3. Аукцион
Иван Михайлович Люсли, разговаривая с Борянским, несколько раз посматривал на часы, как человек, который торопится и поэтому не может пускаться в долгие разговоры.
Он остался доволен краткостью своей беседы с Борянским и, выходя от него и садясь в свою карету, еще раз посмотрел на часы, которые показывали без двадцати минут два, и проговорил:
– Я еще успею…
Не более как через десять минут он подъехал к небольшому одноэтажному дому-особняку на Моховой улице.
– По-видимому, в этом доме был как будто съезд. У крыльца стояло несколько собственных экипажей и извозчиков, но съехались сюда, по всем признакам, отнюдь не гости.
В передней не было прислуги, она не выскакивала на крыльцо навстречу подъезжавшему экипажу.
На крыльце топтались какие-то чуйки, и некоторые окна были отворены и в них можно было видеть внутри дома свободно расхаживавших людей самых различных сословий. Тут были и щеголи, и бородатые купцы.
Больше всего было похоже, что в доме происходили похороны. В сущности, так оно и было в самом деле, только хоронили не человека, а его состояние, распродавали последнее, что у него было.
Этот дом принадлежал Максиму Геннадьевичу Орлецкому и продавался с аукциона вместе со всей находившейся в нем обстановкой.
Кто, собственно, был этот Максим Геннадьевич Орлецкий, никто хорошенько не знал. Не знали также, почему продается с аукциона его имущество – за долги или по какому-то другому случаю.
В «Петербургских Ведомостях» было помещено об этом аукционе объявление, и по этому объявлению в дом на Моховую съехались и сошлись разного звания люди.
Начало аукциона было назначено на два часа, и Люсли, по-видимому, сильно интересовался продажей, потому что торопился попасть к этому времени. Войдя в дом, он не стал осматривать продававшиеся вещи и обходить дом, а преспокойно сел в первой, служившей залом, комнате на стул и, заложив ногу за ногу, принялся терпеливо ждать, когда начнется аукцион…
Последний начался минут на сорок позднее назначенного часа, и было объявлено, что сегодня будут продаваться книги из библиотеки, причем первыми пойдут дорогие, старинные.
Эти книги, несмотря на то, что они были «дорогие и старинные», были оценены в два и три рубля. Они так и пошли за эту цену, потому что никто из присутствующих почти ничего не набавлял, и аукционист то и дело постукивал в третий раз молоточком и обращался к тому, кто накидывал пятачок или двугривенный против оценки, со словами:
– За вами!
Дошла очередь до старого латинского молитвенника, обтянутого кожей переплета с медными застежками.
– Латинский молитвенник! – провозгласил аукционист. – Оценка – полтора рубля… Кто больше?..
– Пять копеек! – сказал Люсли.
– Рубль пятьдесят пять… – протяжно, нараспев привычным голосом произнес аукционист. – Кто больше?
– Рубль, – вдруг послышался голос из угла, противоположному тому, где сидел Люсли.
Голос был довольно хриплый и неприятный.
Люсли, приподнявшись со своего места, постарался рассмотреть своего конкурента, сразу на рубль повысившего цену на молитвенник.
Это был человек в довольно потертом гороховом костюме, в мятой, далеко не первой свежести рубашке, с торчащими взъерошенными во все стороны усами. Эти усы служили как бы главным отличительным типом его существа. Он сидел, слегка склонив голову, и, зажмурив правый глаз, левым издали глядел на лежавший на столе аукциониста молитвенник так, будто целился в него.
– Два рубля пятьдесят пять копеек, кто больше? – крикнул аукционист.
– Пять копеек! – поспешно добавил Люсли.
– Рубль! – сейчас же прозвучал хриплый голос конкурента.
Люсли не отстал; он сейчас же набавил пятачок, и тут же со стороны его конкурента раздался, как эхо, «рубль»!
Так они стали перекликаться, и аукционист едва успевал подхватывать и выкрикивать набавленную цену.
Цена была набита уже до ста трех рублей тридцати пяти копеек, но Люсли все прибавлял по пятачку, а его конкурент – по рублю.
