После переворота
«Все дело заключалось в том, чтобы или погибнуть вместе с сумасшедшим, или спастись вместе с народом, который хотел избавиться от него. Если бы он вел себя благоразумней, с ним бы ничего не случилось…»
Это Екатерина написала через много лет после переворота, вознесшего ее на вершину власти, а в конце июня 1762 года ни времени на раздумья, ни самих раздумий не было. Да и выбор у нее оказался невелик – либо переворот с воцарением, либо Шлиссельбургская крепость и недолгая тоскливая жизнь в сыром каземате вместе с сыном Павлом.
Екатерина выбрала первое и победила, став императрицей российской.
За Петра некому оказалось заступиться. Никому и в голову не пришло заступаться, даже Лизка Воронцова с сородичами, уж на что зависела от свергнутого императора, но лишь поканючила, чтоб разрешили пожить с ним рядом, а получила отказ и спокойно уехала в свою подмосковную деревню.
Рука императрицы на мгновение замерла над листом бумаги, это не было официальное послание, скорее записка, но достаточно важная для нее самой.
Куда девать поверженную фаворитку?
Лизка Воронцова Екатерине при дворе не нужна вовсе, никто и так не понимал, почему обиженная жена не мстит за свое многолетнее поругание полюбовнице. Воронцову не только не бросили в крепость, не постригли в монастырь, но и вовсе просто отправили в собственное подмосковное имение.
Нашлись те, кто шептался, мол, Лизкина сестрица Катька Дашкова за опальную похлопотала. Это было смешно, потому что Дашковой дай волю – она сама сестру в оковы заковала бы! И Екатерина Дашкова тоже не понимала подругу – новую императрицу Екатерину Алексеевну: ну чего с Лизкой возиться, мало от нее, паскуды, неприятностей претерпели?!
А государыне бедолагу по-женски жаль: некрасивая, рябая, неопрятная, вся прокуренная… где уж такой мужа сыскать, если еще и в опале будет? Пусть пока в подмосковной поживет, потом мужа сыщут, может, семья и сладится. Не все мужчины на женскую красоту падки, некоторым и рябую рожу подавай, вон, бывший император лучше Лизки никого для себя не знал…
Перо опустилось на бумагу, побежали буквы, складываясь в слова… Екатерина очень старалась быть русской и язык учила, и обычаи, но не все получалось так хорошо, как хотелось бы, говорила с акцентом, а писала и того хуже. Прежняя императрица Елизавета Петровна не пожелала, чтобы жена племянника была очень грамотной, приказала прекратить ее учебу, как только поняла, что Екатерина легко превзойдет и ее саму. Оставалось учиться самой по книгам, благо в них недостатка не было. Но самостоятельно грамматике выучиться трудно, вот и хромал русский язык у матушки Екатерины Алексеевны всю жизнь…
«Перфильич, сказывал ли ты кому из Лизаветиных сродственников, чтобы она ко двору-то не замахнулась, не то боюсь по скудоумию да ко всеобщему соблазну завтра же прилетит…»
Иван Перфильевич Елагин, которому адресовалась записка, возвращен из ссылки сразу же после воцарения Екатерины, как и Бестужев. Перфильевич многое знал о новой императрице тайного, потому что поддерживал их с Понятовским и хорошо помогал влюбленным, за что и был пятнадцать лет назад Елизаветой Петровной сослан одновременно с Бестужевым.
Забегая вперед, можно сказать, что бывшая фаворитка Петра III Елизавета Романовна Воронцова не только не была подвергнута опале со стороны Екатерины II, но и выдана ею замуж за бригадира Полянского, а сама Екатерина даже стала крестной ее сына! Хотя запрет появляться при дворе действовал до самой весьма нескорой смерти Лизки, но в свете она бывала, в Москве и Петербурге жила, правда, замечали госпожу Полянскую мало…
Григорий Орлов лежал, опершись на согнутую в локте руку, и наблюдал за любовницей. Императрица… Конечно, пока только по названию, потому и торопится короноваться. Но для Гришки она была скорее просто женщиной. Крепкая, сильная, неутомимая в ночных ласках, рядом с Екатериной он чувствовал себя освободителем.
Братья Алексей, которого все звали Алеханом, и Иван относятся к Екатерине иначе. Алехан все рвется Катю на трон посадить и рядом встать. Он не менее красив, чем Гришка, если бы не шрам через половину лица, Катю старшему брату ни за что не уступил бы. В глубине души Григорий понимал, что брат умней, сильней, а главное, хитрей его, но Екатерина привечала больше Гришу, Алехан не мешал, только следил, чтоб кто другой близко к Великой княгине, а теперь императрице, не подходил. Братья были дружны.
