Жарким кровавым летом. Часть 1. ВЛАЖНАЯ ЖАРА (Стивен Хантер)

Глава 01

Отец Эрла был настоящим щеголем.

Каждое утро он тщательно брился прекрасно направленной бритвой, застегивал пуговицы чистейшей, накрахмаленной до хруста белой сорочки и завязывал черный галстук-бабочку. После этого он накидывал на плечи подтяжки и надевал черный пиджак (у него было семь воскресных костюмов, и каждый день своей сознательной жизни он, невзирая на погоду, натягивал на себя один из этих тяжелых костюмов плотной шерсти, выписанных по каталогу «Сирс и Ребук»), клал в карман коротенькую дубинку, налитую свинцом, прицеплял кобуру с «кольтом-миротворцем» и значок, засовывал под манжет левой руки «оружие Иисуса», надевал на голову широкополый черный стетсон и отправлялся выполнять свои обязанности шерифа округа Полк штата Арканзас.

Но сейчас Эрл вспомнил именно о галстуке. Его отец гордился своими галстуками и мастерски завязывал их: узлы его бабочек всегда были квадратными, петли банта – идеально симметричными, а концы – совершенно одинаковой длины. «Нужно всегда выглядеть наилучшим образом, – не раз и не два говорил он сыну с той строгостью, которая характеризовала его отношение к жизни. – Старайся всегда выглядеть лучше всех и делать все лучше всех. Никогда не отступай. Никогда не пускай все на самотек. Живи, как велит Библия. Этого хочет Бог. Это все, что от тебя требуется».

Поэтому одной из тех бесполезных вещей, в которых Эрл так прекрасно разбирался, – например, как прочистить забитый вулканической пылью «Браунинг» А-3 почти на глазах у наседающих японцев, – было умение правильно повязать галстук-бабочку.

Бабочка, которую он сейчас видел перед собой на шее щеголеватого низкорослого человека в двубортном кремовом костюме, была завязана идеально. Нельзя было не понять с первого взгляда, что ее завязывали человек, любящий хорошо одеваться, знающий толк в одежде и получающий удовольствие от ношения своей одежды. Костюм сидел на нем превосходно, так что между воротником и розовой шеей, равно как и между накрахмаленной белой сорочкой и лацканами кремового костюма не было ни малейшего зазора. Это был энергичный дружелюбный коротышка с маленькими розовыми ручками и свойскими манерами, знакомыми Эрлу с детства: так держат себя фермеры, парикмахеры, аптекари или менеджеры продовольственных магазинов – дружественно, но сдержанно, открыто от сих до сих и ни на шаг дальше.

– Знаете, – сказал Гарри Трумэн[1] Эрлу, который смотрел вовсе не в излучавшие силу глаза этого человека, прятавшиеся за очками без оправы, а на безупречно завязанный узел бабочки, две идеально соразмерные петли по обе стороны от него и один не образующий петли конец плотной шелковой ленты бордового цвета, испещренной мелкими синими точками, – я говорил это уже много раз и готов повторять снова и снова. Я согласился бы променять свой высокий пост на ту почетную награду, которую вручаю вам. Вы, парни, заставили нас гордиться тем, что сделали. Вы были лучшими из лучших, и, ей-богу, вы и впредь никогда нас не подведете. Страна будет в долгу перед вами, доколе она существует.

Эрлу не дали заранее никакого совета по поводу того, что отвечать на эти слова, а сам он не смог придумать ничего вразумительного. Умение вести светские разговоры не входило в число его сильных сторон. Вдобавок ко всему он был изрядно навеселе после доброй трети пинты бурбона «Бун каунти», уже успевшего разойтись по всем закоулкам его организма, отчего Эрл несколько смазанно воспринимал события, в центре которых оказался. Он успешно справился с легким пошатыванием, причиной которого было виски, сглотнул слюну и постарался напрячь волю, чтобы еще некоторое время оставаться прямым, как шомпол, и сохранять внимание. Никто не заметит, как его развезло, если он будет держать рот закрытым и не выдыхать пары виски. Голова у него болела. Раны болели. И еще у него было дурацкое предчувствие, что он вот-вот расплывется в улыбке.

– Да, сэр, первый сержант Свэггер, – продолжал между тем президент, – вы один из лучших людей, которых когда-либо рождала эта страна.

Президент на мгновение зажмурил глаза, словно смаргивая самую настоящую слезу. После этого он взял из коробочки, которую держал неподвижно стоявший чуть в стороне подполковник, золотую звезду и шагнул вперед, одновременно разворачивая ленту. Поскольку президент был мелковат по сравнению с Эрлом, рост которого превышал шесть футов, ему пришлось чуть ли не встать на цыпочки, чтобы надеть на бычью шею Эрла голубую ленту.

Медаль Почета[2], висевшая на ленте на густо-синем парадном кителе морского пехотинца, оказалась рядом с орденами и медалями, полностью закрывавшими левую сторону груди Эрла: пять «Боевых Звезд», «Военно-морской Крест», знаки об упоминании воинской части в приказах Верховного главнокомандующего и медаль «За отличную службу». На каждом рукаве ниже локтя красовались по три нашивки, говорившие о сроке его службы. Ярко сверкнула фотовспышка; от ее неожиданного блеска Эрл даже чуть-чуть растерялся, и почему-то в его памяти мелькнуло воспоминание о трассирующих пулях азиатов, которые оставляли в полете бело-голубой след, в отличие от американских трассирующих пуль, оставлявших красный след.

Потом инициатива перешла к капитану морской пехоты, который прибавил церемонии торжественности, зачитав выдержку из постановления Конгресса: «За несравненную отвагу, далеко выходящую за пределы требований служебного долга, первый сержант Эрл Ли Свэггер, рота А первого батальона двадцать восьмого полка пятой дивизии морской пехоты, награждается медалью Почета за боевые действия на острове Иводзима, Д плюс три, на Чарли-дог-ридж 22 февраля 1945 года».

За спиной президента стояли Смит по прозвищу Воющий Безумец и Гарри Шмидт, два генерала морской пехоты, которые руководили сражениями на Иво; затем министр ВМС Джеймс Форрестол и рядом с ним – его, Эрла, собственная жена Джун, очаровательная, хотя и немного бледная, в цветастом платье, как всегда красивая, но явно слегка расстроенная всем происходящим. И дело было вовсе не в том, что ее окружали такие великие люди, – нет, она боялась того, что все время видела в сердце своего мужа.

Президент схватил Эрла за руку и легонько потряс, и непосредственно за этим действием в Картографическом кабинете (так назывался этот зал, хотя тут не было видно никаких карт, а лишь множество предметов старинной мебели, как и в доме его отца) раздались вежливые, не слишком энергичные аплодисменты. Эти аплодисменты, эхом отразившись от стен и картин, заполнили все помещение, похожее на музей. Дело происходило 30 июля 1946-го. Война закончилась около года назад. Эрл больше не был морским пехотинцем. Его колено почти не работало, а левое запястье все время болело – оба сустава были сильно повреждены вражескими пулями. В его теле все еще сидело около тридцати кусков металла. На его заднице имелся огромный шрам, похожий на трещину в штукатурке, – память о пребывании на Гуадалканале. Другой большой шрам красовался на груди, чуть повыше левого соска, – его он заработал во время высадки на Тараве, когда нужно было под непрерывным шквальным огнем японцев преодолеть широкую полосу прибоя. Последнее время Эрл работал бригадиром на лесопилке неподалеку от Форт-Смита. Рано или поздно ему предстояло лишиться кисти, а то и всей руки. Так случалось со всеми.

– Так каким вы видите свое будущее, первый сержант? – спросил президент. – Надеюсь, намереваетесь остаться в корпусе морской пехоты?

– Нет, сэр. Слишком много ранений. Левая рука почти не работает.

– Проклятье, до чего же неприятно расставаться с таким замечательным человеком, как вы. Но как бы там ни было, для вас открыты любые пути. Эта страна теперь быстро воспрянет, вот увидите. Как говорится, все еще впереди, а Бог не выдаст. Теперь мы входим в пору нашего величия, и я знаю, что вам найдется достойное место. Вы достаточно навоевались.

– Да, сэр, – ответил Эрл.

Вежливость не позволяла ему возражать человеку, которым он безмерно восхищался, человеку, спалившему дотла японские города Хиросиму и Нагасаки и спасшему тем самым жизни сотен тысяч американских парней.

И все же он не был согласен с президентом. Он не мог вернуться к учебе, используя право, данное ему так называемым Законом о военнослужащих. Не мог, и все тут. Он не мог заниматься работой, связанной с продажей или необходимостью убеждать кого-либо в чем-либо. Он не мог обучать, потому что молодежь была так глупа, а у него не осталось никакого терпения, совершенно никакого. Он не мог работать на человека, который не побывал на войне. Он не мог стать полицейским, потому что полицейские были похожи на его отца: задиры с дубинками, только и знающие, что орать. Мир, столь заманчивый и добрый для такого множества народа, похоже, не позаботился оставить какое-нибудь место лично для него.

– Между прочим, – сказал президент, понизив голос и подавшись вперед, – этот бурбон, который вы пили, на мой вкус, пахнет просто замечательно. Я не собираюсь укорять вас. Слишком много идиотов вокруг, чтобы можно было прожить день, не сделав глоток-другой. Должен вам признаться, что это всемирная столица идиотов. Если бы я только мог, если бы я не был должен заседать со всякими комитетами и тому подобным, я сказал бы вам: пойдемте ко мне в кабинет, прихватите с собой вашу пинту и давайте посидим за бутылочкой!

Он еще раз пожал Эрлу руку и устремил на него голубые глаза, исполненные такой силы и проницательности, что казалось, они способны видеть сквозь закрытые двери. Но в следующий момент между ними волшебным образом очутилось сразу несколько человек, и президент уже шагал в одну сторону, а Эрл – в другую. Эрл даже не видел, кто направлял его движение сквозь собравшуюся в зале толпу, однако вскоре он оказался перед двумя генералами, двумя людьми, чьи лица и взгляды были настолько тверды, что их с трудом можно было отнести к роду человеческому.

– Свэггер, мы гордимся вами, – сказал один из них.

– Первый сержант, вы были чертовски хорошим морским пехотинцем, – заявил другой. – Вы были трижды чертовски хорошим морским пехотинцем, и если бы я только мог, то сейчас же переписал бы ваши бумаги и оставил бы вас здесь. Здесь вам самое место. Здесь ваш дом.

Это был Смит, которого очень часто называли мясником или мясорубкой, но который тем не менее сумел разрушить Японскую империю, завалив ее телами морских пехотинцев, потому что другого способа просто не было.

– Спасибо, сэр, – ответил Эрл. – Дело-то в чем: это же мне за всех тех парней, которые не смогли вернуться.

– Носите ее гордо, первый сержант, – скомандовал старик Шмидт. – Ради них.

Затем Эрла снова волшебным образом отнесло прочь, и вскоре он, наподобие пакета, дошедшего до конца ленты конвейера, оказался просто выброшенным в небытие. Оглянувшись, он увидел, что Джун стоит одна-одинешенька.

Она была ослепительно хороша, хотя и слегка напугана всей этой процедурой. Она училась на младшем курсе Юго-Восточного учительского колледжа штата Миссури в Кейп-Джирардо, а он был с ног до головы увешанным побрякушками мастер-сержантом морской пехоты, прибывшим в отпуск перед началом вторжения на внутренние японские острова. Она была красивой девушкой, а он – красивым мужчиной. Они встретились в Форт-Смите на танцах, устраиваемых Объединенной службой организации досуга войск, и поженились в конце той же недели. У них было четыре дня безумной любви, а потом он возвратился на войну, убил еще около сотни японцев, был дважды ранен, проводил на тот свет множество друзей и знакомых и вернулся домой.

– Как дела? – спросил он.

– О, все прекрасно, – ответила она. – Я вовсе не хочу, чтобы кто-то обращал на меня внимание. Это день героя, а не жены героя.

– Я же говорил тебе, Джуни, никакой я не герой. Я просто везучий сукин сын, которому посчастливилось не угодить под снаряд, убивший десяток других парней. Сегодня мне дают медаль за везение, только и всего.

– Эрл, ведь ты же герой. Ты должен этим гордиться.

– Знаешь, что я тебе скажу? Все эти люди, они ничегошеньки не понимают. Они не знают, как все это было. То, как они себе это представляют, и то, за что они дали мне эту штуку, не имеет никакого отношения к тому, что было.

– Ты только не расстраивайся снова.

Среди многих серьезных проблем, которые имелись у Эрла, одна заключалась в том, что у него и у остального мира были диаметрально противоположные взгляды на то, что считать правильным. Из-за этого у него то и дело случались неприятности. С войны вернулось не так уж много настоящих боевых солдат, а поскольку он был большим героем, каждый встречный стремился остановить его, чтобы сказать, что он великий человек, а потом изложить свое мнение по поводу войны.

Он вежливо выслушивал непрошеных собеседников, но каждый раз у него в груди мало-помалу начинал закипать гнев. В конце концов он терял контроль над собой, из-за чего произошло несколько весьма неприятных инцидентов.

– Нельзя же все время так сходить с ума, – сказала Джун.

– Да знаю я, знаю. Послушай-ка, похоже, что япошки все-таки выиграли войну, судя по тому, что со мной творится. Когда же вся эта пакость закончится?

Эрл привычно шагнул за спину Джун и, используя ее как прикрытие, сунул руку под китель чуть ниже поясного ремня, туда, где его отец носил дубинку, которой колотил по башке непослушных черномазых и дрянных белых парней, и где сам он носил флягу бурбона «Бун каунти», чтобы подавлять непослушные мысли.

Он легко извлек ее, отвинтил крышку и поднес горлышко к губам, проделав все это с тем стремительным изяществом, которое позволяло ему, почти не целясь, без промаха попадать с двухсот ярдов по бегущим живым мишеням из простого «гаранда», положенного рядовому первого класса.

Бурбон оглоушил его, словно упавшая на голову с крыши куча кирпичей. Эрл почувствовал прямо-таки физическое наслаждение произведенным эффектом: тем, как все расплылось у него перед глазами и как все, что терзало его душу, сделалось менее жестоким и более терпимым.

– Эрл, – сказала ему жена, – ты нарвешься на неприятности.

«Да кому какое дело?» – подумал он.

Рядом с ними вдруг возник совсем молоденький – даже без следа щетины на подбородке – капитан морской пехоты.

– Первый сержант, – негромко проговорил он, – примерно через пять минут автомобиль отвезет вас в отель. У вас будет пара часов, чтобы сложить веши и поесть. «Рок-Айленд» отходит с Юнион-стэйшн в двадцать ноль-ноль. Купе для вас забронировано, но вы должны быть в поезде к девятнадцати сорока пяти. Автомобиль за вами и вашим багажом подадут к девятнадцати ноль-ноль. Вас это устраивает?

– Да, сэр, – ответил Эрл этому серьезному ребенку.

Мальчишка поспешно направился дальше.

– Пожалуй, они могли бы приставить к тебе кого-нибудь из ветеранов, – заметила Джун. – Я имею в виду, после всего, что ты для них сделал.

– Все в порядке. Это же просто ребенок. Он не хотел меня обидеть.

Этот молодой человек напомнил ему о тех многих юнцах, которые служили под его началом да так и не вернулись домой, а если и вернулись, то настолько непохожими на себя, настолько изломанными и изуродованными, что для многих из них было бы лучше вовсе не возвращаться.

– Ты должен чувствовать себя счастливым, Эрл. Но я вижу, что ты ничего подобного не испытываешь.

– Со мной все в порядке, – ответил он, ощутив внезапную потребность ошарашить себя еще одним здоровенным глотком бурбона. – Просто мне нужно заглянуть в туалет. Как по-твоему, в таком роскошном месте найдется туалет?

– О, Эрл, конечно же. Никто не может жить без этого!

Около двери стоял слуга-неф. Эрл обратился к нему и был направлен в противоположный конец зала. Он нашел нужную дверь, захлопнул ее за собой и защелкнул задвижку.

Вообще-то туалет был ему совершенно не нужен, так что он расстегнул китель, извлек бутылку и сделал огромный глоток. Огонь опалил его нутро – казалось, можно было даже слышать грохот, с которым бурбон лился по пищеводу, и Эрл снова почувствовал сильный удар изнутри по голове. Он сделал еще глоток, и бутылка опустела. Проклятье!

Он взял полотенце, смочил его холодной водой и вытер лоб, отчего засевшая там боль ненадолго отступила, хотя и не ушла совсем. Когда он вешал полотенце, боль уже вернулась. Пустую флягу он положил в мусорную корзину.

Затем он засунул руку под полу и извлек свой автоматический пистолет сорок пятого калибра.

Это оружие было при нем на Иводзиме, а перед тем на Тараве, на Гуадалканале, на Сайпане, на Тиниане. Этим пистолетом ему тоже доводилось убивать, хотя своим «томми»[3] – несравненно больше. Однако оружие являлось неотъемлемой деталью его поясного ремня, и в значительной степени именно этой детали он был обязан тем, что оставался более или менее нормальным. Оружие для него было не носителем смерти, а, напротив, частью жизни. Без оружия человек оказывался беспомощным и беззащитным.

Этот пистолет, гладкий, с коричневыми пластмассовыми накладками на рукояти и небольшой выпуклой мушкой, был заряжен. Привычным движением Эрл взвел курок и услышал щелчок. Он посмотрел на себя в зеркало: герой, морской пехотинец с медалью на шее, с любовью к своей стране, с любящей женой, с неограниченными и восхитительными жизненными перспективами, которые открывает перед ним вторая половина 1940-х годов!

Он приложил дуло пистолета к виску и погладил указательным пальцем спусковой крючок. Так мало нужно, чтобы присоединиться к тем единственным людям, о которых он заботился и к кому мог испытывать любовь; большинство из них давно уже покоились под крестами на разных дерьмовых островах, о которых раньше никто никогда не слышал и о которых скоро начисто забудут.

– Эрл, – донесся из-за двери голос Джун. – Эрл, машина уже пришла. Поторопись, нам пора идти.

Эрл осторожно спустил курок пистолета, засунул его обратно за пояс, застегнулся, оправил китель, чтобы не было ни единой складочки, и открыл дверь.

Глава 02

Они вышли к автомобилю из западного портика Белого дома.

– Это ваша последняя официальная церемония в качестве морского пехотинца Соединенных Штатов, – сказал молодой капитан, похожий на хорошо воспитанного ребенка. – Вам есть чем гордиться. Ваши достижения огромны. Я отдаю вам честь, первый сержант. Не салютуйте мне в ответ.

– Сынок, не тревожься об этом, – ответил Эрл. – Если я хоть немного знаю жизнь, у тебя еще будет свой шанс.

Они подошли к машине, оливково-серому «форду», за рулем которого сидел рядовой первого класса в парадной форме морской пехоты.

Капитан открыл дверь перед Эрлом и Джун.

Внезапно Эрл ощутил, как на него нахлынуло новое мощное чувство. Когда он сел в автомобиль и дверь за ним захлопнулась, ему показалось, будто что-то ушло от него навсегда, а именно прошедшая часть его жизни. Начиналась новая жизнь, и куда она его заведет, он понятия не имел. Он не относился к числу людей, не знающих, что такое страх, – он испытывал почти непрерывный страх на протяжении трех лет, которые провел на Тихом океане, – но страх, который он чувствовал сейчас, был совсем другим. Это не был тот страх, который угрожал внезапно сломить тебя, вызвать у тебя панику и погубить и тебя самого, и твоих людей – такой страх порой подступал к сердцу во время интенсивного обстрела. Этот страх был куда глубже, он гнездился в костях или даже в душе. Это была боязнь тщетности всей жизни. Она подступала к нему исподволь и уже очень давно.

