Евангелие от Кирилла. Евангелие от Кирилла (Юра Хадзис)

Они брели по пыльной, бесконечной дороге. А вокруг расстилалась выжженная солнцем земля, и в ясном синем небе плавилось белое раскаленное солнце.

Пожилой мужчина, худой и низкорослый, ссутулился под тяжестью бытия. Он вел за собой молодого серого осла с сидящей на нем женщиной. В правой руке, заведенной за спину, мужчина держал веревку, привязанную к уздечке. В левой – была большая суковатая палка, на которую он опирался, как на посох. Мужчина шел обреченно, не поднимая головы, и его ноги в простых сандалиях с деревянной подошвой волочились по земле, оставляя в пыли длинные полосы вместо четко очерченного следа.

Этот человек был беден, и об этом говорили заплатки на его ветхой, но чистой шерстяной тунике с длинными рукавами. Тунику стягивал на бедрах матерчатый пояс с совсем тощим мешочком для денег. Поверх туники был наброшен дорожный плащ, более новый, окрашенный в зеленый цвет.

Человек был немощен, невысок. Голову его покрывал шерстяной платок, и полосатый новый шнур обхватывал узкий лоб, борода росла редкая, клином. Мужчине не было еще и сорока, но лишения и заботы рано состарили его. Он недавно похоронил мать и теперь вел домой жену, выполняя последнюю волю родительницы.

Жену ему нашли родственники, живущие в Кане Галилейской. Была она совсем молоденькой и очень красивой. Но… она не была беспорочной. А иначе разве бы породнилось богатое семейство с ним, бедным плотником из рода простых ремесленников. Его, низкорослого и худого, некрасивого и косноязычного и в лучшие годы женщины не замечали, а то и смеялись над его стеснительностью, замкнутостью и нелюдимостью. Только он не был нелюдимым. Он просто боялся людей, их колких злых языков, их несправедливых суждений и торопливых выводов.

И вот он шел, привычно смотрел в землю и думал, жалея себя и осуждая весь мир.

А за ним, на молодом сером осле ехала девочка, и кому было дело до ее чувств. Она куталась в шелковый, с ярким рисунком головной платок, словно отгораживаясь от всего внешнего. С ней произошло очень страшное, дикое, немыслимое. Ее никто не поддержал, не ободрил. Ее оттолкнули, выбросили, забыли. Что еще ей оставалось? Спрятаться от всего и ждать. Чего? Небытия.

Кирилл Исаев, режиссер и актер, проснулся, потому что мысленно наговаривал текст к виденной во сне зарисовке. Уже светало. Небо за окном поголубело, и в комнате стало светло. Кирилл взял с тумбочки, стоявшей рядом с диваном, телефон, включил и посмотрел время. Было 5.34 утра. Кирилл вздохнул, положил телефон на место и снова вытянулся на матраце. Ему впервые приснился такой вот осмысленный сон с готовым сюжетом. Сон был цветной, яркий, запоминающийся. Казалось, он жил там, в этом сне и создавал его, как создавал свои фильмы. А раньше ему вообще сны не снились. Или же он их просто не запоминал?

Мужчина был плотником. Звали его Иосиф. Кирилл точно знал это. Женщина, значит, была Марией. И она была напугана. Чем? Замужеством? Переездом? Тем, что ее оторвали от семьи? Конечно же. Это для девушки такой стресс. «Она не была беспорочна». Откуда в его голове взялись такие слова. Беспорочна. Беспорочное зачатие? Приснится же всякая чушь.

Исаев сел на диване, протянул руку и выдвинул ящик тумбочки, где у него хранились лекарства, достал оттуда феназипам, выдавил таблетку и проглотил, слегка запрокинув голову. Глотать таблетки без воды он выучился еще в детстве, когда болел ангиной. Снова растянувшись на диване, Кирилл закрыл глаза. Если не думать, заснуть можно быстро. Но он не мог перестать думать.

И снова перед его закрытыми глазами нарисовалась картинка.

Жить было нужно. Обоим. И Иосиф с Марией стали учится терпеть друг друга. Иосиф по характеру был не злым человеком, хотя и не особенно умным. Мария же оказалась доброй женщиной и неплохой хозяйкой. Она чесала шерсть, ткала, вышивала. Она была беременная, и талия ее округлялась. От этого правоверному иудею Иосифу становилось все хуже и хуже. И только когда ребенок родился, его нарекли Иисусом и за него внесли дар иерусалимскому Храму птенцами голубя, Иосиф словно выздоровел от этой боли и сказал жене, глядя на младенца: «Его отец – Бог наш». Мария вздохнула и улыбнулась впервые за время ее жизни в Назарете.