А вот Иван – тот осторожничал. И чего боится? Иван из Орловых самый старший, есть еще два брата младше Алехана – Федор и Володька, но те мальцы пока; Владимира вовсе ни во что не вмешивали – успеет башкой порисковать. Иван боялся, чтобы Катю не сбросили, а за ней и Орловы не пострадали.
Григорий снова глянул на одевавшуюся Екатерину. Кто ее сбросит? Вон она, живая, теплая… Вдруг страшно захотелось заграбастать в охапку и повалить в постель. Словно чувствуя желания любовника, Екатерина вздохнула:
– Ты спи, Гриш, тебе можно. А мне вон сколько бумаг разбирать… Одних прошений десятки не рассмотренных.
Хотела добавить, мол, помог бы, но подумала, что не стоит Орлову поручать то, что должна сама делать.
Борясь с возникшим желанием, Григорий перевернулся на другой бок. Такое повторялось каждое утро – она вставала ни свет ни заря, сама одевалась, умывалась и садилась работать. Любовник оставался скучать в постели. Правда, разбуженный Орлов легко засыпал снова, и сама Екатерина старалась не шуметь, но у Гришки все же шевелилась совесть.
Мелькнула мысль: помочь, что ли? Проваливаясь в сладкий сон, решил: ладно, потом…
Орлов и правда помогал; постепенно многочасовая работа любовницы стала затягивать и его, стыдно валяться в постели, когда Катя рядом над бумагами корпит, ворчал, что не своим делом занимается, но все же старался и сам вникнуть.
Иногда Григорий разбирал прошения, чтобы хоть отсортировать те, на которые стоило обратить внимание Екатерине.
– Ишь какой! Верни ему имения, которые за участие в заговоре отобраны были! – Орлов заглянул в подпись. – Василий Мирович… Кать, а чем мятеж от заговора или переворота отличается? Не одна ли суть?
Екатерина лукаво усмехнулась:
– Суть одна, да только результат разный. Заговор, когда все в мыслях да словах остается, мятеж – ежели бунтовали, да неудачно, а вот ежели удалось – так переворот.
– У нас переворот! – объявил Орлов, швыряя бумагу в стопку тех, на которые следовало обратить внимание в последнюю очередь. Знать бы, к чему это приведет!
Это действительно был переворот, приведший к воцарению Екатерины и к гибели Петра III, переворот, не встретивший никакого сопротивления, слишком нелюбим был Петр Федорович всеми…
Сначала казалось, что переворот прошел легко и безболезненно, если не считать, конечно, убитого императора, вернее, бывшего императора Петра III. Екатерина не стала никого наказывать или ссылать, даже активный помощник Петра Миних, настаивавший на казни самой Екатерины, всего лишь отправлен в Ревель, что едва ли можно считать наказанием. А уж наград и подарков роздано несметное количество! Не забыт никто из поддержавших новую правительницу: от Орловых до простых солдат столичных полков, люд петербургский кормлен, поен за счет казны от пуза несколько дней.
Понравилось, все казалось, еще не конец, снова нужно кого-то свергать, кого-то славить. Первые дни пьяные гвардейцы, веря любым слухам, то и дело требовали императрицу показаться, чтобы убедиться, что с ней ничего дурного не случилось. Но постепенно государыня с немецкой педантичностью принялась приводить дела в порядок.
Полки, участвовавшие в перевороте, были успокоены, возвращены в казармы и к своей прежней службе; наказанные и сосланные сначала Елизаветой, а потом Петром, сторонники самой Екатерины возвращены из ссылки, остальная работа и не прерывалась, разве что на пару первых дней.
И все равно, многим показалось, что их обделили, что кто-то рядом получил чуть больше, хотелось еще и еще подарков и наград, особенно гвардии. Завидовали братьям Орловым…
Екатерина сразу же столкнулась с серьезным сопротивлением воспитателя своего сына Павла. Казалось бы, Никита Иванович Панин должен быть благодарен Екатерине больше других: что ожидало его в случае помещения в крепость Павла Петровича? Только соседняя камера. Ведь Петр III сына даже наследником не назвал и намеревался отправить в Шлиссельбургскую крепость вместе с матерью – Екатериной! Воспитателю царевича Павла Панину – прямая дорога туда же.
Но благодарность не входила в число достоинств умного Панина; он желал не воцарения Екатерины, а лишь ее регентства. Свергнут и убит Петр III? Прекрасно, значит, новым императором должен быть провозглашен юный Павел Петрович, а его мать Екатерина – только регентшей, причем в составе регентского совета. Ну и что, что это ради нее гвардейцы совершили переворот? Гвардейцы уже награждены, достаточно и того…
Вернувшийся из ссылки Бестужев тоже не считал возможным оставить Екатерину единовластной правительницей, но полагал иначе. Юный Павел на троне ему вовсе не нравился, потому как означал власть Панина: выход бывший канцлер видел в срочном замужестве Екатерины, только уже безо всяких голштинских родственников!
