Дыхание. I. Ключ (Ефим Бершадский, 2018)

I. Ключ

Он шёл по дорожке мимо частных домов. Белая бабочка перелетела ему дорогу и скрылась за забором в чьём-то маленьком яблоневом саду. Котёнок лёжа на солнце вылизывал свою белую лапу, и даже не отреагировал, хотя он прошёл всего в метре от него. По обочинам дорожки валялись сорванные листья, в основном берёзовые да кленовые, только такие, трёхзубчатые кленовые, те, что поскромнее, – видимо, многозубчатые ждали своего часа осенью, когда они станут красивее. Вдоль заборов росли кусты шиповника, зарослей крапивы было много – малины здесь не было, а жаль, он бы с удовольствием съел сейчас пару ягод. Здесь и смородина красная росла… Нет, это в другом месте. Ещё валялись рыжие и желтоватые ягодки рябины, отчего-то рано упавшие. Много чего здесь было. По другую руку шёл дом, белый пятиэтажный дом, самый обычный. Возле него росли липы и берёзы, клёны тоже росли, те самые, трёхзубчатые. В этом смысле следующий дом был интереснее – тот, что стоял перпендикулярно этому. Вдоль него тянулась дорога, и его отделяла от неё целая роща берёз – кто-то высадил их густыми рядами, и они как частокол охраняли покой этого дома от излишнего изобилия солнца. Оттого, наверное, и крошек берёзовых повсюду были несметные количества, в какую паутинку ни загляни – всюду эти крошки.

Дальше он о чём-то задумался, и по сторонам не смотрел, и шёл сам собой, можно сказать, что ноги его сами несли. Собственно, куда бы они ни несли, в их городке это почти не имело значения – разве что названия улиц менялись, да он их и не знал – мало на каких домах висели таблички, а если и висели, то в самых незаметных местах, скрытых разными кустами и цветами. Конечно, это не совсем верно, некоторые названия он знал, знал название своей улицы, и другие названия, например вот эта улица – Садовая. Была ещё Парковая, но до неё надо добраться. Сейчас он как раз проходил детский сад и задержался возле него – очень он благоустроенный, всюду цветы, разные лесенки, карусели и тому подобные детские забавы. Хорошо было бы походить в него, по утрам на физкультуру – зарядку поделать, в беседке поиграть, по лесенкам полазить – такой моцион не помешал бы. Интересно как у них папоротники разрослись возле стены – просто гиганты какие-то, настоящий юрский период, только стрекоз трёхметровых не хватает и парочку хвостатых тирексов. Дети как раз сейчас с мамами за ручку выходили из сада, и он, улыбаясь, смотрел на них – славные они. Хорошо быть ребёнком, идёшь куда хочешь, маму красивую за руку ведёшь, у сестрички конфеты воруешь. Жаль, что у меня не было сестрички, чудесно было бы…

Он добрался до палатки с фруктами, и купил себе пару слив – сливы были здоровые, тёмно-фиолетовые и довольно круглые. Он принялся за первую сливу, прошёл мимо газетного ларька, миновал пятачок с кучей такси, и пошёл по тропинке среди луга. Луг был очень ухоженный, но не везде – там, где он сейчас шёл, росли заросли цветущего цикория – замечательные голубые лепесточки – поэтому эта часть и неухоженная, чтобы глаз радовать. На самом лугу, в тени, росли маленькие белые клевера – луговые, Trifolium pratense. А Trifolium repens – это лесные, фиолетовые, они сейчас на другом лугу растут, он его ещё пройдёт. В некоторых местах в городке эти клевера давно выжгло солнцем, а здесь ничего, чувствовали они себя отлично. Дальше он миновал кусты черёмухи и зелёную машину, на капоте которой чёрный кот чесал себе ухо – к нему захотелось присоединиться, так он заразительно чесал; прошёл кучу с песком, и неожиданно наткнулся глазами на салатовый незрелый жёлудь. Он подобрал его и внимательно рассмотрел – в форме половинки эллипсоида гладкая нижняя часть, а верхняя – этакая земляничная шапочка. Да, есть отдалённое сходство. Хорошо бы набрать желудей осенью, закопать их где-нибудь, и пусть вырастет дубовая аллея, и сотню лет будут расти дубы. Обязательно сделаю, когда жёлуди созреют, надо не забыть.

Он двинулся дальше, вновь миновал различные заборы и яблоневые сады, и попутно постоял возле одного забора, ковыряясь в кусте малины – этот куст он постоянно объедал, и не он один – ягод было уже довольно мало, он лишь четыре штуки нашёл и сразу их слопал. В настроении он был превосходном, днём сегодня была сильная жара, а сейчас она спала, и подувал ветерок, а впереди был ещё долгий июльский вечер, и ещё июльская ночь, и кто знает – что они для него готовят? Поэтому, чтобы лучше это узнать, он решил сегодня отправиться в парк – был в их городке и парк, правда, зачем парк в городке, со всех сторон окружённом лесами и полями, было не совсем понятно. Но парк имелся, причём на окраине, – к нему и вела, как нетрудно догадаться, Парковая улица – довольно любопытная улица. Его отделяло от неё немного – он добрался до местного клуба, предлагавшего совместные занятия фитнесом для мамочек с грудными детьми – была изображена хорошенькая мамочка, занимающаяся фитнесом со своим грудным ребёнком, очень увлекательная фотография, он с удовольствием её рассмотрел. Кроме того там проводились занятия гимнастикой, и настольным теннисом, и танцами – всё для детей, всё кроме фитнеса. Из окон доносилась музыка, видимо, сейчас была очередь гимнастики, но видно ничего не было – занятия шли в залах на втором этаже, можно было по водосточной трубе забраться, но это, пожалуй, слишком… Кстати, здесь ещё про занятия английским на стенде было написано, набирались группы для совместных занятий английским, форма занятий познавательно-игровая. Правильно, самая лучшая форма, – решил он, но записываться не стал, – увы, он в совершенстве владел английским, и долго притворяться, что он плохо знает его, было бы трудно. Ситуация осложнялась ещё и тем, что занятия предполагали участие детей в возрасте от 9 до 15 лет, а он никак к этой категории не относился, а занятий для взрослых и мамочек с грудными детьми не предполагалось – почему-то считалось, что они ограничатся для себя фитнесом. И напрасно, ведь если подумать, грудному ребёнку гораздо легче выучить английский, чем 13- летнему, и ходи ребёнок с двух лет и хотя бы три раза в неделю слушай английскую речь – и он овладеет языком к пяти годам. Но до этого здесь ещё не дошли, да это и не в их интересах. Слишком умные дети – всегда сплошная головная боль, он это по своему опыту давно заметил…

Он двинулся дальше, здесь была довольно большая дырка в заборе – кто-то выломал пару прутьев, чтобы легче ходить было и не делать лишний крюк – и все здесь ходили, и он прошёл. Он прошёл ещё одну кучу песка, которая здесь уже как минимум пару лет лежала, и пролежит, видимо, ещё довольно долго, и добрался до ещё одного луга. Надо сказать, и это его удивляло в их городке, что здесь всё было очень ухожено – и газоны были, и луга, и парк ухоженный, и сады во дворах домов – всё очень ухоженное. Вроде бы мэр был раньше садовником… Нет, не мэр, его жена. Да, его новая жена – бывший садовник – в общем, в правящих верхах были садовники – или их лучше флористками назвать? Кстати, он её недавно встретил – девушка она ещё молодая, и он с ней сразу познакомился – то есть, он не знал вначале, что она жена мэра, но она шепнула ему по секрету. Впрочем, он ей не поверил – он отлично помнил, что у мэра другая жена. Ладно, все эти шутки сейчас не к спеху, стихотворение о жене мэра он сочинит в другой раз, сейчас он не в настроении. А газоны были, и были весьма ухожены, и причины этого были не до конца ясны. Он оторвался от этого анализа и стал рассматривать луг. Здесь как раз рос и лесной клевер – тот, который фиолетовый, и васильки были, и что-то похожее на одуванчики, хотя одуванчики давно отцвели, но действительно цветок похожий, только ножки у него другие. Ещё ромашки были, и ещё много цветов, но он больше названий не знал – надо справиться у местных бабулек. Дальше шло розовое круглое здание – по-видимому, котельная – здесь почему-то было много зданий окрашено в розовый цвет, и клуб тоже розовый. А вот в моде были больше синие цвета, и велосипеды синие, и футболки синие, и на почте много голубого и синего, даже девушки там голубоглазые…