А Иосиф перепоясался поясом назорейства, перестал стричь тонкие редеющие волосы и стал молиться Богу еще усерднее.

Младенец Иисус рос.

Кирилл вздрогнул и проснулся. Рингтон на телефоне играл Стромае – «Кармен».

– Слушай, старик, я что-то не понял. Снимать то, что уже раз сто снято – ведь под это я должен разыскать деньги? А где гарантия сборов? – даже не поздоровавшись заговорил из динамика сочный баритон прирожденного начальника, а Кирилл Исаев моргал глазами и никак не мог проснуться.

– Ну, если так рассуждать, то фильмы Тарковского… – вяло промямлил он.

– Не надо мне бла-бла. Сейчас кризис, старик. Никто не будет продюсировать бесперспективную мудятину. Убеди, – баритон то возвышался на всю мощь, то нисходил до шёпота.

– Ну, мы…то есть я, хочу снять все…

– То есть…

– Ну… Идея фильма в прослеживании всего пути рождения, взросления и становления Спасителя. Вся жизнь того, кто родился, чтобы спасти человечество. И он знал это с самого детства, то есть, знал, что ему уготована страшная участь, мученичество и смерть. Всю свою недолгую жизнь с этим прожил. Вот и фильм будет – начиная с самого детства… С яслями. С избиением младенцев. Есть такая картина Рубенса «Избиение младенцев».

– Это уже интересно. Будет зрелищно? Новое «Искушение Христа» зрители не вынесут. Мы пролетим, – баритон укоризненно смолк.

– Нет, нет что ты. Я уже представляю себе, смотри: красные плащи римлян, несчастные матери, кровь, спецэффекты. Мороз по коже.

– Где сценарий? – в баритоне прозвучали нотки заинтересованности.

– У меня.

– Кто в главной роли?

– Иисуса Христа? Думаю, я сам сыграю.

– Младенца?

В телефоне возникла пауза ожидания реакции на шутку, и Кирилл Исаев вынужден был засмеяться, стараясь, чтобы это прозвучало естественно. На самом деле ему было не до смеха. Решалась судьба его второго по счету фильма, от которого он ожидал многого.

– Прикалываешься?

– Немного. Нужно же снять остроту момента, а то ты извелся весь.

– А ты как хочешь? Этот фильм может стать совершенно новой вехой…

– Стоп. Созови конференцию, потом толкай речь. А меня избавь. Мне нужна смета: дебит, кредит и бонус в мою пользу. Убеди, и я в команде.

– Правда?

– Точно. Когда встретимся?

– Хоть сейчас.

– Даже так? Впечатлен. Приезжай ко мне часиков к шести.

– Понял.

– Да, еще, кто сценарист?

– Да я.

– А еще?

– Карвовский.

– А. «Синие колокола». Пойдет. Да, почитай Библию. Входи в образ. Сейчас любят интеллектуалов. Может зацепишь что-нибудь эдакое. Свежим глазом.

– Понял. Вхожу. Это мне уже по ночам снится.

– Жду.

– Обязательно.

В унисон с этими словами раздались гудки отбоя. Разговор с продюсером (он надеялся, да что там, почти был уверен – с его продюсером) закончен. Все. Осталось все обдумать к завтрашнему дню.

Сценарий, уже готовый, Карвовский, известный создатель интеллектуальных тем, принес ему на прошлой неделе. Ему осталось только все подцветить, перевести на язык игрового кино. И он с этим справился.

Он уже представляет себе сцену в дороге, волхвов, звезду, бегство в Египет. Да, нужно придерживаться яркости и красок. Больше красного, никакого голубого, кроме неба и только слегка подпустить пыли, чтобы фон не дразнил своей новизной.

И выделить главного героя. В образ Иисуса Христа зрители (или зрительницы) должны влюбиться. Он должен стать секс-символом (он, или актер, играющий его).

В общем, если удача, то на миллион.

Кирилл даже забегал по комнате. Находился он дома в своей однокомнатной квартире в Чертаново, которую купил в прошлом году. Ну и что, что маленькая и в старом доме, и все прочее, зато своя. У многих на Мосфильме нет и этого.

Кирилл остановился, подумал и снова взял в руки мобильник. Телефон был с сенсорным экраном и уже срабатывался от частого употребления. Поэтому прошло какое-то время, прежде чем он смог набрать номер Карвовского.

Тот был всегда на связи: умница, эрудит, трудяга и запойный пьяница. Но работать он умел и имел волю даже не прикасаться к спиртному, пока не разрешал себе расслабиться. Он согласился приехать к Никите Гуренкову тут же.