Казалось, Бестужев прав, немка на троне, причем просто свергнувшая, пусть и голштинца по рождению и духу, но все же внука Петрова, – это очень зыбко, тут для любых заговоров раздолье. В голове бывшего канцлера гранитной глыбой засела мысль о новом замужестве Екатерины.
Екатерине нужен муж, только кто?
Бестужев не придумал ничего лучше, как предложить Ивана Антоновича – царевича, еще в младенчестве свергнутого Елизаветой Петровной. Сам понимал, что нелепо, ведь Иван Антонович умом тронулся и от двадцати лет заключения одичал совсем, к тому же нездоров, зато законный государь. О том, как отнесется гвардия к воцарению того, кого эта же гвардия, пусть и двадцать лет назад свергла, Бестужев почему-то не думал.
Конечно, была еще кандидатура Григория Орлова, но он уж слишком незнатен и к тому же беспокоен, от этого малого ожидать можно чего угодно. Нет, такой государь означал бы одни хлопоты…
Самой «невесте» заниматься такими глупостями было попросту некогда. Она не говорила ни да ни нет Панину, лишь намеками обещая (чтобы не злить раньше времени) отдать власть Павлу, когда тот станет совершеннолетним, спокойно выслушивала Бестужева, спала с Григорием Орловым, успокаивала гвардию, раздавала милости и награды и… работала. Почему-то этого никто и не заметил.
Княгиня Екатерина Дашкова, сестра бывшей фаворитки Лизки Воронцовой, все не могла успокоиться; ей казалось, что государыня должна продолжать свое триумфальное шествие. Куда? Какая разница, главное, чтобы все бурлило, кипело, чтобы кричали «Виват!», а главное, в чем-то участвовала она сама.
Выслушивать вместе с императрицей доклады министров и чиновников или разбирать скучные бумаги Дашковой казалось невыносимым. Разве это правление?! Для бумаг существует Сенат, для разных дел – чиновники, а императрица должна блистать и вдохновлять подданных. Неугомонная подруга, решившая, что ее вклад в переворот недооценен, хотя сама она не смогла бы объяснить в чем, кроме присутствия везде рядом с Екатериной, он выражался, обиделась, особенно когда увидела, что Григорию Орлову отдается предпочтение не только в постели, но и в некоторых делах.
А Екатерине оказалось просто некогда обсуждать с довольно навязчивой подругой все подробности – она разбиралась с делами в государстве.
Екатерине предстояла первая встреча с Сенатом. Одно дело – войти во дворец при поддержке гвардии и объявить Петра низложенным, и совсем другое – теперь показать господам сенаторам, что она не слабая немка, нечаянно вознесенная судьбой на самую вершину власти, а действительно государыня. Императрице требовалось отвлечь Сенат от обсуждения возможности регентства или замужества и перевести все речи на обсуждение насущных дел, коих за время последних лет бездеятельности Елизаветы Петровны и неумного правления Петра III накопилось немало. Чем скорее эти дела будут сделаны, чем скорее в стране будет наведен хоть какой-то порядок, тем выше вероятность, что ее не скинут, как Петра, только теперь в пользу Павла.
Екатерина не была против правления сына, но он еще совсем мал, значит, обязательно регентство. Однако императрица понимала, что в качестве регентши будет связана по рукам и ногам, значит, ничего сделать самой не дадут, и пока подрастет Павел, хаос только усилится.
Никто не знал, сколько часов она провела в раздумьях о том, стоит ли взваливать на свои плечи такую обузу, как управление огромнейшей империей, ни просторов, ни проблем которой не охватить. Екатерина разговаривала, улыбалась, отвечала на вопросы и задавала их сама, кому-то возражала, с кем-то соглашалась, а внутри даже не всегда заметно для нее самой шло это осмысление.
Сначала, когда все только свершилось, казалось, что можно петь осанну, но практичная немка сразу попыталась разобраться: какой же страной предстоит управлять. Быстро поняла, что все много хуже, чем ожидалось.
– Гриша, голубчик, попроси, чтобы сходили к Разумовскому и мне купили атлас России.
Орлов изумленно уставился на пять рублей, которые достала из шкатулки Екатерина:
– А это зачем?
– Пусть купят большой, самый большой, какой только найдется в Академии атлас России. У Разумовского есть такие…
– Да ты же императрица, Катиш, только скажи – так принесут. И к чему атлас-то, никак ехать куда-то собралась? Так найдется кому дорогу показать, – хохотнул красавец Орлов.