А между тем, вот и она, Парковая улица. Начинается она от здания заброшенной школы дореволюционной постройки, где обычно буйно веселятся компании школьников, и ведёт до самого парка. Улица эта по неустановленным причинам пустует почти в любое время года и в любую погоду – то ли дело в её бесконечной длине, то ли в том, что она никуда кроме парка не ведёт – непонятно. Вот и сейчас она пустовала, и он шёл по ней, испытывая некоторые приятные предчувствия. Всегда, шагая по ней, он чувствовал, что здесь можно кого-то встретить, и кого-то очень интересного, но пока он встретил одну знакомую бродячую собаку и погладил её по голове. Она, довольная, повиляла хвостом, надеясь, что он её покормит, но у него кроме второй сливы и жёлудя ничего с собой не было, а сливы и жёлуди собаки, как известно, не едят, и она разочарованная побежала дальше. Вскоре ему ещё встретилась бабулька, вышедшая из-за угла дома и направившаяся в противоположном ему направлении, – пока это было всё. Надо признаться, что он и раньше здесь мало кого встречал, но втайне надеялся и верил – другие, видимо, перестали надеяться, поэтому по этой улице они и не ходят, – решил он. Сейчас как раз начиналось самое интересное в этой Парковой улице: с этого места и до самой её середины по правую руку шли жёлтые трёхэтажные дома, построенные лет пятьдесят назад. По левую руку через дорогу шли частные дома, а по правую как раз эти. Дома эти вроде бы уже собирались снести, но никаких признаков грядущего сноса заметно не было, и они по-прежнему были заселены. Эти дома были примечательны громоздкими деревянными балконами довольно шаткой конструкции, готовыми вот-вот обрушиться тебе на голову, и он слышал об одном таком случае – но видимо, это была просто байка. Все балконы были в целости и сохранности – он проверял, никаких новоделов не было. Но самая интересная черта этих домов заключалась в другом – здесь были очень низко расположенные окна первого этажа, так что если окно не было занавешено шторами, то можно было заглянуть внутрь комнаты и встретиться глазами с жильцами. Это всегда по-своему поражало его, в такие моменты он испытывал несколько странное возбуждение, очень уж это было непривычно. Вот и сейчас произошла как раз такая встреча – у окна на кухне сидела и курила хорошенькая светловолосая девушка, одетая в домашний халат. Он встретился с ней глазами, и взгляд её ему очень понравился – она была совершенно не против с ним познакомиться, стоило лишь постучаться в окно. Он всё же удержался – это, пожалуй, уж слишком, знакомиться с девушкой в домашнем халате это, знаете ли… Как-то уж слишком… Прозаично, что ли?

И вот именно эта необыкновенная близость чужой жизни очень его в этой улице увлекала, так она гармонировала с этой её безлюдностью и бесконечностью этих странных жёлтых домов. Вообще, он очень любил тихие и спокойные улицы, и в городок этот несколько лет назад отчасти поэтому и приехал – очень тихий и спокойный городок, много детей, много молодых красивых девушек, много зелени и деревьев – хорошее место. Он как-то проезжал неподалёку, и вышел, и так и остался – и совершенно не пожалел. Конечно, здесь бывает скучновато, но это так понятно, это же самый обычный русский городок. В каждом таком городке мамочки занимаются фитнесом с грудными детьми, дети от 9 до 15 лет учат английский, дети постарше занимаются более важными вещами. Работают почта, магазины, жена мэра сажает ирисы. Где этого нет? Правда, не в каждом городке есть такой человек как он, почти наверняка не в каждом, потому что он такой человек… Понятно, какой, нет смысла себе об этом говорить. Нет, такие люди встречаются, он и сам встречал, хотя и довольно редко. Но если задуматься, то и улицы такие встречаются редко, а встретилась же она с ним, вот он ходит по ней – а вероятность такой встречи маленькая… Какое-то время он наблюдал за муравьём, пересекавшим дорожку, – он чуть его не раздавил, но не раздавил, и был очень этому рад, потому что иначе стало бы одним муравьём на свете меньше. Муравей никуда не спешил, направляясь к траве по ту сторону – между жёлтыми домами росли кусты и вишни, черёмуха тоже росла. Здесь хорошо было весной, когда они цвели, запах повсюду был черёмуховый – он весной на эту улицу и набрёл, она его вначале именно красотой своей привлекла, а потом уже он о ней всё остальное узнал. Вишни созревали, и некоторые уже созрели – он съел несколько – кислые, но вкусные, отличные вишни… При желании у них в городке летом можно было фруктами в садах питаться, а осенью – овощами в огородах… Совершенно неожиданно он встретился взглядом с одной старушкой, наблюдавшей за ним из бокового окна, – вид у неё был сердитый, она явно собиралась его отругать за вишни, и он спешно ретировался. Он усмехнулся себе: надо быть очень внимательным, а то эти старушки – известные шантажистки. Так всегда и бывает – вначале вишни, за ними – соседские девушки в халатиках, а там приходит тебе письмо на почту, а там написано: Вы же не хотите, я полагаю, чтобы Ваша жена кое-что о Вас узнала? И такая речь грамотная в письме – просто любуешься и оторваться не можешь, чем-то дореволюционным от неё веет, такая удивительная плавность, мастерство слога – и всего-то за это просят пять тысяч рублей в месяц… Да, интересная улица, к сожалению, она сегодня не расщедрилась для меня, и ничего на ней не произошло, но ведь ждёшь же…

Придя в парк, он обычно прогуливался по дорожкам, но сегодня направился прямиком к своей любимой скамейке, с которой открывался вид на гордость парка, могучий старый дуб. Он сел на неё и в который уже раз залюбовался им – почти двухметровый в обхвате ствол рос под небольшим углом к земле, и разветвлялся на хоровод из шести могучих ветвей, тянувшихся к небу подобно пальцам, выросшим из могучей руки. Они тоже ветвились, уже на более тонкие ветви, и образовывали роскошную шаровидную крону. Великолепный дуб, он восхищал своим могуществом. Он рос на небольшой поляне в гордом одиночестве, а уже за ним виднелись и сосны, и берёзы, и клёны. Пока он любовался ими, сидя на этой скамейке, его разморило – идти больше никуда не хотелось, хотелось просто отдохнуть, расслабиться… Через листву деревьев проглядывало вечернее солнце, оно клонилось всё ниже, ниже, ниже… Слышался стрёкот кузнечиков, дул лёгкий ветерок. Тучи на небе появились – изредка одна-другая туча пробегала по небу, давая о себе знать. По полянке вышагивали вороны и как обычно чего-то искали, и посматривали на него своими вороньими глазами, любопытно наклонив голову на бок. Ему вспомнилось, что вороны умеют считать до семи – он это ещё в детстве узнал и удивился – он уже тогда в уме двухзначные числа перемножал – насколько же он умнее вороны? Или это какая-то ошибка, и вороны просто не хотят всех своих секретов раскрывать, а считают на самом деле гораздо лучше? Всё-таки, кто умнее – шестилетний мальчик или ворона? Сейчас ему казалось, что ворона – вороны много чего знают, очень умные птицы, они спокойно могли бы заниматься науками, например они прекрасно разбираются в психологии собак и любят их дразнить, особенно домашних собак, щенков, – он неоднократно такие сцены наблюдал, как щенок гоняется по поляне за воронами, а они его провоцируют и ходят почти перед носом. От ворон он перешёл к деревьям, из них тоже вышли бы отличные учёные – у них много времени и терпения, и при желании они могли бы создать очень развитую химию – они и так её уже создали, но они могли бы ещё дальше в этом зайти. Интересно, если бы у них была память – о чём бы они вспоминали? О своём детстве, когда были маленьким ростком и мимо шмели пролетали и вороны ходили, или о весне, когда они впервые зацвели, или о чём-то ещё… Если бы у них была память, они могли бы математикой заняться – времени много, надо же его чем-то занимать, занимали бы теорией чисел… Они бы нас опередили, они бы далеко ушли… И иногда они раскрывали бы нам свои знания в обмен на свои любимые грибы – грибы им бывают очень полезны и, быть может, приятны. И он какое-то время думал над этими вопросами, решив, что деревья много бы занимались самоанализом, ведь это один из самых доступных видов исследований. Правда, это верно не только для деревьев, но никто им не занимается – должны же быть причины, он же тоже им не занимается, а вот математическим анализом он занимался помногу…

Он заснул.

Когда он проснулся, солнце уже стояло низко и готовилось к закату, расцветив небо и облака вдали. Всё так же стрекотали кузнечики, всё так же дул ветерок. Он протёр глаза. Долго он, видимо, спал, часа два. Самочувствие какое странное спросонья… Всё же это было неожиданно, сейчас он выспался – что же он ночью делать будет? Хорошо было бы развеяться, поговорить с кем-нибудь… Можно попробовать к той девушке заглянуть – да нужно ли? Как громко кузнечики стрекочут перед закатом, словно солнце от себя не хотят отпускать. Они до полуночи стрекочут, потом затихают, спать ложатся… В парке по ночам фонари не горят, лишь возле главной аллеи освещают дорожку и скамейки, а остальной парк совсем в темноту погружается. Самый разгар лета, а людей как мало здесь… Мамочки с колясками уже дома малышей спать укладывают, девушки перед сном расчёсываются… А хорошо было бы на закат посмотреть, из той части парка, что над берегом реки, там и полянка со скамейками, он там редко бывает. Да, пойду, – он встал и направился туда прямиком по траве – он любил по траве ходить. А в детстве он всегда писал Солнце с большой буквы, и никак не понимал, как можно писать его с маленькой, он и сейчас этого не понимал. Но вот, например, Луну…

Вскоре он добрался до этой полянки. На ней был луг, усеянный полевыми цветами – снова встретились ему клевер, ромашки, тысячелистник… А вид отсюда открывался чудесный – бескрайнее золотистое поле, по нему разбросаны берёзовые рощицы, петляет и извивается речка, оградой высится еловый лес… И небо в мазках заката, акварелью пылающих красок, а по нему ласточки летают, перекликаются, смеются…

Красота неба вдохновляла, хотелось побыть подольше, полюбоваться. Полукругом вокруг цветов расположились скамейки, почти все они пустовали, и только на одной молодая женщина в белом рисовала. Было в ней что-то необычное – секунду подумав, он направился к ней медленным шагом, слегка волнуясь, – может, закат сегодня наворожил? Она его не замечала, и была увлечена рисунком, но когда он приблизился, сразу подняла свои глаза.

