Европа между Рузвельтом и Сталиным. 1941–1945 гг.. Глава I. Американские оценки международной ситуации и политики СССР в Европе (начало 1939 – июнь 1941 г.) (М. Ю. Мягков, 2017)

1. Основные тенденции американских оценок СССР 1930-х гг.

Общеизвестно, что изоляционистские настроения, вновь взявшие верх в США после окончания Первой мировой войны, во многом определяли политический курс государства и в первые месяцы после начала нового глобального конфликта в Европе в сентябре 1939 г.

Достаточно сказать, что президентская кампания Ф. Рузвельта 1940 г. вряд ли была бы успешной, если бы он выступал с лозунгами скорейшего вступления страны в войну на заокеанском театре военных действий. Общественное мнение Соединенных Штатов (в своем большинстве), равно как и влиятельные политические лидеры страны, были пока не готовы воспринять интернационалистские призывы и осознать теснейшую взаимосвязь сохранения их безопасности, ценностей, да и самой жизни с результатами кровавой борьбы, происходившей за многие тысячи километров от их родных очагов.

Накануне развязывания европейского конфликта, в первой половине 1939 г., в Вашингтоне крайне настороженно относились к постановке вопроса о возможной помощи своим бывшим союзникам в Первой мировой войне – Великобритании и Франции, считая, что США должны избегать такого вмешательства в дела континента, которое ведет в перспективе к полномасштабному участию страны в кровопролитных сражениях. Неоднозначной была позиция самого президента. В некоторых общественных кругах Рузвельта критиковали за усилия, направленные на проведение в жизнь политики разоружения и называли «наивной» его реакцию на агрессивные акции фашистской Италии и нацистской Германии. Однако многие современные американские историки называют такие оценки несостоятельными, говоря о серьезных внутренних препятствиях, с которыми сталкивался глава Белого дома при определении адекватного растущей опасности внешнеполитического курса. Р. Даллек заостряет внимание на том, что руки президента были сильно связаны основными положениями Акта о нейтралитете, давлением со стороны изоляционистов, активистами движения за мир из студенческой среды, различными религиозными группами, особенно католиками⁶³. Кроме того, значительная часть американских деловых кругов оказывала материальное содействие Германии, что во многом было обусловлено структурой монополистических связей. К 1933 г. сложилась разветвленная сеть картельных соглашений между США и Германией, особенно в электротехнической и химической промышленности. Почти 2,5 тыс. авиамоторов в 1933–1939 гг. были закуплены немецкими фирмами в США; ряд германских заводов по производству моторов работали на базе новейшей американской технологии⁶⁴. Нельзя сказать, что финансово-промышленные круги Соединенных Штатов оказывали доминирующее воздействие на политику Вашингтона по отношению к Берлину, но в период укрепления мощи нацистов некоторые из них считали, что финансовая помощь Германии предотвратит наплыв коммунистических настроений на европейском континенте. Все это сдерживало критику фашистского режима. Лишь после того, как нацистское правительство приняло ряд мер для вытеснения американского капитала из экономики Германии, в результате которых инвестиции США сократились с 5 до 1 млрд марок (с 1930 по 1938 гг.), торговые отношения между двумя странами стали приобретать характер «экономической войны». Гитлеровская политика автаркии прямо противоречила проводимому более сильными экономически США курса на «свободу торговли»⁶⁵. Обострение конкуренции в экономике и сферах влияния, беспокойство Белого дома растущей экспансией Германии в Латинской Америке усиливало геополитическое противоборство между Германией и Соединенными Штатами на мировом пространстве, к которому теперь добавлялась угроза интересам США со стороны Японии – союзнику Третьего рейха по антикоминтерновскому пакту. Многие государственные и общественные деятели Запада, в том числе и США, понимали, что вновь милитаризованная Германия и ее союзники означают угрозу их интересам и всей системе безопасности в мире. Рост американо-германских противоречий создавал предпосылки для сближения США с Великобританией и Францией. Однако страх перед коммунизмом, ставящим под вопрос существование экономических и социальных основ западного общества, поощрял влиятельные группы западных политиков и промышленников на продолжение контактов с гитлеровским режимом.

Роль Советского Союза в разразившемся перед войной кризисе виделась в Вашингтоне преимущественно с негативной стороны. Отметим, что в то время на Государственный департамент США достаточно сильное влияние оказывали сторонники «жесткой» линии в отношении СССР – Ч. Болен, У. Буллит, Н. Гендерсон и др. США отказывались признавать СССР до 1933 г., но для того, чтобы быть в курсе намерений этого социалистического государства во внешнеполитическом ведомстве США, был образован специальный отдел, занимающийся русскими делами. Большую часть информацию о положении в СССР Госдепартамент получал из Риги, которая стала с 1920-х годов ключевым центром исследований, относящихся к Советскому Союзу. В этом городе, который ранее входил в состав Российской империи, было аккредитовано достаточно много американских дипломатов, которые постоянно общались с эмигрантами из России. Многие эмигранты принадлежали в прошлом к высшему сословию империи или имели отношение к ее правящей элите. Понятно, что их мнение относительно большевистской власти было, как правило, отрицательным. Взгляд на Советскую Россию из Риги (или как его еще называли «Рижская аксиома») оказывал на протяжении 1920—1930-х гг. значительное влияние на ответственных и политических деятелей США. Для многих из них образ Советского Союза был органично связан с такими понятиями, как «экспансия революции» и «агрессивность» коммунистического режима. Соответственно, идея вступления с таким государством в возможный союзный альянс изначально обрекалась на жесткую критику внутри самой Америки⁶⁶.

Курс Рузвельта на сотрудничество с СССР, логичным следствием которого стало признание Советского Союза в 1933 г., казалось, мог переломить устоявшиеся негативные представления о диалоге с Москвой. В Советской России также связывали определенные надежды укрепления своего экономического и внешнеполитического положения путем более тесного взаимодействия с США. Но, к сожалению, прорыва во взаимоотношениях двух стран, как в области торговли, так и поддержании международной безопасности, не произошло. Год спустя вопросы о старых долгах Временного правительства, нерешенность проблемы о предоставлении СССР новых займов затормозили дальнейшее сближение двух стран. Крайне негативную реакцию в США вызвали сведения о репрессиях в СССР, жертвами которых пали многие хорошо известные в Америке фигуры из руководства Советского Союза. Даже несмотря на то, что многие частные американские бизнесмены и финансисты продолжали в то время активно работать с СССР, вступившим на путь гигантской модернизации своей промышленности и сельского хозяйства, в большинстве своем политическая элита США видела в Советском Союзе перманентный источник угрозы для соседних стран; а через Коминтерн, находящийся в Москве – и самим Соединенным Штатам. Мнение отдельных лиц о преувеличенности подобных угроз – как, например, Дж. Дэвиса – оставалось в меньшинстве.

Авторы фундаментального труда «1939 год: Уроки истории» подчеркивают виновность прежде всего руководителей Англии и Франции в срыве попыток поставить заслон агрессии фашистских держав, проведении политики умиротворения. Так, Л.В. Поздеева пишет, что западные лидеры не расставались с иллюзорной надеждой достигнуть компромисса с Германией, тогда как их курс «основывался на реальных расчетах… направить фашистскую агрессию против СССР»⁶⁷. Политика же советского правительства, отмечает И.В. Челышев, была направлена, прежде всего, на обеспечение безопасности СССР и предотвращение войны. Государственное и партийное руководство считало, что враждебное социализму капиталистическое окружение неизбежно предпримет военные акции против Советского Союза. В середине 1930-х гг. стало ясно, что наиболее вероятными противниками в войне выступят Германия, Италия и Япония. В то же время советское руководство считало необходимым укрепить международное положение страны путем расширения связей с неагрессивными капиталистическими государствами, создать на договорной основе систему коллективного отпора агрессии⁶⁸. В 1934 г. СССР вступил в Лигу наций, в 1935 г. им были подписаны хотя и не полноценные, но важные договора о взаимопомощи с Францией и Чехословакией. Но вся политика в области создания коллективной безопасности была подорвана Мюнхенским соглашением 1938 г. Германии, Италии, Франции и Великобритании, по которому от Чехословакии в пользу Германии отторгалась Судетская область. Последующие переговоры дипломатические и военные переговоры СССР, Великобритании и Франции весной-летом 1939 г. к положительному результату создания союза против агрессии не привели. Москва меняла приоритеты и брала курс на соглашение с Берлином ради обеспечения собственных интересов безопасности.