– Негоже императрице даром брать, не обеднею. Ехать никуда не мыслю, а атлас нужен, чтобы хоть понять, какова страна. Ты вот знаешь, что за Волгой?
– Нужна мне та Волга, мне и в Петербурге хорошо. Дикие народы там.
– А надо сделать, чтобы просвещенные были.
Орлов откровенно вытаращился на боевую подругу, ради которой недавно сильно рисковал жизнью.
– Мы за ради этого тебе власть брали, чтобы ты диких просвещала?
– Гриша, отправь за атласом, мне ноне в Сенат идти!
«Атлас» Кириллова действительно принесли, и сам Орлов разглядывал карты с не меньшим, чем Екатерина, интересом; все же в его красивой голове мозги имелись, только уж очень необразованные и ленивые. Императрица подумала, что просвещение надо начинать с собственного любовника, а уж потом добираться до волжских степей и дальше…
Отчеты чиновников были ужасающими. Казна пуста, если что и оставалось, то тут же выгребли на награды участникам переворота, но иначе нельзя, не наградишь – они кого другого приведут к власти. Екатерина не обольщалась насчет любви гвардии к себе лично, прекрасно понимая, что немку русские гвардейцы долго любить не станут, если только эту любовь не подогревать.
На щедрой, богатой земле трудолюбивый неглупый народ попросту бедствовал! Нет, крестьяне не голодали, земля щедро платила за работу на ней, но были настолько забиты своими хозяевами, настолько бесправны и беззащитны, что и людьми-то себя не всегда чувствовали. Ладно бы крестьяне, о них чиновники речь вели в последнюю очередь, но жаловались и мещане, и даже дворяне. Жаловались на мздоимство чиновников, на суды, на бесправие. Тюрьмы полны, что по дорогам, что по улицам городов ходить опасно, грабежи, разбой… Да и дорог-то нет, одни направления…
Екатерина помнила главную дорогу империи – из Петербурга в Москву, не раз ездила по ней с Елизаветой Петровной, помнила тряску, ухабы, темень и клопов на постоялых дворах. И это между двумя столицами, а что в стороне?
Атлас откровенно ужаснул, переворачивались страница за страницей, а конца империи все не виделось. Огромнейшая страна… Петербург на одном краю, а до другого и курьеру скакать да скакать месяцы. Подумалось, что на том краю, поди, и не ведают, что в столице власть поменялась, не мудрено, если о смерти Елизаветы Петровны только узнали. Стало смешно и страшно.
Смех она придержала, а страх безжалостно подавила. Как говорят русские? Взялся за гуж – не говори, что не дюж… Это значит, если уж назвалась императрицей, то ни пугаться, ни бездельничать права не имеет, иначе ей править так же недолго, как и мужу.
Трудно, ах, как трудно было противостоять, причем противостоять очень осторожно всем, кто помогал ей стать императрицей! Панин, Дашкова и даже Кирилл Разумовский настоятельно требовали, чтобы она согласилась всего лишь с регентством, каждый рассчитывая на свое влияние при малолетнем императоре Павле. Орловы желали, чтобы она немедля вышла замуж за Григория. Гвардия желала продолжения, только вот какого – не ведала и сама…
И никто не желал лично ее воцарения, называли матушкой-императрицей, кричали «Виват!», но все подразумевали, что лишь на время, только пока будет взрослеть Павел, а значит, регентство.
Но Екатерина не собиралась становиться лишь куклой в руках придворных и их ширмой, она желала править сама, причем править толково и уверенно, она знала как. Это значило, что надо умиротворить всех, принимавших участие в перевороте, и срочно короноваться. Срочно, пока не опомнилась гвардия и ей не внушили, что императором должен стать малолетний Павел, как правнук Петра Великого, а не его мать-немка.
Екатерина щедрой рукой раздавала награды и подарки, следовали повышения по службе, получение новых владений, крестьян, денег…
Голштинские войска и голштинские родственники были спешно отправлены на родину. Сторонники и помощники сверженного императора ненадолго посажены под домашний арест, но как только присягали новой императрице, тут же освобождались: Екатерине ни к чему враги вокруг… Кто упорно не желал служить новой власти, отбыли в свои имения с наказом пересидеть тихо.
Екатерина постаралась вернуть все крупные долги мужа, даже если они сделаны ради покупки бриллиантов для фаворитки… Она награждала и награждала… Но все равно опасалась за прочность своей власти.
Однако бойся не бойся, а жизнь идет своим чередом, время терять нельзя, потому императрица и попросила Сенат собраться в Летнем дворце ради обсуждения положения дел в стране. Понимала, что скажут, готова была ко всему, но дела оказались хуже самых мрачных предчувствий.