Он покачал головой. Атмосфера здесь была гнетущей, почти такой же, как на островах. Слева возвышался Белый дом, похожий на огромный свадебный торт; с трех других сторон раскинулись лужайки с редкими деревьями, листья на которых пожухли от жары. За воротами по Пенсильвания-авеню плыли черные флотилии автомобилей.

Эрл обеими руками обнял Джун. Он с силой прижал ее к себе и крепко поцеловал.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Я действительно тебя люблю. Ты – самое лучшее из всей той чертовщины, которая когда-либо случалась со мной.

Жена удивленно взглянула на него; помада у нее на губах размазалась.

– Я не могу ехать назад, – сказан он. – Просто не могу. Не сейчас. Я чувствую себя не слишком-то хорошо. Скажи этому парню. Увидимся в отеле вечером, перед отъездом на вокзал.

– Эрл, ты опять будешь пить.

– Да не волнуйся ты ни о чем! – воскликнул он с деланной жизнерадостностью. – Я обо всем позабочусь.

Если на ее лице и отразилась боль, он не стал задерживаться, чтобы заметить это. Он повернулся, опустил голову, снял медаль, скомкал ленточку и положил медаль в карман. Затем он вышел из машины, повернул налево и уже через несколько секунд смешался с толпой безымянных американцев, спешивших на исходе дня по раскаленным улицам Вашингтона.

«КРАСНЫЕ УБИЛИ 4 МОРСКИХ ПЕХОТИНЦЕВ В КИТАЕ!» – кричал заголовок в «Стар».

Никому до этого не было никакого дела.

«МНОГИЕ МИЛЛИОНЫ РАСХИЩЕНЫ ПРИ ВОЕННЫХ АФЕРАХ!» – орала «Таймс геральд».

Никто не обращал внимания.

«ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ЦЕННЫЕ БУМАГИ ОПУСТИЛИСЬ НА ДВА ПУНКТА», – паниковала «Дэйли ньюс».

«БЮРО РЕГУЛИРОВАНИЯ ЦЕН РАЗРЕШИЛО ПРИБАВИТЬ 11 %», – успокаивала «Пост».

Эрл протискивался через все это, мимо безымянных мужчин в мягких соломенных шляпах и коричневых костюмах и женщин в цветастых платьях, тоже прятавших головы под широкополыми шляпами. Каждый встречный казался ему невозможно пестрым. За годы, проведенные в Корпусе морской пехоты, он привык к тому, что мир в основном одноцветен: хаки разных оттенков, и все тут. Но Америка уже пробуждалась от затянувшегося периода военных ограничений: витрины внезапно заполнились товарами, снова можно было свободно покупать бензин, на лицах женщин стала мало-помалу появляться косметика, а мужчины носили с белыми сорочками веселые желтые галстуки, как будто желая сообщить о приходе весенней поры надежды.

Медали на груди темно-синего парадного кителя Эрла не привлекали никакого внимания; униформа успела намозолить всем глаза, да и медали мало что значили. Здесь вдоволь насмотрелись на героев. Многие из прохожих сами были героями. Он слился с их безликостью и безымянностью, стал очередным никем, шагающим по Коннектикуту, направляясь неведомо куда. Вскоре он оказался на открытом месте – на Фарагут-сквер с ее деревьями, скамейками и строгим адмиралом, глядящим на Белый дом. На прославленном флотоводце сидели голуби и гадили на его плечи и голову, а на скамейках сидели молодые мужчины и женщины, беседовавшие о любви и больших надеждах на завтрашний день.

Вдруг парк накрыл басовитый гул, и люди задрали головы, стали тыкать пальцами в небо.

– Смотрите, реактивные самолеты!

Высоко вверху с юго-запада на северо-восток летело звено чудесных самолетов; за каждым из четырех тянулся белым хвостом инверсионный след, обтекаемые серебряные фюзеляжи ослепительно сверкали в солнечных лучах.

Эрл понятия не имел, какого типа эти самолеты, но счел сам принцип окраски самолетов в серебристый цвет смехотворным. На Тихом океане япошки в секунду засекли бы такую блестящую птичку, а еще через секунду сбили бы ее.

Там самолеты раскрашивали зелеными и коричневыми пятнами или же светло-синим, под цвет морской волны, потому что там не хотели, чтобы враги заметили тебя раньше, чем ты увидишь их. Да и ничего чудесного в тех самолетах не было – обычные, изрядно потрепанные боевые машины, к тому же их всегда не хватало. Но эта четверка непонятных самолетов мчалась наверху, подобно стрелам, волокла за собой стену звука и тянула Америку к чему-то новому. Говорят, что скоро они будут летать быстрее звука.

– Могу поспорить на что хотите, вы сейчас жалеете, что этих птичек не было с вами в Берлине, – улыбнувшись, сказал ему какой-то лысый парень. – То-то они прижгли бы задницу Гитлеру, верно, сержант?

– Верно, – отозвался Эрл.

Он пошел дальше; отзвук грохота реактивных самолетов все еще отдавался в ушах. Вокруг него снова сомкнулись городские стены, и следующим экспонатом паноптикума гражданской жизни оказалось нечто выставленное в возникшей прямо перед ним витрине, возле которой собралась плотная толпа. Это было очень похоже на кино, только его показывали на круглом экране, вделанном в ящик чуть побольше хорошего радиоприемника. На серо-голубом фоне всячески выламывалась марионетка.

– Вы только посмотрите, сэр, – сказала негритянская женщина в большой старомодной шляпе с розами и вуалью. – Это называется телевидение. Радио с картинками.

– Разве это не чудо? – отозвался Эрл.

– Да, сэр, – согласилась негритянка. – Говорят, что такие будут у всех и мы сможем смотреть кинофильмы, не выходя из дома. Больше не нужно будет ходить в кино. Сиди дома и смотри картину. И спорт тоже будут показывать. Знаете, бейсбол и все прочее. Хотя, честно скажу, не понимаю, кому захочется смотреть игру «Сенаторов», сидя дома.

– Что ж, мэм, – сказал Эрл, – президент сам сказал мне, что теперь все будет лучше и лучше.

– Ну, может быть, и так. Жаль только, моего Билли не будет здесь, чтобы посмотреть на все это.

– Сочувствую вам, мэм. Война?

– Да, сэр. Где-то в Италии. Он вовсе не был героем вроде вас, не получил никаких медалей. Он был простым санитаром в госпитале. Но его все равно убили. Мне сказали, что это была мина, зарытая в землю.

– Мне очень жаль, мэм.

– Надеюсь, вы порядком уложили этих немцев.

– Нет, мэм, я воевал с японцами, и мне довелось убить нескольких.

– Это все равно, – горько проговорила женщина, выдавила кривую улыбку и ушла.

А смерть Билли на какой-то далекой неаполитанской дороге осталась с Эрлом. Билли сделался еще одной частью большого приключения, одним из сотен тысяч погибших. Ну и кому до этого хоть какое-то дело теперь, когда вокруг реактивные самолеты и телевидение? Все это ушло в прошлое.

«Выкинь это из головы», – сказал себе Эрл.

Он опять слишком расчувствовался. Ему нужно было выпить.

Он пошел дальше и вскоре увидел лестницу, уходящую вниз, в полутемный бар. Там было почти пусто, и Эрл пробрался в самый дальний угол и сел, с удовольствием вдыхая прохладный воздух.

Гремел музыкальный автомат.

Звучала веселая песня о поездке в Атчисон, Топику и Санта-Фе. Эта чертова баба пела так, словно готова была лопнуть от удовольствия. О поездке на поезде. Долгой веселой поездке на старинном поезде.

Все поезда, которые он помнил, везли его лишь на войну, а то и куда похуже. Пока что у него оставалось еще несколько часов, прежде чем он сядет в поезд и поедет… черт знает куда он поедет!

– Что будете пить, сержант? Выбирайте, чего вам хочется, и оно ваше. Одна выпивка за мой счет в честь Корпуса морской пехоты США. Там из моего сына сделали человека. Убили, но сделали мужчиной.

Это был бармен.

– Сочувствую вашей потере, – сказал Эрл, ощутив рядом с собой еще одного мертвеца.

– Не стоит. Единственным хорошим поступком за всю его жизнь был бой с япошками на Окинаве. Вы там были?

– Нет, туда не попал.

– Что ж, он был плохим сыном, но в его жизни был один хороший день, когда он не побежал от проклятых япошек. Морские пехотинцы научили его смелости. А мне так и не удалось. Боже, благослови морских пехотинцев. Так что будете пить?

– У вас есть «Бун каунти»?

– Первый раз слышу о таком.

– Наверно, это арканзасское пойло. Ладно, тогда попробую вон тот «Джим Бим». Воды совсем чуть-чуть. И немного льда.

– Чу-чу-ч-буги… – пропел бармен. Он быстро смешал и подал напиток. – Вот и ваш поезд, точно по расписанию.

Эрл сразу сделал большой глоток и почувствовал, что выпивка, как обычно, смяла его мысли и ощущения. Виски приглушило страхи и разогнало сомнения. Теперь он снова чувствовал себя равным всему остальному миру.

– Нет, он был совершенно никчемным, – продолжал бармен. – Сам не знаю, почему он вырос таким трусом. Уж как я его учил-учил, а он все равно только и знал, что удирать и прятаться. Как он смог там…

– Мистер, – сказал Эрл, – я очень ценю ваше угощение. Но если вы скажете еще хоть одно худое слово о морских пехотинцах, которые дрались и стояли насмерть на Окинаве, я перепрыгну через стойку и заставлю вас сожрать сначала все стаканы, потом стойку, а на закуску – табуретки.

Бармен, очень крупный мужчина, взглянул на Эрла, увидел в его глазах темную пелену готовности пойти на любое насилие и проглотил уже просившийся на язык ответ. Эрл тоже был крупным мужчиной, с кожей, выдубленной за годы тяжелой службы под тихоокеанским солнцем. Он был мрачен, под глазами темнели одутловатые мешки, появившиеся из-за непрерывных военных треволнений, но нельзя было не заметить его бычью шею и свойственный хорошим НКО[4] взгляд, который не только видит человека насквозь, но и может без усилия пригвоздить его к стене. Его черные как смоль волосы были коротко подстрижены, но торчали на черепе, словно зубцы колючей проволоки. На туго обтянутом парадным кителем поджаром теле, глядя на которое нельзя было даже предположить, что оно много раз пробито пулями и осколками, играли мускулы. На кулаках выделялись рельефные вены. И хотя его голос не перекрывал гул разговоров немногочисленных завсегдатаев и уж подавно не ревел, как динамик автомата, певшего про Санта-Фе, но в нем слышалось нечто такое, что внушало немалый страх. Когда он говорил таким тоном, никто не мог его ослушаться, и бармен тоже не посмел возразить. Он хорошо понимал, что, если этот посетитель выйдет из себя, могут произойти страшные вещи.

Так что бармен предпочел немного отстраниться.

– Смотрите-ка, вот вам двадцатка, – сказал Эрл, вынимая последнюю крупную банкноту. – Поставьте на стойку бутылку и отправляйтесь заниматься другими посетителями. Можете сколько угодно рассказывать им, каким плохим был ваш сын. А мне – не смейте.

Бутылка тут же появилась; бармен исчез.

Эрл занялся бутылкой, а бутылка воздействовала на Эрла. Когда количество жидкости убавилось на треть, Эрл почувствовал себя счастливым: он начисто забыл, кем, где и когда был и почему там оказался. Но, добравшись до половины бутылки, он снова все вспомнил.

«Чу-чу-ч-буги», – автомат завел новую песню, и ритмы ее были исполнены такой радости и надежды, что Эрл содрогнулся.

И снова поезда. О поездах он помнил только одно: они подвозили его к пароходам, а потом пароходы везли его через море.

Он помнил Гуадалканал, помнил то время, когда дело дошло до рукопашной, когда он и его зеленые мальчишки дрались с япошками на гребне горы, дрались ножами и саперными лопатками, прикладами винтовок и камнями. У них не было боеприпасов, потому что самолеты не прилетали уже несколько недель. Японцы сражались тогда как сумасшедшие: они кидались на приступ раз за разом, волна за волной, зная, что у морских пехотинцев плохо с боеприпасами, и не жалея отдавали свои жизни, чтобы враги истратили патроны, пока патроны действительно не иссякли. А потом наступило время рукопашной, побоища столь жестокого, что ты или погибал, или едва не терял рассудок при виде трупов людей, головы которых ты расколол, из чьих животов выпустил кишки, которых забил насмерть. И, глядя вокруг, ты видел соратников, тоже оказавшихся на грани душевного краха. Что ты этой ночью сделал во имя чего-то, именуемого твоей страной? Хорошо ли ты убивал? Дорого ли продал свою жизнь? А потом была Тарава. Наверно, худшее из всего пережитого. О, эта высадка была настоящим кошмаром. Идти было просто некуда. Пули шлепали по воде, как детишки в озере Арканзас, – повсюду. Трассирующие пули летели низко над водой, плетя над головами сети из нежно мерцающих светящихся лент. Было так глубоко, что ты не видел ни берега, ни своих кораблей, оставшихся за спиной. Ты промок, замерз и изнемог, ноги наливались свинцом и коченели, но остановиться значило умереть, и идти вперед тоже значило умереть. Ты пытался собрать своих людей вместе, заставлял их идти, не останавливаясь, поддерживал их дух. Но все, кто окружал тебя, мало-помалу исчезали, пока не стало казаться, что ты один на этой залитой водой планете, а японцы – вся эта нация – одержимы одной-единственной мыслью: убить тебя.

Эрл зажмурился на мгновение, чтобы прогнать дрожь, и влил в себя еще одну добрую дозу этого самого «Джим Бим». Прекрасное пойло! Потом он посмотрел на часы. Ему предстояла поездка в Атчисон, Топику и Санта-Фе, но куда он должен был ехать и зачем, он никак не мог вспомнить.

Иво, там он попал в бункер. Этого ему никогда не забыть.

Непрерывно убивая, он двигался по Чарли-дог. Его огнеметчики не смогли пробиться вместе с ним. Капитана зацепило пулей. Не было никакого укрытия, потому что в пепел невозможно было зарыться: он просто тут же обрушивался на тебя. Эрл вскочил в ячейку, строча из своего «томми». Пули вылетали и сразу же попадали в японцев. Они сбивали их с ног, вырывали огромные куски из тел. По лицу Эрла текла кровь, японская кровь. Но он шел дальше, от ячейки к ячейке, поливая свинцом ходы сообщений, пока наконец не пробился, убивая, к главному бункеру.

Бункер был заперт изнутри. И в довершение всего Эрл остался безоружным: его «томми», залитый кровью и забитый пеплом, отказался работать, и его пришлось бросить. Он явственно слышал, как с другой стороны бункера тарахтели японские пулеметы «намбу».

Эрл метнулся назад, в ячейку, которую только что очистил, перевернул труп японца и сорвал с его пояса три гранаты – японские штучки, которые нужно стукнуть обо что-нибудь твердое, прежде чем кидать. Он схватил их, подбежал к металлической двери бункера, со всей силы стукнул по ней фанатами и поспешно сунул их под дверь. Затем бегом вернулся в ячейку. Когда почти одновременно раздались три разрыва, он как раз вытаскивал из-под трупов японцев автоматы «намбу».

Дальнейшее было трудно вспомнить, но еще труднее – забыть. Он оказался в бункере. Надо отдать японцам должное: эти гады были настоящими солдатами. Они сражались до конца, заливали свинцом Чарли-дог, убивая все движущееся в их поле зрения. Они были готовы умереть ради того, чтобы убить, – таков был их кодекс. Эрл метался из отсека в отсек или, скорее, из каморки в каморку, поскольку внутри бункер очень походил на темное тесное гнездо насекомых и там сильно воняло: дерьмом, кровью, пищей, страхом, потом, сопревшими носками, гнилью, рисом. Он вскочил в первую каморку и принялся палить. Но он не знал, что «намбу» был заряжен трассирующими патронами.

Как только он открыл огонь, темноту, ставшую еще непрогляднее из-за густого дыма, прорезали бело-голубые полосы трасс; пули с визгом рикошетировали, раз за разом ударяясь в любую твердую поверхность и рисуя в дыму сумасшедшие зигзаги. Каждое нажатие на спусковой крючок порождало вспышку света, иссиня-серого, мерцающего, извергающего на японцев смертоносный поток их собственных пуль со смещенным центром тяжести – куда более яростный поток, чем даже он, Эрл, мог ожидать. Это выглядело так, будто он метал молнии.

Он мчался из каморки в каморку, приостанавливаясь только для того, чтобы менять магазины на раскаленной железке, которую держал в руках. Странное оружие: магазин крепился сверху, а не снизу, как это бывает у всех, кто хоть немного думает об удобстве использования. Эта штука нисколько не походила на привычный «браунинг»; такую глупую, дрянную вещь могли изобрести только те же парни, которые выдумывали самурайские мечи, и самолеты камикадзе, и атаки до последнего человека, волна за волной. Японская пушка даже казалась узкоглазой. Но, между прочим, работала безотказно.

В последнем закоулке бункера японцы поджидали его с жутким спокойствием затаившегося хищника. У них кончились боеприпасы. А ему на это было плевать. И им тоже. К тому, что произошло потом, и он, и они были готовы. Они бросились на него; один японец выхватил меч и попытался размахнуться, но в проходе высотой со сточную трубу, освещенном лишь огнем из дула автомата да трассами пуль, у него не было пространства для маневра. Эрл поливал их огнем, а они плясали жуткий танец, раздираемые на части своими собственными, японскими пулями калибра 6,5 мм. Когда они наконец попадали, он в очередной раз сменил магазин и снова расстрелял их всех потоком молний. А после этого выбросил маленький раскаленный автомат.

Эрл посмотрел на дело рук своих: это была настоящая резня. Все произошло слишком легко. Японцы не оглядывались себе за спину, их барабанные перепонки были оглушены артобстрелом и собственной стрельбой, их абсолютное чувство долга не позволяло им обращать внимание на что бы то ни было, кроме того, что творилось перед амбразурами. Он просто расстрелял их всех, иссек, искромсал потоком светящегося свинца. В дальнем углу раздался стон, и он подумал: кто-то все-таки жив. Но в следующее мгновение он услышал лязгающий звук, означавший, что граната приведена в действие, и ему удалось выскочить на поверхность, наверно, за одну десятую долю секунды до того, как эта граната взорвалась, прикончив градом осколков последних недобитых японцев.

Оказавшись снаружи, Эрл прислонился к стенке хода сообщения и стоял, жадно хватая ртом воздух. Его люди заняли Чарли-дог сразу же после того, как замолчали пулеметы бункера, но если они и обращались к нему, то он ничего не слышал: грохот от стрельбы в бункере оглушил его.

«Огня туда!» – выкрикнул он.

Одна из команд огнеметчиков направила внутрь бункера жерла своих орудий и вычистила подземелье пламенем с температурой две тысячи градусов; огонь внутри был настолько яростным, что всем пришлось отойти подальше от входа.

Капитан сказал, что, черт побери, он никогда не видел ничего подобного, вот только капитан этот был из какого-то места под названием Йель и поэтому он произнес своим странным, по-девчоночьи тонким голосом: «Едва ли мне когда-либо доводилось видеть более великолепный пример агрессивного поведения в полевых условиях». Или что-то наподобие этого.

Эрл и его бутылка исполнили еще один тур своего танца. Очередной удар вышиб мысли из его головы, но вскоре мысли вернулись снова.

Докучливее всего вели себя лица. Но они постепенно исчезали. В один тяжкий день в госпитале на Гуаме, куда Эрл угодил после неприятной раны, полученной на Иво, он сделал кое-какие подсчеты и обнаружил жестокую истину.

