Дэзи Фрэдмэн и Стэн Капенда. Часть первая. Дэзи Фрэдман (Дефективная), или Смертельный «танец», который не снился даже самому Стивену Спилбергу (А. Б. Спеваковский, 2013)

Глава I. Постановка задачи и организационные мероприятия.

Весна 1999 года. Нью-Йорк. Манхэттен. Вечер. Пресс-конференцию для журналистов по поводу американского самолета, сбившегося с курса во время бури над Атлантическим побережьем Африки, и подбитого над территорией контролируемой одной из групп ангольских сепаратистов юга республики Ангола, вел джентльмен, назвавшийся профсоюзным боссом и имевший имя Адриан Мочиано.

Мужчина был одет в хороший, но везде ему поджимающий, светлый костюм, белую рубашку и красный галстук. На ногах были надеты полуботинки неимоверно большого размера. Мочиано было примерно шестьдесят лет. Он имел слегка непропорциональную фигуру, с туловищем чуть длиннее ног, был крупен, немного тучен и весил никак не менее ста тридцати килограммов, вследствие чего очень потел, поминутно вытирая шею, лысину и уголки рта, где во время его зажигательной и страстной речи скапливалась белая пена, большим и уже достаточно мокрым от пота носовым платком. Мочиано постоянно шмыгал большим уплощенным и слегка раздвоенным носом, похожим на башмак, вытягивал из носоглотки макроту и с удовольствием проглатывал ее. Сразу было видно, что болтовня и демогогия являются любимым занятием Мочиано и занимается он этим делом почти профессионально. Лидер профсоюзов говорил хотя и быстро, но очень понятно, складно и убедительно.

Кроме того немного, что Мочиано сам о себе сказал и того, что было написано о этом человеке в проспекте пресс-конференции, никто из журналистов, присутствовавших на встрече, толком ничего о нем не знал. В проспекте Мочиано был туманно обозначен как один из руководителей вновь созданного профсоюзного объединения, поддерживавшего работников, осуществляющих перевозки.

Позади Мочиано на сцене, в нескольких шагах от него, стояли еще пять человек. Четверо группой и один чуть поодаль.

Двое из стоявших вместе мужчин были одеты почти в одинаковые, однотипные темно-серые костюмы, как-будто купленные в одном магазине на одной и той же распродаже в базарный день. Да и внешне они были похожи друг на друга с их среднего роста нормальной конституции фигурами, коротко аккуратно постриженными темно-коричневыми волосами и совершенно неприметными и незапоминающимися в толпе заурядными и нейтральными лицами. На вид каждому из них было где-то лет под сорок. Отличным было лишь поведение этих людей. Рэй Скотт, в своих темных очках, стоял совершенно неподвижно. Он опустил руки вдоль туловища, пальцы сжал в кулаки и был похож скорее на скалу, чем на одушевленное существо. О том, что Скотт не маникен, говорили только играющие желваки челюстей. Чеки Джанкинс, его сосед по сцене, напротив, являл собой образец нервно-несдержанного человека, все время переминающегося с ноги на ногу, будто желающего посетить туалет по малой нужде. Его левое плечо раза два в минуту подергивалось, а правый глаз часто непроизвольно подмигивал. И вообще казалось, что у него в скелете не хватает от рождения несколько костей.

Третий джентельмен, по имени Серж Жопэ, был уверен в себе, держался расслабленно и непринужденно, был слегка вялым и казался даже немного сонным, будто недосыпал последние лет двадцать – тридцать. Можно было подумать, что он сейчас уснет стоя и захрапит. Одет был Жопэ так же как и первые двое, но по возрасту был старше и обладал большой лысиной. Оставшиеся черные, но уже начинающие сереть от надвигающейся старости волосы, он зачесывал слева направо, прикрывая таким образом свою какую-то кривую плешь. Волос было мало, поэтому пробор начинался сразу от уха. Лысина, вероятно, появилась у Сержа давно и всю жизнь ему очень мешала, в связи с чем Жопэ постоянно пытался закрыть ее остатками волос. Подправлял он свою «прическу» почти поминутно расческой, которую держал в нагрудном кармане пиджака.

Своим очень широким лицом Жопэ напоминал чем-то главного героя сказки Джанни Родари Чиполлино, с той лишь разницей, что физиономия у него была чрезвычайно злая и украшали ее очень густые и широкие брови, отдельные волоски которых были слишком длинными и лезли прямо в глаза Сержу. Жопэ имел средний рост и нормальное телосложение. Но его сильно портило то, что от нарушения режима питания и переедания по вечерам он сильно пошел в ширь средней частью тела. У Сержа был большой живот при полном отсутсвии талии. Будучи редким и страшным эгоистом, он никогда и не под каким предлогом не отказывал себе в том, что любил, будь то связь с публичными женщинами, что ставило на его репутацию клеймо развратника, или безудержная тяга к большому количеству разного рода пищевых деликатесов, даже если это уродовало его внешность. А есть он очень любил и выпить тоже. Смакуя деликатесную пищу, он мог поглатить огромное ее количество.

Глядя на живот Жопэ, напрашивалась мысль, не страдает ли его владелец зеркальной болезнью, при которой больной имеет возможность разглядывать свои гениталии только в зеркало, стоящее напротив его, и хотелось задать вопрос о том, в состоянии ли он постричь себе ногти на ногах или завязать шнурки ботинок. Но это впечатление было неверным и обманчивым. Он и ногти мог постричь, и шнурки завязать. Несмотря на свой пузыреобразный живот, ему пришлось научиться это делать и дома, и вне семьи. Дома потому, что его третья по счету жена, изрядная сволочь, заботилась никак не о нем, хотя благосостояние семьи всецело зависело от Жопэ, а только о себе и еще о своих детях-бездельниках – таком же толстом как Серж сыне, воображающем из себя черт знает что, и постоянно отдыхающей неизвестно от чего, считающей себя сверхнесчастной, распущенной и такой же развратной как ее отец дочери. Вне дома, также как и в своем жилище, Сержу каждый раз приходилось заниматься чудесами акробатики, снимая где-нибудь и обувая обувь снова, из-за того, что у него чесалось между пальцев. А чесались у него пальцы в связи с экземой постоянно.

Жопэ был всегда очень угрюм и молчалив, а на мир глядел с подозрением и недобрыми глазами. Врачи-психиаторы обычно рекомендуют подальше держать от таких сумрачных типов маленьких детей. Он мог в течение всего дня не произнести ни слова, но иногда, когда был недоволен своими подчиненными, а ими он был всегда недоволен, вдруг вспыхивал и разрожался грубой площадной бранью и матом, невзирая на присутствующих, пусть даже это были и пожилые женщины. Это были гнусные по своей безобразности сцены. Случалось, что Жопэ и улыбался. Но это были улыбки лести, когда Жопэ хотел угодить своему начальству, перед которым он трепетал. Гадко улыбаясь он шутил для того, чтобы понравиться своим патронам. Бывало, что Серж и развязывал свой язык. Однако такое происходило с ним только в пьяном состоянии. Тогда он говорил много и почти без остановки, в том числе и чепухи, почти каждый раз обижая без причины одного, двух или всех своих собеседников, часто и других людей, попавшихся случайно под руку, но всегда только тех, кто от него как-то зависел или был ему незнаком и не мог оказать достойного отпора. Он совершенно спокойно мог выдать тайну, касающююся его самого или своих близких, но никогда того, что могло ему очень навредить по работе, так как это могло поставить под удар его многолетний сытый жизненный уклад, его благосостояние, без чего жизнь Сержа была невозможна. Здесь он был крепче стены, за что его ценило руководство.

Знавшие Жопэ люди, говорили, что он нагло и беззастенчиво ведет тройную жизнь, никого не стесняясь, имея, несмотря на свое противное лицо и мерзкую фигуру, двух любовниц. С людми Жопэ сходиться не мог. Любовницы сами находили Сержа и липли к нему из-за его начальственного положения и денег, которых он для них не жалел как, конечно же, и для себя, когда, по своему обыкновению, Жопэ несколько раз в неделю обязательно веселился. Жена давно знала о развратном образе жизни мужа, но с ней у Сержа по этому поводу была полная гармония. Она почти каждый день, в течение двадцати или более лет, желала ему подохнуть от спида или рака, на что он совершенно не обращал внимания. Было, правда, в семье Жопе и несколько крупных скандалов, когда за супружескую неверность Сержу жена и дочь выставляли за дверь чемодан с его шмотками. Но жене в конечном итоге на аморал мужа волей-неволей приходилось закрывать глаза. Сверхсытая жизнь, материальное благосостояние и связанные с этим удовольствия, а также относительное спокойствие оказывались для нее более важными, чем грязный моральный облик супруга. То же самое касалось и беспринципной дочери, ездившей отдыхать к теплому морю вместе с одной из любовниц Сержа. Он тоже ради собственного удовольствия и удовольствия своей семьи готов был и гадить и идти на преступления, добывая нечестные деньги. И он гадил и шел на преступления довольно часто.

Серж болел звездной болезью и при подчиненных требовал от родственников, чтобы его учтиво называли: «Уважаемый господин Жопэ». Но жена специально делала все наоборот, обращаясь к нему при посторонних со словами: «Ну, ты, Жопэ!», от чего его просто коробило. Но Серж ничего с ней поделать не мог. И вообще он ее немного побаивался, так как та своими огромными лапами могла вышибить дух из кого угодно, в том числе и из Сержа.

Но обо всем этом, впрочем, как что-либо о Скотте и Джанкинсе, собравшиеся на пресс-конференции не знали. Было похоже, что эти трое работали вместе, что в действительности так и было. Однако друзьями, судя по их поведению, не были, что также соответствовало истине.

Совершенно резко противоположной этим троим личностью был четвертый, Джон Калоефф. И о нем журналисты имели информацию, но лишь самую минимальную. Эта информация тоже, как и о Мочиано, содержалась в отпечатанном памфлете собрания. Калоефф являлся директором небольшой фирмы называвшейся «Упаковал и поехал», именно одной из тех, которую обслуживал профсоюз Мочиано. Кроме этого, журналисты знали еще, что две лучшие сотрудницы его фирмы летели на самолете в Южную Африку и вместе с другими пассажирами попали в беду, оказавшись заложницами сепаратистов Анголы.

Каолоефф был крайне сухощавым человеком лет тридцати пяти, жгучим брюнетом, со спадающими до плеч волнистыми и очень густыми волосами, которые, казалось, были засаленными. Про таких как он лысые люди, обделенные растительностью на голове, говорят со злобой: «В ботву пошел». На Калоеффе был феолетовый костюм, салатного цвета рубашка и чрезвычайно яркий и пестрый петушиный галстук. Белые модные ботинки, с загибающимися к верху носами, дополняли странный туалет. Тонкие пальцы, унизанные перстнями, находились в непрерывном нервном движении. Острый бегающий взгляд свидетельствовал о каком-то беспокойстве и даже боязни чего-то. Но самым замечательным элементом в облике этого человека был его нос, похожий на руль небольшого катера. Если Калоефф входил в помещение, то сначала появлялся его нос, а потом уже и сам его обладатель.

Пятый мужчина, стоявший отдельно от других, с руками, скрещенными на груди, глядел перед собой в пол. Казалось, что он был полностью погружен в свои мысли и совершенно не думал о происходящем в зале. Он был высокого роста и крепкого телосложения, с красивым лицом и серо-голубыми глазами с зеленым венчиком, грустными, но добрыми, с немного полысевшей головой, что ничуть не портило его. Над правой бровью виднелся небольшой шрам, на левой щеке, под глазом, еще один. Одет мужчина был в темный пиджак, черные джинсы и серую рубашку без галстука. Ему можно было дать лет сорок пять-пятьдесят. Звали человека Стэн Капенда. На этой личности стоит остановиться особо, так как Капенда является основным героем всего того, что произошло в остаток данного дня и впоследствии.

Капенда родился в Нью-Йорке после войны, в семье потомков русско-украинских эмигрантов, переселившихся в Америку почти сто лет назад, в самом конце прошлого века. Его мать была русской, отец – украинцем. Мать еще знала русский язык и рассказывала маленькому Стэну русские сказки на ночь. Стэн запомнил из ее рассказов несколько русских слов. Отец служил в американской армии, принимал участие в войне с императорской Японией и в составе бронетанкового подразделения отличился в боях за Окинаву в июне 1945 года, тогда же получив на острове ранение и контузию. После он много рассказывал Стэну о Японии, ее традициях, обычаях и японцах, а также о других странах, в которых ему довелось побывать, развивая тем самым у сына интерес к географии и этнографии.

Родителя Стэн очень любил, но, к сожалению, лишился его рано. Отец скончался скоропостижно от инфаркта, оставив своей жене троих малолетних детей, старшим из которых был Стэн. Мать, не имевшая ни образования, ни специальности, вынуждена была почти одна содержать семью, воспитывать и растить детей. Небольшую помощь иногда оказывала ей лишь троюродная сестра, тоже имевшая достаточно жизненных трудностей и неурядиц. Подрастающий Стэн изо всех сил стремился облегчить существование семьи, с трудом совмещая обучение в школе и вечерние подработки, обслуживание сестры и брата во время работы матери.

Когда Стэну было тринадцать с половиной лет в их доме появился неприятный, рыжий и весь в веснушках субъект по фамилии Гопкинс. Мать думала, что теперь семья заживет лучше. Однако все стало наоборот. Бил Гопкинс не имел постоянной работы и места жительства, систематически употреблял алкогольные напитки и какие-то суррогаты, заменявшие ему их, курил в течение всех суток отвратительные дешевые сигареты. Он не только не помогал семье Капенда, но и наровил что-нибудь утащить из дома и продать. Неоднократно Стэн видел Гопкинса роющегося в вещах матери и что-то разыскивающего в них. Несколько раз он забирал скудные семейные средства, заработанные матерью и Стэном, и куда-то уносил. Постепенно Гопкинс втянул в пьяные застолья и мать Стэна.

В те редкие дни, когда у Гопкинса появлялись деньги, он оживлялся, становился суетливым и не в меру веселым, постоянно глупо шутил и рассказывал одни и те же плоские анекдоты, над которыми только он один и смеялся до слез. После того как мать приносила с кухни приготовленную еду, Гопкинс доставал алкоголь из своего потертого кожаного портфеля, с которым никогда не расставался и обращался всегда исключительно бережно, как с ребенком, так как там находились бутылки с проклятым зельем. После употребления алкогольных напитков внутрь между матерью и пришельцем-сожителем начинались дискуссии, почти каждый раз сопровождавшиеся взаимными оскорблениями и бранью. Гопкинс использовал при этом такие обидные и изощренные выражения, которых Стэн ни от кого прежде не слышал. Алкоголь быстро кончался и после этого Гопкинс, неприменно желавший добавить еще, становился неуправляем. Словесные ссоры переходили в потасовки и пьяные дебоши, во время которых Гопкинс непременно бил посуду, переворачивал и крушил нехитрую мебель, избивал мать Стэна и подвернувшихся под руку детей. Стэн всегда был на стороне матери и, будучи подростком рослым и крепким, защищал ее, сестренку и брата от разбушевавшегося пьяницы довольно эффективно, хотя и сам во время этих домашних побоев получал тоже изрядно.

Однажды, после очередного домашнего скандала, Стэн встретил во дворе дома, где жил, своего закадычного друга Ника Джонсона. Джонсон был таким же крепким и высоким малым как Стэн, хотя и имел чуть меньший рост. Нос Ника был слегка кривым, из-за того, что был сломан. В один прекрасный день, когда Джонсон выходил утром из дома, откуда-то прилетела детская деревянная запускалка, угодившая ему прямо в нос и сломавшая его. Несмотря на боль, Ник обрадовался этому происшествию так как оно являлось поводом, чтобы не ходить в школу.

Джонсон знал об отношениях в семье Капенды почти все. Рассматривая подбитый глаз Стэна, Джонсон предложил ему прекратить, как он выразился, все эти безобразия. В подкрепление своих слов Ник достал из пробитого чем-то в нескольких местах чемодана рваные боксерские перчатки. Друзья зашили их и начали тренировки на улице. На второй день занятий к ним приобщился также еще и их общий друг Поль Алексон, крепкий и коренастый светлой пигментации парень, имевший кличку Дайм. Алексон жил в неблагополучной семье. У него было три класса образования. Он никогда не видел своего отца. Мать и старшая сестра день и ночь где-то работали, а старший брат сидел в тюрьме. Поля тренировки очень обрадовали, так как он все время бездельничал, не зная куда употребить свою энегрию, целыми днями болтаясь по улицам.

Занятия захватили товарищей настолько, что привели их через некоторое время в боксерский любительский клуб. Школе уделялось все меньше времени, а боксу все больше. И вообще свободолюбивому Стэну школа мало нравилась из-за давления учителей на личность ученика, как он выражался, и из-за системы выявления знаний посредством не всегда объективных оценок. Хотя Стэн по всем предметам соображал очень хорошо, почти никогда не пропускал занятий, оценки у него всегда были плохие или удовлетворительные. Получалось так скорее в знак протеста и споров с учителями, нежели потому, что Стэн ничего не знал. Большинство учителей Капенда не любил. Неравнодушно в школе он относился лишь к учителю истории, ветерану войны, потерявшему на ней ногу, учительнице физики, которая никогда и никому не навязывала свое мнение, нескольким своим друзьям из класса и девочке по имени Люси, хорошей ученице и дочери добропорядочных родителей, предмету внимания многих учащихся мужского пола. Она очень нравилась Стэну, но именно поэтому он держался от нее на расстоянии и делал вид, что совершенно не замечает ее, а в разговорах с Люси Стэн несколько раз даже необоснованно нагрубил ей.

Через шесть месяцев после начала занятий в секции бокса, четырнадцатилетний Стэн, выглядевший, как минимум, на семнадцать лет, уже превосходил по мастерству и технике тех юношей, которые занимались боксом год, два и более. На ринге, во время спаринговых встреч, он неизменно выигрывал бои, почти не получая во время их ударов в голову и туловище.

Изменения произошли также и в домашней жизни. Стэн два раза «вправлял мозги» Гопкинсу, когда тот пытался устроить домашние скандалы. Во время последней ссоры Стэн предупредил сожителя, что в третий раз обязательно изуродует его и превратит в инвалида. Гопкинс, хотя и выглядел как громила и никогда никому и ни во что не верил, судьбу дальше испытывать не стал. После каждой пьянки он предпочитал лучше с зубовным скежетом и проклятиями ложиться спать, нежели превращаться в тренировочную «грушу» Стэна.

Через некоторое время Гопкинс вообще исчез с семейного горизонта Капенда. Он сгинул так же неожиданно, как и появился. Стэн ничего в связи с этой «утратой» не спрашивал у матери, а она ничего ему не говорила, как будто ничего не произошло. В семье Капенда вообще не принято было задавать вопросы. Члены семьи, независимо от возраста, все понимали без специальных объяснений и были немногословными.

Отсутствие Гопкинса не остановило мать в ее пристрастии к спиртному. Она продолжала потихоньку от детей пить и курить, кашляя все больше и больше. Стэн, услышавший где-то, что женский алкоголизм не вылечивается, видя все это, очень переживал за мать, всеми силами пытался как-то облегчить ее существование. Однако она, постоянно жалуясь на несчастную судьбу, прекратить пагубное занятие уже не могла.

Боксерские способности и сила, природное остроумие и умение держать слово, неизменная доброжелательность ко всем и покладистость притягивали к Стэну подростков района где он жил, сделав его любимцем уличных компаний. Однако улица, как правило, для групп молодежи является еще и школой хулиганского самовыражения. Прошел через нее и Стэн. В пятнадцать лет он впервые познакомился с нью-йоркской полицией. В участок Стэна доставили, как было указано в протоколе, за неуважение к форме полицейского, пытавшегося образумить распоясавшихся на ночной улице юнцов. В своем объяснении Стэн выразил категорическое несогласие с предъявленной ему формулировкой. По заявлению Стэна, он хотел лишь натянуть фуражку на глаза копа и совершенно не желал того, чтобы ее козырек оторвался. «Шить надо лучше», – подытожил свою писанину Стэн.

Вторая встреча с полицейскими чинами произошла примерно через год после первой и носила уже серьезный характер. Все началось с того, что неисчерпаемый на прожекты по получению денег Джонсон предложил Капенде начать зарабатывать боксом деньги, став профессионалом. Джонсону через своих знакомых удалось выйти на людей, которые, выглядевшего старше своих лет юношу, выпустили на профессиональный ринг. Победа следовала за победой. У Стэна появились деньги и семья зажила лучше.

Но успехами начинающей звезды заинтересовались не только тренеры и менеджеры, жаждавшие обогатиться за счет боксерских выступлений Капенды. Однажды после тренировки к нему подошел человек, назвавшийся Филом Мэнсоном. Он не стал выражать витиевато свои мысли, как это любят делать отдельные личности, а сразу предложил Стэну вдвое больший заработок, который совершенно не требовал особого напряжения сил и не шел ни в какое сравнение с потной работой на ринге, где, как выразился Мэнсон, все время нужно прыгать козлом, да еще и рисковать своей мордой. Стэн заинтересовался предложением и попросил ввести его в курс дела.

Новый работодатель в нескольких словах поведал, что у одних много денег, у других мало, а у третьих их нет совсем. Последних Мэнсон обозвал никчемными паршивыми субъектами, которые на совершенно законных основаниях должны питаться только отрубями и жить в картонных коробках рядом с вонючими свалками. Мотивировал он это тем, что у любого нормального человека заработанные деньги, пусть даже и небольшие, должны быть обязательно, иначе это уже, вроде, и не человек, а скот. Только скотина прожирает все разом, не думая о будущем.

Бывает, продолжил Мэнсон, что некоторым из тех, кто не имеет достаточных средств, нужен для какого-нибудь дела кредит, но полностью неплатежеспособным господам его никакой более менее уважающий себя банк или шарашка не даст. Вот для обслуживания таких людей, получающих деньги под большой процент в надежде провернуть какую-то аферу для исправления пошатнувшегося финансового положения, и предназначена была фирма набивавшегося в знакомые к Стэну визитера. Причем задолженность, когда приходил срок платежа, а клиент продолжал тянуть резину, как объяснил Мэнсон, ребята фирмы выбивали самым действенным способом, то есть силой, с помощью грамотного мордобоя, а не увещиваниями и просьбами.

Для этого Мэнсону и нужен был талант Стэна. Хотя деятельность такой полулегальной фирмы и входила в притиворечия с законом, Мэнсон подчеркнул, что каждый сам является кузнецом своей судьбы, а также счастья и все сделки совершаются только на добровольной основе. Срок отдачи денег и процент четко оговаривается сторонами и насильственное выбивание из клиента долга является действием справедливым. Сомнительные люди, среди которых много скотов, не заслуживающие доверия у государства и частных банков, по заявлению Мэнсона, этого вполне заслуживают. При этом фирму совершенно не интересовало, где ее клиенты будут добывать деньги для уплаты долга и процентов. Стэн с доводами Мэнсона согласился и принял предложение вместе с довольно толстым конвертом, где находился аванс.

Долго наслаждаться повышенным вознаграждением, однако, Стэну не пришлось. За группой вымогателей уже была установлена слежка. Не успел он проработать в «фирме» и два дня, как всю организацию, после того как она вынудила к самоубийству одного человека, накрыла полиция. К чести вымогателей они не потянули за собой Стэна, умолчав про полученный аванс и заявив следственным органам, что Капенда в делах не участвовал, что впрочем соответствовало действительности. Судебного дела против Стэна возбуждено не было из-за того, что он не успел еще втянуться в противозаконный бизнес и как следует проявить себя на новой «работе», но за связь с преступной группировкой с профессиональным боксом, в связи с дисквалификацией, Капенда вынужден был покончить.

Для семьи Капенды опять начались трудные времена. Мать задолжала много денег разным людям. У нее начала прогрессировать болезнь, которую обнаружили несколько месяцев назад врачи. Вскоре заболела еще и младшая сестра.

Как всегда в трудный момент на помощь со своими идеями и постоянными поисками высокооплачиваемой работы пришел Джонсон. Один тип, искавший молодых натренированных и смелых людей для одной акции за границей, предложил ему «непыльную» работенку в Африке. По словам вербовщика, человека высокого роста и улыбчивого, весьма остроумного и симатичного, с маленькой, идеальной формы круглой головой, но обладавшего уже обозначившимся небольшим животом, похожим на арбуз, предстояли всего несколько дней тренировок, а затем веселая прогулка в обществе и под руководством опытных, уже видавших виды людей, во время которой делать почти ничего не нужно будет. Необходимо было вылететь в определенное место, в одном или двух местах просто постоять, охраняя что-то, три раза выстрелить, если это понадобится, и то в воздух для остраски кого-то, и получить за это кучу денег.

Нику и Стэну, склонным к авантюрам и любящим путешествия, объехавшим просто так немало городов Восточного побережья Соединенных Штатов, такое предложение показалось очень заманчивым. Стэн сразу согласился на все, выдвинув лишь единственное условие – тысячу долларов он получает наличными до отъезда.

Вербовщик от такой просьбы почему-то буквально остервенел, весь покраснел, сорвался и в крайнем раздражении начал выкрикивать, что никто никаких денег заранее не получит и, что все должны заткнуться, когда он говорит. В ответ на это Джонсон спокойно заявил, что и он не собирается плясать под чужую дудку и все восемь человек, которых он привел, уйдут с ним туда, откуда пришли. К этому он добавил, что «заткнись» является, по его мнению, самым что ни на есть паскудным выражением, совершенно неприемлимым вообще для какого-либо человека и уж, конечно же, для человека, считающего себя интеллигентным, выражением, пригодным только для общества свиней. Ник объяснил вербовщику, что такое слово является признаком низкого происхождения и плохого воспитания, словом быдла. Тут же он заметил, что высококультурного английского лорда никакими силами никто не заставил бы так выразиться. Мистер с круглой маленькой головой начал сквозь зубы оправдываться, извиваться, ему пришлось несколько раз мило улыбнуться и в конце концов пойти на уступки. Так Капенда, сам того не подозревая и ничего не ведая, стал на долгие годы наемником-профессионалом.

Придя домой, Стэн вручил матери доллары, попросил ни о чем не переживать, не расстраиваться и обещал быстро вернуться обратно с большими деньгами.

