Глава 3
«Дело Рейнштейна», Я. К. Эфрон и Е. П. Дурново
5 марта 1879 г. в Москве, в бывшей гостинице Мамонтова полиция обнаружила труп мужчины. К его спине была приколота записка: «Николай Васильев Рейнштейн, изменник и шпион, осужден и казнен нами, русскими социалистами-революционерами. Смерть Иудам-предателям»[74].
В уже упоминавшейся статье высказана мысль о том, что одним из исполнителей казни по приговору партии провокатора Розенкранца (так в статье назван Рейнштейн. – Е. Ж.) был Я. К. Эфрон. «Это убийство отяготило его совесть и заставило впоследствии отойти от революционной деятельности»[75]. Так передано и поныне живущее среди потомков Эфрона предание: «Яков Константинович помог расправиться с предателем».
Между тем, и свидетельства современников тех событий, и архивные документы категорически опровергают такое утверждение. Я. К. Эфрон не был причастен к «делу Рейнштейна» и от революционной деятельности отошел не из-за мук совести по поводу убийства – он его не совершал. Г. С. Кан, автор вышедшей в 1997 г. работы «Народная воля», сообщает о том, что Рейнштейн был убит «землевольцем М. Р. Поповым и не входящим в какую-либо революционную организацию Н. В. Шмеманом[76]. Г. С. Кан принял точку зрения составителей биобиблиографического словаря, изданного в начале 1930-х гг. Всесоюзным обществом политкаторжан и спецпереселенцев, которые в статье о Н. В. Шмемане (без ссылки на источник) утверждали, что он «вместе с М. Р. Поповым непосредственно участвовал 26 февраля 1879 г. в Москве в убийстве агента Н. В. Рейнштейна». Авторы статьи считали Шмемана членом «Земли и воли», входившим в ее «террористическую подгруппу»[77]. Эта точка зрения отражена и в примечаниях к воспоминаниям М. Р. Попова, опубликованным через год после словаря, хотя сам он ее ни подтверждает, ни отрицает: «Устранить Рейнштейна как опасного врага организации поручено было двум лицам. Они отправились в Москву»[78].
Землеволец О. В. Аптекман не раз говорил, что «изъять из обращения» провокатора было поручено М. Р. Попову, который «вскоре после этого передал все подробности убийства и последующего за этим душевного его состояния» Аптекману. «После расправы на него напало удушье, едва-едва добрался до ближайшей улицы, чтобы передохнуть»[79]. Не называя
Н. В. Шмемана в числе исполнителей казни, О. В. Аптекман вспоминал, что он был членом «кружка молодых народников» в медико-хирургической академии Петербурга», где «энергично работали» М. Р. Попов и Л. Буланов[80].
А. И. Зунделевич в письме к Л. Дейчу 18 июля 1922 г. пишет: «Мне кажется, что ты ошибочно приписываешь дело Рейнштейна «Северному Союзу» («Северный союз русских рабочих». – Е. Ж.): это было делом «Земли и воли». Сведения о Рейнштейне получены были землевольцами от Клеточникова. Я помню приезд трех землевольцев из Москвы после расправы, учиненной ими над Рейнштейном. Я раньше помнил фамилии этих трех, теперь забыл их. Удивляюсь, что ты этого не знал? Мне кажется, что один из трех участников был член нашего кружка с немецкой фамилией, чуть ли не Шмеман. Помнишь ли ты товарища с такой фамилией?»
Под письмом Л. Дейч записал: «Да, помню, но он совершенно всеми забыт, умер, кажется, во всем разочаровавшись, в эмиграции»[81].
В 1907 г. вышли в свет интересные воспоминания В. А. Анзимирова, хорошо знавшего и Н. Рейнштейна, и Я. Эфрона, и Е. Дурново. Автор не назвал ни одной фамилии исполнителей приговора над провокатором, кроме Ольги Сеньковекой, которая, по его словам, «не подозревала, что случится в номере»[82].