– Добрый вечер, – улыбнулся он и назвал своё имя. – Можно, я к Вам присяду, закат очень красивый, а мы с Вами совсем одни – так не лучше ли его вместе встречать? – она улыбнулась в ответ, тепло и светло, – у неё были маленькие губы, совсем детские, и улыбка хорошая, ему стало так тепло после её улыбки. Он присел, ближе к Солнцу.

– Меня зовут Ирина, – сказала она, – голос показался чистым, словно небо, – он посмотрел в её глаза, серо-голубые, спокойные, умиротворяющие, хотелось смотреть в них подолгу. Ресницы у неё были русые, и брови русые, и волосы русые, русые и густые, длинные, немножко вьющиеся. И на руках волоски были русые, сами руки были очень спокойные, изящные маленькие руки, они словно слушали его, что он им сегодня скажет. Она вновь улыбнулась, он перевёл взгляд и заговорил.

– Знаете, я в парке сегодня отдыхал на скамейке, и вот о чём подумал. Мне показалось, что из деревьев получились бы прекрасные мыслители, если бы они умели мыслить. Питаются они светом Солнца и соками земли, времени у них очень много, они никуда не спешат, никуда не торопятся – и они могли бы годами мыслить, размышлять о жизни, о мироздании, о времени… И они могли бы разговаривать друг с другом на своём, древесном языке, или наоборот, жить аскетами, замкнуться посреди бескрайней равнины и думать, мечтать… Из дубов получились бы отличные математики, они бы как настоящие эстеты изучали теорию чисел, открывали математические ряды, искали бы среди них гармонию… А другие деревья, как берёзы, могли бы заняться музыкой и поэзией, ночью и утром, и днём они слышат бесчисленные звуки, шелестит листва, поют птицы, журчит вода, жужжат пчёлы, колышется трава – мне кажется, они бы писали прелестные природные симфонии… А возможно, они создадут искусства, неведомые нам, создадут удивительные, невиданные запахи, и станут наслаждаться ими, и дадут насладиться и нам… А другие возьмут себе роль библиотекаря, это естественно при их образе жизни, и он бы накапливал, собирал, упорядочивал знания, открытия, обновления… К нему бы обращались и другие деревья, он бы помогал им, давал нужные знания, искал бы, вспоминал, шелестел себе листвой… Представляете, диалог продолжительностью в тысячи ночей и сотни вёсен, когда ты знаешь о собеседнике необычайно много, он тебе безумно дорог, и в то же время ты не в силах приблизиться к нему, прикоснуться, посмотреть ему в глаза…

– Да Вы поэт… – почти всё время, пока он говорил, она улыбалась, словно желая ему помочь во вдохновении. Она и сейчас улыбалась, чуть-чуть, улыбка сама собой рождалась.

Какая у него речь, он может говорить о чём угодно. Какие мысли необычные… Он математик, мне кажется, он математик, и ищет в математике гармонию. Пусть он чуть увлекается, это хорошо, он хочет мне сделать хорошо словами… Я знаю эти стихи, это из Анны Снегиной. Он совсем не умеет читать стихи, почти без интонации читает. Ему, кажется, не с кем поговорить, очень одинокий человек, есть в нём такое… Какие у него губы, Боже… Почти женской красоты, сколько же в них вдохновения… Женщины безумно их любили… Как они целуют… Словно чувствую на губах… Очень хорош собой. Какие сильные руки, я обожаю сильные руки… А глаза строгие, слишком строгие. Они совсем не гармонируют с его речью. Его глаза обычно приказывают. Он хочет смотреть мягче, а уже не умеет. Очень сильное лицо. Мне кажется, женщин он знал мало – женщины боятся таких, от них не знаешь чего ждать. Возможно, и ошибаюсь… Как хорошо, что он пришёл, какой вечер… Стоит ли рисунок показать, хочет посмотреть. А поймёт? Я чувствую, что поймёт, это глубокий человек… Как хорошо он об Анне Снегиной говорит, обычная русская женщина, мы такие и есть… А меня не бросишь как выпитую бутыль?.. Какие же губы, я просто не могу… Я сейчас их потрогаю. Нет… Когда рукой по волосам провожу, ему нравится. Словно касается меня глазами, касается и ласкает. Как с тобой хорошо… Только бы не уехал никуда… Но нет, он у нас живет. Разве такие люди встречаются у нас, в нашем городе? Какая жаркая сегодня была погода, а он с длинным рукавом. Почему я решила, что у него сильные руки? Ладони… Всё может быть, может, он женат. Если женат, я не буду. Боюсь… Даже если не женат, я не смогу. Нет, смогу! Хоть в паспорт смотри. Мы с тобой большой крюк сделаем, пока ещё светло. По самым многолюдным улицам пройдём, ничего в этом такого нет. Он не женат, и думать нечего. Такое чувство, что сейчас меня на руках понесёт. Может, попросить? Совсем рехнулась, что со мной? Как Солнце красиво заходит… Молчит… Какой долгий взгляд, не могу. Буду на закат смотреть. Как же долго смотрит… Пусть. Пусть…

– Загляделись в мои глаза?

– У Вас в глазах отражается Солнце.

…Пора вставать, давно пора… Я обычно уже дома в это время, уже ложусь… Сегодня не засну, всю ночь продумаю… Пришёл, пришёл! Почему раньше не приходил?.. Пора, скоро совсем стемнеет, – она зачерпнула воздух ладонями, и вдохнула его всей грудью. Улыбнулась ему и стала вставать. Карандаш положила в сумочку, рисунок оставила на скамейке.

– Проводите меня?

– Провожу. Я возьму рисунок? На память.

– Берите, – она чуть смутилась.

Так я и знала! Ничего скрывать не умею, как открытая книга! – он перевернул листочек, с интересом взглянул на него, свернул в трубочку. Они пошли по дорожкам, по направлению к городу. Она шла впереди, по правую руку. Спину и голову держала очень ровно, а шагала размеренным шагом.

Он постоянно смотрит на меня, не отрываясь. Сейчас по плечу скользит, чувствую. Аж идти трудно. Теперь легче, да, так лучше, хорошо с закрытыми глазами. Только бы ничего не сказал, так не хочется лишних слов… Не скажет. Смотрит, вкушает хлеб и вино. Можно, сегодня можно. Хорошо сегодня оделась, люблю белый. Моя лучшая юбка, хорошо, что меня в ней увидел, я ему светлой запомнюсь. Краситься не стану, не хочу, если нравлюсь такой, так и надо. А мой рисунок понравился? С таким видом глядел, и ничего не проговорил, и о себе ничего. Скрытный человек, замкнутый. Речь, конечно, сильная, он учился и много. Откуда он такой? Спрошу, не могу.

Она повернула к нему лицо, и спросила:

– А Вы кто по профессии?

– Я физик.

– Я так и думала…

Ничего я такого не думала. Но на физика похож, хотя я их иначе представляла. А физики мне нравились, я всегда их портреты любила. Такие лица сильные. Никогда не думала, что физика встречу. В школе любила физику, особенно астрономию. Мне кажется, я могу разговор поддержать, ему будет приятно… Ничего я не могу. Первый закон Ньютона забыла, второй и третий помню, а первый позабыла. Смешная я, зачем мне это, он не будет со мной о физике говорить. А я хочу! Мне интересно. Он, наверное, о чём угодно может говорить. А тут мы сделаем крюк…

Они миновали несколько улиц, и подошли к частным домам. Возле одного из заборов, за которым виднелись высаженные полосою клёны, они остановились.

– Вот мы и пришли. Я тут живу.

– Хорошо Вам, как в лесу живёте.

– Да, хорошо. Очень, – она ждала вопроса, почему-то совсем не волнуясь, совершенно.

– Давайте завтра встретимся? Когда Вам удобно?

Она ответила не сразу, подумала и сказала:

– Я свободна весь день, у меня отпуск. Давайте встретимся днём, часов в двенадцать, и погуляем на природе. Сможете?

– Смогу. Я к Вашему дому подойду, хорошо?

– Хорошо… – когда они прощались, он хотел коснуться её руки, но она не дала. Нечего его баловать.