Настало время расставания. Мать вышла провожать сына на лестницу. Заплакала. Стэн обнял ее, поцеловал два раза в лоб, поднял с пола сумку со всем самым необходимым, развернулся и быстро ушел. В этот день он видел ее последний раз.

С Люси Стэн не простился, хотя очень желал этого. С ней он виделся только в школе, когда получал документ об образовании. Больше с Люси Стэну встетиться в последующие годы уже не довелось.

Наемническая деятельность оказалась совсем не такой, как ее обрисовал красивый зазывала в ряды «джентльменов удачи». Вместо нескольких недель Стэн провел на чужбине, в сташных трудностях, постоянно рискуя жизнью, почти полтора года. Как он и его друг Джонсон остались в живых, они и сами не знали. Когда Стэн вернулся, дальние родственники, которые все это время присматривали за детьми – сестрой и братом Стэна, сказали, что мать умерла от рака через семь месяцев после его отъезда, так и не дождавшись от сына денег и хотя бы одного письма.

После лекгой передышки, Стэн, позаботившись материально и организационно о сестре и брате, снова уехал на дело. С каждой новой поездкой за рубеж и очередной операцией он все больше и больше погружался в опасную работу и набирался опыта, становясь в своей области специалистом высшего класса. Капенда все время был востребован и почти ни одна наемническая операция в Центральной, Западной и Юго-Западной Африке не миновала его.

В качестве наемника Стэн работал более пятнадцати лет, пока не встретил во время одного из своих «отпусков», на вечеринке друзей, женщину по имени Лили. Лили Миллер ничего особенного из себя не представляла и никакой ослепительной красотой не блистала, что больше всего и притягивало к ней Стэна. Красавицами, по его выражению, он уже наелся до отвала. Почти все они, как полагал Стэн, являлись глупыми и много из себя воображающими существами. В связи с тем, что эти девицы пользуются спросом, они глупеют еще больше, в конце концов превращаясь в «подстилки». Одна из таких красавиц ухитрялась в юности Капенды морочить голову одновременно Стэну и двум его друзьями – Нику и Полю. Причем никто из друзей об этом ничего не подозревал. После того как Стэн и Ник уехали в Африку, а Алексон завербовался в морскую пехоту, красотка, правда, осталась ни с чем, но не на долго. Вскоре она подцепила одного брюнета неизвестной национальности, а потом, как рассказывали приятели, и еще кого-то. И вообще общаться и жить только с одним человеком таким дамам было просто не интересно. Им нужны постоянные всплески эмоций, ощущений и веселья. Для таких женщин, как говорил Джонсон, дело везде и всегда найдется – и ночью, и утром, и днем, после обеда.

Стэн, всегда склонный к размышлениям, неоднократно раздумывая над этим феноменом и любовными похождениями некоторых своих знакомых, вскоре и сам начал теоретизировать и философствовать на тему: «Что такое любовь?». Он дошел даже до того, что оформил свои мысли в виде наукообразной системы, где любовь выступала в двух основных вариантах: животном и человеческом.

Первый вариант основывался на физиологических выкладках ученых. Суть его заключалась, как говорил Стэн, в постоянном поиске каким-либо индивидуумом партнера либо партнерши, недолгосрочном сожительстве с ним или с ней и расставании, для поисков новых связей. Период сожительства мог быть коротким или довольно длинным, но не должен был превышать восемнадцати месяцев. Такие непрочные отношения, по Стэну, являлись рецидивом связей в дикой природе, в нечеловеческом обществе, с целью воспроизводства потомства, как можно большего числа себе подобных для сохранения вида. Срока в полтора года, как он думал, для вынашивания дитя, обучения прямохождению и прочим навыкам, требовавшимся для существования, было, само собой, маловато, но в то же время и вполне достаточно. Потом все повторялось сначала. В обществе людей, по мнению Стэна, многие постоянно ищущие натуры о всех этих сроках никакого представления не имеют, так как научных книг не читают и детей, конечно, плодить не собираются. Делают они все подсознательно, подчиняясь своей похоти.

Такими, без конца ищущими и всегда находящими, обычно бывают особи яркие, активные, подвижные и общительные, как правило, веселые. Нередко им одной связи мало и они не брезгуют при наличии одного партнера или партнерши еще и другими. Бывает, что эти люди в конце концов устают от своих постоянных приключений и успокаиваются, привыкают к семье, а бывает, что и нет. Иногда эта особенность приобретает ненормальные отклонения. Стэн, например, знал одну особу, пропустившую через себя семьдесят человек, сделавшую массу абортов, и не потерявшую при всем этом способности к деторождению. Другой знакомый знакомых Капенды дошел до того, что превратил свои любовные похождения в своеобразный спорт, обязательно выискивая для себя каждый день новую партнершу. Такие люди, по теории Стэна, для семьи уже совершенно не годились. Стэн говорил, что они могут жить в семье, притворяясь и не любя, но постоянно будут «как волки, смотеть в лес».

Человеческий вариант любви, по рассуждениям Стэна, подразумевал связь людей, которые в силу религиозных или личных убеждений, моральных устоев, невостребованности, из-за отсуствия красоты, или в связи с наличием каких-либо физических дефектов, были более постоянными во всех своих отношениях. Они не гнались без конца за новыми и новыми острыми ощущениями, довольствовались малым и подходили для строительства семьи.

Особо Стэн выделял в своей классификации подвариант человеческой любви – любовь из-за выгоды, по расчету. Главным в ней были положение человека в обществе, хорошая жизнь и деньги. В этом случае, считал Стэн, заинтересованный человек мог «любить», жениться или выйти замуж за кого угодно, хоть за настоящего кобеля.

Лили в классификации Стэна относилась ко второму варианту. В противоположность всем прочим подружкам Стэна, она была спокойна и ненавязчива, в меру набожна, немного близорука, имела простое лицо и обыкновенную, но не худую, фигуру. Стэн не очень любил худых женщин, особенно тех у кого был большой промежуток между ног. Лили этим совершенно не страдала.

Лили настояла на том, чтобы Стэн бросил свое смертельное ремесло. Капенда, занимавшийся наемничеством сначала по нужде, а потом скорее по инерции, послушался ее и поступил на работу инструктором в одну из частей специального назначения армии США. Окончательно связи с наемниками, однако, он не порвал, еще долгое время продолжая консультировать «солдат удачи» перед их акциями. С Лили он поженился, вскоре став родителем мальчика, которого супруги назвали Питером.

Шли годы. Капенда купил в центре Нью-Йорка большую, комфортабильную квартиру, обзавелся всем тем, что имеют люди среднего достатка. В 1997 году Стэн окончательно бросил инструкторскую деятельность в спецназе и консультационную среди наемников. Вместо этого он устроился в небольшую фирму, где платили меньше, но надрываться умственно и физически совершенно не нужно было.

Питер рос и учился, получил специальность и приличную работу. Вскоре он женился на девушке по имени Мабель Соммер и у них родилась дочь. Через год супруги купили в пригороде Нью-Йорка небольшой дом в рассрочку.

Казалось, все и дальше будет идти так же хорошо и спокойно. Но в один из дней случилась большая беда. Из-за юного балбеса-мотоциклиста, упражнявшегося в лавировании между транспортными средствами в направлении противоположном движению потока автомобилей на шоссе, машина, в которой ехали за город сын и внучка Стэна, жена Питера и Лили, попала в автомобильную катастрофу. Управлявший машиной Питер, и Мабель, сидевшие спереди и пристегнутые ремнями безопасности, получили сильные увечья. Лили ударилась головой о пепельницу, укрепленную на переднем сиденьи, и скончалась на месте происшествия. Не пострадала только маленькая внучка Стэна, свалившаяся во время аварии вниз со своего места между передними и задними сиденьями.

Несчастье заставило Стэна замкнуться в себе. Его охватила депрессия. Смысл существования был потерян. В квартире Капенды появилось большое количество спиртного, он снова начал курить. Но оставшиеся в живых сын, его жена и внучка нуждались в заботе, опеке и материальной поддержке. Жизнь нужно было продолжать и Стэн сумел справиться с апатией.

Питер лишился в катастрофе правой руки и специалисты изготовили для него искуственную конечность, функционирующую от биотоков головного мозга. Несколько сложнейших хирургических операций и последующее лечение сына и невестки лишили Стэна всех его сбережений. Однако Мабель нужна была новая операция и деньги требовались еще и еще.

– Итак, мои дорогие, – громко произнес Мочиано. От этих слов Капенда как бы очнулся от своих дум.

– Итак, – повторил профсоюзный лидер, – слово предоставляется самому главному человеку нашего уважаемого собрания – директору компании по перевозкам «Упаковал и поехал» мистеру Калоеффу, чьи люди невольно стали заложниками злых сепаратистов.

Калоефф неуверенной походкой подошел к микрофону, вцепился в него руками и начал свою речь.

– Дамы и господа! – начал выдавливать он из себя Калоефф. – Не буду говорить и повторять то, о чем вы уже знаете из средств массовой информации и о том, что вы услышали здесь сегодня. Да, наш самолет был подбит в небе над югом Анголы и ему пришлось совершить вынужденную посадку. Американские граждане стали заложниками сепаратистов, – голос Калоеффа дрожал, но с каждой новой фразой все больше повышался, – вернее, бандитов. Наши граждане подвергаются, – почти закричал оратор, выпучив глаза, – неимоверным надругательствам, физическим и моральным страданиям.

– Да, в лапах негодяев оказались сотрудники моей фирмы и другие люди свободной Америки и мы приложим все силы для того, чтобы вызволить их всех из плена. Я все сказал!

Калоефф выпрямился и обвел присутствующих взглядом.

– Мистер Калоефф, – выкрикнул молодой журналист из первого ряда, подняв правую руку, большим и указательным пальцами которой он удерживал авторучку, – мы уже слышали, что вы собираетесь освободить заложников собственными силами. А что вы знаете в связи с этим о намерениях нашего правительства? Телевидение и печать о силовых мероприятиях соответствующих ведомств по этому поводу ничего не говорят. И еще. Выдвинули ли сепаратисты какие-либо условия?

– Наше правительство и дипломаты в Африке, – сказал, заикаясь, Калоефф, – владеют в связи с инцидентом исчерпывающей информацией, находятся в постоянном контакте с ангольской стороной, то есть с правительством Анголы, и пытаются контролировать ситуацию. Но специальные подразделения вооруженных сил Соединенных Штатов не могут предпринять на территории суверенного государства без его разрешения крупномасштабных действий. А операция, действительно, должна быть крупной, настоящей войсковой операцией. К тому же нет уверенности, что такие действия приведут к освобождению всех заложников и все обойдется без больших жертв. Могут погибнуть как заложники, так и множество наших солдат. Законные власти Анголы заверяют нас, что в настоящее время с сепаратистами идет переговорный процесс о прекращении огня и противостояния, что и сами они в ближайшем будущем осуществят надлежащие меры по освобождению заложников, возможно, даже военным путем. Но несмотря на внутренние разногласия у сепаратистов и позитивные тенденции в переговорах, силы, выступающие против правительства Анголы, обладают достаточной мощью и война идет уже не один год. Прежние переговоры уже неоднократно заходили в тупик или срывались, что особого оптимизма нам пока не внушает.

– Что касается требований сеператистов, то о них ничего пока неизвестно. Возможно, заложников хотят использовать как рычаг во внутриполитических манипуляциях для передела экономических зон и месторождений, давления на какие-то силы. Мы не знаем сейчас, что им нужно.

– Мистер Калоефф, – поспешно выкрикнула женщина из второго ряда в больших наполовину темных очках, закрывающих почти все ее лицо, – в общих чертах все понятно, но каким образом вы все же намерены спасти пленников? У вас есть конкретный план? Если есть, то в чем его суть?

– Сейчас план срочно, но со знанием дела и очень опытными специалистами, разрабатывается. Мы хотим освободить несчастных руками их родственников, ненаходящих покоя от мыслей о случившейся беде, и благородных, доблестных добровольцев, служивших ранее в армии, в частях особого назначения, а также тех, кто хорошо знает Юго-Западную Африку. Мы надеемся спасти наших людей быстрыми и скрытными действиями, малыми силами и, дай Бог, без потерь. Я думаю, что эта частная благородная акция спаведлива и ни у кого возражений вызвать не может. Кому-то позволено все, а нам, выходит, ничего нельзя? Так что ли? – Калоефф гневно посмотрел на собравшихся.

В зале раздались жидкие аплодисменты.

– Мистер Калоефф, простите, а на какие средства планируется провести операцию? – спросил журналист из центра зала.

– На добровольные пожертвования частных лиц, родственников потерпевших, средства нашей фирмы и других организаций, – без задержки сообщил Калоефф. – На обороте полученных вами приглашений на эту пресс-конференцию, указаны название банка и номер банковского счета, куда желающие могут перевести деньги. Нам помогут еще, очевидно, и профсоюзы, – Калоефф обернулся и посмотрел на Мочиано. Тот по-отечески улыбнулся.

– Еще один вопрос, – раздалось из зала. Но в этот момент Мочиано быстро приблизился к микрофону. – Стоп, стоп, стоп, мои дорогие, любимые и глубокоуважаемые. Наше время давно истекло. Мы, по-моему, обо всем уже переговорили. Пресс-конференция закончена. Извините, у нас еще очень много работы и нам и вам нельзя терять ни минуты. Всего хорошего!

Журналисты направились к выходу, а Мочиано, Калоефф и другие к двери, за которой находилось большое помещение с круглым столом посередине и стульями с высокими спинками. Проходя мимо Капенды, Мочиано услужливо выгнул позвоночник и жестом предложил войти в помещение за дверью вперед его.

Когда все расселись вокруг стола, Мочиано, как и прежде единолично руководивший происходящим, глядя на Капенду, начал свою речь.

– Позвольте я начну, а потом обсудим нюансы. Общая задача всем ясна. Сейчас нам нужно поговорить о наиважнейших деталях нашей предстоящей, как мы говорили, – сладко улыбнулся Мочиано, – благородной миссии. В беду попало двадцать два человека. Слава Богу, что не больше и, что так мало людей полетело именно этим рейсом. В противном случае наша задача значительно осложнилась бы. Неимоверно осложнилась бы. Все пассажиры граждане США, наши соотечественники. Девятнадцать пассажиров. Из них три женщины. И еще три члена экипажа – штурман и две стюардессы. Один человек, стюард, на которого возлагались в полете еще и охранные функции, сепаратистами был убит. Все остальные, по нашим данным, живы. Мы, предположительно, знаем в каком районе находятся заложники. Неизвестна только судьба командира лайнера и второго пилота, увезенных сепаратистами куда-то в неизвестном направлении. О них ничего не знают ни африканцы, которые предоставили в наше распоряжение основную информацию, ни наши дипломатические работники. С вашей помощью, – Мочиано подал корпус вперед по направлению к Капенде, – мы надеемся вызволить бедных людей из бантитской неволи. Вас порекомендовали нам весьма знающие господа, как большого специалиста, специалиста экстракласса по операциям в Африке, в джунглях, где вы чувствуете себя как дома. Они сказали нам, что ваше участие обеспечит стопроцентный успех.

Стэн на похвалу совершенно никак не отреагировал.

– С такими солдатами как вы, я думаю, нам любая проблема по плечу, – широко улыбаясь, продолжил Мочиано. – Ведь вы, говорят, в таких переделках побывали, что просто ужас охватывает, работали в отрядах легендарных личностей.

– Чего не сделаешь по молодости и глупости, – оставаясь безучастным к липовому восторгу Мочиано, уклончиво ответил Стэн.

Мочиано притворно рассмеялся и приготовился, очевидно, еще как-то похвалить Стэна, но Капенда деликатно прервал его.

– Господин Мочиано, вы, кажется, говорили, что счет времени идет на минуты? Давайте поговорим о том, чего нет в газетах. Потом мы же взрослые люди, а не дети на детском утреннике. Зачем вы говорите о каком-то стопроцентном успехе там, где иногда могут даже и выстрелить один раз в затылок, а второй – в печень. И не перехваливайте меня. Я в комплементах и похлопыванию по плечу нуждался когда мне было лет пятнадцать-шестнадцать.

– Да, да, – согласился профсоюзный босс, широко улыбнувшись и показав неровные редкие зубы, – приступим к конкретному обсуждению проблемы. Итак, я продолжаю. Как я полагаю, состав группы по освобождению заложников должен быть очень небольшим и мобильным. Чем меньше людей, тем лучше. Небольшую группу и засечь трудно и от преследования она может уйти легко. Самое главное быстрота и неожиданность. У вас будет поддержка с воздуха. На одном вертолете вы незаметно прибудите к месту действия. Выполнив задание, на других вертолетах вы быстро сможете уйти в зону, контролируемую правительственными войсками. Десять человек, по-моему, самый разумный вариант. Не так ли господа? – Мочиано по очереди посмотрел в глаза каждому из сидящих за столом, напуская на себя серьезность.

– Вы со мной согласны мистер Капренда? Пять человек я уже отправил в Киншасу. Там у нас, так сказать, штаб нашей операции, – лицо Мочиано засветилось от радости. – Эти пятеро подготовят с нашими секретными агентами в Африке, не буду говорить при каком посольстве работающими, техническую сторону дела. Они обеспечут транспорт, доставят к месту сбора боевого отряда оружие, боеприпасы, снаряжение, продовольствие и т. п. и т. д. Затем четверо из них вольются в вашу группу. Все они очень грамотные люди. Особо рекомендую вам некоего Чунку. Я его давно знаю и только с хорошей стороны. Он уже в Африке, в составе тех пяти. Это исключительно опытный и знающий специалист. Если вы сделаете его своим заместителем, не пожелеете. Значит, еще пять человек, ну это мы поможем, и вместе с вами будет десять. Что вы на это скажите?

– Ну, если это сценарий нового приключенческого фильма, все просто великолепно, – легко приподняв брови, ответил Капенда. – Прибыли, быстро освободили и улетели на вовремя подоспевших вертолетах. Отлично. Если кого-то нужно убрать, то, пожалуй, и меньшими силами можно обойтись. Десять человек вполне приемлимое число бойцов. А если спасти более двух десятков гражданских лиц, среди которых, как вы только что сказали, есть женщины, то нет. Вы слишком преувеличиваете мои способности. Даже в компании с вашими супергероями такую операцию будет провести очень сложно.

Стэн остановился, помедлил несколько секунд и продолжил свою речь.

– Самая большая труднось заключается в том, что мы не знаем точного местопребывания заложников. Приблизительно – это ничего. Мало того, сепаратисты могут их разделить на несколько групп и постоянно перемещать с места на место. Для того чтобы найти пленников в полностью вражеском окружении, притом когда местное население лояльно относится к сепаратистам, нужны хорошие разведчики, причем, говорящие на языках народов банту, живущих, в частности, в южной части Анголы и поддерживающих УНИТА или группы близкие к этой организации, к примеру, на языках народов овамбо, овимбунду, чокве, наконец. Знающие местные языки разведчики, должны очень хорошо работать с рациями с целью перехвата радиограмм противника и в одинаковой мере должны знать английский и говорить на нем, чтобы любую мелочь из переговоров сепаратистов тотчас же сообщать командирам боевой группы. Нам постоянно необходимо знать планы действий наших противников. В людях знающих аборигенные языки я должен быть уверен абсолютно. Без таких людей мы будем похожи на слепых котят. Нас быстро обнаружат и раздавят. Местных проводников и переводчиков я, как правило, к серьезным делам не привлекаю. Могут предать, подвести, сделать что-нибудь не так. У них в голове совсем другое, чем у нас. У них другой ход мыслей, другие жизненные ориентиры и интересы. У них иная этнопсихология. И у них нет представления о подчинении начальникам, которым они временно служат за деньги. Возможны и идейные соображения, но чаще во главе всего стоят деньги. А любая ошибка – это потери. Все исчисляется не эмоциями и словами, а человеческими жизнями. Понимаете меня?

Стэн опять остановился, но тут же снова заговорил.

– Вот такой вопрос у меня. Ваши люди, уехавшие уже в Африку, ну, например, этот Чунка, знают языки народов юга и юго-востока Анголы? Опять же насчет заместителя командира. Вы все заслуги от будущей операции хотите приписать мне. А если меня убьют? Вы такое исключаете? Заместитель должен быть таким же как и командир, столько же знать, быть в состоянии заменить его. Не так ли? Вы моими способностями восхищались. Чунка столько же знает, сколько я?

Мочиано провернул языком между зубами и губами, не открывая рта.

– Далее, мне нужны люди знающие медицину, способные оказать первую медицинскую помощь. Мне нужен хотя бы один хороший врач и два разбирающихся в своем деле санитара. Среди заложников могут вдруг оказаться не только убитые, но и раненные. Хорошо если таковых будет немного и вертолеты прибудут сразу же после того как мы освободим пленников или непосредственно в момент освобождения. Прикрытие и помощь с воздуха большое дело. Какая же работа без поддержки с воздуха? Без этого только идиот пойдет на серьезное задание, особенно на такое. Тут нужна очень четкая согласованность действий. Если вертолеты появятся раньше, они наоборот могут помешать проведению операции. Но учтите, что вертолеты могут опоздать, их могут сбить. Тогда, возможно, раненных придется транспортировать через джунгли на руках. А лишняя минута, проведенная в «дружеском» окружении, дороже золота. Всякая задержка в таком положении не допустима. Поэтому для каждого спасаемого должен быть определен хотя бы один солдат, спасающий его, помогающий ему или, в конце концов, несущий его на собственном хребте. Ну, еще командир и его заместитель, о которых мы уже говорили, и которые всем и всеми будут командовать. Итого, двадцать четыре человека вместе с начальником, его помощником, бойцами, разведчиками и медиками. При сочетании этими людьми разных обязанностей в различных ситуациях – это минимум. Я уже не говорю о том, что и сами бойцы группы могут быть ранены.

– А наемникам-то зачем врачи? Наемники же своих раненных оставляют, – выдал Мочиано и от души расхохотался.

– Но мы же называемся не наемниками, а благородными добровольцами. Так, кажется, было сказано журналистам, – по-доброму отпарировал Стэн.

Лицо Мочиано мнгновенно преобразилось. Вместо улыбки на нем появилась гримаса и оно перекосилось.

– Журналисты! – чуть не вскричал он. – Я бы их всех в дерьме утопил. Лично! Они всегда лезут туда, куда им не надо. Все чего-то вынюхивают, на сенсациях заработать хотят, цепляются за то, что интересно для тупого обывателя. Имя свое прославить желают. У меня из-за них столько неприятностей было. Эти журналисты всегда готовы освещать то, о чем и малейшего представления не имеют. Симпозиум эндокринологов, конференция по прблемам микробиологии, форум, касающийся теории научного упыризма, встреча по вопросам белка и спермы. Они за все берутся и, ничего не зная, статью вам в газете с видом знатока напишут. Все переврут, извратят и исковеркают как им нужно или как нужно их хозяевам. Они хуже любой заразы, хуже холеры и чумы. Если какому-нибудь журналисту что-то лично не понравится, он же вас с грязью смешает, так обгадит, что дальше некуда. Они этому специально много лет учились. Гадить! А толстомордая публика все посмотрела, все прочитала и обо всем сложила мнение. Попробуй потом «достоверную» информацию этих вонючих журналистов опровергни! И наоборот, раз вы понравились некоему баламуту, вы – ангел. Вот такая у этих людишек власть. И критике их деяния не поддаются. У них там свой мир, куда ни кого не пускают, в котором только они варятся, из которого ядовитой слюной плюются. Они друг за друга держатся и друг друга покрывают. Они своим словоблудием кого хочешь за пояс заткнут. Это они влезли с ногами в наше дело. Это они вынудили нас провести пресс-конференцию. Получилось так, что теперь каждая свинья знает о наших планах и намерениях. Без них мы провернули бы все без лишнего шума. Тайно и с большим успехом. А теперь мы у всех как бельмо на глазу.

Казалось, Мочиано невозможно было остановить. Джанкинс слегка приоткрыл свой дебильный рот, а Калоефф как черепаха втянул голову в плечи. Стэну пришлось громко прокашлиться два раза, чтобы обратить на себя внимание. Только после этого Мочиано понял, что в своем обличении журналистов немного отвлекся от темы разговора.

– Вы меня слушаете, мистер Мочиано? – заботливо заглядывая в глаза профсоюзному деятелю поинтересовался Капенда.

– Да, конечно, продолжайте, пожалуйста. Извините, но журналисты – это моя любимая мозоль, – сказал Мочиано и снова улыбнулся, как будто никакого приступа бешенства у него и не было.

Так вот, – продолжил Стэн, – все надо делать по правилам нашего искусства. Если мы вынуждены будем с освобожденными заложниками преодолевать какой-то отрезок пути, для нашей группы необходим авангард, основная боевая группировка, непосредственно охраняющая спасенных людей, арьергард, боковое охранение, ночное охранение, его смена и так далее. Это я, к примеру. Не обязательно у нас все должно быть по такой схеме. Кстати, мы можем и не найти заложников за один день, за два, за три…, за неделю. Человек же не машина. Ему и отдых требуется. А если мы до того как найдем тех кого ищем, наткнемся на патруль сепаратистов и потеряем в бою половину или больше людей, а потом еще половину оставшихся бойцов? Мы же ведь не сможем выполнить основную задачу. При любой операции нужна не только ударная группа, которая сделает основную работу, но и прикрытие. Обязательно.

– Далее, кто знает сколько человек охраняет заложников? Только киногерой глупого фильма, не вспотев, может победить несколько десятков врагов-болванов сразу. Извините, что я все про фильмы. Противник всегда тоже умный. Он точно так же рискует своей жизнью и не хочет с ней расставаться. Даже умственнобольной идиот цепляется за свое существование столь же страстно, как и здоровый человек. Наше единственное преимущество заключается в том, что мы такими делами занимаемся специально и не в первый раз. Все учесть очень трудно, но нужно по возможности быть готовыми ко многому. Потери следует, как это ни печально, запрограммировать. По моим подсчетам, как я уже говорил, двадцать четыре человека и не меньше. В данной операции, по-моему, это оптимальное число. Со снаряжением они легко поместятся в два средних вертолета. Шума от двух вертолетов не на много больше, чем от одного. В принципе, такое число людей будет так же незаметно и мобильно как и десять. Про вертолеты для обратного пути я не говорю. Если операция пройдет идеально, четырех машин будет вполне достаточно. Меньше не надо. Не сидеть же друг у друга на голове.