Жил Гуренков на Тверской, в дорогом районе. Кирилл бывал у него не раз: квартира известного продюсера была трехкомнатная, хорошо обставленная.

Когда Кирилл Исаев подходил к двери подъезда, его догнал Карвовский: маленький, худой, в очках и в плаще, мешковато висевшим на нем.

Никита Гуренков сидел в своем кабинете, в уютном кресле, держал на коленях ноутбук и от нечего делать, читал Библию.

Он как раз пролистывал Ветхий Завет в поисках имени Иисус и, найдя Иисуса Навина, не мог найти место, где его распинают. Заработал домофон.

Это были Исаев и Карвовский.

С большим облегчением пошел Никита открывать.

– Наконец-то, – сказал он, пропуская в квартиру высокого и стройного режиссера и маленького лысого умника-сценариста в роговых модных очках. – Я тут с головой в Слове Божьем. Кто поможет разобраться?

– Да, конечно, – Исаев оглянулся на Карвовсеого.

– Проходите в кабинет, садитесь, – небрежно поздоровавшись за руку, пригласил их Гуренков, довольно рослый, но толстеющий брюнет.

Карвовский кивнул и прошел к дивану. Он сел в уголке и положил руку на подлокотник. Вся его поза говорила о напряженности и ожидании. Исаев же по праву старинного знакомого, взял пуфик и подсел ближе к любимому креслу Гуренкова.

– Я нашел картину Рубенса, – Гуренков подошел к своему креслу, небрежно свалился в него, взял с журнального столика ноутбук и, проведя рукой по клавишам, восстановил изображение. – В целом, я понял вашу задумку и не против, но хотелось бы кое-что уточнить, сцену избиения младенцев, например. В целом. Фон, краски, костюмы. Фильм не должен быть сухим. Нужен цвет, вкус, палитра. Слушайте, а как у вас насчет Библии?

– Библии? Ну, в инете все можно найти.

– Надеюсь, вы ее читали?

Это прозвучало, как насмешка.

– Никита, обижаешь, – сказал Исаев.

Гуренков кивнул и выжидательно посмотрел на Карвовского.

– К чему это ты? Я же писал про Христа – значит прочел, – Карвовский на своем месте подался вперед, сцепив руки пальцами на подлокотнике.

– Тогда помоги вот найти. А то там Иерихон, труба которая. Война в Ханаане, – Гуренков головой кивнул на второй пуфик, стоявший в углу, рядом с диваном.

– В Ханаане? – Карвовский поспешно поднялся и приблизился к Никите. – Нет, ты все перепутал. Ты это про Иисуса Навина.

– Ну да.

– А нам нужен Новый Завет и Христос.

– А это что…не одно и то же?

– Нет.

– Он же там, это, солнце остановил. Чудо, да? Да сядь, не дыши в затылок.

– Да они там все чудотворцы, – Карвовский быстро присел на маленький пуфик ближе к ноутбуку. – Вот, смотри. Уже прогуглил Библию? Тогда вбиваем Евангелие, листаем. Матфей, родословная, Мария и Иосиф, ангел во сне.

– Вижу, – Никита начал читать, придерживая ноутбук обеими руками. – «Родит же сына и наречешь имя ему Иисус…ибо он спасет людей своих от грехов их…И все сие произошло, да сбудется реченное через пророка…» – ну-ка, ну-ка, что он там говорит? «Се дева во чреве примет и родит Сына, и нарекут имя ему: Еммануил…» Что? А я думал – Христос.

– Вообще-то, Иисус. Христос – это на греческом языке – Спаситель, на иврите – Мессия, а Еммануил – с нами бог.

– Это что, второе имя? Как у англичан?

– Да.

Карвовский постарался сказать это уверенно, а Никита был слишком увлечен, чтобы заметить.

– Значит Иисус Еммануил, так что ли?

– Давай просто Иисус, по старинке.

– Что? – Никита внимательно посмотрел на Карвовского. – Ты этого не знаешь?

– Не знаю. Видишь, тут какой-то пророк предсказал Еммануила, а…

– А родился Иисус. Смешно. Как по Монти Пайтону. А знаешь, может это изюминка. Никто же про это не знает. То есть как? Это же Библия, ее изучают 2000 лет. Еммануил…ну надо же. Да, ты прав. Из Еммануила много не сделаешь. Давай-ка, поищем еще что-нибудь эдакое, это же будет круче «Кода да Винче».

– Может сделать просто добротный классический фильм? – Карвовский убрал руку с клавиатуры и устало оперся о стол.