Он был сержантом во Второй дивизии морской пехоты, потом взводным сержантом в той же Второй дивизии, потом ротным ганнери-сержантом там же. Когда в сентябре 1944-го формировали новую Пятую дивизию морской пехоты, его включили в ее 28-й полк и повысили до первого сержанта роты «А». В обшей сложности под его командованием находилось 418 молодых морских пехотинцев, а сам он пребывал в прямом подчинении у трех лейтенантов, капитана и, наконец, у майора. Из всех этих людей 229 были убиты. Никто из остальных не обошелся без ранений; и он тоже относился к их числу: семь ран, из них три тяжелых. Из офицеров не уцелел никто. Из его друзей НКО, с которыми он служил с момента поступления 7 декабря 1941 года в отряд морской пехоты, стоявший в Панаме, выжил он один. Из той роты контрактников погибли все, включая офицеров, кроме него самого. Из его первого взвода второго полка морской пехоты, попавшего на Гуадалканал, он был одним из десятка уцелевших; из роты в 232 человека, высадившейся по горло в воде у берега Таравы, выжило тридцать три человека, и он в том числе; из роты в 216 человек, атаковавшей покрытый черным вулканическим песком пляж на Иво, осталось 111 человек, считая его, но он не имел никакого понятия о том, сколько из них получило тяжелые ранения и оказалось покалечено. На Тиниане и Сайпане цифры были не такими страшными – если, конечно, судить по стандартам войны на Тихом океане.

Эрл знал, что не должен был остаться в живых, что это нарушение всех законов математики и что медали, которыми его награждали, давались главным образом за грубое насилие над цифрами, а вовсе не за какой-то там героизм. Манила Джон Бэзилоун, самый храбрый человек, какого ему доводилось видеть, получил медаль Почета за горный хребет на Гуадалканале, где он остановил японское наступление, имея лишь пулемет тридцатого калибра с водяным охлаждением, боевой дух и ничего больше; потом он совершил поощрительное турне по Штатам, стал знаменитостью, женился на хорошенькой девчонке и был разорван снарядом на мелкие кусочки в первый же день боев на черном песке Иво.

По другую сторону от стойки бара Эрл видел себя в зеркале, видел свои глаза, черные, как вода во время паводка, когда она все поднимается и поднимается, пожирая один за другим клочки земли. Его щеки ввалились, а серые губы беззвучно шевелились, будто у сумасшедшего. Он сглотнул, зажмурился и открыл глаза, чтобы снова взглянуть на себя. И увидел опустошенного человека, человека настолько усталого и потерянного, что он вряд ли стоил того кислорода, который вдыхал, или бурбона, который пил.

Он чувствовал, что недостоин вообще ничего.

«Никуда ты не годишься», – услышал он голос отца и был полностью согласен со стариком.

«Никуда я не гожусь. Любой из этих парней был куда лучше меня. Почему, черт побери, я не с ними?»

Эрл сделал очередной огромный глоток бурбона, прикончив бутылку, и посмотрел на часы. Перед глазами у него все расплывалось, так что он не смог разглядеть ни цифр, ни стрелок, но, судя по количеству выпитого, поезд в Форт-Смит должен был уже уйти, и теперь ему оставалось только расплатиться за все.

Он неуверенно поднялся, нетвердой походкой пересек бар и нашел мужскую комнату. Войдя туда, он закрыл за собой дверь, запер ее на защелку, не спеша помочился, вынул свой пистолет и взвел курок.

Никогда за всю войну он не чувствовал себя таким несчастным, как сейчас. Было так несправедливо, что он жив, а столько других парней мертвы, и что у него в кармане валяется медаль, которая удостоверяет, что он герой, а у них имелись только белые кресты на островах, которые никто никогда не будет посещать, и скоро все они окажутся забытыми.

Эрл приложил дуло к виску, почувствовал прохладное прикосновение круглого отверстия. Его палец лег на спусковой крючок, а затем нажал на него.

Выстрела не последовало.

Пистолет дернулся, как всегда бывает, когда курок бьет по ударнику, который сейчас ударил в пустоту. Эрл посмотрел на оружие, затем немного оттянул затвор и убедился, что патронник пуст. Вынув магазин, он обнаружил там шесть патронов сорок пятого калибра. Значит, кто-то очень аккуратно вынул магазин, извлек патрон из патронника и вставил магазин на место. Он знал, что зарядил пистолет сегодня утром.

Неужели это сделала Джун? Но ведь она совершенно ничего не понимала в оружии. Тогда кто? Может быть, он сам забыл дослать патрон? Что, черт возьми, происходит?

Эрл перезарядил пистолет, оттянув затвор и дослав патрон, а потом аккуратно спустил курок с боевого взвода.

После этого он убрал оружие за пояс, оправил китель и отпер дверь.

Вестибюль «Карлтон-отеля» был ярко освещен и переполнен буйством красоты. Свет, казалось, весело танцевал, как будто стены были стеклянными. Вероятно, празднование дня победы над Японией еще не закончилось. Здесь было множество хорошеньких молодых женщин и их поклонников, и все настолько возбуждены из-за телевидения и реактивных самолетов, что с трудом сдерживали свое волнение.

Эрл пробрался сквозь толпу веселящихся. Все были в смокингах или вечерних платьях; радостная молодежь суетилась, жадно ожидая прихода великолепного завтра.

Все юноши были чисто выбриты и казались неженками; он знал, что не должен ненавидеть их, но он их ненавидел, и, позволив этой ненависти пробиться сквозь владевшую им тоску, он почувствовал, что ему нужно выпить. Не еще одну бутылку бурбона, а что-нибудь такое, что помогло бы утихомирить головную боль, вроде коктейля, джина с тоником или мятного джулепа. Он поглядел на циферблат своего «гамильтона» и с облегчением обнаружил, что все же не опоздал на поезд: еще не было семи часов. У него даже оставалось время для…

– Сержант Свэггер?

Он обернулся.

Перед ним стояли двое мужчин. Один, лет тридцати, был настоящим красавцем – лощеным, с блестящими черными волосами и зубами как у кинозвезды. Второй – намного старше, мрачный тип с грустным морщинистым лицом и медленными движениями. Костюм не позволял полностью скрыть его необыкновенно длинные руки, а из рукавов торчали самые громадные кисти, какие Эрл когда-либо видел у человека. Его мягкая фетровая шляпа была небрежно сдвинута на затылок, а поношенная сорочка только условно могла считаться белой – она была застирана до серости, и на ней даже виднелись пятна. Но взгляд его был настолько настороженным и быстрым, что Эрлу сразу же пришел на память Воющий Безумец Смит или какой-нибудь другой старый, закаленный в бесчисленных сражениях морской пехотинец. На груди у этого человека Эрл увидел прикрытый галстуком ремень, выдававший наличие наплечной кобуры, а по натяжению этого ремня ему стало ясно, что в кобуре у незнакомца лежит нешуточная пушка.

– Сержант Свэггер, – произнес первый с интонациями, по которым Эрл сразу же понял, что этот красавчик имеет непосредственное отношение к его родному штату, – мы ждем вас. Ваша супруга наверху собирает вещи. Она сказала, что вы задержитесь в городе и придете позже.

– В чем дело, сэр? – спросил Эрл.

– Сержант Свэггер, мы прибыли, чтобы предложить вам работу.

– Работу? У меня уже есть работа. Я ворочаю бревна на одной проклятой лесопилке.

– Нет, речь идет о работе в правоохранительных органах.

– Кто вы, черт возьми, такие?

– Меня зовут Фред К. Беккер, и неделю назад я одержал победу на специальных выборах на должность окружного прокурора в округе Гарленд, Арканзас.

– В Хот-Спрингсе? – уточнил Эрл. – И что же вам нужно от меня?

– Хот-Спрингс – это самый дикий город в Америке. У нас есть игроки, у нас есть убийцы, у нас есть шлюхи, у нас всяких мошенников больше, чем вы можете себе представить, и многие из них ходят в полицейской форме и носят оружие. Всем заправляют нью-йоркские бандиты. Прямо говоря, сэр, я намерен очистить этот содом и гоморру, и я ищу подходящего человека. А все, с кем я разговаривал, указывали мне на вас как на лучшего из лучших.

Глава 03

Самый высокий небоскреб города был увенчан очаровательным шпилем в стиле, представлявшем собой смесь ар-деко[5] и византийского и символизирующем декадентские прелести империи. А управление империей осуществлялось из квартиры на верхнем этаже.

– Это же прямо Нью-Йорк, а? Я хочу сказать, нельзя не согласиться, что это самый настоящий Нью-Йорк, – заявил гордый хозяин своему самому почетному гостю.

– Ваша правда, – поддержал его гость.

Они очень подходили друг к другу. Один, говоривший с английским акцентом, лет пятидесяти пяти, пяти футов десяти дюймов ростом, очень крепкий, но не толстый, с красивым смуглым лицом, как раз и являлся хозяином. Белый смокинг сидел на нем изумительно и казался столь же неотъемлемой его частью, как сливки неотъемлемы от молока, которое наливает трудолюбивая доярка. В петлицу лацкана была вдета гвоздика, настолько свежая, что казалось, будто на ней искрится роса. Его волосы были приглажены назад, и он курил сигарету, вставленную в мундштук. Лицо его украшали небольшие щеголеватые усики, тонкие как ниточка, говорившие не только о мужественности их обладателя, но и о немалом умении и находчивости в бизнесе, а также и в сердечных делах. В другой руке он держал высокий, на тонкой ножке, бокал с мартини. На манжетах сверкали ониксовые запонки.

– Не, – сказал гость, – я ничего против не имею, вы же понимаете. Это красиво. Это очень красиво. Но я же простой парень. Я заполучил дом из тех, что называют тюдоровскими. Он выглядит так, словно в нем мог бы жить король вашей страны.

– Да, старина. Я знаю этот стиль. Весьма приемлемый, я бы сказал. Он действительно назван по имени королевской семейки.

– Ага, – согласился гость, – это как раз для меня. Чем я не самый настоящий гребаный король?

Он улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

Его лицо было более румяным, чем у собеседника. От него исходила животная жизненная сила. Он тоже носил прекрасно сшитую одежду, но более спортивного стиля: кремовый льняной пиджак поверх безупречно отглаженной темно-синей сорочки с расстегнутым воротником, свободные брюки из тончайшей шерсти с начесом и ослепительно белые туфли. Ансамбль дополнял эскотский галстук – маленькая вспышка багрового шелка. В сильных пальцах человек крутил дорогую гаванскую сигару.

– Но это клево, – продолжил он, чуть помолчав. – Настоящий шик.

Он был ниже ростом, более мускулистый, загорелый почти докрасна, вообще имел более спортивный вид. У него были большие руки и широкие плечи. Такими часто бывают полузащитники. Его глаза вспыхивали особенно ярко, когда он обшаривал взглядом комнату. Он не был дураком, но не отличался и блестящим умом.

– Вы знаете, кто это сделал? – спросил хозяин.

– Это?

– Обстановку. Нужно нанять декоратора. Незачем заниматься самому. Сам ни за что не влезешь во все тонкости.

– О! – воскликнул спортсмен. – Ага, декоратор.

– Дональд Дески. Тот самый парень, который делал интерьеры в мюзик-холле Радио-Сити. А следовательно, дерево, сплошной глянец, модерн, плавные линии. Коул Портер[6] был бы здесь в самый раз.

Он размахивал рукой с мундштуком, а вокруг сверкали великолепием его апартаменты: стены вишневого дерева, казавшиеся темными в приглушенном золотистом свете торшеров и бра, покрытая черным лаком мебель с отделкой из мерцающего мягким блеском металла. Ветерок, задувавший с террасы, колебач портьеры из шелковой парчи, а снаружи искрились бесконечно привлекательные огни города.

В углу этого собора из вишневого дерева играл маленький джаз-оркестр, и певец-негр с завитыми волосами негромко пел в микрофон. Это была гладкая, как шелк, зажигательная и быстрая песенка о красотах дороги № 66, которую никак нельзя миновать на пути к Калифорнии. Рядом с оркестром другой негр разливал напитки – по большей части мартини, но иногда также бурбон или скотч – для вихрящейся блестящей толпы. В этой толпе были и кинозвезда Дик Пауэлл – красивая голова с резкими чертами лица, венчающая сухопарое тело, – мужчина, так и светившийся красотой и доброжелательством, и его красавица-жена, необычайно миловидная женщина, какая в любом нормальном месте собрала бы вокруг себя всех присутствующих. Но только не здесь. Немного в стороне стояла Джун Оллисон, изображавшая на экране подругу Пауэлла, маленькая женщина с почти идеальной фигурой, но кажущаяся очень похожей на куклу, с очаровательными веснушками, копной белокурых волос и синими глазами с чуть заметными морщинками у уголков.

Прочие экземпляры были не столь совершенны. Здесь присутствовал писатель Джон П. Маркуэнд в окружении нескольких горячих поклонников, одетых весьма изысканно. Был здесь и звезда футбола Боб Уотерфилд, на редкость крупный мужчина с могучей мускулатурой и пышной гривой волос. Он был настолько огромен, что, казалось, мог играть без всяких защитных щитков. Журналиста-обозревателя Уолтера Уинчелла ожидали попозже. По слухам, собирался появиться также киноактер Микки Руни, но с Микки ничего нельзя было знать наверняка. О Микки все знали, что он яростно жжет свою свечу с обоих концов и потому живет по собственному распорядку. Таков уж был Микки. Еще здесь, как обычно, присутствовали различные политиканы, столпы игорного мира и их богато упакованные женщины, многие из которых даже принадлежали к весьма почтенным семействам.

Но в центре внимания находилась другая красавица. Ее плечи, бледные в золотистом свете, плавно перетекали в груди, столь пышные и мягкие, что на них могла найти отдохновение целая армия, и словно выставленные на обозрение самим покроем платья, благодаря которому ее соски отделялись от всего остального мира лишь тонкой, как паутинка, материей. Вместо талии у нее имелся тончайший перехват, который сделал бы честь даже осе. Ее широкие бедра были округлыми, а ягодицы – упругими. Красное вечернее платье из тафты выразительно подчеркивало фигуру и к тому же имело разрез, сквозь который можно было разглядеть прекрасной формы ноги, казавшиеся еще длиннее и рельефнее благодаря высоченным каблукам. И все же самым привлекательным в этой женщине было лицо, умное, но не интеллектуальное, скорее хитрое. Правда, его тонким чертам не очень соответствовал вульгарный большой рот с пухлыми губами. Глаза у женщины были ярко-голубые, кожа настолько бледная и нежная, что при взгляде на нее становилось больно, а волосы имели подлинный темно-рыжий цвет, словно пламя запретной мечты, – поразительные волосы.

– Эй, детка! – окликнул ее с противоположной стороны зала спортивный гость, вместе с которым пришла сюда эта красавица.

Она словно не расслышала его и продолжала обольстительно покачиваться под музыку, как будто пребывала в царстве грез, навеянных ритмом. Партнер нервно улыбнулся ее другу и хозяину апартаментов. Партнер был маленьким бледным молодым человеком, которому повезло родиться красивым. На самом деле он не был хорошим танцором и на самом деле не танцевал с этой женщиной, а просто служил фоном для ее сольного номера, одновременно помогая красавице удержаться от перехода за грань откровенного хвастовства своей внешностью. У него были не слишком густые белокурые волосы; его звали Алан Лэдд, и он тоже порой появлялся на киноэкране.

– Пожалуй, стоит присмотреть за ней, – объяснил спортсмен хозяину, – а то с нее станется дать этому смазливому мальчишке. С нею никогда не знаешь, чего ожидать.

– Не волнуйтесь насчет Алана, – сказал хозяин, хорошо понимавший такие вещи. – Это, как говорится, не его масть, верно, старина? Нет, если из-за кого и стоит волноваться, так это из-за черных. Вот они невероятно сексуальны. Можете мне поверить, я-то знаю. У меня когда-то был клуб в Гарлеме. Эти парни дают белым женщинам покурить травки, а когда те забалдеют, они заправляют им свой африканский корень, все двенадцать дюймов. После того как белая попробует это удовольствие, мужчины своего цвета для нее больше не существуют. Я видел, как такое случалось.

– Ну уж нет, – возразил спортсмен. – Вирджиния, конечно, сука, но она знает, что, если попробует трахнуться с schvartzer[7], я буду гнать ее пинками под задницу обратно до самой Алабамы.

Хозяин стремился во всем достичь британской утонченности и потому скривил губы, услышав эту вульгарность. Но он мужественно воздержался от замечаний.

– Бен, – сказал он, – я должен кое-что показать вам.

Он взял своего молодого собеседника под руку и направился вместе с ним через зал, то и дело кивая с самым радушным видом то одному, то другому гостю, прикасаясь к множеству рук, раздавая поцелуи, приостанавливаясь для того, чтобы позволить кому-то кого-то представить, и отлично зная о том мистическом обаянии, которым обладал. Вскоре они с гостем очутились в небольшой нише.

– Хмм, что-то я не врубаюсь, – признался Бен.

– Это живопись.

– Я понимаю, что живопись. Но почему здесь все такое квадратное, да к тому же и коричневое? Очень похоже на Ньюарк, если бы в нем вдруг появились деревья.

– Уверяю вас, Бен, что наш друг мсье Брак[8] никогда не видел Ньюарка.

– По картине этого не скажешь. Выглядит так, будто он там родился.

– Бен, попробуйте почувствовать это. Он что-то нам говорит. Включите свое воображение. Как я уже сказал, это надо почувствовать.

Красивое лицо Бена напряглось в попытке сосредоточиться, но он явно так ничего и не почувствовал. На картине «Дома в Эстаке» был изображен городской пейзаж, написанный в приглушенных коричневых тонах; справа тянулись по косой невысокие домики, слева спереди торчало грубо намалеванное дерево, и все законы перспективы нарушались самым безбожным образом. Когда хозяин смотрел на эту картину, он действительно кое-что чувствовал, а именно какие деньги ему пришлось угрохать, чтобы ее заполучить.

– Это самое значительное произведение раннего периода кубизма в нашем полушарии, – сказал он. – Написано в тысяча девятьсот восьмом году. Обратите внимание на особенность геометрического построения, отсутствие центральной точки схода. Это предшественник Пикассо, на которого он оказал большое влияние. Она стоила мне семьдесят пять тысяч долларов.

– Bay! – воскликнул Бен. – У вас, наверно, неплохо идут дела.

– Говорю вам, Бен, это бизнес, которым стоит заниматься. Здесь нельзя проиграть. Все у вас перед глазами, и, согласно закону больших чисел, каждый день в этом деле – выгодный день, каждый год – выгодный год. Дело просто идет само собой, и нет необходимости кого-то убивать, или взрывать, или отправлять плавать вместе с рыбами по Ист-ривер.

– Возможно, возможно, – отозвался Бен.

– Давайте выйдем и посмотрим с крыши. Ночью вид отсюда очень впечатляет.

– Ладно, – согласился Бен.

Хозяин негромко щелкнул пальцами, и сразу же появились двое чернокожих мужчин: один с новой порцией мартини, а второй с длинной толстой кубинской сигарой, уже обрезанной, и с золотой зажигалкой.

– Зажечь, сэр?

– Нет, Ральф, я же говорил тебе, что ты держишь зажигалку неверно. Если я хочу правильно прикурить сигару, я должен сам воспользоваться зажигалкой.

Негры бесшумно исчезли, а двое мужчин проскользнули между занавесками и вышли на плоскую крышу, окунувшись в душную ночь.

Неподалеку ворковали голуби.

– Птицы. Все еще возитесь с птичками, Оуни? – заметил Бен.

– Я пристрастился к ним во время сухого закона. Голубь никогда не предаст, уж поверьте мне, старику.

Голуби, обитавшие в изумительно чистых клетках, стоявших в несколько рядов около стены, ворковали и шуршали в темноте.

Оуни одним большим глотком прикончил свой мартини, поставил стакан на стол и подошел к клеткам. Открыв одну, он вынул оттуда птицу, поднес ее к лицу и потерся подбородком о гладкую головку.

– Такая славная, – сказал он. – Такая чудесная девочка. Сладенькая моя. Малышка.