Капенда сделал небольшой перерыв, вдохнул воздух носом и продолжил.

– Потом, мне не нужно услуг по набору группы. И помощника-заместителя, уж конечно, я сам себе найду. Вы это уже, очевидно, поняли. Мне предстоит работать с людьми и я хочу, чтобы рядом со мной были такие солдаты, которые понимали бы меня вообще без слов, с которыми я уже не раз был в деле, на которых я мог бы опираться как на себя, – закончил Стэн и откинулся на высокую спинку стула.

– Ну вот мы и услышали умные слова знатока своего дела. Впрочем, для этого мы вас сюда и пригласили. Совершенно с вами согласен. Вы меня убедили, – сказал Мочиано, – не берите в голову, господин Капенда, мои прежние рекомендации. Вы специалист, вам и карты в руки. Но те, кто уже уехал в Африку по нашему заданию, должны войти в состав боевого отряда по освобожению заложников, в число обозначенное вами, без них никак нельзя. Это для пользы дела. Я в этом уверен. Все они не мальчики и имеют большой опыт работы аналогичной вашей. Без особого напряжения вольются в вашу группу. Среди них есть родственники тех, кто попал в беду. Это обязательно следует учесть. К тому же и на месте их уже просветили и еще проинформируют и подготовят соответствующи, что также будет полезно. Вам за них краснеть не придется.

– Я никогда не краснею. Это моя особенность. Меня даже врачи на этот предмет исследовали, – скривив губы, ответил Стэн.

– Мистер Капенда, вы мне нравитесь все больше, – лицо Мочиано опять расплылось в улыбке. – Итак, остальных набирайте сами. Мы не против. Десять человек или немного больше для нас особого значения не имеет. Лишь бы людей спасти. Лишь бы дело было сделано.

– Вообще-то…, – Мочиано замолчал, пристально уставившись на Капенду, – вы профессионал и понимаете что к чему лучше других. Я вам все прямо скажу, как своему.

Стэн улыбнулся и слегка повернул голову в сторону, не сводя в то же время глаз с Мочиано. Калоефф от этих слов профсоюзного босса начал слегка подергиваться.

– Больше всего нам хотелось бы спасти некоего Джурановича, – медленно и хриплым голосом произнес Мочиано.

– Понимаю, – опять улыбнулся Стэн, – это существенно отличается от того, что вы говорили на пресс-конференции, но до меня, наконец, начинает доходить. Других заложников вы хотите спасти меньше всего. Короче, вам на них, мягко говоря, наплевать.

– Что вы, что вы! Нет. Жизни всех заложников для нас ценны. А вообще-то…, – Мочиано снова сделал паузу, – приятно иметь дело с сообразительными людьми. Теперь вы самый главный начальник в этом деле. Вы все можете решать по собственному усмотрению. Вы уже сами смотрите и думайте. Для всех вы уже герой и что бы там в Африке не случилось, таковым, в том числе и для нас, останитесь, – с задумчивой улыбкой произнес Мочиано.

– Теперь об оплате труда, – не давая времени никому опомниться, быстро продолжил Мочиано. – Говорят, мистер Капенда, у вас сейчас финансовые проблемы?

– Где это все время обо мне говорят? – сощурив глаза, с интересом и некоторым раздражением спросил Стэн.

Мочиано в который раз уже расплылся в улыбке, а Стэн достал из бокового кармана пиждака сигаретную пачку и, щелкнув большим пальцем правой руки по ее дну, ловко выбил оттуда последнюю сигарету, которую поймал губами. Тут же другой кончик сигареты догнал огонь зажигалки.

– Освобождение заложников – наигуманнейшее действо. Но вы будете рисковать самым дорогим, что у вас есть – жизнью. Поэтому благородный порыв, как и риск, должы иметь вознаграждение, воплощающееся в соответствующей крупной сумме. Учитывая вашу высокую квалификацию, мы предлагаем вам за трудную работу сто тысяч долларов в качестве аванса и вдвое больше потом, после выполнения задания. Деньги мы переведем на ваш банковский счет, наверно, еще до отъезда в Африку. Ваших людей мы тоже не обидим. Мы заплатим им меньше чем вам, но тоже прилично. Если все обойдется удачно, каждый из них после окончания операции в итоге получит по сто тысяч долларов, которые сразу же, вслед за ее успешным завершением, найдет на своем счете. По-моему за три-четыре дня работы, хоть и трудной, сумма неплохая. Не так ли? Если вы там будете толкаться дольше, это уже ваше дело. Поймите нас правильно, мистер Капенда, мы безгранично ценим человеческую жизнь, и ваших бойцов в частности, но средства-то, к сожалению, пока у нас не безграничные. Правда, если вы себя зарекомендуете как сообразительный герой, ваше личное вознаграждение может быть увеличено, – Мочиано опять сделал паузу. – Все транспортные расходы мы оформим сами, – очень довольный собой отметил шеф профсоюзов.

– Не потом, а вдвое больше сейчас. И вдвое больше того, что я получу теперь – потом, – поправил Мочиано Стэн.

– Мы согласны, – за всех не раздумывая ответил Мочиано.

– И еще одно, мистер Мочиано. От того, что сказано на словах, можно отказаться. Это не документ. Многие вообще очень быстро забывают то, о чем они совсем недавно заявили, особенно, если это им неинтересно или невыгодно. На всю жизнь они запоминают нужное только для них лично. Я с этим очень часто сталкивался, но я это говорю не потому, что не верю вам, а вообще. Простите меня, но у меня есть такое правило: деньги для себя и для моих подчиненных, хотя бы аванс, я предпочитаю получать до отъезда и наличными. Не бойтесь я не обману вас и с деньгами не убегу.

Впервые за время вечерней встречи на лице Мочиано появилась не злоба или неописуемое веселье, а растерянность. Едва заметно он посмотрел на Жопэ. Этот взгляд Стэном не остался незамеченным. Жопэ так же незаметно дал одобрительный знак Мочиано, опустив к низу глаза.

– Ну, конечно же. Нет проблем, – оживился Мочиано, всем своим видом показывая Капенде, что тот, даже если и захочет, никуда от него с деньгами не денется и улизнуть не сможет. – Мы же доверяем друг другу как родные.

– Вы меня тоже должны понять, – объяснил Стэн, не обращая внимания на то, что Мочиано считает его своим «родным». – Вполне может случиться так, что мне и моим людям потом уже ничего не понадобится, в том числе и деньги. При такой работе довольно часто так выходит.

Мочиано рассмеялся, слегка подпрыгивая на своем стуле. Стэн тоже улыбнулся безмятежной детской улыбкой.

– Тогда вот что. Что касается вас, мистер Капенда, то господин Калоефф все оформит уже завтра, – Мочиано посмотрел на Калоеффа. – Джонни все сделает часам к двум завташнего дня. Так? – Мочиано снова посмотрел на безмолвного Калоеффа, глаза которого были расширены до предела. – Времени у нас очень мало, мистер Капенда. Поторопитесь, пожалуйста, с набором боевой группы. Как это ни трудно, при нашем дефиците времени все нужно сделать за завтра-послезавтра или, в крайнем случае, за три дня. На место нужно вылететь как можно скорее – 7 или 8 апреля. И чем быстрее будет проведена операция, тем лучше. На все у нас никак не более двух недель. Сегодня пошел отсчет времени. Будем считать сегодняшний день первым. Список бойцов отдайте Калоеффу, а он, так же как и на вас, оформит для ваших людей кредитные карточки и раздаст их до отъезда. Тогда каждый из них сможет до вылета получить некоторую сумму.

– Хорошо. Через два дня список будет готов. Важно, чтобы сразу после операции люди смогли получить свои деньги, а если кому-то не повезет, суммы должны достаться их родственникам. А с авансом все можно сделать проще. Со своими людьми я сам разберусь до отъезда. Не забивайте этим голову. Все деньги, мои и девятнадцати моих бойцов, из расчета, например, ну хотя бы, по пятьдесят тысяч на человека, положите на мою карту. А я их оттуда сниму и раздам ребятам. Надеюсь, этот мизерный аванс в те сто тысяч, обещанные вами для каждого, входить не будет? Триста пятьдесят тысяч долларов мне понадобятся для свободного использования по моему личному усмотрению. О ваших людях, которые уже в Африке, я не говорю. Полагаю, у вас с ними будут свои расчеты.

– А что за свободное использование? Зачем это еще и не много ли?

– Мало.

Мочиано скрипнул зубами, затем, сделав беспечное лицо, вытянул вперед губы и снова украдкой посмотрел на Жопэ. Тот опять едва заметно положительно отреагировал, опустив глаза и вновь подняв их.

– Деньги на авиабилеты тоже положите на мой счет. Мы билеты на самолетные рейсы также сами возьмем, туда и обратно, – заметил Стэн.

– А обратно-то зачем? – удивился Мочиано, но тут же осекся. – Ой. Что я говорю, конечно, конечно. Итак, обо всем, кажется, договорились, – поспешно отрапортовал он, пытаясь замять предыдущий сюжет. – С нашей стороны все будет в лучшем виде. Когда вы дадите нам список людей мы быстро подготовим все необходимые выездные и прочие документы. А с вознаграждением за работу я займусь лично. Деньги будут перечислены на ваши банковские счета на следующий день после отъезда. Даю слово. Клянусь! Перед самым вылетом, на аэродроме, вы получите самые необходимые сведения, а уже в Африке, там вас будут встречать и в Киншасе, и в Луанде, где есть наши люди, поэтому и маршрут такой, весь набор необходимых инструкций, подробные топографические карты местности и все другое, что нужно.

– Отлично, – сказал Стэн, загасив сигарету о внутреннюю стенку пачки, и засунув окурок внутрь коробки, – значит, я встречаюсь с вами, господин Калоефф, завтра в два в вашей конторе, – обратился он к Калоеффу и положил пачку с окурком в тот же боковой карман пиджака, откуда достал ее.

Калоефф закивал головой.

– Давно я столько раз подряд не улыбался. Если будут еще какие-то вопросы, вы знаете как меня найти. Всего вам доброго, господа! – Стэн встал со своего места.

– Очень приятно было побеседовать. Весьма. Я крайне впечатлителен. Сегодня, завтра и, может быть, послезавтра даже буду находиться под впечатлением нашего разговора. Точно! Вы на редкость интересный собеседник и, как мне кажется, очень хороший человек. Когда говоришь с вами просто испытываешь удовольствие. Хотелось бы иметь такого друга как вы. До свидания, мистер Капенда! – привстав со стула, с очаровательной улыбкой произнес Мочиано.

Стэн развернулся и направился к двери, а Мочиано плюхнулся обратно.

Как только за Капендой закрылась дверь, разговор за круглым столом возобнавился.

– Джанкинс, – вполголоса проговорил Мочиано.

Джанкинс, уже ждавший, когда его имя будет произнесено, стремительно вскочил со стула, зацепив и приподняв тяжелый стол, тут же брякнувшийся о пол.

– С этой минуты, – Джанкинс встал на высокий старт, – вы отвечаете мне за любое движение и каждый шаг этого Капенды в течение всего времени до его отъезда, за каждый его разговор с кем-нибудь и телефонный звонок его и к нему, за то, что он съест и как сходит в туалете, – ледяным голосом сказал Мочиано. – Что-нибудь не понятно?

Джанкинс сорвался с места и умчался вслед за Капендой, громко хлопнув дверью.

– Да, кажется, я немного лишнего болтанул. Ну что делать? Что теперь у этого фрукта на уме? Ладно гадать не будем. Ясно одно. Теперь Капенда знает слишком много, – заключил Мочиано, скорбно покачивая головой. – Как нам всем не жаль, но придется этого «супермена»…

Взгляд Мочиано случайно остановился на Скотте. Тот весь напрягся, побледнел и затрясся мелкой дрожью. На его лбу выступили капли пота, челюсти играли, пальцы сжались в кулаки и на суставах побелели.

– Скотт, что с вами? Да опомнитесь вы! – Мочиано с трудом сдерживал смех. – Ну нельзя же убирать Капенду сейчас. Дайте ему хотя бы выполнить задание.

В этот момент Мочиано увидел лицо Калоеффа, которое было таким же, как у человека, не сумевшего совладать с жидким стулом.

– Калоефф, а вы то что? – уже совершенно ничего не понимая, спросил профлидер.

– Я тоже много знаю, – дрожащим голосом, запинаясь, пролепетал Калоефф.

Сдерживавший себя Мочиано, после этих слов устоять уже не смог и громко расхохотался. Он смеялся довольно долго, после чего вытер платком слезы на глазах, а кончиками пальцев уголки рта, где скопилась пена.

– Говорят, что тот, кто просмеялся минуту, все равно что килограмм моркови съел? Так? Смеяться и есть морковь очень полезно для организма. Калоефф, это правда? Вы слышали что-нибудь об этом? – переводя дыхание, поинтересовался Мочиано, уперев свой взгляд в Калоеффа.

– Я не ем морковь, – ответил тот. – Вареную морковь я из тарелки выбрасываю. Одна умная женщина мне так посоветовала. Морковь у меня не переваривается.

– Так вы же идиот, Калоефф! А ваша умная женщина – тупая пробка, – Мочиано от удивления вытянул лицо. – Морковь это же здоровье и жизнь! Вареную не едите, а сырую.

– Не ем. Она у меня тоже не переваривается, – промямлил Калоефф и согнулся как крючок.

– А как у вас насчет огурцов? Тоже не перевариваете?

– Тоже.

Мочиано приподнял брови и слегка поперхнулся, а затем вновь разразился громким смехом, продолжавшимся опять чуть ли не минуту.

– Из-за вас ребята я сейчас подпущу в штаны, – с трудом выговорил он, – впрочем не в штаны, а в брюки. Штаны с резинками это у девушек, а у настоящих мужчин брюки, на пуговицах или на молнии. Такой элемент поясной одежды на пуговицах называется брюками.

После этой остроты Мочиано остановить уже было невозможно. Он зашелся в сумасшеджшем приступе смеха. Со стороны можно было подумать, что у ненормального человека случился припадок. Обливаясь слезами радости, Мочиано из последних сил выдавливал из себя что-то про здоровье, нервную систему человека и два килограмма моркови.

Стэн вышел на улицу и направился к своей машине, размышляя о событиях недавнего времени, пресс-конференции и беседе за круглым столом с Мочиано и Калоеффым, состоявшейся в присутствии еще трех молчавших лиц, имена которых профсоюзный деятель быстро назвал скопом перед началом встечи, но которых Капенде не представил.

– «На юге Анголы подбили самолет и противники законного правительства захватили заложников. Их хотят освободить частным образом родственники, помогают в этом разные организации типа «Упаковал и поехал» и какие-то профсоюзы. Все логично», – думал он. – «Меня, как побывавшего и «работавшего» в данном регионе, как специалиста, разыскали, что для знающих о бывших наемниках людей не составляло трудности, с целью освобождения несчастных. Журналисты как обычно все раскопали, сынициировали пресс-конференцию и сепаратисты, если узнают о готовящейся операции из прессы, или еще как-нибудь, очевидно, примут меры, чтобы не допустить освобождения пленников. Все уже будет гораздо сложнее. В этом отношении Мочиано совершенно прав. Пресс-конференцию, конечно, зря организовали. С этим пока все ясно».

– «Но такое впечатление», – продолжал раздумывать Капенда, – «что все лица, которые остались в помещении с круглым столом, не те за кого себя выдают. Обо мне они явно знают достаточно много, в то время как я о них – ничего. Кто такие Жопэ, Скотт и Джанкинс, за время разговора не произнесшие ни слова? Все они, вроде, находятся в зависимости от Мочиано. Однако почему он все время безмолвно советовался с Жопэ? Чего так боится глава фирмы Калоефф, люди которого якобы стали заложниками? И что за человек, наконец, Джуранович? Происходящее смахивает на какую-то нечестную игру, план которой составили они, а я, хотя и приглашен в операции играть самую главную роль, знаю не больше того, что и все те, кто сидят перед телевизорами или читают газеты. Они были почти уверены, что из-за моего финансового положения я соглашусь на акцию в Африке. Об этом они тоже пронюхали, но явно не собирались выплачивать какие-либо деньги заранее. Похоже, что Мочиано надеялся оплатить только билеты на самолет в один конец и все. Поэтому, вероятно, этот Мочиано мог бы мне пообещать столько денег, сколько я запрошу. Именно пообещать. Может быть, оплата моей работы этими ребятами вообще не планировалась? Если нет человека, для которого предназначаются деньги, то нет и оплаты. А открытый в банке счет можно аннулировать. А можно подождать вылета группы на задание и вообще не открывать счет». – От этих мыслей Стэн даже приостановился. С таким наемом он сталкивался впервые.

– «Мочиано хотел отправить меня на задание в полном окружении своих людей. Но потом принял все мои условия. Похоже, я им всем очень нужен. Все-таки почему они так легко со всем соглашаются? Все это в высшей степени странно. Здесь не что-то не так, а все не так».

До автомобиля оставалось около десятка метров. Стэн достал из внутреннего кармана своего пиджака волновый сенсор и у самой машины привел его в действие. Лампочка прибора начала быстро мигать.

– «Очень интересно. Мой «Форд» какие-то чрезвычайно любознательные люди снабдили в мое отсутствие импульсным передатчиком или радиомаяком», – сам себе сказал Стэн. – «Проверим кабину.»

В салоне прибор обнаружил два «жучка» около сиденья водителя и два сзади. Стэн догадывался, что на машине эти штучки установили его новые наниматели. Никому другому, вроде, это не требовалось. Но для чего это было сделано, он понять не мог. Ведь Стэн никакими сведениями не располагал и никаких тайн до разговора в комнате с круглым столом не знал.

– «Кажется, я вляпался во что-то более жидкое, чем ожидал», – подумал Стэн. – «Работа с установкой этой аппаратуры вообще-то весьма примитивная. Но у подручных Мочиано, если это именно их работа, физиономии, правда, печатью мудрости тоже не изгажены. Но «жучки» и все прочее снимать нет смысла. Эти ублюдки тогда поймут, что их «генеальный» замысел раскрыт и воспользуются более изощренной техникой. Пусть все остается как есть без изменений».

– «Ну что же, если мои доброжелатели хотят как можно чаще слышать мой вкрадчивый и убедительный голос, я предоставлю им такую возможность».

Стэн включил зажигание и когда машина тронулась, запел похабную уличную песенку своей юности об одном кретине, которому всюду и всю жизнь крупно не везло, за что бы он не брался, за учебу или домашние дела, бизнес или секс. Песенка, охватывавшая время от рождения героя-недоумка до его кончины, была густо пересыпана разнузданным матом. Заканчивалась она тем, что во время похорон невезучего парня дно гроба вывалилось и он выпал из него на землю под громкий хохот родственников и друзей. Грязное, но остроумное творение самодеятельных сочинителей подошло к концу. Стэн жил в Бруклине, около Бэй-Ридж. До дома было еще минут пятнадцать – двадцать езды и он, крутя баранку, запел свою песенку снова. Обладая недюженными поэтическими способностями, Стэн начал вставлять в текст песни дополнительные куплеты, в которых фигурировали, кроме всех прочих, уже и новые лица, очень похожие на господ, оставшихся в пресс-центре. В стихотворной форме Стэн очень точно и утрированно отразил все неготивные физиономические особенности его новоиспеченных знакомых. Поэтическое творчество так захватило Стэна, что он начал петь песенку в третий раз. На этот раз досталось не только Мочиано и его компаньонам, но и их родственникам – дядям, тетям, дедушкам и бабушкам. Остановив мотор машины в подземном гараже своего дома, Стэн на прощание пожелал невидимым слушателям его концерта совокупиться со своими мамами, хлопнул дверцей автомобиля и пошел к лифту.

После гибели Лили Стэн продолжал жить один все в той же квартире на седьмом этаже большого дома, возвышавшегося в квартале над всеми остальными зданиями. Прежде он очень любил говорить своим знакомым и друзьям, что не знает о том, сколько там, над его квартирой, еще этажей.

Когда Стэн подошел к двери своего апартамента, он сразу же, по ему одному только известным признакам, определил, что в его жилище недавно побывали незванные гости, чужие.

– «Сволочи!» – про себя подумал Стэн.

Открыв дверь, он вошел в квартиру. Наличие подслушивающей и всякой другой аппаратуры, установленной в комнатах, Стэн выявлять не стал. Было совершенно очевидно, что все помещения квартиры ей напичканы. Стэн остановился посередине прихожей и опять начал мучительно соображать, пытаться домыслить почему его жизнь вдруг кого-то так заинтересовала, зачем и по чьему приказанию за ним установили слежку в таком неординарном масштабе. Во всем этом был какой-то скрытый тайный смысл, к сути которого Капенда никак приблизиться не мог. Нужна была соответствующая информация. Но кто ее мог бы предоставить? Стэн начал перебирать в памяти имена людей, способных это сделать. Размышления были не долгими. Мысль остановилась на фамилии Курл.

Филипп Курл был давним школьным товарищем Стэна. Он учился с Капендой в одном классе весь срок обучения в школе. Мальчики часто встречались во внеурочное время, так как жили недалеко друг от друга. Филипп являлся единственным, но тщедушным и физически слабым сыном довольно обеспеченных родителей. В числе его главных достоинств выделялись гиперболизированная принципиальность и безграничная тяга к справедливости, за что в школе его часто били. Эти особенности Курла очень нравились Стэну, самому, хотя и в меньшей степени, страдавшему от этих качеств. В этой связи произошло сближение подростков. Когда Стэн объявил Курла своим другом, избиения прекратились. Стэн предупредил школьников, что каждому, кому не нравится принципиальность Курла, обязательно придется иметь дело и с ним тоже. Между собой друзья называли друг друга засекреченными от других учеников именами. Курл называл Стэна, никому кроме их двоих не известным прозвищем, «Алекс», Стэн звал Курла русским именем «Федот».

Профессиональные пути друзей разошлись, но крепкие дружеские связи остались. После школы Курл поступил в Колумбийский университет на факультет журналистики. Окончив обучение в университете, Филипп женился, у него родились две дочери. Свою карьеру Курл начал в газете «Нью-Йорк таймс» и вскоре стал классным журналистом. Ни раз Стэн обращался к Курлу за советами и всегда получал то, что было нужно. Именно с Филиппом Курлом и решил Капенда посоветоваться по интересующему его вопросу. Сделать это надлежало как можно быстрее. Но раскрывать свои давние связи перед теми, кто начал охотиться за каждым словом и движением Стэна он не хотел. Капенда вообще не желал ставить кого бы то ни было под удар неизвестных лиц, интересующихся его частной жизнью и особенно приготовлениями к трудному «путешествию» в Анголу, сопряженному со смертельной опасностью.

Капенда вошел в центральную комнату квартитры и включил на полную громкость телевизор. Затем он прошел в кухню, открыл кухонный навесной шкаф, взял с полки начатую бутылку виски, налил полный стакан напитка и быстро опракинул его себе прямо в горло. После этого, морщась от выпитого, Стэн снова наполнил до половины стакан виски и вернулся опять в большую общую комнату. Поставив стакан с алкоголем на пол, он завалился на диван, положил ноги на журнальный столик, и начал обдумывть план действий завтрашнего дня.

Утром Стэн быстро освежился под душем, позавтракал и начал было проверять всю свою одежду с целью обнаружения в ней чипов и всякой другой электронной пакости, предназначенной для слежения и подслушивания, но вскоре бросил это нудное занятие и надел на себя все то, что было на нем вчера. Затем он спустился в подвальный гараж, сел в свою машину и направил ее на северо-восток города. Стэн ехал в Бронкс, туда где жил его друг Ник Джонсон.

От мысли, что каждый метр движения его машины фиксируется неизвестно где находящимися приборами, Стэну было, если выражаться литературным языком, нехорошо. Сзади никаких подозрительных автомобилей не было, но невидимых наблюдателей Капенда чувствовал затылком, кожей спины, чем угодно. Нескромный Джонсон в таких случаях любил употреблять выражение: «Я их чувствую анусом». Таких гадостных ситуаций у Стэна в жизни было несколько и раньше он уже испытал на себе такое состояние. Однажды Стэн узнал, что один гнусный тип из некой паршивой организации тайно наводил о нем справки. Собирал и обобщал сведения о его семье и о нем самом, о его прошлом, настоящем и благонадежности. Капенда об этом ничего не знал и был подобен инфузории, которую внимательно изучал под микроскопом какой-то маниакальный врач-исследователь, с полным от вожделения ртом слюней. О случившемся Стэну сообшил его друг, только через несколько месяцев. Капенде было от этого невыносимо противно даже спустя много лет. Он сравнивал такую деятельность интересующихся им господ из поганой организации с ковырянием, в отсутствии дома хозяев, какого-то чужака в баке с грязным нижним бельем, обнюхиванием им каждого предмета туалета своим крысиным носом и отскабливанием ногтем приставшего к этому белью дерьма.

Если по отношению к себе из-за своей прежней наемнической деятельности Капенда все же допускал раньше такое отношение, то тоже самое в связи с одним из своих знакомых все это выглядело совершенно по-свински. Его старый школьный приятель, непричастный к чему-либо сомнительному, просто хотел жениться на дочери одного секретного агента низшей категории. Тот изучил всю биографию парня, но что-то в ней не устроило агента и брак был омерзительным образом расстроен. Поэтому Стэн не любил все спецслужбы, все особые организации и их агентов и более мерзкого и ублюдочного положения, когда за человеком везде следят, вплоть до сортира, Стэн не мог себе представить. Но это было давно. Теперь такое состояние повторилось на новом и более технически качественном уровне. Суть от этого, конечно, не менялась и настроение Капенды, ехавшего к другу, было наипротивнейшим.

Стэн не ошибался, подозревая, что за ним ведется наблюдение. За ним действительно внимательно следили невидимые, весьма любопытные люди. Если бы Капенда мог, он услышал бы следующее:

– Повернул налево. Теперь движется по прямой. Ты ведь знаешь куда, конечно, – проинформировал кого-то другого хриплый и картавый голос.

– Откуда мне знать куда он поехал? – ответил ему тот другой. – И вообще нечего тебе трепаться. Все только по существу. И вообще кончай свои дурацкие догадки строить. С тобой я все время в просак попадаю. Понял? Все это кончай!

