Глава 4
Странная девочка
Странная и сложная девушка Изабелла Ахатовна Ахмадулина родилась 10 апреля 1937 года. Своей необычной внешностью она была обязана причудливому переплетению татарских и итальянских корней. Отец девушки был высокопоставленным партийным работником, мать – переводчицей в КГБ, а бабушка и вовсе была пламенной революционеркой, дружившей с самим Владимиром Ильичом Лениным. Впрочем, такие родственные связи не помогли Белле Ахатовне сдать в свое время диалектический материализм хотя бы на тройку.
С первых дней жизни девочка, которую решили на испанский манер назвать Изабеллой, проявляла удивительное равнодушие к миру, который ее окружал. Иногда окружающим казалось, что девочка будто бы пребывает в своем собственном мире фантазий и лишь изредка отвлекается на скучный мир людей. Впоследствии многочисленные друзья и знакомые знаменитой поэтессы вспоминали о странной отрешенности поэтессы. Казалось, что между ней и другими людьми если и не стена, то, по крайней мере, глухое стекло.
Белла Ахмадулина в детстве. 1940-е гг.
«Первые мои годы я проживала в доме, где без конца арестовывали людей. А мне велели играть в песочек. Я не могла знать, не могла понимать, что происходит, но некий след во мне остался. Даже неграмотный, не очень тонкий слух ребенка многое улавливает. Я была беспечной, благополучной девочкой, однако ощущение зловещей тени несомненно присутствовало. Наш дом, старинная усадьба на углу Садового кольца и Делегатской улицы, назывался почему-то „Третий Дом Советов“. Самые обреченные, мы знаем, жили в Доме на набережной, да? А наш предназначался для мелких, о которых поначалу как бы забыли ради более важных. Слава богу, моей семьи это впрямую не коснулось. Но ближайший друг писатель Феликс Светов – чистейший, добрейший, нежнейший, никогда не затаивший на белый свет никакой обиды и, как потом выяснилось, живший со мной в одном доме (только он на десять лет старше), был ребенком „врагов народа“. У него всех посадили. Позднее мы все собирались туда, где, проходя мимо, подростком он видел, как я маленькая важно лепила куличики».
Она обожала слушать разговоры взрослых, очень быстро научилась говорить и даже слагать свои первые рифмованные строчки. Ее первыми словами были не банальные «мама» или «папа», случайно сказанные где-то на кухне. Двухлетняя девочка по имени Белла сразу и с замиранием сердца сказала:
– Я такого никогда не видела, – произнесла она, указывая на растущие за окном тюльпаны. Эта вполне осмысленная фраза так восхитила всех окружающих, что девочке тут же купили букет первых попавшихся цветов. Ими оказались ярко-красные маки, лепестки которых разлетелись от первого же порыва ветра. Впрочем, и этого тоже она никогда не видела, так что, вопреки всем ожиданиям, она не расплакалась при виде опавших лепестков ее первого букета.
Родители девочки усиленно делали карьеру, поэтому Беллу при первой же возможности отдали в детский сад на пятидневку. Спустя всего несколько месяцев наступила страшная пора 1941 года. Отец Беллы отправился на фронт, а мать до последнего отказывалась уезжать в эвакуацию, а когда времени больше не оставалось, оказалось, что Белла заболела корью. Больную девочку везти было нельзя, она бы заразила весь поезд, под завязку заполненный детьми того же возраста.
Наконец, им все-таки удалось выбрать из столицы. Сначала они поехали в Самару, затем их переправили в Уфу, и лишь спустя еще пару городов им все же удалось добраться до Казани, города, в котором жила бабушка Беллы.
Девочке категорически не нравились эти путешествия, а еще меньше ей понравилась Казань, вместе с хмурой и неприветливой женщиной, которую почему-то велели называть бабушкой. Везде и всюду маленькая Белла ходила с потрепанным плюшевым мишкой, которого с боем удалось отобрать у воспитательниц детского сада в Краскове.
