Глава 1
Родословная Дурново. Родители Лизы. Ее детство. Московский дом Дурново
В большинстве воспоминаний о Лизе (а часто в архивных документах) ее называют то дочерью, то племянницей, то двоюродной сестрой московского генерал-губернатора Петра Павловича Дурново (занимал эту должность в 1872–1878 гг. и в июле – ноябре 1906 г.). Некоторые авторы считают ее племянницей министра внутренних дел Петра Николаевича Дурново (находился на этом посту в 1906 г.).
И. Жук-Жуковский, который хотел «развеять легенды», основываясь «на источниках, полученных от ближайших родственников и друзей Е.П.», указывает, что «она не была ни в какой родственной связи с Московским генерал-губернатором … и никогда не жила в губернаторском доме».
С эти утверждением И. Жук-Жуковского почти можно согласиться, заметив, однако, что отдаленная связь между ними все же была.
Отец Лизы, Петр Аполлонович Дурново (1812–1887 гг.), происходил из древнего, очень обширного дворянского рода, истоки которого восходят к 1353 г., когда, по свидетельству не дошедшей до нас черниговской летописи, пришел «из Немец, из Цесарские земли» в Чернигов с двумя сыновьями и дружиной в 3 тыс. человек «муж честного рода» – Индрос. Он выехал из литовских областей Пруссии, уже покоренных тевтонскими рыцарями, находившимися в прямой зависимости от германского императора, чем и объясняется указание о выходе Индроса «из Немец». Чернигов к моменту прихода туда Индроса принадлежал Литве.
После крещения Индрос получил имя Леонтий, его старшего сына Литвиноса назвали Константином, младшего Зимонтена – Федором (последний умер бездетным).
Потомством № 1 Индроса стали дворяне и графы Толстые; № 2 – Молчановы; № 3 – Дурновы (Дурново); № 4 – Даниловы; № 5 – Васильчиковы. Рассмотрим только интересующих нас Дурново.
Петр Аполлонович Дурново, акварель работы неизвестного художника из частного архива К. М. Эфрона
Если представить родословную Дурново в виде схемы, то она будет выглядеть так:
1. Индрос (Леонтий),
2. Константин Леонтьевич,
3. Харитон Константинович,
4. Андрей Харитонович, который «приехал из Чернигова к Москве, к великому князю Василию Васильевичу (1435–1462), и тот прозвал его Тóлстым, от него пошли Толстые»,
5. Карп Андреевич Толстой, 6. Юрий Карпович Толстой,
7. Василий Юрьевич Толстой, по прозвищу Дурнóй,
8. Федор Васильевич, который стал писаться уже не Толстым, а Дурнóвым или Дурновó; от него пошли Дурнóвы, или Дурновó;
9. Викул Федорович Дурново.
Отец Лизы, Петр Аполлонович Дурново, был потомком сына Викула Федоровича Петра, а московский генерал-губернатор Петр Павлович Дурново – потомком другого сына Викула – Евстафия.
Прямыми предками отца Лизы, начиная от Викула Федоровича, были: Викул, Петр, Иван, Семен, Иван, Ефим, Аполлон (дед Лизы), Петр (ее отец).
А вот предки московского генерал-губернатора: Викул, Евстафий, Константин, Павел, Евстафий, Дмитрий, Николай, Дмитрий, Павел (отец генерал-губернатора), Петр (генерал-губернатор).
У Петра Аполлоновича было два брата: Михаил и Николай. Министр внутренних дел Петр Николаевич Дурново не был его братом, а следовательно, не был и дядей Лизы[14].
Старшая дочь Елизаветы Петровны, Анна Яковлевна Эфрон (Трупчинская – 1883–1971), в своих интересных воспоминаниях во многом основанных на рассказах матери, пишет, что дедушка ее происходил из разорившейся дворянской семьи (мнение И. Жук-Жуковского – «из бедной дворянской семьи»), затем разбогател, женившись по сватовству на богатой купеческой дочери и получив (уже после женитьбы) от дальнего родственника большое имение в Пензенской губернии[15].
Как следует из формулярного списка П. А. Дурново, составленного 30 апреля 1844 г. (еще до женитьбы), родители его были дворянами скорее средней руки, чем бедными. «За матерью его состоит Калужской губернии и уезда в сельце Селивановке 75, Мещевского уезда в сельце Бевсне 90, Малояровславского уезда в деревне Захаровке 150 и Ярославской губернии Любишского уезда в сельце Григорьевке 95 душ крестьян мужеска пола»[16]. Но если учесть, что, кроме трех сыновей, родители П. А., Аполлон Ефимович Дурново и Прасковья Ивановна (урожд. Кушникова), имели еще 7 дочерей (Екатерина, Елизавета, Александра, Анна, Татьяна, Хиония, Наталья), наверное, можно назвать эту семью бедной.
Анна Яковлевна пишет, что сестры Петра Аполлоновича, несмотря на незаурядную красоту, не вышли замуж, так как у них не было приданого, и доживали свой век в скромном домике около Троице-Сергиевой лавры, где Анна «была у них с родителями».
Елизавета Никаноровна, Елизавета Петровна и Петр Аполлонович Дурново
Домик на окраине города, «утопавший среди кустов жасмина и сирени, чистенькие кисейные занавески, цветы на окнах, скромная мебель времен Николая I и три старушки, худенькие, сморщенные, аккуратные, с вязаньем в руках. Они видят нас впервые, тронуты, слезы в глазах, находят сходство со своей семьей». Анна Яковлевна вспоминает о трех младших сестрах деда. Имя одной не названо, а две другие – «тетя Феня» или «Финет» (вероятно, это Хиония), и Анна или «Аннет». (Следует отметить явную ошибочность воспоминаний: Анна Яковлевна не могла видеть Анну Аполлоновну, так как появилась на свет 14 лет спустя после ее смерти).
Сотрудник Сергиево-Посадского музея-заповедника Владимир Александрович Ткаченко сообщил в январе 1998 г. о сохранившейся в архиве музея записи 1927 г., из которой следует, что в Троицкой лавре похоронены мать Петра Аполлоновича и его сестра Анна. Их могилы были «в четвертом ряду у Смоленского собора». На черном мраморном памятнике с белым крестом, стоявшем на могиле бабушки Лизы, была надпись: «Прасковья Ивановна Дурново, скончалась 1864 г. сентября 23 дня», а на чугунном кресте над могилой тети Лизы значилось: «Под сим памятником погребено тело девицы Анны Аполлоновны Дурново, скончалась в 1869 г.», «Московский некрополь» называет день и месяц – 5 января 1869 г.[17] Прасковья Ивановна за места погребения (свое и дочери) внесла в 1864 г. по 300 руб. серебром.