– Кончил…

Сколько Капенда ни знал Джонсона, а познакомился с ним Стэн в детстве, когда мать его впервые выпустила одного погулять во двор, где он жил, Ника постоянно распирало от планов где-нибудь по-быстрому и много заработать, желательно не очень ломаясь. Прожекты были один другого грандиознее, но после реализации идей результаты оказывались более чем скромными или вообще нулевыми. От этого Джонсон, являвшийся неисправимым оптимистом, тем не менее никогда в уныние не впадал. Деньги, однако, он презирал за то, что зависел от них. У него не было никакой специальности, кроме наемнической, ничего ему не светило, но он находился в постоянном поиске.

Однажды Нику показалось даже, что в его квартире старого дома, где он жил, непременно должен находиться спрятанный клад. Джонсон проверил все подоконники и косяки дверей, заглянул в вентиляционные трубы, поднял в нескольких местах паркет и простучал стены. Клад искал он не напрасно. В одной из медных дверных ручек, открученных им на всякий случай, Ник обнаружил банкноту достоинством в один доллар, вложенную туда зачем-то прежними жильцами квартиры.

Кем только не работал в последнее время Джонсон, чего не перепробывал. Даже в кино снимался, не в главной роли, правда, а в массовке. За работу в кинематографе Нику заплатили двадцать долларов. Но ровно столько же у него сперли из кармана пиджака, который он на время съемок оставил в раздевалке-вагончике, сменив свою повседневную одежду на плащ состоятельного английского господина конца XIX века. Джонсона обчистили пока он по ходу действия фильма расхаживал по съемочной площадке в толпе таких же как он «солидных» мужчин, изображая сытого джентльмена, морщась от запаха нафталина, исходившего от реквизитного одеяния.

Сейчас Ник, как и Стэн, остро нуждался в средствах и цеплялся за любую возможность, чтобы выбраться из финансового тупика. Ему до невозможности надоело находиться на иждевении детей и перебиваться временными заработками, хотелось получить хоть какую-нибудь постоянную более менее нормальную работу. Как жаловался Джонсон Капенде, он забыл как выглядят извещения о поступлении на его банковский счет денег и ему невыносимо противно было постоянно находить в почтовом ящике только счета об оплате чего-то. С наемничеством Ник тоже закончил, хотя и позже Стэна. Однако концы связей с наемниками продолжали оставаться у него в руках. Именно поэтому Капенда и ехал в район Бронкс.

Немного не доехав до квартала где жил Джонсон, Стэн остановил машину, выскочил из нее и через проходной двор, благо это место знал хорошо, быстрым шагом достиг пераллельной улицы. Перейдя ее, он снова нырнул в проходной двор и вышел на следующую улицу. Здесь он уже пошел неспеша. У дома Джонсона Стен изподлобья посмотрел по сторонам, после чего вошел в парадный вход.

Джонсон жил в большой квартире девятиэтажного дома с женой Мариам, взрослыми детьми – младшим сыном, невесткой и их двумя мальчиками, дочерью, находившейся в разводе, с ее ребенком и двумя «тещами», как этих женщин называл Ник. Одна из них была настоящей тещей Джонсона, другая являлась ее родной сестрой. Старший сын Ника пошел дорогой отца, желая много и быстро заработать. Он уехал на Аляску, взял там в аренду участок земли на одной горе и начал мыть золото.

Жизнь Джонсона в его обширной квартире была «веселой» и очень насыщенной разными семейными событиями, особенно в последнее время. Тещи, одной из которых было восемьдесят шесть лет, а другой восемьдесят семь, представляли из себя наредкость тупые и крайне ограниченные создания, были необразованными, но скандальными особями. Женщины отличались весьма завидным здоровьем, однако всем говорили, что более больных, чем они людей на свете не существует, гордясь своими болезнями, которых у них не было, и какими-то наисложнейшими уникальными операциями, кроме них никому не сделанными. Как полагали эти женщины, только они хворают, а другие лишь притворяются, даже те, кто умер. Они всегда и во всем считали себя правыми. Как всем глупым людям им нравилась дешевая притворная лесть и любое вранье, сказанное в их пользу. Они улыбались какими-то дьявольскими улыбками, когда слышали все это. Однако, если про них говорили что-то негативное или то, что им не нравилось, начинали вытаращивать глаза, а свои беззубые рты в крике раскрывали на всю возможную ширину так, что Ник всегда опасался не заклинит ли их нижние челюсти и не придется ли вызывать врача, чтобы вправить их. Такое однажды уже случилось с двоюродной сестрой его жены, когда она в двадцать пять лет начала читать свою первую книгу. Во время чтения сестра так широко зевнула, что не смогла свести челюсти назад. Благо Ник был рядом. Прибежав на душераздирающий крик, он одним ударом кулака разом исправил положение. Не без боли нижняя челюсть сестры жены вернулась в прежнее положение. Но и она после этого случая никаких книг в руки больше не брала.

При каждом дне рождения той или иной «тещи» Ник, считавший, что ему чертовски «повезло» с такими «мамами», всегда задавал сам себе вопрос вслух: «Разве люди столько живут?», что тут же моментально вызывало бурю грязной ругани со стороны обеих старых женщин и жены Ника.

Настоящая теща Ника нигде и никогда не работала, хотя постоянно подчеркивала, что надорвала свою здоровье на кухне хуже, чем на любой работе. Вторая теща прежде работала, однако ее работой очень часто интересовалась полиция и следственные органы. Однажды она чуть было даже не «села» на нары. Но родственники помогли и все окончилось лишь сильным испугом.

У обеих старух были какие-то драгоценности – золото и бриллианты, неизвестно где и когда добытые. Но Ник эти ценные вещи никогда не видел, так как считалось лишним ему их показывать.

Особое место в жизни Ника занимала его жена. В общих чертах она мало чем отличалась от своих матери и тетки, интересуясь, как и они, в основном сплетнями и тряпками, любила хорошо поесть и выпить. Лишь наличие образования ставило Мариам на ступень выше «мам». Еще жена Ника была женщиной из очень простой семьи, но чересчур сильно страдала сверхаристократическими замашками, чем превосходила всех своих родственников.

По своему несносному стервозному характеру она намного выше поднялась над матерью и теткой, которые тягаться с ней не могли по сварливости, несдержанности и вспыльчивости, хотя они были в этих областях специалистками экстракласса. Достаточно было пустяка, чтобы начался словесный понос, не прекращающийся часами. И даже всегда сдержанный и доброжелательный Стэн однажды, когда стал свидетелем совершенно необоснованной ссоры, обозвал Мариам «говном, которое воняет, если его и не трогать». Ник во время таких словесных излияний жены иногда затыкал уши, но когда вытаскивал из них пальцы, слышал все то же, о чем говорилось полчаса назад.

Только отец Мариам, всю жизнь чего-то боявшийся и от чего-то маявшийся, может быть, от каких-нибудь нехороших нечестных поступков, тщедушный и узкоплечий мужичонка с ввалившейся грудью, безгранично любимый и уважаемый дочерью, мог на нее воздействовать. Она боялась отца панически, особенно его взгляда сатаны. Ему достаточно было только взглянуть на Мариам, как дочь складывалась перед папой словно перочинный нож. Ник всегда удивлялся тому, какое влияние этот маленький человечек, гнущийся и трепещущий сам перед теми, от кого зависел, имеет над своей сильной дочкой. Но когда родитель умер воздействовать на жену Ника было уже некому. С возрастом она становилась день ото дня невыносимее и дурее. Порой Нику было совершенно не понятно, что было нужно Мариам. Началось это года два – три назад. Друзья говорили, что мягкий по характеру Ник сам распустил жену, что нужно было при первом же оскорблении мужа поставить ее на место. Приближающаяся старость, особенно, когда на жизненном горизонте Мариам засветило пятидесятилетие, отрицательные черты усугубляла все больше, возможно, из-за того, что с возрастом происходило изменение физиологии женского организма. У Ника было другое объяснение оригинальным отношениям с женой. Он считал, что когда кто-нибудь кого-то угнетает и давит, то он или она отыгрываются потом сполна на своих ближних. Таким и был Ник. Именно на нем и отыгрывались в доме все, кому было не лень. Одако оригинальным было то, что страсти кипели только в квартире Ника. За ее пределами все было спокойно. Мариам ни с кем не ругалась и вообще слыла человеком тактичным, умеющим хорошо слушать и понимать других.

Жизнь свою Мариам считала неудавшейся и полагала, как и очень многие женщины, что виноват в этом только муж, обещавший ранее носить на руках, неоправдавший надежд, испортивший и отравивший все ее существование, в первую очередь из-за своей вопиющей никчемности, отсутствия каких-либо способностей, как говорила жена Ника, и отсутствия денег. Все многократно осложнялось когда Ник не работал, что буквально бесило Маирам. Особенно она неистовствовала и издевалась над Ником при его рассуждениях о сценариях для кино и о скором и хорошем заработке в Голливуде. Мариам считала, что Ник понимает в сценариях, как свинья в апельсинах. Она всегда припоминала Нику, как его обокрали на съемках фильма, тут же добавляя, что то же самое произойдет и в Голливуде, только в больших масштабах, да еще и деньги на проезд зря будут истрачены. Еще Мариам любила говорить, что Нику не было бы цены, если он стал бы играть в кино сволочей.

В связи с тем, что Ник часто не работал и у него не было денег, он, по мнению жены, не имел права оправдываться и отвечать ей, да и вообще права голоса, как и права иметь потребности.

С некоторых пор Мариам начала говорить Нику, что ненавидит его и никогда не любила, а детям иногда в истерике орала так: «Если он где-нибудь в дерьме подохнет, а я пророню слезу по нему, подойдите ко мне и плюньте в глаза». Она постоянно заявляла Нику, что могла бы быть воистину счастливой и ее домагались сорок человек, которых она из-за неблагодарного мужа всех просто убила, выйдя за него замуж. «У меня был широчайший выбор, а я упала на этого недоделка, который мне все испортил. Так мне и надо», – часто говорила жена мужу-неудачнику. Но самым любимым выражением Мариам было: «А ведь ходит же где-то человек, педназначенный мне судьбой!» На что Ник неизменно отвечал: «Как повезло парню!»

Ненавистными для Маирам и «тещ» были все родственники, особенно родители, неблагодарного мужа также виновные в ее несчастливой жизни на том основании, что без них не было бы и Ника. Для Мариам тема «поганых» родителей Ника, хотя уже и умерших, была любимой. Больше всего ее бесило то, что отец Ника любил читать книги. Книги в доме Мариам тоже были, но ими никто особенно не интересовался, разве только какими-нибудь похабными романами. Она считала, что лучше бы папа Ника, как ее отец, постоянно упирался где-нибудь на работе и старался для семьи с тем, чтобы ее члены жрали в три горла, включая, конечно, и ее саму. Мариам ненавидела почивших родителей Ника и постоянно поносила их, улицу, дом и этаж, где они жили, выхваляя в то же время своего перешедшего в другой мир папашу. Ник сначала обижался на выпады против его родителей, но потом, как патологоанатом, постоянно вскрывающий трупы, привык к такому своему положению и только улыбался во время подобных нападок.

Финансовые проблемы все время приводили к домашним стычкам. Раз в неделю скандал был обязательно. Жить хотелось хорошо, а способов и средств для этого не было никаких. Мариам тоже не работала, дети были вырощены, за внуками ухаживали бабки и другого занятия как третировать своего безработного мужа, все время бывшего под рукой, у нее не было. Поэтому научилась Мариам это делать мастерски. Ник же, когда у него появлялась работа или просто повод убраться из дома, делал это с огромным удовольствием, опережая во время бега из своего жилища собственный крик и свои колени.

Будучи человеком веселого нрава и большим шутником Джонсон отмечал в характере и поведении Мариам ряд, как он говорил, одних только «достоинств». Первым из них была удивительная способность трепать языком, особенно когда пьяная жена была недовольна Ником. Она либо вспоминала свое светлое детство и прошлое вообще, в котором еще не было Ника, либо до страшных размеров раздувала все его отрицательные качества. Меры в словоблудии она не знала и могла говорить не останавливаясь часами с перерывом только для сна. Ник утверждал, что в голове Мариам вставлен лазерный диск, вращающийся и способствующий бесконечной болтовне, выключающийся, в соответствии с какой-то программой, только ночью. Ночью программа переориентировалась, по объяснению Ника, на сильный храп, сравнимый по звуку разве что со звуком работающего мотора трактора.

Другая особенностью жены заключалась в том, что ее невозможно было переспорить. Если у человека был один глаз, она могла доказать, что их два. Как и ее мамаши, Мариам всегда и во всем считала себя правой.

Жену нельзя было также перекричать. Она предпочитала при всех обстоятельствах громко кричать, «брала на голос», как говорил Ник. Казалось, что стекла в окнах должны были полопаться от ее истошных воплей. Крики Мариам всегда сопровождала разнообразными и грязными ругательствами, которых она знала, несмотря на свой липовый аристократизм, столько, сколько не знал, казалось, никто. Большинство из этих ругательств адресовывалось Нику, в связи с чем он завел специальную книжечку, куда записывал их. В один из дней Ник был обозван идиотом двадцать четыре раза, в том числе редким идиотом семь раз, поганым кретином двадцать раз, паразитом и старой сволочью по восемнадцать раз, прыщавым вонючим выблюдком, хотя у Ника никаких прыщей не было, один раз, калом один раз. Слова нахал, трутень, тунеядец, мурло, быдло, хрен, зараза, гад, скот, а также такие названия животных как ишак, козел, баран и свинья в семье Ника за ругательства не считались и произносились беззлобно, просто так. Очень любила жена Ника слово «придурок». Ник неоднократно просил Мариам называть его хотя бы «полудурок», но никакого снисхождения не получил. Слово «придурок» она могла повторять без конца, особенно в нетрезвом виде. Можно было иногда подумать, что вся ее речь состоит из слова «придурок», произносимого с разной интонацией и в разных вариантах. Ее рекордом было, когда она назвала своего мужа придурком четырнадцать раз за пять минут. Ник считал и все аккуратно записал. Однако долго наслаждаться интересными записями Нику не пришлось. Однажды жена обнаружила книжечку в кармане его куртки и уничтожила ее, обозвав мужа законченным идиотом. Словом «идиот» Мариам провожала Ника куда-нибудь и с этим же словом встречала его. Любила Мариам еще посылать мужа «на», «в» и «к», например, к черту, к чертовой матери, к чертовой бабушке или еще дальше. Посылка исчислялась десятками раз в день.

Мариам очень пристрастилась благодаря матери к алкогольным напиткам и пила каждый день и больше, чем какая-либо другая известная Нику женщина. Ник, тоже любивший выпить, всегда был рядом с ней со стаканом в руке. Но в последние два года он бросил это занятие из-за того, что жена начинала очень быстро пьянеть и от небольшого количества спиртного становилась неуправляемой и просто ненормальной, походя на какую-то скотину. Ник злорадно сожалел, что папа Мариам, не любивший алкоголь, не дожил до такого падения дочери. Каждое возлияние неприменно стало приводить к скандалу. Скандалы длились, как говорил Джонсон, бесконечно. Начало доходить даже до того, что Мариам пыталась применять к Нику рукоприкладство, бросаясь на него с кулаками и кухонной посудой. Ник, правда, с этим быстро покончил. Один раз напавшую на него пьяную жену он повалил и удерживал на полу по всем правилам борьбы дзюдо в течение пятнадцати минут пока та не обессилила. Показ синяков на теле Мариам на следующий день маме и тете вылился в настоящий домашний судебный процесс. На нем главным действуюшим лицом был муж-садист, которому жена и мама пожелали подохнуть уже завтра же от инфаркта и инсульта одновременно, а тетка Мариам, размечтавшись, проорала ему, чтобы Ник издох два раза. Еще один раз супруга Ника в припадке бешенства и бессильной ярости укусила его сначала за руку, а потом вцепилась зубами в бок. Пришлось шмякнуть Мариам об пол как жабу. Захлебываясь от бессилия и слез, крича, она обещала Нику устроить так, что он, сволочь, никогда не сможет добраться до того света. Однако после этого инцидента Мариам уже не рисковала вступать в рукопашный бой с мужем, заменив угрожающее размахивание руками перед его лицом на большее количество обидных выражений.

В конечном итоге из-за пьянства семья Джонсона разделилась на два лагеря. В одном из них были Мариам и «мамы», которые вместе с двоюродной сестрой составляли ей часто скандальную и пьяную компанию при игре в карты, в другом Ник и его дети, которых попойки матери тоже начали раздражать, особенно когда им приходилось приводить помещение квартиры в порядок после потери сознания на алкогольной почве их родительницы, не контролировавшей выделительные процессы.

И еще одна замечательная черта, по мнению Ника, была характерна для Мариам. Она, как древнеиндийская богиня, обладала безграничными, почти сверхъестественными половыми способностями. Как сказал однажды в шутку Джонсон, ей надо было бы жить при казарме, где находилось никак не менее четырехсот солдат. Она получала бы большую зарплату – двести долларов в месяц за половое обслуживание военнослужащих, по пятьдесят центов с рыла. Впрочем, и про «мам» Ник говорил, что в восемьдесят шесть и восемьдесят семь лет они тоже еще продолжают быть сексуально озабоченными. Ник даже выдвинул теорию, согласно которой возраст женщины на ее сексуальные особенности влияния не оказывает. Иногда, когда его тещу в порыве какой-то ненормальной страсти прорывало и она посылала ему воздушные поцелуи, у Джонсона, обладавшего богатым воображением, тело покрывалось гусиной кожей при мысли, что он сейчас окажется в объятиях сильно престарелой дамы.

Несмотря на все проблемы и семейные неурядицы, Джонсон никогда не унывал, относился к жене и ее действиям без предрассудков, с юмором и спокойствием, никогда ни на что не жаловался, в истерику не впадал и жизнью был доволен, успокаивая себя тем, что все супруги, долго живущие вместе, непременно часто ругаются, так как жутко надоедают друг другу. Исключения, конечно, бывают, подчеркивал Ник, но как в статистике, одно на сто тысяч. А те, кто долго живут со своими женами либо святые, за что им следует выдавать медали, либо кретины. Ник очень часто слышал от жены, что он кретин, поэтому святым себя считать не осмеливался. Утешало его всегда также еще и то, что чем богаче муж и чем выше его социальное положение, тем похабнее его оскорбляет вечно всем недовольная жена, в полной мере и с большим удовольствием пользующаяся, кстати, благами, исходящими от супруга. Для жен академик не является академиком, президент – президентом, а всего лишь неблагодарным мужем, случайно и незаслуженно ставшим величиной. «Если бы я был апостолом Петром с ключами от рая в кармане, мне доставалось бы от жены больше, чем сейчас», – любил шутить Джонсон. По сравнению с извращенными оскорблениями друг друга богатыми, ругань жены рассматривалась безработным Ником как семечки.

Когда встречались Ник и Стэн шутки на семейные темы не прекращались. «А правда, что у мусульман для развода достаточно жене лишь сказать: «Я с тобой развожусь?», – спрашивал Ник у Стэна. «Да это уже и есть развод», – отвечал Стэн. Оба улыбались. «А правда, что в древности на Ближнем Востоке развод был почти невозможен, но если муж говорил, что его жена сварлива, то их разводили немедленно?» – снова задавал вопрос Ник Стэну, уже зная на него ответ. «Сущая правда», – говорил тот. Оба опять улыбались. «И ты вообще запомни, Ник, как говорили древние римляне: «Нет плохих мужчин, есть плохие женщины», – завершал обычно короткую и оптимистичную дискуссию Капенда.

А вообще-то, как отметил для себя Стэн, жить врозь Ник и Мариам, кажется, не могли. По заявлению Ника, он не мог уже жить и без оскорблений в свой адрес со стороны жены. А Мариам нуждалась именно в оскорблениях Ника. Кого-то другого ей обзывать было просто не интересно. Вместе им было тесно, а порознь не хватало друг друга. Она бесилась из-за того, что Ник был дома и еще больше, когда его там не было. Поэтому, наверно, Мариам требовала от мужа, когда у него не было какой-то работы на стороне, чтобы он постоянно находился в поле ее зрения и «постоянно раздрожал ее», как замечал Ник.

Капенда поднялся на седьмой этаж, посмотрел на всякий случай из окна во двор и нажал на кнопку звонка.

Дверь открыл сам Ник, сразу же после звонка, как будто он у двери уже давно стоял и кого-то ждал. На нем была рубашка с завернутым вовнутрь воротником и растегнутыми до пупа пуговицами, большие рваные трусы с надписью «Hawaii» на боку и однотонные носки разной длины. В руке Джонсон держал большую бутылку пива.

– Вот после этого и говори, что между нами нет телепатической связи дальнего действия, – с восторгом произнес он не очень понятного для многих содержания фразу. – Я же хотел с тобой только что связаться.

– Ну, ты, прямо, как те юродствующие, кому ты совершенно не нужен, но им неудобно об этом тебе сказать в глаза, – ответил Стэн вместо приветствия. – В скользких ситуациях, когда от них ждут звонка или письма, эти люди начинают извиваться, не буду объяснять как что, и говорят примерно так: «Я только что хотел тебе позвонить». «Я тебе писал. Получил ли ты мое послание?» «Я твоего письма не получал!», хотя они и не думали тебе звонить и писать, хотя от тебя письмо получили. Зачем зря напрягаться с ответом перед ненужным или просто не заслуживающим внимания человеком? Поэтому я зарекся никогда не иметь серьезных дел с теми, кому от меня ничего не нужно, тем более просить что-нибудь у них. Бесполезное и самоунизительное занятие, ни к чему не приводящее.

Ник, все внимательно слушавший, поднес горлышко бутылки ко рту и, не сводя глаз со Стэна, отхлебнул из бутыли.

– Но иногда этим людям, – продолжил Стэн, – все же приходится пить из ими же заплеванного колодца. Жизнь сложна и удивительна. Она может сделать резкий поворот. Заметь, если тем, кому ты был не нужен, от тебя что-нибудь вдруг понадобится, они телефон оборвут и спать не дадут, из-под земли достанут и в задний проход залезут, забыв, что раньше ты был для них ничтожеством, а они по сравнению с тобой большими людьми. А вообще-то бескорыстных людей не бывает. Одни нагло преследуют только свои интересы, другие пытаются соблюсти липовое приличие. А те кто корчат из себя ангелов, делая добро другим, от этого же сами и страдают потому, что за все хорошее можно расплатиться только черной неблагодарностью. Как говорила моя мать: «Ни поя, ни кормя не наживешь врага. Надо его выкормить и выпоить». Но особенно осторожно и с недоверием жизнь научила меня относиться к припискам в конце письма типа: «Искренне Ваш».

– За лекцию, конечно, большое спасибо, но зачем ты все это мне говоришь? Я же писем вообще не пишу. Что с тобой сегодня? – спокойно произнес Джонсон, опять отхлебнув из бутыли.

– Успокойся и не обращай внимания, у меня с утра очень плохое настроение, – опомнился Стэн. – Конечно же, это не к тебе адресовано. Это пустое мудрствование о эгоистичной сущности человека, как говорится, в пользу бедных. Человека исправить невозможно. Во всяком случае в обозримые ближайшие триста тысяч лет до тех пор, пока не появится, возможно, человек нового вида, человек неэгоистичный. Это, правда, маловероятно. Эгоизм ведь продукт ума любого субъекта. Так почему ты желал со мной связаться?

– Ну ты и мастер заплетать мозг своей философией! Ладно. Сейчас о другом. Ты меня на руках будешь носить. Работа есть. Очень хорошая работа. В Голливуд со мной на большое дело поедешь? Уверен поедешь! Ты и не догадываешься к кому. А я тебе расскажу. Прямо к мистеру Спилбергу. К кинемотографу я, как ты знаешь, имею самое прямое отношение. Я и актер, я и режессер-постановщик. Сам фильмы снимаю. Неплохие. Ну, что я тебе, право, рассказываю. Все ведь знаешь. Смотрел же мои шедевры о Гавайях. В этой связи есть одна замечательная идея. Я все лично просчитал, с кем надо посоветовался и с одним хмырем договорился. Он уже все пронюхал, от такого же как и он черта обещание получил, все обтяпает и поможет. Короче, нас почти ждут. Что скажешь? И затраты потребуются минимальные. Потом все как в фанастических фильмах!

– Интересно.

– Я и говорю. А почему настроение-то плохое? – перескочил с одной темы на другую Ник.

– Потом расскажу.

– Ладно расскажешь. Что, так и будем в дверях стоять? Жены дома нет.

– А где же она? – притворно забеспокоился Стэн.

– Ушла с сестрой на распродажу какой-то дряни.

– А я, кстати, вообще-то не к твоей жене пришел, – пошутил Стэн.

– Неужели? – еще более притворно сказал Ник и приподнял брови. – Тогда заходи.

В этот момент в дальней комнате у открытой двери по полу прополз ребенок. Затем раздался звон упавшей металлической посуды и женские крики.

– Это бабка занимается воспитанием внуков. Пойдем на кухню. Там, может быть, нам не помешают.

Ник и Стэн проследовали на кухню и сели за стол. Ник протянул руку к холодильнику и достал оттуда еще одну большую бутылку пива, открыл ее и налил часть содержимого в стоявшую на столе кружку, в которой уже что-то было. После этого он пододвинул кружку Стэну.

Стэн отпил из нее немного и сказал, – у меня тоже к тебе дело. О работе, которую ты припас для нас я представление, вроде, уже имею. Теперь послушай меня. Речь идет о десятках и, возможно, о сотнях тысяч долларов.

– Да!? Ну, тогда я быстро закрываю рот и не перебиваю. А что за работа?

– Нужно сгонять на недельку в Африку.

– Но мы же уже с этим, кажется, закончили? – вопросительно воскликнул Ник. – И еще, в возрасте под пятьдесят совершать перебежки в лесу или по пересеченной местности, хотя и короткие, все время нагибаясь и выпрямляясь, да еще и бряцая при этом оружием, довольно трудно.

– Мы бегать не будем, а только ходить быстрым шагом. Я все продумаю. Это, во-первых. А, во-вторых, речь идет о спасении заложников в Анголе. Ты об этом знаешь. Телевизор смотришь? Газеты читаешь? Спасать должны мы.