Когда она пришла домой, она переоделась и пошла в ванную, и долго умывалась теплою водой. И вода текла у неё между пальцев, и она омыла ею шею и руки до плеч, и нежилась в её тепле. Она стояла в душе, вода текла по её груди, по глазам, по рукам, она смотрела на себя в зеркало и улыбалась своей водяной теплоте. Струи бежали по ней змейками, дарили ей своих сил, забирая её усталости и волнения, и нежа с такой заботой, с какой умеет одна она, ведь вода – женщина, и чувствует нас, женщин, любовно и чувственно, и любит лелеять нашу наготу, она омывает нас, когда мы рождаемся маленькими крохами, и растит нас и сопутствует каждому дню, и любит просачиваться внутрь и напивать нас напоями своими. Она напойная и упоительная, поющая и раздольная. И текучая, любит обтекать меня переливами своими, изливаться среди моих кож, такая роскошная и переливчатая, как мой голос, и изнеженная такая, я её так изнежила, что просто сил нет, избаловала её своими душами красивыми, а у меня их много, этих душ, и вечерняя, и утренняя, и утренняя душистая, а вечерняя чуть душная, но зато задушевная… И люблю я эти души свои с водой перемешивать, с тёплой, чтобы густая я была, густо обливаемая, как сгущёнка, только ещё слаще. И люблю я эту свою густоту вечернюю, и никто её во мне не знает, я одна её поверенная послушница непослушная, и послушание моё особое, вечернее, лишь мне одной любо и ведомо, такая я неведомая и неисповедимая, как тропинки моих струй, змеек-чудотворниц. Люблю я в этих душах сказки вечерние, очень они красивые, такие, как и руки мои, очень они у меня вечерние сказочницы, вдохновенные пряхи, прядут мои вечера Ариаднами своими. И люблю я в этих вечерах утопать, они мои ноги омывают, и среди них текут тропами, и я в них заблуждаюсь как в небесах звёздных, и брожу и Солнца отыскать никак не могу, всюду Сириусы встречаю и Центавры с головами женскими и телами-ланями, они по небу льются и секреты свои струями наводняют. И хорошо быть струями плетёную, они меня в свои одежды прозрачные убирают, и к вечеру готовят, и сами ко мне готовятся, и пытаются внутрь меня затечь, во сны мои потаённые, и люблю я их в этих снах встречать, они дельфинами ко мне проникают и дельфинятами юркими, чтобы я кожи их гладкие омывала и заботилась о них водою заботливою, ведь и сама я такая. И люблю я водами тёплыми смешиваться, чтобы из многих струй одна возникала, как течение моё плавная и непредсказуемая, и чтобы одевала она меня и волосы мои, как сейчас. А волосы мои любят плаваться, они у меня русые пловчихи и заплывами волнующиеся, тоже у них струи свои и течения, любят они по плечам моим течь, обтекать красоты мои вечерние…

Наступило утро. Сквозь щёлочку в шторах светило Солнце, оставляя золотистую полоску на полу. Проснулась, но вставать не хотела, ворочаясь с боку на бок. Я ранняя пташка, и люблю рано просыпаться и долго ворочаться. Я ранняя пташка-лежебока. Протёрла глаза и ещё поворочалась с открытыми глазами, чтоб яснее было. На левом боку выходило получше, с коленями согнутыми. И ещё полежала и попредставляла, как всячески ворочается, и как на животе лежит. И в воображении своём на животе лежала, а наяву – на боку. Наконец, поднялась и раздвинула шторы, залив комнату солнечным светом. Улыбнулась жизнерадостной рябине, подруге своей. Открыла окошко, утру навстречу, вдохнула воздуху всей грудью, чтобы свежестью наполниться. Выглянула наружу: рядом с рябиной разрослись малины – эх, дотянуться бы! Потянулась, всеми руками и силами. Не могу! Она так и выросла, хитрюга, чтобы меня дразнить. Сколько себя помню, всё мечтаю дотянуться до неё, малина-соблазнительница. Сквозь листву берёзы Солнце светило, доброго утра желая – в ответ пожелала, хохотунье. Утреннюю гимнастику сделаю, Солнцу на радость. Пускай полюбуется. Взялась за утреннюю гимнастику. Встала руки на пояс, ноги врозь, как настоящая утренняя гимнастка. Повращала головой, чтобы соображала лучше, как воображала. Взялась за вращения руками и вращала ими по-разному, многими способами – одновременно вращала, попеременно, ещё поочерёдно. И скрестно повращала, и в плечах, и в локтях, и в кистях, и ещё в разных сочетаниях, чтоб они проснулись и к утру повернулись. Затем повращала и туловищем, и похвалила его, и ладонями погладила, и ещё потянулась, встав на самые мысочки. Ещё ногами помахала, махами разными, как старательная улыбчивая Маха. Намахалась вдосталь, и очень была довольна. Наклоняться стала, чтоб поясу приятно было, и подпоясала себя наклонами старательными. Ещё принялась тянуться, прямиком на кровати, и по-всякому тянулась, чтоб на весь день чувствовать себя растянутой и подтянутой. И в качестве последнего упражнения подумала-пораздумывала, и решила чуть-чуть подвигать ушами, сперва правым, а за ним левым, подвигала и попредставляла как они движутся, и очень хорошо. На этом утренняя гимнастика была окончена, и всецело довольная отправилась умываться.

Надела футболку с зайчиками и бриджи, чтоб поспортивней быть. Из ванной выбралась уже переодетая и завтракать желая. Ещё подумала, не устроить ли соревнований, на какой конфорке омлет поскорее сготовится, но не стала, потому что столько не съесть. Омлет вкусный получился, и подпитал молочностями своими, как умел. Завтракала на веранде, три стены окна заполняли, чтобы мир как на ладони был и за завтраком видеть можно было, и света целое море, вместе с омлетом его уплетала, солнечный омлет, называется. Наевшись, и кофе сварила, и чашечку попила, кофеманка спозаранку. Взяла раскладное кресло, сиреневое, расположилась у кустов жасмина, много-много жасмина у забора росло, и там села, отдохнуть. Но не отдохнула и пяти минут, устала отдыхать, и пошла по участку бродить и думы думать. Участок большой был, восемнадцать соток. Деревьев столько было, и берёзы были, и липы, и клёны, и ели троицей росли, и яблонь было, тоже трое, но они поодиночке каждая. Даже дуб один рос, только невысокий, чуть повыше её. Но скоро её обгонит, нам за тобой не угнаться. Тоже любишь тянуться по утрам на самых мысочках, к Солнышку, поскорее меня обогнать. Вот возьму и подстригу тебя, будешь знать! Жёлудями обсыпался и думает, что самый важный. Вот захочу тебя и пересажу! Любишь солнечные омлеты, знаю я тебя. Листьями ты знатный, но пока маркиз. Вот вырастишь, буду тебя герцогом называть. Или эрцгерцогом? Афанасий ты, Афанасий первый. Может, за тобой и второй вырастет, но я не дам. И тебе-то скрепя сердце разрешила, думаешь, легко мне было? От тебя одна тень повсюду. Хорошо, ты ещё маленький, а знаешь, каким будешь? У! Всем дубам на зависть. Ты меня не подведи, смотри! Красивым расти! Я тебя не поливаю, а только разговариваю с тобой, но ты меня слушай. Ты у меня библиотекарем будешь, в глаза любимые смотреть. Как хорошо вчера о библиотекарях сказал, тоже библиотеки любит. Подкрался ко мне, когда я бабочку рисовала, хитрец. Знает, какая я, стоит мне слово доброе сказать да стихотворение красивое на закате прочитать, так я уж и расцеловать готова. А расцеловать было бы хорошо, губы твои вкусные. Ах, какие они хорошие, какие красавицы! В воображении моём можно. Ничего тут такого нет, хочу и целуюсь. Ещё хочу. Да, можно, тебе можно. Давно о таких губах вкусных мечтала, хорошо с вами поутру. Больше ничего не надо, пока всё. Пользуешься моей добротой. Я вот с дубом поцелуюсь, – осторожно поцеловала листочек, в самый краешек. – Всё, больше нам можно не встречаться, у меня теперь твои губы есть сгущёные, а у тебя – мои. Думаешь, сказки мне рассказывать да рисунки воровать? Знаю я. Не дам тебе больше ничего. Слушать тебя буду, а о себе ничего не скажу. Хочу наслушаться сперва, да узнать всё. Какие это мы такие физики? Физики разные бывают. Думаешь, что раз уж физик, то сразу всё. У нас в школе целых двое, и не хуже тебя, наверное. А не хотел мне признаваться, скрытный какой. А я проницательная, я так и думала. Только я думала, математик. Притворился математиком, чтоб бдительность мою обмануть и смутить меня теоремами всякими. А я много теорем знаю: Пифагора теорему знаю, и ещё какую-то раньше знала да позабыла. Бином Ньютона, вот! Там такие буквы, a и b, и квадраты разные, а в квадратах ещё скобки, много там намешано всякого. Ещё кубы помню, и четвёртые степени. Надо ещё проверить, какой ты там физик, я не уверена. Всякий себя физиком может назвать. Спрошу, как звезда устроена? А если не знаешь, то больше не приходи, враль ты и всё. А если знаешь, то всё расскажи, и так чтобы поняла я. Я раньше читала, да позабыла, и не помню уже. И ещё хочу знать, и про бури солнечные, можно ли их предсказать, и про протуберанцы, и ещё про корону. А ты как думал? Я тоже в школе училась, и не просто так туда ходила. И не угомонюсь, пока всё не узнаю, а потом ещё спрошу. Ты таких любопытных ещё не видел, и не увидишь больше. И ребятам моим расскажешь, всё-всё расскажешь. Живёт в нашем городе физик, и виду не подаёт, что физику знает. Дети ночами не спят, мечтают всё узнать, и из первых уст, а он спрятался в парке да на закаты глядит, да о гармониях мечтает. Это вероломство, я бы так назвала, и коварное. И поэтом ещё притворяется, чтобы всех запутать. И меня хочешь запутать. А я не позволю! Я сама тебя запутаю, да так, что не представляешь, всякими воображениями своими вконец замучаю. Думаешь, я молчать буду да в рот тебе смотреть? Все вы, физики, наивные. Но я ещё не решила, я посмотрю…