Анзимиров пишет, что Н. В. Рейнштейну, видному деятелю «Северного союза русских рабочих» и одновременно крупному агенту III отделения, товарищи по организации поручили создать отделение «Союза» в Москве, для чего осенью 1878 г. он поселился в ней под видом слесаря. От полиции он имел задание через москвичей, которые гораздо хуже, чем питерцы, соблюдали правила конспирации, раскрыть местопребывание тайной типографии «Земли и воли» в Петербурге, за что ему, по словам В. Анзимирова, было обещано 10 тыс. рублей.
«Для встречи с рабочими» Рейнштейн снял квартиру, в которой разрешалось бывать лишь членам революционной организации. Здесь можно было достать новинку «нелегальщины», встретить «своих» рабочих, получить адреса для отправки литературы в провинцию. «Даже осторожные Дурново, Ефрон, Фридензон, Мартынов считали себя как бы обязанными посетить «конспиративку», – пишет Анзимиров. Вопреки правилам конспирации, «по тогдашнему московскому разгильдяйству», вся видная революционная молодежь бывала у Рейнштейна.
О многих «нелегалах» он узнавал и на молодежных сходках, в которых принимал участие. На одной из них, где праздновали освобождение Веры Засулич и собирали для нее деньги, этот «маленький суетливый господин с редкой рыжеватой бородкой подошел быстро к сборщикам, бросил в шапку одним из первых трешницу». Автор воспоминаний нашел нужным отметить, что многие клали в шапку последний двугривенный.
На этой сходке присутствовала и Лиза Дурново, «высокая, стройная, чернобровая барышня, в которой по манере себя держать сразу можно было узнать породистую аристократку». «В революционной среде», где, по словам Анзимирова, «господствовала пуританская строгость нравов, ухаживания и флирт всеми осуждались», Лиза «держала себя гордой римлянкой, приветливой, но недоступной. Такою, впрочем, она была на самом деле». Когда Рейнштейн, будучи женатым человеком, начал ухаживать за Ольгой Сеньковской, которая не замечала этого, «Лиличка» шепнула ей: «Разве ты не видишь? Осади его хорошенько! Нехорошо!»
Убедившись в том, что знакомство с Рейнштейном заканчивается обыском и арестами, Исполнительный комитет «Земли и воли» стал наводить справки о нем. Разоблачил его Николай Васильевич Клеточников, который по заданию «Земли и воли» в январе 1879 г. поступил на службу в III отделение. Он-то и нашел доказательства службы Рейнштейна в полиции, документы о цели его командировки в Москву. Клеточников прямо заявил, что Рейнштейн «выдал путь к типографии»; по его доносам арестовали Д. Клеменца, Астафьева, а «Морозов спасся случайно»; он предал петербургскую рабочую организацию во главе с В. Обнорским; благодаря его содействию, «был отправлен в ссылку В. Г. Короленко, а Россия получила «Сон Макара».
Удостоверившись в предательстве Рейнштейна, Исполком приговорил его к казни, о чем оповестил свои организации на местах. Исполнение приговора, по свидетельству Анзимирова, взяли на себя три человека, имена которых были ему неизвестны. Казнь свершилась «в большой московской гостинице, бывшей Мамонтова» у Москворецкого моста.
В конце февраля 1879 г. Н. В. Рейнштейн получил от Ольги Сеньковекой, за которой «ухаживал безуспешно около 3-х месяцев», записку: «Приходите в мамонтовские меблированные комнаты, № такой-то, в семь вечера. Буду одна. Ольга». (Анзимиров приводит и другую версию: Ольга звала его на собрание «своих»). 26 февраля в 20 минут седьмого вечера, как рассказывает Анзимиров, тщательно одетый и выбритый, Рейнштейн вышел из парикмахерской. В грязной «мамонтовке» стал читать таблицу фамилий жильцов. Под указанным номером никто не значился. Он прошел по коридорам, постучал. Отозвалась Ольга. Небольшой номер, состоящий из крохотной передней, гостиной и спальни, был слабо освещен. Ольга провела его в гостиную, где на него набросились трое. Два человека схватили его за руки, третий – за горло. Последний нанес кистенем удар по темени, после чего ушел вместе с Ольгой. Оставшиеся двое сволокли оглушенного Рейнштейна в угол и нанесли ему удар кинжалом в грудь. Освободили из-под стола ковер, сняли с кровати матрац, одеяло, подушки и отгородили ими тело от двери, чтобы кровь не просочилась в коридор. На труп прикололи лист бумаги, где было сказано, что шпион и предатель казнен социалистами-революционерами.