– Ну как не знать! Сейчас все об этом только и говорят. Даже моя жена, которая вообще ничем и никогда не интересовалась с детства, пристает ко мне со своими глупыми вопросами по поводу заложников, попавших в беду в Африке. Благородная миссия по спасению невинных людей! Великолепно! Благородно и безо всякой грязи и душка! Стен, только ты мог такую работу найти, – глаза Джонсона блестели.

– Насчет душка не уверен. Потом посмотрим.

– Посмотрим, посмотрим, – Джонсон заполнил кружку Стэна пивом до краев. – Вот это да, однако! И не думал, что ты такую работу откопаешь. Просто чудо!

– Чудо? – Стен выпил половину кружки. – А чудеса на свете бывают?

– В общем-то нет, думаю, – ответил Ник.

– Это ты правильно. В любом сортире на стене написано, что чудес на свете не бывает. Я тебе скажу, хотя ты и сам об этом все знаешь, что есть только серая жизнь с массой мелких и крупных неприятностей, которые постоянно напрягают нервы, натягивая их как струны. Все эти неприятности накапливается и суммируются, а затем приводит к стрессовым ситуациям. Куда не сунься, везде одни неприятности. Любимая бейсбольная или баскетбольная команда проиграла, не смогла преодолеть планку любимая прыгунья с шестом, что-то недодали или сделали неверно, где-то обманули, что-нибудь потеряно. Хорошо еще мелких неприятностей больше, чем крупных. Иногда, правда, случаются удачи. Но очень и очень редко. И еще. Часто мы думаем, что удача или чудо пришли, они совсем рядом, а оказывается, что нас просто надули или мы сами в чем-то заблуждались.

– Брось ты, право. Вот она удача. Приплыла к тем, к кому и нужно.

– Не совсем уверен. Хочется надеяться, что это так. Я всегда сомневаюсь, что все будет как в кино.

– Ладно. Не тяни.

– Хорошо. Ты и я. Ты будешь моим заместителем. Идет? Кроме того, нам еще нужно восемнадцать человек. Проверенных, своих людей. Именно своих. Хорошие солдаты, радисты, медики, люди, знающие языки юга Анголы. Ты понимаешь о чем я говорю?

– Какой вопрос? – удивился Джонсон.

– Насчет денег я договорился так. Каждый член нашей экспедиции до отъезда получает наличными по пятьдесят тысяч долларов. Аванс так сказать.

Джонсон встал из-за стола.

– Садись. Что ты меня все время пугаешь?

– Отлично! – Джонсон сел на свое место.

– А пятьдесят тысяч по-твоему уже не деньги?

– Ну, знаешь! Пятьдесят тысяч – это ничего за такую работу. Кто захочет за бесплатно рисковать своей шкурой? Попотеть придется сильно.

– Я с тобой и за бесплатно поеду, чтобы вспомнить детство. И потом, о каком риске ты говоришь. Ты же как чемпион мира по шахматам Бобби Фишер, все за десять ходов вперед просчитываешь. У тебя каждая мелкая деталь любой операции сама похожа на целую операцию. Я же с тобой много раз работал. Было не только очень интересно, но даже и приятно иногда. Когда ты на деле, тобой не налюбуешься.

– Это ты такого хорошего мнения обо мне, а людей все равно надо предупредить. Думаю, так честно будет. Мы не аферисты и не обманщики. Нужно всем сказать, на что они идут и что за это получат. Я не хочу, чтобы потом были всякие такие вопросы, на которые нужно будет отвечать, изворачиваясь. Пусть каждый все знает и пусть каждый сам думает и самостоятельно принимает решение.

– Ладно. Закончим. Это уже моя забота раз ты доверил мне набирать бойцов.

– Ну, с этим ясно. Теперь еще. У людей нужно спросить размеры одежды и обуви. И самое последнее. Все требуется провернуть в самые наикратчайшие сроки. Сегодня – завтра. Сможешь?

– Естественно! Сейчас же начну работать. Обо всем доложу уже вечером. Я тебе позвоню.

– Не надо. Лучше встретимся послезавтра где-нибудь на нейтральной территории и без свидетелей. Давай на нашем месте. Пораньше.

– А что такое? Что за тайна?

– Я потом объясню.

– Все потом, да потом. Действительно, что это с тобой сегодня? – Ник вопрошающе посмотрел на Стэна, но, сообразив, что всему свое время, перестал другу задавать вопросы. – Все. Больше ничем не интересуюсь и не о чем не спрашиваю. А то, о чем говорили понял. Список бойцов, радисты, медики, лингвисты, размеры одежды и обуви будут послезавтра. Тогда как и всегда прежде встретимся к югу от парка Пелен-Бей. Как говоришь, на нашем месте. Там обычно спокойно и никто не помешает.

– А как же мистер Спилберг, живущий на небе где-то в районе Голливуда? Не обидился бы. Ты, кажется, «прямо к нему» хотел завалиться?

– Ну, что ты. Не обидится, конечно. Как-нибудь перебьется и без меня. Подождет в крайнем случае.

– Тогда в 8 утра.

– Договорились.

После встречи с Джонсоном Капенда отправился в фирму, где работал, и в шутливой форме объяснил директору, что его бабушка из Бостона, которой девяносто или девяносто восемь лет, очень хочет повидаться в последний раз с внуком, чтобы распорядиться каким-то сумасшедшим наследством. Бабушке требовалось для прощания никак не менее двух недель. Директор находился со Стэном в приятельских отношениях, был человеком понятливым, веселым и лишних вопросов задавать не стал. Он поддался настроению Капенды, с улыбкой на лице выразил надежду, что за время отсутствия Стэна фирма не развалится и пожелал ему счастливого пути, а бабушке здоровья и успехов во всем, за что бы она не взялась.

Слегка перекусив, Стэн поехал в компанию Калоеффа за кредитной карточкой. Ровно в 14:00 Капенда вошел в помещение компании. Джон Калоефф встретил его с широкой улыбкой и с зубами, которые не попадали друг на друга. Калоефф засунул мокрую от пота кисть правой руки между ног, вытер ее там и протянул для рукопожатия. Стэн с интересом пронаблюдал за этой процедурой. Ему было не очень приятно пожимать влажную и холодную руку президента фирмы «Упаковал и поехал», но никакого вида, что это так, Стэн не подал и руку для приветствия протянул.

– Вот здесь все, чтобы составить счастье человека, мистер Капенда, – произнес вполголоса Калоефф и протянул дрожащей рукой Стэну маленький красивый конверт красного цвета.

– Спасибо, мистер Калоефф. Но у нас с вами, очевидно, немного разные представления о счастье, – ответил Капенда, взяв конверт и неспеша засовывая его во внутренний карман пиджака.

– Может быть присядем и выпьем что-нибудь? – с какой-то надеждой выдавил из себя Калоефф.

Было совершенно ясно, что он хотел сказать Стэну что-то важное, но мялся. Потом Стэн не раз вспоминал этот короткий разговор в конторе Калоеффа. Может быть, он изменил бы что-нибудь в трудном деле, за которое взялся Капенда. Но воспоминания были потом. Сейчас Стэн, не испытывавший никакого удовольствия от общества Калоеффа, ответил ему вежливым отказом.

– Я бы с большой радостью. Однако вы знаете, мистер Калоефф, что времени у меня, к сожалению, совершенно нет, ни одной свободной минуты. Потом я за рулем. Ну, мы еще встретимся с вами перед отъездом.

Калоефф протянул мокрую дрожащую руку для прощания. Стэн уклонился от рукопожатия и вместо этого по-отечески обнял Джона.

Через час после встречи с Калоеффым Капенда снял с банковского счета все деньги, которые предназначались для него и его людей. На вечер Стэн сам для себя запланировал связь с Филиппом Курлом. Каким образом эта связь будет осуществлена он еще не знал. Звонить из телефона-автомата, да и вообще по какому-либо телефону, было нельзя. Разговор и имя собеседника сразу стали бы достоянием неизвестных, охотящихся за Капендой. Тем не менее все необходимо было решать быстро. Время стремительно уходило, а необходимая информация Стэну была крайне нужна.

Когда на улице уже стемнело, решение было принято. Стэн вознамерился, оторвавшись от слежки, лично увидеться с Курлом. Время сразу после 22 часов ему показалось приемлимым. Курл обычно в этот час всегда был дома. От района, где находился в данное время Капенда, до местожительства Курла можно было добраться на метро с одной пересадкой. Потом на такси или пешком.

Стэн остановил машину в переулке, вышел из нее и направился к главной улице, находившейся метрах в пятидесяти от места стоянки. Он шел медленно и спокойно. Со стороны никто не смог бы даже предположить, что этот человек готовится к самым решительным действиям. На улице Стэн равнодушно прошел мимо спуска в метро и, всем своим видом показывая, что выискивает какой-нибудь подходящий для него ресторан или харчевню, направился к следующему за ним входу в подземку, расположенному примерно в шестидесяти метрах от первого. Подойдя к другому спуску, Стэн неожиданно развернулся и нырнул в него. Проскочив лестницу, он сбежал вниз по эскалатору, быстро преодолел полтора десятка метров платформы и влетел в вагон метро, двери которого тут же за ним захлопнулись. Поезд тронулся и начал набирать ход. Стэн, находившийся в середине вагона, осмотрелся. Вагон был почти пуст. В одном его конце, склонившись друг к другу, сидела пожилая пара, рядом дремал мужчина. Чуть подальше другой мужчина читал газету. В другом конце вагона о чем-то оживленно беседовали парень и девушка. Стэн, не глядя на сиденье, сел на него и понял, что все проблемы сегодняшнего дня будут, вероятно, сейчас решены. Под ним лежал забытый кем-то мобильный телефон. Капенда вытащил из-под себя аппарат и нажал на кнопку. Он функционировал. Стэн моментально набрал номер и приложил телефон к уху.

– Да, – был ответ на другом конце.

– Здравствуй, Федот!

– Алекс! Рад тебя слышать. Ты что-то давно не звонил. Месяца два уже. Как твои дела?

– У меня хвост.

– Быстро суть.

– Я попал в историю.

– Нужна помощь? Сориентируй.

– Об этом сейчас все говорят и днем и ночью. Пишут во всех газетах.

– Самолет?

– Да.

– Я достаточно много, как мне кажется, знаю о некоторых участниках вчерашней пресс-конференции и кое-что еще о тех, кого там не было.

– У меня совсем нет времени, Федот.

– Сегодня и завтра утром я наведу дополнительные справки. После обеда можем встретиться. Подходит? – почти прокричал Курл.

– Да. Где?

– Урод нам поможет. В 14. Хорошо?

– Спасибо, Федя. Мне не вздумай звонить.

– Привет, Алекс!

Сразу же вслед за последними словами Курла телефон замолчал – прежний расчетливый хозяин сотового аппарата, чтобы не платить за чьи-то переговоры своими деньгами, позаботился об его отключении, сообщив о утере радиотелефона на свою абонентную станцию. В этот момент поезд подошел к следующей остановке. Стэн вышел из вагона, оставив телефон там, где он лежал. В противоположном направлении шел другой состав и Капенда сел в него с тем, чтобы вернуться туда, откуда он уехал несколько минут назад. Выйдя из метро снова на верх, Стэн быстрым шагом пошел по направлению к своей машине, оставленной в переулке. День был закончен и следовало немного одтохнуть. Завтра должно было принести важную информацию. Стэн это чувствовал и не ошибся.

Глава II. Кто же есть кто?

В 14:00 Капенда должен был встретиться с Курлом во французском ресторанчике, имевшим название «У горбуна». Филипп называл ресторан иносказательно, как, впрочем, и многое другое – «У урода». Хозяин заведения, мсье Ферран, как его все именовали, американец французского происхождения, был в полной уверенности, что такое название его забегаловки связано с самым первым владельцем ресторана, у которого, как он говорил, было два горба сзади и два спереди. Хотя на вывеске ресторана был нарисован собор Парижской богоматери, явно указывавший на принадлежность горбуна к одноименному бессмертному творению Виктора Гюго, хозяин, не имевший ни малейшего представления о французской литературе, продолжал настаивать на своем. Его дремучее упорство вызывало у Капенды и Курла, являвшихся довольно частыми посетителями ресторана, постоянные добрые шутки, насмешки и розыгрыши, на которые господин Ферран никогда не обижался. Каждое посещение друзьями ресторана Феррана превращалось, как правило, во что-то похожее на веселое представление, в которое вовлекались другие его посетители.

Для того чтобы вовремя придти в ресторан, а в важных делах Стэн был всегда исключительно пунктуален, он выехал из дома заранее. Приблизительно в двух милях от ресторана, где была назначена встреча с Курлом, находился унивенрмаг, на стоянке которого Стэн оставил машину.

Капенда вышел из автомобиля с пластиковым мешком в руке. Он медленно направился в сторону универамга, глядя себе под ноги. Он знал, что за ним следят. Не знал кто именно и откуда производится слежка, но его принцип всегда ждать от кого-то гадости приучил Стэна постоянно все и всех держать в поле зрения, быть готовым к любой неожиданности. Поэтому на самом деле Стэн видел все, что делалось вокруг. Сначала он пошел направо, потом спокойно переместился налево. В десяти метрах от входа в универмаг Стэн быстро направился внутрь здания. Боковым зрением Капенда увидел как из машины, остановившейся около тротуара, выскочили два человека. Стэна от этих людей отделяло метров сорок. На эскалаторе универмага он вытащил из пакета шляпу и светлый плащ. Чтобы надеть их Капенде понадобилось три секунды. В конце эскалатора Стэн дополнил свое новое облачение темными очками и спрятал мешок в карман плаща. В зале втогого этажа универмага Капенда огляделся и, встав снова на ступени эскалатора, направился вниз, откуда только что приехал. Двигаясь в обратном направлении, Стэн внимательно, изподлобья, следил за людьми поднимавшимися по движущейся лестнице на верх. Долго ждать тех, кому он был нужен, не пришлось. Несколько секунд спустя Стэн увидел двух слегка запыхавшихся, суетливых молодых людей, которые, продвигаясь вверх, распихивали на эскалаторе посетителей универмага и с открытыми ртами и вытянутыми шеями пыпались что-то увидеть наверху.

– Молодые и ленивые, – подумал Стэн, – быстро бегать не любят, а уж думать и подавно. Все их интересы, как и у большинства молодежи, очевидно, сосредоточены на отдыхе и развлечениях. Хотят всегда быть при деньгах, сытно жрать и много пить, отправлять животные физиологические потребности. Учиться и хорошо работать не желают. Жизнь, однако, заставляет трудиться, что они делают из рук вон плохо. Я таким работникам жалования не платил бы.

Выйдя из универмага, Стэн вяло направился к стоянке такси. Не увидев ничего подозрительного, он нанял машину и попросил водителя ехать прямо. Через пять минут езды Капенда обернулся.

– Теперь направо, пожалуйста, – безразлично сказал он.

Шофер выполнил приказание.

– Ну, а теперь опять прямо. На том перекрестке, пожалуйста, снова направо.

Стэн опять обернулся. Сзади все было нормально. Машина пробежала еще минут десять. Стэн обернулся в третий раз. Все было спокойно.

– Вот там развернитесь и поезжайте тем же путем обратно, пожалуйста.

При обратном движении Стэн внимательно всматривался в автомобили, идущие навстречу.

– Будьте добры, теперь налево.

– Вы, очевидно, от кого-то хотите смыться, мистер. Может быть, я ошибаюсь? – весело спросил водитель такси, не оборачиваясь на Стэна.

– Да, вы ошибаетесь, к большому сожалению. Сейчас я провожу психологичекий практикум. Я – ученый, социопсихиатр. Изучаю психику таксяков. Особенно то, сколько они задают вопросов во время движения автомобиля клиенту и какого характера эти вопросы. Я это делаю для науки. Не обижайтесь, ради Бога. Скоро выйдет моя книга. Советую прочитать. Метров за тридцать от того угла остановитесь, пожалуйста.

Водитель такси скривил лицо.

Когда машина остановилась, Стэн поблагодарил водителя, вручил ему две зеленые бумажки и быстро выскочил из кабины.

Автомобиль рванул с места, а Стэн исчез в проходном дворе.

Перед тем как войти в ресторан, Стэн постоял невдалеке от него на улице минуты три, наблюдая за машинами и незаметно вглядываясь в лица пешеходов. Ровно в 14 часов Капенда вошел в небльшое и уютное помещение, где сразу же встретился с улыбающимся Ферраном. Курл уже сидел за столом в углу, подперев рукой голову.

– Наконец-то, мистер Капенда, месяца три точно не виделись. Филипп ждет вас уже давно.

– Здравствуй, дорогой мой! – Стэн пожал протянутую ему руку, снимая другой рукой черные очки.

– У вас сегодня довольно озабоченное лицо Стэн. Есть проблемы? – задал вопрос Ферран.

– Будет серьезный разговор с моим другом. Так что извини, Анри, обещанный веселый рассказ про безногую жену горбуна откладывается на неопределенное время, – грустно улыбнулся Стэн.

– Какие пустяки. Проходите, пожалуйста.

Обменявшись рукопожатием с Курлом, Стэн снял шляпу и плащ, сел за столик спиной к стене так, чтобы можно было видеть вход и весь зал.

– Будь добр, большую кружку кофе с молоком и без сахара, – обратился Капенда к Анри.

– Есть!

Пока Анри не принес кофе, Стэн задал Филиппу несколько обычных вопросов о его домашней жизни и работе. Когда заказ был выполнен, оба пододвинулись поближе друг к другу и приступили к беседе.

– Сначала кратко расскажи в какую историю ты попал. Она напрямую связана с самолетом, о котором сейчас все знают? Ты, кажется, так вчера сказал? – начал Курл.

– Да. Все так. Меня как-то разыскали, хотя я давно не занимаюсь «экскурсиями» в Африку. Кто посоветовал ко мне обратиться даже не предполагаю. Но это, наверно, не так уж и трудно, если навести справки у знающих людей. Похоже, они обо мне все знают, как показалось больше, чем я сам о себе, в том числе и о моих денежных затруднениях. Был небольшой разговор. Мне предложили в качестве командира группы, за деньги, провести операцию по освобождению заложников, находящихся в плену у сепаратистов на юге Анголы. Оружие, одежду, снаряжение, вертолеты и все прочее обеспечивают организаторы. Потом была пресс-конференция. Вслед за ней – конфиденциальная беседа. Вначале было все логично, но потом мне намекнули, как бы невзначай, что устроителей акции интересует больше всего, оказывается, только один человек из числа попавших в беду, некий Джуранович. Руководил всем Адриан Мочиано, назвавшийся профсоюзным деятелем. Этот аспект об освобождении Джурановича он усилил, пообещав потом еще больше денег, если я буду «более сообразительным». Там были еще Калоефф, директор фирмы по перевозкам, Жопэ, Скотт и Джанкинс, о которых Мочиано только обмолвился, но не представил мне. Ну, о остальном ты и сам знаешь. Об этом, наверно, все знают из газет и передач телевидения. У них, у этих пригласивших меня, был свой план. Они хотели отправить меня в Африку только со своими людьми. Когда я почувствовал что собеседники мне почти все недоговаривают, потребовал за работу большую сумму. Со мной спорить никто не стал. Это и все мои другие условия были с легкостью тут же приняты.

Стэн отпил немного из кружки и продолжил.

– После пресс-конференции и беседы с ее организаторами я выявил, что за мной установлена слежка, от которой я, кажется, только что ушел. Предполагать кто за мной охотится я, конечно, могу. Не понимаю только зачем. Деньги я уже получил. Довольно большие. Полтора миллиона на всех и на все. Даже немного больше. Ума не приложу откуда у профсоюзов и родственников потерпевших такие деньги. Мои друзья начали набор людей для операции. Машина завертелась. Миссия благородная. Ничего не скажешь. Деньги мне в настоящее время очень нужны, но я не собираюсь просто играть в благородство. Я хочу выполнить работу. И для себя я выбор уже сделал. Моя задача спасти всех людей. Но меня не оставляет предчувствие, что все происходящее лишь спектакль, что жизни спасаемых и спасателей в планах инициаторов «путешествия» не стоят и гроша. Я должен, по идее, знать все, но на самом деле информацией не распологаю, только ерундой. Ну, и еще. Мочиано и Калоефф говорили о сугубо частном характере операции, но потом этот профбосс обмолвился о каких-то секретных агентах, обеспечивающих ее в Африке, состоящих на службе якобы при каком-то африканском посольстве Соединенных Штатов. Какие могут быть секретные агенты у профсоюзов, если это действительно профсоюзы? Идет какая-то игра. Здесь чем-то нехорошим пахнет. Вылет в Африку – в самое ближайшее время. Главные инструкции перед вылетом, в аэропорту, и на месте. Вот собственно и все.

Стэн снова отпил из кружки и закурил.

Филипп слушал все очень внимательно, опустив голову и глядя перед собой куда-то в стол. Минуту он молчал.

– Здесь, Стэн, не пахнет, а воняет, – задумчиво ответил Курл. – А у тебя денежные затруднения? Почему ты мне ничего об этом не сказал?

– Не в этом дело. Давай о том, что я тебе рассказал и все по порядку.

– Хорошо, по порядку. А порядок такой: Джуранович, Мочиано с его людьми, Калоефф, ну, и ты с твоей группой. Ты, вероятно, удивишься, но я, по определенному стечению обстоятельств и по своей работе, в силу своего профессионального долга, что ли, знаю о некоторых лицах этой истории так много, что мое место не рядом с тобой, а на кладбище, причем уже давно.

Челюсть Стэна, которого редко чем можно было удивить, слегка отпала.

– Хотя Джуранович, да, именно Джуранович, является главной личностью во всей этой истории и цепочке последовательности, – продолжил Филипп, – я начну, чтобы все было яснее, с человека, назвавшегося Мочиано, и его окружения. Его настоящая фамилия Бэлламор. Янус Бэлламор. И имя подходящее – Янус. Двуликий. Впервые я узнал об этом типе почти двадцать пять лет назад, в начале своей журналистской карьеры, когда был убит один мой коллега, тоже журналист. Тогда я и начал собирать на Бэлламора материал, начал собственное расследование. Он был в то время членом одного из подразделений чикагской мафии. В то же самое время Бэлламор оказался причастным к делу о шантаже и вымогательстве, главными фигурами которого являлись Бобсон и его сыновья. Ты, скорее всего, об этом деле ничего не знаешь. Но это и не важно. Бобсона сделали крайним и посадили, а Бэлламор, как и другие более крупные фигуры, вышел сухим из воды. Его всегда и ни на чем не удавалось поймать, он чрезвычайно осторожен, изворотлив и скользок как угорь. Люди, которые желали узнать о его преступлениях, становились свидетелями их или хотели рассказать о преступных деяниях этого субъекта, исчезали. Более страшного и зловещего человека в жизни мне встречать не приходилось. Разве что в кино такие злодеи бывают. Вряд ли кто-нибудь в состоянии потягаться с этим мафиози по числу всевозможных грехов и преступлений. Бобсону вскоре из тюрьмы удалось бежать. Обстоятельства побега были более чем странными. Кто-то хорошо посодействовал. Причины были. Дело в том, что следственная группа накопала против него новые интересные материалы и все хотели начать сначала. А через три месяца после бегства этого Бобсона его труп нашли в выгребной яме на окраине города Дейтона. Короче говоря, убрали. Боялись, очевидно, что компаньон начнет болтать лишнее. Кто помог Бобсону совершить путешествие в один конец, на небеса, до сих пор не ясно. Можно только догадываться. Потом и все другие люди, причастные к этому делу куда-то сгинули. Бесследно исчезли. Интересно?

Стэн понимающе покачал головой.

– Я занимался тогда делом Бобсона и отослал в газету несколько репортажей с места событий. Все было очень умело запутано. Да, таковым в общем-то и сейчас остается. Практически ни одного даже несущественного факта выудить не удалось.

Стэн опять покачал головой.

– Бэлламор после всего этого надолго куда-то исчезает. Лет пятнадцать назад он снова всплывает, уже под другим именем, но не Мочиано. Неизвестные влиятельные люди, которых он чем-то очень устраивал, определили Бэлламора в службу безопасности одной фирмы, совместно с другими компаниями занимающейся производством вооружений, в частности новейших типов самолетов, в составе крупного концерна. Эта служба безопасности подразделяется на несколько отделов и следит за тем, чтобы не было утечки информации, а конкуренты не лезли со своими ногами в ее дела. Фирма является полностью засекреченной организацией, как и всякая другая военная структура. У нее даже названия нет. Одни только цифры вместо названия. Целый набор. Черт ногу сломит. Соответственно, и группа, занимающаяся охраной ее секретов, тоже. Естественно, все, что творит охранное бюро фирмы и ее люди, также недоступно для обычного человека. Для Бэлламора-Мочиано ничего лучшего, чем делать все что он хочет и о чем никто ничего и никогда не узнает, не было и не будет. Один сомнительный профсоюз он, действительно, возглавляет, но я думаю, что это просто липа, ну, ширма, понимаешь? Недавно упомянутая фирма и ее служба безопасности вошли в какое-то новое объединение оборонной промышленности и Бэлламор стал уже начальником целого отдела этой службы с подчиняющимися ему более мелкими подразделениями. Похоже, что в функции этого отдела входят разные грязные дела. Не случайно Бэлламор окружил себя всякой мразью, до удивления сомнительными помощниками, выходцами, очевидно, тоже из преступного мира. Одним из его подручных является Скотт, о котором ты рассказал. У него есть кличка – Скунс. Это полностью аномальная личность, больной маньяк. По моим данным, он со своими подонками занимается устранением неугодных его шефу лиц. Говорят, что на его совести несколько человеческих душ, которых он лично погубил, но сколько именно никто не знает. Очень темная личность. Это все, что я знаю об этом Скотте. В холуях у Бэлламора есть еще один очень неприятный тип. Его зовут Чунка.

Стэн внимательно посмотрел на Филиппа и чуть-чуть, как всегда, прищурил глаза.

– Чунка является чуть ли не правой рукой Бэлламора. Уже не молод. Далеко. Это крайне опасный человек, готовый на все, способный по приказу своего хозяина, как и Скотт, сделать любую подлость. Вся жизнь этого подонка подобна какому-то абсурду, в котором исключительно тупой посредственности, едва тянущему на идиота, всегда, везде и во всем, по каким-то дьявольским законам, безгранично везло. Обстоятельства способствовали, наверно, да и советчиков было достаточно.