– Ладно. Двигаемся дальше. Что у нас тут. «Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы». Что? В какой Иерусалим? А как же ясли? Волхвы. Перепись.

– Подожди. Сейчас. Это в другом Евангелии, – видно было, что Карвовскому все это смертельно надоело. Он уже выполнил свою работу – чего же еще.

– То есть как – в другом? Что вообще происходит у них там?

– Да подожди. Слушай. От Матфея, от Матфея. От Марка Святое Благовествование. Начало Евангелия Иисуса Христа, Сына Божьего… Как написано у пророков…Глас вопиющего в пустыне…это не то. Значит следующее. От Луки. Третье синоптическое. У Иоанна совсем по- другому.

– Так. Вот Лука. Для Феофила. «Во дни Ирода был священник…» Это про рождение Иоанна, потом…

– Иоанн, это тот, про которого…

– Нет, это Креститель, – Карвовский даже постукал ногой о ножку стола, чтобы немного отвлечься.

– А тот Иоанн, который написал Апокалипсис?

– Это другой, – умница и интеллектуал вздохнул: «как его все это заколебало».

– Ладно, проехали. Что там у нас. Так… Елисавета… Это не Богородица, да? Дальше… Так… В шестой месяц был послан ангел Гавриил от Бога в город Галилейский, называемый Назарет… Зачем?.. К деве, обрученной мужу именем Иосиф, из дома Давида. Имя же деве – Мария. В Назарет? Зачем в Назарет? А как же Вифлеем?

– Ну что ты такой реалист. Этой книге 2000 лет. Просто надо читать с верой.

– А фильм снимать как?

– Снимали же остальные.

Никита, не слушая, протянул руку к клавиатуре и принялся листать страницы.

– Нет, правда, здесь, у Матфея, ясно же написано…вот: Иисус родился в Вифлееме Иудейском…там еще страница с именами была. Еммануил, помнишь.

– Ну и что?

– Как что? Мне же деньги искать для съемок. Так где он родился: в Вифлееме, в Назарете или в яслях?

– Видишь, какое обилие выбора. На любой вкус, – Карвовского это все больше и больше раздражало.

– И это, хочешь сказать, классика?

– Это все говорят.

– Ладно. Давай ясли…Потом избиение младенцев. Давай-ка про Ирода поищем. Кто его играть будет. Ну-ка, пробей в Яндексе. Вот он. Так. Ирод Великий. Родился в 73 году до н. э. умер в 4 году до н. э… Упс! Это как? До рождения Христа? А младенцы? Может другой? Так. Ирод 15 год до н. э. – 44 год н. э., царь Халкидский (Сирия). Тот? Сирия – это Израиль? Сам знаю, что нет. А этот: Ирод Агриппа? Года похожи.

– Нет. При нем Иосиф вернулся в Вифлеем.

– Или Назарет?

– Нет. Точно помню – в Вифлеем.

– Где это?

– У Матфея. Я же писал оттуда.

– Так. Волхвы. Написано через пророка…Ты это читал?

– Нет.

– Найди и прочти. Так… и услышав, что Архелай царствует в Иудеи вместо Ирода, отца…

– Извини, это я ошибся. Ирод Агриппа племянник Архелая. Архелай царствовал с 4 года до н. э. до 6 года н. э. Я вспомнил.

– Упс! Избиение младенцев должно быть при Архелае. Но написано – при Ироде. При Архелае Иосиф вернулся в…в…убоялся туда идти…но получив…вошел в пределы Галилейские. И пришед, поселился в городе Назарете. А чего ему туда селиться, если он и так там жил.

– Слушай, ну чего ты хочешь? Ну, написано и так, и сяк – выбирай.

– А знаешь что, – Никита оторвался от экрана. – Если нам снять совсем другой фильм. Не известный Христос. С такой вот точки зрения. Ведь как-то все это было на самом деле.

– Ты много хочешь. Откуда мы это узнаем. Не раскопки же нам производить.

– А ты знаешь, что Ричард III не был горбуном и не убивал племянников.

– Знаю, читал.

– Так вот. Мы, не сходя с места, оправдали в глазах истории Ирода Великого. Не убивал он младенцев, не виновен, вердикт.

– Конечно, не виновен. Тогда уже Палестину завоевали римляне. В 63 году до н. э… Полководец Помпей.

– Правда?

– Не смейся. Рим – это закон. Они бы не позволили так глупо провоцировать восстание.

– А как же картина? Там же солдаты…

– Солдаты были только у римлян. У четвертовластников был только ограниченный контингент.

– Точно?