Главное представление Сената – крайний недостаток денег. У бюджета 17 миллионов долга, армии, которая большей частью за границей, полгода не плачено содержание, чтобы ее вернуть, нужны немалые деньги…
– Господа Сенат, принадлежа сама государству, считаю свою собственность собственностью России, а потому употреблю все свои деньги на пользу общую…
Уловила усмешку сенаторов, усмехнулась сама:
– Этого не на многое хватит, но, как говорят, лиха беда начало?
Екатерина скромничала, личный бюджет императрицы составлял в те времена тринадцатую часть всего бюджета, хотя размеры самого бюджета никто толком не знал.
Потрясенным сенаторам понадобилось несколько секунд, чтобы осознать поступок императрицы; в это время сама Екатерина смотрела чуть насмешливо… Потом грянуло напряженно ожидаемое ею «Ура!».
Как после такого противиться отмене монополии на некоторые виды промышленности и торговли, даже если при этом страдают те же Шуваловы? Хитрая Екатерина поставила их в такое положение, когда отстаивать собственные интересы значило, по сравнению с государыней, показать свою скаредность и нежелание содействовать благополучию страны. А это опасно – стоит Екатерине слово сказать супротив таких жадных, разнесут в клочья.
Скрепя сердце соглашались.
А она настойчива, день за днем встречалась с сенаторами, что-то решала прямо на ходу после заданного вопроса, что-то откладывала для изучения и обсуждения.
Сенаторы жаловались на дороговизну хлеба в столице и в Москве.
– Как бы бунта не было…
– Временно запретить вывоз хлеба за границу.
– А соль?
– Так же.
К ее величайшему изумлению, в Сенате не знали твердого числа российских городов!
– Не знаете? Нужно посчитать по карте. Долго будет, да что делать…
Но карты не нашлось.
– Да вы атлас-то имеете?!
Смущенно признались, что нет. У Екатерины внутри колыхнулось законное чувство гордости, усмехнулась, повелев принести свой, купленный в Академии за пять рублей «Атлас Российской империи» Кириллова:
– Ну вот, и моя покупка к пользе пришлась.
Она быстро поняла, что в Сенате вообще не слишком хорошо знают не только реальное положение дел в империи, но и число ее жителей, а уж реальных доходов и расходов не представляют вовсе. Доход с огромной страны назвали такой, что ахнула: шестнадцать либо семнадцать миллионов рублей в год.
Некоторое время Екатерина смотрела на сенаторов молча, потом поманила курьера, что за ним ходил:
– Открой «Атлас». И листай медленно, чтобы все господа сенаторы размеры России видели, коли не удосужились до сих пор разглядеть.
Сенаторы старательно тянули шеи, глядели, не понимая, чего она хочет.
– Велика Россия?
– Велика, матушка…
Хор голосов недружный; кто уже понял, что сейчас последует, и вовсе притихли, остальные тянули еле слышно.
– Велика, я спрашиваю?
Уже громче:
– Велика… зело велика…
– И с такой страны доход, как с большого имения?! С чего цифру взяли?!
Решился возразить только Шувалов:
– Так ведь и расходы немалые: флот содержим, армию, двор…
– Флоту давно не плачено, на двор не сваливай, без тебя знаю. Но в шестнадцать миллионов не верю. Отвечайте, откуда цифру взяли?!
– Камер-коллегия назвала…
– А они с чего взяли?
Глебов хмыкнул:
– Полагаю, по прошлым годам прикинули.
– По прошлым?! А отчего не двадцать или напротив двенадцать? А статс-коллегия?
– Расходы считает…
– Сколько людишек в России?
Тут сенаторы и вовсе плечами жали:
– Кто ж их знает…
– А счесть нельзя?
– Нет, матушка, как начнут считать, так волнения начинаются, потому как боятся быть посчитанными.
– А подати тогда с чего учитываются?
– По прошлым годам…
– Да ведь это прямой путь к злоупотреблениям сверху донизу! Коли подсчета и пригляда нет, воруй, кто как сможет!
Сенаторы только переглянулись, она что, не догадывается, что казнокрадство – один из доходных источников существования чиновников всех уровней?
Знала, все знала… Потому и торопилась не просто объявить себя императрицей, но и венчаться на царство.
Екатерина объявила, что короноваться будет в сентябре, дав на подготовку пышнейшего действия минимальный срок – пока не опомнились ни за границей, ни дома. Поручила, а сама занялась делами…
Орлов откровенно маялся:
– Катя, ну кто так царствует? Все сама да сама, на что те сенаторы нужны?
Она подняла глаза от бумаг:
– Кто? Я. Только я не царствую, а пытаюсь править. Сенаторам поручить все можно будет, когда дело наладится, а до того самой разбираться следует.