– Чунка. А что это такое? Кличка, имя или фамилия? – спросил Стэн.

– Понятия не имею. Это восточные штучки. Он сам происходит откуда-то с Дальнего Востока. А знаю я о нем чуть больше чем про других компаньонов Бэлламора потому, что он уж больно в любых делах приметен со своей монголоидностью. Себя эта особь называет представителем одного из самых малых и редких народов мира, выпячивая и возвеличивая свою национальную принадлежность, противопоставляя ее всем другим, считая себя, чуть ли не божеством в человеческом обличье. Однако он умышленно выдает себя не за того, кем является в действительности с целью получения от этого всевозможных выгод, продвижения по службе, получения материального вознаграждения и так далее. На самом деле Чунка относится, может быть, даже к самому большому народу земли, или, по крайней мере многомиллионному этносу. Китаец или кореец. Не говорю плохо про эти этносы, но ведь редкие негодяи у каждого народа встречаются.

– Оригинально. Но какие выгоды он может от этого получить и какое значение это имеет в Соединенных Штатах, где все являются равноценными ее гражданами? Если кто-то, из представителей каких-то редких народов будет имет преимущество в нашей стране, то другие будут в как бы в ущербном положении по сравнению с ними? Так что ли? Не очень хорошо это понимаю.

– Вроде считается, что большие народы, помогая малым этносам, таким образом должны спасти их от полного исчезновения. И в случае с Чункой приблизительно такая же ситуация. Но для него самым главным всегда оставалось отыскание для себя покровителей в любом лице, как можно больше. Потом он назвал себя представителем вымирающего народа, нуждающегося в помощи, и давил на это, даже если оказывалось, что он ни в чем не нуждается, даже если имел больше, чем все другие американцы. В Канаде и Америке к таким малочисленным народам отношение все же иногда бывает особое. Это уже политика. Кто-то умный посоветовал Чунке ухватиться за эту золотую жилу. Он ухватился, не отпускает ее и уже долго с успехом пользуется. Все дело в умении низко кланяться нужным людям, льстить и пресмыкаться перед ними, давать взятки когда это необходимо, в технике словоблудия и красноречии. Оказалось, и дураков, верящих вранью, довольно много.

– А определить истинный он представитель редкого вымирающего народа можно или нет?

– Конечно. Вымирающие народы долго не живут. Я несколько лет назад в одной книге вычитал, что генетическая программа аборигенов азиатского Севера исчерпывается приблизительно в пятьдесят – пятьдесят пять лет. Шестьдесят лет это почти предел. Впрочем и для многих европеоидов цивилизованных стран шестьдесят-шестьдесят пять лет вполне оказывается достаточным для существования в этом мире. Но китайцы и корейцы на Дальнем Востоке живут намного дольше, чем его малочисленные народы. Если это верно и Чунка доживет лет до восмидесяти или перевалит этот рубеж, как китайцы и корейцы, то значит очень велика вероятность, что он к этим вымирающим этносам никакого отношения не имеет. Ждать нужно. Можно, правда, померить его антропометрическими инструментами, чтобы антропологический тип определить. Такими специальными инструментами располагают ученые-антропологи. Это тоже надежный способ выявления расовой и этнической принадлежности. Но он же не даст себя измерять. Это не в его интересах, – Филипп улыбнулся. – Однако мы уже совсем отклонились от нашей темы.

– Ничего, ничего. Интересно. Даже очень.

– Слушай дальше. Другой особенностью этого проходимца является болезненная мания величия. Он всегда вынужден был перед всеми унижаться, чтобы выжить. Его часто пинали. Однако себя он считает исключительным индивидуумом, на редкость талантливым уникумом, а всех остальных кретинами, в том числе и своего патрона. У Чунки на это есть основание – университетское образование. Перед вышестоящими он, однако, свою «исключительность» не выпячивает, но тайно пакостить любит.

– Ничего удивительного, это защитная ответная реакция всех ущербных, пинаемых людей – гадить. Он не единственный. Его пожалеть надо.

– Согласен с тобой. Пусть его жалеет Бэлламор, которому он гадит. Теперь еще про него же. Считая себя выдающейся личностью, Чунка страстно мечтает занять какое-либо начальственное место соответствующее его «гениальности», на данном этапе хотя бы место начальника одного из отделов службы безопасности, того которое занимает Бэлламор. Эта страсть у него граничит с умопомрачением. Чунка постоянно подсиживает своего шефа и регулярно пишет на него кляузы, заявляя, что компания делает политическую ошибку, не назначая его главой внешней охраны. Однако все, что ни делает Чунка, остается без результата. Не успевает он выйти после очередного доноса из кабинета более высокого начальника всей этой конторы, Дэвида Брэвера, как тот сразу же звонит Бэлламору и обо всем ему рассказывает. Оба хохочут. Бэлламор начинает смеяться еще больше, когда к нему тут же приходит Чунка, ничего не знающий о истинной причине смеха своего непосредственного шефа. Теперь уже эти двое смеются в кабинете Бэлламора. Один от удовольствия, что накапал, другой от того, что все это было зря, и что он знает все тайны своего «доброжелателя». И так было уже много раз. Об этом, кажется, знают все, кроме Чунки. Чунка гадит и гадит, веруя в свою скорую победу. Бэлламор смеется и смеется, зная, что свалить его невозможно. Гниде вошь не победить.

Филипп остановился на несколько секунд.

– Да, этот Мочиано любит посмеяться, – заметил Стэн. Я свидетель.

– Слушай еще, – продолжил Филипп. – Прежде чем попасть под потное крыло Бэлламора, Чунка совершил массу преступных деяний, которые, благодаря его исключительной изворотливости, умению вылизывать то, что находится ниже спины, о чем я уже говорил, а также тому, что он все сваливал на свое редкое происхождение, легко сходили ему с рук. Примечательно, что помогали всегда Чунке выкручиваться из трудных положений именно его непосредственные шефы. Все они знали, что он ничтожество, и вся его жизнь представляет собой цепь мелких пакостей, афер и гнусных преступлений разного масштаба, но все равно помогали ему. Он ухитрялся устраивать всех своих прежних патронов, способствовавших ему, независимо от того, были они честными, относительно честными или нечестными людьми. Какую-то пользу, очевидно, от него они все получали.

Свои аферы он начал с того, что, не имея среднего образования, поступил в университет и, без каких-либо учебных способностей, каким-то образом ухитрился окончить его и получить диплом. В то же самое время Чунка был замечен в незаконных махинациях с золотом, привезенным с Амура. Впоследствии у него были неприятности с властями из-за вымогательства при использовании служебного положения и, в конце концов, занимая один начальственный пост, он совершил воровство – совершенно безболезненно, как всегда, ухитрился присвоить себе крупную сумму государстенных денег, предназначенных для учреждения, которым соуправлял. Подсудное дело. На несколько лет тюрьмы точно. Но у него все как с гуся вода. Сумел выкрутиться из-за отсутствия улик, хотя их можно было наковырять достаточно. Его опять покрыли. Короче, дело как-то замяли, да и его тогдашний непосредственный начальник хорошо помог.

На присвоенные деньги Чунка купил себе недвижимость – участок земли и дом, две квартиры, машины и прочее, обеспечил своих отпрысков, коих у него полно от разных браков и сожительниц, приличными средствами, которые вложил в их дела. С семейственностью у этого друга все впорядке. Следуя своим восточным традициям, он еще никого из своих детей без внимания не оставил. Больше всего получила от махинаций Чунки его последняя и любимая дочь. Причем от обилия денег она, похоже, потеряла разум. Ей очень их нравится тратить в больших размерах на любовников и увеселения. Об этом информация в полицейской сводке проскочила. Вот такие дела.

Но это лишь неполный список содеянного Чункой. А о том, что он совершил под тенью своего нынешнего «профсоюзного» босса, один только его дальневосточный шайтан знает. Сам этот босс, то есть Бэлламор, называющий Чунку прямо в глаза «уникальным животным» и ласково «мой любимый Чурка», всегда восхищающийся его проходимческими способностями, всегда целующий его в постоянно засаленное, вонючее лицо, затем сплевывая в сторону, однажды даже заявил в восторге: «Если бы вы знали, сколько всего в действительности за свою жизнь натворила эта скотина! Ну где я еще такого редкого негодяя найду!» Чтобы получить подобную оценку от столь махрового мерзавца как Бэлламор, нужно было сильно постараться. Ко всему прочему добавлю, что Чунка занимался ранее каким-то видом борьбы, ее боевым разделом. Для многих восточных людей это типично, что опасность, исходящую от него, увеличивает вдвое. Мстителен и при мести своим врагам фанатичен. Так вот.

– Подожди. Теперь я должен все это чуть-чуть переварить, – сказал Стэн, потирая лоб рукой.

– Жду, – Филипп помедлил полминуты. – Переварил?

– Да. Все, о чем ты рассказал, похоже, очень мне понадобится. Крайне важная и полезная информация. Кстати, Мочиано-Бэлламор предложил мне сделать этого Чунку своим заместителем. Так что в случае удачи операции в Африке, он точно наберет дополнительные очки в борьбе за начальственное место в охранном подразделении фирмы. А кто такой Жопэ? Мочиано все время смотрел на него, когда нужно было принимать решения, связанные с деньгами. Может быть, он русский?

– Почему ты так думаешь?

– Я помню, что моя мать в детстве часто произносила слово похожее на его фамилию.

– Это ни о чем не говорит. Думаю, что Жопэ один из финансистов компании и связан с денежным обеспечением ее охранной организации, – ответил Филипп. – Что касается Джанкинса, то это просто какая-то «шестерка», ничтожность. Кличка Гнилой.

– Теперь самое главное и интересное. Самое интересное – это Вук Джуранович, по прозвищу Мирко. О нем никто почти ничего не знает. Мне, тем не менее, некоторые сведения о этом человеке удалось добыть. Правда, почти все, что я узнал о нем требует уточнения и перепроверки. Я всегда стараюсь все перепроверить, желательно раза два-три. По национальности Джуранович серб. Ему сорок четыре или сорок пять лет. Родился в Югославии, в Белграде, в семье инженера. Холост. Сам он тоже инженер, очень способный ученый и конструктор, специалист по радиолокационным системам. Работал некоторое время в Чехословакии. В Белграде числился в оборонном конструкторском бюро. Обладает чрезвычайно взбалмошным и неординарным характером. Импульсивным характером, я бы сказал. Очень горяч и склонен к авантюрам, прямолинеен, недипломатичен и упрям, часто имеет мнения, которые у него меняются на прямо противоположные. Очень противоречивая натура. О себе высокого мнения. Таким людям в общепринятых рамках удержаться всегда бывает трудно. Короче, он талантливый сумасброд. Многими в своей организации Джуранович оказался не понят, перессорился с начальством КБ и почти со всеми своими коллегами по работе. На волне демократии конца восмидесятых годов эмигрирует из Югославии в Соединенные Штаты Америки.

Стэн прекратил курить, отодвинул от себя куружку с недопитым кофе и еще ближе придвинулся к Филиппу.

– В Америке сразу оценили способности и талант Джурановича. Он получил хорошую и высокооплачиваемую работу в крупной частной фирме, участвующей наряду с другими организациями в составе большого авиационного концерна в разработках новых типов «самолетов-невидимок», легко ускользающих от радара – «Стелс», и работающей на Министерство обороны США. Той самой, где в охранном отделе заправляет твой Мочиано. В фирме Джуранович проработал несколько лет без особых происшествий. Но во время одного из недавних заседаний руководителей и ведущих ученых-специалистов компании он неожиданно для всех в присущей ему бескомпромиссной манере высказался негативно относительно преувеличенных производителями возможностей новой модификации «самолета-невидимки», которую собирается разрабатывать концерн. Джуранович заявил, что в странах социалистического содружества уже относительно давно был создан радар, работающий в дремлющем режиме, способный без особого труда обнаруживать летящие объекты, называемые нашими военными «невидимками». В подкрепление высказанных доводов, Джуранович рассказал собравшимся на заседании о результатах своих собственных новейших исследований в области конструирования локаторов, о оригинальной модели радара, сочетающей в себе старый оригинал, работающий в низкочастотном радиодиапозоне, с более совершенным образцом локаторной техники. Эту модель он начал разрабатывать не так давно самостоятельно. Свои доводы Джуранович проиллюстрировал конкретными примерами из материалов исследований. Сообщение Джурановича произвело на присутствовавших ученых легкий шок, а у руководства фирмы вызвало на его заявление резко отрицательную реакцию в связи с тем, что оно в числе других организаций уже подписало с Пентагоном чрезвычайно выгодный, чуть ли ни миллиардный контракт на производство партии каких-то «сверхнеуловимых» самолетов. Подробности всего этого я еще выясню потом. Представляешь какие здесь крутятся деньги и что будет, если военные разуверятся в разрекламированных возможностях суперсамолетов? Так что твои полтора миллиона, оружие, снаряжение и вертолеты это просто мелочь.

Стэн слушал все внимательно и молчал.

– Ну, и самое последнее о сербе. 24 марта, ты знаешь, по команде генерального секретаря НАТО, без санкции Совета Безопасности ООН, защищая якобы албанцев в Косово, самолеты Североатлантического союза, в том числе и самолеты Соединенных Штатов, конечно, и со своими «Стелс», начали бомбардировки территории Югославии. И почти сразу же после начала войны то, о чем говорил не так давно Джуранович, сбывается. 27 марта югославы сбивают около своей деревни Будановцы с помощью зенитного ракетного комплекса С-125 американский ударный «самолет-невидимку» F-117А «Найт Хок», который засекает РЛС «Тамара». По некоторым данным есть у них такая, кажется. Что касается самолета, то он не такой уж и новый, чуть не двадцать лет эксплуатировавшийся. Но в войне 1991 года в Персидском заливе зарекомендовал себя прекрасно как самый эффективный вид американской боевой техники и именно основываясь на его технологии должна начаться разработка новейшей модели. Все это является крайне неприятным сюрпризом для производителей самолетов этого типа, наших военных и НАТО. Концерн, производящий самолеты «Стелс», обяъяснил это случайностью. Фирма, где работал серб, максимально засекретила прежние заявления Джурановича, а военные даже заявили, что самолет сам упал якобы из-за технических неполадок. Кстати, потом официальные лица из наших ВВС это заявление отозвали. Но не в том главное. Любая утечка информации, ты понимаешь, может повлиять на прекращение продолжения нового контракта и, соответственно, прибылей.

– Это понятно, – подтвердил Стэн.

– Однако, – продолжил Филипп, – дела производителей секретных самолетов осложнились еще одним заявлением упрямого серба на новом заседании. В ходе разгоревшейся дискуссии, когда один из руководителей фирмы назвал сказанное прежде югославом выдумками безответственного человека, Джуранович, в котором вдруг, очевидно, проснулись патриотические чувства, имел глупость заявить, что может свои доводы доказать практически, вернувшись на родину и конкретными усилиями помогая соотечественникам в борьбе с врагом в воздухе. Причем о своем решении вернуться в Белград и начать работу над новыми РЛС Джуранович сказал во всеуслышание, ни от кого это не скрывая. После его возвращения в Югославию, как он отметил, над ее территорией не пролетит больше ни одна «невидимка». Вот так! Если сбит один новейший самолет, это может быть случайностью. Еще одну потерю можно объяснить тем же. Но представь себе, если югослав приедет на родину и поможет своим гением противовоздушной обороне реально, если единичные случаи потерь превратятся в систему. Наладить, конечно, производство новых локаторов не просто, но кто знает?

– Все правильно. Нечто похожее было в шестидесятых годах во Вьетнаме, когда вьетнамцы неожиданно начали сбивать наши самолеты новейшими русскими ракетами. Все бомбардировки сразу же оказались под угрозой.

– Вот, вот. Что-то около того. Теперь дальше. В связи со всем этим руководство компании отдало приказ своей охранной организации любой ценой не допустить отъезда серба из США и его возвращения в Югославию. Судьба Джурановича была решена без его участия. Люди Бэлламора устроили на этого Вука настоящую охоту. Но смелому и авантюрному югославу все-таки удалось сбежать из Америки, правда, не прямо в Европу. Он удрал из Штатов на американском самолете с туристами и деловыми людьми, направлявшемся в Южную Африку, в ЮАР. Только такая, вероятно, возможность была. Попав в бурю в Атлантике, авиалайнер меняет курс и попадает вглубь Африканского континента на территорию, контролируемую ангольскими сепаратистами. Далее ты уже все знаешь сам.

– Не больше, чем все.

– Хорошо. Самолет подбивают и он совершает вынужденную посадку в районе, где хозяйничает самая неуправляемая и непредсказуемая по своим антиправительственным действиям группировка сепаратистов. Точно не знаю, но она, похоже, Национальному союзу за полную независимость Анголы, то есть УНИТА, не подчиняется. Но это под вопросом. Какие у них там отношения между собой нужно еще выяснить. Вообще-то раньше мы негласно сепаратистов поддерживали. ЮАР открыто им помогала до того времени, пока к власти у них в стране не пришел Африканский национальный конгресс. Русские оказывали помощь Народному движению за освобождение Анголы или МПЛА и на стороне правительства Народной Республики Ангола сражался кубинский интернационалистский воинский контингент. В Анголе сейчас, впрочем как и раньше, правительство делает попытки вести с раскольниками переговоры. Но с этой группой, кажется, никаких контактов нет ни у нас, ни у ангольского руководства. В начале девяностых, после того как советская поддержка МПЛА частично ослабла, руководство Анголы взяло курс на сближение с США. Возникла как бы коллизия. Проамериканская организация УНИТА столкнулась с переориентированной на Америку законной властью Анголы. Но не это важно. Основное у них межнациональные отношения и межнациональная грызня. Еще и криминал ввязался. В Западной Африке сейчас полно преступных группировок. Ну, что я тебе говорю. Это ты хорошо знаешь.

– Нет, нет, рассказывай. Всего знать невозможно.

– Хорошо я продолжаю. Тогда слушай. Джуранович и еще двадцать один человек, все граждане США, становятся заложниками полубандитских формирований, удерживающих их, но не предъявивших пока никаких внятных требований, политического или финансового характера.

– Далее. Я думаю, что не полагаясь на дипломатические усилия правительства США по вызволению заложников, и, тем более на уверения африканских лидеров, обещающих решить их проблему в ближайшем будущем военным путем, зная, что авантюрист Джуранович не будет отсиживаться в плену и постарается бежать, известное тебе охранное агенство решило действовать самостоятельно. Об этом и на официальной пресс-конференции несколько слов было сказано, без ссылки на действительных заказчиков операции, конечно.

– Обо всем этом узнали журналисты. Надо было как-то выкручиваться. Пришлось заявить, что строятся планы попытки освобождения всех несчастных людей, хотя Бэлламора никто кроме Джурановича не интересует. В качестве прикрытия операции по поимке серба была выбрана захудалая фирма «Упаковал и поехал» Калоеффа. Две женщины, поехавшие отдохнуть в Южно-Африканскую Республику, являются сотрудницами именно этой фирмы. Я не сомневаюсь в том, что на Калоеффа было оказано давление. Его запугали, приказали молчать и делать что скажут. Это в духе Бэлламора. Я с такими методами воздействия на личность уже сталкивался.

– О планах Бэлламора относительно Джурановича долго гадать нечего. В общем вариантов не так много и догадаться о замыслах начальника охранного бюро не так уж и трудно. Один из них ты знаешь. Прибегнув к помощи бывших профессиональных наемников, попытаться вырвать шипко умного и много знающего серба из лап спепаратистов, доставить его на территорию, находящуюся в руках правительства Анголы, а затем вернуть в Америку. Бэлламора, как и ты сам заметил, интересует только Джуранович. Остальных можно и бросить на произвол судьбы. Возможны и другие сценарии, до которых нормальный человек никогда и не додумается. Кому известно на что способен извращенный ум уголовника? Не исключено, что тебя о действительных намерениях Бэлламора впоследствии, как ты сказал, уже на месте, проинструктируют, а может быть и нет. Но в любом случае, я думаю, людям Бэлламора дано указание ни в коем случае не допустить Джурановича до Югославии. Впрочем, если он туда приедет без головы…

Курл сделал паузу.

– Теперь о тебе и твоих друзьях. Других ребят для выполнения задачи, конечно, можно было найти. Но ты, во-первых, наверно, наилучший специалист по данному региону и таким делам. Они вероятность провала и удачи просчитали точно. Я думаю, что ты им очень нужен только для того, чтобы добраться до заложников, вызволить их и из джунглей вырваться, то есть назад вернуться. Кто оттуда людей еще может вывести? Во-вторых, наемники и бывшие наемники обычно люди не очень разборчивые в средствах, всякие детали морального плана их мало интересуют. Главное деньги и за них «дикие гуси» обычно делают все, что требуется. Другое для них не важно и лишние вопросы они не задают. А слежку за тобой агенты Бэлламора, а я уверен, что это именно его люди, устроили из боязни, что ты что-то узнаешь или догадаешься о чем-нибудь, да еще и ляпнешь, где не надо. Утечка информации для них смертельна. Поэтому он, может быть, и не сказал тебе все открытым текстом. Ты человек со стороны и сейчас не занимаешься этой не совсем чистой работой. И еще. С людьми, которые имеют наемническое прошлое, такие как Бэлламор особенно церемониться не станут. Если этих бывших наемников, вдруг начавших болтать, грамотно убрать, то такими гражданами Соединенных Штатов никто и не заинтересуется. Мало ли там кто пропал. Можно сказать, что со своими компаньонами что-то не поделили и все.

Филипп сделал выдох и опять остановился.

– Отказался от этой работы – могут убрать. Согласился – тоже уберут, но чуть позже. Начинается, как ты сказал, игра. Опасная во всех отношениях, как мне кажется.

– Я так понимаю, что финансирование всего этого представления полностью осуществляется за счет этих самых подставных «профсоюзов», – сказал Стэн.

– Ты прав. Им ничего не стоит заплатить и меньше и больше. Но только бы достичь цели. Так что ты мог и больше бы запросить. Все расходы на себя берет самая заинтересованная и богатая сторона, то есть авиационная корпорация, не обращая внимания на кого-то еще, кто захочет принять в этом участие, – ответил Филипп.

– Кого-то еще? А, ты говоришь о родственниках и частных пожертвованиях.

– В общем-то да. В общем. Я не думаю, что это будут большие деньги. Дело в другом. В самолете, кроме Джурановича и обычных людей, была еще и единственная дочь одного очень богатого человека – миллионера Хью Фрэдмана. Подчеркиваю, что это очень богатый человек. Он заявил, что для ее спасения не пожалеет ничего, никаких средств. Так что у «главного» лица всего происходящего, то есть Калоеффа, серьезная беседа с папашей-богатеем, очевидно, уже была. Может быть, папа уже дал главе фирмы «Упаковал и поехал» деньги или пообещал их. Не знаю. Возможно, Калоефф специально еще обратится к тебе по поводу освобождения дочери этого миллионера. Возможно, на тебя выйдут и другие люди. Думаю, это будет зависеть от устроителей «экскурсии» в Африку, но у них в такой встрече никакой заинтересованности, как ты понимаешь, нет. Им совершенно конкретный человек нужен и все.

– Я тебе уже сказал, что поставил сам себе задачу попытаться спасти всех. Это будет не выборочная акция. Я исключения ни для кого делать не собираюсь, даже для дочери какого-нибудь святого.

– Нет, я просто так предпологаю. А в общем это все, что мне удалось узнать.

– Да, твоя информация что надо, большого стоит, – покачал головой взад-вперед Стэн. – Такое впечатление, что ты со всеми этими джурановичами и бандитами вместе работаешь. Представляю, чего тебе это стоило! Как ты раздобыл эти сведения спрашивать не стану.

– А я из этого особой тайны не делаю. Я получил сведения из конфиденциальных источников, проще говоря, от осведомителей, знающих о противоправных действиях некоторых людей, может быть, и самих в какой-то мере к этим действиям причастных, являющихся, возможно, и их соучастниками. Журналистам очень часто приходится тайно обращаться к пособникам преступников и потом доводить полученные сведения до общественности, рассказывать обо всем этом публике. Официально ведь многого не узнаешь. Приходится пользоваться чужими данными. Главное найти нужных людей, а не тех, кто слышал что-то от других. Можно ведь такую искаженную информацию получить, которая будет являться просто чушью. Иногда времени и возможности перепроверить сведения нет. Поэтому часто у некоторых журналистов в голове винегрет. Но выйти на нужного человека это не все. Нужно еще завоевать доверие осведомителей, что порой труднее всего. Люди многим рискуют. Бывает, что все строится только на человеческих отношениях, на расположении друг к другу. О Джурановиче, например, в доверительной беседе мне рассказал один югослав. Просто так. Случайно встретились во время моего отпуска в Гонолулу в универмаге Ала Моана, где он работает продавцом в отделе мужской одежды. Джинсами торгует. Я там тоже покупал ерунду какую-то. Подружились. Раньше он был лучшим другом, другом детства и коллегой Джурановича. Джуранович его из Белграда в Америку вслед за собой перетянул. Потом они друг с другом поссорились и этот Мико уехал на Гавайи.

– Мико? Мирко, Мико, интересно, очень, – задумчиво произнес Стэн.

– Да. Это прозвище. У югославов так бывает. С этой начальной информации о Джурановиче все и началось. Я заинтересовался, а затем и еще о нем узнал. Вот и от тебя, кстати, тоже. Не последнее место в нашей работе играют также и деньги. Но в любом случае имена обладающих информацией и снабжающих меня ею я не разглашу никогда. Ни начальнику полиции, ни прокурору. Здесь дело в профессиональной чести сотрудника газеты, хотя все, естественно, входит в противоречие с законом. С одной стороны, конечно, это так. Но если не будет таких методов работы, люди никогда не узнают о махинациях и преступлениях всякой сволочи, а газетчики просто не смогут работать и на свободе слова в Соединенных Штатах Америки можно будет поставить крест. Что лучше? Работа, само сабой разумеется, опасная со всех сторон. А как иначе? Власти могут привлечь к ответственности за неразглашение источников информации и посадить, а преступники – убить. Приблизительно лет двадцать назад сотрудник нашей газеты Мэл Фрайер за отказ сообщить о своих осведомителях оказался за решеткой. Случай принеприятный. Все, однако, окончилось хорошо и Фрайер просидел в камере немногим более месяца. Его помиловал губернатор штата Нью-Джерси. Кроме того, «Нью-Йорк таймс» выплатила Мэлу компенсацию за морольный ущерб – двести восемьдесят шесть тысяч долларов.