О том, как Петр Аполлонович узнал о пензенских имениях своих родственников, а затем унаследовал их, Анна Яковлевна рассказывает так. В 1852 г. Дурново, получив отставку со службы, возвращался из Петербурга в Москву «на тройке лошадей». Разговорился с ямщиком. На вопрос, чей он крепостной, ямщик ответил, что «барин их давно умер, и они ничьи». Оброка никому не платят, земли у них много и «один чернозем». На каждом дворе – несколько коней, по 8–10 коров. Через газеты вызывают наследников, но они не находятся.
П. А. спросил фамилию их барина, в ответ, якобы, услышал свою и «погнал лошадей обратно в Петербург».
Там выяснилось, пишет А. Я., что через «Правительственный вестник», действительно, вызывались «наследники имения князя Ромодановского». Срок вызова истекал, и имение должно было перейти в казну. Дурново удалось подтвердить свое родство с последними его владельцами, и оно перешло к нему.
Автор воспоминаний ошиблась. Петр Аполлонович не мог прочитать объявлений о поиске наследников в «Правительственном вестнике»: эта газета начала выходить с 1869 г. Ее предшественница – «Северная почта» – с 1862 г.
Последняя заменила собой «Журнал Министерства Внутренних Дел», выходивший с 1829 г. по 1861 г. ежемесячно, но и в нем сведения о владельцах имений не печатались[18].
О том, что собой представляли унаследованные Дурново имения, сообщал в своем донесении департаменту полиции 17 марта 1881 г. пензенский губернатор. Это был ответ на циркуляр ДП от 24 декабря 1880 г. о розыске дочери Петра Аполлоновича Лизы, сбежавшей после освобождения ее из Петропавловской крепости из дома. Губернатор пишет, что П. А. Дурново, «проживающий в Москве, владеет в Саранском уезде Пензенской губернии имениями: Ромоданово, Ивановское-Тарбеевка и Уришка. Все они хорошо устроены и не заложены». Губернатора настораживало, что «в настоящее время они окончательно продаются», и он посчитал долгом донести в Петербург свое предположение: «… такая торопливая продажа г. Дурново имений своих без особенной, по-видимому, нужды, вскоре после скрытия его дочери, единственной наследницы, не имеет ли связи с ее преступлением и исчезновением…». На полях донесения резолюция (карандашом): «Вопрос весьма существенный»[19]. Надо сказать, предположение пензенского губернатора было верным, о чем будет речь ниже.
4 апреля 1881 г. из Пензы шифрованной телеграммой были сообщены размеры имений: «Имения Дурново в Саранском уезде состоят: Уришке 97, Ромоданов 115 десятин земли, усадьба, дом, сад и др. строения. В то же уезде за женою Дурново Уришке 146, Ивановском 1159 и Тарбеевке 437 десятин земли. Все продаются вместе»[20]. П. А. продал их 23 апреля 1881 г[21].
Петр Аполлонович имел собственность и в Москве. 10 декабря 1858 г. он купил «в Гагаринском переулке Пречистенской части 3 квартала» домовладение «мерою» около 560 квадратных саженей[22]. Вместе с домом и всем имуществом оно оценивалось в ноябре 1881 г. примерно в 40 тыс. рублей[23].
П. А. Дурново был кадровым военным. Его кондуитные и формулярные списки «о службе и достоинстве»[24] рассказывают, что 5 декабря 1828 г. 16-летний Петр был «определен кадетом» в Московский кадетский корпус, откуда 13 декабря 1833 г. вышел корнетом с «определением в Кирасирский Принца Алберта Прусского полк, имея тогда от роду 21 год». В полк, расквартированный в военном поселении под Новороссийском, корнет прибыл только через год, так как «для окончательного приобретения познаний кавалерийской службы» был в течение года прикомандирован к «Образцовому кавалерийскому полку».
В Кирасирском полку, где Петр прослужил 10 лет, он получил чин поручика (1835 г.), штабс-ротмистра (1840 г.), командовал эскадроном, участвовал в военных маневрах, «совместно с штабс-офицером» ему были поручены «выбор и доставление 700 человек рекрут, набранных по общему в 1840 году набору, что исполнил с отличной деятельностью в течение 2 ½ месяцев».
Самыми крупными маневрами, в которых участвовал полк, были маневры на территории царства Польского при г. Калише, проходившие в присутствии российского императора и прусского короля в августе – сентябре 1835 г. К месту маневров полку пришлось совершить почти трехмесячный поход через Херсонскую, Киевскую, Подольскую и Винницкую губернии, переправляться через реки Буг и Вислу. Высочайшие особы были довольны полком, и многие офицеры, в том числе и Дурново, «удостоились получить Высочайшее благоволение», объявленное в приказах. «За примерное сбережение нижних чинов и строевых лошадей» Дурново, как и другие, «получил благодарность Главнокомандующего Генерал-фельдмаршала Князя Варшавского Григора Паскевича Эриванского», а шеф полка, принц Алберт Прусский, наградил П. А. золотыми часами. Вероятно, эти часы, как пишет А. Я. Трупчинская, «до старости берег и ценил» Дурново. (Только получил он их не от царя, а от принца Алберта Прусского. Нет в его кондуитных и формулярных списках упоминания о «большом изумруде, подарке персидского шаха», о котором можно прочесть в воспоминаниях. – Е. Ж.).
Полковое начальство отмечало, что Дурново «по службе – очень хорош», «способностей ума – хороших», что он «Российской грамоте читать и писать умеет, Закону Божию, священной истории, рисованию, черчению ситуационных планов, географии, истории, арифметике, алгебре с применением оной к геометрии, геометрии простой, физике, правилам: полевой, гарнизонной и лагерной службы, главным правилам тактики и малой войны, полевой фортификации, начальным понятиям об артиллерии, военному судопроизводству и письмоводству, французскому и немецкому языкам обучался». Сказано, что П. А. «слабым в отправлении обязанностей службы не замечен и вопреки должной взыскательности, беспорядков и неисправностей между подчиненными не допустил». Есть сведения о том, что он «жалобам никаким никогда не подвергался», «в нравственности хорош» и «в поступках, неприличных званию и потемняющих честь никогда не был», «штрафам, суду, выговорам не подвергался», «в хозяйстве хорош». В 1844 г. 32-летний П. А. все еще был холост.
В документах, хранящихся в РГВИА, указано, что Дурново «к повышению чинов и награждению достоин», однако ими его не баловали: «всемилостивейших рескриптов и похвальных листов от начальства не получал» и «за отличие по службе и по другим действиям чинами, орденами и знаками отличия награжден не был». Быть может, трудно было отличиться, когда «в походах против неприятеля не был», а, возможно, причина в другом: побывав в 4-х отпусках, П. А. только один раз (1843 г.) явился в полк без опоздания. В остальных просрочил возвращение на 14 дней, на 3 месяца, на 28 дней, причем, в 2-х случаях «доказательств просрочки не представил».