– Точно. Кстати, Ирод не был самостоятельным царем. Только ставленником, для удобства Рима. Произойди такое избиение, и дело бы получило огласку, началось бы разбирательство и нашло бы отражение в хрониках того времени. Скорее всего, это была более древняя легенда. Помнишь, может быть, как у Моисея? «И призвал фараон повивальных бабок и приказал убивать всех младенцев мужского пола едва родившимися». Ну или что-то в этом роде.

– Так как же Рубенс? Прощай сцена, значит, да?

– Как скажешь.

– А ясли?

– Перепись была в 6 году н. э. при Публии Сульпиции Квирине. Он был наместником в Сирии и организовал перепись евреев с целью определения подушного налога. Записывались только мужчины и по месту жительства.

– Значит, и ясли тю-тю, – Никита развел ладони, показывая, что растерял все свои идеи.

– Почему? Мы же экранизируем Евангелие, а не ведем теократическое изыскание.

– Как можно экранизировать историю человека, который рождался в течении 10 лет.

– Так Иисус же бог.

– Да, точно. Солнце, например, останавливал. Нет, извините, и с солнцем напряг. Да что у нас тогда вообще остается?

– Спаситель.

– Кого? От чего? Слушай, мы же не дети. Мир не изменился с тех пор. Только в технике прогресс. А люди те же. Я бизнесмен, я это точно знаю.

– Первородный грех.

– Ну тебя. Я лично не ел то яблоко. А Бог слишком велик, чтобы быть мелочным и злопамятным.

Кирилл молчал, глядя на светящийся экран ноутбука, на Гуренкова, на Карвовского. Он или терял свой фильм, или обретал его вновь.

– Слушай, Сав, а ты в церковь ходишь? – неожиданно спросил Гуренков.

– Ну да.

– Когда в последний раз был?

Карвовский задумался, потом как-то вяло ответил:

– Да вот, на пасху.

– Эту?

– В прошлом году.

– Я от тебя ожидал большего. Тебя же считают православным писателем.

– Я этого не говорил, – Карвовский небрежно и деланно отмахнулся от того, чем в душе гордился.

– Понятно. Что они там, в церкви говорят об этих неувязках?

– А никто о них не знает.

– Ну, они же читают Библию.

– Вряд ли.

– Все что ли?

– Ну, кто читает, не связывает воедино все куски. А в отдельности вроде даже ничего. Читают с верой и все. Должен же быть у человека идеал. Вера.

– Надежда. Любовь. Мы не на семинаре. Слушай, а может быть ошибка с датами?

– Нет, это исключено.

– Да. Давай, покрутим в эту сторону. Можно же обойтись без яслей и избиения.

– Как скажешь. Зря ты так зацикливаешься. Сделай хорошую экранизацию и все. Иоанна, положим, снял Филипп Севиль. Но и нам остаются три синоптических. Там тебе и ясли у Луки, и избиение у Матфея. А если предложить сценарий РПЦ?

– Нет. Если деньги даст РПЦ, то это будет фильм для внутреннего пользования. Сухое это дело: простая иллюстрация, где выполняется каждое указание РПЦ. Ребята в рясах не дают сделать ни одного шага в сторону. Мой друг с ними работал. Такой фильм будет неинтересен широкой публике, и его никто смотреть не станет, кроме самих церковников. Давай так. Я беру ваш сценарий. Пока идет подготовка, вы еще что-нибудь нароете. По рукам?

– Ладно.

– Только будьте на связи.

Они попрощались. И когда Никита закрывал за ними дверь, то подумал, что не надо быть пророком, чтобы предсказать, что Карвовский на грани запоя.

Кирилл и Савелий вышли из подъезда и вздохнули с облегчением.

– Вот тебе бабушка и юрьев день, – проговорил Карвовский.

– Да уж, – Исаев посмотрел на свою машину. – Тебя подвести?

– Да, спасибо. За одно и обсудим кое-что.

Исаев, подойдя к машине, снял ее с сигнализации и стал отпирать дверцу. Мужчины сели в нагретый салон. День был солнечный. Кирилл опустил наполовину стекло в окошке с его стороны.

– Обидно, я так рассчитывал, что уже все закончилось, – проговорил Карвовский, когда машина выруливала со стоянки. – Да и другие дела стоят.

«Стоят, – подумал Исаев. – я бы уже к съемкам мог приступить».

– Знаешь, Кирилл, – начал Карвовский немного неуверенным тоном. – Как я пришел к идее нашего сценария? Это я тебе говорю для ненавязчивого пиара. Потом раскрути с журналистами. Где-то за полгода перед началом написания я начал видеть перед глазами лик. Да-да, не подумай, я не придумываю. Все так. Покурить можно?