Профессор В.Л. Мальков, характеризуя курс США в кризисный 1939 г., отмечает, что сигналы, шедшие из Вашингтона, воспринимались в столицах Европы и в Токио как доказательство отстраненности Соединенных Штатов от европейских дел и их незаинтересованности в сотрудничестве с Москвой. «И даже чисто внешне, – продолжает он, – ни захват германскими войсками Чехословакии, ни отторжение Германией у Литвы Клайпеды, ни тем более оккупация Италией Албании не произвели потрясения в США. А одни только словесные осуждения… скорее всего, убеждали фашистских главарей в том, что США намерены оставаться в стороне от европейского конфликта…» Говоря о политике Рузвельта, профессор справедливо указывает на его симпатии к «интернационалистам», противникам курса на умиротворение агрессоров (ближайшие советники президента Г. Икес, Г. Моргентау, Г. Гопкинс, Ф. Франкфуртер), что не мешало ему порой заигрывать с «изоляционистами» (в число которых входили многие руководители Госдепартамента), влияние которых уменьшилось, но осталось весьма значительным на протяжении 1930-х гг. Касаясь взгляда США на роль Советского Союза в разрешении европейского кризиса, В.Л. Мальков замечает, что «в Вашингтоне не было единой позиции в отношении идущих переговоров между СССР, с одной стороны, и Англией и Францией – с другой, а в определенных влиятельных кругах преобладало даже мнение, что они не могут быть полезными. Сказывалось очень сильное влияние той отрицательной реакции общественности на волну политических репрессий, которая захлестнула страну в 1937–1938 гг.»⁶⁹. Нежелание пойти на действенное сотрудничество с СССР выражалось, в том числе, в отказе Рузвельта направить в Москву с миссией Дж. Дэвиса, человека, доброжелательно настроенного к Советскому Союзу. Опасность игнорирования интересов СССР в момент усиления гитлеровской Германии прекрасно осознавалась бывшим послом в СССР. В июне 1939 г. Дэвис предсказывал, что если британский премьер-министр Н. Чемберлен будет продолжать умиротворять Германию, «то старому медведю надоест оставаться мальчиком для битья и он, возможно, заключит мир с Германией на своих собственных условиях»⁷⁰. Однако в Вашингтоне решили не только не посылать в Москву Дэвиса, но и отправить туда в качестве нового посла Л. Штейнгардта – дипломата, не питавшего симпатий к взаимодействию с Москвой. Такие поступки основывались, в том числе, на недоверии к внешней политике Советского государства, различного рода данных о плохой боеспособности Красной армии, слухах о скором развале страны, чуждости для Америки социально-политического строя в СССР. Печать США продолжала распространять негативную информацию о Советском государстве. Доминантой в настроениях американского общества «оставались по преимуществу настороженность в отношении намерений Советского Союза и полярные по своему характеру оценки его роли в мировых делах»⁷¹.

В этой связи нет ничего удивительного в том, что «профессионалы» из Государственного департамента США не были шокированы советско-германским пактом о ненападении от 23 августа 1939 г. и последовавшим вслед за тем вступлением Красной армии на территорию Западной Украины, Западной Белоруссии, Прибалтики, равно как и началом советско-финской войны⁷². В их глазах это лишь доказывало правильность предыдущих прогнозов о потенциально экспансионистском характере советского внешнеполитического курса. Не стоит говорить, что подобные прогнозы строились отнюдь не на глубоком анализе активных попыток Москвы в середине 1930-х годов участвовать в создании системы коллективной безопасности в Европе. Напротив, события конца 1939 – начала 1940 гг. усиливали в Вашингтоне позиции тех влиятельных сил, которые не переставали указывать на опасность коммунистической угрозы, исходящей от Советского государства. Предложенная ими схема восприятия акций СССР была бы почти идеальной, если бы не одно «но» – наличие в Европе и Азии реальных и неуклонно усиливающих свою мощь агрессоров, к тому же уже заявивших свои претензии на мировое господство. Известие о подписании советско-германского договора о ненападении подвигло Рузвельта обратиться к Гитлеру и его итальянским союзникам с предложением воздержаться от агрессии и содействовать в урегулировании спорных вопросов, однако нападение Германии на Польшу и Вторая мировая война начались, как это было и спланировано в немецких штабах, 1 сентября 1939 г.

Несмотря на распространенное убеждение в агрессивности замыслов Советского Союза, большое влияние на ответственных работников правительственного аппарата в Вашингтоне продолжала оказывать информация о потенциальной неэффективности Красной армии. Достаточно взвешенные и реалистичные оценки, которые выдвигались в начале 1939 г. бывшим послом в СССР Дж. Дэвисом и военным атташе полковником Ф. Файмонвиллом, входили в противоречие с данными, поступавшими из Риги и говорившими о слабости и уязвимости Советской России. Можно сказать, что образ СССР в представлениях американских аналитиков складывался как весьма противоречивый. Однако превалировала тенденция считать его «великаном на глиняных ногах», имевшим дурное прошлое и неудовлетворенные аппетиты в отношении соседей. Еще в январе 1939 г. Э.Л. Пэкер послал из латышской столицы в Вашингтон доклад с записью своей беседы с министром иностранных дел Латвии В. Мунтерсом. Последний, в частности, утверждал, что «Россия слаба и находится в состоянии полной смуты. Трудности внутреннего положения предопределяют и ее слабость во внешних делах». Мунтерс добавил, что СССР не только не способен вести наступательную войну, но и вряд ли сможет надежно оборонять свою собственную территорию. В случае если Польша выступит на его стороне, то СССР сможет только сопротивляться Германии. Но если поляки встанут на сторону немцев, то Советам придется отдать Германии значительную часть Украины. Интересно, что в докладе упоминалось и об отличном мнении эстонского министра иностранных дел К. Селтера, который считал СССР способным выдержать любую атаку. Но Мунтерс отнесся к этим словам как к обычной эстонской «переоценке русской угрозы», добавив, что «с 1921 по 1923 гг. Советская Россия казалась неотвратимой опасностью, и все думали, что ее армия пронесется по всей Европе со своей идеей мировой революции. Но затем Россия устала и перестала быть той угрозой, которой являлась ранее. Возможно, то же самое случится и с Германией»⁷³.

Леонард Лешук, историк военной разведки США и исследователь американского взгляда на потенциал Советского Союза в предвоенные и военные годы, замечает, что подобные оценки СССР оказывали определенное влияние на представителей руководства США. В связи с этим достаточно несуразной выглядит вера в слабость СССР, основанная лишь на том историческом факте, что страна, промышленность и сельское хозяйство которой находились в 1920-х гг. в хаотическом состоянии, так и не смогла войти в Европу силой своей революционной инерции. Такие суждения, замечает историк, совершенно не принимали в расчет, что после этого были почти 20 лет форсированного экономического и военного развития государства, и кажется странным использование примера экономически несостоятельного СССР в 1920-е гг. в качестве модели для Германии образца 1939 г., находившейся на этапе экономического могущества⁷⁴.

