, как болит голова… – начал он, с трудом разжимая левый глаз. – А, это вы? Вы мне уже мерещились… Только ты был козлом… А у тебя что с глазом?

– Ты, брат, когда проспишься, зла не помнишь, – отвел глаза Пурилис.

– Уважаемый Тычлыбей, спешу заверить, я вам не мерещусь, – обратился редактор-корректор к кое-как усевшемуся на кровати магу. – Для начала у меня к вам большая просьба: прочитайте передовую статью в моей газете. Дажьбог с вами.

– Сгинь. – Колдун сделал руками движение, будто отгоняет мух, но тут же схватился за голову. – Ой, ой, ой. Не надо было мешать водку с вермутом.

Бодун наезжал. Волна абсистентного рэкета захлестнула череп по самую крышу, и крыша медленно поплыла, болезненно покачиваясь туда-сюда. Стайкой рыбешек на мякиш налетели вертлявые разномастные психсиндромы от «Атас, явка провалена, на хвосте филер» до «Гражданин, вешайтесь где хотите, но знайте, что до следующего первого телеграфного сука мне не дошкандыбать».

– Уверяю вас, я не потомок белой горячки, – можете потрогать меня. Ну же! – и ответсек-метранпаж выхватил из стопки и протянул вместо себя газетный листок. Колдун потянулся за газетой, но следующий приступ головной боли вернул руки на место. Глаза умоляюще обратились к латинянину: мол, спаси, браток, не дай погибнуть от пытки садистской.

Латинянин понял, что нужен, он просто обожал быть востребованным. С ловкостью прапорщика, крадущего тушенку, Пурилис перебросил гитару вперед и запел:

А ты опять сегодня к нам пришел,

А мы не ждали, не надеялись, не верили,

Что замолчат опять колокола. Колокола!..

У колдуна сделалось лицо, словно ему предложили сходить на субботник, или нет, словно его пыткой вынудили проглотить солитера. Баян-Корытыч же воззрился на придворного словно только теперь заметил.

– Отставить, – коротко рявкнул первопечатник и еще настойчивее протянул газету. Из благодарности за избавление Кощубей взял листок.

– Читайте вслух, – скомандовал настойчивый, как палец в носу, обозреватель-линотипист. – Да превратит Леда Правдовна ваше горло в клаксон истины.

– "Прошедшей ночью известный в определенных кругах бармен питейного заведения «Кранты» господин Шкалик покончил собой, подавившись куском собственного локтя. Оставленная предсмертная записка свидетельствует о крайнем разочаровании в жизни господина Шкалика после встречи с неким господином с «улыбкой до ушей»… Ну и что? – тяжко зевнул Кощубей.

Прочитанное не зацепило, поскольку внутри Кощубеевского организма происходили более интересные процессы. Слюнные железы пошли в отказ. С вероломного потакательства Чернобога в висках забарабанили позывные армянского радио, и скрипучий, как тормоза КрАЗа, голос на душераздирающем акценте подсказал от Советского Информбюро, что во рту поселился ежик, спешно – ох уж эта молодежь – женился на ужихе, и они наплодили моток колючей проволоки с медным привкусом, способный трижды опоясать земной шар.

– Да не здесь. Ты здесь читай, – ткнул вымаранным в типографской краске пальцем Баян-Корытыч в нужное место.

– «Как стало известно нашему специальному корреспонденту от одного высокопоставленного чиновника из дворца, – покорно стал читать сонный маг, – этой ночью наша любимая княгиня Озноба Козан-Остра подала в отставку. Своим преемником наша любимая владычица назначила африканского колдуна Шубобрея…» Знавал я одного Шубобрея, – зевнул колдун, скребя себя свободной рукой подмышкой, – он ловил бродячих кошек и продавал в лаборатории, только он был не колдун, и не из Африки, а с Брайтона. Еще у него было прободение… – может на кухне, а может, на конюшне кто-то сделал неверный шаг, произошло сотрясение полов… И похмельная боль резиновым мячиком запрыгала, заюлила в котелке Кощубея. Представьте себе, даже захотелось громко заплакать, словно «наша Таня».

– Здесь в фамилию вкралась опечатка, уважаемый мистер Кущерей, не стоит, право, обращать внимание.

– Я не Кущерей! Я – … – и вдруг до Кощубея дошло, и он дернулся вскочить, и куда-то бежать, и что-то предпринимать. Добрая африканская душа.