– Валяй, – Исаев щелкнул рычажок, включая вытяжку и открыл пепельницу.

– Зажигалка работает? – спросил Карвовский.

– Да.

Карвовский вытащил из кармана пачку сигарет и закурил. – Хочешь, – рассеяно предложил он, когда уже спрятал сигареты в карман.

– Нет. Продолжай, что там у тебя?

– Про что?

– Про лик?

– А. Ну, понимаешь, я видел его довольно часто. Знаешь, в рисунках мебели он угадывался, в узорах обоев, линолиума. В полудреме появлялся. Нет, не так часто. Просто бывало.

– И что?

– Нет, ничего. Я думал – поможет распиарить фильм.

– А. А что за лик-то?

– Ну, Иисус. Лицо с бородой, волосы длинные, знаешь, я потом иллюстрацию Дорэ увидел, точь-в-точь. Это и заставило меня засесть за сценарий.

– И на кого он был похож?

– Кто? – Карвовский внимательно посмотрел на Исаева: не смеется ли он. – Бог что ли? На икону, конечно.

Исаев только кашлянул. Он никогда бы не стал рассказывать про свой сон. Да и поймут ли его.

Вернувшись домой, Кирилл Исаев сел за свой компьютер и стал размышлять. Кто он, маленький Христос, сын Божий? Кем был тот человек, которого мечтает сыграть каждый современный актер.

Кто был он сам, маленький Кирилл? Ведь он будет играть Христа, придется искать ребенка, похожего на него. У матери сохранились его детские фотографии, надо будет позвонить ей.

Кирилл поднялся и взялся за сигарету. Он устал. И правда, почему бы не экранизировать один из трех оставшихся Евангелий. Так просто. «Ника», по крайней мере, за это обеспечена. Там и престиж, и соответствующий имидж.

Кирилл лег с сигаретой на диван, наслаждаясь каждой затяжкой, и стараясь при этом ничего не думать – занятие, которое у большинства людей получается лучше всего.

Он расслабился. Правая рука с сигаретой покоилась на груди. Замутненный взгляд еще видел тлеющий кончик. Но тление постепенно тухло, сознание покрывалось туманом. И он заснул в одно мгновение с тем, как окончательно потухла его сигарета. Все. Как выключили свет.

Считается, что самый длинный и хорошо запоминающийся сон приходится ближе к концу. Первая же череда сновидений проходит, как в калейдоскопе, не оставляя ничего, кроме смутных чувств. У Исаева это были разговоры, горящий экран монитора, съемки, аппаратура.

И возникла улочка. Выбитые в скале ступеньки тянулись от единственного источника вверх. Пыльная улочка между глиняными домиками с плоскими крышами и торчавшими деревянными балками и столбами. Веревки тянулись между ними, и одежда из льна и шерсти сушилась там.

Маленькие взъерошенные дети, одетые в лохмотья, которые едва прикрывали их худенькие загорелые тела, играли в камешки у невысокого крыльца. Они были похожи: грязные потеки на смуглых лицах, кудрявые длинные волосы, большие карие глаза. И громкие, пронзительные голоса. Дети ссорились, размахивали руками, сидя на корточках. Вдруг один из них, самый крупный, резко подался вперед и с силой толкнул мальчика, сидевшего напротив, самого худенького из всех. Тот опрокинулся навзничь. Остальные только этого и ждали. Как растревоженные воробьи, набросились они на товарища, набивая ему рот пылью, чтобы не кричал.

Но тут еще один мальчик, старше их года на два, выскочил из дома неподалеку и бросился к куче барахтающихся тел. Босые ноги его тонули в пыли.

Подбежав к детям, мальчик стал их раскидывать, растаскивать, пока не поднял самого маленького, всего серого от пыли.

– Тебе не больно, Иаков? – встревоженно говорил он, теребя того, полузадохнувшегося и молчавшего.

Ошеломленный Иаков был не в силах ни дышать, ни говорить, только тряс головой, и пыль и камешки сыпались из его кудряшек.

– Что вы делаете, неразумные? – мальчик обернулся к другим детям, отскочившим подальше, но не разбежавшимся. – Он же меньше вас всех, зачем вы его обижаете!

– Сам без разума! – бойко выкрикнул старший мальчик, немногим меньше его самого. – Тоже мне, бар Иосиф!

– Бар Пандера, Бар Пандера!

Сын Иосифа вздрогнул, словно от удара, закусил губу, сдерживаясь. Он даже не сжал кулаки, хотя и был явно сильнее всех тех, кто дразнил его. Он только переступил ногами, посмотрел на Иакова и начал стряхивать с него пыль.