В заключение настоящего раздела хотелось бы еще раз подчеркнуть то сильное влияние, которое оказывали в предвоенное время на Белый дом изоляционисты. Не следует забывать, что между окончанием Первой мировой войны и развязыванием новой лежал сравнительно небольшой исторический период. Несмотря на то, что президент В. Вильсон предсказывал скорое погружение мира в новый глобальный конфликт, если Америка не присоединится к Лиге наций, Сенат США все равно отклонил это предложение. В межвоенный период Ф. Рузвельту приходилось прикладывать массу сил и энергии, чтобы переломить изоляционистские настроения в Соединенных Штатах. Еще до того, как стать президентом, он писал в 1928 г., что, только участвуя в интернациональном сотрудничестве, США «вернут себе доверие мирового сообщества и дружбу»⁷⁵. А. Шлезингер, размышляя над ситуацией, отмечает: «опыт интернационалистского движения, за которым последовало глубокое и страстное воскрешение изоляционизма, навсегда запечатлелось в сознании старых вильсонианцев». Историк приводит весьма показательный пример ожесточенных дискуссий между сторонниками полномасштабного участия Америки в мировых делах и противниками этого курса. Даже после вступления США в мировую войну изоляционисты сохраняли очень влиятельные позиции. Во время выборов в Конгресс 1942 года интернационалисты развернули масштабную кампанию за победу в войне, обрушив основной огонь критики на изоляционистов. Но их ведущие лидеры прошли через первичные выборы. В собственном округе Рузвельта интернационалисты, республиканцы У. Уиллки и Т. Дьюи, противостояли ожесточенному изоляционисту Х. Фишу, но Фиш прошел через первый этап голосования. В конечном итоге лишь 5 из 115 конгрессменов изоляционистов потерпели поражение⁷⁶. Рассуждая о международной обстановке во время предвоенного кризиса, возможном участии США в войне и их важнейших целях, выдвигая послевоенные планы, Рузвельту всегда необходимо было учитывать мнение влиятельных кругов из Конгресса. Тем не менее, президент был полон решимости не допустить повторения событий 1919–1920 гг., отказа Америки от разрешения мировых и, прежде всего, европейских дел.

2. Начало войны и альтернативы американского курса в отношении событий в Европе

Когда в Европе после нападения Германии на Польшу 1 сентября 1939 г. разразилась война, оценки ответственных деятелей в Белом доме всей международной ситуации и роли в ней отдельных стран претерпели значительную трансформацию. Прежде всего, это касалось потенциала Германии, в считанные недели разбившей польскую армию. В Госдепартаменте и других правительственных ведомствах США стали осознавать, что их страна предстала перед одной из самых трудных задач в своей истории – выбором дальнейшего курса на международной арене, который будет определяющим образом воздействовать не только на внешнюю политику государства в период продолжения вооруженного конфликта, но и подготовит Америку к встрече уже послевоенных проблем политического, экономического и социального характера. Лидирующая роль в оформлении американского взгляда на текущие события в Европе, да и во всем мире, изучении и оценке свершившихся фактов исходя из интересов США и выработке рекомендаций внешнеполитического характера для президента США принадлежала в то время Государственному департаменту и тем новым консультативным подразделениям, которые образовались в его недрах спустя несколько месяцев после начала Второй мировой войны.

27 декабря 1939 г. в кабинете госсекретаря США К. Хэлла собралась группа ответственных работников внешнеполитического ведомства, которые обсудили функции и задачи «Комитета по проблемам мира и реконструкции», задуманного в качестве межведомственной структуры Госдепартамента. На встрече присутствовали Самнер Уэллес – заместитель госсекретаря, Р. Уолтон Мур, Джордж С. Мессершмит, Адольф А. Берл (мл.), Генри Ф. Грэди, Стенли К. Хорнбек, Джей Р. Моффэт, Герберт Фейс, Лео Пасвольский, Грин Х. Хэкворт. Было решено, что в функции Комитета должны входить: 1) анализ базовых принципов построения мирового порядка после окончания войны с первоочередным учетом интересов США; 2) определение политики, которой впоследствии будет придерживаться США для построения такого мирового порядка; 3) исследование предложений, поступающих из различных источников (как официальных, так и неофициальных), относящихся к проблемам мира и реконструкции⁷⁷.

В первую неделю января 1940 г. группа уже упомянутых ответственных лиц с включением в нее Хью Р. Вильсона, Джеймса Данна, других сотрудников Госдепартамента, а также двух лиц, не являвшихся членами внешнеполитического ведомства Нормана Х. Дэвиса и Джорджа Рубли, вновь собралась в кабинете К. Хэлла. В результате был основан «Консультативный комитет по проблемам международных отношений», о котором было объявлено 8 января 1940 г. Его председателем стал С. Уэллес, вице-председателем – советник госсекретаря Х. Вильсон, который в 1938—39 гг. являлся американским послом в Берлине. Функции этого подразделения охватывали те же проблемы, которые обсуждались на встрече в Госдепартаменте 27 декабря 1939 г. Было решено, что Комитет будет иметь два подкомитета – Политический и Экономический.

Наиболее важная работа проводилась в Политическом подкомитете. Она началась с рассмотрения нескольких меморандумов членов Комитета по проблемам международных отношений, в которых рассматривался возможный мировой порядок после окончания войны. внимание авторов было в то время приковано, прежде всего, к Европе. Напомним, что на Западном фронте шла так называемая «странная война» между войсками англо-французской коалиции и германской армией. После захвата Польши Германия готовилась к новому броску теперь уже против Скандинавских стран, Бельгии, Голландии и Франции. Кроме того, Великобритания вела борьбу с германскими военно-морскими силами на просторах мирового океана. Италия в 1939 г. вошла в союз с Германией, подписав с ней т. н. «Стальной пакт», и оккупировала Албанию. Япония продолжала агрессию против Китая и рассматривала различные варианты продолжения наступления – либо в северном направлении (против СССР), либо в южном (против колониальных владений западных стран в Восточной Азии), что непосредственно затрагивало интересы США. В свою очередь СССР, оставаясь нейтральной стороной в глобальном конфликте, находился в состоянии войны с Финляндией и вел ожесточенные (и пока малорезультативные) бои с финскими частями на Карельском перешейке, пытаясь прорвать «линию Маннергейма».

Имеет смысл привести ряд важнейших выводов, сделанных в то время членами Политического подкомитета. Так, помощник госсекретаря А. Берл, являвшийся специалистом в русских и восточноевропейских вопросах, посчитал нереальной организацию будущего мира как некой «универсальной империи, руководимой либо из Москвы, либо из Берлина». Он сомневался в необходимости участия США в Лиге наций, и делал упор на развитии связей в рамках Панамериканской группы, к которой и принадлежали Соединенные Штаты. В Лиге наций, по его мнению, необходимо было образовать дополнительный и авторитетный орган – нечто вроде аппарата президента или председательствующего со своими представителями в каждом государстве – члене Лиги. Х. Вильсон рекомендовал экономическое взаимодействие США со странами Европы, но отверг возможность каких-либо обязательств Америки, касающихся чисто европейских проблем. По его мнению, европейским странам в будущем необходимо было бы частично отказаться от своего суверенитета ради достижения большей экономической и политической кооперации. Б. Лонг поддержал идею сохранения и взаимодействия между собой после войны региональных организаций (таких как Лига наций), включающих европейские и африканские страны, и Панамериканского союза, представляющего американские государства. Однако он не рекомендовал Соединенным Штатам выступать с предложением о создании какой-либо конкретной организации для будущей Европы, поскольку это повлекло бы за собой определенную ответственность за ее работу. Участие Америки в судьбах европейского континента предполагалось строго лимитировать. Кроме того, члены комитета говорили о необходимости склонить СССР и Японию к признанию необходимости «регионального» ограничения вооружений⁷⁸.