В 1844 г. Петр Аполлонович расстался с Кирасирским полком. 22 марта 1844 г. его прикомандировали «для испытания по службе» к лейб-гвардии Конному полку, куда он был «зачислен налицо» 11 июня 1844 г., а 15 апреля 1845 г. приказом Николая I «из Штабс-ротмистров Кирасирского Принца Алберта Прусского полка переведен в Конный Гвардейский поручиком». Как и положено, в гвардейский полк офицер переводился чином ниже. В новом полку чин штабс-ротмистра Дурново получил 14 мая 1846 г., ротмистром он стал 30 марта 1852 г.
Архивные документы молчат о причине перехода П. А. в Конный гвардейский полк. Семейные предания, изложенные в воспоминаниях Анны Яковлевны, находят их в том, что «рослый и красивый» Дурново во время смотра полка в Москве «попался на глаза» Николаю I и очень ему понравился.
Едва ли этого было достаточно для зачисления в полк, который был верной опорой императорской власти. Сюда отбирали не только «видных», но еще и хорошо обеспеченных представителей крупнейших дворянских фамилий, в большинстве своем, из Прибалтики. За всю историю своего существования (она начиналась при Петре I) полк получал многочисленные награды и за боевые действия против неприятеля, и за подавление восстания декабристов, и за расправу с польским восстанием 1831 г.
Почти одновременно с Дурново, 12 мая 1844 г., в полк прибыл его новый командующий – 43-летний «Генерал-майор Петр Петрович Ланской 4-й», который к моменту прибытия в полк, как бесстрастно отмечено в его кондуитном списке, «был женат на вдове умершего камер-юнкера двора Его Императорского Величества титулярного советника Пушкина Наталье Николаевой»[25]. Не вызывает сомнений, что на гравюре, о которой писала в 1928 г. М. И. Цветаева, вместе с царем, наследником и П. А. Дурново был изображен именно он, а не Павел Сергеевич Ланской, как предположили комментаторы цветаевского письма[26].
Семейное предание, сообщенное внучкой П. А. А. Я. Трупчинской, его правнуками А. С. Эфрон[27] и К. М. Эфроном о том, что, будучи кассиром полка, раздав все деньги из кассы в долг сослуживцам и не сумев их вернуть к ревизии, П. А. должен был жениться на богачке и ее приданым рассчитаться с долгом, похоже, имеет под собой реальную почву.
Дурново, действительно, 14 мая 1846 г. был утвержден полковым казначеем, а 29 февраля 1852 г. «сдал» эту должность и 18 июня того же года «по собственному желанию обращен во фронт». Документы П. А. молчат о пустой кассе, о ревизии, о возможной дуэли с его однополчанином, якобы, одолжившим 100 тыс. рублей под честное слово офицера, а потом отказавшимся от долга. Только вот участившиеся отъезды в отпуск (в 1850 г. – с 28 сентября на 2 месяца, в 1851 г. – с 15 августа на 3 недели, в 1852 г. – с 30 января на 10 месяцев) и, особенно, то, что ранее всегда опаздывавший, Дурново вернулся из первого 16-ю днями, из второго – 3-я днями раньше, говорят о каких-то чрезвычайных обстоятельствах в его жизни. Вполне возможно, что это были поиски денег и женитьба.
А. Я. Трупчинская пишет в своих воспоминаниях, что мысль о женитьбе ему подсказали однополчане. «Вместо того, чтобы пускать себе пулю в лоб, поезжай в Москву и женись на богатой купеческой дочке». П. А. мчится в Москву, обращается к советам родных, к услугам свах. Ему указали на сироту из богатой купеческой семьи, отец которой давно умер, а мать дала своим 3 дочерям прекрасное образование. Младшая из них, которой он честно рассказал о своих денежных затруднениях, а она все причитавшиеся ей средства предоставила в его полное распоряжение, стала его женой. Женившись, П. А. спешит в Петербург, погашает недостачу и выходит в отставку. Послужной список Дурново подтверждает эти сведения: к моменту отставки он был «женат по первому браку на дочери Почетного Гражданина Посылина девице Елизавете Никаноровой».
Анна Яковлевна считает, что П. А. лишился права продолжать службу в конном полку из-за женитьбы не девице купеческого сословия, что, якобы, было запрещено гвардейцам, которые должны были выбирать себе жен только из дворянских семей. П. А. Дурново назвал другую причину: «Усердно желал бы я продолжать воинскую ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА службу, но совершенно расстроенные домашние обстоятельства не дозволяют мне иметь счастие продолжать оную», – писал он Николаю I в своем прошении об отставке. 14 ноября 1852 г. лейб-гвардии полка ротмистр П. А. Дурново ушел в отставку. Государь «соизволил на увольнение от службы», как и просил П. А., «по домашним обстоятельствам с мундиром».
Уходя в отставку, Дурново «дал реверс» в том, что «если по всеподданнейшей моей просьбе разрешится мне увольнение от службы, то о казенном пропитании просить нигде не буду. Жительство же по отставке буду иметь Калужской губернии и уезда в сельце Селивановке»[28].
Похоже, что «в сельце Селивановке жительство имел» П. А. недолгое. А. Я. Трупчинская сообщает, что он «еще молодым человеком уехал в свое пензенское имение», где на его долю «пришлось 2 тыс. десятин черноземной земли и больше тысячи крепостных крестьян». Она считает, что годы Крымской войны (1853–1856) П. А. «прожил далеко от столиц, от своих аристократических друзей жизнью богатого помещика». Просторный барский дом, большой тенистый сад, переходящий в лес …Молодая барыня, Елизавета Никаноровна, «по-купецки взялась за хозяйство». Рано вставала, обходила дом, наблюдала за работой в девичьей.
Настояла на том, чтобы муж увеличил оброк и барщину, вмешивалась в его распоряжения. «А Петр Аполлонович не был жесток и жаден», – пишет его внучка. И тут же рассказывает, что крестьяне, для которых «переход от полной свободы, от жизни без барина к прежней крепостной неволе был слишком тяжел», решили убить своего нового хозяина. По ошибке крестьяне зарезали вместо П. А. его слугу, спавшего на постели Дурново, который в ночь казни из-за духоты в доме приказал приготовить себе постель на сеновале. Убийцы (их выбирали по жребию) сами признались в своем страшном грехе. Их сослали на каторгу.
Частично сохранилась переписка Петра Аполлоновича с его бурмистрами Антоном Семеновым и Сергеем Александровым, относящаяся к 1855 г., которая воссоздает довольно яркий образ Дурново-помещика.
