Глава четвертая
Вече
Утром епископ Фриче добился своего и предстал перед великим князем, когда тот вышел на трапезу. Но не этому удивился великий князь, а тому, что рядом с ним стоял митрополит Иоанн. «Дивно! И когда это они успели сойтись? И зачем, если Иоанн нетерпим к католикам?» – подумал Всеволод и спросил Иоанна:
– Разве я звал тебя, владыко?
– Нет, сын мой, не звал.
– Ладно, ведаешь же, что тебе путь в терема не заказан. Но зачем привел иноземного пастыря?
– Каюсь, сын мой государь, но скрытное он принес тебе.
Всеволод задумался, посмотрел на иереев, пригласил их к столу:
– Ну что ж, садитесь. Вкусим пищи и поговорим о скрытном.
Иоанн первым успел к столу, сел справа от Всеволода. Какое-то время все молча трудились над пищей. Потом князь спросил епископа по-немецки, о каком скрытном деле он собирается поведать. Епископ Фриче крайне удивился, услышав родное слово, произнесенное четко и без искажения.
– Я слушаю вас, святой отец. Владыко мой духовный пастырь, и между нами нет ничего скрытного.
– Мне приятно о том слышать, – ответил Фриче. И продолжал: – Долг мой сводится к тому, чтобы предупредить тебя, государь, от беды. Не отдавай свою дочь маркграфу Штаденскому.
– Но почему? Я не вижу помех к нашему союзу с вашей державой.
– Семья и род Штаденов в опале у императора. И смерть маркграфа Удона не случайна. За этой первой жертвой последуют другие. Генрих Четвертый, уже отлучаемый от церкви, заслуживший прозвище Рыжебородый Сатир, коварен и жесток, – продолжал Фриче, не спуская цепких и холодных глаз с лица Всеволода.
Великий князь подумал, что святой отец находится под крепкой защитой папы римского, ежели позволяет себе так вольно отзываться об императоре. Фриче продолжал:
– А теперь скажу то, что касается только вас, государь.
Князь почувствовал себя смущенным, но собрался с духом и попросил Иоанна удалиться:
– Да не уходи далеко, владыко. Я тотчас тебя позову.
– Митрополит ушел. Князь строго сказал епископу:
– Говори, святой отец, да не мешкая. И чтобы никакой лжи.
– За правду целую крест. – И Фриче поцеловал нагрудное распятие.
– Слушаю.
– В вашу землю пришел князь Вартеслав. Да известно мне, что с черными умыслами. В замке Штаден я стал свидетелем разговора княгини Оды и ее сына. Она наставляла его, как похитить сокровища киевских князей. Сказывали раньше, что когда Ода покидала Россию, то собрала такое множество драгоценностей и золота, что с собой могла увезти только часть. А прочее закопала в надежном месте. Но чтобы скрыть следы, она велела убить рабов, кои закапывали сокровища.
«Ложь! Не было убийств в дни отъезда Оды», – отметил Всеволод. И порадовался тому, что Вартеслав во всем упредил Фриче. Он верил простодушному племяннику больше, чем расчетливому епископу, и сказал довольно жестко:
– Святой отец, ты неугоден мне! И пока германские гости здесь, не хочу тебя зреть.
– Но почему, великий государь? – поднявшись из-за стола, спросил Фриче. – Только правда в сказанном мною.
– Тысячу верст ты нес камень за пазухой! И кого ударить надумал, отрока, аки овцу невинную! Вместо того, чтобы настроить к подаянию. Да и на княгиню Оду наговор несешь: на чужое добро она не позарилась! Она была великая княгиня – и тем все сказано.
– Помилуй, великий государь. Я только предупредил и о сокровищах, и о том, что ждет вашу дочь за маркграфом Штаденским.
– Вот как увижу маркграфа, тогда скажу: быть ли княжне Евпраксии несчастной. – И Всеволод позвонил в колокольчик. Появился дворецкий Василько, и князь сказал ему: – Проводи святого отца в его покой. Да не давай ему воли и ко мне не пускай.
– Исполню, князь-батюшка. – И Василько указал Фриче на дверь.