Исполнив этот ритуал, он вернул голубя в клетку, двумя пальцами извлек из кармана сигару и умело зажег ее: сначала неторопливым движением провел огоньком зажигалки вдоль сигары, затем начал поджигать кончик, вращая сигару в пальцах. И лишь через некоторое время втянул в себя дым, позволив горящему кончику ярко запламенеть, просмаковал все нюансы вкуса и выпустил изо рта густое серое облако. Ветерок сразу же подхватил дым, унес его и развеял над центром города.

– А теперь взгляните, – сказал Оуни, подводя собеседника к краю террасы.

Двое мужчин стояли неподвижно. За их спинами резвился джаз, раздавались взрывы смеха, звон стаканов и льда.

Перед ними тянулся, плавно изгибаясь, великий белый путь.

Огни светили снизу вверх, заполняя небо блеском иллюминации. На широкой дороге кишели толпы; с такой высоты нельзя рассмотреть отдельных людей, зато отлично было видно движение людских масс, волны, гулявшие по огромному неспокойному морю, носившему название человечества. На проезжей части образовалась пробка, и полицейские отчаянно трудились, пытаясь справиться с затором. Сквозь нестройный хор автомобильных гудков то и дело пробивались похожие на выстрелы звуки выхлопов и взвизгивания шин и тормозов. Можно было подумать, что по обеим сторонам широкой улицы столпился весь мир, глядевший, разинув рты, на маленькую местную драму, и эта толпа казалась единым организмом, мечущимся из стороны в сторону в попытке захватить все имеющиеся здесь удовольствия.

– В самом деле, это хорошее место, – сказал Оуни. – Работает, жужжит помаленьку, и все счастливы. Это настоящая машина.

– Оуни, – прочувствованно произнес Бен, – вы проделали здесь огромную работу. Все так говорят. Оуни Мэддокс, о, он управляет большим городом. Ни одним другим городом не управляют так хорошо, как городом Оуни. В городе Оуни все счастливы, в городе Оуни не счесть «капусты». Оуни – это, черт возьми, самый настоящий король!

– Я очень горжусь тем, что создал, – откликнулся Оуни Мэддокс, глядя на свой город Хот-Спрингс в штате Арканзас, на большой бульвар, по сторонам которого расположились бесчисленные казино, ночные клубы, публичные дома и бани, на Сентрал-авеню, плавно обтекавшую здание «Медикал арт», на шестнадцатом, верхнем этаже которого располагался его пентхаус.

– Да, всегда полезно узнать пару-другую новых долбаных штучек, – заметил его гость, Бенджамин Сигел по прозвищу Багси из Лос-Анджелеса, Калифорния, входивший в организованное преступное сообщество, имени которого тогда, в 1946 году, еще не знали ни следователи, ни исследователи, зато участники этой организации называли ее просто: «Наше дело», а те из них, кто происходил из Сицилии, – на итальянский манер: «Коза ностра».

Глава 04

Бар «Карлтон-отеля» относился к числу тех мест, где Эрл ощущал себя совершенно не в своей тарелке. Здесь преобладали формы, каких никогда не встретишь в природе, главным образом круглые: круглые зеркала с вытравленными матовыми надписями и узорами, круглая стойка коктейль-бара, круглые небольшие столики, округлые стулья с броской полосатой обивкой. Такой бар скорее ожидаешь увидеть в ракетном корабле, направляющемся на Луну или на Марс.

«Хорошо-О-О бы нам бы-ЫТЬ поумеренне-Е-ЕЙ», – пел по радио какой-то славный юноша, делая непонятные завывания в тех местах, где, по логике, ничего подобного ожидать не приходилось. Все здесь были молоды, жизнерадостны, возбуждены, полны энергии. Над баром, уставленным таким количеством бутылок, что можно было бы без труда напоить в лежку чуть ли не целую дивизию, плыл челн, несший на себе молодую богиню, обнимавшую за шею своего любимого оленя. Богиня была бакелитовая, изваянная руками искусного скульптора; ее хрупкие ребра, казалось, двигались в такт дыханию, и ребра ее оленя тоже, и обе фигуры влажно блестели, покрытые мельчайшими капельками воды из фонтанчика, устроенного таким образом, чтобы орошать крошечные, задорно торчащие грудки.

– Эй, вы только посмотрите на это, – воскликнул старший из новых знакомых Эрла. – Неужели это не переплюнет Всемирную ярмарку в Сент-Луи?

Эрл лишь мельком бросил взгляд в том направлении. Ему казалось, что все это неправильно. Скульптура была голой. Он был пьяным. Мир был молод. Он был стар.

Трое мужчин целеустремленно направились к последнему столику в ряду, расположенному под зеркалом, покрытым резными изображениями виноградных гроздьев, собак и женщин. Это было очень странно. Ничего подобного этому на Иво не было.

Подошла девушка. Беккер взял мартини, старик – содовую, а Эрл – тот же самый «Джим Бим», к которому теперь испытывал прямо-таки нежную привязанность.

– Вы не пьете, сэр? – спросил он у старшего.

– Уже нет, – ответил тот и повторил: – Уже нет.

– Во всяком случае, – сказал Беккер, возвращаясь к делам, – я выиграл внеочередные выборы, и мы получили мандат только потому, что доказали: подушный налог распределяется городской администрацией неправильно. Мы – это я и еще двенадцать молодых людей, все ветераны, повоевавшие за морями и знающие, что такое долг. Со следующего вторника я становлюсь окружным прокурором Гарленда. Но из всех тринадцати победить удалось только мне одному. Поэтому, когда подойдут очередные выборы – в конце осени, – могу открыто сказать, что меня ждет. Ничего хорошего.

Эрл присмотрелся к нему повнимательнее. Красивый парень, очень уверенный в себе. А этот печальный старый трезвенник с настороженными глазами и большими руками никак не годился ему в компанию. Кто они такие? И чего они хотят?

– Так что я оказался в неприятном положении, – продолжал Беккер. – Я все время получаю письма с угрозами, за моей женой следят в открытую, и все становится чем дальше, тем хуже. Хот-Спрингс. Несчастливое место. Полностью коррумпировано. Считается, что городом управляют старый задавака мэр и судья, но можете сразу забыть о них. Реальная власть у нью-йоркского гангстера по имени Оуни Мэддокс, за которым стоят парни с большими деньгами. Они всем владеют и имеют свой кусок от каждого пирога.

– Я пока что не вижу, при чем здесь Эрл Свэггер.

– Ну, я как раз к этому подхожу. Сержант, этот самый Оуни Мэддокс очень не хочет, чтобы кто-нибудь встревал в дела его империи. Но я приносил присягу и обязан это сделать.

– Вы, наверно, хотите нанять меня телохранителем, – предположил Эрл. – Но я никакой не телохранитель. И не знаю ровным счетом ничего об этой работе.

– Нет, сержант, я хочу не этого. Чтобы выжить, я должен атаковать. Если я уйду в оборону, то все, пиши пропало. У нас есть шанс, небольшой промежуток времени, в течение которого мы можем прибрать к рукам Хот-Спрингс. Сейчас они спокойны и не боятся меня, потому что остальные кандидаты проиграли. «Что может сделать один человек?» – думают они. Если мы будем действовать напористо, то сможем добиться своей цели. Сейчас мы можем их переиграть.

– Но я вовсе не реформатор.

– Зато вы знаете Хот-Спрингс. Ваш отец был убит там в сорок втором году, когда вы воевали с японцами.

– Вы копались в моих бумагах? – резко спросил Эрл.

Он не был уверен, что ему это хоть сколько-нибудь нравится. Хотя, в конце концов, этот человек представлял собой закон и был избран должным образом.

– Мы навели некоторые справки, – пояснил старик.

– В таком случае вы должны знать, что это был не Хот-Спрингс. Это был городишко на холме на изрядном расстоянии от Хот-Спрингса, даже ближе к его собственному округу. Маунт-Ида. И я тогда вовсе не дрался с японцами. Я сидел в поезде с двумя тысячами других сосунков, и мы тащились через всю страну, чтобы попасть на пароход и отправиться на Гуадалканал. К тому же мне совсем не знаком Хот-Спрингс. Отец ни за что не пустил бы нас туда. Хот-Спрингс в восьмидесяти милях к востоку от нас, и дороги там никудышные. И это город дьявола. Мой отец был баптистом до мозга костей, верил в адский огонь и вечное проклятие. Да если бы он узнал о том, что я только лишь захотел съездить в Хот-Спрингс, он сразу же засек бы меня до смерти.

– Э-э, в общем… – только и сумел проблеять Беккер, столкнувшись с упрямством Эрла, которое иногда охватывало его без каких-либо видимых причин.

Эрл сделал еще один глоток бурбона, вернее, смочил губы, потому что не хотел, чтобы его мозги снова затуманились. Впрочем, у него не возникло никаких добрых чувств по отношению к Беккеру. Он взглянул на свой «гамильтон». Стрелки подползали к 7.30. Скоро ему нужно будет идти. А эти парни… в какую еще чертовщину они собираются его втянуть?

Он посмотрел на старика, неподвижно сидевшего рядом с Беккером. Почему тот казался чем-то знакомым ему?

– В таком случае, сержант…

Но Эрл пристально уставился на старика, а потом выпалил:

– Извините меня, сэр, я, кажется, не расслышал ваше имя.

– Паркер, – сказал старик. – Ди-Эй Паркер.

И это имя тоже было ему откуда-то знакомо.

– Вы не имели отношения к?.. Нет.

– К кому?

– Вы не имели отношения к тому агенту ФБР, который разделался со всеми этими «джонни» в тридцатые годы? С Младенцем Нельсоном, Джоном Диллинджером, Ма Бар-кер, Бонни и Клайдом. К агенту, который ходил в перестрелки с плохими парнями во время Великой депрессии. Был в свое время знаменит. Американский герой.

– Я вовсе не имел к нему отношения, – сказал старик. – Я и есть Ди-Эй Паркер.

– Ди-Эй Паркер!

– Да, это я. Я больше не работаю в Бюро. И кстати, я никогда не стрелял в Джонни Диллинджера, хотя пару раз и подбирался к нему довольно близко. Что касается Бонни и Клайда, я тут тоже ни при чем. Это сделали техасские рейнджеры, они настигли этих негодяев в Луизиане, и им потребовался целый день серьезной работы. Я нагнал Ма и ее мальчишку Фредди во Флориде, но не думаю, что в могилу ее отправил мой выстрел. Мы полагаем, что она покончила с собой. Я действительно выпустил одиннадцать патронов во Фредди, и это положило конец его карьере. И я действительно два раза сталкивался с Младенцем. Мы обменялись выстрелами. Я до сих пор таскаю при себе не только пулю сорок пятого калибра, которую он всадил мне в ногу, но и ту пушку, из которой она вылетела.

Паркер подался вперед и шевельнул плечом, позволив пиджаку распахнуться. Эрл взглянул туда и увидел рукоять пистолета с приваренной к затвору прицельной рамкой. Оружие, упрятанное в необычную кожаную кобуру и придерживаемое ремнем – с первого взгляда было видно, что кожа изрядно потерта, – не причиняло своему хозяину ни малейшего неудобства. Эрл заметил, что курок взведен, а это уже характерный признак настоящего pistolero[9].

– Как бы там ни было, Свэггер, – сказал Беккер, пытаясь вернуть себе инициативу в разговоре, – мы сейчас собираемся устроить рейд.

– Рейд?

– Вот именно. Я собираю специальную команду. Все молодые, неженатые или овдовевшие офицеры[10], не из Арканзаса, поскольку я не могу допустить даже доли вероятности того, что кто-то из них окажется подкупленным, и не желаю, чтобы их семьи подверглись опасности. Эта группа будет подчиняться только мне и не будет включена в состав полиции; вообще никак не будет связана с полицией – ни изнутри, ни снаружи. Мы ударим по казино, публичным домам, букмекерским конторам, по всем заведениям, которыми заправляют бандиты, будь они первоклассными или низкопробными. Мы будем очень хорошо вооружены. Мы обложим их. В этом вся суть: обложить их и давить до тех пор, пока они не почувствуют это и не подожмут хвосты.

Беккер говорил так, как будто произносил речь, и Эрл сразу же понял: это лишь часть того, что этот молодой человек запланировал для жителей Хот-Спрингса. И в особенности для одного из жителей Хот-Спрингса, по имени Фред Беккер.

– Звучит так, будто вам потребуется серьезная огневая, мощь, – заметил Эрл.

– Совершенно верно, – согласился Ди-Эй. – Я уже раздобыл на черном рынке шесть «томпсонов» двадцать восьмого года. Три БАР[11]. Несколько карабинов. И поскольку я потратил последние четыре года, работая на «Кольт», мне удалось устроить так, что мы получим восемнадцать пушек совершенно новой модели «нэшнл мэтч» сорок пятого калибра. Плюс к тому у нас имеется более пятидесяти тысяч патронов, лежащих на армейском складе в Ред-Ривере, где мы некоторое время будем проходить подготовку. Я и еще двенадцать парней; нам очень недостает только одного – сержанта.

– Понимаю, – сказал Эрл.

– Нам требуется инструктор, – уточнил Беккер.

– Эрл, я уже слишком стар, – сказал Ди-Эй. – Я очень много лет размышлял на эту тему. Я участвовал в рейдах, которые устраивало не только ФБР, но и еще раньше – Отдел полиции Оклахома-Сити. Я попадал в двадцать восемь перестрелок и получил четыре дырки. Я убил восемнадцать человек. Опыт достался мне не просто так, и теперь я глубоко убежден: когда дело доходит до оружия, у американского полицейского очень мало шансов, поскольку он не имеет достаточной подготовки. Поэтому я хочу одного: создать профессиональную, хорошо обученную рейдовую группу. Безукоризненное взаимодействие, полная взаимозаменяемость, обучение, подготовка и тренировки, тренировки, тренировки. Говоря о полицейских, я имел в виду и ФБР, особенно теперь, когда всех старых стрелков повышибали. Когда Младенца прикончили, он забрал с собой двух прекрасных молодых агентов ФБР, потому что они не были достаточно хорошо обучены иметь дело с таким типом, беспредельно жестоким и храбрым, как бешеный бык и раздраженный гусь, вместе взятые. Господи, как мне жаль, что я не оказался там в этот день! Они всадили в него семнадцать пуль, а он продолжал отстреливаться и уложил их обоих. Он был той еще штучкой. Поэтому, черт побери, мне нужна отлично обученная команда, обученная лучше всех. Но мне нужен кто-то, кто стал бы хлестать этих лодырей шомполами. Я намерен быть старым папашей, мудрым и спокойным. Но мне позарез необходим полноценный погоняла, который будет непрерывно хлестать их по задницам и вбивать в их головы все уроки до последних мелочей. Мне нужен такой человек, который не побоится стать ненавистным для всех, потому что быть ненавистным – это часть его работы. Мне нужен такой человек, который не раз стоял лицом к лицу с вооруженными врагами и убивал их, а не они его. Мне нужен, черт возьми, стопроцентный герой. Теперь-то вы видите, при чем здесь Эрл Свэггер?

Эрл чуть заметно кивнул.

– Эрл, – сказал Ди-Эй, – вы годитесь для этой работы, как ни один другой человек на земле.

– Похоже на то, – согласился Эрл, глядя на ярко одетую, веселую молодежь, потягивающую шампанское, танцующую джиттербаг, заливисто смеющуюся, сжимающую в объятиях такую же молодую плоть, и подумал: «Проклятье, я снова дома».

Глава 05

За окном тянулась Западная Виргиния, хотя, возможно, это был Огайо. Ночью трудно определить точно, да и поезд неудержимо мчался вперед. Эрл сидел в отдельном купе, наблюдая, как за окном в темноте пролетает Америка, и чувствовал, как вагон потряхивало на стыках. Голова у него болела, зато после целого дня героического пьянства он чувствовал себя более или менее трезвым.

Отдельное купе было последней подачкой страны одному из ее героев. Обладателю медали Почета не подобало ехать на жестком сидячем месте, не полагалось пытаться дремать вполглаза в неудобной позе, потому что в ребрах у него все еще сидел металл и спина болела. Но он не пил.

Джун спала на нижней полке. Эрл отчетливо слышал ее ровное дыхание. Но сам он все еще сидел на кожаном диванчике перед маленьким круглым столиком, ощущая дорожный ритм и устремляясь мыслями вперед, к тому, что станет его новой судьбой. Потом Джун заворочалась.

– Эрл?

– Я думал, что ты спишь, милая. Тебе нужно немного поспать.

– Я не могу спать, если ты никак не заснешь. Эрл, с тобой все в порядке?

– Да, мэм. Все хорошо.

– Эрл, ведь ты пил, правда? Я чувствую запах.

– Да, я останавливался, чтобы выпить, пока гулял. Я праздновал. Я был счастлив. Я повстречался с президентом. Я побывал в Белом доме. Я получил большую медаль. Меня фотографировали. Таких дней бывает немного.

– Эрл, кстати, о медали. Она оказалась в кармане твоих форменных брюк. Лента вся помялась. Я положила ее в коробку. Ты должен беречь ее. Когда-нибудь ты передашь ее сыну.

– Знаешь, милая, если у меня когда-нибудь будет сын, не думаю, что я скажу ему: «Вот, смотри, каким великим человеком был твой отец». Так что, если у меня будет сын, я позволю ему просто вырасти без всяких баек о том, какой я славный и знаменитый, тем более что сам никак не припомню в своей жизни ни одного такого вот проклятого великого дня.

– Эрл, ты все это время такой сердитый.

– Я переборю это, клянусь тебе, Джуни. Я знаю, что для тебя это будет нелегко. Понимаю, что теперь совсем не похож на того человека, за которого ты вышла замуж.

– Тот Эрл был красивым и гордым и в своей форме выглядел просто восхитительно. Он был похож на кинозвезду. Все девушки были без ума от него. А я так влюбилась в него! Боже, я тогда думала, что не доживу до рассвета. А потом он пригласил меня танцевать. Но этот Эрл более человечен, чем тот. Да, этот Эрл больше мужчина, настоящий мужчина. Он делает свою работу, даже если ненавидит ее, и никогда ни на кого не жалуется. Он настоящий мужчина, и теперь он каждую ночь будет дома, и мне больше не нужно бояться, что придет какое-то письмо, где будет сказано, что он убит.

– Сладенькая моя, какой же ты персик. Ты лучше всех на свете.

Он наклонился в темноте и поцеловал жену.

Она прикоснулась к нему рукой; это было прикосновение особого рода, говорившее о том, что нынешняя ночь очень хороша для телесной близости. Но он остался сидеть.

– Я сначала должен кое-что тебе сказать.

– Эрл, мне не нравится этот тон. В чем дело? Это касается тех двоих типов, которые явились в отель искать тебя?

– Да, ты права.

– Хлыщ в дорогом костюме и печальный старик. Хлыщ мне очень не понравился.

– Мне он тоже не слишком понравился, но тут уж ничего не поделать. Его зовут Беккер, и когда-нибудь он станет большой шишкой. Он уже сейчас политический деятель, избран на серьезный пост. Эти два парня предложили мне работу.

– Ты согласился?

– Это означает немного больше денег. И еще, что я не оставлю свои пальцы в пилораме. Они обещали платить мне сотню в неделю. Получается больше пяти тысяч долларов в год, не считая, конечно, налогов. У них также предусмотрены страхование жизни и медицинские выплаты от штата Арканзас, так что можно будет не беспокоиться об оплате докторов. Они даже подбросили мне деньжат на новую одежду. Мне следует купить несколько костюмов.

– Но это опасно.

– Почему ты так думаешь?

– Чувствую по твоему голосу.

– Конечно, может возникнуть некоторая опасность. Но вовсе необязательно. Главным образом это будет обучение.

– Обучение?

– Придется обучать нескольких мальчишек. Я буду работать с молодыми полицейскими, натаскивать их по части пользования огнестрельным оружием, учить стрельбе, движению, основам тактики, может быть, кое-чему из дзюдо и тому подобному.

– Эрл!