– Сидеть! – скомандовал ждавший начеку фельетонист-репортер.

– Раз вы не козел… Подождите, выходит я вчера… Черт побери, как трещит голова. Меня вчера княгиня назначила своим преемником? За какие-то особые заслуги. Как сватался – помню, а дальше… Наверное, я себя показал в шутках и кровати. Недаром я – секс-символ. Вот, помню, двадцать лет назад в Мемфисе… Ой! – последние слова отозвались острейшей болью пониже спины. Провалы в памяти на условные рефлексы не распространяются.

– Ничего-ничего, я вам помогу вспомнить, – прервал невнятное бормотание колдуна газетчик, бережно опустил на ближайший стул пачку газет и пошел вдоль помещения, что-то высматривая. – Может, здесь? – Баян-Корытыч рывком раздвинул портьеры из абиссинского шелка. – Никого. Странно. А может здесь? – Корытыч опустился на правое колено и заглянул под кровать. – Никого. Где же моя черноглазая, где? – забарабанил Баян пальцами по спинке кровати. – А! Ну конечно! Как же я сразу не догадался! – редактор твердым шагом подступил к платяному шкафу и требовательно постучал костяшками пальцев в дверцу. – Мистер Копчик, откройте, я знаю, что вы здесь прячетесь.

Дверца открывалась нехотя и медленно. И спустя каких-нибудь три минуты из шкафа выбрался измятый, опутанный бюстгальтерами и чулками престарелый верховный жрец Копчик Одоленьский. Нельзя сказать, что приключившаяся сцена не напоминала популярную в среде разночинцев картину «Не ждали», но все-таки в происходящем было больше от «Тайной вечери» кисти незабвенного, ну, сами знаете, кого.

– А я слышу, голоса знакомые, – маэстро Одоленьский поклонился Баян-Корытычу и Пурилису, подумал, и Кощубею.

– Но почему? – удивился латинянин, в своей наивности трогательный, как кнопка вызова лифта.

– А разве у молодого человека нет своего хобби? – кротко улыбнулся волхв-жрец. Может быть, уже и сообщалось, но не помешает повторить, мол, Копчик любил, когда ему исповедуются. И в процессе постепенно, но всегда, само собой получалось, что исповедуемый сначала каялся, а затем хвастался.

– Мистер Одоленьский, – приветствуя, щелкнул каблуками редактор. – Вы бы не могли в двух словах описать нам, что здесь происходило ночью?

– О! – вздохнул сладко жрец, закатил глаза, пустил струйку слюны и принялся бессознательно теребить застежку свисающего с плеча, как аксельбант, бандажного пояса. – Здесь было гнусно, очень гнусно!

– А потом?

– Совсем омерзительно, – мечтательно произнес Копчик, разглаживая складки на засаленной рясе покроя «акстись». – У меня аж в глазах сосуды полопались. Кстати, вы не подскажете хорошего окулиста?

– Ну а потом? – нетерпеливо прищелкнул пальцами корреспондент.

– Потом?.. Голубчик, вы же знаете, у меня склероз. Я даже путаю, кто у нас, исконных славян, Подага – бог восточного ветра, сын Стрибога, свирепый бог северного ветра, бурь и непогоды, или бог брака. Только не разглашайте.

Действительно, у верховного жреца отмечались преходящие нарушения зрения, парезы, расстройства координации. Обнаруживались нистагм, скандированная речь, интенционное дрожание (триада Шарко), симптом Бабинского, отсутствие брюшных рефлексов.

– Мосье Одоленьский, от этого может зависеть ваша карьера, – нетерпеливо забарабанил пальцами газетчик.

Словно ища поддержку у других, Копчик посмотрел вокруг, встретился с пришибленным взглядом колдуна и не встретился с добрым взглядом Пурилиса. Тот разглядывал себя в зеркало. Происходящее несколько удалилось от юношеского внимания. Ведь никто из присутствующих не говорил о любви и не собирался слушать песни о ней. Жалкими казались парню окружающие. Они погрязли в мелком выяснении подробностей, не замечая за разбежавшейся отарой деталей пастуха истины. И самое подлое с их стороны: они не советовались с Пурилисом, не спрашивали его мнения. Что, слишком умные?

Конец ознакомительного фрагмента.