Григорий тоскливо поморщился:
– Так ведь пока наладится, и жизнь пройдет. В России отродясь порядка не было и бог весть будет ли.
Григорий и впрямь не понимал, зачем Екатерине нужно разбираться во всем, секретари бы разобрались и доложили, так, мол, и так… Дело императрицы только благоволить или отказывать. Конечно, любопытства ради можно и атлас разглядывать, чтобы понимать, насколько широко простирается твоя власть. Орлов сам был поражен, когда попытался осознать просторы империи, но уж свои деньги отдавать на государственные нужды – это и вовсе лишнее.
Когда пытался жаловаться Алексею Орлову, который большее влияние на Екатерину имел, чем он сам, тот хмыкнул:
– Верно Катя делает. Она сейчас свою власть укрепляет, вот когда коронуется да станет настоящей императрицей, тогда можно будет и передохнуть. А сенаторы к тому времени поверят, что за ними императрицын глаз есть, бояться будут. И что деньги свои в казну отдала – тоже молодец, ей вернутся сторицей, а славы много будет.
Алехан был прав и не прав одновременно: власть она действительно укрепляла, только и после коронации отдыхать не собиралась и славы за свою жертвенность не снискала, потому что почти никто об этом не узнал.
Григорий вздохнул:
– Ладно, потерплю.
Вздыхал потому, что Екатерина с пяти утра уж на ногах и за работой, столько бумаг за день прочитывает, пишет или диктует, что диву даешься.
Алексей Орлов удивлялся другому: Екатерина действовала так, словно все предвидела заранее, словно была готова к правлению. Пусть не ведала об истинном положении дел, но знала, что должен делать правитель. Постепенно он понял, что так и было: Екатерина была готова стать императрицей, и для нее властвовать не значило блистать на балу или гарцевать перед гвардией – она готовилась именно править.
Орловых пятеро, Гришка самый смазливый, Алехан не хуже, но у него шрам через все лицо, кабы не это, ни за что не упустил бы место рядом с Екатериной. Но самый главный среди братьев – старший Иван, как он скажет, так и будет. Недаром даже во время переворота он в стороне стоял, чтобы, если все провалится, суметь вытащить младших.
Однажды Алексей высказал свои сомнения Ивану; тот некоторое время думал, потом вздохнул:
– Она все правильно делает. Катерине, если сейчас свою власть не упрочить, долго не продержать. Но мыслю, что не только на первое время она делами заниматься будет. Катя баба умная, ей не просто корону, ей настоящую власть подавай, а власть, она не в балах да развлечениях, а в том, чтобы по ее было во всем. И придется с этим мириться. Гришке передай, что начнет выкобениваться, Екатерина его живо от себя погонит.
Алехан хмыкнул:
– Она Гришке, точно деревенская баба своему мужику, послушна.
– Только в постели. А в делах он никто, и скажи, чтоб не лез. Пусть не корит – она умней него в сотню раз. Скинут Катю, и нам не удержаться.
– Кто скинет? Гвардия не допустит!
– Гвардия? Гвардия первая же и скинет. Знаешь ли, что разговоры ведут, мол, раз Петра больше нет, так надобно Екатерине за Ивана Антоновича замуж идти, хватит уже баб на царствии.
– Чего?! Он же слабоумный да хилый!
– Зато законный правитель. А кому править и без того найдется – Бестужев, вон, копытом землю роет, Панин да еще толпа рвется в советчиках быть.
Беседовали еще долго, но главное Иван сказал, когда Алексей уже собрался уходить, почти у двери окликнул:
– Слышь, Алехан, Катя пришла надолго, нутром чую, что надолго. Только ей помочь надо. В постели пусть уж ее Гришка ублажает – он на большее не годится, ленив больно мозгами шевелить. А ты помогай делом, ей такая помощь куда нужней будет. Понял?
– Жениться Гришке на ней надо, тогда никуда не денется.
– Дураки вы оба! Баба и та вас умней. Какой из Гришки император? А сделает такую глупость, так и саму вон скинут, неужто не понятно? Вы лучше следите, чтоб рядом кто ловкий да занятный не оказался…
– Есть один… Сам Гришка и привел. Потемкин, тоже Григорий. Ловкий шельмец, статный, не хуже нашего братца, и сообразительный не в пример нашему.
– Надо постараться, чтоб его отправили куда с поручением. Подальше да подольше. И за гвардией следи: им дурные мысли, что тараканы, в головы лезут.