Основной задачей Политического подкомитета было рассмотреть пути выхода из европейского вооруженного противостояния, которые были бы адекватны сложившейся ситуации временного затишья на фронте боевых действий. Возможные американские инициативы в плане посредничества между противоборствующими сторонами были представлены 20 января 1940 г. в меморандуме Х. Вильсона. Однако еще до того, как меморандум обсудили члены подкомитета, он конфиденциальным образом оказался у заместителя госсекретаря и председателя Комитета по проблемам международных отношений С. Уэллеса. Отношение Уэллеса к посредническим инициативам было негативным по следующим причинам: «1) Приостановление войны на этом этапе войны могло бы зафиксировать германское превосходство в Западной Европе; 2) мир на основе переговоров в сложившейся ситуации был бы осужден огромным количеством американских граждан, которые отнеслись бы к нему как ко “второму Мюнхену”; 3) нескрываемые симпатии американцев в отношении союзников сделают невозможным принятие Германией Соединенных Штатов в качестве посредника в мирном урегулировании; 4) акции посредничества США вместе с другими нейтральными государствами навряд ли могут быть осуществимы по причине их обременительности и растущего осознания нейтралами антагонистического характера войны со стороны Германии; 5) пока еще нет никаких существенных свидетельств того, что либо Германия, либо Франция и Великобритания желают идти на переговоры»⁷⁹.

Тем не менее, зимой и ранней весной 1940 г. правительство Соединенных Штатов желало получить достоверные подтверждения относительно того, возможно все-таки восстановить мир в Европе или нет. С этой целью в конце февраля 1940 г. на континент был послан заместитель госсекретаря С. Уэллес. В течение последующих трех недель он встретился с руководителями правительств Германии, Италии, Великобритании и Франции, равно как и с другими ответственными деятелями этих стран. По возвращению в Вашингтон он подготовил конфиденциальный доклад для президента и государственного секретаря, в котором содержались следующие выводы:

«Я не верю в то, что сейчас существует хоть малейший шанс для успешных переговоров о восстановлении длительного мира, если в основе для их начала будет лежать проблема политического и территориального передела – т. е. “политического мира”, на котором настаивает Муссолини, – либо проблема экономического передела. Эти две проблемы должны быть решены еще до того, как будут найдены пути к мирному урегулированию. Однако они все-таки носят второстепенный характер.

Основная проблема, как мне представляется, есть проблема безопасности, неразрывно связанная с проблемой разоружения. Я полагаю, что все же существует небольшой шанс для начала переговоров о мире, если он был нарушен по причинам, в основе которых лежали вопросы безопасности. Если великим европейским державам – даже за исключением России – возможно будет продемонстрировать практические способы достижения безопасности и разоружения, никакие проблемы политического, либо экономического мира не смогут стать препятствием для переговоров…»

С. Уэллес прекрасно понимал все трудности достижения мира, пока у власти в Германии находится Гитлер. Немецкий народ, по его мнению, жил как будто жизнью людей с другой планеты: «для них ложь стала правдой, зло – добром, агрессия – самообороной». Тем не менее, Уэллес подчеркивал, что, несмотря на все это, действительным требованием немцев является безопасность, желание жить счастливой и мирной жизнью. «Если германский народ, – писал Уэллес, – в этой войне объединен вокруг Гитлера (я думаю, что это большинство народа), то это происходит исключительно потому, что немцы искренне боятся, что на карту поставлена их собственная безопасность. И пока у власти находится Гитлер, единственной слабой надеждой на мир – пока Европа не опустилась в пучину разрушительной войны на истощение – является соглашение между великими державами относительно практического плана обеспечения безопасности и разоружения. Все это было бы “чудом”, как выразился Чемберлен, который мог бы склонить Великобританию и Францию еще раз на переговоры с Гитлером». Уэллес был согласен также со словами Муссолини, который заметил перед заместителем госсекретаря США, что «никакой народ сейчас не хочет войны».

С. Уэллес не считал возможным, чтобы инициатива такого рода переговоров исходила от Ватикана, который слишком сильно увяз в вопросах политического и территориального характера. Их инициатором не смог бы стать и Муссолини, которого ассоциируют с близким к Гитлеру человеком. Остаются Соединенные Штаты, поддержанные другими нейтральными государствами. И если США решатся на подобную инициативу, то Ватикан и Муссолини должны поддержать Вашингтон⁸⁰.

Следует отметить, однако, что мысли и предложения, высказанные Уэллесом, носили по большей части виртуальный характер, поскольку Рузвельт запретил ему выступать с какими-либо инициативами от США, направленными на «достижение мира».

3. Неопределенное отношение к Советской России, конец 1939 – середина 1940 года

В начале Второй мировой войны американское восприятие Советского Союза, его роли и возможностей в европейских делах оставалось неопределенным и противоречивым. В Вашингтон продолжали поступать данные о слабости Красной армии, и многие из них, как и ранее, приходили от американских представителей в странах Прибалтики. После вхождения Красной армии на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии поверенный в делах США в Риге Джон Уайли передавал в Госдепартамент слова эстонского президента о неэффективности советских вооруженных сил, которые, по его мнению, «не смогли бы даже оборонять Эстонию в случае войны»⁸¹. Насколько искренним был в то время президент Эстонии К. Пятс, остается вопросом. Дальнейшие события 1939–1940 гг., вхождение советских войск на территорию Прибалтики заставляют относится к его высказываниям скорее как к попыткам получить опережающую политическую поддержку (а, возможно, и военную помощь) от западных демократий. Если подобные утверждения о Красной армии и не рассматривались американскими дипломатами в конце 1939 г. как абсолютно достоверные, то могли повлиять на рост сочувствия к прибалтийским республикам в Вашингтоне.

Члены американского правительственного аппарата, представители Государственного департамента, равно как и разведывательные аналитики, могли искать и находили для своих заключений, как подтверждение слабости, так и силы Советского Союза. Свидетельства слабости можно было обнаружить в недостаточно внушительной демонстрации мощи советских соединений в боевых действиях на оз. Хасан в 1938 г. и в ряде локальных поражений РККА в начавшейся в конце 1939 г. войне с Финляндией. Причины сбоев военного механизма СССР виделись из Вашингтона в масштабных репрессиях командного состава Красной армии 1936–1938 годов, незавершенности ее организационной перестройки, качественном отставании советских типов вооружений от западных аналогов и др. В то же время подобная точки зрения шла в разрез с анализом полковника Файмонвилла, который ранее высказывал мнение, что советские вооруженные силы находятся на достаточно высоком уровне боеготовности и обучения личного состава, а все проблемы, связанные с чистками в армии, были разрешены уже к 1938 году⁸².

Интересно, что в оценках британской разведки, оказавшей в последующем значительное влияние на становление важнейших структур американской разведывательной службы, также говорилось о больших потенциальных возможностях Красной армии образца 1939 года. Так, в послании, полученном в апреле 1939 г. в Форин офисе от бывшего корреспондента агентства Рейтер в СССР Яна Флеминга (служившего потом в разведке ВМС Великобритании, а после войны написавшего знаменитые романы о Джеймсе Бонде), подчеркивалось, что после революции три четверти советской страны пребывало в состоянии мобилизации и ее люди были приучены к нужде и лишениям. Флеминг писал об идеологических противоречиях между СССР и западными демократиями, которые проявятся, даже если они станут союзниками. По его мнению, Россия стала бы ненадежным членом альянса и преследовала бы свои собственные интересы. Поэтому любое сотрудничество с Советами нужно строить на основе их реального вклада в общее дело. Тем не менее, взаимодействие с СССР имело бы для союзников огромное стратегическое значение, а устранение угрозы со стороны Германии явилось бы более чем значительной компенсацией России за ее участие в войне⁸³.

Как уже отмечалось, в начале 1940 г. мысли сотрудников Государственного департамента США и, в частности, членов Комитета по проблемам международных отношений, были сконцентрированы в основном на ходе и возможном исходе противостояния англо-французской и германо-итальянской коалиций в Европе. Большие опасения вызывала в Америке и позиция Японии. При анализе роли СССР в европейских делах американские дипломаты, безусловно, учитывали укрепление его военно-политического влияния, которое, по их мнению, могло усилить «агрессивные» устремления Москвы на континенте. Давали знать о себе и прошлые страхи «идеи мировой революции», исходящей от Советского Союза, и желание противопоставить ему достаточные военные силы объединенных стран Запада.