– Да, мэм?

– Эрл, ты будешь готовить их к войне?

– Ну, не совсем, милая. Ничего похожего на войну. Им нужно совершать облавы в игорных заведениях. Этот парень – новый окружной прокурор Гарленда.

– Хот-Спрингс!

– Да, Хот-Спрингс. Он намерен попытаться очистить город.

– Мы переезжаем в Хот-Спрингс?

Да будь он проклят, если отложит это хотя бы ненадолго. Он сделает так, что она с величайшей радостью воспримет идею переезда из поселка для ветеранов в Кемп-Шаффи туда, где у них, возможно, будет дом со стенами, ровными от пола до потолка, а не сходящимися кверху от середины, с настоящим полом вместо грубого настила из некрашеных досок, которые никогда не бывают чистыми, с потолком, который не гремит и не протекает под дождем. У них будет большой холодильник, и ей не придется ходить за покупками каждый день. Душ будет прямо в доме, а может быть, не только душ, но и ванна. И плита будет газовая.

– Пожалуй что переедем, – сказал он, помолчав. – Пожалуй что скоро. У нас будет хороший дом за городом, подальше от суеты. Там, в этом городе, вскоре может начаться изрядная суета.

– Но ведь я туда не еду, ведь так, Эрл?

– Нет, мэм. Не сразу. Мне нужно будет сначала осмотреться самому. Но тебе не о чем беспокоиться. Зарплату будут переводить прямо тебе. Ты сможешь положить часть денег на счет в банке штата, а то, что мне потребуется на текущие расходы, я буду получать по чекам. Ты хорошенько продумаешь, что нам может понадобиться, а уж потом, через некоторое время, мы переедем насовсем.

Джун ничего не сказала. Она передернула плечами, повернулась на спину и напряженно уставилась в верхнюю полку. Когда же выражение ее лица несколько смягчилось, стало казаться, что мыслями она далеко-далеко от этого темного купе.

– Ты понимаешь, в первые дни просто не удастся устроить тебя там, – сказал он. – Придется немного подождать. Я некоторое время пробуду в Техасе; там мы будем обучать этих ребятишек, а после переберемся в Гарленд. Но я даже не буду ходить в рейды. Я нужен им как инструктор и сержант. Я должен согнать всех этих мальчишек в одно стадо, точно так, как это было в Корпусе, только и всего. Там действительно существует проблема безопасности, по крайней мере так они говорят, но ведь ты же знаешь, нужно только не забывать об осторожности, вот и все.

– Я все могу отгадать по твоему голосу. Ты будешь ходить с ними на облавы. Такой у тебя характер.

– Это не планируется. Они вовсе не хотят, чтобы великий герой вроде меня совался под выстрелы.

– Они-то, может, и не планируют, но твой характер не переделать, и ты будешь следовать его велениям. То есть водить людей в бой и делать все возможное, чтобы они уцелели. Такой уж ты есть.

– Об этом и разговора не было. Мы не хотим брать туда с собой женщин только из простой предосторожности. Очень уж в Хот-Спрингсе все прогнило. И уже в течение многих лет. Все полицейские продажны, газеты продажны, и судьи тоже продажны.

– Я слышала, что там полным-полно гангстеров и шлюх. Что и Аль Капоне, и Элвин Карпис, и Ма Баркер ездили туда отдыхать и принимать ванны на горячих водах. Что у них есть оружие и убийцы. Что там убили твоего отца.

– Мой отец погиб в Маунт-Иде, но мог погибнуть где угодно, где только есть мерзавцы, которым нравится грабить других людей, а такие есть повсюду на земле. Он не имел никакого отношения к Хот-Спрингсу. Это совсем другая история, и не верь ты никаким слухам. Тут дело в деревенских парнях, которые любили повсюду ходить с дробовиками.

– О, Эрл, ты совершенно не умеешь лгать. Ты снова отправляешься на войну, потому что война – это то, что ты лучше всего знаешь и больше всего любишь. А меня ты собираешься оставить в Форт-Смите, где я никак не смогу связаться с тобой, и мне останется только сидеть и ждать, не притащится ли кто-нибудь с телеграммой и не скажет: о, миссис Свэггер, штат Арканзас скорбит вместе с вами, потому что ваш муж Эрл погиб. Но не расстраивайтесь, все в порядке, он был настоящим героем, и вот вам еще одна позолоченная железка, которая вознаградит вас за эти неприятности.

– Джуни, клянусь тебе, ничего со мной не случится. А даже если и случится… ну, черт возьми… в общем, ты получишь пять тысяч, и ты самая красивая девчонка во всем Форт-Смите, и тебе не нужно будет продолжать ютиться в хижине. К тому времени, когда кончится вся эта неразбериха с жильем, ты, вероятно, сможешь подыскать себе хорошую квартиру. Скоро все наладится, клянусь тебе.

– А кто вырастит твоего сына?

– Моего… Но у меня же нет сына.

– Может быть, это дочь. Неважно, он это или она, но оно растет у меня в животе.

– Господи, – сказал Эрл.

– Я не стала говорить тебе до окончания церемонии, потому что хотела, чтобы ты не отвлекался ни на что другое. А потом ты ушел, и тебя не было весь день.

– Мне очень жаль, милая. Я даже и подумать не мог.

– А чего еще, по-твоему, нужно было ожидать? Или ты думаешь, что можно по четыре раза в неделю укладывать меня в постель и не получить ребенка?

– Мне казалось, что тебе нравится ложиться со мной в постель.

– Я люблю это. Ты когда-нибудь слышал, чтобы я сказала «нет»?

– Нет, мэм, вроде бы не слышал.

– Но это ничего не меняет, не так ли?

– Я обещал им. Я сказал «да». Это значит больше денег. Лучшая жизнь.

– Подумай о своем мальчике, Эрл.

Но Эрл не мог послушаться ее. Разве можно рождать ребенка в мир, где мужчины поливают друг друга пламенем из огнеметов или идут врукопашную со штыками и прочими подручными средствами? А теперь еще эта новая штука – атомная бомба, которая может в любой момент превратить любой кусок этой проклятой земли в еще одну чертову Хиросиму. Он смотрел на лицо жены, неясным пятном белеющее в темноте, и чувствовал, как Джун отдаляется от него. Он думал о крошечном существе, растущем в ее животе, и эта мысль ужасала его. Он никогда не хотел стать отцом, он не считал себя достаточно сильным для этого.

Ему сделалось страшно. Внезапно он почувствовал почти непреодолимое желание сделать то, чего он никогда не делал во время войны на Тихом океане: повернуться, убежать, удрать, оставить все это позади.

Он как наяву увидел свое собственное безрадостное детство, состоявшее почти целиком из страха и боли. Он не хотел этого для своего мальчика.

– Я… я не знаю, что сказать, Джуни. Я никогда не думал ни о каком мальчике или девочке. У меня даже и мысли о них не возникало.

И еще одно чувство владело им, чувство, которое он так часто испытывал прежде: он снова подвел кого-то, кто любил его.

Он хотел, отчаянно желал подарить ей нечто такое, что помогло бы исправить положение. Хоть какую-нибудь мелочь.

А потом он придумал.

– Я пообещаю тебе одну вещь, – сказал он. – Твердо пообещаю. Я брошу пить.

Глава 06

Мальчишке было жарко. Мальчишка курил. Его белокурые волосы с рыжеватым оттенком наполовину закрывали плоское, словно морда мопса, лицо, которому сигарета, свисавшая из уголка рта, придавала особенно наглый вид; в сложенной чашечкой ладони левой руки, которую он поднес ко рту, покоились игральные кости.

– О, деточка, – бормотал он. – Шестерочка, сестреночка, дроченочка, утеночка, курвеночка, маманечка, говненочка, сластеночка, детка, детка, детка, детка, будь послушной деточкой, сделай, что говорит папочка, сладкая конфеточка, деточка, шестерочка!

На его лице обрисовался почти религиозный экстаз, он принялся медленно вращать крепко стиснутый кулак, а на лбу мальчишки поверх густых веснушек выступили крупные, ярко сверкавшие капли пота. Он закатил глаза, а потом и прикрыл веки, хотя, возможно, последнее было вовсе не связано с заклинанием судьбы, а вызвано раздражением от дыма «Лаки страйк», не вовремя попавшего в глаза.

– Давай, милый, давай, давай! – сказала его подруга, выглядывавшая из-за плеча мальчишки.

Она казалась лет на десять старше своего спутника, увесистые пухлые груди туго натягивали платье, подол которого был настолько короток, что открывал взорам все, на что стоило обращать внимание. Это была платиновая блондинка с накрашенными рубиново-красной помадой губами; ее серьги и ожерелье сверкали алмазами. Она прикоснулась к плечу мальчишки на удачу.

Его лицо исказилось судорогой, и он разжал кулак.

Кости бешено запрыгали по столу, и Эрл вспомнил о японском «бетти» – двухмоторном бомбардировщике, который когда-то на его глазах, подбитый, упал в море. Самолет совершенно невероятным образом кувыркался в воздухе, пару раз подпрыгнул на воде, подняв фонтан брызг, и канул в глубину. Кости, в отличие от самолета, остались на поверхности стола. Эрл снова взглянул на парнишку, который всем телом подался вперед; его глаза, полные надежды, были широко раскрыты.

– Проклятье! – в ужасе закричал мальчишка, увидев на обращенных кверху гранях маленьких кубиков три и четыре точки. Не две и четыре, или три и три, или пять и одну, которые были ему нужны. Выпали несчастные семь очков, а это означало, что он проиграл.

– Сожалею, сэр, – произнес крупье с чисто профессиональным равнодушным почтением в голосе и отработанным движением пододвинул к себе лопаточкой ставку белобрысого мальчишки – кучку двадцати-, пятидесяти– и стодолларовых банкнот.

Этот проигрыш, несомненно, значительно превышал сумму нового – и лучшего в его жизни – годового жалованья Эрла. Впрочем, мальчишка только ухмыльнулся и вытащил из кармана большой, как кулак Демпси[12], комок смятых купюр.

– Он просадил кучу денег, – сказал Эрл Ди-Эй Паркеру, который стоял рядом с ним в переполненной комнате на втором этаже клуба «Огайо», наблюдая за игрой. – И продолжает улыбаться. Откуда такой молокосос мог набрать столько «капусты», чтобы пригоршнями разбрасывать ее? И где он подцепил эту куклу – прямо с календаря?

– Там, откуда он взялся, всего этого добра хватает, – ответил Ди-Эй. – Вы ведь не часто ходите в кино, верно, Эрл?

– Нет, сэр. Времени не хватает.

– Ну так вот, этого мальчишку зовут Микки Руни. Он большой актер. Всегда играет этаких деревенских олухов, молодых парней из провинции. Он выглядит на четырнадцать, но на самом деле ему двадцать шесть, он был дважды женат и выбрасывает по десять тысяч за ночь всякий раз, когда приезжает в город. Я слышал, что игроки называют его «мистер Эй-парни-давайте-устроим-шоу!».

Эрл потряс головой, не скрывая отвращения.

– Это Америка, Эрл, – сказал Ди-Эй. – То самое, за что вы сражались.

– Давайте пойдем отсюда, – предложил наконец Эрл.

– Конечно. Но только сначала осмотритесь, запомните все как следует. Возможно, когда вы в следующий раз увидите это место, у вас в руках будет «томми».

В клубе было темно и людно. Здесь, на втором этаже, где царила игра, висела непроницаемая пелена дыма и воздух был пропитан въевшимся навсегда запахом табака. Этот запах напоминал серную вонь на Иво, а в помещении ощущалось безумие, сходное с тем, что владело людьми на очищенной от японцев прибрежной полосе, куда начали доставлять раненых и боеприпасы и где никто не имел ни малейшего представления о том, каким образом можно попасть в глубь острова. И шуму здесь было, пожалуй, не меньше, чем там.

В одном конце зала крутилось колесо рулетки, выкачивая деньги из карманов собравшихся вокруг него сосунков. Под низко висящими лампами располагалась дюжина столов, за которыми играли в покер. Вдоль стен сплошной шеренгой стояли игровые автоматы, перед которыми толпились многочисленные паломники, взывавшие к милосердию бога наживы и приносившие ему свою дань в виде никелей, даймов[13] и серебряных долларов. Но любимой игрой посетителей «Огайо» были кости; собравшиеся вокруг многочисленных столов толпы щеголей вручали свою удачу паре кубиков, которые, подпрыгивая, катились по зеленому сукну, заставляя похожие на айсберги груды денег перемешаться по столам, как правило, от игроков к крупье. А негритянская джазовая группа наяривала горячий бибоп, фортепиано выдавало сумасшедшие риффы[14], саксофон, кларнет и еще какой-то инструмент с печальным звуком вели рассказ об утраченных состояниях, проигранных любви и надеждах.

Эрл снова покачал головой. «Господи помилуй!» – подумал он.

– А теперь, Эрл, и впрямь пора идти, – сказал старик. – Они не любят здесь бездельников вроде нас. Либо играй, либо проваливай.

Спускаясь вниз, они миновали бар, тоже переполненный. Его обслуживали пять девушек, которые сбивались с ног, выполняя непрерывные заказы. За их спинами на причудливом стеллаже красного дерева выстроились ряды темных бутылок, обещавшие разнообразные варианты заманчивого забвения.

– Хотите выпить, Эрл?

– Нет, – отрезал Эрл. – Я завязал с этим дерьмом.

На Эрле был новый, синий в полоску костюм-тройка, на шее желтый галстук, на ногах сверкающие коричневые полуботинки. Коричневую фетровую шляпу он низко надвинул на глаза. Он чувствовал себя так, словно его обмотали бинтами, зато выглядел на 850 долларов – столько он истратил на свое новое барахло.

– Это, пожалуй, хорошо, – одобрил Ди-Эй. – Я выиграл пьяным шестнадцать перестрелок, но, будь оно все проклято, наступило время, когда я стал пить так, что сам боялся в один прекрасный день проснуться в Гонконге с разбитым носом, большой бородой, татуировками на всех частях тела и вновь обретенной китайской семьей, которую нужно будет содержать.

– Такое случалось не с одним и не с двумя из моих знакомых морских пехотинцев, – заметил Эрл.

Они вышли на улицу. Перед ними, на другой стороне Сентрал, словно семь роскошных лайнеров, пришвартованных к пирсу, сверкали огнями в ночи семь главных городских достопримечательностей – водолечебниц, которые даже теперь были переполнены людьми, стремившимися причаститься к чудесной целебной силе богатых минералами вод, извергавшихся из находившейся позади зданий и невидимой отсюда горы мощной неиссякаемой струей с температурой 60 градусов по Цельсию.

Люди посещали эту маленькую долину уже на протяжении нескольких столетий, и таким образом город приобрел весьма необычную постоянную клиентуру – тех, кому было просто необходимо попасть сюда. Если вам требовалось поправить здоровье и найти облегчение от болей, вызванных растяжениями мышц или артритом, или от припадков сифилитического нервного расстройства, вы приезжали в Хот-Спрингс и просиживали по многу часов в воде, от которой поднимался пар и которая, как ничто другое, снимала боль и вычищала заразу из всех уголков тела. Выходя из ванны, вы чувствовали себя словно заново родившимся. Лучше? Ну… возможно. Но уж наверняка не так, как прежде. Но годы шли, город предлагал своим посетителям все новые и новые услуги, уже не столь прозаического характера, и к 1946 году основную массу приезжих составляли не больные старики, а молодые и очень здоровые люди. Не было ни одной человеческой потребности, которую нельзя было бы удовлетворить в Хот-Спрингсе за один-единственный вечер, и неважно, к какой сфере эта потребность относилась – к сексуальной или финансовой, преступной или религиозной.

Трубопровод от пресловутых горячих источников теперь тянулся по кривой, отмечавшей былое местоположение засыпанного к настоящему времени ручья. По одну сторону располагались водолечебницы, а по другую раскинулась коммерческая, а вернее, развлекательная часть города: устричные заведения, рестораны, тиры, ночные клубы, казино, букмекерские конторы и, конечно, публичные дома. Улица представляла собой широкий бульвар и была так освещена, что вряд ли можно было здесь заметить разницу между дневным и ночным светом. Только гора, находившаяся в собственности американского правительства, оставалась невидимой, зато всю остальную пакость можно было рассмотреть во всех подробностях.

– Похоже на Шанхай в тридцать шестом году, – сказал Эрл, – вот только глаза у шлюх не раскосые.

С их наблюдательного пункта – они стояли на тротуаре перед водолечебницей «Фордайс» и имели обзор в оба конца улицы, тянувшейся между горами и как бы охраняемой с севера гигантскими воротами, образованными массивным зданием отеля «Арлингтон» с одной стороны и намного превосходившим гостиницу по высоте зданием «Медикал арт» с другой, – улица казалась просто гигантской. Миля суеты и греховности сияла огнями, уходившими за горизонт. При всем том это была лишь самая показная сторона сложного явления, носившего наименование Хот-Спрингс. От главного проезда, извиваясь, уходили в холмы другие дороги, и в каждом квартале имелись публичный дом, и казино, и букмекерская контора, и часто всего этого было не по одному. Дальше, в сторону Малверна, цвет становился черным, поскольку в грехе Хот-Спрингс не знал никаких расовых барьеров, и чем дальше, тем больше становилось дыма и пара – там находились отель и водолечебница «Пифийские», единственное место в городе, где негры, которые делали здесь всю реальную работу и обеспечивали жизнедеятельность всей округи, имели возможность и сами окунуться в целебную горячую воду.

– Нет, я совершенно не понимаю, как Беккер собирается прикрыть эти заведения силами всего двенадцати человек, – сказал Эрл. – Да здесь дивизии не хватит.

– Ну, на то и подготовка, – ответил старик. – В этом городе насчитывается с полтысячи букмекерских контор, и они-то и есть первая цель всей операции. От них кормятся все остальные. Но среди них есть одна, так называемая центральная контора, откуда денежки растекаются по всей сети. Туда сходятся все телефонные линии, там первыми узнают все результаты всех соревнований, тамошние гении постоянно выдают сведения о текущем соотношении шансов и передают их в другие конторы, чтобы там могли принимать ставки до самого последнего момента. Потом они получают результаты, объявляют их, и все дело продолжается. Это очень даже серьезный бизнес: контора берет себе два процента и всегда находится в выигрыше, независимо от того, выиграл или проиграл игрок. Но и здесь имеется проблема: вся эта работа очень сильно зависит от состояния связи, то есть от того, насколько быстро они получают внешнюю информацию. Без этой информации их просто нет. Понимаете, в чем здесь хитрость? Если мы сможем закрыть главную контору, то разрушим всю систему. Мы прижмем их к ногтю.

– А нам известно, где она находится?

– Нет, конечно. Это знает много народу, но вряд ли кто-нибудь захочет известить нас. Так что нам нужно будет ударить сразу по многим местам, закрыть их, сломать машину и передать задержанных копам. В полиции их не продержат и дня, но весь смысл в том, чтобы заставить машину дать сбой. Стоит только пошевелить эти заведения, и сразу выяснится, что некоторые из них уже десять, а то и двадцать раз получали от департамента полиции Хот-Спрингса предписания о закрытии. Только вот почему-то это дело никогда не доводилось до конца. Поэтому мы разносим букмекерские лавки, уничтожаем игровые таблицы, конфискуем деньги и бланки и ищем финансовые отчеты или что-нибудь еще, по чему можно будет установить, где находится центральная контора. Сами видите, это довольно просто. Очень похоже на войну. Мы занимаем японский штаб, и это означает победу.

Они не спеша шли на север по Сентрал, и из большинства окон двух– и трехэтажных домов, выстроившихся вдоль непритязательной с архитектурной точки зрения западной стороны, высовывались девушки, которые то и дело окликали двоих видных собой мужчин.

– Эй, сладенькие! Заходите к нам, мы научим вас интересным штучкам.

– Малыш! Ты, большой! У нас здесь так сладко, что ты обязательно растаешь!