Ещё уйму дел сделала, времени на всё было. Сарафан, например, погладила – хочу, и надену сарафан. Мало ли что говорят… Девочки молоденькие сарафаны любят, а я такая и есть. У меня покрой изящный, и ему понравится. И рукам в сарафанах хорошо, и плечам тоже. Пусть говорят что хотят, а летом я сарафаны люблю, и никто меня не отучит. Модница я известная, и моды свои люблю. Он в рубашке придёт, и с длинным рукавом, всё я в нём поняла. А я в сарафане буду, и очень мы будем гармонировать. Он об этом и не подумает, дурень. А я подумаю, и за него. Он рубашку светлую наденет, вчера голубая была. У меня тоже сарафан светлый, с цветами витиеватыми, мыслям моим под стать. Я всегда одежду к мыслям своим подбираю, не чета глупышкам всяким, которые к цвету волос. Чтоб сразу было видно, какие мысли у меня, но не все. Я на него посмотрю, и сразу настраиваюсь, мне это всегда помогало, стоит правильно переодеться, и уже готовая к встречам-свиданиям. И его настроить надо, а то одними закатами не обойдёшься, мы и днём встречаться станем, и днём лучше, а то я на закате млею, а ему только того и надо. А не подумает он, что я сарафан выбрала, чтоб плечами своими его побаловать, да открытостями разными, чтоб он видел? Невоспитанно это с его стороны, совсем я не такая. И мыслей не было, это я так подумала. Что же мне теперь, рубашки с рукавами носить? Подумает, что я совсем глупышка, решила ему уподобиться. Хитросплетения какие, а? Какие они все коварные… Всё, сарафан и точка, к тому же уже его и погладила. Вот и время подходит, уже без пятнадцати. Ждать меня заставляет, нет бы, пораньше пришёл. А ещё хотела на четыре назначить, хорошо, что не постеснялась. Можно в другой раз и в одиннадцать встретиться, всё успею. Сколько же ждать, пойду яблоню полью, она у меня плодовитая, умница. Уродилась в этом году, на зависть двум другим. А те поленились, могли бы меня и порадовать. Так уж и быть, вас тоже полью.

Было почти двенадцать, когда появился он, – как раз в кресле сидела, так чтоб всё видно было, и ждала, уже и заскучала. Он подтянулся на заборе и выглянул из-за него, всячески стараясь привлечь к себе внимание. Улыбнулась, и пошла открывать, да вспомнила и вернулась в дом – как раз подготовила одну простыню подходящую – если к речке пойдём или в лес, очень пригодится, да и ему чтоб не испачкаться. Так что в сумку её положила, дверь на ключ заперла, и пошла.

– Какой у Вас участок хороший, – начал он, – я Вам позавидовал, словно родовое поместье. Вы здесь с детства живёте?

– Да, с детства. Мой папа ещё здесь родился, и я родилась. Хорошо жить в доме. И по утрам, и по вечерам хорошо. Я и по ночам иногда гуляю, на звёзды смотрю, – она на него посмотрела, – у меня и птицы по утрам поют, и белки по елям лазают, шишки грызут. Ещё ёж один на участке живёт, могу Вас познакомить, он по вечерам гуляет, а я его молочком пою.

– Счастливый ёж.

– Да, Вы правы. Ему со мной повезло, я щедрая хозяйка. А вот Вас я никогда не встречала. Вы здешний?

– Нет, я не отсюда. Я несколько лет назад проезжал на поезде, и очень мне у Вас понравилось. Хорошее место. Город с историей, красивая природа, речка чистая… Говорят, в ней щуки водятся, это правда?

– Я не знаю, честно. Насчёт щук ничем Вам не могу помочь. Я не встречала. Я если встречу, Вам позвоню.

– Хорошо, договорились.

– Давайте о чём-нибудь всё-таки поговорим?

– Обязательно нужно поговорить. Вы о чём хотите?

– Давайте о книгах поговорим.

– Можно, в такие моменты всегда говорят о книгах.

– Да? А почему?

– Тема нейтральная. И неисчерпаемая к тому же. Вначале говорят о книгах, потом о своём детстве.

– А потом?

– По-разному бывает. Одни на частности переходят, других тянет на обобщения. Здесь всё индивидуально. Зависит от взаимных предпочтений.

– Как Вы, однако, завуалировано говорите. Вас не поймёшь. Что Вы этим хотели сказать?

– Вообще, я всегда замечал, что мужчинам с женщинами трудно разговаривать. Мужчины говорят с мужчинами о женщинах, женщины с женщинами – о мужчинах, а мужчинам с женщинами о чём говорить?

– О мужчинах и женщинах.

Он рассмеялся.

– Не знаю. Хотя Вы верно сказали, обычно ж о знакомых говорят. А если знакомых нет, то нужно либо познакомить с ними, либо найти их среди книг и кинофильмов. Так мы опять возвращаемся к книгам. Давайте о чём-нибудь необычном поговорим из области книг. Скажите, Вы как читаете?

– Хорошая тема, интересная. Я читаю так. Слушайте. Я сажусь в своё любимое кресло у окна, очень уютное и удобное, беру книгу, и начинаю её читать. Читаю понемногу, а затем думаю о том, что прочитала. И картины разные люблю представлять, картины природы, или лица персонажей, и пытаюсь угадать, как та или иная сцена развернётся, и как я бы её описала и написала, и ещё свои штрихи добавляю, по своему вкусу. И я люблю на себя те или иные роли примеривать, и представляю себя главной героиней, или второстепенным персонажем, а может, и нет такого персонажа вовсе, а я себе его представляю, и как он в сценах участвует и всё слушает, и реагирует. И люблю представлять себе прошлое героев, и их будущее, и разные их черты, которые автор позабыл указать, а я подметила и вообразила их, и во всей полноте. И мне кажется, из меня хороший автор получился бы, я маленькие рассказы писала бы, я бываю в таком настроении и люблю что-нибудь написать, я и дневник веду, вернее, раньше вела, и записи там разные делала, ещё с детства. Хотите почитать?

– Хочу.

– Я Вам покажу однажды, если будете себя хорошо вести. И ещё я очень люблю, когда в книгах разные чувства описаны, но не так, когда просто написано, что герой испытал вдруг вдохновение, так я не люблю, а люблю когда я сама испытываю вдохновение, и некоторые авторы так умеют. И я потом уже не читаю, после вдохновения уже трудно становится другие чувства испытывать, и я одну эту сцену перечитаю, а затем отдыхаю, и возможно, в этот день больше читать не буду. Я особенно люблю таких авторов, которые так и пишут: в этот день больше не читайте, отдохните и подумайте, а в другой день уже можно почитать, и я их всегда слушаю. Это как зашифрованное послание, и в нём надо всё расшифровать, помните, как у Жюль Верна, в Детях капитана Гранта? Только там на трёх языках, а в книге обычно больше трёх языков бывает, особенно в хорошей. И если я устаю, и уже вижу, что не понимаю языка, я больше не читаю, и книгу откладываю. Я и детям своим в школе говорю: не читайте по двести страниц за день, ничего вы в них не поймёте, читайте лучше по десять страниц, но зато так, как надо, чтобы всё-всё в них понять и разобрать. Если просто подумать, автор же месяцами книгу пишет, а ты хочешь за один час прочесть, так, наверное, автор не глупее тебя, надо же и уважение к нему проявлять. И ещё я всегда говорю им, спрашивайте себя, зачем автор всё это написал, не просто же так всё пишется, одни авторы любят, чтобы читатель посмеялся, а иные не любят, и хотят читателя припугнуть, или удивить, или обхитрить. Знаете, какие хитроумные авторы бывают? Вы и представить себе не можете… Думаешь, что автор просто так это слово вставил, ан нет, прочитаешь страниц двести, и видишь, что там ему и место, и никуда больше его вставить было нельзя. Я и по себе это замечала, и уроки так строю, но никто почти не замечает, редко кто догадывается, зачем я так поступила… А Вы как книги читаете? Расскажите, мне тоже интересно.

– Давайте, я лучше расскажу, о чём бы я написал?

– О чём?

– Я бы о тактах написал. Я иногда хожу и слушаю, как каблуки такт отбивают, или собака методично лает. Мне кажется, она про себя отсчитывает, раз, два, три, гав, раз, два, три, гав. А у самых тактичных и тактика такая.

– Это всё?

– Да.

