«Козявки» и «шмакодявки» в моём классе
Воспоминания не отпускают. Восьмилетка закончилась. Надо учиться дальше. Рядом только украинская школа. Но тогдашние власти продумали этот вопрос. В украинской школе всегда организовывался русский класс. Вот туда-то я и попала.
Первое сочинение на украинском языке – и неуд. У меня двойка? Ну, нет, товарищи! Ко второму и последующим моим работам у Валерьяна Антоновича Мазуренко претензий не было. В начале каждого урока несколько учеников читали свои сочинения вслух. Помню начало одной из моих творческих работ. «Життя не шовкова травичка, на якiй нiг не вколеш». Но на этом уроке меня не вызвали. Вызвали одноклассницу, и она прочитала… моё сочинение, списанное у меня на перемене. Валерьян Антонович оценил его отличной оценкой. И больше не вызывал никого. На уроках украинской литературы мы, конечно, читали Лесю Украинку, Ивана Франко, Павла Тычину и, конечно, Тараса Шевченко.… Вот поэма «Катерина».
Кохайтеся, чорнобриві,
Та не з москалями,
Бо москалі – чужі люде,
Роблять лихо з вами.
Конечно, мы знали, что мы москали, кацапы, но те, кто нас обзывал, сами не знали, что это значит. Тогда мы даже не задумывались над тем, почему девичья «слава на все село недобрая стала». Да и лингвистического анализа (по существу – препарирования) текста, которым сейчас мучают школьников, не было. Эмоции, певучесть – вот что мы находили в поэтических строках. Наше внимание никто не обращал на то, что «Катерина» посвящалась Василию Жуковскому, что москали-то и выкупили крепостного Шевченко из неволи. До сих пор помню наизусть многие произведения Тараса Григорьевича Шевченко – учила я их добровольно. Конечно, мы читали поэму «Гайдамаки»:
Отаке-то було лихо
По всій Україні!
Гірше пекла… А за віщо,
За що люде гинуть?
Того ж батька, такі ж діти, —
Жити б та брататься.
Ні, не вміли, не хотіли,
Треба роз'єднаться!
Треба крові, брата крові.
«Нужно крови, брата крови»… Но почему это когда-то, давным-давно, случилось, мы понять не могли – в историю Украины нас не погружали. Сейчас многие фразы украинского поэта приспосабливаются под идеологию украинских нацистов.
«Козявки, шмакодявки!» – так обзывал нас Иосиф Никитович, наш учитель математики, человек доброй души. Но мы не обижались, было понятно, что учитель сердится тогда, когда обнаруживает, что кто-то из нас халтурит, отвлекается, безобразничает. Домой Иосиф Никитович ходил мимо моего дома, частенько останавливался у нашей калитки и выговаривал моей маме за то, что её дочь, то есть я, может запустить математику. А я её уже запустила, меня увлекли курсы машинописи при Доме офицеров. Мне там было интересно, мы часто писали диктанты, делали работу над ошибками, учились печатать на скорость. В числе других я получила свидетельство об окончании курсов, и оно в будущем сослужило мне добрую службу. А простейшее уравнение – на проценты – я умею решать. И без калькулятора. Больше ничего не знаю. Даже обидно!
Уроки русской литературы слабо запомнились. Конечно, мы читали и учили наизусть классику, писали сочинения. Но мы были какими-то спящими. «Войну и мир» я тогда не удосужилась прочитать. На уроках Валентины Алексеевны Лебедевой даже безобразничать не хотелось. Правда, мы, девчонки, всегда обращали внимание на фасон кофточки, в какой появлялась на уроке учительница.
Но я хорошо помню негласные правила, которым мы должны были соответствовать. Кружевные воротнички, пришиваемые к воротнику строгой коричневой школьной формы, и манжеты должны быть белоснежными. И эта белизна должна «скрипеть». Моя мама всегда крахмалила занавески. Поэтому мои белоснежные девчоночьи украшения «скрипели» всегда. Да и чулки (чулки!) должны быть идеально чистыми!
На уроках химии мы отыгрывались за всё. Из класса можно было выгонять …весь класс. Мы, бессердечные, видели страдания Анны Григорьевны Иваниной, но помочь ей ничем не могли. Мы страшно безобразничали. Бедная химичка не знала, как с нами справиться. Видимо, поэтому я долго не могла понять, что значит слово «валентность», не знала толком, как решать задачи.
Мы носили пионерский, потом комсомольский значок. Но никого это не напрягало, квесты – простите, мероприятия – были весёлыми, шумными. Иногда веселье продолжалось и на уроках. Домашние задания мы часто откладывали на вечер, он наступал очень быстро, и нужно было идти гулять. Добровольно домой не возвращались. Загоняли нас туда силой. Итак, я дома, в своей комнате. Делаю вид, что сплю. Ловлю момент, когда засыпают родители. Открываю окно – ныряю во двор. Потом на улицу. Бабушка к тому времени жила уже в другом городе, в семье других своих детей, брат учился в Николаеве, так что останавливать меня было некому. Уроки невыученные. Ничего, пробьёмся! Задача по математике всё равно не получается… А вот одноклассница Люся с нерешённой задачей в школу не являлась. Накануне вечером она шла к учителю домой, и, конечно, Иосиф Никитович ей растолковывал формулы. Я и мои одноклассники таким образом задачи не решали. Удивительное дело. Тогда лучше было прийти в школу с нерешённой задачей, чем накануне мучить учителя в его доме.
Классный руководитель Владимир Петрович Мозговой всегда более-менее спокойно, насколько я помню, разруливал те или иные ситуации. А нам уже, сами понимаете, от уроков хотелось отдыхать. Лесок неподалёку. Играем в футбол. Моё лицо и до сих пор помнит отпечаток мяча – я почему-то была вратарём. А потом трапеза – на скатерти-самобранке бутерброды и бутылочка вина. У меня хранится фотография, на которой запечатлено это застолье – Нэля и Юрка обнимаются, а поженятся Люда и Толя.