Из нее следует, что П. А. получил пензенские имения сразу же после отставки, вероятно, в 1853 г., так как он сам лично записывает, какие урожаи ржи, овса, гречихи, конопляного семени, полбы получены в 1852 и в 1853 гг: «… собрали в 1852 г. ржи 155 четвертей, гречи в 1852 и 1853 гг. по 165 четвертей, семени конопляного 16 четвертей …»[29].
В «приказе» от 17 января 1855 г. Дурново предписывает бурмистру «продать 80 четвертей ржи, 100 четвертей овса, а если на гречу хорошая цена, то и гречи можно продать на 100 четвертей. Узнай, где дороже дадут, туда и отправь … А деньги все сполна выслать мне. Напиши, что почем продал …Семя конопляное продавать, оставить только на посев 5 десятин, овсяную солому продавать».
Очень строго следил П. А. за сбором оброка. В каждом письме – грозный приказ: «… чтобы к 1 апреля оброк был готов …, скорее присыласть мне недоимок оброка …, выговор за медленность сборов …». Он собственноручно составляет ведомость, в которой указывает, с какого крестьянина сколько следовало получить денег, сколько он заплатил и какова сумма недоимок. Бросается в глаза, что недоимки по этой ведомости составляла ничтожную сумму: из 11 человек, перечисленных в ведомости, только Гурьян Евлампиев из 64 руб., которые он должен был заплатить барину, не доплатил последнему 4 руб., да Игнатий Дмитриев из 66 руб. 50 к. был должен хозяину 4 руб. 50 коп.
П. А. ведет скрупулезные подсчеты всех доходов: («за овчины – 16 руб. 65 коп., за сено – 92 руб. 50 коп.» и прочее) и расходов:
«Из оного числа издержано:
Григорию на рукавицы и сапоги 3–10
Мальчику тулуп 13 руб.
Извощику на мальчика 8–20
За 13 пудов 34 ф. масла конопл. 63–80
2 бочонка для масла 6–80
Девочке на обувь 4–50
2 куля для дичи 0–90
Отправлено ко мне – 399 руб.»
Недоимки за 1854 г. в Тарбеевке составили, по подсчетам П. А., 258 руб. 95 к.
Барин подробно перечисляет, что должен «привесть» Сергей Александров в господский дом, находившийся в Ромоданове: крупы (пшено, манная) 2 меры, торбища для мешков, невод, масло конопляное, овчины, хомут, кур, свиней, «грешневой муки 10 пудов», шерсти 20 фунтов, мед, «пух гусиный 2 пуда».
Все, что везли бурмистры «к господам», должно было быть отличного качества. «По отъезде твоем, – пишет С. Антонову 17 января 1855 г. П. А., – оказалось, что шерсть, которую ты привез …, большею частью кислая, за что делаю тебе строгий выговор, а на следующий раз будешь наказан розгами, потому что ты должен был сам осмотреть хорошенько, что можно везти господам, и не смел бы думать, что можно везти к господам какую-нибудь дрянь»[30].
Из переписки видно, что П. А. не жил постоянно в своих пензенских имениях: «В столичный город Москву. В архив иностранных дел Его Высокоблагородию Егору Ефимовичу Ключареву с передачею Петру Аполлоновичу Дурново» – по такому адресу посылали «государя всенижайшие рабы», как называли себя бурмистры, свои донесения «Его Высокоблагородию, Милостивейшему государю», своему барину[31].
С отъездом П.А. в Москву контроль за его имениями ничуть не ослабевал. 28 июня 1855 г. он пишет: «Послана форма ведомости на денежную сумму и хлеб, которая должна быть записана в книгу, подобные ведомости при моем требовании должны присылаться ко мне по почте. Строго предписываю: вести приход и расход деньгам мирским и господским, равно и хлебу, за неисправность строго будет наказан …Деньги, значащиеся по ведомости, собирать строже, ибо к декабрю должны быть все пополнены … Прислать подробный расчет, за что взыскивается с миру и сколько, за исключением оброка и подушной».
Складывается впечатление, что П. А. интересовала каждая мелочь в его имениях, что он досконально знал не только всех своих крестьян, но и их хозяйство, следил за рекрутскою очередью, за очередными ополченцами, предписывал, кого женить, чьих девок выдавать замуж, кого прислать к господскому двору. «В ополчение можно отдать Василия Михайлова или его сына, Дмитрия Федорова или брата его»; «ежели Гурьянова девка не замужем, привезть ее ко мне»; «за доставку ко мне двух последних мальчиков я тоже остаюсь недоволен. Самому бурмистру и их родственникам нужно было подумать, как представить их господам, привезли мальчиков без сапог, и полушубки сделаны из господской овчины, этого быть не должно. За сапоги взыскать с родителей, на Яшку 6 руб., а на Николашку 4 руб., равно и за полушубки взыскать с них деньгами»; «гнедую лошадь оставить за мною, а Андрею дать рыжую с жеребенком от гнедой кобылы»; «бычка не бить, а вылечить и оставить на племя». П. А. требует уведомлять его «об умолоте», «о дожде и яровых, в каком положении».
Бурмистры подробнейшим образом доносили своему «милостивейшему государю» о выполнении всех его приказаний и отвечали на многочисленные вопросы барина: по его распоряжению, «учинена раскладка» податей и «производится сбор», «крестьянин деревни Уришка Игнатий Дмитриев сына Ивана женил»; «в ополчение отданы: уришной Василий Михайлов и дер. Тарбеевки Дмитрий Федоров и брат его Иван за дурное его поведение»; хозяину объясняется, что «недоимочный оброк не собран по причине неприсылки от распущенных крестьян в работу денег», а то, что собрано, «будет прислано незамедлительно».
В каждом письме управляющих рефреном повторяется фраза: «В вотчине стоит тишина, спокойствие, и все благополучно», но можно заметить, что дела обстояли не совсем так. В январском письме 1855 г. П. А. говорит об отправлении на поселение крестьянина Филиппа Петрова. Вину его из писем установить трудно, но барин требует, чтобы расходы на его отправку бурмистр переложил «на мир», «мерзавцев должен выставить на вид». 4 марта 1855 г. Дурново приказывает «всю скотину, забранную у Филиппа Петрова, сдать хорошему хозяину для присмотра и оставить до моего приезда, а хлеб принять в господский амбар». Долг за Филиппа Петрова, не платить». 28 июня того же года П. А. приказывает «сыновей Филиппа Петрова взять под караул» и не позволять им продавать хлеб и скот. 27 октября бурмистру поступило распоряжение продать баранов Петрова.
Управляющие отчитались в апреле 1855 г. хозяину, что все строения Филиппа Петрова: «изба, сени, горница, 2 амбара немудрые, 2 маленьких погребца» – проданы, а хлеб и скот находятся под присмотром. «За отправление Филиппа Петрова – 280 руб. (неразб., вероятно, серебром. – Е. Ж.) и 100 руб. ассигнациями». За что выслали его неизвестно, уж не он ли покушался на жизнь П. А. Дурново?