– Зря я тебя ввязал в это дело. Мне-то все равно, а у тебя ведь семья, – почти шепотом произнес Стэн.

– Ну, вот все сначала. Я же сказал тебе, что это моя профессия, это моя работа. Если не было бы журналистов, о полиции я не говорю, о таких сволочах как Бэлламор, возможно, никто и не узнал бы и они вершили свои преступления совершенно ни на кого не оборачиваясь. А тут еще один фронт. Мне уже не суждено остановиться. Работаю почти тридцать лет так. У меня на Бэлламора уже много чего есть. Рано или поздно я этих друзей вытащу из темноты на свет. Но кое-что еще надо узнать. Много, к сожалению. Жаль, что сам Джуранович недоступен. Ну, да ладно. Я тут тебе своих предположений достаточно наговорил. Может быть, что-то из области фантазий. Сам смотри. Но все равно будь осторожен. Я все еще несколько раз проверю, но дело, кажется, серьезное.

– Это ты будь осторожен. Похоже, никаких фантазий здесь нет. Все правда. Не звони мне и не ищи встречи. Я уж сам как-нибудь с тобой свяжусь, если очень нужно будет, – закончил основной разговор Стэн.

Друзья слегка выпили, закусили и провели в дальнейших разговорах еще более двух часов.

Следующий день был последним перед отъездом. Стэну нужно было закончить все мероприятия по организации особой экспедиции и дела личного характера, а именно спрятать в безопасном месте сына, невестку и внучку, которыми наверняка тоже уже заинтересовались люди из службы безопасности оборонной фирмы. После беседы с Филиппом и получения информации о Бэлламоре это становилось в высшей степени актуальным. Поэтому на послеобеденное время Капенда наметил поездку к сыну, жившему в пригороде Нью-Йорка. Утром Стэн должен был встретиться с Джонсоном.

Всякая аппаратура слежения, установленная на автомобиле Стэна, надоела ему до невозможности. А уж при поездке к сыну она совсем была необязательна. Поэтому к последнему дню пребывания в Нью-Йорке Стэн решил очистить машину от этой дряни и покататься по городу и его окресностям в относительном спокойствии.

Из ресторана Феррана Курл ушел первым. Стэн вышел на улицу проводить его и, убедившись, что все спокойно, вернулся назад, чтобы позвонить своему давнишнему приятелю Фрэду Коллинзу. С Коллинзом, как и с Курлом, Капенда учился вместе в одной школе, но Фрэд был на класс младше. Это не мешало, однако, им дружить как во время учебы, так и в последующие годы. Коллинз являлся специалистом по аппаратуре наблюдения и прослушивания и работал в Федеральном бюро расследований начальником крупного отдела. Он никого не опасался и не боялся никакой слежки, так как сам считал себя агентом первой величины. Коллинз предложил Стэну приехать прямо в его специальную мастерскую с тем, чтобы как следует, с помощью соответствующей аппаратуры, проверить его автомобиль и грамотно удалить из него всю инородную гадость.

Вечером пристрастный осмотр машины Капенды был произведен в мастерской его друга на должном уровне – профессионально и очень грамотно. Вся шпионская электроника – чипы, датчики, радиомаяки, жучки подслушивания и прочее были из нее изъяты и выброшены Фрэдом со злорадной улыбкой в железное мусорное ведро, где лежал прочий металлический хлам. Стэн, по пути домой, все время представлял себе что произойдет с физиономиями шпионивших за ним дебилов Бэлламора, когда они поймут, что их надули. В связи с этим он, как и Коллинз во время извлечения аппаратуры, никак не мог отделаться от улыбки, то и дело появлявшейся на его лице.

Дома Стэн самым тщательным образом проверил одежду и обувь, в которой ему надлежало на следующий день ехать по делам. Вслед за этим он занялся деньгами. Двести тысяч из всей суммы разделил на три части, завернув каждую в бумагу. Затем объединил все это еще в один пакет. Этот пакет и большую часть оставшихся денег, полученных позавчера в банке, Стэн положил в дипломат. Другую, меньшую часть, также завернул в газету и засунул под тахту, после чего лег спать пораньше.

Встав рано утром, Капенда по своему обыкновению быстро умылся, побрился и позавтракал, еще раз все проверил, оделся в приготовленную накануне одежду и вышел из квартиры. На часах было 6 часов 15 минут. Стэн надеялся сначала поколесить на всякий случай по городу и заблаговременно явиться на место встречи с Джонсоном.

Когда Стэн входил в гараж, он обратил внимание на ядовито голубого цвета дорогую машину. Такого автомобиля Стэн в гараже своего дома еще никогда не видел. Странно было то, что мотор стоявшего при входе «Порше», работал, хотя в кабине никого не было. Размышлять над этим фактом, однако, Стэн не стал и быстро направился к своей машине. У автомобиля Стэна на корточках сидели два спортивного сложения парня и ковырялись под ним. Рядом с одним из ребят стоял маленький чемоданчик. Стэн настолько быстро и тихо подошел к машине, что молодые люди, увлеченные своими делами, даже не заметили его.

– Не иначе как монета достоинством в один цент закатилась под мою машину и существенно подорвала ваши финансовые возможности, – злобно пошутил Стэн.

Парни оторопели, но не надолго. Один из них, более плотный, не поднимаясь, тут же ответил Стэну.

– За центом мы бы не полезли. Поднимай выше. Мы уронили 5 центов.

– А все-таки, хочу знать, что вам нужно от моей машины? – уже без улыбки спросил Стэн.

Оба приятеля встали и выпрямились.

– Хочешь много знать? Так ведь? Но тот, кто меньше знает, не имеет болезненных неприятностей, да и живет дольше, – опять ответил Стэну плотный парень. – Заруби это на своем дурацком носу.

С этими словами он протянул грязный указательный палец правой руки к лицу Стэна и ткнул им в нос Капенды. Стэн запросто мог бы уклониться от приближающегося пальца, но не стал делать этого, а лишь улыбнулся. Второй, более худощавый парень, тоже улыбнулся и тут же смачно сплюнул на лобовое стекло машины Стэна. После этого оба друга расхохотались. Стэн тоже улыбнулся еще раз.

Разговор был исчерпан. Плотный молодой человек поднял чемоданчик и резко махнул рукой вправо, показывая Стэну, чтобы тот посторонился. Стэн отступил на полшага назад, пропуская парня. Когда тот прошел вперед, Стэн развернулся и со всей силы дал ему пенделя пониже спины. Парень отлетел на три метра, выпустив из руки чемоданчик.

– Ах, ты, пидер! – вскричал неизвестный, перекосив лицо от ярости и бросившись с кулаками на Стэна.

Капенда отбросил в сторону дипломат. Комбинация была до смешного проста и отработал ее Стэн как следует еще тридцать пять лет назад: левой рукой сбоку в голову, правой – прямой удар по подбородку, левой рукой снова сбоку в голову. В юности у Стэна на все это уходило около половины секунды. Сейчас он уложился в секунду. Незнакомец упал сначала на ягодицы, а вслед за этим грохнулся затылком о бетонный пол. Но этого Стэн уже не увидел, так как знал, что ему предстоит разбираться еще и со вторым нахалом. Приятель, упавшего на бетон человека, очевидно, был каратэистом. Он тут же с пронзительным криком выскочил из-за машины и попытался поразить Стэна левой ногой в висок. Стэн перехватил ногу обеими руками перед самым лицом и воткнул, в свою очередь, правую ногу незадачливой «балерине» в пах. Второй громила хрюкнул как свинья и густо покраснел от боли и напряжения, но руками все же успел крепко схватить Капенду за плечевой пояс, оставив при этом свою печень совершенно открытой. Ну что оставалось делать Стэну в этой классической ситуации? Автоматически он выбросил левый кулак снизу под ребра нападавшему. Раньше после таких ударов Стэна в ближнем бою противники обычно не могли продолжать с ним поединок и их уносили с ринга. То же самое произошло и сейчас с нападавшим. Молодой человек весь перекривился, закатил глаза как сонная курица и, не проронив ни слова, беззвучно рухнул на своего растянувшегося на полу друга, тщетно старавшегося перевернуться со спины на живот.

Стэн поднял дипломат и подошел к пытающимся подняться друзьям.

– Уж, извините меня, пожалуйста, но так-как вы изгадили мою машину, мне придется воспользоваться вашей.

С этими словами он пнул ногой пистолет, который неизвестно откуда и у кого из приятелей вывалился из одежды и лежал на полу рядом с ними. Оружие, вертясь вокруг своей оси, полетело под противоположный ряд машин, а Стэн стремительно двинулся к стоящему у входа в гараж голубому автомобилю.

Моментально вскочив в машину, Стэн нажал на газ и выехал из гаража на полной скорости. Покрутившись около двадцати минут в Бруклине, Стэн направился в Бронкс, где у него была назначена встеча с Джонсоном.

Автомобиль Джонсона стоял на безлюдном пустынном месте. Его хозяин прохаживался рядом с сигаретой во рту. Стэн лихо подогнал «Порше» сзади к машине Джонсона, резко остановился метрах в пяти от нее, вышел из кабины и вразвалку направился к Нику.

– Поздравляю! – чуть не закричал Джонсон. – Отличное приобретение! Главное под цвет глаз. Давно нужно было купить нечто подобное. Хорошо, что ты сменил свою рухлядь на эту ласточку. Ласточка, ласточка, ну, белый лебедь!

– Это не моя машина. Два подонка измарали мою, поэтому пришлось у них на время позаимствовать эту. Кстати, на ней я уже больше не поеду, скоро этот «Порш» начнут искать. Уже, очевидно, ищут. Пусть поищут. Поэтому можешь использовать его в качестве туалета, – ухмыляясь сказал Стэн.

– Ой, ой, ой! – притворно застонал Ник. – Какая жалость, что уже не хочу по большой нужде. А ведь еще только утром у меня был прекрасный понос. Съел, наверно, что-то не то.

– Ладно, о твоем поносе поговорим за обедом. Список готов?

Ник с улыбкой полез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда сложенный вчетверо большой лист мятой бумаги, на котором остался жирный след от сковородки. Стэн взял лист, пробежал написанное глазами и щелкнул языком. В списке значилось двадцать человек и начинался он с имен командира и заместителя, которые были написаны посередине сверху. Напротив своей фамилии Капенда увидел три звездочки, напротив Ника – две. Ниже было два столбика фамилий, что соответствовало двум отделениям. В начале каждого столбика стояла фамилия командира отделения. Командиром первого отделения Ник назначил Поля Алексона, второго – Джерри Ждано. Около имен командиров отделений стояло по одной звездочке. Затем был оставлен небольшой промежуток. Далее шли, как выражался Джонсон, рядовые бойцы – ветераны нелегкого наемнического дела, с которыми Стэна и Ника связывали долгие годы «работы», дружбы и просто общения. Список бойцов первого отделения начинал Ник МакКарни, за ним следовали Джо Бэйкер, Вальдемар Эльсон и Тимоти Балоботя. Еще ниже были написаны имена более молодых солдат. С ними Капенде и Джонсону также приходилось «работать» в разное время и разных местах: Эрик Когит и Эндрю Робертс. Второе отделение начиналось с Джима Федотоффа. За ним были Эванс Рид, Харви Вчерашни, Ник Черемхи и бойцы «среднего» возраста – Алек Трюкман и Лео Шаберштейн. Заканчивали список четыре самых молодых бойца. Это были люди Джонсона и Стэн о них только слышал: Бэн Левицки и Дэнис Купер – в первом отделении и Фрэнк Гордон и Фил Харфлит – во втором.

Отлично! Лучше не бывает. У тебя все систематизировано. Звездочки какие-то нарисованы. Я, надо понимать, – полковник, ты – подполковник, Алексон и Ждано – майоры. Я правильно понял?

– Что-то около этого.

– Ты людей и по отделениям уже разбил. Просто великолепно! Пять с плюсом. Я тут почти всех ребят, кажется, знаю. Один другого лучше. Так! Наши ветераны! Два чернокожих парня, Джо Бэйкер и Эванс Рид, радисты, да еще знающие языки юга Анголы – девяносто девять процентов успеха. Гениальный медик-недоучка Вальдемар Эльсон и его постоянный спутник Харви Вчерашни, санитар. Эти двое своими золотыми руками горб на спине за десять минут распрямить могут. Они почти мертвых при мне оживляли. Один всегда произносил: «Что ты говоришь?» Другой ему отвечал: «Ой, и не говори». Сейчас так же говорят?

– Не знаю, не интересовался.

– О! Мои старые друзья Ник МакКарни и Дайм! Как на себя могу на них положиться. Как у Поля дела? Давно его не видел.

– Все так же. Нормальная жена. Дети. Их у него трое. Взрослые. В общем все хорошо. Не так как у меня.

– Брось ты. Не прибедняйся. Зачем ты пеняешь на судьбу. Тоже мне, обиженный мальчик. Джерри Ждано. Помню, пулемет в его руках такие трели выдавал, как певчая птичка. Превосходно! Эрик Когит и Алек Трюкман. Лео Шаберштейн – один двоих стоит. Ну, с такими бойцами мы кое-что учудим.

– Вот этих четверых молодых ты не знаешь, – Ник указал пальцем на четыре имени в конце списка, – но я за них ручаюсь. Отличные парни, – подбодрил еще больше Стэна Джонсон, – я с ними имел дело и верю им.

– Сколько тебе раз говорить, что верить никому нельзя. Все люди работают только на себя. Знаешь куда гнутся руки у человека? А? Всегда к себе. Только идиот может сделать пользу и добро другим, да и то по ошибке. Ну, а в остальном я все понял. Спасибо, Ник! Сегодня, как и вчера, на тебе организационная сторона дела. Продолжай работать. В этом чемодане деньги на билеты до Киншасы, туда и обратно, и аванс из расчета по пятьдесят тысяч долларов на человека. Себе возьми сто тысяч. Ты же у нас подполковник. Далее, приобрети билеты на завтрашний и обратный рейсы. Обратно – с открытой датой. Деньги и билеты раздай людям и снабди всех полной информацией о действиях на завтра. О месте, времени сбора и так далее. Ну, ты сам знаешь, о чем сказать.

После этого Стэн открыл дипломат, вытащил из него отдельный большой пакет, завернутый в газету. Развернул его и достал оттуда еще три поменьше, два из которых с трудом распихал по наружным карманам пиджака и один засунул во внутренний. Затем он закрыл дипломат и передал его Джонсону.

– Я тоже все понял. Хочешь одно замечание?

– Внимательно тебя слушаю, Ник.

– Так ты и есть тот идиот, – Ник улыбнулся, скосив глаза на дипломат.

Стэн скривил рот направо, приоткрыл его и показал Нику стиснутые зубы, – я полуидиот. Часть денег оставил все же себе. Кстати, эти четверо, которых я не знаю, были в Юго-Западной Африке? Знают, что в апреле там жара?

– Да были, все знают.

– На всякий случай им и другим напомни, чтобы ничего теплого и тяжелого с собой не брали. Минимум вещей. Учить никого не надо, но пусть все-таки наденут на себя только брюки, рубашку и легкую обувь и все это оставят при себе. Если мы выберемся оттуда обратно, то в грязной и рваной комуфлированной робе и грубых сапогах разгуливать где-нибудь в международном аэропорту будет не совсем эстетично.

– Ясное дело.

– Далее, вот здесь координаты человека, которому следует отдать список людей группы для оформления выездных и других документов, а также кредитных карточек, – Стэн протянул Джонсону листок. – Его фамилия Калоефф. Габаритные данные по одежде и обуви тоже ему. Все это надо сделать незамедлительно. Сам пока не светись. За мной следят. Потом все разъясню. Совсем не обязательно, чтобы и за тобой была слежка. Поручи общение с Калоеффым нейтральному человеку. Пусть лишь передаст список и внимательно выслушает его, все, что он будет говорить, особенно если это будут какие-нибудь инструкции, не вдаваясь ни в какие дискуссии. О всех результатах сообщи ближе к вечеру. Там уже подслушивания и всякого наблюдения не опасайся. Перед самым отъездом уже будет все равно. Но на всякий случай воспользуйся вот этим радиотелефоном, он не под «колпаком», – Стэн передал Джонсону аппарат. – У меня такой же «чистый» тоже есть. Это мой номер. Все ясно? А сейчас мы вместе направимся в сторону центра, где я тебя высажу, а сам поеду на твоей машине по своим делам.

Ник утвердительно кивнул головой и направился было к своей машине, но у голубого автомобиля вдруг задержался, слегка присел, надул губы и симитировал звук, который получается, когда человек пускает желудочные ветры.

– Кончай придуривать! Пора ехать, – остановил его Стэн, ухватив за воротник пиджака.

Оба сели в машину и двинулись на ней от парка в западном направлении.

Около полудня Стэн без предупреждения прибыл в дом сына, который после автомобильной аварии почти никуда из него не отлучался. Питер и жена встретили его радостно, но с грустью в глазах. Веселилась только внучка. Когда Стэн передал супругам пакеты с деньгами настроение повысилось. После недолгого обеда он рассказал о своей предстоящей поездке в Африку и о том, что семье Питера сегодня же надлежит бросить все, закрыть дом и уехать вместе с ним в машине на время к хорошим знакомым дальних родственников семьи Капенды, так же живущим в пригороде Нью-Йорка. Никаких возражений Стэн выслушивать не стал. Согласно его предписанию, дочка должна была постоянно находиться при родителях, а самим им ни в коем случае не следовало покидать до его возвращения новое место жительства и немедленно перекратить со всеми какие-либо контакты. Затем Стэн проинструктировал Питера и Мабель как они должны себя вести, если кто-то вдруг начнет проявлять к ним интерес, снабдил их телефонами и электронными адресами своих друзей. Сын и невестка наконец-то поняли, что смена жилья обуславливается необходимостью, делается не зря и со всем согласились.

Сборы были не долгими. В машину Стэн быстро загрузил все только самое необходимое из дома Питера. В 18:00 все четверо были уже у нужных людей. После недолгого прощания Стэн выехал назад в город.

Около трех часов Стэну понадобилось для того, чтобы встретиться и переговорить о своем отъезде за границу и прочем другом с сестрой и братом.

В 23:20 с Капендой связался Ник, который дал полный отчет о проделанной работе и проинформировал о том, что надлежало делать утром следующего дня. Через два часа Стэн пригнал машину Джонсона к его дому и встретился с ним лично. Короткая беседа продолжалась не более десяти минут. Затем Стэн вернулся к себе в Бруклин на такси. Подготовка к отъезду в Африку не заняла у него почти никакого времени. Стэн положил в небольшой зеленый рюкзак все оставшиеся у него деньги – триста тысяч долларов, носки, зубную щетку, пасту, кусок мыла и пластмассовую бритву. Пять минут посмотрел новости по телевизору, после чего лег спать.

В аэропорт Стэн прибыл ровно в 11 часов утра. Группа, вылетающих в Африку, была уже на месте. Он поприветствовал всех бойцов поднятой рукой и, вслед за этим, обнялся по очереди со своими старыми друзьями Алексоном, Ждано, Бэйкером и Эльсоном. Рида, Вчерашни и Шаберштейна Стэн сгреб своими большими руками в одну кучу. То же самое он сделал с МакКарни, Федотоффым, Балоботя и Черемхи. С остальными поздоровался за руку. Затем отошел с Ником на несколько шагов в сторону.

– Сейчас сюда прибудут Калоефф и еще некий Гаррис, которому поручено организаторами путешествия провести инструктаж, – быстро отрапортовал Джонсон.

– Понятно. В остальном все в порядке?

– Нет. Шестнадцать человек здесь. Двое не явились.

– Как так?

– У меня со всеми была связь с раннего утра. А эти двое исчезли, хотя договоренность железная была. Как сквозь землю провалились. Их нигде нет и никто про них ничего не знает. Со вчерашнего вечера, – ответил Ник.

– Это уже мне совсем не нравится. Дурной знак. Так. Кто эти двое?

– Бэн Левицки и Фил Харфлит. Молодые, но надежные ребята. Еще двое молодых здесь, двоих других нет. Я тебе о этих четверых говорил. Это мои люди. Я их очень хорошо знаю. Они не могли меня подвести. Иначе я бы и связываться с ними не стал. Ты понимаешь. Не знаю что и делать.

– Похоже, сделать мы уже ничего не сможем.

В этот момент к Капенде и Джонсону быстро подошли два человека, Калоефф и высокий, стройный, очень хорошо одетый, респектабельный джентльмен, представившийся как Хоуп Гаррис. Гаррис вел себя так, как будто он был Гулливером в стране лилипутов.

– Ваш верный и покорный слуга, – с издевкой, как показалось Стэну, сказал Гаррис, всем своим видом показывая, что является боссом и никому служить не собирается.

– Очень приятно, мистер Гаррис, – ответил Капенда, не представляясь.

Вслед за Гаррисом с Капендой и Джонсоном поздоровался Калоефф. После приветствия он передал Джонсону большую папку, в которой находилась пачка конвертов с банковскими пластиковыми карточками, пакет с документами и список заложников, с полным набором данных о них. Гаррис не стал тянуть время и сразу приступил к делу.

– В полете будете около четырнадцати-шестнадцати часов. На место прибываете, кажется, в 5 утра в тот же день когда и вылетели. Такая разница во времени. В Киншасе вас будет встречать наш человек по имени Юл Кабан, глава африканской группы, мой подчиненный. Он обрисует вам общую ситуацию происходящего, расскажет о самых последних новостях, о погоде на месте работы и обо всем прочем. Вместе с ним и в тот же день под видом специалистов-нефтянников вы вылетаете в Луанду. Там у нас есть друзья, союзники, купленные люди и еще кое-кто. С местными властями и руководством нефтедобывающей компании одного из береговых месторождений относительно вас есть договоренность. В Луанде вас тоже будут ждать. Кто руководители этой компании вам знать не нужно. Вы с ними встречаться все равно не будете и ни на какое месторождение не поедете под предлогом того, что после долгого перелета вам нужен длительный отдых. Но и отдыхать вы не будете. Кабан вас переправит к границе района, занятого сепаратистами. На границе вас уже ждут еще четыре человека. Это Чунка, Майкл Сависски, Берт Рэд и Аркади Харт, которые поступают в ваше полное распоряжение. Кроме них в приграничной зоне будут другие наши помощники, которые также окажут вам всяческое содействие консультациями и тому подобным, а если понадобится и фактическими действиями.

Гаррис растегнул пуговицу пиджака и сунул левую руку в карман брюк.

– В приграничном районе уже все готово для переброски на место операции: оружие, беоприпасы, обмундирование и оборудование, медикаменты, рации, продовольствие, подробные карты, а также шифры для переговоров по радио. Когда прибудут вертолеты вам скажет Кабан. Он вообще обладает всей информацией и постоянно контактирует с нами, ожидая новых указаний. Кабан подробно расскажет вам о всей технической стороне дела. На месте, то есть в районе, куда вас забросят, действуйте уже по обстоятельствам. В эфир не выходите. Только в самом крайнем случае. Когда заложники будут у вас, вызывайте вертолеты. Экипажи те же самые. Вашего сигнала будут ждать каждую минуту. Кабан хотя и не полетит с вами на место операции, но обязан, по выработанным нашим руководством инструкциям, выполнять все ваши приказания. В его руках очень многое и он все сделает так, как надо, как вы ему скажите. У него связи и соответствующие полномочия. Так что в случае возникновения любых проблем обращайтесь сразу же к нему. Кабан не имеет права покидать вас до самого вылета на дело. Кажется, все, – Гаррис замолчал, готовясь выслушать Стэна.

– Спасибо! Все предельно ясно. А вот этот Кабан. От него, как вы говорите, очень многое зависит. Нельзя ли для пользы дела узнать о личных и деловых качествах этого человека немного поподробнее.

– А на кой черт о нем еще говорить? Сами все увидете. Хотя о чем я? Если для пользы дела, пожалуйста. Он хороший организатор самого низшего звена и ответственный исполнитель, только чрезмерно медлителен, его чуть ли не пинками подгонять надо, болеет кретиничной восторженностью и немного глуповат. Страдает к тому же еще и звездной болезнью, так сказать, считая всех кроме себя какой-то мелочью, – лицо Гарриса исказила гадливая улыбка. – Это ж надо, на дверях своего кабинета укрепил фундаментальную бронзовую доску с отлитыми на ней именем, какими-то надуманными титулами и временем приема посетителей, совсем как на стене берлинского вокзала времен гитлеровской Германии, где с точностью до минуты указывалось об отправлении и прибытии пассажирских поездов. У немцев это должно было свидетельствовать о точности, незыблимости и вечности германских порядков, в том числе и железнодорожных, а у Кабана, по словам автора текста на доске, о такой же вечности его начальственного положения и достоинствах личности. Посетителей, правда, у него не бывает. Ну, не дурак ли? А в общем-то он милый парень. Мы зовем его Папуасом за его вьющиеся на голове волосы. Уж очень он похож по своей внешности и примитивному характеру на коренного жителя Полинезии, не в обиду аборигенам будет сказано. Да и сам он эту кличку часто оправдывает придурочным стишком, который любит декламировать при женщинах: «Я жажду крови, я жажду мяса. Во мне бушует кровь папуаса».

Стэн вытянул лицо.

– Вас что-то смущает? – спросил Гаррис, внимательно посмотрев на Капенду.

– Против крови папуаса и животных наклонностей этого Кабана я ничего не имею, но для нашей операции нужно ли нам его самолюбование? – возразил Стэн.

– Ну что вы! Все, что я сказал – лишь для поднятия настроения и не больше. Шутка! И кто из нас свободен от себялюбия?

– Да, мы едем так далеко для того, чтобы пошутить! Все больше вопросов нет. Благодарю за исчерпывающую информацию, – заявил Стэн каменным голосом.

– Желаю успеха! – Гаррис широко улыбнулся, показав две золотые фиксы на верхнем ряде зубов, которые никак не вязались с его изысканной прической, элегантностью и респектабельностью английского лорда.

Через два часа группа Капенды села в самолет с тем, чтобы рано утром прибыть в Африку. Стэн приказал всем как следует отдохнуть во время длительного рейса, заметив, что на месте для расслабления времени не будет совсем. Начальная стадия операции началась.