– Идем домой, – сказал он мальчику, уже пришедшему в себя. – Не играй больше с ними.

– Они нечестно забрали мои раковины, те, которые ты собрал для меня в Гиппосе.

– Ну и что? Я поеду туда с отцом и еще наберу много ракушек для тебя. Господь призывает нас к миру.

В это время в мальчиков полетел первый камень. Он, брошенный еще неуверенной рукой, упал в пыль позади младшего мальчика.

– Я видел, я видел, это кинул Михей-криворукий. Михей-криворукий.

Тут второй камень ударил в спину старшего мальчика. Тот медленно повернулся. Третий камень попал ему в грудь и стало так больно, что мальчик схватился за это место обеими руками.

– А ну-ка пошли. Безбожники. Пророка Елисея и его медведиц на вас нет.

Проходивший мимо пожилой мужчина поднял свой посох наподобие копья и стал им размахивать во все стороны до тех пор, пока сорванцы не разбежались, устрашенные.

– А ты, Иисус, не стой так, тоже возьми камень.

Иаков быстрее пращи принялся исполнять совет и кидать вслед маленьким сорванцам увесистые булыжники.

– Я не могу, – ответил Иисус, одергивая Иакова. – Я же старше их.

– Вот и надери им уши. Будь я моложе, я бы не отстал.

– Они еще неразумные, дядюшки. Нельзя на них обижаться.

– Ох, и глупым ты растешь. Ну да ладно. Скажи лучше, Иисус, когда будет готова моя новая дверь.

– Сегодня мы с отцом закончим вырезать орнамент, и к завтрашнему утру все будет готово.

– Хорошо, я пришлю сына.

– Я сам принесу вам, не нужно трудиться.

– Добрый ты мальчик. И все-таки я пришлю сына. Передай от меня поклон отцу.

– Спасибо, дядюшка. Доброго вам дня.

– До завтра, сынок.

Мужчина ушел, а два мальчика остались стоять посреди пыльной улицы.

– Послушай, брат, – начал говорить младший из них. – Тебя зовут бар Иосиф, как взрослого, это понятно. Но почему тебя дразнят бар Пантера? Наш же отец не пантера. Он совсем не похож на пантеру. Или он все же пантера?

– Нет. И не говори так. Пошли домой.

– Но ответь мне. Почему ты мне никогда не отвечаешь?

– Не привязывайся. Я не хочу отвечать.

– Почему? Пантера, это что, плохо?

– Да. Это неправильно. Они все глупые. Они не знают ничего.

– Чего? А ты это знаешь? Тогда скажи мне.

– Отвяжись.

– Ты мой лучший друг. Я люблю тебя больше папы, больше мамы и даже больше Бога.

– Не говори так. Бог превыше всего.

– Ты мой Бог.

– Не греши.

Бар Пантера – стояло в ушах у мальчика. И как это часто бывает у подростков, развязка наступила гораздо позже. Был уже вечер, когда он забрался в сарай, где сохли доски, привезенные из Гиппоса. И тут его прорвало.

Все семейство уже село обедать, когда заметили, что в доме нет старшего сына. Иаков рвался было искать его, но отец остановил его, справедливо решив, что потом придется искать уже двоих.

Мать сама пошла на улицу. Но там было пустынно. Иисус никогда не убегал, не спросившись. Немного поразмышляв, мать вернулась назад и, пройдя во внутренний дворик, осмотрелась.

Сарай и раньше притягивал впечатлительного и мечтательного старшего сына. Войдя в него, она сразу заметила ссутулившуюся маленькую фигурку.

Подойдя к сыну, она села на доски и обняла склоненные плечи.

– Пойдем, я сварила твою любимую чечевицу. Похлебка остынет и станет не вкусной.

Мальчик не шевелился.

– Тебя обидели? Ну, ответь мне.

Мальчик как застыл, только напрягал спину, сопротивляясь маминым рукам.

– Что с тобой, сынок?

Мальчик не шевелился по-прежнему.

Мать обнимала его все крепче, прижимая к себе его плечи и голову, и шепча сотни ласковых слов. Мальчик едва терпел. Но он был мал, а обида была большая. Наконец его прорвало. Сначала слабо, потом сильнее начал он вырываться, отталкивая от себя ее руки. В его душе кипела борьба. Он винил мать во всех своих бедах. И обида наконец вплеснулась наружу, а так как мальчик от природы был добр и мягок, эта вспышка ограничилась громким плачем и словами:

– Пусти меня, пусти.

– Да Господь Всемогущий, что же с тобой?

– Мне плохо, неужели не видишь!