Есть в переписке упоминание еще об одном крестьянине – Трофиме Филиппове, которого в апреле 1855 г. бурмистр Сергей Александров отвез, по распоряжению П. А., в Пензу «для сдачи, куда изволили приказать его отправить». Доверенность на отправление Трофима П.А. послал управляющему в начале марта 1855 г. с предписанием «долго его не задерживать».
Часть своих пензенских имений Дурново передал жене. Свою «волю и приказание о привидении во владение села Ивановского» Елизаветы Никаноровны он изложил в письме Семену Антонову в июле 1855 г. Тот объяснил, что «при таком действии нужны будут благодарственные комплименты», то есть «угощение и благодарность» тем людям, которые будут участвовать в этом событии: исправнику, стряпчему, становому приставу и «непременному члену». Антон спрашивал: «Из каких расходов изволите сделать расход?»
П. А. распорядился, чтобы «угощение при вводе во владение было сделано со стороны крестьян; но больших угощений прошу тебя не делать, никого этим не удивишь, по неимению самого помещика налицо они и взыскивать не будут, благодарность деньгами будет сделана на мой счет: исправнику дать 5 руб. серебром, становому тоже 5 руб. серебром, непременному члену 3 руб. серебром (П. А. вначале написал 5, но зачеркнул и сверху поставил цифру 3. – Е. Ж.) и стряпчему 3 руб. серебром».
21 ноября 1855 г. Антон Семенов доносит Дурново, что дело о введении во владение с. Ивановским Елизаветы Никаноровны «сего ноября 18 числа покончено, о чем Вас честь имею поздравить». Управляющий сообщил, что присутствовали при сем «стряпчий, непременный член, пристав, а господин исправник по особым делам не приезжал»[32].
После прочтения этой переписки как-то не совсем верится в то, что П. А. «не был жесток и скуп». Вполне возможно, что некоторые его распоряжения были подсказаны женой, но едва ли можно объяснить все поступки только ее влиянием, тем более что, по свидетельству всех, писавших о супругах Дурново, он совсем не любил Елизавету Никаноровну.
А. Я. Трупчинская говорит о том, что после освобождения крестьян П. А. купил себе в дворянском районе Москвы, около Арбата, просторный дом, где проводил зимы с семьей. На лето уезжал то в пензенские имения, то в подмосковное (наследство отца). Во время проведения реформы он стал мировым посредником; в семье было предание, что он защищал интересы крестьян. Эфроны сохранили фарфоровое блюдо с надписью «Мировому посреднику Петру Аполлоновичу Дурново от благодарных крестьян Митиной волости».
Документов о жизни П. А. Дурново, характеризующих его взаимоотношения с крестьянами после реформы, пока не удалось найти, кроме одного письма, любезно предоставленного автору для ознакомления правнуком П. А. К. М. Эфроном (оно хранится в его частном архиве). Письмо написано, вероятно, управляющим подмосковным имением Дурново, «навсегда покорным слугой Вашего Высокоблагородия Камаровским», 20 сентября 1865 г. Автор письма «считает за обязанность уведомить» П. А., что «необходимо нужно» от его имени «объявить волостному правлению, чтобы оно распорядилось» и непременно приказало сельскому старосте собирать оброки к 1 октября и доставлять их «по принадлежности» к Дурново.
Камаровский указал и адрес: «в г. Покров Владимирской губ., в Новосельское волостное правление старшине Павлову».
Что же касается дома в Москве, то П. А. купил его до отмены крепостного права, 10 декабря 1858 г. Главный дом, выходивший фасадом в Гагаринский переулок, был построен его прежним хозяином, К. Ф. Шаповаловым в конце 1840-х гг.
Лиза родилась не в этом доме. Как свидетельствует метрическая книга Московской Спиридоновской за Никитскими воротами церкви за 1853 г., «младенец Елизавета» появилась на свет 1853 года «сентября 3 дня в доме местного священника Лаврова. Родители ея: отставной Гвардии-Ротмистр Петр Аполлонов Дурново и законная жена его Елизавета Никанорова, оба православного вероисповедания. Крещена того же месяца 14 дня местным священником Николаем Лавровым с причтом. Воспреемниками были: Полковник Корпуса Жандармов Михаил Аполлонов Дурново и Шуйская Почетная гражданка вдова Александра Иванова Пасылина»[33] (так в тексте. – Е. Ж.).
Елизавета Петровна Дурново
Есть сомнения в том, что Петр Аполлонович познакомился со своей будущей женой в церкви св. Власия и что они венчались в ней, как о том пишет Анна Яковлевна: в Гагаринском переулке, где находился и не сохранившийся дом Дурново, и церковь св. Власия (сейчас это дом № 20), в которой потом П. А. был церковным старостой, семья поселилась 5 лет спустя после рождения Лизы.
В этом доме выросла Лиза Дурново, в нем, по словам М. И. Цветаевой, родился С. Я. Эфрон, который с любовью и грустью вспоминал о нем[34], его замечательно описала в своих воспоминаниях А. Я. Трупчинская, сюда 27 марта 1907 г. возвратилась из Бутырок Е. П. Эфрон, из него она вскоре уехала за границу, чтобы уже никогда не вернуться.
Елизавета Петровна не была владелицей этого дома. В «Выписи из крепостной Московского Нотариального Архива книги Пречистенской части за 1872 г.» сказано, что 16 мая 1872 г. Петр Аполлонович Дурново и супруга его явились к нотариусу Дмитрию Ивановичу Кроткову в контору его на Театральной площади со свидетелями, в присутствии которых заключили договор «о продаже первым последней … деревянного дома со всеми при нем жилым и нежилым надворным строением и землею». Продал П. А. жене дом за 5 500 руб. серебром. 7 марта 1873 г. состоялся «ввод жены Гвардии Ротмистра Елизаветы Никаноровны Дурново во владение имением»[35].
Для чего был произведен акт такой купли-продажи, неясно. П. А. продолжал благоустраивать свое домовладение, как и прежде: подвел под дом каменный подвал, делал к нему многочисленные пристройки, возводил каменные «жилые и нежилые строения для принадлежностей», во дворе у ворот построил сторожку, в саду – беседку, грот, выкопал колодец. К 1881 г. «в деревянном одноэтажном с антресолями, с каменною во двор пристройкою и с глухим во двор стеклянным фонарем» (через него А. Я. Трупчинская спаслась от ареста в июне 1907 г.) было 11 светлых комнат, 3 коридора, 2 передних, 1 кухня. В доме было 27 окон и 5 дверей. В других пристройках – еще 6 комнат, пригодных для жилья. Владение приносило чистого дохода 1 278 руб. в год[36].