Лишь только они скрылись, в трапезную как-то боком вошел митрополит Иоанн. А следом – боярин Богуслав. Всеволод, не удостоив Иоанна вниманием, сказал Богуславу:
– В полдень позови в тронную залу жениха со сватами: смотрины будут. А после обедни ударишь в колокол вечевой. Да чтобы думные бояре на то вече пришли.
– Так и будет, княже, – ответил прежний воевода, а ныне первый боярин при великом князе.
Едва Богуслав ушел, как Всеволод спросил Иоанна:
– Владыко, ты все еще упорствуешь?
Ответ его был полной неожиданностью для князя.
– Ночью помолился и подумал о многом. Два века Русь делится своими женами без ущерба вере. Выдавай и ты в немецкую землю свою дочь, ежели все прочее сойдется.
– Спасибо, духовный отец.
– Мысли мои утвердились в том, что раба Божия Евпраксия не уронит чести православия. Дух ее крепок, как и у тебя с великой княжной.
– Скажешь теперь, что и вече нет нужды созывать?
– Не скажу. Пусть сойдутся кияне и утвердят наше стояние.
– То верно. А ведомо ли тебе, чего добивался епископ Фриче?
– Нет, государь, не ведаю. Но ваши речи были жесткими и потому догадываюсь…
– Так и было. Но об этом потом.
В полдень в тронном зале собрались многие княжьи мужи, бояре, воеводы, дабы быть очевидцами сватовства и помолвки княжны Евпраксии. Как уселись великий князь с княгиней на свои места, подошли к ним дворецкий Василько и боярин Богуслав.
– Великий князь, великая княгиня, сватов привели, и жених с ними, – доложил боярин Богуслав.
– Веди на глаза, – повелел Всеволод.
Богуслав направился к двери, в ладони хлопнул, и тотчас двери распахнулись, в зале появились Вартеслав, Генрих, камергер Вольф и камер-юнкер Саксон. В роли главного свата выступил князь Вартеслав. Он низко поклонился Всеволоду и Анне, потом направо и налево всем придворным мужам и повел речь:
– Великий государь всея Руси, великая княгиня, пришли к вам из германской земли купцы. Прослышали они, что товар добрый у вас в теремах бережется. А вот и главный купец, – князь показал на жениха, – маркграф Нордмарки Генрих Штаденский, роду королевского. И просит он показать тот товар – красну девицу, – ежели государь и государыня сочтут сие возможным.
Слушая Вартеслава, Всеволод не спускал своих зорких глаз с Генриха. Удивил жених будущего тестя ростом почти трехаршинным. «Эко вымахал!» И худобе его князь подивился. Но дольше всего он рассматривал лицо жениха. Как Вартеслав и говорил, оно и впрямь было ангельским, будто сошло с фрески Софийского собора, написанной искусным византийским живописцем. Все в лице Генриха умиляло: и кроткий взгляд больших голубых глаз, и мягкая, светлая улыбка. «Господи, да вот же она – красна-девица. И что там Вартеслав просит… Да будет ли он мужем когда?»
– Говори же, братенич, чем знаменит твой отрок? – обратился Всеволод к Вартеславу.
– Род графов Штаденских знаменит многими подвигами. Они владеют огромными землями, многими замками. Их могущество уступает только императорскому. Но недавно маркграф Генрих осиротел и потерял батюшку. Матушка графиня Гедвига вдовствует и надеется получить от вас, государи, славную невестку.
Всеволод и Анна переглянулись.
– Что ты скажешь, матушка-государыня? – спросил князь Анну.
Желания Анны оказались противоречивыми. До восемнадцати лет она прожила среди полудиких племен, видела зверские лики. И потому ее потянуло прикоснуться к ангельскому лицу жениха, приласкать его по-матерински. Но что-то отталкивало ее от немощного отрока, который никогда, поди, не возьмет в руки меч, дабы защитить ближнего, свой дом, свою державу. И она милостиво отдала право выбора дочери, сказала то, что могла пожелать своей дочери любящая мать:
– Ты, князь-батюшка, положись на Евпраксу. Сказывал же, что в этих теремах так уж повелось с дедушки Владимира, что княжон не неволили.