– Забавно. Мне понравилось. Знаете, Вы меня на одну мысль навели. Я в школе детям после каникул задаю сочинение на тему Как я провёл лето. И обыкновенно они пишут сами понимаете как, описывают, как в деревню ездили, или в лагерь детский, или на море. Но бывают сочинения, одно или два, когда ребёнок описывает как он рыбачил или как лез на липу спасать котёнка, и вот он на нескольких страницах описывает, как он лез, какие мысли ему в голову приходили, как он за ветку держался и проверял, не сломается ли, как котёнок залезал всё выше и выше, а он всё равно за ним лез, как дети за ними с земли наблюдали и советы советовали. Удивительные сочинения бывают, я с большим удовольствием читаю. И ведь всё это он просто-напросто выдумал, сел за стол и выдумал, и никакого котёнка он никогда не спасал, видел один раз как спасали, и всё! Представляете, какая фантазия бывает? Но у Вас, я думаю, не хуже. А вот расскажите, Вы как сочинения в школе писали?

– Пафосно писал. Учителя всегда злились, не нравилась им моя манера. Писал в таких, возвышенных тонах. И всегда мне с трудом эти страницы давались, никак не понимал, как можно мыслями целую страницу исписать. И сколько себя помню, никак не понимал, почему считается, что писатель в каждой строчке и в каждом поступке какую-то глубокую мысль отражает – мне всегда казалось, что всё это совершенно спонтанно получается, почесался у него правый бок – он и написал, что у героя правый бок почесался, и нет в этом никакой глубокой мысли, что ты мне ни говори, – он глянул на неё – она слушала с улыбкой. – Мне в школе эссе удавались, особенно на свободную тему. Например, про метаморфозы. Тоже пафосно звучит, да? А Вы как писали?

– О, как я писала… Вы что, меня было не остановить, могла страниц пятнадцать написать вместо пяти. Я очень любила описания, предположения, детали подмечать старалась, незаметные на первый взгляд. Очень плавно писала, меня хвалили учителя. А манера у меня была лиричная, очень для русской литературы подходящая, любила разные переходы прописывать, скажем, от основной части сочинения к заключению, чтобы резкости не было, и на первый взгляд догадаться нельзя было, что это уже и заключение началось. Очень любила про лирического героя писать, какие я чувствую в нём черты, что за человек может за ним скрываться, что за характер, портреты его пыталась рисовать. Я очень любила выдуманных лирических героев, которые сами выступают как персонажи книги и не имеют с автором ничего общего, это, мне кажется, всего изящнее, и большого требует мастерства. Скажем, когда от лица сердитого человека описан человек меланхолический, это меня в восторг приводило. Или наоборот, от лица меланхоличного – сердитый. Я так не смогла бы. Зато, мне кажется, я могла бы от лица мужчины написать, и от лица ребёнка. От лица ребёнка лучше, сколько я детских сочинений прочла… А разве это не удивительно, мы все были детьми, а мыслить как ребёнок уже не умеем, и удивляемся детям. А ведь недавно такие же были, помню, маленькая, любила себя рисовать, и теперь смотрю на свои рисунки, и поверить не могу, что это я. И сколько было мыслей разных, и сколько всего хотелось узнать и увидеть, а нынче смотрим на детей, и любуемся какие они чудесные и на нас непохожие, а ведь и сами такие были. Я знаете как люблю с ними поиграть в слова разные, иногда целыми уроками играю, и сколько они всяких детских слов знают, которые я уж и позабыла, и совсем им всё не таким кажется как нам, и мне кажется, что у них и вернее взгляд. И чувства у них очень искренние, и любовь детская, и дружба, они очень живые, очень верные. А как они друг за друга заступаются и поддерживают друг друга в трудную минуту… Чистые они. И доверчивые очень. Знаете, как в сочинениях душу открывают? Они уже и забыли, а я помню, и очень они мне этим дороги. Ко мне некоторые ребята в гости заходят, и я им всегда рада, девочка одна на каникулах приходила, мы с ней немножко вдвоём поиграли. Мы с ней в аллегории играли, вместе их искали. И знаете, как она мне сказала? Доверчивость – это когда ты улыбки своей с человеком не стесняешься, и слёз не стыдишься. Представляете, какая она в душе красивая?

Видите, там вдали роща берёзовая? Пойдёмте туда, я люблю берёзы. Знаете, я тут с самого раннего детства живу и почти никогда на лето не уезжаю, мне кажется, нет лучше места для отдыха, чем свой дом и наша природа. Я вчера вечером у окна стояла и любовалась, небо в звёздах, и всюду чёрные силуэты деревьев, и ветер листьями шевелит… И тишина такая – удивительная, один раз увидишь, и уже чувствуешь, что отдохнула, и силы новые рождаются. И вправду живёт в человеке что-то от дерева, мы летом соками Солнца напитаемся, чтобы к осени приготовиться, и на природе этих соков больше всего бывает, особенно среди своей, родной природы. Вы замечали, что когда долго на природе находишься, совсем иначе себя начинаешь чувствовать – и мысли другие приходят, и видишь больше, и многое начинаешь замечать вокруг, хотя бы среди цветов в поле. И слышишь лучше, и как будто дышишь глубже. Я об этом раньше не задумывалась, я же тут выросла, и мне казалось, что так у всех, а потом я поняла, что совсем не так. Я по людям сужу – они приезжают на лето к нам, на дачи, и чувствуют себя совсем другими людьми, словно мир для себя открыли. И они часто об этом говорят, и я их поняла. Вот в лес когда приходишь, сразу же тише становишься и осторожнее, и говоришь чуть ли не шёпотом. А почему так? В лесу людей нет, и на тебя эта тишина обрушивается, и словно боишься кого-то вспугнуть, а кроме тебя на всю округу и нет никого. На природе и усталости почти не чувствуешь, мне кажется, я и рисую на природе лучше, а может, это и обман, и просто настроение такое. Вы знаете, я влюблена в нашу природу, настолько она чудесная. Знаете нашу речку? Я прихожу на берег и вспоминаю, как с родителями купалась, маленькая, и как меня папа плавать учил, и тепло внутри становится… А мама боялась, вода-то холодная, она на берегу сидела и на нас смотрела, и на Солнышке загорала, а я ложилась, и мы с ней рядом загорали, и очень это любили… И всюду так, скажем, в том лесу, – она указала на еловый лес вдали, – мы с родителями землянику собирали, и соревновались, кто больше наберёт, и мама всегда выигрывала. А я изо всех сил старалась, и никак не могла столько же собрать, хотя везде заглядывала. Мы вместе с папой вдвоём столько не могли собрать, сколько она одна, знаете, какая мастерица, – она нагнулась и сорвала фиолетовый клевер, провела им по губам, вдохнула и передала ему, – попробуйте почувствовать, как он хорош. – Он поднёс к губам и тоже вдохнул, и ему даже что-то показалось в этом цветке. – Видите? Разве человек может такое создать? И никакой художник не создаст, сколько бы ни старался. А вообразить себе клевер можете? Я могу широкое-широкое поле клеверов вообразить, и бродить среди него, и ни одного похожего цветка не будет, верите? Я ещё с детства этим увлекалась, нагуляюсь с родителями, приду домой и воображаю, как я ещё гуляю, и в рощу берёзовую захожу, и на берег речки. Знаете, какое удовольствие получала? Одна из моих любимых игр была. И небо представляла, как облака по нему плывут – лежу на кровати, а вокруг облака плывут, и бабочки со шмелями летают, и птицы поют. И с мамой мы играли, картины загадывали, и рядышком лежали и воображали, или местами менялись, и я как мама воображала, а мама как я, и мы друг другу помогали. А папа рядом присаживался, и всегда смеялся, и говорил, что мы обманщицы. Закройте глаза. Можете представить себе хоровод из девушек деревенских, как они вокруг Вас водят и песни поют? Дайте Вашу руку, никуда Вы не упадёте. Стойте, я буду вокруг Вас хоровод водить. Как на наши именины принесли нам каравай, каравай, каравай, кого хочешь выбирай… Понравилось?

Он открыл глаза.

– Спасибо, Ирина.

– Можете меня Ирой звать, мы теперь совсем близко познакомились.

– Ира, Вы чудесная.

– Спасибо, я знаю. Пойдёмте, роща уже недалеко.

– А вот Вы знаете, сколько чертей помещается на кончике иглы?

– В каком это смысле?

– А в каком угодно.

– Не знаю. Один?

– Неправильно.

– Два?

– Опять неправильно.

– Прекратите, – растерялась даже. Потом нашлась. – Это же не Вы, наверное, придумали?

– Да, не я. Это средневековые схоласты. Там была ещё одна задача, про буриданова осла. Рассказать?

– Давайте, – уже взяла себя в руки и была готова играть.

– Задача такая. Есть две абсолютно одинаковые охапки сена и буриданов осёл. Вопрос: как он поступит с ними?

– По-моему, здесь всё просто. Он выберет одну из них, – больше не боялась подвоха, ответ был ясен.

– Но какую, они же одинаковые?

– Любую.

– Обычно считается, что осёл умрёт с голода, в бессилии сделать выбор.

– Да что Вы?

– Да.