Никто в Госдепе США пока не видел в СССР будущего полноправного союзника в решении всего комплекса проблем международной безопасности, хотя и не сбрасывал его со счетов как потенциального участника переговоров о разоружении и развитии торговли. Советский Союз считался подозрительным и потенциально враждебным государством, действия которого не вписывалась в систему ценностей западных демократий. Члены Комитета по проблемам международных отношений в начале 1940 г. отнюдь не относили СССР к числу нейтральных государств по причине ведения им боевых действий против Финляндии. В равной мере они исключали из этого списка и Японию, ведущую войну в Китае. Как известно, в период «Зимней войны» США объявили СССР т. н. «моральное эмбарго», практически выражавшееся, прежде всего, в запрете на поставки в Советский Союз материалов стратегического характера и охлаждении с ним дипломатических отношений⁸⁴. Тем не менее, в меморандуме Л. Пасвольского⁸⁵ (Экономический подкомитет) от 2 мая 1940 г. содержалась рекомендация пригласить советское правительство (указывая на то, что подобные приглашения направляются и другим государствам, которые не участвуют в войне) к обмену мнениями по проблемам, касающимся послевоенных международных экономических отношений и практического разоружения. Однако такое приглашение так и не было подготовлено⁸⁶.

В дискуссиях членов Комитета по проблемам международных отношений во второй половине апреля 1940 г. рассматривался и вопрос о возможных агрессивных акциях со стороны России. Причем мысль о реальности подобного развития событий оставалась господствующей. В процессе обсуждения вопроса о местах размещения интернациональных сил после войны было отмечено, что «если мир приведет к достаточному уровню доверия между западноевропейскими странами, по всей вероятности, угроза Западной Европе будет исходить от России. Таким образом, интернациональные силы должны быть как минимум эквивалентны силам Советского Союза и размещены таким образом, чтобы было возможно их стратегическое использование, в случае необходимости, в акциях против СССР. Очевидно, что война может закончиться еще при тех условиях, когда Германия продолжит оставаться величиной, представляющей угрозу, но при этом варианте вся структура, рассматриваемая в настоящем документе, окажется неприемлемой»⁸⁷.

Как бы ни было велико недоверие Вашингтона к Москве, военно-политические события, происходившие в мире, заставляли многих ответственных государственных деятелей США тщательней задумываться над перспективами будущего мирового развития в случае продолжения нацистских побед, глубже осознавать тот факт, что Германия, развязав боевые действия в Европе, претендует в скором времени стать силой, не только блокирующей любое проникновение американского (равно как и британского) капитала на континент, но и, в перспективе, угрожающей позициям США в Новом свете – в странах Центральной и Южной Америки. Восходящая же мощь Японии может потеснить, а затем и вовсе ликвидировать американское влияние на всем огромном пространстве Восточноазиатского региона. В подобной обстановке Рузвельт, зная о том, что подготовка вооруженных сил и всего общества США к большой войне требует значительного времени, не мог полагаться на одних только «старых» союзников Америки. Тем более, что после Франции, в считанные недели разгромленной вермахтом летом 1940 г., среди западных великих держав потенциальным союзником США оставалась одна лишь Великобритания, армия и флот которой были не в состоянии нанести Германии решающего поражения. Советский Союз по-прежнему представлялся широким кругам политической элиты США потенциальным соперником, но взгляд на его роль в разворачивавшемся глобальном конфликте постепенно трансформировался. Появилась идея пожать руку этому непредсказуемому «колоссу» хотя бы по той причине, что у Москвы существовали свои интересы в противовес германским и японским, как в Европе, так и в Азии. Но подняться над традиционными оценками государства, исповедавшего враждебную западному миру идеологию – коммунизм – было весьма сложно для лидера, облеченного в США самыми большими властными полномочиями – президента. На все это требовалось время.

В конце 1939 – начале 1940 г. военное ведомство США, пытаясь сделать прогноз дальнейших военных акций Советского Союза, оставалось недовольным имеющейся у него информацией о мобилизационных возможностях и вооружении Красной армии. Новый американский военный атташе в Москве капитан И. Итон подверг критике данные о советском военном потенциале, которые ранее были получены в Управлении военной разведки от Файмонвилла. Итон считал, что эти данные были основаны на официальных советских источниках, которые содержали много пропагандистского материала (в частности о производстве советских самолетов), и приведенные в них цифры способны ввести в заблуждение американское командование. Он приготовил новую диаграмму роста авиапромышленности СССР, но предупредил, что некоторые сведения могли уже устареть. В целом, Итон отмечал большую степень милитаризации советской промышленности, темпы развития которой определить было достаточно трудно из-за существующей на ее предприятиях секретности. Его слова о том, что практически все отрасли советской экономики так или иначе работают на армию, были весьма впечатляющими. Тем не менее, превалирующим в Вашингтоне оставалось мнение об относительной отсталости советской военной индустрии⁸⁸.

Цифры, касающиеся развития советских вооруженных сил, получаемые военным ведомством США как из посольства в Москве, так и из Риги, часто разнились. Например, в одних документах говорилось о наличии в РККА 8 тыс. самолетов, в других – 10 тыс. и т. д. Интересно, что в Вашингтоне в то время не могли толком определить даже количество собственного оборудования военного назначения, поставленного в СССР в предыдущие годы⁸⁹. В любом случае, данные о возможностях ежегодного выпуска Советским Союзом боевых самолетов, танков, артиллерии, имеющиеся у американской разведки в 1939 – начале 1941 гг., были явно заниженными, и окончательно этот факт был осознан в Вашингтоне лишь после начала германского вторжения в Россию. Зимняя война между СССР и Финляндией 1939–1940 гг. дала возможность американским аналитикам более обстоятельно рассмотреть состояние и боевую готовность Красной армии, хотя приводимые в то время Управлением военной разведки данные о почти 4 млн советских военнослужащих, развернутых на 500-километровом фронте против финнов, являлись фантастическими. Общее мнение военных дипломатов США сводилось к тому, что РККА показала себя в Зимней войне отнюдь не с лучшей стороны. Потери ее авиации оценивались по некоторым источникам как 10-кратно превысившие финские. Интересно, что выводы о результатах боевых действий Красной армии зимой 1939–1940 гг., приведенные в отчетах некоторых американских военных дипломатов, были сходны по своему характеру с заключениями, сделанными по той же кампании германскими генералами. Военный атташе США в Хельсинки майор М. Стенсет уже в августе 1940 г. отмечал, что «хотя считается, что Россия обладает в первой линии от 10 до 12 тыс. самолетов и имеет от 4 до 5 тыс. танков… весьма вероятно, что германские силы смогут нанести по ней уничтожающий удар и принудить при благоприятных условиях к капитуляции в течение 2–3 месяцев…»⁹⁰

Несмотря на столь низкую оценку потенциальных возможностей Красной армии, многие американские военные полагали возможным сохранение в обозримой перспективе пакта о ненападении между СССР и Германией и вытекающей из этого опасности усиления мощи Третьего рейха за счет поставок советского сырья и других стратегических материалов. В связи с этим считалось вполне вероятным, что одним из возможных вариантов дальнейших действий Англии и Франции в начале 1940 г. станет нанесение ими бомбовых ударов по нефтеносным месторождениям в районе советского Баку⁹¹.

Прогнозы о том, что СССР в состоянии еще планировать совместные с Германией агрессивные акции продолжали распространяться в американском военном ведомстве летом-осенью 1940 г. В докладе Управления военной разведки США от 10 октября 1940 г. присутствовала ссылка на информацию, полученную британской военно-морской разведкой, что Советы предоставили возможность немецким офицерам осмотреть подходящие места на побережье Берингова моря с целью постройки там баз для подводных лодок. Активность советских военных была замечена и на островах в Беринговом проливе, практически вблизи островов, принадлежащих Соединенным Штатам⁹².