Елизавета Никаноровна владела домом до своей смерти, последовавшей между 1900 и 1905 гг. От 2 июня 1900 г. сохранилось прошение ее в московскую городскую управу о разрешении «провести ремонт в строениях». Подать прошение Е. Н. поручила Бернарду Григорьевичу Заксу[37].
Елизавета Петровна Эфрон построила для своей семьи на том же участке, где стоял родительский дом, в 1905 г.[38] новый каменный 3-х этажный дом, который стоит и поныне. На копии плана домовладения Дурново, затребованной Елизаветой Петровной из московской управы, сохранилась ее расписка. «Копию плана за № 202 1875 г. обратно получила наследница Е. Н. Дурново Елизавета Петровна Эфрон. 11 января 1905 г.».
Ясно, что к этому времени ее матери уже не было в живых. Домовладение в Гагаринском пер. продолжало числиться за Е. Н. и в октябре 1905 г., когда была произведена его переоценка «вследствие построенного вновь во дворе каменного 3-этажного дома», приносившего 3 108 руб. годового дохода, и, вероятно, до дня его продажи в 1909 г.
Некоторые исследователи считают, что Эфроны продали домовладение, чтобы внести залог в 15 тыс. руб. за освобождение Е. П. из Бутырок, то есть до 27 марта 1907 г. Анна Яковлевна Трупчинская осторожно пишет: «папа, вероятно, заложил дом». На самом деле, продажа совершилась позднее.
В день выхода из тюрьмы, 27 марта 1907 г., Е. П. дает ее начальнику подписку: «… по освобождении из тюрьмы буду проживать в Гагаринском пер., дом Эфрон»[39]. Сохранились документы о произведенном в этом доме в ночь на 21 июня 1907 г. обыске. Во время него Анна, на которую был в полиции заготовлен «Черный отпуск», то есть ордер на арест, скрылась, Вера и Яков Константинович были арестованы[40].
В описи владения Дурново, составленной 18 октября 1905 г., есть запись, свидетельствующая о смене его хозяев. Вначале там было сказано, что по окладным книгам городской управы оно числится «за вдовою гвардии ротмистера Елизаветой Никаноровной Дурново, в действительности же принадлежит жене купца Елизавете Эфрон, документов на право владения не представлено». Затем эту запись зачеркнули и поверх нее написали другими чернилами и другим почерком, что оно числится за «Поляковой Ольгой Ивановной, женой потом. Почет. граж. с 13 апреля 1909 г. купъ. В действительности принадлежит ей же»[41]. Можно предположить, что Елизавета Петровна так и не была «введена во владение», не представив нужных для этого документов, и что домовладение продали 13 апреля 1909 г. О. И. Поляковой.
Дочь А. Я. Трупчинской Елизавета Александровна в январе 1998 г. вспоминала рассказы матери о том, что «примерно в 1909 г. им прислали из Москвы так много вещей», что они «радовались, когда что-нибудь ломалось или разбивалось». О том, что к 1910 г. дом был продан, свидетельствует и наклейка на письме, посланном в Гагаринский пер. директором Московских высших женских курсов, в котором Елизавете Яковлевне Эфрон сообщалось, что она вновь принята на МВЖК. На наклейке значилось: «Не доставлено за продажей дома и выбытием неизвестно куда. 25 августа 1910 г.»[42].
А. Я. Трупчинская помнила дом деда не только по рассказам матери. Она некоторое время жила в нем трехлетней девочкой после возвращения родителей из-за границы в 1886 г. и позже, уже после смерти бабушки.
П. А. поселил дочь с детьми во флигеле из двух небольших комнат, к которому вела обсаженная старыми липами дорожка.
За домом располагался обширный двор с конюшнями и каретными сараями, где дети с интересом наблюдали то за поваренком «в белом, а на голове шапочка блином», выбежавшим из кухни (она в подвале) с большой кастрюлей в погреб, то за конюхом, который долго «водит по кругу двора большую красивую лошадь, чтобы она остыла после езды по городу».
Рассказывала Анна Яковлевна и о том, как протекала в этом доме, к которому «уже редко подъезжали кареты и коляски», тихая и спокойная жизнь двух стариков, ее дедушки и бабушки. По ее словам, они целыми днями сидели в диванной у окна за столом друг против друга и «смотрели в переулок, редко перекидываясь отрывочными фразами».
«Бабушка в черном бесформенном шелковом платье. На голове у нее наколка из черных же кружев. Расплывчатая улыбка блуждает на ее крупном лице с выдающейся вперед нижней губой. Большие выцветшие глаза тусклы. На лице тупая покорность».
У дедушки – «горделивая военная осанка, строгое лицо с большими карими глазами и тонкий орлиный нос. Прическа черных с проседью волос и бакенбарды делают его похожим на висящий здесь же портрет императора Александра II. Дедушка в красивом бархатном халате, они бывают у него разных цветов: зеленый, синий, лиловый. На голове ермолка цвета халата».
День у стариков точно распределен. Если погода хорошая, то перед обедом П. А. «дергает звонок за шелковый шнур с кистью на конце» и дает почтительно появившемуся лакею приказание подать лошадей. Он выезжает на прогулку «в военном мундире и в пальто на красной подкладке». Дедушка часто брал с собой на прогулку Анну и Елизавету Петровну, но «никогда не выезжал вместе с бабушкой». Они катались в коляске или карете вдоль бульваров, изредка – в Сокольниках. «Потом опять то же кресло у окна. Кроме газеты «Правительственный вестник», дед годами перечитывал одну и ту же французскую книгу – это жизнь Наполеона I»[43].
О первых годах жизни Дурново в Москве Анна Яковлевна (со слов Е. П.) рассказывала тоже довольно подробно. Здесь он «совсем отошел от жены», которую «подавлял не умом или знаниями, так как в этом он уступал ей, а умением владеть собой». «Его любили в аристократическом кругу за такт, корректность, хороший тон. Его слово было всегда кстати, он не хотел выделяться, форснуть, но никогда не пресмыкался, не унижался. Никогда на его красивом лице не появлялось самодовольной улыбки. Когда он говорил с низшими по рангу и положению, лицо его выражало снисходительность и доброту, в обществе равных он был утонченно вежлив, учтив, старался быть приятным. С высшими держал себя с достоинством, утонченно-вежливо и в то же время холодно».
Он пользовался большим успехом у женщин. Дядя Анны Яковлевны, Сергей Николаевич Дурново, рассказывал ей, что у П. А. было два внебрачных сына от его любовницы, гувернантки Лизы, которую он «затем выдал замуж, дав 25 тыс. руб. приданого». Его дети носили фамилию мужа этой женщины.
На письменном столе П. А., рассказывает внучка, «до его смерти лежало бронзовое изображение очень изящной, тонкой женской руки. Кисть была обрамлена кружевом, ниспадавшим на нее у запястья. Чья рука послужила оригиналом этого художественного произведения – неизвестно».