Спустившись в швейцарскую, сказали дежурному, что ключ от номера они возьмут с собой, так как вещи их остались в номере. «Мы съездим только помолиться в Троице-Сергиево». – «А вы из какого номера?» – спросил швейцар. Они назвали и спокойно, не спеша, вышли, не возбуждая ни в ком подозрения.
Анзимиров утверждает, что заметка об убийстве в гостинице появилась в «Русских ведомостях» до обнаружения трупа полицией – 5 марта 1879 г. «Она должна была облегчить положение тех, кого привлекут по этому делу, подготовить их к арестам. А что привлекут многих, сомнений не было, потому что записная книжка сыщика осталась при нем, и, кроме того, он, вероятно, сделал много доносов».
На самом деле газета поместила сообщение не 5 марта, а 6-го. «5 марта, в понедельник, утром, отворен был № 62-й в большой Москворецкой гостинице, бывшей Мамонтова. Четверо суток назад нумер этот был занят, но с тех пор никто из прислуги не входил в него. В комнате найден убитый кинжалом неизвестный человек. Рассказывают, что убийство совершено с политической целью и что на трупе найдена какая-то записка, говорящая о предательстве убитого и о мести ему»[83].
Полиции дали знать об исчезновении жильцов после того, когда запах из их номера стал невыносимым. Дату смерти Рейнштейна установила медицинская экспертиза – 7 суток назад.
В ночь c 6 на 7-е марта в Петровской земледельческой академии, студентом которой был Анзимиров, в Техническом училище, где учился Эфрон, были проведены аресты. «Из техников арестовали Фридензона, Ефрона, Андреева, Презрителева… Были произведены сотни обысков и арестовано 90 человек…». «Всех арестовали как свидетелей по делу образования в Москве Исполнительного комитета и убийства шпиона Рейнштейна», – пишет Анзимиров.
Ольга Сеньковская, которая «не подозревала о том, что случится в номере», заболела острым нервным расстройством, бредила, у нее начались галлюцинации. Боясь, что, в случае ареста (полиция узнала, что при убийстве присутствовала женщина: в комнате на столе оказалась черепаховая гребенка, на комоде – муфта, в передней – батистовый платок без метки), она, по беспамятству, кого-нибудь выдаст, ее прятали, увезли в деревню. Опасность грозила лишь тем, кто свел ее с приезжими из Петербурга: их самих Ольга не знала. В деревне она простыла и вскоре скончалась от скоротечной чахотки, «заплатив своей жизнью за смерть шпиона, в которой была неповинна».
Первая шифрованная телеграмма об убийстве Рейнштейна полетела в III отделение от начальника Московского губернского жандармского управления (далее МГЖУ) генерал-лейтенанта И. Слёзкина 5 марта 1879 г.: «Тело Рейнштейна найдено в гостинице Мамонтова. Приступается к производству следствия. Подробности почтой». В тот же день «в дополнение» он посылает вторую, в которой излагает подробности. «25 февраля какая-то личность, не назвавшая своей фамилии, блондин, лет 27 нанял в гостинице два соседних номера, сказав, что переедет на другой день с семейством. Потом личность эта приходила в нанятые номера с каким-то другим молодым человеком. Кроме того, в гостиницу приходила еще какая-то молодая женщина и спрашивала, не наняты ли сказанные номера. 26 числа вечером нанявшая номера личность явилась в оные вместе с Рейнштейном, где оба остались ночевать. Рано утром 27 числа личность эта, запирая за собой номер, сказала, что скоро возвращается, но больше в гостиницу не являлась, и номера оставались запертыми до сегодняшнего утра». На полях телеграммы напротив этих слов кто-то из III отделения карандашом записал: «6 дней! Это преступная небрежность. 7 марта 79 г.»