В первой половине 1940 г. в Вашингтоне обсуждали и достоверность сведений о серьезном противодействии, с которыми столкнулась политика Сталина внутри самого государства. Такие данные в Государственном департаменте США были получены, в частности, от Александра Керенского. Но сделать в связи с этим какие-либо прогнозы дальнейшего поведения Москвы на внешнеполитической арене было достаточно трудно, тем более, что бывший глава временного правительства никак не связывал трудности внутреннего порядка в СССР с его договоренностями с Германией. В целом, представители военно-политического руководства США так и не смогли получить достоверной информации, касающейся влияния внутренней жизни в СССР на его внешнеполитические акции и на этой основе глубже разобраться в мотивах поведения Кремля. Причиной подобного положения дел крылись как в малочисленности аппарата американской разведки (всего 22 офицера в вашингтонском Управления военной разведки на сентябрь 1939 г.), так и в определенном нежелании разведчиков делиться информацией с людьми, ответственными за принятие важнейших политических решений. Так, отвечая на запрос о деталях советско-финской войны, сделанный в Управление военной разведки в феврале 1940 г. тогда еще сенатором Г. Трумэном, полковник Маккэйб просил его не разглашать источник информации другим членам Сената, поскольку готовить доклады подобного рода для малочисленного штаба разведчиков было достаточно трудно. Кроме того, специальные службы военного ведомства видели свое главное предназначение в получении и анализе информации, которая предназначалась для использования непосредственно армейскими и флотскими военачальниками, но отнюдь не теми политическими деятелями, которые были ответственны за принятие решения о начале войны и ее прекращении.

Силы Германии в Европе, а Японии – на Тихом океане уже проявили себя как главная угроза безопасности всему миру, в том числе и безопасности американским интересам. Но государственные деятели Америки в первой половине 1940 г. не пришли к согласованному выводу о том, какова могла бы быть потенциальная роль СССР в развертывающемся глобальном конфликте. Доклады о Советской России, поступавшие в Управление военной разведки, были во многом противоречивы и неточны. Начальник штаба армии США генерал Дж. Маршалл позднее характеризовал их ценность как «немногим более того, что военный атташе смог бы узнать во время ужина, и примерно то, что обычно узнают за чашкой кофе». Кроме того, как отмечает Л. Лешук, в Вашингтоне отсутствовал здравый и адекватный курс в отношении СССР, позволявший реально оценить его силы и возможности, спрогнозировать его дальнейшее поведение. В итоге Соединенные Штаты двигались к большой войне, практически игнорируя потенциал той страны (России), которая в последующем оказала такое огромное влияние на весь ее ход и конечный результат⁹³. Что касается самого Рузвельта, то его международная политика в большой мере зависела тогда от внутриполитических факторов – и, не в последнюю очередь, от предстоящих ноябрьских 1940 г. выборов в Белый дом. В период 1939–1940 гг. он полагал, что события в Европе являются настолько серьезными, что Америке следует вначале изучить создавшееся положение и одновременно заняться объединением собственной нации для решения текущих экономических и политических проблем. Президент учитывал и тот факт, что в начале сентября 1939 г. от американских граждан в Конгресс поступало более 200 тыс. писем, почтовых открыток и телеграмм в день, и 90 % из них содержали строгое непринятие вступления США в европейскую войну⁹⁴.

4. Глобальные интересы Америки и трансформация оценок СССР в результате поражения англо-французской коалиции на европейском континенте

После того как в мае 1940 г. германские войска начали наступление на Западном фронте и поражение англо-французской коалиции стало неизбежным, оценки членов Комитета по проблемам международных отношений Госдепартамента претерпели очередную трансформацию. Угроза становления гегемонии нацистов и их союзников во всей Евразии и Африке, а также опасения их вероятного проникновения в Западное полушарие стали определяющими в суждениях сотрудников внешнеполитического ведомства США. 27 мая 1940 г. Х. Вильсон информировал С. Уэллеса, что в Госдепартаменте была образована межведомственная группа по изучению экономических последствий победы Германии для Соединенных Штатов. Было также предложено расширить Политический подкомитет, который изучал бы именно политические результаты германских успехов. Члены Комитета по проблемам международных отношений вновь собрались в кабинете С. Уэллеса 31 мая 1940 г. Главным в повестке дня был вопрос, как продвижение Германии скажется на: 1) политических взаимоотношениях США с другими американскими государствами, 2) статусе владений союзных и оккупированных Германией стран в Западном полушарии (Карибские о-ва, Гренландия и Исландия), 3) на Канаде и 4) Африке, Индии, территориях в Тихом океане. Уэллес подчеркнул, что победа Германии будет иметь самые серьезные последствия для Соединенных Штатов. Он указал, что «если немцы преуспеют в создании внушительного таможенного и валютного европейского союза, то они смогут диктовать условия, на которых американские государства будут экспортировать свои товары в Европу. Для того чтобы предотвратить их экономическую и политическую зависимость от Германии, США должны будут неизбежно субсидировать экспорт этих государств».

Политический подкомитет обсудил возможную совместную резолюцию Конгресса, в которой было бы указано, что США не признали бы никакой переход территории в Западном полушарии от одного неамериканского государства к другому неамериканскому государству. Если все же такой переход будет совершаться или только намечаться, то США немедленно проведут консультации с другими американскими странами по поводу совместных акций. Государственный департамент исходил из того, что Гренландия является составной частью Западного полушария (хотя к нему не принадлежит Исландия), и что упомянутая выше резолюция не будет препятствовать американским государствам приобретать различные территории у своих союзников⁹⁵.

Далее участники совещания в кабинете С. Уэллеса обсудили положение на Дальнем Востоке. Среди прочих проблем было подчеркнуто, что захват Японией Голландской Индии будет означать дипломатическое поражение США. Уэллес выдвинул предположение, что после приобретения Японией доминирующего положения в дальневосточном регионе восточнее Индии последует непосредственный захват самой Индии. Далее следовал интересный и достаточно важный в плане потенциальных американо-советских отношений пассаж заместителя госсекретаря: «Япония, – подчеркнул он, – надеется, что Германия атакует Россию. В этом случае Япония будет чувствовать себя в состоянии одновременно держать оборону против России и в то же время атаковать Индию. В случае победы Германии флот США должен будет держать оборону собственно американской территории…» Доктор Хорнбек в этой связи отметил, что в плане обороны США против агрессоров на Дальнем Востоке линии коммуникаций японского флота в южной части Тихого океана будут самым уязвимым местом совместного фронта стран «Оси».

Х. Вильсон, видимо под влиянием положения на фронтах войны, счел необходимым поставить перед членами Комитета по проблемам международных отношений вопрос о переходе ответственности за некоторые отдаленные территории земного шара к другим государствам, «иными словами, передачи ответственности за них от Британской империи к Соединенным Штатам». Общим мнением членов Комитета было следующее: США должны начать приготовления к ведению оборонительных действий; закон о нейтралитете должен быть изменен таким образом, чтобы правительство имело право продавать вооружение, которое в данный момент не является необходимым для оснащения собственно американской армии и флота; общественное мнение США нужно склонять к тому, что «наилучший способ избежания войны в течение последующих пяти лет – это совершение действенных акций именно сейчас». В то же время Уэллес подчеркнул, что «несмотря на то, что отправка американских военно-воздушных и военно-морских сил в Европу могла бы стать решающим фактором в развитии военных действий, такое решение невозможно в год выборов ввиду неблагоприятного отношения к ней общественного мнения в США». Он лишь выразил надежду, что мнение американцев в последующем изменится, и это спасет союзников⁹⁶.