«Эти воспитательницы в Краскове обирали всех. Родители пришлют какие-то гостинцы, они отбирали. У них были свои дети. Один раз хотели отобрать моего медведя, но тут я так вцепилась, что они испугались. Так можно было пропасть, потому что над Москвой полыхало зарево, горела Москва. Они своих детей хватали, утешали, а вся остальная мелюзга плакала, толпилась, но, к счастью, мать меня успела забрать».
Бабушка Беллы скрепя сердце приняла их в своем доме, но радости по этому поводу, конечно, не испытала. Она переживала за сына, который вынужден был сейчас сражаться за Родину, а эти, по большому счету, незнакомые люди сейчас занимали место в ее доме… Вскоре матери девочки пришлось уехать в связи с какой-то служебной надобностью. Теперь из близких родственников у Беллы осталась одна лишь бабушка, которую почему-то больше всего раздражала именно Белла. Внучка наотрез отказывалась учить татарский язык. Желая силой заставить ребенка говорить на «родном языке», она без конца кричала на девочку. Белле от всего этого не хотелось разговаривать ни на каком языке, а татарский и вовсе превратился для нее в синоним чего-то слишком страшного и громкого. Она предпочитала молчать. И болеть. Белла постоянно простужалась и лишь только вылечивалась от ангины, тут же подхватывала какую-нибудь новую болячку. Это пугало бабушку, но не саму Беллу. Девочку даже немного радовали бесконечные ангины и скарлатины. Благодаря им не нужно было выходить на улицу и общаться с другими детьми, учить татарский… Нужно было только кушать получше, да и все.
И в час, когда луна во всей красе
так припекала, что зрачок слезился,
мне так хотелось быть живой, как все,
иль вовсе мертвой, как дитя из гипса.
В удобном сходстве с прочими людьми
не сводничать чернилам и бумаге,
а над великим пустяком любви
бесхитростно расплакаться в овраге.
С продуктами в городе было очень туго, а уж добыть необходимые ребенку фрукты и овощи и вовсе было практически невозможно. Девочка ела очень мало и никогда ничего не говорила ни о том, чего ей хочется, ни о том, что ее тревожит. Идеальный ребенок. Из-за этого тихого молчания никто не заметил, как девочка вдруг резко стала худеть, а через пару дней и вовсе перестала вставать с кровати. Маленькую Беллу в срочном порядке отправили в больницу, но там тоже ей помочь могли немногим. Продуктов и медикаментов категорически не хватало. Девочка целыми днями лежала на больничной койке и не выпускала из рук спасенного от рук воспитательниц детского сада плюшевого мишку. Больше всего на свете она скучала по маме, поэтому когда сквозь туман пограничного с небытием состояния она вдруг увидела женщину в военной форме, она приняла ее за игру воображения.
На самом же деле мать девочки примчалась сразу же, как только ей пришла телеграмма:
«Белла умирает. Дизентерия. Ждем».
Начальство с пониманием отнеслось к обстоятельствам и моментально дало ей увольнительную. За считанные дни этой хрупкой женщине в военной форме удалось найти хороших врачей, лекарства, продукты, а главное – разрешение на возвращение в Москву. Как только состояние девочки сочли удовлетворительным, они отправились в долгий путь домой. Поначалу пришлось задержаться в одном городе, затем перебраться в другой, третий… Сама Белла смутно помнила последовательность быстро сменяющихся городских пейзажей. Главное, что в одной руке у нее всегда был старый плюшевый мишка, а в другой – рука мамы.
«Все мое детство состояло из моей матери, из ее запахов, ласк, прикосновений, тяги и ревности к ней, и я не помню теперь, когда наметилось и установилось между нами, вернее, у меня к ней, это болезненное, холодное, жестокое и неумолимое отдаление, уравновешенное огромной жалостью».