Наконец тот, словно размахнувшись, вдруг стал прибавлять по двадцать пять, а Люсли хватил сто рублей сразу.
– Двести тридцать два рубля пятьдесят пять копеек! – провозгласил аукционист.
– Двадцать пять рублей! – спокойно прибавил хриплый голос усатого человека.
Люсли начал горячиться и прибавлять десятками рублей.
Среди присутствовавших начался удивленный шепот, почему это вдруг латинский молитвенник так непомерно растет в цене. Большинство никак не могло предполагать, чтобы книга могла оцениваться сотнями рублей и чтобы могли найтись люди, способные заплатить за книгу такие деньги.
Не менее других был удивлен и сам аукционист. Много вещей приходилось ему продавать на своем веку, но во всей своей практике он не помнил случая, чтобы цена на книгу росла так, как теперь.
Цена уже перевалила за тысячу, а конкуренты все набавляли, и ни один не желал отступать.
Первым все же стал выказывать беспокойство Люсли. Он достал кошелек, перебрал все находившиеся там золотые, достал бумажник и пересчитал находящиеся там деньги.
Всего у него было тысяча восемьсот восемь рублей в кармане – цифра, особенно оставшаяся в памяти у него, потому что она случайно совпала с цифрой года, в котором все это происходило, и он шел до этой цифры. Но вот его конкурент дал тысячу восемьсот двадцать пять рублей, и Люсли вынужден был отстать.
Он был бледным, как полотно, и сильно взволнован, когда аукционист, ударив по столу молотком, громогласно заявил:
– Тысяча восемьсот двадцать пять третий раз!.. – и, затем, обращаясь к усатому человеку, добавил: – За вами!..
Люсли сжал кулаки, стиснул зубы и, топнув ногой в досаде, пошел к двери, показывая этим, что только и интересовался на аукционе латинским молитвенником и не желает больше оставаться, так как не хочет покупать ничего.
Он выскочил на крыльцо в таком виде, как будто готов был упасть в обморок, – настолько поражен он был своей неудачей.
На свежем воздухе Люсли вздохнул немного свободнее и остановился, вбирая в себя этот воздух и вместе с тем, как бы обдумывая, что ему теперь делать.
Пока он так стоял на крыльце, появился и его более счастливый конкурент, который тоже приходил, видно, на аукцион за молитвенником и, приобретя его, вполне удовлетворился и теперь уходил домой.
– Скажите, пожалуйста, – обратился к нему Люсли, – почему вы так набавляли цену на молитвенник?..
Усатый человек поглядел на него, прищурясь, и принял такой гордый вид, который совершенно не соответствовал ни потертому гороховому костюму, ни его взъерошенным усам.
Люсли увидел, что с этим человеком нельзя было обращаться бесцеремонно, и поэтому поспешил назвать себя и спросил, в свою очередь, с кем имеет честь?
Тогда его конкурент галантно расшаркался (на ногах его вместо сапог было нечто вроде спальных туфлей) и, сняв картуз, проговорил:
– Я наречен при крещении Орестом, а фамилия моя Беспалов!.. Чем могу служить вам?
– Мне хочется узнать, почему вы так набавляли цену на молитвенник?
Орест Беспалов поставил усы ежом, задумался и пожевал губами, а потом спросил:
– Вы в карты когда-нибудь играли?
Люсли удивился этому неожиданному вопросу, но все-таки ответил:
– Играл!
– Ну так должны знать, что такое фунт! С географией вы тоже, вероятно, знакомы?
– Ну!..
– Ну, значит, знаете, что такое Азия? А все вместе – выйдет фантазия… Поняли?
– Ничего не понял! – сказал Люсли.
– Странно! – сказал Орест. – А между тем все так просто, как «добрый день», как говорят французы! Такова была моя фантазия, чтобы набавлять за молитвенник цену.
– И вы бы мне не уступили ни за что?
– Ни за что!
– И только из-за фантазии?
– Только из-за фантазии.