– Сэры, у нас самые лучшие девочки, настоящие конфетки. Самый высший сорт.

– Что, Эрл, тянет зайти? – поинтересовался старик.

– Не-а. Если я туда сунусь, то, как пить дать, подхвачу гонорею. Плюс ко всему моя жена далеко отсюда и к тому же беременна, так что мне не нужны никакие осложнения.

– Беременна? И давно?

– Ммм… Если честно, то я не знаю. Но уже некоторое время, только я ничего не замечал.

– Эрл, если бы я знал, что ваша жена беременна, я не стал бы уговаривать вас идти к нам на работу. Здесь может быть довольно горячо.

– Не беспокойтесь на этот счет, старина. Сами знаете: я буду заниматься делом, которое знаю лучше всего на свете.

– Неужели вы не чувствуете себя счастливым? У меня был сын, и я никогда не сожалел об этом, несмотря даже на то, что он умер совсем молодым. Это было счастливое время. Так или иначе, но вы будете отцом. Считается, что это радостное время для каждого мужчины.

– А-а, – недовольно буркнул Эрл.

– Вы поймете это, Эрл. Поверьте мне, обязательно поймете.

Они шли дальше, и справа тянулись водолечебницы, а слева казино и дома терпимости. Через некоторое время водолечебницы уступили место премиленькому небольшому парку, где отцы города посадили деревья, разбили цветущие клумбы и тому подобное. Это было действительно очень красиво, а сзади высилась гора, дарившая Хот-Спрингсу нагретую минеральную воду, благодаря которой этот город не походил ни на один другой город на свете.

На тротуаре было полно народу, поскольку в Хот-Спрингсе никто не сидел на месте. Двое мужчин, тайно осуществлявших рекогносцировку, проходили мимо отчаявшихся людей, которые прибыли в Хот-Спрингс, потому что верили, будто его горячие источники смогут их вылечить, и мимо кучек богачей, которые приехали сюда ради неограниченных просторов, предоставляемых местными развлечениями. Относившиеся к первой категории носили потертые костюмы и были худы и бледны; они уже казались наполовину мертвыми и оставались как бы невидимыми для искателей удовольствий – лощеных, в отличных костюмах или платьях, в соломенных шляпах или шляпках с вуалью. Эти, в большинстве своем полные и розовощекие, были приветливы и нетерпеливы и жадно ждали ночных развлечений. Время от времени по улице проезжала черно-белая патрульная полицейская машина с несколькими офицерами, которые с заспанным видом скользили ленивыми взглядами по толпе, выискивая карманников, грабителей или просто драчунов.

– Если действовать по закону, то мы должны сказать этим копам, что там играют на деньги, – проронил Ди-Эй.

– То-то они удивятся, – отозвался Эрл.

Они подошли к роскошному зданию, находившемуся кварталах в четырех к северу от клуба «Огайо», буквально в тени небоскреба «Медикал-арт» и гигантского отеля «Арлингтон», сверкавшего рядами ярко освещенных окон. Но хотя «Арлингтон» и был великолепен, он все же не мог конкурировать в элегантности со строением, располагавшимся на противоположной стороне улицы.

Это был «Южный клуб». Черный мраморный фронтон, опирающийся на мраморные же колонны портика, сразу заявлял о немалых амбициях заведения; камень был отполирован, и фасад сверкал в темноте, словно дворец из голливудского кинофильма о жизни в средневековом Багдаде. В холле сияла люстра, изливавшая на улицу потоки света, да и все вокруг сверкало огнями. К портику медленно подплывали лимузины и высаживали своих пассажиров, от которых за милю тянуло большими деньгами. Обычной одеждой для мужчин были смокинги, а женщины, в большинстве своем густо увешанные драгоценностями, красовались в полупрозрачных белых платьях, туго облегавших их тела.

– А вот куда ходят самые большие шишки, – объяснил Ди-Эй. – Это настоящий шедевр Оуни. Боже, какие деньжищи он там делает!

– Что он о себе думает? Что он король или, может быть, один из тех египетских парней, которые делали себе могильные памятники размером с гору?

– Что-то в этом роде, – подтвердил Ди-Эй. – У него там два казино, три комнаты для игры в покер с высокими ставками и зал, куда он привозит выступать звезд самой первой величины. Если я не ошибаюсь, на этой неделе у него Перри Комо. Как-то раз у него целую неделю выступал Бинг Кросби. О, это самое милое местечко между Сент-Луисом и Новым Орлеаном. Персик, а не место. Ничего подобного нет больше нигде.

– Дела у него идут нормально, не так ли? – осведомился Эрл, внимательно рассматривая здание и подходы к нему, как будто разрабатывал план ночной атаки.

– Давайте задержимся здесь ненадолго и пронаблюдаем обстановку.

Они не без труда отыскали свободную скамейку на тротуаре Сентрал-авеню, уселись и принялись наблюдать, как к зданию подкатывала медлительная череда лимузинов, каждый из которых высаживал пару, а то и нескольких щеголей и щеголих. Можно было подумать, что здесь происходит конгресс модников. Эрл даже в своем новом синем костюме чувствовал себя так, будто облачен в отрепья.

– А теперь позвольте мне рассказать вам небольшую историю о том, откуда взялся «Южный». В тысяча девятьсот сороковом году наводнением снесло мост через Арканзас выше Литл-Рока. Из-за этого бокситовым королям пришлось изменить маршрут пересылки из Чикаго денег для выплаты жалованья работникам рудников Хэтти-Флетчер. «Алкоа» направила деньги в Талсу, а оттуда, естественно, на ближайшую узловую железнодорожную станцию, а это оказался Хот-Спрингс. Только один перевод, пока восстанавливали этот несчастный мост на Арканзасе. Та выплата была особенной – видите ли, в сороковом году здесь никто не имел текущих счетов, и потому вся сумма перевозилась наличными. Более четырехсот тысяч долларов. Как бы там ни было, почтовый вагон с деньгами в пятницу поздно ночью въехал на товарный двор железнодорожной станции здесь, в Хот-Спрингсе, и быстрее, чем вы сможете произнести «Джек Спрэт»[15], пятеро очень крутых парней провернули все дело. Они точно знали, какой из почтовых вагонов – а их на станции было много – им нужен. Они подорвали замок каким-то хитрым взрывным устройством и ворвались внутрь. Один из охранников попытался достать оружие, и они расстреляли всех, из обычных «томми». Четверо парней были мертвы через секунду. В каждом вагоне имеется по четыре больших хранилища для почты, и они точно знали, которое из них нужно открыть своими бомбочками. Прошло меньше трех минут, и они уже смылись со всеми деньгами. Конечно, департамент полиции Хот-Спрингса не смог быстро прислать на место свои патрули – наверно, они там нисколько не интересовались деньгами. Полиция штата была извещена только наутро, а когда в дело вмешалось ФБР, все следы давным-давно простыли. Разумеется, они выставили кордоны на дорогах и обратились за помощью в правоохранительные органы трех штатов, и дали объявления по радио, и даже перетрясли всех известных им любителей вооруженных ограблений и стрельбы во всех окрестных штатах. Но все было проделано слишком тонко для местных простофиль. Я не думаю, что даже сам Джонни Диллинджер был способен на такую операцию, и уж конечно, розыск не дал ровным счетом ничего. Грабители просто исчезли, ушли, словно вода в песок. Вы, как морской пехотинец, должны это оценить. Эрл, это был самый настоящий рейд коммандос.

– Они должны были иметь информатора изнутри, – сказал Эрл.

– Само собой, он у них был. А теперь вот в чем главная штука: через две недели Оуни Мэддокс покупает старый отель «Конгресс», сносит все подчистую и начинает строить на его месте свой «Южный» клуб. Откуда он взял деньги? Из внешних источников? Я так не думаю. Во всяком случае, Беккер не может найти никаких сведений о каких бы то ни было заимствованиях: дело находится всецело в руках Оуни. То ли ему надоело работать на подхвате у серьезных парней, то ли он не хочет быть связанным с ними, то ли он углядел возможность прибрать к рукам город со всеми его потрохами. Сами понимаете, никто не может ничего доказать, но остались четыре вдовы и куча сирот, которые не получили после смерти мужей и отцов ничего, кроме, разве что, трогательного письма с соболезнованиями от железной дороги, хотя в последнем я не уверен. А Оуни получил «Южный» клуб.

– Ненавижу гадов, которые платят другим, чтобы те убивали для них людей.

– Ну да, конечно, – рассеянно отозвался Ди-Эй, глядя на часы. – Да, вовремя, минута в минуту. После хорошего бифштекса у «Кой». Вот, сэр, это тот самый человек, о котором мы говорили.

Эрл увидел, как вдоль очереди лимузинов проехал самый темный, самый внушительный автомобиль, какой ему когда-либо приходилось видеть. Негр в ливрее вышел на мостовую со свистком во рту и остановил движение, чтобы дать возможность автомобилю подъехать к тротуару, не дожидаясь, пока освободится место.

– Пуленепробиваемый «кадиллак-38», – сообщил Ди-Эй. – Самая крутая тачка в Арканзасе. А может, и вообще по всей этой стороне от Чикаго.

Автомобиль, стоивший семь тысяч сто семьдесят долларов, был, естественно, черным, обтекаемой формы и сверкал массивными бамперами, серебристой радиаторной решеткой и боками покрышек. Он носил гордое название «Флитвуд-таункар» серии 75 и являл собой вершину всей продукции фирмы «Кадиллак». Его V-образный 16-цилиндровый двигатель имел объем 346 кубических дюймов; форма темного щегольского капота говорила об устремлении не только вперед, но и в будущее. Автомобиль подплыл прямо к почетному месту, и тут же к нему подбежали сразу двое чернокожих в ливреях, спешивших открыть дверь для мистера Мэддокса.

– Теперь пора подъехать и Перри Комо, – сказал Ди-Эй.

Оуни вышел, потянулся всем телом, затянулся дымом сигареты, вставленной в мундштук, а левой рукой пригладил зачесанные назад волосы.

Он был одет в светло-кремовый смокинг.

– Он вовсе не выглядит крутым, – отметил Эрл. – Скорее, просто модником.

– А вы знаете, что он англичанин? Или вроде англичанина. Он прибыл в эту страну, когда ему было тринадцать, а теперь выпендривается и называет всех не иначе как «старина» или «дорогой дружище» и тому подобными кличками в духе Рональда Колмена[16]. Но это всего лишь маска. Он заправлял уличной бандой на Ист-Сайде, когда ему было пятнадцать лет. За ним числится с дюжину убийств. Он гнусный беспредельщик, вот что я вам скажу.

Эрлу не сразу удалось убедить себя в том, что данное описание относится к этому богатому вертопраху, низкорослому лощеному типу, обращающему слишком много внимания на свою внешность.

Оуни благовоспитанно наклонился, протянул руку, взял за кончики пальцев обтянутую серебристым рукавом изящную женскую руку и помог ее обладательнице выбраться из автомобиля. Дама сделала реверанс, после чего выпрямилась во всей красе.

– Ну вот, теперь появилась дама, – сказал Эрл. – Ведь это дама?

– Дама, конечно, – ответил Ди-Эй. – Нет, разве это не чертовщина?! Эту даму я знаю и готов держать пари, что знаю и нашего следующего гостя.

Женщина отступила в сторону и широко улыбнулась, заполняя ночь блеском своих зубов. Она обладала редкостной привлекательностью. Именно такой хотели стать все девочки (но это почти никому не удавалось), и именно с такой мечтали спать все парни. Ее темно-рыжие, мягкие, как музыка, волосы ниспадали на плечи.

– И какова же ее история? – спросил Эрл.

– Ее зовут Вирджиния Хилл. Она, что называется, из деловых. Ее знают и любят в Чикаго, где она имела особо дружественные отношения с некоторыми из тех итальяшек, которые держат в руках город. Они называют ее Фламинго, потому что она длинная и красивая. Но не позволяйте ей одурачить вас своей внешностью. Это крутая штучка из сталелитейных городов Алабамы. Она прошла суровый путь и повидала виды. Когда хочет, живет с кем-нибудь, а когда хочет – одна. Ей двадцать восемь, но опыта нажито на все шестьдесят. И теперь последний игрок. Хотя он, возможно, и не настолько интересен.

Пожалуй, так оно и было. Третий человек, вышедший из автомобиля, оказался загорелым до смуглоты, как это бывает у футболистов или каких-нибудь других профессиональных спортсменов. Одет он был не в смокинг, а в коричневый парусиновый костюм с двубортным пиджаком, из кармашка которого торчал желтый носовой платок, и обут в белые туфли. Сорочка на нем была ярко-синяя, а на голове сидела белая мягкая шляпа. В зубах он держал сигару, и даже с противоположной стороны улицы можно было разглядеть на его скулах желваки, говорившие об изрядной силе. От него исходили флюиды не то непреклонности, не то себялюбия или самоуверенности, но в целом окружавший его ореол был не тот, которым мог бы похвастаться нормальный богатый человек.

– А это что за тип? – спросил Эрл.

– Это Бенджамин Сигел. Больше известен как Багси[17], но в лицо его так не называют. Этакий психованный красавчик из нью-йоркского Ист-Сайда, имеющий крепкие связи с самой верхушкой. За два-три года до начала войны его отправили в Лос-Анджелес, где он руководил рэкетом и водил дружбу с кинозвездами. Но все это чертовски интересно. Какого дьявола он делает здесь, в гостях у Оуни Мэддокса? Что за яйцо собрались снести и высидеть эти две пташки? Уверяю вас, что Багси приехал сюда не для того, чтобы греть задницу в минеральной воде.

Три знаменитости тем временем немного постояли на тротуаре, обменялись несколькими фразами, чему-то беззаботно посмеялись, не обращая никакого внимания на зевак, привлеченных мощью их обаяния. Потом они плечом к плечу поднялись по ступенькам и направились в ночной клуб.

Эрл проводил их глазами. Он заерзал на скамейке, чувствуя себя довольно удрученным. Ему казалось, что это совершенно неправильно: столько прекрасных парней отдали свои жизни на говенных рифах Тихого океана «ради Америки», и вот перед ним эта самая Америка, место, где гангстеры в смокингах водят под ручку самых красивых женщин, имеют самые шикарные клубы и вообще ведут жизнь, какой позавидовал бы и махараджа. Все это – Оуни Мэддокс, Багси Сигел – терзало его душу до крови, до боли.

– На мой вкус, – сказал он, немного помолчав, – они одеваются чересчур уж хорошо. Неплохо было бы малость извалять их в грязи, верно?

– Это наша работа, – ответил старик. – Ваша и моя, сынок. Только я не думаю, что в тюрьме им не позволят носить смокинги.

Глава 07

Вирджиния пребывала в дурном настроении – вполне обычное дело, но этим утром ее гнев далеко перешел обычные границы.

– И когда же они намерены добраться сюда? – требовательно спросила она.

– Я их вызвал. Они приедут, как только смогут, – ответил Бен, уставившись на самую любимую вещь на свете, на свое собственное вызывающе красивое лицо в зеркале.

Он никак не мог правильно пристроить галстук-бабочку. Бабочка была ярко-красной с мелкими синими значками, обозначавшими что-то мудреное. Он купил галстук в «Салке», когда в прошлый раз был в Лондоне вместе с графиней.

– Ну так пусть получше потрясут своими задницами, – сказала Вирджиния.

«Они» означало целый отряд посыльных, необходимых для того, чтобы осуществить торжественное перемещение Вирджинии и Бена из «Аполлона» – так назывался этот номер-люкс «Арлингтон-отеля» – в лимузин, на котором им предстояло переехать на станцию Миссурийско-Тихоокеанской железной дороги, к поезду 4.15 до Сент-Луиса, чтобы потом пересесть на экспресс «Супер чиф», идущий непосредственно в Лос-Анджелес. Такая армия требовалась потому, что Вирджиния, где бы ей ни приходилось бывать, обязательно соблюдала все тонкости высшего стиля, включая, самое меньшее, десяток больших чемоданов из кожи аллигатора. Бен тоже любил путешествовать стильно и тоже не был согласен ни на что, кроме кожи аллигатора, но он все же ограничивал себя багажом из каких-нибудь восьми чемоданов.

Так что восемнадцать чемоданов лежали в гостиной «Аполлона» и ждали, когда их унесут вниз. Однако Вирджиния терпеть не могла ждать. Ожидание было не для Фламинго. Оно годилось для оставшихся 99,999999 процента обитателей мира. Она решила, что ей нужно выкурить сигарету. Но когда она вышла на террасу, ее ослепило яркое солнце Арканзаса. Ее солнечные очки были уже упакованы. По какой-то причине лучи солнца, ударившие ей в лицо, окончательно разъярили ее.

Она вернулась в комнату; сигарета нисколько не успокоила ее нервы. Вирджиния не любила курить в закрытом помещении, потому что ее одежда пропитывалась запахом дыма. Ей хотелось скандалить.

– Этот городишко – просто какая-то проклятая свалка, – заявила она. – За каким чертом мы сюда приехали? Ты говорил, что я здесь встречусь с людьми из кино.

– Но, дорогая, ты же действительно встречалась с людьми из кино. Ты видела Алана Лэдда, Дика Пауэлла и Джун Оллисон.

– Ты что, идиот? – ядовито осведомилась Вирджиния. – Они не люди из кино. Они – люди из Хот-Спрингса! До тебя не доходит разница?

– Алан Лэдд считается знаменитым киношником! – возразил Бен.

– Да, но его жена вертит им как хочет и следит за ним, словно ястреб. И она ни в какую не позволит ему поболтать с симпатичной девчонкой вроде меня! Я чувствовала, как эта стерва всю дорогу на меня пялилась! Да она выцарапала бы мне глаза, вот только, если бы попробовала, я бы ей так рожу подправила, что она долбаный год ничего, кроме звезд, перед глазами не видела бы. А этот твой Дик Пауэлл, он же просто какой-то мистер Боб из заводской лавки. Словно старпер-политикан, который только и живет, чтобы грести взятки за каждый плевок! Я знаю таких типов: на словах все до небес, а как дойдет до дела, так шиш. Знай себе улыбается, мол, как поживаете, а на самом деле нисколько мной не интересуется! Я хочу познакомиться с Кэри Грантом или Джоном Уэйном. Не со всей этой швалью, а с мистером Купером или мистером Богартом! А это все шушера. Тому, кто водится с шушерой, в Лос-Анджелесе делать нечего.

Бен вздохнул. Когда на Вирджинию находили такие припадки, ее нельзя было остановить никоим образом, разве что апперкотом в челюсть. Такое он проделывал уже несколько раз, и ему это поднадоело. Сколько можно дубасить девку! Он порой жалел, что у него не хватает мужества развязаться с нею, но, когда у нее бывало соответствующее настроение, она оказывалась в постели самой настоящей тигрицей и с ней не могла сравниться никакая другая женщина из всех, кого он знал.

– Пойми же, я приехал сюда по делу, – сказал он. – Мне есть чему поучиться у Оуни. У него имеются прекрасные идеи.

– У этого зануды? Да он такой же англичанин, как мой дядя Клайтелл.

– Конфетка, через несколько дней мы вернемся в Лос-Анджелес. Я куплю тебе новую норку. Мы устроим большой прием. Придут настоящие звезды. А сейчас послушай меня. Это было очень выгодно для меня. И там тоже все пойдет на лад. Вот увидишь, чего мы достигнем за десять лет. Мы станем такими…

– Ты повторяешь это целых полгода, и все равно ты так и остаешься чокнутым парнем, которого прислали в Лос-Анджелес, чтобы ты вышибал для них бабки, а я так до сих пор не могу и слова сказать! Ты звонил своему адвокату?

– Видишь ли, дорогая…

– Значит, не сделал! И ты все еще женат на этой паскуде Эстель?! Ты все еще мистер Кракоу! Мистер Кракоу, не хотите ли яичницы с беконом, и давай наймем фургон до Блумингдейла, дорогой, там сегодня распродажа! Ты не только не развелся, но даже и пальцем не пошевелил для этого. Ты, чокнутый жиденыш, я знала, что ты все врешь! Лжец, лжец! Долбаный лжец!