Позиция Госдепартамента, и в частности членов Комитета по проблемам международных отношений, находила свое действенное воплощение в конкретных решениях американского правительства. Очевидно, что Рузвельт, внимательно наблюдая за ходом развития военно-политических событий, прекрасно понимал важность разработанных Госдепом рекомендаций политического, экономического и военного характера. Несмотря на то, что еще 3 сентября 1939 г. президент заявил, что сделает все возможное, чтобы США остались вне войны, а 5 сентября подписал акт о нейтралитете, запрещающий экспорт военных материалов в воюющие страны, уже в начале ноября 1939 г. Конгресс не без ведома Рузвельта внес поправки в закон о нейтралитете, отменяющие ряд запретов на продажу вооружения. Отныне воюющие страны могли закупать в США необходимые военные материалы за наличный расчет и везти их к себе на собственных судах.

После начала решительного германского наступления на Западном фронте правительство США приняло ряд решений о расширении военного производства и наращивании вооруженных сил. В конце мая 1940 г. штабы армии и флота США завершили разработку плана обороны территории страны, ее владений на Тихом океане и всего Американского континента («Рейнбоу-4»). В начале июля 1940 г. на военные программы Конгресс по инициативе президента выделил более 5 млрд долларов. В середине июля был принят план строительства новых мощных военных кораблей. 16 сентября утвержден закон о выборочной воинской повинности. Все свидетельствовало о том, что США не только не исключают в будущем свое вступление в мировой конфликт, но и готовятся к длительной войне на истощение противников⁹⁷. В то же время, как отмечает профессор В.Л. Мальков, «долголетняя привычка не застревать на текущих делах, “думать вперед”, заглядывая за горизонт, помогала [президенту] не изменять целеустремленности более высокого порядка, нежели сиюминутные, тактические расчеты». Чувство исторической перспективы позволяло ему размышлять об основах безопасности в уже послевоенном мире. Именно поэтому уже 26 мая 1940 г. он обратился к нации с призывом продолжать созидать «новую жизнь для еще не родившихся поколений»⁹⁸.

Об еще не родившихся поколениях американцев и срочных мерах по укреплению американской обороны в связи с расширением германской агрессии размышляли летом 1940 г. и другие высокопоставленные государственные деятели США. Итогом состоявшейся между ними дискуссии стал меморандум «Тотальная оборона», подготовленный 26 августа 1940 г. В сопроводительном письме к меморандуму нет указаний на имена конкретных лиц, обсуждавших тогда важнейшие для страны вопросы, но по характеру самого документа, хранящегося в Национальном архиве США, очевидно, что они занимали самые ответственные и влиятельные правительственные посты. О позиции СССР в будущих событиях в меморандуме не было сказано почти ни слова, но это и не было целью его составителей. Они мыслили глобальными категориями, исходя из геополитического положения Америки, конкретной обстановки и наихудших вариантов развития войны. В этом отношении документ претендовал на роль своеобразного манифеста руководящей элиты Соединенных Штатов. Многие зафиксированные в нем предложения в последующем были реализованы на практике во внутренней и внешней политике США. Текст документа хорошо передает и моральный настрой представителей американского руководства, особенности процесса разработки ими тех решений, которые наиболее полно отвечали бы будущим интересам Соединенных Штатов. Эти интересы занимали главенствующее место и в строительстве дальнейшей внешнеполитической линии Вашингтона в отношениях с Москвой.

«Тотальная оборона означает оборонять самих себя до последней возможности, – подчеркивали составители документа. – Это означает использовать каждую унцию нашей силы и каждую каплю нашей изобретательности…» Констатировался факт, что Америка еще не приложила всех усилий для организации тотальной обороны: «Несмотря на то, что с февраля месяца удалось обеспечить работой 4 миллиона человек, в июле еще оставались безработными 9 миллионов человек…» Признавалось, что «поражение Англии сделает США в индустриальном отношении слабее потенциального противника. Англия является в настоящее время линией фронта в американской обороне. Это дешевле и более эффективней помогать Англии воевать, чем воевать вместе с ней… Мы, – считали члены американского руководства, – должны продолжать помогать англичанам и давать им все необходимое, исходя из наших возможностей… Но мы не можем игнорировать тот факт, что Великобритания может потерпеть поражение и должны быть готовы к последующему развитию событий. Если Англия падет, вся Европа западнее России окажется полностью под управлением Гитлера. Япония могла бы контролировать Восток (включая Голландскую Восточную Индию), а Россия – оставаться независимой. Фашистские державы, возможно, возьмут под контроль Ближний Восток с его нефтью и другими ресурсами…»

Исходя из этого наихудшего сценария продолжения войны, представители американского руководства производили примерный расчет потенциала США в противоборстве с возможным «Пан-европейским блоком». По большинству основных экономических показателей, прогнозировалось отставание Америки от конгломерата стран, руководимых из Берлина (по углю, железной руде, меди, стали, торговым и военным судам). По людским ресурсам (принимая в расчет только «белое население») отставание было троекратным. В то же время отмечалось, что по производству продуктов питания и бензина американцы будут значительно превосходить упомянутый блок (по бензину на 880 %). В отношении электроэнергии соотношение могло быть примерно равным. Из всех этих расчетов следовал важнейший вывод: «Мы должны сделаться сильнее Европы. Имеется в виду, что мы можем сделать себя настолько сильными, чтобы достичь состояния вооруженного нейтралитета между двумя полушариями, где каждая сторона настолько мощная, что не смеет атаковать другую. Если мы полностью используем наши людские и материальные ресурсы, мы сможем добиться превосходства по всем показателям индустриального и военного производства над Пан-Европой. А затем, если мы будем стоять на своей защите достаточно долго, сильные и единые, противостоящая нам система может рухнуть из-за развития в ней внутренних противоречий…»

Составители меморандума указывали на пути и возможности военного и промышленного роста. «Одна четвертая часть нашей потенциальной рабочей силы в городах, – подчеркивали они, – остается безработной или лишь частично занятой на заводах и фермах. Много наших новых машин и технологий нашли пока лишь слабое применение или совсем не используются. Их должное введение в дело смогло бы поднять наше индустриальное производство намного выше европейского и сделать нас настолько мощными, что никакая другая держава не посмела бы соревноваться с Америкой. Если внутри страны останется недовольная группа, которая тяготится своей незанятостью, безработицей, оторванностью от места проживания, – это намного усиливает опасность деструктивного влияния на нас извне. Мы должны также реально учитывать потребности этой группы в нашей американской демократии». В документе подчеркивалось, что государство должно не просто тратить деньги на свою защиту, но и разработать детальную программу «тотальной обороны». Она призвана обеспечить промышленное развитие и сплошную занятость, строительство новых машин и предприятий, быстрое и эффективное обучение новых рабочих и военнослужащих, четкое выполнение всех поставленных задач. В то же время Америка должна избежать ошибок, уже совершенных Францией и Англией, которые старались подготовиться к обороне, не перестроив свою экономику на военный лад, заботясь больше о сбалансированном бюджете, чем о производстве самолетов и танков. Напротив, Муссолини и Гитлер производили вооружение независимо от состояния своей финансовой системы. Они бросили все свои людские ресурсы на производство. То же самое нужно сделать и Америке, которая не должна ставить финансовое благополучие выше задачи «создания эффективной обороны, защиты американских ценностей, надежд нынешнего поколения и свободы их детей и внуков».

В заключении меморандума говорилось, что программа «тотальной обороны» не должна нанести ущерб жизненному уровню американских граждан. Напротив, если государству удастся мобилизовать все свои ресурсы и обеспечить работой незанятых людей, оно станет не только неуязвимым для любой атаки, но и даст своему населению еще более высокие стандарты жизни, чем раньше. Германия уже показала, как она добилась огромного военного производства, используя незадействованный ранее людской и материальный потенциал. США могут сделать это еще лучше. Америка обладает богатыми ресурсами, сильными умами, истосковавшимися по настоящему делу, миллионами мужчин и женщин, желающих быть обученными и направленными на работу. «Мы имеем народ, – подчеркивали авторы документа, – с нетерпением ждущий, когда его организуют для целей обороны. Все, чего нам не хватает, – это решения двигаться вперед».