Иван Орлов был прав во всем: и в том, что в гвардейских полках снова началось брожение – они поверили, что могут диктовать волю государям; к тому же переворот произошел слишком быстро и легко, хотелось еще чего-нибудь, кого-нибудь на трон посадить, чью-нибудь судьбу решить…
Ивана Антоновича, императора, еще младенцем свергнутого и посаженного в крепость Елизаветой Петровной, почему-то считали русским. Вот уж в ком русской крови не было, считай, вовсе, так это в Иване Антоновиче! Сын Антона Ульриха Брауншвейгского и Анны Леопольдовны, он был еще менее русским, чем свергнутый и убитый Петр III. Но Ивана Антоновича в гвардии звали Иванушкой, считали обиженным и безвредным (потому как дурачок), а обиженным на Руси всегда сочувствовали. Мало кто из болтунов задумывался, что править такой император не сможет, а еще о том, каково было бы Екатерине с таким мужем. Много лет мучаясь из-за тяжелого нрава Петра, Екатерина ни за что не согласилась бы выйти замуж за человека, всю жизнь проведшего без людей в камере крепости.
Тем не менее в гвардии действительно велись разговоры о восстановлении справедливости: мол, чего ради переворот совершали, чтобы немка или ее сынок на троне сидели, а русский император в крепости гнил. Как-то забывалось, что гвардейские полки и привели когда-то на трон дочь Петра Великого Елизавету Петровну, а для этого свергли Ивана Антоновича и его родителей.
Но Алехана больше беспокоило соседство с императрицей Григория Потемкина. Этот малоросс вылез как-то вдруг, оказался занятным малым, ловко подражавшим чужим голосам, был очень сообразителен и прекрасно образован. Екатерине с ним интересно, поговорить есть о чем, не то что с Гришкой Орловым, к тому же Потемкин легко мог и остроумием блеснуть… Иван прав – это опасно, и Потемкина надо срочно куда-то отправить.
Григорий Орлов выслушал брата хмуро, кивнул:
– Сам о том думал. Больно часто Гриць подле Кати оказывается.
Потому, когда Екатерина задумалась, кого отправить в Швецию с сообщением о событиях в России, Орлов, не задумываясь, предложил своего приятеля Потемкина, втайне надеясь, что тот провалится (все же не дипломат), попадет в опалу и уберется подальше. Императрица согласилась:
– Григорий Александрович справится, я думаю.
Потемкин поехал с ответственным заданием. Отношения со Швецией напряженные: посягательство на жизнь Петра III шведы запросто могли расценить как посягательство и на шведский трон тоже, ведь именно Петр должен был наследовать его.
Екатерина после переворота произвела Потемкина в подпоручики, пожаловала 400 душ и 10 000 рублей, потому как знала, что гвардейцы вечно в долгах. Красивый, рослый, веселый и остроумный, он прекрасно пел и заражал всех вокруг своей жизненной энергией. Таких приятно иметь рядом. Слишком приятно, чтобы соперники могли спать спокойно.
Григорий Потемкин по протекции Григория Орлова отправился с серьезным поручением в Стокгольм.
И ко всеобщему удивлению оказался там на высоте. Когда шведский король показал прибывшему из Петербурга курьеру захваченные в боях с русскими трофеи со словами, мол, вот сколько наши войска у ваших захватили, Потемкин не смутился и отвечал, что русские в ответ взяли городов немало, коими владеют и отдавать не собираются.
Вообще же он вел себя дружелюбно, весело, был обаятелен и надолго запомнился шведам. Да… если уж вот такие богатыри Екатерину к власти привели, то у них едва ли отберешь…
Медлительность убийственная! Екатерину возмущало неспешное движение дел что в Сенате, что вокруг нее самой. Сердилась, бывало пыхтела, но открытых разносов не устраивала, все пытаясь осторожно подтолкнуть к действию, но чтоб без обид.
«Александр Иванович! – писала она генерал-прокурору Сената Глебову. – Ужасная медлительность в Сенате всех дел принуждает меня вам приказать, чтоб в пятницу, то есть послезавтра, слушан был проект о ревизии господина Теплова, причем и ему быть также надлежит».
Григорий заглянул через плечо, усмехнулся:
– Что ты, Катя, с ними разговоры разводишь? Прикрикнула, чтобы завтра все было, тотчас и побежали бы меры принимать.
Она вздохнула, принимаясь за вторую записку:
– Голоса лишусь, потому как не приучены каждый день и споро работать, кричать каждый день придется. А потом и к крику привыкнут, перестанут внимание обращать.
– А ты их в Сибирь… Сибирь – она бо-ольшая… много сенаторов поместится.
– Эх, Гриша, не наказывать, а воспитывать надо, чтобы работать научились вовремя да решительно. А то у нас только в Сибирь решительно и отправляют. Всех погоню, кто дело делать станет?