– Я не согласна. Я в своей жизни видела довольно много ослов, и ни один из них не затруднял себя философскими вопросами настолько сильно.

Смотрела победоносно. Он улыбался.

– Думаю, Вы и правы. Видимо, так и есть… Я по этому поводу расскажу Вам ещё одну историю. Сижу я в аудитории…

Они шли сейчас по Парковой улице, по направлению от парка, и проходили как раз мимо тех трёхэтажных жёлтых домов. Сейчас как раз открылись его любимые вишни, и он направился к ним, за ягодами. Она стояла на дорожке, и идти не решалась.

– Пойдёмте, что Вы?

– Вы за вишнями?

– Да. Пойдёмте, их на всех хватит. Всего несколько вишенок съедим.

– Но ведь это же чьи-то. Может, не стоит?

– Всего пару вишен. А потом уже поздно будет, всё червячки съедят. Их же никто не собирает, сами видите… Пойдёмте.

Она наконец решилась.

– Вы меня этими вишнями соблазняете… Вы искуситель.

Он сорвал несколько вишен и протянул все ей. Вишни были кислые, она по кусочкам откусывала, по рукам потёк сок.

– Вкусные?

– Очень. Всё, больше не стоит.

В окне появилась бабушка. Она стояла к ней спиной и не видела её, а он зорко следил. Бабушка готовилась рассвирепеть.

– Пойдёмте, надо идти. Мы в опасности, – он спешно пошёл к дорожке, она пошла за ним.

– Что случилось?

– Да ничего, нас просто могли заметить.

– Опять надо мной смеётесь! Обижусь на Вас и больше никуда не пойду. Искусили меня и радуетесь… – он смеялся, она тоже. Пошли дальше. – Вы заметили, что мы одинаковые слова употребляем? Слово пойдёмте – моё.

– Я у Вас украл. Теперь моё.

– Это ещё не всё. Слово под сенью – тоже моё.

– Неправда, я его и до Вас употреблял. А вот слово крошки от серёжек Вы у меня утащили, и наверняка раньше не знали.

– Признаю. Это ещё ни о чём не говорит. Я на чужие слова спокойно никогда смотреть не могла. Слово напрасно мне хорошо известно, как и слово простыня. Вы же не претендуете, что они Вам одному известны?

– Не претендую.

– Дальше пойдёмте. Слово нелепо мне тоже известно, как и слово коромысло.

– Вы употребляли их в ином смысле.

– Ни один человек не догадается использовать понятие коромысло мыслей. Это лингвистическая анархия. Вы издеваетесь над языком, а придумали его, чтобы пощекотать меня. Только ненормальный может утверждать, что слово коромысло имеет корень мысль. Это противоречит всему, чему меня когда-либо учили.

– Вы ещё не слышали, как я с собой разговариваю.

– Уже слышала, с меня хватило. Я сегодня не засну после Ваших рассказов. Вы меня запутали полностью. Я не понимаю половины из того, что Вы говорите, – она чихнула.

– Будьте здоровы.

– Спасибо, – она чихнула ещё раз.

– Будьте здоровы.

– Спасибо.

– Вы когда чихаете, у Вас очень счастливый вид.

– Получше комплимента не смогли подобрать?

Вернулась домой и успокоиться не могла, всё вспоминала этот день, все дорожки на участке исходила. Наконец, пошла в дом, на веранде сидела в кресле-качалке, качалась легонько, словно в песне себя чувствовала, казалось, эти дни никогда не пройдут, и целая жизнь таких дней будет. А если летом такое счастье – что же будет весной? Как синичка маленькая буду, светом засвечусь. Хочу по губам научиться читать, сегодня родилось. Он слегка губами шевелит, и мне кажется, это слова. Шутит, конечно. Думала, сегодня расцелую, когда мы прощались. Как же он красиво сказал, Господи! “А Вы знаете, что Утренняя Звезда и Вечерняя Звезда – это одна и та же звезда?” Какие слова прелестные… А какая я смешливая – и уже понял это, стоит мне увидеть, как он улыбается, и сразу смеяться хочется. Думала, не выберусь из этого смеха, еле собралась, чтоб серьёзней быть. Какие же у него искорки в глазах бывают – я не могу… А ещё думала, что очень серьёзный человек, в первый день так и казалось, и в голову не приходило, что такой весельчак. До упаду хохотала… И так просто говорит, так свободно, словно оттолкнулся от земли и летит, как прыгун в длину умелый, и в воздухе шаги делает, и меня с собой зовёт. Хвалю его без конца, сдержаться не могу. Совсем голову потеряла и радуюсь. Но я его чувствую, ему интересно как я говорю, он про часы внимательно слушал, неспроста меня навёл. Мысли мои выведываешь, как на мир смотрю хочешь знать. Красиво смотрю, и ещё открою. Словно сто лет друг друга знаем, а ничего ещё и не знаем, о себе почти не говорили. И не хочется, лишь бы смеяться да о часах и стихах говорить, да о словечках разных. Почувствовал моя слабость, игру мою. Обобрал меня до нитки словами своими, вся в щекотке его, синонимов подыскать не могла. И говорит неторопливо, а ощущение, будто паровоз на всех парах мчится и темами дымит, не задерживается. И помнит каждое слово моё, или кажется только, просто впечатления такие? Словно с неба свалился, сорокаум целый. И всё мне “Вы” да “Вы”, не понимаю, зачем. Нравится будто, и не знаю, как понять. Шутит по-своему… Какие же дни сумасшедшие, завтра опять встречаемся, неужели весь август будем? Завёл меня в свои фантазии, выбраться не могу, как катавасия себя чувствую, словно воду мне в ладони нальёт и скажет: Ира, несите бережно, – и буду нести и стараться, и до дома донесу. Ещё и обратно на следующий день принесу, поить из своих ладоней стану. Кажется, завтра предложит в мешках по улице бежать, и побегу, и выиграю ещё. Всё, рисовать, не могу так сидеть. Так и нарисую, Бег в мешках, назову. Себя ещё с веткой сливы. А его с решетом на голове. У меня на участке можно было б. И мешки большие есть…

Рисовала четверть часа. Сама получилась, а он не удался. Кто бы мог подумать? Привыкла себя рисовать, а других и не могу. Что за руки такие? Не такие они, сама знаю. Но я же не видела, он всё в рубашке. Оправдания одни. Не сумела, и всё. А ещё художник. Подумала, и добавила ещё двоих детей в мешках, мальчика и девочку, учеников своих. Дети хорошо получились, все получились кроме него. Недаром на уроках рисую, набила руку. А я и мужчин хорошо рисовала, почему не получился? Давид у меня красавец был, и Аполлон не хуже. И Марат получался… Надо попросить попозировать, в мешке, лучше выйдет. Специально рук не даёт посмотреть, чтоб терзать меня. Сколько сегодня представляла, и всё не то. Нарисовать бы… Как Давида… Попробуем…

Наступил новый день. Сквозь щёлочку в шторах светило Солнце, оставляя золотистую полоску на полу. Сегодня предпоследний день, когда купаться можно. Завтра Илья-пророк, после него уже всё. А сегодня можно, августу навстречу. И не встану, пока не захочу. Птицы поют, умницы мои. Августовские песни самые лучшие. Птица напелась, лето всё украсила, и уже только для радости поёт, август порадовать хочет, и меня впридачу. А я в щёлочку подглядываю, мне всё видно. Я всегда такую щёлочку оставляю, чтоб утро в гости мне заглянуло, песни свои петь. Завтра и вместе споём, а сегодня не хочу. Сегодня купаниям черёд, к речке пойду. Солнышку покажусь в купальнике своём, оно меня уже видело, а радоваться будет. Буду с ним купаться, сил набираться. Вода – ух какая! – знаю её. И не боюсь, пускай меня закалит, сильная буду! Буду всесильная, как речка тихая, зато глубокая и течением извилистая. Я с неё примеры свои беру, какою быть, она учительница моя. А я ученица старательная, слушать уроки её люблю, в неё сильная войдёшь, а выйдешь ещё сильнее, сил девичьих, молодых наберёшься, радостей речных искупаешься. И на Солнышке припечёшься, высушит насухо полотенцем махровым. Любит оно меня вытирать, до самой капельки, нравлюсь я ему, знаю. Ирка, – говорит, – перевернись, я тебя с другой стороны вытирать стану, а я не спешу, терпение люблю. А оно Солнышко молодое, ретивое, раннее. Пойду с ним купаться, умоюсь только.