«При поверхностном осмотре полициею запертых номеров оказалось, что Рейнштейн лежал на полу с накрытою на голове подушкою, возле которой находится лужа крови от нанесенной раны, по-видимому в затылок; недалеко от трупа на креслах лежат две чугунные гири, из коих одна в крови, и записка, объясняющая цель убийства».
В телеграмме 6 марта Слёзкин добавил, что Рейнштейну «нанесены 4 глубоких раны кинжалом в грудь, распорота щека, лицо разбито гирею». Начальник МГЖУ сообщил, что коридорный видел у убийцы счет, «похожий на счет гостиницы Ечкина». По наведенным справкам, в ней 25 февраля останавливались четверо молодых людей, один назвался Смолянским. В этой телеграмме Слёзкин высказал предположение: «Не могут ли быть означенные четверо Короленковы и Шмеман?»[84]
18 марта 1879 г. датирована агентурная сводка (без подписи). На ней резолюция: «Немедленно донести Слёзкину». Кто-то писал, что «среди пропагандистов в подробности известны обстоятельства убийства Рейнштейна и их пересказывают тем (в их среде), кто их не знает». И дальше излагается версия, приведенная В. Анзимировым в его воспоминаниях, но несколько отличающаяся от анзимировской. Выполнение задуманного возложено было на 3 лиц. Одно должно было завлечь Рейнштейна и еще одного подозреваемого в предательстве в гостиницу, якобы на сходку. Двое других должны были спрятаться в номере. Второй (подозреваемый в предательстве) не пришел, а Рейнштейн согласился придти. Пропустивший Рейнштейна «приглашатель» ударил его кистенем, а потом те, двое, – кинжалом»[85].
Анзимиров преувеличил число обысков и арестов: телеграмма Слёзкина в Петербург 7 марта 1879 г, сообщала: «Сегодня ночью было произведено Москве 26 обысков. Ничего особо серьезного не обнаружено, задержано 24 лица, отобранное рассматривается и производятся допросы[86].
Из 24 человек, которых привлекли к дознанию по этому делу, в ночь с 6 на 7 марта было задержано 19 человек. Яков Эфрон и Николай Армфельд были арестованы через несколько дней, Татьяну Лебедеву и Якова Серпинского (он выдавал себя за подданного Великобритании Вильгельма Рикарда) разыскать не удалось.
Среди задержанных были: Губернский секретарь А. И. Маков (40 лет), который, по словам многих мемуаристов, был «одним из обративших на путь революционной агитации» Лизу Дурново; губернский секретарь А. Н. Тверитинов (33 г.), кандидат прав С.-Петербургского университета И. А. Гольдсмит (35 л.) и его жена Софья Ивановна (28 л.), доктор естественных наук Цюрихского университета; дворянин Ф. М. Любавский (24 г.), дочь майора Е. Б. Гранковская (20 л.), студенты Московского университета П. П. Викторов (26 л.), П. Н. Строев и П. П. Кащенко (20 л.), студенты Петровской земледельческой академии С. А. Малышев (24 г.), А. С. Пругавин (23 г.), В. А. Анзимиров (19 л.), А. М. Люцернов (24 г.), М. И. Лазарев (19 л.), А. С. Белевский (20 л.); студенты Московского технического училища С. А. Щепотьев (20 л.), Г. М. Фриденсон (24 г.), Я. К. Эфрон (28 л.); дочь действительного статского советника С. А. (25 л.) и ее муж А. А. Вальтер; усыновленный почетным гражданином А. С. Деревщиков (21 г.)[87].
Почему именно на них пало подозрение и именно они были арестованы? В чем их обвиняли?