Последние слова меморандума напоминали призыв ко всей нации и соответствовали настрою президента Рузвельта и большинства членов его окружения в то сложное и опасное время: «Начало состязания в достижении военного превосходства осталось за пан-Европой, – заключали руководящие деятели США. – Мы же должны двигаться в этом отношении еще быстрее и мощнее. Все, что мы делаем или готовы сделать, можно отнести к неплохому старту, но это еще далеко от того, что мы смогли бы совершить. Если Англия падет, этого будет крайне недостаточно, раз мы хотим, чтобы демократия продолжала жить»⁹⁹.

Разгром Франции и угроза распространения гегемонии нацистской Германии на Европейском континенте (а в дальнейшем и во всем мире) заставляли Белый дом идти на дальнейшее сближение с Великобританией, нуждающейся в военной и финансовой помощи со стороны США. Но в то же время Вашингтон не терял из виду возможность получить и материальную компенсацию от такого сотрудничества. Практическую реализацию на практике получили рекомендации Госдепа о переходе под протекторат США отдаленных владений некоторых государств, или, как говорил Х. Вильсон 31 мая 1940 г., «передачи ответственности за них от Британской империи к Соединенным Штатам». 2 сентября было оформлено англо-американское соглашение о предоставлении США Великобритании 50 старых эсминцев и некоторого количества другого вооружения в обмен на 8 баз, находящихся на Багамских островах, Ямайке, Тринидаде и других британских владениях в Западном полушарии¹⁰⁰. С одной стороны, приобретение этих баз повышало обороноспособность США, с другой, расширяло сферы влияния Вашингтона за счет Англии, что могло быть использовано в экономических и политических целях уже после войны. Наконец, 11 марта 1941 г., несмотря на сопротивление изоляционистов, Конгресс принял закон о ленд-лизе. Теперь США могли продавать, передавать, давать взаймы и в аренду оружие и другое военное снаряжение тем государствам, оборона которых, независимо от их платежеспособности, расценивалась как жизненно важная для обороны самих Соединенных Штатов. Первыми странами, получившими помощь от Америки, стали Великобритания и Греция¹⁰¹.

Как отмечает В.Л. Мальков, Рузвельт стремился в то время решительно преодолеть не оправдавшие себя, но все еще живучие в американском обществе идеи изоляционизма, как бы заранее предопределявшие для США занятие позиции «над схваткой». Президент готовил страну к принятию в случае необходимости самых крайних мер, вплоть до вступления в войну с целью воспрепятствовать установлению в мире гитлеровской гегемонии и не допустить в будущем возрождения германского реваншизма¹⁰². С этих позиций Рузвельт рассматривал возможности других государств в ослаблении мощи Германии, корректировки американского политического курса к тем из них, которые в будущем могли оказаться в одной лодке с Соединенными Штатами¹⁰³.

В конце 1940 – начале 1941 г. произошло некоторое улучшение американо-советских отношений, вызванное прежде всего тем, что в Вашингтоне все больше стали рассматривать СССР как потенциальную жертву нацистской агрессии, активные оборонительные действия которой также могли играть важную роль для защиты не только Англии, но и самих США. Многие американские политические деятели еще относились к Советскому Союзу как к союзнику Германии, в то время как другие представители правящей элиты США полагали, что использование Советским Союзом ситуации европейского кризиса обусловлено, прежде всего, интересами его собственной безопасности и будет ограничено вхождением советских войск на территорию небольших и слабых соседей¹⁰⁴.

Как уже отмечалось, в январе 1941 г. было отменено «моральное эмбарго» на поставки из США в СССР товаров стратегического назначения. Кроме того, в конце декабря 1940 г. окончательно решился вопрос об открытии Генерального консульства США во Владивостоке. Несмотря на то, что до нападения Германии на СССР официальных соглашений о создании американо-советского союза достигнуто не было, обстановка диктовала руководителям двух государств необходимость объединения сил в борьбе против военной угрозы со стороны стран «Оси», что и объясняет столь быстрое сближение их основных позиций после 22 июня 1941 г. С американской стороны первостепенное значение в этом отношении имела позиция президента Рузвельта, хотя она часто и противоречила мнению и суждениям представителей политического руководства США.

Лишь немногие американские аналитики (равно как и британские) усматривали тогда в СССР тот ресурс, который будет способен возвести Россию в конце войны на доминирующие позиции в Европе. Устоявшееся в правительственных кругах мнение о слабости советской военной машины предрекало быстрый разгром Красной армии в случае нападения германского вермахта. Но участившиеся в начале 1941 г. запросы военного ведомства США к военным атташе с просьбой уточнить возможности сухопутных армий СССР указывали на то, что появилось, по крайней мере, осознание необходимости взять в расчет военный потенциал государства, занимающего 1/6 части земной поверхности. Решительные действия Германии вызывали в Вашингтоне особую тревогу. Ее альянс с Японией в перспективе угрожал жизненным интересам Америки. Но никто пока не заглядывал слишком далеко вперед и детально не рассматривал такую альтернативу послевоенного мира, где присутствовали бы поверженная и ослабленная Германия и мощная Россия, одержавшая победу в глобальном конфликте в союзе со странами западной демократии.

Будет или нет Германия атаковать СССР, и если да, то когда? И что представляет собой в военном отношении Советский Союз? Такие вопросы стояли на повестке дня американских разведывательных аналитиков. Пытаясь учесть всю совокупность доступной информации, Управление военной разведки приходило к заключению, что нападение вполне возможно, если война между Германией и Великобританией приведет к ничейной ситуации. Военное ведомство было слабо подготовлено к ответам на возникшие вопросы, но некоторые гипотезы все же выдвигались. Так, существовала версия, что Сталин готов ради избежания войны с Германией отдать ей Украину и Кавказ, и тем самым, выиграв время, в течение последующих 2–4 лет создать достаточные силы, чтобы стать сильнее Третьего рейха¹⁰⁵. Однако эта гипотеза грешила отсутствием достоверных сведений об экономической географии СССР. Украина и Кавказ являлись важнейшими сырьевыми, индустриальными и сельскохозяйственными районами СССР, лишившись которых он неизбежно столкнулся бы с гигантскими трудностями ведения войны.

Военная разведка принимала к сведению и предположение о том, что Сталину скорее всего выгодно продолжение европейской войны, опять же поскольку через 3–4 года потенциал его армии может оказаться куда более значительным, чем у ослабевших Германии и Великобритании. Такая стратегия Сталина казалась адекватной его военно-политическим целям. 24 мая 1941 г. военный атташе в Москве И. Итон передал в Вашингтон информацию, полученную им от югославского военного представителя в СССР. Югославский офицер утверждал, что «… в одном из разговоров Сталин выдал свое желание, состоявшее в следующем пассаже: поскольку Франция пала, для господства в Европе необходимо, чтобы Соединенные Штаты и Англия оказались способны ослабить Германию, а СССР сможет нанести тогда финальный удар»¹⁰⁶.

Подобная информация подтверждала мысль о том, что СССР стремился к ослаблению ведущих игроков на европейской арене и выигрышу времени для укрепления собственных сил. Вопросы о вариантах их дальнейшего использования, потенциальной значимости, как для коррекции военных планов США, так и вероятного изменения хода войны, оставались фактически без ответа. Американским специальным службам пока не доставало для этого ни сил, ни необходимого опыта. Более искушенный британский разведывательный аппарат, имевший и значительно большие возможности, и практику, и солидное финансовое обеспечение, приходил на помощь своим американским коллегам. Не без участия представителей английской военно-морской разведки перед Вашингтоном был поставлен вопрос о централизации обработки разведданных, поступающих в США. Летом 1941 г. было рекомендовано создание Объединенного разведывательного комитета армии и флота США – аналога британского Объединенного разведывательного комитета (JIC)^{107*\f «Symbol» \s 10}. У. Донован, будущий директор Управления стратегических служб, созданного в 1942 г., еще в июле 1940 г. совершил визит в Великобританию. Вопросы, которые обсуждались им с англичанами, несомненно, затрагивали оценку потенциалов Германии и России.