Она отступила на шаг, схватила с приставного столика красного дерева лампу, стоившую не менее двухсот долларов, подняла ее над головой и шагнула к Багси. Ее ноздри раздувались, в глазах пылало форменное безумие.

Но к этому времени он тоже успел утратить контроль над собой.

– Не смей называть меня чокнутым! – взревел Бенни. Ничто не выводило его из себя в такой степени, как это слово. В мозгу вспыхнула ослепительно белая молния, начисто спалившая все сдерживающие начала. Он расправил плечи, сжал кулаки и сделал шаг навстречу своей противнице, которая наступала на него с яростным видом.

Но тут стук в дверь известил о прибытии носильщиков. Вирджиния фыркнула, поставила лампу, открыла дверь и гордо направилась к лифту.

Вирджиния с каменным выражением лица взирала на Хот-Спрингс, проплывавший за окном «кадиллака». При ярком дневном свете это был всего лишь очередной дрянной городишко, наподобие Толедо или Падьюки.

– Вирджиния, – обратился к ней Оуни, – вы не пользовались нашими знаменитыми ваннами? Очень успокаивает нервы.

– Вот еще, чтобы я позволила всяким черномазым драть меня железными щетками! А прическу прикажете загубить?

И пальцы на ногах сморщатся, как старый изюм, – возмущенно ответила Вирджиния.

– А-а, понятно. Конечно, кому что нравится, – ответил Оуни.

Бен вскинул на него быстрый взгляд, предупреждая о том, что его подруга пребывает не в настроении.

Оуни кивнул, откашлялся и ответил Бену понимающим взглядом.

– Оживленное место, – заметил Бен. – У вас здесь дела и впрямь идут, что надо.

– Да, не могу не согласиться. Это и можно назвать будущим.

Бен кивнул. Он понимал, что Оуни воспринимает себя не просто как профессионала, а скорее как старого мудреца, одаренного редкими, но меткими озарениями. Именно поэтому многие из нью-йоркских деятелей относились к нему как к трепачу, не желали прислушиваться к его предсказаниям и передразнивали (довольно осторожно) его английские манеры. Но Бен был любопытен и имел свои собственные идеи.

– Будущим?

– Да. Полагаю, что вы можете сами увидеть это, Бен. Вы способны это почувствовать. Это почти так же, как с Браком, висящим в моей квартире. Вы должны это чувствовать. Если вы это чувствуете, то можете понять его значение во всей глубине.

Неизменно спокойное выражение лица Бена призывало Оуни продолжать, а также заставляло предположить, будто Бен глуп и нуждается в наставлениях, что совершенно не соответствовало истине.

– Будущее. Бен, проводная связь мертва. Война убила ее. Благодаря войне, старина, технологии связи стали развиваться по экспоненте. Нам было необходимо контролировать телеграф и телефон, потому что мы управляли коммуникациями. Мы были организованны. Мы могли получить информацию о любых скачках и спортивных соревнованиях по всей стране в считанные секунды, и никакая другая организация, включая американское правительство, не была способна конкурировать с нами. Информация – это власть. Информация – это богатство. Но началась война, и в конце концов правительство сообразило, насколько информация важна для управления предприятием всемирного масштаба. Сообразило и начало финансировать исследования в этой области. После того как джинн выйдет из бутылки, загнать его обратно нельзя никакими силами. Следующие несколько лет заставят вас, Бен, изумиться. Как насчет телевидения? Это великое дело! А прямая телефонная связь? Мгновенная, без операторов или промежуточных станций. Счетные машины высшего качества, позволяющие сделать самого простого, среднего человека способным проводить сложнейшие вычисления. Так что наше великое преимущество утеряно, а с ним источник нашего богатства и власти. Мы должны измениться! Измениться или умереть! Они, в Нью-Йорке, не могут этого понять, но поверьте мне, грядут большие перемены. Нужно подчинить их себе, не бояться их, а суметь использовать в своих интересах, разве вы этого не видите?

Бен кивал с понимающим видом. Однажды, в 1940 году, они с графиней были у Муссолини на летней даче и слушали, как этот лысый выпендрежник разглагольствовал на такие же темы. Будущее! Завтра! Фундаментальные перемены!

Ну и чем ему это помогло, когда его расстреляли, а потом повесили вверх тормашками на крюке, привязанном к рояльной струне, и старые крестьянки сплошь заплевали его коротенький жирный труп?

– Да-да, я понимаю, – с невинным видом откликнулся он.

– Бен, наше будущее заключается в казино. Именно туда пойдут самые большие деньги. Город казино, город, которым мы будем владеть и управлять. Именно это я пытаюсь создать здесь, медленно и верно, имея в виду долгосрочную цель сделать игорный бизнес легальным в Арканзасе. Это все равно что получить лицензию на чеканку денег. Сюда будут приезжать миллионы людей. Днем они будут шляться по городу, объедаться – пища будет недорогой, даже дешевой, – смотреть шоу, для начала с Перри Комо и Бингом Кросби, а по ночам погружаться в волшебный мир, испытывать острые ощущения и волнение, которые прежде были доступны только самым крупным шишкам и выродкам из аристократических фамилий. Они будут платить! Они будут платить с величайшей охотой! В конечном счете мы превратимся в американскую корпорацию наподобие «Синклер ойл», или «Моторола», или «Ар-си-эй». В конечном счете мы сами станем Америкой!

– Разговоры, разговоры, одни разговоры! – отрезала Вирджиния. – Вы, чурбаны. Чикагские «механики»[18] обдерут вас до нитки, и вы даже не заметите, как это произойдет. Ничего не изменилось и не изменится, Оуни. Эти старые ублюдки не станут ни с кем делиться тем, на чем сидят своими задницами. Они пришьют вас и глазом не моргнут, стоит вам только заикнуться о перемене этих гребаных правил.

Они так увлеклись разговором, что ни один из них не заметил черный «форд» 1938 года с двумя мрачными детективами, тащившийся за ними на расстоянии нескольких автомобильных корпусов.

Поезд вытянулся у перрона, словно жирная желтая змея, поражающая своей толщиной и длиной. Дизельный локомотив, казалось, тосковал по горизонту, по равнинам, которые нужно было пересечь, по рекам, которые необходимо было преодолеть, по горам, на которые предстояло подняться. Локомотив своей обтекаемой формой напоминал ракетный корабль, маленькая кабинка находилась в двадцати футах над землей. Машина издавала глухой шум и таинственное ворчание; ее опекал сонм почтительных хранителей. Проводники и прочие люди из железнодорожной обслуги рыскали по платформе, проверяли билеты, направляли людские потоки внутрь и наружу. Толпа на перроне бурлила.

Среди всей этой суеты, безразличные к ней, стояли два великолепно одетых лорда. Они курили гигантские сигары и величественно ждали отправления. Для того чтобы занести багаж в купе, требовалось время, и поэтому Оуни и Бен вспоминали былое.

– Это где-то здесь взяли тот поезд, верно? – поинтересовался Бен.

– Именно так, старина.

– Девятнадцать сорок один?

– Девятнадцать сорок.

– И что там хапнули?

– Насколько я помню, более четырехсот тысяч наличными. «Алкоа» везла зарплату на свои бокситовые рудники в Хэтти-Флетчер. В Боксит.

– Боксит?

– Да, старина. Они назвали город в честь единственного добываемого там продукта – боксита. Боксит из Боксита управляет миром, после того как его при помощи какого-то алхимического процесса, в котором я ничего не понимаю, превращают в алюминий, а из него потом строят легкие суда, самолеты и оружие. Мы выиграли войну благодаря алюминию. Чудесный металл. Металл будущего.

– Проклятье, мне кажется, что здесь, в Хот-Спрингсе, будущее на каждом шагу! Это случилось прямо здесь, на станции?

– Строго говоря, не совсем на станции. Это был почтовый вагон, и поезд стоял на грузовом дворе товарной станции. Его отсюда не видно, но это на самом деле двор. Там несколько путей, башня, с которой управляют движением, и склады с другой стороны. Вы увидите это место, когда поедете.

– А что команда? Ее ведь так и не зацапали?

– Совершенно верно. Это, по-видимому, были приезжие. Ни один местный вор не способен на такую виртуозную работу.

– Я слышал, что это были детройтские парни, которые обычно работают на «Пёрплз». Кое-кто из них во времена беспредела ходил под Джонни Дэ. Знают, с какой стороны браться за пушку. Я слышал это от самого Джонни Испанца.

– Я думал, его уже нет на свете.

– Никто и никогда не сможет убить Джонни Испанца. Он лучший стрелок во всей Америке.

– Что ж, раз вы так говорите… Я-то считал, что лучшим стрелком в Америке был я. Я мог бы порассказать вам о некоторых невероятных приключениях, которые были у меня Нью-Йорке перед Большой войной!

Оба рассмеялись. Бен глубоко затянулся своей сигарой, лучшим из лучших продуктов Гаваны, и окинул взглядом перрон, залитый лучами вечернего солнца. И тут он внезапно подумал: а где Вирджиния?

– Где Вирджиния? – спросил он; тревога разом вытеснила владевшую им приятную вялость.

– Но ведь она стояла здесь секунду назад, – ответил Оуни.

– Она была в кошмарном настроении сегодня утром. Она иногда бывает совершенно несносной, – сказал Бен, осматриваясь вокруг и отгоняя подступившую к сердцу панику.

Наконец он увидел ее. Она гуляла по платформе и курила, пока носильщики грузили их багаж. Но с кем она разговаривала? Сквозь толпу он плохо видел; ему было ясно только то, что этого человека он не знает. Но в следующий момент народ, как по волшебству, расступился, и он увидел ее непрошеного спутника. Высокий, крутой с виду джентльмен в синем костюме, надвинутой на глаза мягкой фетровой шляпе и с обликом опытного человека, привыкшего командовать. Бен сразу учуял копа, а еще через секунду им овладел гнев, полностью лишивший его способности рассуждать.

– Будь она проклята! – рявкнул он.

Его лицо побелело от ярости, в висках запульсировала кровь, и он решительно зашагал туда, где застряла его женщина.

Утро они потратили на изучение игорных заведений, которых в городе были сотни, начиная с мелких, самых низкопробных букмекерских контор в негритянских районах Малверна и нескольких заурядных залов игорных автоматов на западной стороне Уошито-авеню и кончая достаточно аристократичным «Тадж-Махалом» на Сентрал-авеню. Любой из этих притонов мог быть центральной конторой, но каким образом это узнать? Ни один из семи или восьми, которые они осмотрели, в которые вошли и где проиграли по нескольку четвертаков, не показался им хоть чем-то примечательным. В конце концов они остановились возле греческой кофейни и взяли гамбургеры и кофе.

– Так вот чем занимаются полицейские? – спросил Эрл. – Шляются по городу и изучают обстановку?

– В основном, – согласился Ди-Эй, откусывая хороший кусок гамбургера. – Но когда случается настоящее дерьмо, то случается оно быстро. Точно так же, как на войне.

– Ладно, мистер Паркер. Я верю вам.

– Эрл, прежде чем все это кончится, вы еще оглянетесь на эти первые дни даже с некоторой ностальгией. Начало всегда привлекательней, чем то, что бывает потом.

Эрл кивнул и вновь принялся за свой бургер.

Через некоторое время Ди-Эй отошел, кинул никель в телефон-автомат и набрал номер. Вернулся он с широкой улыбкой на морщинистом загорелом лице.

– Мой агент в «Арлингтоне», один из посыльных, говорит, что Багси и его красотка сегодня выезжают и они чуть не всей гостиницей отправляются наверх выносить и грузить в машину их багаж. Давайте отправимся туда и посмотрим, не сможем ли мы прицепиться к ним.

Эрл поставил свою кружку с кофе и оставил на прилавке несколько монет. Двое мужчин вышли и уселись в свой «форд».

Когда они добрались до «Арлингтона» и припарковались на Сентрал-авеню, не выпуская из виду главный вход, выяснилось, что задача им предстоит совсем несложная. Лимузин длиной больше тридцати футов отъехал от главного входа отеля. За ним следовал пикап, полный багажа и чернокожих мужчин. В третьем автомобиле, «додже», сидели шестеро боевиков из числа бандитов Оуни (все они были откуда-то из горных районов и принадлежали к одному семейству Грамли) и тупо пялились вокруг, имитируя обеспечение безопасности. Эрл и Ди-Эй следовали за кортежем на небольшом расстоянии; им было хорошо видно, что пассажиры лимузина все время разговаривают. Эрл обратил внимание на то, что в основном разговор шел между Багси и Оуни. Женщина по большей части смотрела в окно; черты ее лица застыли неподвижной маской. Кавалькада влилась в напряженный поток уличного движения на Сентрал, и полицейский регулировщик поспешно переключил светофор, открывая важным персонам путь. Ди-Эй и Эрлу пришлось остановиться на красный. К тому времени, когда они добрались до станции, чернокожие мужчины в ливреях уже извлекли багаж из грузовика, погрузили на несколько ручных тележек и покатили к большому желтому поезду.

– Это поезд «Атчисон – Топика – Санта-Фе»? – поинтересовался Эрл у Ди-Эй, который выехал на Маркет-стрит и теперь искал место, куда бы приткнуть машину.

– Нет, Эрл, не тот. Это «Миссури – Тихий океан» в четыре пятнадцать на Сент-Луис, первый этап в поездке до Лос-Анджелеса. Давайте выйдем, послоняемся там и попытаемся увидеть, что получится. Скорее всего, толку никакого не будет, но уж больно я устал от букмекеров из Ниггертауна.

– Полностью согласен, – ответил Эрл.

Они порознь прошли через толпу на перроне, которая становилась тем гуще, чем больше приближалось время отправления. Эрл закурил сигарету, нашел столб, прислонился к нему и принялся покуривать и разглядывать платформу. Довольно скоро он обнаружил обоих гангстеров, которые оживленно разговаривали, стоя около здания вокзала; каждый из них курил гигантскую сигару. Похоже, что эти парни неплохо проводили время. Ничего особенного не происходило, если не считать того, что в поезд садилось все больше и больше народу и проводники начинали потихоньку звереть. Поглядев на «гамильтон», Эрл увидел, что время подходит к 16.00. Скоро должна последовать команда всем занять свои места. Его нога немного побаливала; левое запястье тоже беспокоило. Он несколько раз согнул левую руку и переступил с ноги на ногу, пытаясь отвлечься от боли. Он не привык носить галстук целыми днями, и это тоже действовало ему на нервы, но он не собирался ослаблять узел, даже невзирая на сильную жару, пока Ди-Эй не сделает этого первым. Он мечтал о том, как примет хороший горячий душ в своем номере.

Внезапно Эрл заметил, что перед ним кто-то остановился, и мысленно выругал себя за рассеянность. Это оказалась женщина. Ее темно-рыжие волосы были собраны в пучок под желтым беретом. Она была одета в желтый дорожный костюм, кончавшийся выше колена и открывавший ноги в белых туфлях гораздо выше, чем на это решилось бы большинство женщин. Темные глаза смотрели прямо ему в лицо.

– Эй, красавчик, – сказала женщина, – вы использовали последнюю спичку, чтобы зажечь свою сигарету, или у вас в коробке осталась еще пара штук?

Ничего похожего на женскую застенчивость. И пахло от нее тоже не так, как от остальных. Акцент у нее был тягучим и напоминал о горячих лепешках, которые подают прохладным южным утром. Эрл решил, что она из Джорджии или Алабамы.

– Пожалуй, найдется, мэм, – ответил он. – Только позвольте, я проверю.

Он извлек из внутреннего кармана спичечную коробку, ловко открыл ее, вынул спичку, чиркнул о коробок и сложил ладони чашкой. Его большие ладони успешно защищали слабенькое пламя от любых порывов ветра. Женщина подошла к нему вплотную, приложила свои ладони к его рукам, дополнительно прикрывая огонек, и сунула кончик «честерфилда» в пламя.

– Вот и все, – сказал Эрл.

– Благодарю вас, мне это было нужно.

Она отступила, глубоко затянулась и выдохнула длинную струю дыма.

– Я вас, кажется, знаю. Вы, наверно, снимаетесь в кино? – спросил он.

– Было пару раз, малыш, – ответила женщина, – Только нужно очень уж сильно пялить глаза, чтобы увидеть меня на экране. Это дрянной бизнес, если не знаешь больших парней, а я, так уж получилось, знаю не тех больших парней. Больших парней, с которыми я знакома, слишком уж сильно все боятся. А вы, красавчик, часом не знакомы с какими-нибудь большими парнями?

– Нет, мэм, – сказал Эрл, улыбнувшись. – Разве что парочка генералов, вот и все.

– О, солдатик. А я решила, что вы коп.

– Я вообще-то был морским пехотинцем.

– Могу держать пари, что вы уложили кучу японцев.

– Знаете, мэм, это нельзя сказать наверняка. Там все происходило очень быстро, и дыму было столько, что в двух шагах ничего не видно.

– Мой чурбан-приятель торчал в Лос-Анджелесе, сидел на проводе, по которому передавали спортивные новости. Он настоящий герой, вошь поганая. Затянул меня в этот городишко, чтобы, мол, встретиться с киношниками, а они здесь все шушера, дрянь. Я десять лет убила на то, чтобы выбраться из таких вот городишек, и вот я опять в такой же дыре.

– Вы из Джорджии, мэм?

– Из Алабамы. Бессемер, стальной город. Если вы там не бывали, то можете считать, что ничего не потеряли, мой сладкий. Я…

Боковым зрением Эрл заметил чье-то приближение. Человек казался разъяренным, разгоряченным едва ли не докрасна и несся так быстро, что кто-нибудь другой мог бы и растеряться.

– Что здесь происходит, твою мать?

Это был Багси Сигел, его ноздри раздувались, а глаза побелели от злости. Около углов рта застыли серые желваки. Его тело излучало неприкрытую агрессию, а зрачки прищуренных глаз, с ненавистью глядевших прямо вперед, походили на две булавочные головки.

Он грубо схватил женщину за локоть и дернул так резко, что у нее мотнулась голова и хрустнули шейные позвонки. А он продолжал стискивать ее руку с такой силой, что у него побелели суставы на пальцах.

– Что это значит, Вирджиния?! – гаркнул он.

– Господи, Бен, я только попросила у этого бедного парня огоньку, – ответила она, пытаясь высвободить руку.

– Сэр, – вмешался Эрл, – здесь не было вообще ничего.

– Заткнись, ковбой. Будешь говорить, когда я тебе прикажу. – Он снова повернулся к Вирджинии. – Ты, обдолбанная шлюха, у меня так и чешутся кулаки начистить тебе харю. Живо в поезд. Шевелись, уноси отсюда свою проклятую задницу!

Он толкнул ее в сторону вагона и шагнул было следом. Но вдруг передумал и вернулся к Эрлу. Его яростные глаза мерили незнакомца с головы до ног.

Эрл ответил ему твердым взглядом.

– Что уставился, мужлан?

– Я никуда не смотрю, сэр.

– Ты, поганый пес, я просто обязан вытряхнуть из тебя дерьмо прямо здесь. Я должен затоптать тебя в асфальт. Ты никто. Ты просто кусок гребаного дерьма.

Ярость придавала его лексикону особую красочность.

– Бен, оставь бедного парня в покое. Я спросила…

– Заткнись, лахудра! Да засуньте ее в поезд, черт возьми! – заорал он на двоих Грамли, которые подошли на тот случай, если ему потребуется поддержка.

Эрл увидел самого Оуни еще с парой телохранителей, стоявших в нескольких шагах. Вокруг уже столпились зеваки, но, несмотря на многолюдность, стояла почти мертвая тишина.

– Да ты знаешь, кто я такой? – продолжал орать Бен.