Орлов снова пристроился читать то, что пишет императрица. На сей раз записка статс-секретарю Елагину, с ним можно иначе, он спор, да все одно. Тянучку любит: как не подтолкнешь, так дело валяться почти законченным месяцами может.
«Слушай, Перфильич, ежели в конце сей недели не принесешь ко мне наставлений по губернаторской должности да дело Бекетова, скажу, что тебе подобного ленивца на свете нет, да что никто столько ему порученных дел не волочит, как ты…»
И снова смеялся Григорий:
– Хочешь, я твоего Перфильевича разок тряхну, как собачонка, в зубах сии бумаги через час принесет.
– Гриш, там дела на два дня. Ежели через час принесет, значит, будет недоделано, к тому же из Елагина душу вытрясти легко, а кто за него потом работать будет? Хочешь помочь, разбери вон бумаги, давно присланные.
Отдельной стопкой на столике лежали прошения, поданные еще сразу по восшествии на престол. Но их оказалось столько, что хоть вовсе спать не ложись, вовек не разобрать. Но Екатерина приказала не выбрасывать:
– После постепенно разберем.
Устраиваясь со стопкой бумаг на кушетке поудобней, Орлов вздохнул:
– Не умеешь ты, Катя, царствовать. Неужто все эти бумаги не могли секретари разобрать да свое слово сказать?
– Секретари из сил выбиваются, то, что я Перфильича ругаю, значит только, что он не по значимости бумагами занимается, а по своему хотению либо по времени поступления. На них слишком много работы навалилось.
– Так еще возьми, Россия велика, народу много, посади десяток секретарей, чтоб успевали, а тебе подавали готовое к подписанию.
Екатерина даже перо отложила.
– Умных много, да где их взять, чтоб и дело делали, и мне урону не нанесли? Давеча распорядилась одну бумагу написать, так искривили, что едва сама поняла, что в ней.
– Но не можешь же ты все сама делать?!
– Ежели не делать, то приглядывать и учить, да вот так подталкивать придется. Пока привыкнут, как надобно работать, буду сама…
Такие сцены бывали часто. Екатерина действительно искала людей толковых, опытных, но не хапуг, чтоб работали быстро и серьезно. На должности ставила осторожно, снимала редко. Немало лет прошло, пока приучила делать быстро, бумаги не заволакивать да на все вопросы толковые ответы давать. Больше всего не любила даже не медлительность, а неосведомленность. Ну как может Сенат не знать, сколько людей в России, хотя бы приблизительно, или количество городов в стране?! Как может губернатор города не ведать, сколько у него рынков да какие на них цены.
Вот этот вопрос потряс генерал-полицмейстера барона Корфа в Петербурге в первые же дни.
Когда новая императрица с утра вызвала его к себе и поинтересовалась, что на рынке сколько стоит, только рот раскрыл:
– Поваров, матушка, спросить следует, я сам на рынок не хожу…
Екатерина кивнула:
– Сам не ходи, завидя тебя, цены снизят, тебе вполовину отдадут, а мне правда нужна. Пусть тебе ежевечерне докладывают те, кто на рынке порядок держат, а ты по утрам мне будешь докладывать.
– А на что цены-то?
– А на все! Главное хлеб, соль да сено… Прежде то, что народ больше берет. Ты, Николай Андреевич, все знать должен, что почем у тебя в городе. Сам знать и мне докладывать.
С того дня и повелось: ежели императрица в Петербурге, то доклад полицмейстера обязателен. Даже когда Корф вышел в отставку, Екатерине докладывали ежедневно.
Однажды Орлов вернулся откуда-то веселый, на вопрос «Чем доволен?» стал рассказывать, какую знатную драку видел:
– Одни выбитые зубы горстями собирать можно! А носов расквашенных!..
– С чего дрались?
– А так… по пьянке!
Императрица нахмурилась:
– Пьют, а потом зубы бьют. Что в том хорошего?
– Не-ет, Катя, тебе не понять… Это – как раздолье, чтоб удаль свою показать.
– Глупая удаль, дурная. Прекратить надобно.
– Не сможешь! Хоть закон издавай, хоть в Сибирь отправляй, а пьяные и там драться будут. Воровство и пьянство на Руси неискоренимы.
– Глупо сие! Просвещать надобно, и супротив пьянства меры предпринять требуется.
– А вот это и впрямь глупо. Отыми возможность выпить, тебя завтра с престола снесут, и мы защищать не станем.
Катерина отвечать не стала, но написала указ о создании пикетов для прекращения пьянства, ссор и драк. Не помогло, хорошо, что за остальными делами не заметили, не то посмеялись бы над императрицей-немкой от души. Ведь даже ее фаворит обожал в подпитии пустить в ход кулаки… А будущий фаворит Потемкин даже серьезно от этого пострадал, правда, случилась беда позже.