Глава III. На месте действия. Первая потеря.

После многочасового перелета группа Капенды на рассвете прибыла в аэропорт столицы Заира Киншасу. Сразу же после таможенного контроля к Стэну уверенной походкой подошел крупный, очень упитанный и рыхлый человек, с большим животом и жирными ляшками, перетершими, вероятно, за жизнь их хозяина очень много десятков пар брюк. На ногах подошедшего носков не было, а только большие сандалеты со смятыми задниками. Желтые трехслойные ногти больших пальцев его ног торчали в разные стороны. О близорукости незнакомца свидетельствовали большие роговые очки, каким-то чудом удерживавшиеся на маленьком носу. Густые, кучерявые и черные с проседью волосы незнакомого человека начинали расти в пяти сантиметрах от бровей. Борода, как и волосы головы, завивалась мелкими колечками. Лицо джентльмена заливал пот. Вся рубашка также от пота была совершенно мокрой. Одежда кучерявого господина, вроде бы, была чистой, но какой-то замызганной, такой же как и ее владелец. Создавалось впечатление, что вот-вот от тела мужчины пахнет кислятиной и несвежестью или даже смрадом. Однако, к удивлению, этого не происходило. Уверенность, с которой человек подошел именно к начальнику группы, свидетельствовала о том, что он знал Стэна в лицо, хотя Капенда его видел впервые. Человек был нетрезв.

– Кабан, – представился незнакомец и протянул руку для приветствия, – я здесь начальник и организатор экскурсии. Вы меня, конечно же, понимаете.

– Капенда, – ответил Стэн, поздоровавшись с Кабаном за руку, – я вас очень хорошо, конечно, понимаю. А это мой заместитель Джонсон.

– Приветствую, – Кабан пожал руку Ника.

– Проклятье! Занесло меня сюда в самое жаркое время года, – восторженно и в то же время злобно продолжил Кабан, – вчера было тридцать пять градусов. Сейчас утро. Неизвестно сколько будет днем. В этой Африке только потеть. Что ни выпьешь, все через кожу немедленно выходит обратно, – сказал Кабан, взявшись обеими руками за нависающий над поясом брюк живот и приподняв его. – А вы как?

– А мы еще ничего здесь не пили, поэтому не успели толком вспотеть.

– Это легко исправить. Ваш самолет здорово опаздал. Скоро объявят посадку на Луанду. Но мы еще все сделаем как надо. Пока мои подчиненные регистрируют билеты и ваши люди отдыхают в зале ожидания, мы вот здесь выпьем пива, – Кабан указал на буфет. – Я угощаю.

Вслед за этими словами Кабан махнул рукой и около него как из-под земли вырос сумрачного вида молодой человек, который, получив от Джонсона пакет с проездными документами, так же быстро и незаметно испарился. Капенда, Джонсон и Кабан проследовали к стойке бара. Кабан сел посередине, Стэн и Ник – по бокам. Когда все трое получили по емкости пива, Кабан, почти через каждое слово заикаясь, продолжил рассказ о своих африканских впечатлениях.

– Из-за этой страшной африканской жары я проклинаю все на свете. Жить можно только дома, сидя рядом с кондиционером, а на улице как в сауне – совершенно нечем дышать и уши заворачиваются.

Стэн оторвался от своей кружки и с интересом посмотрел на уши Кабана.

– Жду не дождусь, когда смогу отсюда сорваться. Но сначала дело. Я начальник все же. Вот отвезу вас куда надо, дам вам всем задание и сразу же назад. Сразу! И провались все к чертовой матери под землю! Я вам это все так открыто говорю потому, что я человек справедливый, исключительно прямолинейный и порядочный, всегда предпочитаю говорить всем только правду в глаза, то о чем думаю, никогда не вру. Когда надо я все выдаю без недомолвок. Вы меня, разумеется, понимаете. Вот и сейчас я все прямо говорю, – Кабан икнул, начал рыться пальцами в бороде, выискал там нужный волос и резким движением вырвал его, чуть не опрокинув кружку.

– Конечно. Правдивостью и порядочностью многие страдают, – с удовольствием подхватил свою любимую тему Стэн. – Если мы говорим без недомолвок, я тоже скажу, что любой негодяй себя порядочным человеком считает. Есть маньяки и серийные убийцы, которые находят своим мерзким поступкам оправдание и утверждают, что они являются на земле чем-то вроде санитаров. Если уж по большому счету, в нашем мире непорядочных людей просто нет. Одни умные, добрые, честные и справедливые. Все только такие. Вы где-нибудь видели человека, который себя назовет неумным или непорядочным? Но вот незадача. Другие-то всех этих чересчур порядочных индивидуумов считают говном. В этом и коллизия. Я себя хорошим считаю, а они меня – какой-то плесенью. Полнейшая гармония наступит тогда, когда все друг друга хорошими будут считать. Но этого, к сожалению, никогда не произойдет. Все это я так, абстрактно и безотносительно. Вы тоже понимаете меня?

Кабан откинулся чуть назад и непонимающи взглянул на Стэна. Ему, как и всем людям, занимающим начальственное положение, считающим себя умнее других, хотелось говорить только самому, но вовсе не слушать кого-то там еще, кто кроме чуши, как они полагают, ничего и сказать-то не сможет. По мнению таких индивидуумов, умные вещи может выдать только начальник, а остальные даже рта раскрывать в его присутствии не имеют права. Поэтому стиль общения Кабана совершенно не подразумевал выслушивания собеседников. Когда кто-то пытался высказаться он повышал голос, начинал говорить чаще и таким образом забивал говорящего.

– Что я тоже понимаю? Что вы имеете ввиду? – повысив голос, быстро и с удивлением выпалил Кабан.

– Что имею, то и введу, – пошутил Стэн. Джонсон засмеялся и поперхнулся пивом.

Кабан икнул два раза подряд, не поняв шутки Стэна, резко закинул левую руку назад и почесал спину.

– Так вот! Я продолжаю начатую мысль. О чем я там говорил? – поинтересовался Кабан у Стэна, вырвав из бороды очередной волос и бросив его на стойку бара.

– О том, что вы на редкость справедливый, порядочный и прямолинейный.

– Да, это так! Если у меня хорошее отношение к человеку, я ему заявляю об этом. Плохое – не обессудьте. Плохому человеку я могу сказать, что он дерьмо и тех, кто нас обидел, никогда не прощаю. Могу, правда, и простить, если это для пользы дела нужно, то есть для меня. Вы можете подумать, что я беспринципный тип. Нет. Я очень принципиален. Принципов у меня полно, но для каждого субъекта у меня свои принципы. Я всех делю на людей нужных и ненужных. На ненужных мне личностей я плюю. А тем от кого нахожусь в зависимости могу, извините, и зад вылизать. Далее. Я везде опаздываю, все делаю с опозданием. Но когда рядом начальство я – метеор. Люблю я и в благородство поиграть, только чтобы мне это вреда не принесло, чтобы эта игра не причинила мне лично никакого ущерба. Еще пива! – Кабан поднял руку. – Так как у нас доверительная беседа, то я вам скажу все откровенно и честно, прямо в лицо. Вас я не знаю, присматриваюсь, поэтому буду говорить только про себя пока. Вот я начальник отдела, если его так можно назвать. Следите за моей мыслью. К примеру, я все сделал по своей работе хорошо. Я отдел в этом случае даже не упоминаю. Я называю свое имя и все заслуги приписываю себе. Теперь, например, я обгадился. Редко, но бывает и такое. Что я буду говорить? Я буду говорить, что оплошал отдел. Напротив, себя не упоминаю. Вот такой я человек и начальник! Понимаете? Да?

– Конечно, понимаем. Все понимаем. Вы как энциклопедия жизни. Своими высказываниями подтверждаете мои мысли о сущности человека, – с интересом заявил Капенда, пытаясь продолжить тему о человеке-энциклопедии. Однако Кабан прервал его, повысив голос.

– Это хорошо, что понимаете, – Кабан закурил и выбросил вверх руку с тремя растопыренными пальцами. – Пива и виски! Всем! О чем я там еще говорил?

– О том, что раздадите задания и сразу назад. А все остальное пусть провалится к чертовой матери.

– Да, да. Задания. Да, к чертовой матери. Я здесь основной, а вы подчиненные, – Кабан почесал спину.

– Вообще-то Гаррис перед нашим вылетом из Нью-Йорка разъяснил, что вы обязаны выполнять все мои распоряжения, – как бы невзначай заметил Стэн.

– Гаррис, Гаррис! А кто такой Гаррис? – Кабан резко развернулся на своем стуле и уставился на прходившего мимо них чернокожего господина. Тот удивленно пожал плечами и пошел дальше.

– Почему это он начальник? А? Кто ему сказал, что он начальник?

– Кабан повернулся в обратную сторону и вытаращил свои маленькие глаза на Джонсона.

– Я не знаю, – ответил Джонсон, притворно изобразив на лице страшный испуг.

– Кто такой ваш Гаррис? – раздраженно повторил свой вопрос Кабан.

– Почему он наш? – недоуменно спросил Джонсон.

– Кто он? – не ответив на вопрос Джонсона, продолжил Кабан. – Выскочка и говнюк. Опять на моем пути стоит этот хрен по кличке Кент.

– Сколько мне нагадила эта сука! – в последнее слово Кабан вложил все свои чувства.

– А кто такой Гаррис?

– «Кент, Попуас, Чурка, Скунс, Гнилой. Какая-то воровская банда», – подумал про себя Стэн. – «Кого не возьми из этой компании, у всех клички поганые и у всех имена и фамилии не свои. Интересно, какая кличка у самого Мочиано?»

– Ничего я с ним еще посчитаюсь, – повышая голос все больше, продолжил Кабан. – Руководителя из себя корчит. Тоже мне начальник. Я здесь главный. Я! А он в начальники, видишь ли, прет. Все время вперед других наровит вылезти. С ним хорошо экскременты жрать. Не успеешь опомниться, а все уже сожрано. Вечно лезет куда не надо, – Кабан перешел на крик. – Если этому Гаррису дать кусок мыла, он сразу начнет искать аннальное отверстие, куда можно было бы с помощью этого мыла залезть. Вот и ехал бы сюда сам указания давать. А то он из-за океана руководит, не потея!

Кабан вытаращил глаза и посмотрел сначала на Капенду, а потом на Джонсона.

– И вообще что-то уж больно много начальников в последнее время развелось. Даже у меня под боком еще один руководящий обормот объявился. Чунка! Этот желтый болван Чунка совсем оборзел со своими вонючими прихватами и дурацкими указаниями. Осмеливается даже мне угрожать и все время стращает. Делает вид, что он главнее меня. А на каком основании? Постоянно поучает и напирает на то, что он старше, умнее и намного опытнее всех тут. Лепит мне, что он не только скрытый организатор всего, но и еще вдобавок ученый мирового масштаба, что пишет научные труды и в голове у него одни только теории. Он, видите ли, ко всему приближается с наукообразных позиций. А другим разума следовало бы поднабраться. Не у него ли? Может быть у него поднабраться? У этого безмозглого полена? Пусть он в уборной, сидя на толчке, рассказывает о своей учености и уникальности. Эта по задницу деревянная пробка осмеливается указывать мне! Мне! – Кабан затряс от негодования головой как козел. – Указывает и одергивает будто я сопливый мальчишка.

Кабан шмыгнул носом и вытер его пальцами.

– А ведь раньше эта свинья в моем присутствии всегда только молчала, глупо улыбаясь, приходила поздравлять меня с каждым Новым годом. Он выгибал спину при подходе к моему кабинету уже за десяток метров, какие-то дешевые подачки все время сувал. Грязное вонючее дерьмо! Купить хотел! Ну, я брал, конечно. А что тут особенного? Брал! А кто не берет? Все ведь взятки берут! Кто не взял бы рыбу? А? А кто не взял бы икру? А? Вы бы взяли рыбу или баранину? – обратился к Нику Кабан.

– Я больше люблю свинину, – ответил Джонсон.

– Свинину? Да идите вы к черту с вашей свининой! Что вы меня все время путаете. Так вот. Подачки дешевые давал. А теперь, когда эта тля полезла наверх, она обращает на меня внимание только для того, чтобы сделать замечание, на вид поставить и сделать дураком.

Кабан проглотил слюну и поправил почти свалившиеся с носа от тряски головой очки.

– Вонючка! Помылся бы лучше!

– Спокойнее, мистер Кабан, – почти шепотом сказал Капенда. – Мы здесь не совсем одни.

– Да, да! Спокойнее! – выкрикнул Кабан и ударил кулаком о стойку бара.

– Ну что вы. Не стоит так нервничать и переживать. Так ведь и здоровье можно подорвать. Не надо это обстоятельство принимать так близко к сердцу, – Стэн заметил, что манера разговора Кабана с криком очень напоминала таковую у Бэлламора, когда он ругал журналистов. Как будто Кабан был его родным братом или пытался копировать шефа. – Мне лично все равно, кто из вас считает себя основным, лишь бы это не повредило делу. Я уверен, что вы потом обязательно разберетесь кто из вас всех главнее. А вообще-то все вполне естественно. Вы не сокрушайтесь так. Большинство людей хотят управлять, каждый желает быть главным и не зависеть от кого-то другого. Очень немногие хотят быть подчиненными. Но приходится. Поэтому люди любую власть любят лишь на словах и в присутствии начальников. Когда их нет – ругают. Я хорошо вас обоих с Гаррисом и этого Чунку понимаю в вашем стремлении руководить. Вот взять хотя бы все того же вашего Гарриса или вас. Вы меня извините, – продолжил Стэн, – я о руководителях и слишком «выдающихся» людях люблю поговорить. Это моя больная тема. Дело в том, что подавляющее число начальников считает, что они занимают свое начальственное место совершенно закономерно и они это место заслужили из-за своей исключительности. Если начальник, пардон, идиот и его вдруг пропирают с его кресла, то нет никаких природных сил в том числе и людей, которые образумили бы этого начальника и доказали ему, что он не годится для руководства. Вы с Гаррисом похожи друг на друга. Вот вам не кажется, что вы начальник в силу своей исключительности?

– Кажется? Не кажется, а так оно и есть! – выпятив нижнюю губу, почти выкрикнул Кабан и схватил дрожащей рукой кружку, пиво из которой выплеснулось наружу.

Стэн обернулся назад, интересуясь не очень ли задушевный разговор трех джентльменов привлекает внимание других посетителей бара.

– Да, но если внимательно присмотреться, оказывается, что таких же исключительных и толковых людей в массе очень много можно найти и начальственное место они тоже с успехом занимать могут. Если человек не состоит на учете в клинике для неуравновешенных, он вполне может стать начальником любого уровня. Ведь замену «незаменимым» всегда легко находят среди заменимых в том случае, например, если человек-начальник, простите за прозу, отбросил копыта. Причем быстро пустое место заполняется. И часто бывает, что новый руководитель лучше старого, «незаменимого». Все зависит не только от горячего желания кого-то править, сидя в кресле начальника, и безграничной любви к власти. Одного ума, таланта и энергии бывает мало. Многое определяют как обстоятельства, так и счастливые случайности, но чаще всего в этом оказываются задействованы другие люди. Ваш непосредственный патрон обязательно потом с начальственной проблемой и с вашими эмоциональными переживаниями относительно Гарриса разберется и, конечно же, определит кто из вас двоих центровой. Вы только специально на это обратите его внимание. А то будете кипеть зря. Начальник должен знать, чем живут его подчиненные и что у них на уме.

Кабан выплеснул в рот виски и весь перекривился, после чего засунул правую руку за воротник рубашкии и начал энергично чесать спину.

– Я на свою беду привык все систематизировать и раскладывать по ящикам и полочкам, – продолжил Капенда. – В основном начальниками становятся если: а) в руководителях или бывших начальниках, имеющих выход к власти, ходят родители, в основном папы, предендента на должность, всеми силами пропихивающие свое великовозрастное дитя на верх, особенно если эти предки еще и богатые; б) главным можно стать с помощью протекции учителей, друзей и доброжелателей, не в последнюю очередь из-за их собственной выгоды, которую они преследуют, которую они в перспективе надеются получить, ставя кого-либо на место начальника; в) когда очень тщательно вылизан анус босса, безгранично любящего лесть. Вот вы, мистер Кабан, как стали начальником? Какой вариант ваш?

Стэн внимательно посмотрел Кабану прямо в рот, а Джонсон язвительно улыбнулся.

– Я что-то должен выбирать? Я? – опять во весь голос, громко спросил ничего не понявший Кабан, даже не постаравшийся приблизиться к сути разговора.

– Нет, это не обязательно. Все уже за вас выбрали другие. Говорите, пожалуйста. Вы хотели еще, вроде бы, высказаться, – понимая бессмысленность продолжения дискуссии, ответил ему Стэн.

Кабана это воодушевило и он снова, почти захлебываясь, быстро продолжил свою речь.

– Я свою работу почти выполнил, – Кабан закурил очередную сигарету, – осталось совсем немного. Хорошо, что для меня все уже заканчивается. А в остальном увольте. Вы уж меня извините, но лично мне после выполнения моего задания будет исключительно на все наплевать. Мне вообще-то и сейчас на все плевать. Мне только до себя дело, как и всем. Я что выродок какой-то? Пусть все вокруг рушится и падает, только не на то место, где я стою, сижу или лежу. Настает очередь других уродоваться. Так сказать разделение труда. Виски и пива! Всем! – крикнул Кабан куда-то в потолок и вытер пот с лица. – Резко? Да. Но правдиво. Я свое отработал и заработал и мне интересно только то, что будет со мной, моим папой, мамой и детьми. Меня даже жена не интересует. У меня их много было.

Язык Кабана начал опять развязываться. Его снова понесло. Ник сделал страшное усилие, чтобы не зевнуть.

– Я сюда не хотел ехать. Категорически! Я так и сказал: «Не поеду и конец! Ищите других дураков!». Но шеф заставил. Решил все за три секунды. Он только одно слово промолвил. Я тут же сломался. А что делать? С ним много не поговоришь. А ведь я ему столько хорошего сделал! Он привык гадить тем людям, которые совершили для него добро.

– Вам, вроде, все почему-то гадят. И Гаррис тоже, – вставил Стэн.

– Да и Гаррис тоже, но шеф больше лошади нагадил, – Кабан снова выпил и громко рыгнул. – Такая уж у него скотская профессия. Ну, что я вам все объясняю. Вы же и так очень хорошо знаете кто такой мой шеф?

– Нет, – ответил Стэн, – не знаем. Мы о нем совсем ничего не знаем.

– Как это не знаете? Как это совсем ничего? Минуточку. Подождите… – Кабан закусил зубами нижнюю губу вместе с клочком бороды и тупо уставился на Стэна, понимая, что начал болтать лишнее.

– Нет, мы не знаем. Совершенно. Расскажите о нем поподробнее. Очень интересно. Вы же любите говорить одну только правду и прямо в лицо. Кто такой ваш самый главный начальник, который вам все время зачем-то гадит? Профсоюзный деятель, кажется?

Стэн выжидающе посмотрел на Кабана. Джонсон наконец-то зевнул.

Кабан отпустил нижнюю губу. Его мутные глаза начали слегка проясняться и Стэну даже показалось, что уже совершенно пьяный собеседник вдруг протрезвел, чего-то чрезвычайно сильно испугавшись.

– Да, профсоюзный деятель.

– Ну, я так и думал.

В эту минуту по трансляции прозвучало объявление о посадке на самолет, следующий до Луанды.

– Это нам. Пора! – обрадовавшись прекращению разговора, чуть не закричал Кабан.

Он бросил в недопитое пиво окурок и спрыгнул с высокого стула.

– Быстро, быстро, быстро. Самолет сейчас улетит без нас и все пропало. Конец всему. Понимать надо.

Кабан кинулся было к выходу, но потом метнулся к кассе бара и быстро расплатился. Капенда и Джонсон панике поддаваться не стали и медленно пошли за побежавшим куда-то по кривой линии Кабаном.

Полет до Луанды продолжался около двух часов. Несколько часов пришлось ждать самолета местной авиалинии, после чего люди Капенды летели на каком-то сильно дребезжащем аппарате в южном направлении еще почти два часа. После приземления самолета на грунтовом аэродроме, группа столько же ехала на машинах к границе территории, занятой сепаратистами, к небольшому поселку, находящемуся не очень далеко от побережья Атлантики. Кабан за это время протрезвел полностью, перестал без умолку болтать и помрачнел, продолжая, тем не менее, ковыряться в своей бороде и чесать спину.

День клонился к вечеру. В поселке группу уже ждали четверо ранее приехавших американцев, одетых в пятнистую одежду, и три африканца в военной форме армии Анголы. Члены «экспедиции» во главе с Джонсоном и одним анголезским военнослужащим пошли получать обмундирование на другой край поселка, к лесу, а Капенда, Кабан и два других военных с офицерскими знаками отличия проследовали в хижину, стоявшую при въезде в деревню, для последнего перед вылетом на задание разговора.

В помещении все выпили по банке фруктового сока и сели за стол. Анголезский офицер, мужчина лет сорока, почти лысый, развернул большую карту, начав на силно ломанном английском языке свои объяснения.

– Сейчас мы с сепаратистами снова пытаемся наладить переговорный процесс. Все это уже долго тянется. Вам это известно. Несколько раз все начиналось и столько же раз все срывалось. С 1991 по 1994 год у нас шли переговоры. В соответствии с нашим «мирным планом», мы предлагали УНИТА закончить национальное кровопролитие, наш внутриангольский конфликт, предлагали оппозиции даже посты различного уровня в государственном аппарате, при том условии, что унитовцы будут признавать конституцию Народной Республики, а Жонаш Савимби, основатель УНИТА, покинет политическую арену, хотя бы на время. Понятно, что его это совершенно не устраивало. В 1994 году боевые действия возобновились. Нам никак не удается договориться о прекращении огня. Понимаете? Активизировать мирный процесс очень трудно. Постоянно под угрозой находятся территории и коммуникации. Мы все время надеемся на лучшее. Во всяком случае каких-то активных и широкомасштабных боевых действий ни с нашей стороны, ни с их не осуществляется. Но инциденты, как видите, бывают. Раскольники все время что-то выгадать хотят. Ну, это ясно.

Офицер прервал свою речь и глазами показал второму военнослужащему на угол комнаты. Тот встал из-за стола и принес еще несколько банок сока.

– Пейте, пожалуйста. Теперь наше дело. Вот здесь самолет был подбит, на границе, где приморская низменность начинает переходить в плоскогорье. Думаю, что унитовцы не знали какой они сбивают самолет. Им наплевать на это. Сбили и все. А все из-за того, что он слишком низко опустился, ниже четырех тысяч метров. Неполадки, связанные с грозой, очевидно. Если бы лайнер летел на высоте приблизительно семь тысяч, его ракета не достала бы. Самолет после поражения ракетой пролетел еще километров пятьдесят и в этом районе упал, – офицер указал на карте место, – там он лежит и сейчас. Наша авиаразведка это подтвердила. Они, вероятно, отсюда ракету пустили, – офицер снова показал на карте место. – Здесь у сепаратистов база. Рядом с базой находится населенный пункт. Португальское название Кристиано-ди-Каштру. Около места падения самолета тоже есть небольшая деревня. По-португальски называется, кажется, Мигуэль. Точно не знаю. И там у сепаратистов солдаты. Можно предположить, что и пассажиров самолета содержат здесь же. Полной уверенности, конечно, в этом нет, но, наверно, так оно и есть.

– Все достаточно ясно, – промолвил Капенда.

– На всякий случай обо всем кратко еще раз, – сказал офицер. – Населенный пункт с базой и к востоку от них деревня. Между ними, как вы видите, проходит грунтовая дорога и расстояние равняется примерно пятидесяти километрам. Дальше дорога идет на север. Может быть, заложников перевезли и в населенный пункт. От врагов можно всего ожидать. Взять хотя бы пилотов самолета. Куда они их подевали? Об этом никто до сих пор не знает. Две деревни. Далее пусто. На много километров. Смотрите. Если верить перехваченным радиограммам, пока все заложники, я говорю о пассажирах, живы и, что самое главное, содержатся в одном месте. Мы посылали туда группу разведчиков из трех человек. Вот сюда, – африканец указал место кончиком карандаша. – Она не вернулась. В этот же район вас доставят вертолеты. Километров за пятнадцать от предполагаемого места, где, возможно, находятся заложники. Ближе нельзя. Если они увидят вертолеты, поймут для чего они прилетели. Сепаратисты могут тогда перевезти заложников в другое место или разделить их вообще на несколько групп и разместить по разным населенным пунктам, что будет совсем плохо. Хотя о прибытии вертолетов они все равно узнают.

Офицер еще раз указал на карте пункт высадки группы, находящийся в непосредственной близости от проселочной дороги. Стен внимательно посмотрел на карту. Кабан, который во время разговора оставался совершенно безучастным и не проронил ни слова, тоже посмотрел туда же, но полностью отсутствующим взглядом.

– Отсюда, от нас, до этой деревни по прямой около двухсот километров, может быть и немного больше. А здесь, между нами и ними последняя партизанская база, так сказать опорный пункт сепаратистов. Там довольно много у них людей, кажется, еще и тяжелое вооружение – пушки и машины для их транспортировки. Смотрите, – продолжил офицер. – Вот такое положение. По прогнозу погоды ночью будет дождь. Приближается циклон. С одной стороны это неудобство, но с другой – преимущество. Дождь смывает все следы. Можно остаться незамеченными, хоть некоторое время.

Разговор о силах, которыми распологают сепаратисты в рассматриваемом районе, их дислокации и постах, средствах передвижения и оружии, путях сообщения между населенными пунктами, местном населении, его занятиях и другом продожался еще минут тридцать.

В самом конце беседы Кабан вдруг резко вскочил со своего места и ударил по середине карты своей мясистой волосатой рукой, убив на ней и размазав большую синюю муху. Офицер посмотрел на Кабана с некоторым удивлением, а Стэн улыбнулся. Когда все было убрано со стола, африканец вручил Стэну планшетку с его личной картой и пакет с обмундированием соответствующего размера. Стэн не стал модничать и тут же переоделся, положив свою гражданскую одежду и обувь в вещмешок.

Конец ознакомительного фрагмента.