Петр Аполлонович Дурново скончался 21 ноября 1887 г. «У ворот его дома несколько карет и колясок. У гроба важные старики и старушки в пышных черных платьях с крепом. Некоторые родственники и прислуга плачут. Бабушку поддерживают под руки, она залита слезами. Мама, похудевшая, так как она не отходила от больного дни и ночи, внешне спокойна…». В «Свидетельстве на погребение», выданном приставом участка Пречистенской части 23 ноября 1887 г., сказано, что Петр Аполлонович умер «от болезни кровоизлияния в головной мозг». «Над телом означенного в сем свидетельстве отставного Ротмистра Петра Аполлонова Дурново совершено отпевание в Московской Власьевской, что в Старой Конюшенной церкви сего 1887 года ноября 24 дня», – записал священник. Схоронили его в Новодевичьем монастыре возле главного Смоленского собора[44].
О матери Елизаветы Петровны, Елизавете Никаноровне, сохранилось гораздо меньше сведений. Пока не удалось установить даже дат ее жизни. Как уже упоминалось ранее, она происходила из богатой купеческой семьи Посылиных, родоначальником которых был московский 3-й гильдии купец И. М. Посылин (1750–1813). Дело отца продолжили его сыновья, старшим из которых был Степан Иванович (1769–1834). Вместе с братьями Алексеем (1776–1851) и Никанором (1791–1831) он обосновался в Шуе, где братья Посылины открыли собственное производство.
В 1828 г. за ними значилось «написанного капитала» 3,8 млн. рублей. В 1825 г. она объявили капитал по первой купеческой гильдии.
Изделия Посылиных пользовались большим спросом и за рубежом, и в России. «Особенно же одобряют ситцы шуйских купцов Посылиных…, сколько за прочность краски и доброту, а не менее того за умеренную их цену, потому что потребители сего изделия суть не богатый класс народа».
Никанор Иванович скончался в Шуе в июле 1831 г. от холеры. Наследники его получили около 1 млн. руб. серебром. Эти сведения приведены научным сотрудником Ивановского областного архива М. Малыгиной в «Ивановской газете» за 1998 г.[45]
Достоверные сведения о купцах Посылиных, о бабушке Лизы, Александре Ивановне Посылиной, любезно сообщил работавший в Ивановском областном архиве Е. С. Ставровский в своем письме от 09.09.2000 г. из Шуи в ответ на наши вопросы.
Он пишет, что купцы Посылины – одна из самых богатых и известных купеческих династий в истории Шуи. Информация о них имеется во «Владимирских губернских ведомостях» и «Владимирских епархиальных ведомостях», издававшихся до революции. Кое-что о них написано в последнее десятилетие в «Шуйских известиях» и в «Ивановской газете».
Среди сыновей Ивана Максимовича, основателя купеческой династии, всегда упоминаются Алексей и Степан, а Никанор – очень редко, наверное, как рано умерший. Очень скудна информация о нем и в областном архиве. Автору письма дел о Никаноре Ивановиче не попадалось и в наиболее ценном для изучения купечества фонде № 21 (Шуйская городская дума).
С. Е. Ставровский сообщил, что «… Вторую жену Никанора Ивановича, действительно, звали Александрой Ивановной. Фамилия ее – Корноухова. Происхождение ее мне точно неизвестно, но ее дворянское происхождение, по-моему, больше легендарно, чем правдиво … К сожалению, мне пока не попалась информация о венчании Александры Ивановны и Никанора Ивановича. Год венчания, по моим данным, – 1819, только не знаю, где они венчались. Учитывая, что год ее рождения, по архивным данным, примерно 1806, то это хорошо совпадает с Вашими данными о ее раннем замужестве».
Автор письма утверждает, что Никанор Иванович умер не в Шуе, а в Нижнем Новгороде, где он был на ярмарке.
«Что же касается “дележки” наследства Н. И. Посылина (после его смерти), то имеется около десятка дел в фонде № 156 (Сиротский суд). Здесь, прежде всего, дела об опеке над малолетними дочерями Никанора Ивановича, а также есть дела о выделении капитала вдове и дочерям», – сообщает С. Е. Ставровский.
Сверим эти сведения с воспоминаниями Анны Яковлены Трупчинской. Она пишет, что Петру Аполлоновичу, когда он задумал жениться, «указывают на сироту из богатой купеческой семьи. Отец ее давно умер, а мать дала своим трем дочерям прекрасное образование».
Старшая сестра Е. Н., по словам А. Я., вышла замуж за старика Зерщикова, «важного чиновника», средняя была горбатая и «о женихе не мечтала», а младшая, Елизавета, которая «хорошо играет на арфе и рояле», к которой «приглашали учителей для занятий» и которая «хорошо вышивает», стала женой Дурново. «Она показалась ему скромной и недурной». К тому же она, как говорит А. Я., «глубоко полюбила П. А., хотя он откровенно признался ей в своих денежных затруднениях, и отдала все принадлежавшее ей состояние в его полное распоряжение».
По словам И. Жук-Жуковского, Петр Аполлонович Дурново – «красивый, представительный мужчина, блестящий ротмистр лейб-гвардии, человек широкой натуры, обладая большим обаянием, был баловнем женщин, имел массу увлечений и романтических историй; Елизавету Никаноровну тот же автор называет скупой, мелочной, ревнивой … Жизнь при такой разнице характеров сложилась не совсем удачно.
Как свидетельствует А. Я., П. А. «хотел перевоспитать жену, научить светским манерам и умению вести себя в обществе», но безуспешно. Она «была вспыльчива, заносчива, подозрительна, недоверчива и поразительная хозяйка. В обществе она совершенно не умела себя держать – она не имела общих интересов с тем кругом, в котором вращалась. Умственно она переросла его. Она в нем скучала, не желая этого показать, вечно не попадала в тон: то мила, то важничала, то унижалась»[46]. С гораздо большей симпатией говорят воспоминания
А. Я. Эфрон-Трупчинской о матери Е. Н., Посылиной Александре Ивановне, которая жила в доме дочери. Она происходила из бедной дворянской семьи. Замуж ее выдали, когда ей было 12 или 14 лет, за богатого, пожилого вдовца, у которого уже было две дочери от первого брака. Мать якобы сказала Саше, что если она хочет иметь красивое подвенечное платье, как у соседней девушки, ей надо выйти замуж за соседа Посылина. Девочка согласилась.
Как следует из воспоминаний, Никанор Иванович с женой жили в Москве. К моменту его смерти у них было трое детей. После смерти мужа, не получив доли причитавшегося ей наследства, А. И. вынуждена была уехать с детьми в Шую к родственникам мужа, в семью, чужую ей по быту и культуре, где издевались над тем, как она воспитывает детей, что не умеет даже влезть на русскую печку.