– Хорошо помнишь предание, спасибо. Не будем и мы неволить Евпраксу, – ответил Всеволод. У него тоже впечатление о маркграфе раздваивалось. По его мнению, рядом с крепким Вартеславом Генрих был похож на цаплю, однако князь никогда не судил о человеке по его внешности. Умный муж, свободно владеющий пятью языками, прочитавший много мудрых книг, он прежде всего ценил в человеке духовный мир, его ум. И тут не разглядишь человека походя, как коня на торгу, с ним надо душевно поговорить, чтобы раскрыл свои тайники, показал, чем богат, а прежде всего – розмыслом. И счел Всеволод, что нужно будет найти время посидеть с маркграфом вдвоем. Все, по его мнению, шло к тому, что дом Рюриковичей породнится еще с одним именитым домом Западной Европы.
Так примерно думала в эту пору и княжна Евпраксия, которую пока в залу не пригласили, однако она была свидетельницей того, что происходило в тронном зале.
По воле великого князя Изяслава почти сорок лет назад за стенами залы сделали тайную камору с глазницей, чтобы видеть и слышать все, что происходило в главном покое дворца. О той каморе знали лишь князь, княгиня да дворецкий Василько. Но сегодня Анна привела в нее дочь, дабы та увидела своего нареченного до встречи, когда нужно будет выразить свою волю. Евпраксия знала, что миг этот приближается неотвратимо и ей предоставлено для ответа лить два слова: «да» или «нет». Сказала же свое слово «нет» ее тетушка княжна Анна, когда дедушка Ярослав надумал выдать ее замуж за английского принца, у коего лик был украшен не подбородком, а конским копытом. О том Евпраксия слишала от батюшки, который много рассказывал о вольнолюбивой сестре.
Евпраксии жених понравился. «Экий розанчик», – подумала она. Огорчало лишь то, что он вымахал словно мальва. Да засмеялась: «С приступок целоваться буду!» Озорной Евпраксии стало весело, и она покинула камору, минуя путанные в поворотах сени, вошла в покой, где дремала ее мамка-боярыня Лукерья. Она была молода и ласкова, во многом потакала своему чадушке. Встретила Евпраксию вопросом:
– Каков он, суженый-то?
– Пригож, Лукерьюшка, – ответила Евпраксия и себя оглядела с ног до головы в византийское оловянное зеркало. – Токмо теперь вот боюсь, приглянусь ли розанчику?
– Ладушка, моя лада, да тебе самому королю-царю семеюшкой быть. И умна, и весела, и озорна! Всего в тебе вдосталь для царской опочиваленки, – пела мамка.
Они еще смеялись, а на пороге возник боярин Богуслав.
– Княжна Евпраксия, кличут тебе, идем.
И дрогнуло сердечко. В четырнадцать-то лет как бы ни хорохорилась, а потерять любимых матушку, батюшку, отчий дом, огромный мир, который окружал с детства, – все это и сильного человека заставит вздрогнуть. И сошел со щек румянец, губы посуровели, в серых глазах резвости поубавилось. Но шагнула следом за боярином княжна, сама взбодрила себя и пошла бойко, как всегда хаживала в свои неугомонные отроческие годы.
Ввел Богуслав Евпраксию в тронный зал не через ту дверь, в которую жениха вводили, а что за троном великого князя была, полотном в тон стен укрытая. Вошла она и вот уже лицом к лицу с женихом. Стоит «розанчик» верстою, и улыбка с лица не сходит. Да и Евпраксия не помнила себя без улыбки. «А чего бояться? Не в загон же к ярому быку ввели», – утешила себя княжна. Велено же ей показать себя жениху, его рассмотреть. Да что там, все, кажись, при нем, а что длинен, так и она подрастет. С тем и подошла Евпраксия к жениху.
Иноземцы смотрели на княжну с любопытством, удивлялись тому, как она вела себя без смущения. А ведь на нее чуть не сотня глаз взирали. Да забыли гости об упреках, оценку давали невесте и отметили, что такая не затеряется в толпе придворных и никто не пройдет мимо, чтобы не глянуть на манящее лицо, где все в гармонии, не ярко, не броско, но мило. К тому же глаза удивительные: большие, загадочные, веселые. Как улыбнулась, так ямочки на порозовевших щеках заиграли. Легкий сарафан не скрадывал стати невесты. В свои юные годы Евпраксия уже притягивала взоры своим тонким станом, и ножки у нее были точеные.