– Бен, держите себя в руках, – сказал издали Оуни.

– Он же просто парень с платформы! – выкрикнула женщина, вырываясь из рук громил.

Но теперь гнев Бена полностью сфокусировался на Эрле, который стоял на том же месте с непроницаемым выражением лица.

– Ты знаешь, кто я такой? – снова выкрикнул Сигел.

– Нет, сэр, – ответил Эрл.

– Твое счастье, что не знаешь, гребаный идиот. Знал бы, у тебя бы уже яйца от страха раскололись. Ты бы уже полные штаны наложил. Ты на кого тут разгавкался? Да тебе не должно быть места в одном штате со мной, ты понимаешь, придурок деревенский?

– Да, сэр, – сказал Эрл. – Я только зажег спичку, чтобы леди прикурила сигарету.

– Ну так скажи спасибо своей гребаной счастливой звезде, что я не суну тебя под поезд. Ты понял это, пастух дерьмовый? Понял, я спрашиваю?

– Да, сэр, – ответил Эрл.

Багси подался почти вплотную к нему.

– Я убил семнадцать человек, – процедил он. – Скольких убил ты, жалкая деревенщина?

– Точно не знаю. Человек триста или триста пятьдесят, – ответил Эрл.

Багси невольно взглянул ему в лицо.

– И вот в чем штука, – проникновенным голосом добавил Эрл, – просто забавная штука: те парни, которых я убивал, все до одного пытались убить меня. У них были и винтовки, и пулеметы, и танки. А парни, которых убивал ты, сидели в парке или на заднем сиденье автомобиля и думали о прошедшем футбольном матче.

Сказав это, он чуть заметно улыбнулся.

В первый момент Багси остолбенел. Никто никогда не говорил с ним таким тоном, особенно во время его хорошо отработанных припадков ярости. А больше всего его задело то, что этот деревенский олух нисколько не боялся его. Парень улыбнулся Багси и – чтоб он сдох, чтоб он сдох, ЧТОБ ОН СДОХ! – самым натуральным образом подмигнул.

Багси нанес удар правой рукой. Это, конечно же, не был удар наотмашь, потому что он отлично умел драться и знал, что от удара наотмашь легко закрыться или уклониться. Это был удар снизу вверх, нанесенный всей силой тренированного тела, обладавшего молниеносными рефлексами, стальной мощью и великолепной координацией и направляемого сейчас контролируемой яростью. Он хотел ударить ковбоя кулаком прямо под левый глаз.

Он выбросил вперед кулак и довольно долго – что-то между пятью и шестью тысячными долями секунды – ощущал нарастающее удовольствие, которое всегда рождал в нем триумф в сражении, удовольствие от момента, когда он навязывал непослушному миру свою волю, от силы своей личности, от своей красоты, от своей хитрости, от всех качеств, несомненно нашедших в нем наивысшее воплощение. Он знал важных людей! Он знался с кинозвездами! Он трахал графиню, он трахал Уэнди Барри, он трахал сотни самых красивых во всем мире звездочек! Он был Багси, Багмен, Багхаус[19], друг Мейера и Лаки, он очень даже немало значил в этом мире!

А потом это ощущение исчезло. Со скоростью, которую он, пожалуй, даже не мог себе представить, ковбой подставил очень сильную руку под его запястье, чтобы не столько блокировать удар, сколько просто изменить его направление, а второй рукой ударил сам.

Багси не был трусом. Ему приходилось участвовать во множестве уличных драк, и в большинстве из них он одерживал победы. Он не знал усталости в драке, если ее результат имел для него значение, а его знаменитая ярость позволяла ему отключать чувство боли, так что та доходила до его сознания лишь спустя несколько часов. Ему приходилось получать множество ударов. Но такого удара, как сейчас, он еще никогда не получал. Это был короткий правый удар, нанесенный с расстояния, пожалуй, дюймов в десять, но нельзя было не почувствовать, что нанесен он с превеликим знанием дела человеком, обладающим несравненным опытом. Кулак попал чуть пониже сердца и, похоже, сломал сразу три ребра. Это был молот, поршень, звуковой удар реактивного самолета, атомная бомба. Этот удар сразу вышиб из него дух. Перед глазами Багси сначала покраснело, потом почернело, его ноги подогнулись, и он осел на платформу, испуская звуки, похожие не то на скрип, не то на дребезжание, чувствуя, как из его ноздрей течет желчь или кровь, грозящая бесповоротно уничтожить его любимый галстук-бабочку. В следующее мгновение его стошнило, и он изверг все, что съел за завтраком. Он забился в конвульсиях, прижал колени к груди, пытаясь отогнать боль, он отчаянно хватал ртом воздух и чувствовал нечто такое, о чем успел забыть за последние годы, – страх.

Его противник присел рядом с ним на корточки.

– Знаешь, что я тебе скажу? – произнес Эрл. – Я ведь ударил тебя только вполсилы. А если я еще раз увижу тебя в этом городе, то врежу тебе так, что у тебя кишки размотаются под ногами. Теперь садись в поезд и уезжай отсюда подальше. И не возвращайся сюда никогда, ни при каких обстоятельствах, ни по какому случаю.

Он выпрямился и взглянул Оуни прямо в глаза.

– Может быть, вы или кто-то из ваших парней хочет помериться со мною силами, мистер Мэддокс? Прошу.

Оуни и вся его команда, носившая одну фамилию Грамли, отступили.

– А я-то надеялся, – сказал Эрл.

Он усмехнулся, подмигнул рыжей красотке и пошел прочь.

Глава 08

После того как к Багси вернулась способность говорить и держаться на ногах, но не цвет лица, он обратил свой гнев на Оуни, требуя, чтобы тот немедленно сказан, кто этот наглый ковбой. Оуни сознался, что видел его впервые в жизни. Пока двое Грамли под руки вели Багси, изо всех сил пытавшегося превозмочь боль в боку, к пульмановскому вагону, он произносил фразы, которые следовало расценивать исключительно как эдикты, подкрепленные всей мощью восточных королей, стоявших за ним:

– Узнайте, кто этот парень. Выясните, где он живет, с кем и под кем ходит, чем занимается. Узнайте про него все до последних мелочей. Но не трогайте его даже пальцем. Я сам его трону. Он мой, вы меня понимаете?

Оуни кивнул.

– Любовь моя, – с деланным сочувствием вмешалась Вирджиния, – а чем ты собираешься его тронуть? Гаубицей? Атомной бомбой? Реактивным самолетом? – Она победным жестом отбросила назад волосы и рассмеялась громким грудным смехом, звучавшим сочно и хрипловато. – Дорогой, – продолжала она, отсмеявшись, – у тебя же кишка тонка снова полезть за колотушками, вот что я тебе скажу. Ха! Как же он тебе врезал! Ты бы видел себя, когда он тебе заехал! Бедный старикашечка. Вот ты и дожил: белый приложил тебя так, что ты чуть не отбросил копыта!

– Вирджиния, заткнись, – приказал Багси. – Это ты во всем виновата.

– По-твоему, я могла предполагать, что он сильнее Джека Демпси? Нет-нет, ты сам оказался идиотом и стал задираться. Ты что, сам не видел, что это крутой парень? По нему сразу видно. Он стоял как крутой. И разговаривал как крутой. И, радость моя, кулаки у него тоже крутые!

– Не хотите пригласить доктора, старина? – спросил Оуни. – Мы могли бы задержать поезд.

– И позволить этому олуху еще раз посмеяться надо мной? Чтобы какой-то деревенский костолом указывал на меня пальцем? Нет, Оуни, бо-ольшое спасибо. Вы говорили, что держите весь город в руках. Вы говорили, что нам здесь не угрожает ни малейшая опасность, что в городе, принадлежащем Оуни, ничего не происходит без его согласия. И тем не менее кое-что происходит. Какой-то громила. Он наверняка боксер-профи. Никогда не видел парня, который умел бы так быстро махать руками, и еще ни разу в жизни ни один долбак не долбал меня так сильно. Так что, может быть, у вас не такой уж безопасный город и работа ваша не так уж хороша.

С этим он решительно, хотя и сильно хромая, вскарабкался по лесенке в тамбур спального вагона поезда «Миссури – Тихий океан» и был почтительно препровожден в купе целой толпой негров-проводников.

Вирджиния последовала за ним, но, поставив ногу на ступеньку, обернулась и шепотом обратилась к Оуни, который тоже до сих пор не пришел в себя от потрясения.

– Скажите этому ковбою, чтобы держал ухо востро. Проклятый Багмэн злопамятен, как черт. И еще передайте этому милашке, что, если его когда-нибудь занесет в Лос-Анджелес, пусть разыщет там меня!

Вскоре после этого поезд тронулся, и Оуни позволил себе в глубине души понадеяться, что он навсегда распрощался с Бенджамином Сигелом по прозвищу Багси, который приезжал «отдохнуть и принять лечебные ванны» по настоянию Мейера Лански и Фрэнка Костелло, которые являлись очень важными персонами в Нью-Йорке.

– Ладно, – сказал он, проводив взглядом последний вагон и обращаясь не столько к стоявшим вокруг него Грамли, сколько к самому себе, – теперь понятно, что здесь что-то происходит. Узнайте, кто такой этот парень, причем узнайте быстро. Но не трогайте его! Здесь творятся какие-то дела, и я должен знать, что за дерьмо заваривается у меня под боком.

Он был не на шутку встревожен: назревали большие перемены, он это знал наверняка, и, чтобы удержаться на гребне волны, он был обязан добиться того, чтобы его дела шли без сучка без задоринки. Хот-Спрингс должен был оставаться маленькой, абсолютно спокойной империей, где никогда не случается ничего непредвиденного, куда парни, принадлежащие к самым разным бандам, могут спокойно приезжать и спокойно развлекаться, встречаться и общаться между собой, не имея никаких проблем со стороны закона. Именно это он продавал. Это был его главный и неповторимый продукт. Все, чем он обладал, появилось благодаря этому. Если же он этого лишится, значит, он лишится всего.

– Мистер Мэддокс, он давно уже ушел, – сообщил Флем Грамли, один из сыновей Папаши Грамли, самый старший из братьев. – Он так затерялся в толпе, что мы даже не успели заметить, куда он направился. Кто бы мог подумать, что у какого-то парня хватит смелости помять ребра Багси Сигелу?

– Найдите его.

Это было все, что смог ответить Оуни.

Они отъехали от станции молча. Эрл хмуро смотрел вперед. Его рука немного ныла. Он подумал, что утром она разболится по-настоящему.

– Знаете, что я вам скажу? – нарушил наконец молчание Ди-Эй. – Я никогда еще не видел, чтобы один человек так сильно ударил другого. Вы, наверно, занимались боксом.

– Немного, – проронил Эрл.

– Профессионально?

– Нет, сэр.

– Эрл, мы тут не в игрушки играем. Где? Когда? Как?

– В тридцать шестом, тридцать седьмом и тридцать восьмом. Я был чемпионом Тихоокеанского флота в среднем весе. Третий чемпионат выиграл у очень крепкого поляка. Дело было на старом линкоре «Аризона» в Манильском заливе.

– Вы очень быстро двигаетесь, Эрл. Таких быстрых рук я никогда и ни у кого не видел, даже у Младенца. Вы, должно быть, немало поработали с мешком за эти годы.

– Да, сэр, по правде говоря, размолотил несколько штук.

– Эрл, вы та еще штучка.

– Со мной все в порядке, – ответил Эрл. – Но я допустил ошибку, верно?

– Да, Эрл, так оно и есть.

– Я должен был позволить ему ударить меня?

– Да, должны были.

– Понятно, – сказал Эрл.

Он почти сразу понял, что допустил промашку, и прокрутил случившееся в мыслях, поэтому заранее знал, что намеревается сказать ему старик.

– Вы ведь сами понимаете, в чем дело, Эрл?

– Да, сэр, понимаю, – ответил Эрл. – Я позволил моей гордости взять верх. И позволил этому маленькому ничтожеству, там, на платформе, занять слишком много места в моих мыслях.

– Именно это с вами и случилось, Эрл.

– Теперь я понимаю, как должен был себя вести. Я должен был позволить ему ударить себя. Я должен был позволить ему повалить меня на землю и почувствовать себя королем. Я должен был просить его не бить меня больше. Тогда он подумал бы, что я испугался его, что он поимел меня, как хотел. И в таком случае, если бы нам пришлось снова встретиться, он смотрел бы на меня, как солдат на вошь, а у меня появилась бы возможность пригвоздить его к двери ближайшего сарая так, чтобы он никогда уже не смог освободиться.

– Все верно, Эрл. Вы умеете учиться. Но есть и другая сторона. Вы начисто забыли о всякой осторожности. Вы имели дело с вооруженным полусумасшедшим профессиональным преступником, окруженным такими же, как он, вооруженными до зубов мерзавцами. У вас оружия не было. Если бы вы ударили его еще раз, то, скорее всего, уже были бы мертвецом, и ни один суд присяжных в округе Гарленд не вынес бы обвинительного приговора вашим убийцам – не забывайте о влиянии Оуни, который принялся бы защищать Багси. Получается, что игра в данном случае вовсе не стоила свеч.

– Я не привык слишком сильно беспокоиться о себе, – ответил Эрл.

– Как и подобает настоящему герою. Но время героизма закончилось, Эрл. Настало время взаимодействия, несиловых действий, осторожной, профессиональной разведки, подготовки, дисциплины. Дисциплины, Эрл! Я знаю, вы сможете вдолбить молодым полицейским, что мы должны соблюдать строжайшую дисциплину. Но вы должны и сами показывать пример, стать воплощением дисциплины. Эрл, вы меня понимаете?

– Да, сэр.

– Мне вовсе не по душе то, что приходится таким тоном говорить с героем нации о подобных вещах, но я должен выложить вам все начистоту.

– Ну так валяйте, сэр, говорите.

– Это хорошо, Эрл. Это очень хорошее начало.

Некоторое время они опять ехали молча.

– Теперь они знают, что в городе появился новый парень, а то и несколько, – сказал Эрл после долгой паузы.

– Да, Эрл, знают.

– И поэтому нам не следует возвращаться в гостиницу?

– И это правильно.

Они миновали Малверн через негритянский квартал, и старик то и дело поглядывал в зеркальце заднего вида. В негритянских публичных домах и в пивных уже начиналось оживление, говорившее о приближении долгой шумной ночи. Проститутки выглядывали в окна, покуривали, что-то кричали. На тротуарах сутенеры уговаривали прохожих, независимо от расовой принадлежности, зайти в заведение, чтобы хотя бы выпить пива после жаркого дня и, может быть, развлечься каким-нибудь другим способом. Время от времени попадались негритянские казино, обычно меньшие по размеру и довольно жалкого вида по сравнению с игорными домами для белых. Но главным образом по сторонам проезжей части мелькали перед глазами просто чернокожие люди, сидевшие без дела, скучающие, поглядывающие по сторонам.

– Эрл, скажите, что у вас оставалось в комнате?

– Нижнее белье на смену. В ванной висело постиранное белье. Несколько пар носков. Две новые рубашки. Бритва, мыльный порошок. Зубная щетка и тюбик «Колгейта». Пара пачек сигарет.

– Какие-нибудь книги, документы, что-нибудь еще в этом роде? Что-то такое, по чему можно было бы установить вашу личность?

– Нет, сэр.

– Вот и хорошо. Вы проживете без этого барахла?

– Легко.

– Это хорошо, потому что, если я что-то понимаю в этой жизни, они уже начали переворачивать город вверх тормашками в поисках Джо Луиса[20], так грубо обошедшегося с их почетным гостем. Я заплатил за номера до следующего понедельника; если мы рассчитаемся сегодня или примемся упаковывать веши и укладывать их в машину, это будет все равно что дать объявление в газетах о том, кто мы такие. Поэтому лучше всего будет просто тихо исчезнуть. Они проверят во всех отелях, кто внезапно сорвался оттуда или уехал, не расплатившись. Если мы не сделаем ничего такого, что привлекло бы к нам ненужное внимание, мы сможем еще некоторое время поводить их за нос.

– Да, сэр, – сказал Эрл. – Пожалуй, я немного сожалею.

– Эрл, в этой работе от сожаления нет никакого толку. Уверенность куда лучше, чем сожаление. Запомните: разум – это лучшее оружие. Думайте головой, а не быстрыми кулаками.

Повинуясь приказу Оуни, семейство Грамли и в самом деле перевернуло город вверх тормашками. У местного заправилы имелась команда парней, занимавшихся во время сухого закона проводкой караванов со спиртным, а теперь – осуществлением всех жестких мер, которые он считал необходимыми. Эта команда состояла из многочисленных Грамли, связанных между собой различными степенями родства: несколько Лютов, множество Биллов, не менее трех, а возможно, даже семь Слайделлов, а также Берн и Стив. Слайделлы Грамли считались хуже всех, и их нужно было держать порознь, поскольку они всегда подначивали друг друга убить парочку-другую лишних людей и тем самым порой портили дело.

Один Грамли посетил все гостиницы, мотели и палаточный лагерь и везде изучил – когда с полного согласия персонала, а когда и с угрозами – регистрационные книги. Другие Грамли – их было двое, Билл и Лют, – обошли публичные дома. Они порасспросили мадам и девочек, пережили попутно несколько сексуальных приключений, но этого нельзя было не ожидать. В конце концов, Грамли есть Грамли. Еще несколько Грамли проверяли водолечебницы. Другие Грамли вылавливали по городу многочисленных посыльных и монтеров связи, работавших на Оуни, и передавали им приказ держать глаза широко раскрытыми. Оуни даже велел нескольким своим парням-неграм – это были определенно не Грамли – посетить черные районы и порасспросить там, потому ни в чем нельзя быть уверенным: времена изменились, и теперь уже вполне можно допустить, что белые люди будут скрываться среди негров и, более того, даже иметь с ними общие дела. Кто знает, какие еще чудеса преподнесет сорок шестой год? Даже полиции были даны определенные рекомендации. Впрочем, Оуни ожидал от нее немногого: от копов всегда было мало толку.

Но все эти усилия ничего не дали. Не удалось раскопать никаких следов этого ковбоя. Оуни начал беспокоиться.

Поздно вечером он сидел на своей крыше, высоко над потоком машин и людей, протекавшим по Сентрал-авеню на шестнадцать этажей ниже его местопребывания. Стояла мягкая арканзасская ночь. На стеклянном столике возле него стоял стакан с мартини и лежала в пепельнице сигарета, заправленная в мундштук. Перед собой он видел стену, испещренную светящимися окнами, а это говорило о том, что отель «Арлингтон» полон сосунков с туго набитыми карманами, мечтающих о том, чтобы сделать свой вклад в благосостояние Оуни. Правее гостиницы возвышалась гора Хот-Спрингс с ее двадцатью семью скважинами горячей воды, успокаивающей души и излечивающей триппер.

В руках Оуни держал голубя – такую приятную гладкую птицу с полными жизни фиолетовыми радужками во весь глаз, с теплом, доходящим до самого сердца Оуни, с грудью, раздувавшейся от нежного воркования. Птица являлась воплощением теина и нежности.

Он пытался разобраться в своих проблемах, и ни одна из них не казалась особенно серьезной, если рассматривать ее в отдельности, но вместе, одновременно, все они слагались в довольно серьезный нажим. На него охотился Колл Бешеный Пес, он задолжал пару пуль «Гудзонским тряпичникам», он постоянно ощущал наезды Тома Дьюи, он сумел разобраться с самыми серьезными людьми из Нью-Йорка, так что все эти нынешние дела не должны были иметь никакого значения.

Однако имели. Возможно, он начал стареть.

Оуни продолжал поглаживать гладкую головку птицы, но вдруг сделал интересное открытие. Раздумывая о том, что мешало ему жить, он незаметно для себя выдавил жизнь из голубя. Птица была бесповоротно мертва.

Он бросил трупик в корзину для бумаг, одним глотком выпил мартини и ушел внутрь.