Пошла к речке. Идти самую малость было, речка по-соседству жила. На пляж не ходила, любила одна купаться. Чтоб никто не мешал глазами своими. Поднималась по течению, город позади оставляла, чтобы была уже одна природа вокруг. Там, где купалась, один берег берёзами порос молодыми, кустами берёзы росли, а под ними – травы и цветы буйные, всех и не знала. А другой берег ивами порос как холмами, и листья по-ивовому на Солнышке блестели. Солнышко за спиной расположилось, плечами любоваться. По речке крошки берёзовых серёжек плыли – столько крошек, целая река! Ещё пух летал – пушинку одну поймала, и себя пощекотала, а после отпустила – и та полетела, свободно так, пока за берёзу прибрежную не зацепилась, запуталась, и сама распуталась, и дальше полетела. Уже не видно было, может, затем и поплыла, как крошки берёзовые. Сама уже переоделась, и сил набиралась, в речку зайти. У берега мелко было, а дальше глубоко становилось, по шею. А течение медленное было, еле-еле вода текла, спешить не желала. Начала. Сперва поближе села и воду стопой попробовала – холодная, зато свежая какая… Осмелела, и в воду вошла. Вскоре по колено уже было. Вот и до бёдер дошла – не отступлю, и не мечтай! Воды на себя поплескала, по коже ладонями поводила, умылась, вдохнула и дальше пошла. Тут по пояс было, вода леденющая, совсем меня не жалеет. Холодная какая – уррр. Всё, поплыву, – поплыла. Ух! Красиво поплыла, кролем, умела красиво плавать. Против течения поплыла, на спине поплавала. Попривыкла. Здорово свежая! Думала, не сумею. Ла-ла-ла, ла-ла-ла, закалилась-уплыла! Водница и модница, солнечная сводница. Дышится как! Ещё поплавала, баттерфляем не умела, а брасом могла, изящно очень. Как лягушка большая, стройная да утренняя. Долго так плыла, всё внутри расслабила, воде отдала. Трудно было, а сумела. Слабость свою отдала, а силами набралась. Ещё на спине поплавала, позагорала капельку. Выбралась, на берегу попрыгала, дрожала, с полотенцем веселей! Столько чувств, столько всего! Хоть в небо лети! Улеглось, одна свежесть осталась, в мыслях даже. Всё, прощай до нового лета. И не жди! Могла бы потеплей быть. Вечно ты леденющая. Всё, буду с Солнышком гулять, а с тобой не буду. И не проси! Знаю, о чём мечтаешь. Наготу мою ощутить хочешь, всю меня осязаниями чувствовать. И не мечтай! Солнышку себя не показываю, а тебе и подавно. Всё вам покажи да расскажи. И не надейтесь! Нагота моя скромная, взглядам неподступная. Всё, теперь сушиться…

Высохла, ещё немножко на Солнышке полежала, и домой пошла. Вначале в купальнике шла, да переоделась, а то встретит кто, как она в купальнике по городу шастает, и не узнает. А если дети встретят – что подумают? Попросятся ещё поплавать вместе, и будут рассказывать, как с ней плавали. Нет, не полагается так ходить, купальник, конечно, мне идёт, но всё равно. А такой красивой давно себя не чувствовала. Совсем ещё молодая, так и думала. Вся жизнь впереди. Хочется попробовать чего, и попробую. Ещё не решила, посмотрю. Хочу к осени подготовиться, новое ребятам рассказать. Почитаю, а то совсем забылась. Русский язык позабыла, говорю как ребёнок маленький. В детстве лучше говорила, совсем разучилась. Наговорюсь ещё, чувствую это. Люблю такую манеру, тоже его слово. Много слов знает, а я ещё больше, но таю в себе. Не тороплюсь.

Домой вернулась. Рано было, ещё часу дня не было, а столько всего успела! Душ приняла, пошла по участку, дела делать. Сил столько было – хоть впридачу отдавай! Словно гору свернуть могла, и не одну. Как циклоп большой, только ещё больше. Уже и покосить хотела, да раздумала – шумная эта коса, пускай он покосит, поможет. Ей приятно будет, а ему на пользу пойдёт. Худой, совсем не ест. А покосит и есть захочет – вот как! Она ему намекнет, а он догадливый, поймёт. Ещё были силы, чувствовала. Курьёз вспомнила, засмеялась. Стихотворение написала. Теперь – отдыхать пора!

К вечеру чуть успокоилась. Лежала в тёплой ванне, тело своё захотела побаловать. О нём больше думать не хотела, пусть сам о ней думает. О себе станем думать, как женщина. Слово какое красивое… Женщина… – глаза закрыла, снова открыла. – Женщина… Женственная… Женская нежность… Слова какие дивные, звучание волнующее. Их шепотом произносить, в тишине вечерней. По коже этот шёпот бежит, чувствую его. Люблю кожу свою, морщится под пальцами. Морщится, а волю мою любит. В локтях морщится, и в запястьях, любимые места мои. В подмышках хорошо как… Как в ванне. Запахи свои люблю… Расслабилась как… Как мякиш хлебный. Ленивое тело, женское. Ощупью любит себя рассказывать. Желейная. Как лиана гибкая… Цукатами на вкус. Всё в руках моих. Бальзамы любит, моих рук бальзамы. Слабое ты, худенькое. Кормить тебя буду, как груша станешь. Чтоб мужчину узнать, надобно некрасивой быть, чувства его полнотой проверить. Трусиха я, а то бы решилась, мучила его полнотой своей, до откровенности довела. Перестал бы мне “Вы” говорить, толстухой бы называл. Знаю я вас. И шутить бы перестал, морщился только. Не жалеете вы женщину, всё вам худобу подавай, готовы голодом уморить. А печенья вкусные? А вафли? А кренделя? Что, вам одним подавай? Мы из кренделей и состоим, оттого и любите нас. А нам и дела нет. Почему конфеты на грядках не растут? Несправедливость какая. Морковка растёт, а они не хотят. Торт сейчас захотела… Вылезу, за тортом пойду. Авось и угощу, кусочек оставлю. В мысли мои пробирается, сквозь лакомства сладкие. Хитрец какой. Не пущу тебя, иди! Дай мне в ванной одной побыть, а то опять как в прошлый раз придёшь. В женских ванных самые главные тайны скрываются. Оттого и на ключ запираемся, чтоб не трогали нас. Одну щёлочку оставляем, непрозрачную. С вами другую и нельзя. Самой испечь захотелось, никуда не пойду, сама сумею, лучше ещё. Баловать себя захотелось, давно не было. Как мякиш хлебный, вкусная. Сама как гортензия расцвела, похвалила её. У меня всё цветёт, рука лёгкая. Я агроном примерный. Всё, мыться буду. Отдохнула, надо и за тело взяться. Люблю с самого начала начинать, по порядку. Пятку свою будем тереть, в позе-мимозе. Изловчилась, умница. Румяная какая. Щекотно. Припрятала я пятки подальше за лопатки… Двух уложила малышей поблизости от розовых ушей. От пяток к лопаткам перейдём, в лопатках вся сила моя. Хорошо их рассматривать, они у нас двойняшки. А руки сёстры, меньше похожи. И губы сестрички, верхняя постарше будет. А не накраситься ли? Рискнуть, шутки ради? Буду накрашенная мыться, в зеркале красивее смотреться. Хорошее зеркало, моё изобретение. Намыливаемся… Вот я какая! Какое движение интересное… Танцы с мочалкой. Ла-ла-ла, в подмышки завела.

Вечером в дневники писала, в постели сидя. Самую малость написала, о кривотолках. Улыбнулась себе и закрыла, и в ранние записи полезла, хотелось их на ночь читать как сказки детям, но самой себе. Свои же сказки, первые самые. Сегодня философской сказки захотелось, со смыслом. Была и такая – самые разные были – жалко, забыла, где она приютилась. Пока листала, на один рисунок наткнулась – её детское лицо проглядывает между цветков букета багульника. Столько в рисунке свежести было, столько весеннего: часть цветков уже распустилось, а остальные не успели, а спешат и вот-вот распустятся, да и само лицо как цветочек аленький. И не поймешь, кто кого украшает, цветки багульника её, крылышками лепестков и ресницами тычинок, или она их, глазами мечтательными да густыми нитями волос. А под рисунком стишок был написан, стихотворными завязями:

А запись та не нашлась, зато новую вписала, тут же.

“Столько мыслей, а выразить и нельзя. Разве словами разными, а словами не то. Не умеют так слова, как мысли мои, в них и чувства много, и вдохновения – а что в словах? Буквы красивые, и только. И не могу с ними чувствами делиться, а только с собой делюсь, а слова для виду нужны, что я что-то пишу, а я только себя настраиваю, смычком бумажным, по струнам мыслей своих вожу им и вслушиваюсь, что услышу в них. И помогают мне слова, посильно и помаленьку, уютно становится с ними, для того и нужны. А внутри чувства живут, их не описать, и стараться нечего, ни у кого таких нет, а я вся в этих чувствах. И показать иногда хочется, хотя бы себе, и порисую, и ещё лучше чувствую, и тоже листья нужны, хотя и без них могу, в воображении своём. Обманщицы они, и всей глубины не умеют, не чета улыбке моей и глазам моим, в них глубины несметное число, и глубин этих много, каждый день своя. И погружаться в них хорошо, как в море тёплое, и на спине в нём плавать, по просторам прибрежным да глубоководным, а потом по дну ходить, и ступать осторожно, потому как дно это неведомое, даже и мне. И трудно идти, среди вод своих, они и отпускать не хотят, тепло моё любят прохладами своими. И текучие они, и каплями на коже остаются, и в волосах влажных, и пахнут они потом морем, как и плечи мои, и щёки, и чувствую этот запах по всей себе, самый мой любимый. И мамин похожий. Мы с ней морские пловчихи, в чувствах наших плаваем, даже и вдвоём. И стихи белые любим, самые вечерние…"