26 февраля 1879 г., когда в МГЖУ еще не знали об убийстве Рейнштейна, III отделение передало в Москву секретное сообщение о том, что «в среде московских пропагандистов приступлено к образованию центрального Московского кружка вроде распорядительного комитета, в состав которого вошли в качестве представителей от разных сословий…», и далее перечислялись 16 фамилий: А. Маков, А. Тверитинов, И. и С. Гольдсмит, Т. Лебедева, Н. Армфельд, Ф. Любавский, А. Пругавин, Анзимиров, С. Щепотьев, Г. Фриденсон, Я. Эфрон, П. Строев и В. Рикард. «Число членов названного кружка предположено организовать 25-ю лицами, а посторонним дозволить вход в оный не иначе как за поручительством двух членов».
Сведения были переданы начальнику МГЖУ И. Слёзкину «для проверки и наблюдения за поименованными преступными личностями».
В свою очередь, III отделение было оповещено «о каком-то центральном (распорядительном) кружке пропагандистов» 12 февраля 1879 г. запиской агента из Москвы. О том, что автором ее был Н. Рейнштейн, дважды сказано генерал-губернатором Москвы В. А. Долгоруковым в его заключении по этому делу 25 мая 1879 г.: «агент, сообщивший о Московском распорядительном кружке, кронштатский мещанин Николай Рейнштейн… Настоящее дело возникло вследствие сообщений, полученных от проживающего в Москве агента Рейнштейна»[88].
«На сырной неделе» его вызвали в Петербург для «разъяснений сообщенных сведений о значении кружка». «Объяснения агента по этому делу дали возможность безошибочно заключить, что в кругу Московских более выдающихся пропагандистов, действительно, возродилась, а отчасти и приведена даже в исполнение мысль об образовании центрального кружка, вроде распорядительного комитета», – такое заключение III отделение и послало Слёзкину 27 февраля. В состав кружка, как следует из упомянутого заключения В. А. Долгорукова, в числе 25 чел. вошел и наш агент в качестве представителя от рабочих»[89].
То, что сообщил Петербург, не было новостью для Московского ГЖУ. Оно даже дополнило список членов таинственного кружка новыми фамилиями, а о тех, кто был назван Рейнштейном, знало гораздо больше: некоторые из подозреваемых в причастности к кружку были еще и «корреспондентами из Москвы газеты «Земля и воля» (Маков, Тверитинов, Гольдсмит, Викторов); устраивали вечера, концерты, спектакли для сбора денег на типографию, вели революционную пропаганду». У Слёзкина («по агентурным данным») имелись сведения о том, что Рейнштейн «был весьма близок с Федором Любавским, с Рикардом, с Татьяной Лебедевой, с Сергеем Щепотьевым, Григорием Фриденсоном, Яковом Эфроном, Сергеем Малышевым, Алексеем Пругавиным, Владимиром Анзимировым, Алексеем Вельским, Екатериной Гранковской, Николаем Деревщиковым, бывал неоднократно у Макова, Тверитинова, Армфельда, Строева, Кащенко, Лазарева, Александра Вальтер; виделся у Лебедевой с Исидором Гольдсмитом и был знаком с Люцерновым»[90].
Сообщения III отделения от 27 марта 1879 г., данные, которыми располагало МГЖУ, свидетельства о том, что Рейнштейн убит социалистами, полученные не только из записки, найденной в гостинице, но и из прокламации «Земли и воли», адресованной ее членам («убит, как шпион, проникший почти в самый центр московских социалистов») – все это оказалось достаточным для заключения МГЖУ: «убийство произошло с полного ведома московских социалистов, если не без их участия». Из постановления помощника начальника МГЖУ капитана Коржавина, отдельного корпуса жандармов штабс-капитана Крылова, поручика Попова от 6 марта 1879 г. «приступить к производству дела в административном порядке» следует, что начато оно было «вследствие словесного предложения начальника МГЖУ»[91].