– Всем она превосходна, ваша светлость, – прошептал Генриху камер-юнкер барон Саксон.
– А что думает барон Вольф? – спросил Генрих.
– Она достойна вашей светлости, – ответил камергер.
– Я доверяю вам, – ответил Генрих. Сам он пока не оценил достоинств невесты и не увидел ее недостатков. Перед ним была просто забавная отроковица.
Княжна подошла к родителям, встала между ними. Тут же Вартеслав спросил маркграфа:
– Ваша светлость, что скажете? Великий князь ждет твоего слова.
Генрих вновь посмотрел на своих баронов. Они одобрительно кивали. И маркграф ответил Вартеславу:
– Скажи государю, что мы согласны ввести в дом графов Штаденских принцессу Евпраксию.
Всеволод слышал то, о чем сказал Генрих. Осердился.
– Маркграф Генрих, говорите мне должное!
– Да, да, я готов, – поспешил с ответом Генрих, несколько удивленный. – Говорю: ваша дочь не уронит чести дома графов Штаденских и я готов к брачному сговору. Но кто за нее скажет слово?
– Она и скажет. У нас на Руси невест не неволят. – И князь повернулся к дочери: – Иди к жениху и дай ответ, дабы не маялся.
– Иду, батюшка, – ответила княжна и плавно, будто проплыла разделяющее ее до Генриха расстояние, с поклоном сказала: – Ты мне любезен. – Да тут же попросила Вартеслава: – Молви ему, что я согласна быть его семеюшкой.
Вартеслав перевел слова Евпраксии. Генрих отвечал: «Данке, данке». И вдруг обеспокоенно заговорил камергер Вольф:
– Я не вижу епископов, не вижу патера! Кто благословит сей сговор? Не останется ли он ложным?
Всеволод оказался в затруднении. Хорошо, что из русичей только он понял тревожный говор придворного. Получалось и впрямь из ряда выходящее, не по обычаю. Собрались на сговор христианские люди, а пастырей нет. Что они скажут об этом сговоре? Да уж сказали. И митрополит Иоанн не тверд в согласии, и епископ Фриче против, ведь то, что сказал с глазу на глаз, то может и не прозвучать во всеуслышание. Сказано было Всеволодом, что митрополит на Руси лишь священнослужитель, а византийскому патриарху – слуга. Вот и угадай, чего он добивался, когда писал в своих «Церковных правилах» с великой ревностью, осуждая обычай князей выдавать своих дочерей за королей и вельмож католической веры. Протестовал Всеволод: «Бог у нас един, а то, что вы, его слуги, разделились на латинян и ариан, так и расхлебывайте свой кулеш без нас». Однако пора было давать немецкому послу ответ. Вольф смотрел на Всеволода упорно. И Всеволод ответил лишь германцам:
– Русь ложью никогда не жила. Говорю вам: сговор утвердит вече. А коль вы не знаете, что сие есть, зову вас на площадь к Софийскому собору. После вече и продолжим наши беседы. – И, даже не передохнув, Всеволод повелел: – Вы, бояре, воеводы и княжи мужии, тоже идите на площадь. Тебе, Богуслав, велю ударить в вечевой колокол!
Многим, кто был в тронном зале, это повеление великого князя показалось настолько неожиданным, что лишь разводили руками, не зная подоплеки. Не было того на Руси, чтобы великие князья собирали народ на совет: выдавать или не выдавать дщерь за иноземца. Но великому князю встречь не пойдешь, сказал – тому и быть. Да поди осмысли сказанное. Ведь и такого не бывало на памяти придворных, чтобы свадебный сговор обошелся без митрополитов и епископов. Ноне их не было. А причины никто не ведал. И все стало очевидно, что ответ на их недоумение там, на Софийской площади.
Пока вельможи выходили из палат, над Киевом зазвучал вечевой колокол, знакомый киянам со времен Ярославовых. Стоял же юный Ярослав при вечевом колоколе многие годы в Новгороде Великом. И отозвались горожане все до единого, руки от дел освободили и – на улицу, на площадь, да поспешая, дабы поближе к помосту встать, с коего великий князь скажет свое слово. Знали кияне, что то слово будет важным, а великий князь будет ждать от киян достойного совета или согласия-несогласия с ним. Как уж покажется слово государя. На то оно и Вече!