В 1944 году они вернулись в Москву в свою большую квартиру в Третьем доме Советов. Белла не знала, почему его так называют, но звучало это солидно и торжественно. Ей нравилось. Да и Москва ей очень нравилась, вот только перспектива похода в школу пугала ее так, что коленки невольно подкашивались. Пару раз сходив в школу, девочка вновь заболела, да так, что пришлось на целый учебный год забыть о продолжении образования. (На следующий год ситуация, скорее всего, повторилась бы, если бы не мудрая учительница.)
Беллу вновь записали в первый класс, но девочка опять серьезно заболела в самом начале учебного года. Уже в середине осени ее вновь привели в школу, по большому счету уже не надеясь на успех мероприятия. В конце концов можно было бы перевести ребенка на домашнее обучение, хотя в те времена это совсем не приветствовалось.
С горем пополам Белла все-таки начала посещать школу. Для нее это превратилось в одну непрекращающуюся пытку. По всем предметам она не успевала, за что и получала ежедневные нагоняи от учителей. Вдобавок к этому она никак не могла найти друзей в этом диком, шумном хаосе под названием «школа». Это были младшие классы. Ни о какой травле, конечно, речь не шла. Такое просто не допустили бы, но над глупой девочкой за последней партой начали подсмеиваться. Этому способствовали и учителя. В одном из интервью поэтесса рассказала о том, как однажды к ней привели какую-то комиссию по проверке школы. Директор предложил важным людям из департамента познакомиться с «самой глупой девочкой в школе». Желая доказать свое суждение, женщина попросила Беллу написать что-нибудь. Любое слово, которое только придет в голову. Девочка послушно вывела на доске красивыми прописными буквами слово «собака».
– Вот видите! Нет бы «мама» написать или «папа», у нее в голове только собаки, – торжествующе заявила педагог.
В целом это было недалеко от истины. Собак Белла действительно обожала с детства, в особенности своего любимого, совсем недавно появившегося в их доме пуделя.
Белла Ахмадулина со своей любимой таксой. 1950-е гг.
Пес умудренный, очумело
уставив на меня свой зрак,
не знал, что я собаку съела
по части понимать собак.
Беллу все это больно ранило. Категорически не желая посещать школу, она при первой же возможности сбегала с уроков и часами гуляла по городу в полном одиночестве. Такие прогулки нравились ей, но чем чаще она так делала, тем больше проблем накапливалось в школе. Родителей девочки без конца вызывали к директору. Из школы мама Беллы возвращалась с неизменно скорбным выражением лица, за что Белла еще сильнее ненавидела общеобразовательное заведение. Переменилось все неожиданно. Причиной, как это часто бывает, стала новая учительница, пришедшая в школу, когда Белла с горем пополам перешла во второй класс.
«Как-то помню, мне было лет шесть, мы бродили с мамой в этих убогих джунглях и видели, как по аллее, упирающейся в близкий горизонт, уже далеко двигалась одинокая женская фигура, окрашенная в голубое. Она уходила все дальше и дальше, в голубом платьице, по дороге, впадающей в голубое небо, ее нельзя было ни догнать, ни остановить, и я тогда уже знала, что это навеки. Я тут же впала в кислый и слезливый каприз, необъяснимый для мамы и имеющий мировое значение.
Но мама была так чутка тогда, она обещала тогда найти эту женщину в голубом и часто потом говорила, указывая на голубое платье: „Вот смотри, наверное, это она“. Но поздно было: неосознанное предчувствие всех предстоящих мне потерь и собственной затерянности в пространстве уже осенило меня».
За письменным столом сидела какая-то потерянная, уставшая от жизни женщина с отрешенным взглядом. Приглядевшись, Белла узнала в ней соседку по дому, только тогда это была веселая и жизнерадостная девушка. Война сломила ее. На фронте погиб ее муж, и сейчас уже было очень сложно узнать в ней ту веселую девушку.
– Как тебя зовут? – поинтересовалась вдруг женщина, внимательно разглядывая топтавшуюся на пороге класса девочку. Когда Белла ответила, женщина вдруг сказала, обращаясь уже к классу:
– Давайте эта девочка будет дежурной. Посмотрите на ее руки, она совершенно точно лучше всех умеет убираться и вытирать доску.