Из арестованных 7 марта 1879 г. «самым крупным деятелем революционной пропаганды» был губернский секретарь Александр Иванович Маков, «которого по возрасту своему, образованию, умственному развитию, обеспеченному положению и знакомству с большинством лиц, привлеченных к дознанию, можно признать организатором, к которому примыкали прочие личности» – это было мнение МГЖУ. Во время обыска в его квартире была обнаружена подлежащая высылке из Москвы и разыскиваемая полицией Авдотья Ивановская.
В протоколе допроса, написанного самим Маковым 7 марта 1879 г., он сообщает, что родился в 1839 г. в г. Курске, состоит при министерстве юстиции, занимается частной адвокатурой, имеет до 5 000 дохода от недвижимого имущества в Курской и Орловской губерниях. Обучался он в Курской гимназии, потом закончил юридический факультет Харьковского университета. В момент ареста Маков был женат, имел 4-х детей[92].
Московским жандармам А. И. Маков был известен «как лицо, вошедшее в противозаконное сообщество самых крупных тамошних представителей преступной пропаганды». В январе 1879 г. агенты И. Слёзкина доносили, что «принадлежа по средствам и воспитанию к высшим слоям Русского общества, Маков не стеснялся бывать у нашего агента, где сосредоточена, как известно, вся преступная среда, и принимать его у себя. Близко знаком с каким-то молодым князем Голицыным. Роста среднего, брюнет, волосы до плеч, ногти тоже длиною с полдюйма». «Ныне получены сведения (он сам заявлял), что он довольно близкий родственник Управляющего Министерством Внутренних дел, который, не зная о преступной деятельности Макова, оказывает ему даже протекцию»[93]. На допросе 7 марта А. Маков отрицал свое знакомство с многими задержанными, в том числе с Я. Эфроном.
Обыск в квартире сына действительного статского советника Николая Александровича Армфельда был произведен 11 марта 1879 г. Он жил в меблированных комнатах в Тверской части Москвы. Во время обыска полиция застала у него студента Петровской академии А. Белевского. Ничего предосудительного в квартире не нашли.
12 марта Н. Армфельд сообщил на допросе, что он дворянин, родился в 1858 г., православный, своих средств не имеет, живет на средства матери (у нее пенсия 1 600 руб. в год). Большую часть времени, писал Николай, он живет в деревне. «В Москву приезжаю для развлечения, изучаю статистику»[94]. Армфельд, как и его сестра, Наталья Александровна, близкие знакомые Е. П. Дурново, были известны жандармскому управлению задолго до убийства Рейнштейна.
Н. Армфельд привлекался к дознанию в феврале 1876 г. «по делу о тайном сообществе в Москве и играл в «кружке пропагандистов одну из видных ролей». Во время обыска у него нашли «преступного содержания стихотворение к русскому народу». Наталья Армфельд, «ярая пропагандистка, была сослана в Костромскую губернию и в настоящее время осуждена на каторжные работы по делу о вооруженном сопротивлении в Киеве».
«9 марта 1879 г. в 8 часов вечера, согласно распоряжения III отделения… прибыл на квартиру Вольного слушателя Московского Императорского Технического училища из мещан Минской губернии и уезда из местечка Кайданово, иудейской веры Якова Константиновича Эфрон, проживающего Яузской части первого квартала в доме Куманиной по Мясницкой улице вместе с понятыми сторонними людьми для производства… обыска» надзиратель Яузской части I квартала.