В отчаянии Александра Ивановна решилась на смелый шаг: она бросилась на колени перед санями царя, когда он проезжал через г. Владимир, и подала ему прошение о выделении ей и детям доли наследства. Вскоре якобы пришло решение: из капитала Посылиных выделить вдове 100 тыс. руб. на прожиток, а девицам по 30 тыс. на приданое.
Александра Ивановна возвращается в Москву, устраивает жизнь по-своему: много читает, встречается с образованными людьми, учится. Правнучка пишет, что она, видимо, примыкала к масонам: «сохранились кольца с черепом Адамовой головы, круг и треугольник на печатях – знаки, по которым масоны узнавали друг друга, а также масонская библиотека». Комната А. И. «была завешана иконами», и тут же висел портрет масона Мосолова».
И. Жук-Жуковский считает, что бабушка оказала благотворное влияние на Лизу: приучила ее к самостоятельности, уважению к людям и любви к свободе. Об этом же говорит и А. Я., записавшая рассказ матери «о первом жизненном уроке, полученном ею от бабушки». Поймав в саду небольшую птичку, Лиза показала ее бабушке. «Зачем тебе она?» – «Я посажу ее в клетку и буду любоваться». Девочка хотела уйти, но бабушка крепко удержала ее за руку и не выпустила до тех пор, пока Лиля расплакалась после тщетных попыток вырваться. Помолчав, бабушка сказала: «Вот видишь, ты не выдерживаешь неволи в течение получаса, тебе хочется бегать, резвиться, а что ты собираешься делать с птицей? Ты посадишь ее в клетку ради своей забавы и лишишь свободы навсегда. Немедленно отпусти ее на волю».
А. Я. пишет, что бабушка с большой гуманностью относилась к крепостным, ее тактичное поведение было примером для девочки, очень полюбившей ее и постоянно убегавшей к бабушке, где ей было хорошо, от именитых гостей своих родителей. Лиза спала с ней в одной комнате.
Петр Аполлонович настаивал, чтобы дочери взяли гувернантку. «Чему может научить ее твоя мать? – спрашивал он жену. – Девочка имеет вид дикарки, не умеет держать себя в обществе, старуха ее удаляет от нас». Елизавета Никаноровна возражала: «Моя мать – хорошая воспитательница». Она не без оснований опасалась, что П. А. будет опять изменять ей с гувернанткой и опять «в доме будет ад».
Сотрудник Сергиево-Посадского музея В. А. Ткаченко сообщил, что и эта бабушка Лизы похоронена в Троицкой лавре «за алтарем Успенского собора во втором ряду». Над ее могилой был установлен памятник из черного мрамора с надписью: «Под сим камнем погребено тело рабы божией Александры Ивановны Посылиной, скончавшейся 1863 г. апреля 24 дня». Владимир Александрович добавил, что в записи 1927 г., хранящейся в архиве, есть сведения о том, что «она – Почетная гражданка и что она внесла за место на кладбище и за последующее поминовение сумасшедшую по тем временам сумму – 700 руб. серебром. Деньги были внесены в 1857 году».
Эти сведения заставляют усомниться в том, что император назначил ей «на прожиток 100 тыс., а ее дочерям на приданое по 30 тыс. руб.». Во всяком случае, этот вопрос, несомненно, требует дополнительного изучения.
Среднюю дочь Александры Ивановны (по словам А. Я. Трупчинской, она была горбатой), Александру Никаноровну Посылину, упоминает в своем прошении на имя императора 21 ноября 1889 г. Е. П. Эфрон. Она просила Александра III вернуть ей денежный залог в 10 тыс. руб., внесенный за нее отцом в
С.-Петербургское жандармское управление в 1880 г., на том основании, что внес он его, как пишет Е. П., «из принадлежавших мне денег, доставшихся после смерти моей тетки, Александры Никаноровны Посылиной. Покойный отец мой по духовному завещанию, составленному им еще в бытность мою за границей, оставил все свое состояние моей матери, и я с четырьмя малолетними детьми осталась без всяких определенных средств к существованию».
К прошению Е. П. приложено заявление ее матери, написанное 7 ноября 1888 г.: «Я, вдова Гвардии ротмистра, Елизавета Никаноровна Дурново, единственная, по духовному завещанию, наследница состояния после покойного мужа моего Петра Аполлоновича сим заявляю, что деньги, внесенные в виде залога покойным моим мужем от своего имени при освобождении нашей дочери, Елизаветы Петровны, в конце октября 1880 г., принадлежат нашей дочери и составляют полную ее собственность»[47].
Трудно сказать, насколько правдивы заявления о наследстве, полученном Лизой от тетки, которая умерла 22 февраля 1876 г. и похоронена, как и отец Лизы, в Новодевичьем монастыре[48]. Во всяком случае, это вполне могло иметь место.
А. Я. Трупчинская рассказала в своих воспоминаниях, что о завещании Петра Аполлоновича стало известно в день его смерти. «Среди родни шепот: «Вскрыли завещание. П. А. все оставил жене. Как же она будет распоряжаться такими большими средствами? Ведь она ненормальна …А дочь и внуков оставил нищими». Тому, что в нервной системе Елизаветы Никаноровны были отклонения от нормы, говорят и другие источники. В справке департамента полиции «О дочери отставного Гвардии ротмистра Е. П. Дурново и муже Якове Эфроне», составленной 26 августа 1895 г., о Елизавете Никаноровне написано: «Сама госпожа Дурново (мать), по словам опекуна (Скородумова) – личность несколько странная, с расстроенной нервной системой и страдающая сильным ослаблением памяти»[49]. В 1881 г. правительство (с санкции императора), опасаясь, что имущество Дурново будет использовано его дочерью «на революцию», наложило на него опеку. Статский советник Скородумов – второй опекун состояния супругов Дурново, назначенный, как о том докладывал генерал-губернатор Москвы В. А. Долгоруков в Петербург 15 июня 1884 г., после смерти первого опекуна – Налетова[50].
Сохранилось удостоверение о состоянии здоровья Е. П. Дурново, выданное ей 24 ноября 1880 г. московским врачом, титулярным советником Сергеем Корсаковым и заверенное в московской городской полиции. В нем говорится, что Е. П. «в настоящее время страдает нервным расстройством и что «как со стороны отца, так и со стороны матери у нее существует наследственное расположение к заболеванию нервной системы»[51].
Отклонения от нормы в нервной системе у Лизы проявлялись и в детстве, и во время пребывания ее в Петропавловской крепости в 1880 г.; унаследовал эту болезнь и внук Елизаветы Никаноровны, Сергей Эфрон, о чем свидетельствует его следственное дело в архиве ФСБ, которое изучила и проанализировала И. В. Кудрова.