– Кто тебя обидел? Ответь мне. Скажи, и я сама оторву ему уши.

– Всем не оторвешь. Они говорят мне такое…

– Что говорят?

– Не могу повторить, мне стыдно.

– Да скажи. Если не мне, сейчас позову Иосифа.

– Не надо, не зови его. Они говорили про тебя. О, мама, как мне больно!

Мать Иисуса замерла, теперь уже сама прижимаясь к сыну. И заплакала, тихонько вздрагивая при каждом вздохе.

Это отрезвило мальчика. Стараясь заглянуть ей в лицо, он тихонько отстранялся от нее, но она теснее прижималась к его плечу, словно прячась от глаз сына.

– Мама, я побью их за тебя. Они больше не посмеют…

– Не надо, сынок, – голос матери не дрожал от плача, но звучал очень тихо, почти шепотом. – Они невинны. Им просто не понять нас. Тебя ли не любит отец твой, Иосиф, не ставит ли он тебя вровень с собой перед лицом Бога и людей. Не тебе ли он передает работу свою и жизнь свою.

– Да, мама. Папа хороший со мной.

– Любит ли он тебя прежде других детей по первородству? Не он ли платит хаззану Иеремею за то, чтобы тот учил тебя Закону.

– И это правда.

Иисус понемногу успокоился. Но все-таки нечто еще терзало мальчика.

– Мама, скажи, кто он?

– Кто? – можно было скорее угадать, чем услышать голос бедной женщины.

– Тот, от кого ты зачала меня.

Женщина обмерла и едва слышно прошептала, как будто бы давно подготовила ответ:

– Он – Всемогущий.

– Мой отец? Мама…

– Это Господь Бог наш Саваоф, сынок, и ты любимое его дитя. Только не говори об этом никому, люди не поймут этого.

Иисус словно знал это всю свою жизнь. Он облегченно вздохнул и обнял мать за шею.

– Они говорили, мама, что римский солдат насильно сделал это с тобой.

– Нет, сыночек, нет.

– А Пантера, это они врут. Это по-гречески: партенос – дева. Так сказал в Гиппосе продавец леса. Дядюшка Овид услышал это и переврал, потому что не знает греческий. Мама, это папа всем рассказал, да?

– Нет. Твой папа – святой человек. А людям просто этого не понять. Давай простим их, пожалуйста.

– Простим. А мой отец, он смотрит на меня?

– Да, сынок. Каждый день, каждую минуту. Он ходит среди нас, и ты его очень радуешь, милый.

– Я знал это всегда, мама. Я знал, что не такой, как другие. Я ведь был избранный, правда?

– Да, сынок, да.

– Дай разок, дай.

Кирилл вздрогнул. Дурацкий будильник и дурацкая, сверх дурацкая музыка.

Он с отвращением отключил телефон. И продолжал лежать, не двигаясь. Ему приснилась готовая сцена. Он все видел, он там был. И он был мальчиком Иисусом настолько, что даже проснувшись, не мог целиком прийти в себя. Он еще жил в пыльном городишке беспокойной Галилеи. Он вдыхал нагретый солнцем воздух, и пыль словно скрипела на его зубах.

Мальчик и его мама. Кирилл, не умея выйти из обаяния сна, стал его примеривать на себя.

Он рос без отца. Когда ему исполнилось 6 лет, и нужно было идти в школу, мать написала в анкете, что отца у него нет. У многих ребят сейчас нет официальных отцов. И они пристают к матерям с расспросами. Приставал и он. Его, конечно же, никто не дразнил, но вопросов об отце он задавал не меньше. И однажды, когда ему исполнилось десять, мама достала из старой сумки, где хранились документы, фотографию, старую, черно-белую, на которой изображена была она, молодая и красивая и очень известный артист, любимец женщин и секс-символ того времени. Они стояли на пороге той гостиницы, в которой она работала администратором.

Кирилл уже тогда любил этого артиста и знал фильмы с его участием. И он с замиранием сердца разглядывал эту фотографию.

– Ты его знаешь, мама? А почему ты раньше мне не показывала этот снимок?

Ответ матери ошеломил его и изменил всю его дальнейшую жизнь.

– Он твой отец.

Кирилл поверил в это сразу и надолго. Сердце его забилось от восторга, он принялся обнимать и целовать свою мать.

Но потом появились новые вопросы. Где папа, любит ли он его. И почему не приезжает к нему. Мать выкручивалась, как могла. А он верил ей. Знакомые матери подтверждали это случайными репликами, вопросами, остротами. «Твой Андрей», – говорили они, обсуждая очередной фильм с его участием.

Конец ознакомительного фрагмента.