«Квартира Эфрона состоит из одной комнаты, в ней одно окно и одна дверь, выходящие: первое – во двор, а последняя – в общий с другими жильцами коридор. В комнате этой вся мебель и обстановка принадлежит квартирной хозяйке…
Принадлежащие Эфрону вещи заключаются в следующем: носильное платье и белье в незначительном количестве, книги, разные черновые бумаги и лекции и разный слесарный инструмент, альбом с фотографическими карточками. По сделанному обыску как в комнате, так и во всех вещах и мебели, ничего предосудительного не оказалось. По прибытии в квартиру Эфрона в ней, кроме его самого, оказался, как он наименовал, товарищ его, тоже вольный слушатель Московского Императорского Технического Училища из обер-офицерских детей, уроженец Калужской губернии города Перемышльска Николай Петрович Андреев, служащий Басманной части I квартала в доме Гвоздева, но доказательства на свое звание и место жительства не представил. Почему постановили: оказавшиеся у Эфрона вещи, как-то: черновые бумаги, лекции и альбом с фотографическими карточками опечатать печатью конторы I квартала Яузской части, представить при сем протоколе, а Якова Константиновича Эфрона и Николая Петровича Андреева препроводить в Басманную часть». Под протоколом допроса стоят подписи надзирателя, Я. Эфрона, Н. Андреева и трех «посторонних свидетелей»[95].
10 марта 1879 г. в Московском ГЖУ «был спрошен нижепоименованный, который показал», что зовут его Яков Константинович Эфрон, что от роду он имеет 28 лет, звание его – «вольнослушатель Императорского Технического училища», родился в 1851 г. в Минской губернии, вероисповедания еврейского. На вопрос о средствах его и родителей Я. К. записал: «Получаю временно от отца и ежемесячно от брата, живущего в г. Новочеркасске». В графе семейное положение – «холост». Воспитывался Эфрон «в Виленском раввинском училище, по окончании которого поступил в С.-Петербургский Технологический институт в 1871 г., где пробыв 1 1/2 года, поступил в Техническое училище». За границей не был.
«Взятые у меня при обыске лекции и тетради для практических упражнений по бухгалтерии, альбом с фотографическими карточками, письмо от баронессы фон Ноллайнг, визитная карточка г. Кофмана, надпись на которой: «Согласно уговору, заходите в 10½ ч. утра» означает то, что между мною и им, когда Кофман еще был в Техническом училище, остались денежные счеты, и я, встретившись с ним, указал свою квартиру с тем, чтобы условиться насчет уплаты. Назначил я ему этот час в воскресенье, так как я обыкновенно бываю дома по воскресеньям до обеда; и, наконец, набросанные мною некоторые мысли относительно Технического училища, где, как мне казалось, я нашел путь, помощью которого нам легко было бы работать больше времени в мастерских».
«Из моих знакомых, – писал далее Я. К., – я могу указать, во-первых, на товарищей по курсу, затем у меня имеются еще знакомые из других курсов, которые меня иногда посещают, равно как и я их. Из городских знакомых, не учащихся, я могу указать на Николая Ивановича Самойло, у которого я за последнее время бывал очень часто, земляк мой, Матвей Ромм, жительствующий на Петровке, который у меня бывал, и я у него, и многие другие. Лица, с которыми я очень близок, мои товарищи-техники Осип Клячко и Пысанг, также и Николай Петрович Андреев.
Из студентов Петровской академии я решительно никого не знаю, ни у кого из них не бывал, а также никто из них меня не посещал. Татьяну Лебедеву, Тверитинова и Николая Васильева Рейнштейна я не знаю. Макова хотя не знаю, но видел его раз на студенческом вечере в Благородном собрании в нынешнем году.
По поводу убийства в гостинице Мамонтова я знаю только из газет. К образованию какого-либо центрального кружка вроде распорядительного комитета я не принадлежу, так равно и к партии социалистов».
Под протоколом – собственноручная подпись Эфрона и отдельного корпуса жандармов поручика Попова[96].
Жандармы не арестовали Я. К. 7 марта не потому, как можно прочитать в источниках, что он «скрылся от полиции». Он и не думал скрываться, а просто переехал от Г. Фриденсона, тоже вольнослушателя Технического училища, у которого какое-то время жил, на другую квартиру. Григорий Фриденсон во время обыска у него 7 марта так и сказал: «На той кровати спал мой товарищ по училищу Яков Константинович Эфрон, но где живет он в настоящее время, я не знаю».
Конец ознакомительного фрагмента.