На Софийской площади колыхалось людское море. Воины княжеской дружины потеснили горожан, чтобы прошли к помосту думные бояре. Им тоже надлежит сказать свое слово. Какое пока никто не ведал.
Князь Всеволод и княгиня Анна не заставили себя ждать. Князь появился верхом на коне. За ним следовали две колесницы, и в первой из них сидели княгиня с княжной, во второй – немецкие сваты с женихом. Был среди них и епископ Фриче. В те же минуты из Софийского собора вышли митрополит и весь клир священнослужителей. И никто из россиян, заполонивших площадь, еще не знал, что причиной сегодняшнего события явились два архиерея – митрополит Иоанн и епископ Фриче.
Великий князь не томил горожан ожиданием. Им это ожидание всегда тяжко давалось. Всякие мысли приходили, страх в сердца проникал, потому как многие ожидали услышать от князя о новом нашествии «поганых» половцев. Вот уже Всеволод вышел к краю помоста, руки вверх поднял, звонким, сильным голосом сказал:
– Слушайте русичи, дети мои кияне! Скажу немного, собрал я вас, чтобы услышать совет. Вот за мною стоят дочь моя, княжна Евпраксия, и жених ее немецкий принц. Она – православная, он – католик. Испокон было, что великие князья выдавали своих дочерей за католиков, и никто тому не перечил. Ныне же оному есть сопротивление. Ваше слово будет последним. Скажите же: благословляете супружество или нет. – И князь низко поклонился горожанам.
Думные бояре стояли близ помоста, и среди них были многие, кто помнил, как выдавал своих дочерей за разных королей и принцев Ярослав Мудрый. Никто ему тогда не перечил. Потому они удивились, говор среди них возник, и наконец старший боярин Ефим Вышата громко попросил Всеволода:
– Князь-батюшка, выведи на чистую воду супротивников, тогда и судить будем.
– Они пред вами, – ответил Всеволод. – Правда, один из них, мой духовный отец митрополит Иоанн, ноне утром покаялся, снял свой запрет. Верю покаянию. Ан другое слово его, более твердое есть, написанное, а что написано стилом, не вырубить топором. Он же в «Церковных правилах» осуждает обыкновение великих и инших князей Руси выдавать своих дочерей за государей латинской веры. Другой супротивник нашему хотению епископ чужеземный Фриче. Не ведаю его происков, но утверждаю: пришел он на нашу землю, чтобы сничтожить сговор. Не желает он, чтобы наша княжна была семеюшкой вот этого принца. Теперь ваше слово, россияне!
Но к великому князю подошел митрополит Иоанн.
– Должно и мне сказать православным детям.
Всеволод встал перед Иоанном.
– Ты уже сказал должное, святой отец. Что еще? Слушай их приговор! – И Всеволод повернулся к горожанам. – Говорите, мы ждем вашего слова.
– А что говорить?! – вновь раздался голос Ефима Вышаты. – Никогда не бывало у нас на Руси, чтобы священники перечили государям, и не будет! Пусть русичи и россиянки идут за рубежи родной державы. Верю: честь великой Руси они сохранят повсюду! – И вознес на всю площадь: – Добро Евпраксии, добро!
И всколыхнулось людское море, единым духом страстно всколыхнулось:
– Добро Евпраксии! Добро!
Площадь еще волновалась. Киевлянам радостно было проявлять свою доброту и сознавать, что их сыновья и дочери во всех иноземных державах возносят величие Руси.
– Добро Евпраксии! Добро!
Лишь два служителя церкви – митрополит Иоанн и епископ Фриче – каждый защищая свою веру, стояли мрачными и не поднимали на милосердных россиян глаз. Но они россиянами были забыты.
Великий князь и великая княгиня взяли за руки Евпраксию и Генриха, подвели их к краю помоста и вместе с ними низко поклонились многотысячной толпе, благословившей православную и католика на супружескую жизнь. На том вече и завершилось.