Дом моего детства
Дом, где прошло мое детство, сохранился, хотя после войны подвергся капитальному ремонту, после которого даже парадный вход был перенесен во двор, а на месте вестибюля была сделана жилая комната.
До революции это был обычный для Нижнего доходный дом, в котором сдавались квартиры верхнего, более комфортабельного этажа, а владельцы, как правило, жили внизу.
Дом был полукаменным, двухэтажным, выходящим своим фасадом на Звездинский сквер у его входа со стороны Большой Покровки.
До революции весь верхний этаж из 6-и комнат с большой прихожей и кухней снимали мой будущий отец и его товарищ – тоже холостяк и тоже преподаватель Нижегородской гимназии. У каждого из них было по три комнаты: кабинет, столовая и спальная. Их обслуживали приходящие кухарка и горничная. Комнаты были достаточно богато отделаны: с дубовым паркетом, высокими двухстворчатыми резными дверями, лепным потолком. Окна запирались не обычными шпингалетами, а сложными рычажно-ползунковыми устройствами с рельефными рисунками.
Через входную резную дубовую дверь вы попадали в вестибюль с окном и кафельным цветным полом, из которого широкая двухстворчатая дверь, наполовину застекленная толстыми фигурными зеркальными стеклами с фацетами и латунными окантовками, вела к широкой каменной лестнице. Рядом располагалась вторая, более простая дверь в квартиры первого этажа.
Когда моя мама вышла замуж, то поселилась в квартире отца. Домовладелец – богатая немка – сбежала на свою родину, дом был реквизирован и передан Горкомхозу, который быстро превратил его в советскую коммуналку.
В квартире все комнаты были проходными. В первой от прихожей и самой большой стояли гостиный гарнитур из мягкой мебели, пианино, письменный стол отца и полки с книгами. Это был кабинет-гостиная. Вторая комната – столовая – с большим обеденным столом, буфетом, стульями, двумя жесткими креслами и диванчиком, комодом под самовар и, наконец, моей детской кроваткой. В третьей комнате – спальне – располагались металлическая двухспальная кровать, турецкий диван со съемными подушками, шифоньер (его тогда называли гардеробом), дамский письменный столик и умывальник.
Из всей обстановки квартиры мое внимание больше всего привлекал умывальник. Отделанный ореховым шпоном, с двумя массивными беломраморными плитами, уютными узкими ящичками и педалью, умывальник был еще и моей любимой игрушкой.
Я полюбил этот умывальник еще до того, как маме подарили книжку Корнея Чуковского с его знаменитым Мойдодыром, полюбил его за педаль, нажимая которую можно было регулировать струю воды из крана. Может быть, именно благодаря такой конструкции умывальника я стремился почаще мыть руки, это вошло в привычку и сохранилось на всю жизнь.
Вторым любимым предметом домашней обстановки был громадный, чуть меньше кровати сундук, стоящий у печки рядом с моей кроваткой.| Сундук был окован сияющей лаком желто-оранжевой жестью и позолоченными полосками, переплетающимися в сложный рисунок из треугольников, ромбов и квадратов. Он играл роль моего детского стола. При движении по нему игрушечных трамвайчиков и паровозиков возникал шум, который был слышен у соседей за стеной.
Но лучшим местом для игр был, конечно, идеально гладкий, без единой трещинки, или заметного шва дубовый паркет в гостиной. Паркет не натирали, а мыли, как некрашеный деревянный пол, после чего он становился темным, как мореный дуб и, высыхая, постепенно светлел. Невозможно подсчитать, сколько пар чулок я порвал, ползая на коленках по этому паркету.
Дом отапливался дровами. Печи, выходящие в комнаты, были облицованы белым-белым изразцом. Я любил сидеть у топящейся печи и через приоткрытую чугунную дверцу смотреть, как завивается в колечки березовая береста, как шипит смола и потрескивают поленья. А потом появлялась наша Аннушка с ведром воды и длинными щипцами бросала прогоревшие головешки в воду. Головешки шипели, как злые змеи и испускали дух.
Я очень любил свой дом и потом, когда мы переехали в новую квартиру, он мне часто снился.