«Этого я совсем никогда не умела и до сих пор не умею. Но вот так она меня полюбила именно из-за военных, как я считаю, страданий. И как-то она просила меня, чтобы я руководила этой доской, вытирала тряпкой. А я так много читала к тому времени, что, конечно, я уже очень хорошо писала, и если я в „собаке“ ставила ударение где-то не там, то это не значило, что я не умею, потому что я непрестанно читала, сначала с бабушкой, потом одна. Это непрестанное чтение Пушкина, но в основном как-то Гоголя было все время. Книги в доме были, и я читала, и вдруг все заметили, что я пишу без всяких ошибок и очень резво, и стала даже учить других, чтобы они писали. Вот такая израненная послевоенная одинокая печальная женщина, Надежда Алексеевна Федосеева, вдруг она как какое-то крыло надо мной, как будто я ей, не знаю, кого-то я ей напоминала, или раненых, если она была санитаркой, или, я не знаю, как-то вот она меня возлюбила. Ну, и все ко мне как-то примерились. Или, может, я действительно лучше всех вытирала доску…»
Постепенно Белла начала свыкаться с необходимостью ходить в школу. Появились предметы, в которых кое-что стало ей удаваться. Неожиданно, к примеру, ей понравилось рисовать. Случилось это в самом конце учебного года. Урок изобразительного искусства в тот день должен был вести старый фронтовик, который предложил детям изобразить что-нибудь, посвященное Дню Победы. Все стали привычно рисовать танки и парады, а Белла стала увлеченно творить что-то свое на альбомном листе. Постепенно на бумаге стали проявляться очертания совершенно невообразимого, но очень радостного переплетения всех цветов. Нечто радостное и бесформенное только очень отдаленно напоминало салют. Проходя между рядами, фронтовик удовлетворенно кивал и даже хвалил детей за их рисунки; увидев же картину Беллы, мужчина остановился как вкопанный и осторожно взял лист бумаги в руки. Он нестерпимо долго разглядывал это радостное буйство красок, а когда вернул рисунок девочке, ей показалось, что в глазах мужчины мелькнуло нечто напоминавшее слезы. Рисунок по-настоящему растрогал его. С тех пор Белла полюбила рисовать. Людям ведь всегда нравится делать то, что у них хорошо получается.
«Никогда не преувеличивала своих способностей. Всегда в них сомневалась. Всегда. Всегда. Всегда. У меня есть в другом стихотворении: „Мне так хотелось быть… как все“. Совершенно похожей. Одинаковой с другими. Это абсолютнейшая правда, что я себя ниже других ценю. Но, по-моему, я вам голову заморочила».
Постепенно ситуация в школе выправлялась. Родители, потерявшие уже было надежду на достойную карьеру для дочери, вновь воспряли духом. Белла была все такой же замкнутой и отстраненной, как и раньше, но у нее вдруг проявились явные гуманитарные способности, ее стали хвалить учителя литературы и русского языка и даже отправлять на различные конкурсы. Белла всегда очень много читала. Любимой ее книгой была американский роман Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Угнетенное положение негров в далекой Америке так впечатлило девочку, что она написала цикл стихов на эту тему. Некоторые из них, по ее словам, были просто ужасны, а некоторые «чудовищны». Впрочем, поэтесса всегда отличалась самокритичностью. На самом деле стихи эти были чрезвычайно хороши для школьницы. Они настолько понравились всем, что Белла даже отважилась послать их в журнал «Пионерская правда» и очень скоро они были опубликованы. Спустя некоторое время Белле пришло письмо от неизвестной ей женщины, которая писала о том, как ей понравилось творчество Беллы, но… Стихи ее показались женщине слишком мрачными, грустными и оторванными от реальности. Автор стихов явно писала о том, что было ей не знакомо.
Конец ознакомительного фрагмента.