ОБИ-21
Снилась Озналену Петровичу Глянцеву жирная помойная муха с мордой полковника Пилюгина. Насекомое противно жужжало, извивалось, пыталось присосаться длинным, как у слона хоботом к его лбу. Глянцев отмахивался от мухи, кричал, но не мог почему-то пошевелить руками, чтобы схватить и превратить в месиво эту мерзкую тварь. Наконец муха села на потолок, начала умываться кривыми, черными лапами.
– Скажите, Царевич, почему за вашу фамилию, большевики не расстреляли вас еще в восемнадцатом году? – спросила муха.
– Еще раз повторяю – моя фамилия не Царевич, а Цагевич. Что же до расстрела, видно очередь до меня не дошла. Вы же знаете, у большевиков тогда было очень много дел, – ответил кто-то мухе.
– Да, не повезло вам, – вздохнуло двукрылое насекомое, не переставая умываться.
– Это почему же?
– А потому, что сидели бы теперь в райском саду и кушали кошерный супчик.
– Если не разбираетесь в иудейских традициях, лучше не говорите ничего, Бониффатий Апраксович. К тому же в бога и в загробные чудеса я не верю.
Муха, которую назвали столь странным именем, заинтересовалась:
– В кого же вы верите, в партию?
– Ах, перестаньте. Я верю только в пространственные формы и количественные отношения.
В ответ – тишина. Муха молчала, вероятно, задумалась. Ознален Петрович попытался разглядеть, кто это там невидимый разговаривает с отвратительным насекомым, и открыл глаза. Однако сразу зажмурился, яркий свет был невыносим.
Через минуту, уже осторожно разомкнул веки вновь. Под белым неровным потолком болталась на скрученном проводе большая как солнце лампа. Она заливала пространство пронзительным светом. Теней не было заметно ни в тяжелых потолочных сводах, ни в прямоугольных арках стен, к которым были вплотную придвинуты железные кровати.
На одной из них, напротив Глянцева сидел по-турецки пожилой, щуплый мужчина в цветастом, явно женском халате и с аппетитом кушал из миски манную кашу. Во всяком случае, пахло ей. У мужчины был длинный плоский нос и, когда он наклонялся, чтобы съесть очередную ложку, казалось, что непременно зацепит им миску. В целом же он смахивал на пожилую обезьяну-носача с Каролинских островов.
На другой койке, что видна была Озналену Петровичу лишь краем глаза, полулежал, полусидел мужчина гораздо представительней первого. Он уже доел свою порцию и теперь подчищал миску пальцем.
– И все же мне не понятно, Альберт Моисеевич, почему вас до сих пор не расстреляли, – продолжил он тему, беря в руки алюминиевую кружку.
Носач нехотя оторвался от своей трапезы.
– Еще успеют. А что я им плохого, спрашивается, сделал? Всего лишь попытался вывести математическую формулу построения коммунизма в отдельно взятой стране. Десять лет пытался доказать, что если «х», то есть советский политический строй величина постоянная, значит, «у», то есть социум, по теории математического ожидания, должен сам по себе становиться величиной более качественной. Но у меня ничего не получилось. Никакого роста нравственного качества общества при большевистском социализме не наблюдается. Почему-то социум постоянно меняет свои ожидания в отрицательную сторону.
– Короче, социум просит жрать, а большевики уже сорок пять лет его не могут, как следует накормить, – резюмировал догадливый собеседник. – Вы что же им об этом так прямо и сказали?
– Боже сохрани, на одном из заседаний ученого совета профессор Брызжалов с соседней кафедры заметил, что аббревиатура моей формулы построения коммунизма напоминает неприличное слово из трех букв. Того самого, что пишут хулиганы на заборах. Но поверьте, если даже согласиться с его странным умозаключением, в конце аббревиатуры должна стоять буква латинского алфавита —«j», но никак не наша – «й». Словом, донесли на меня и теперь я кушаю с вами бесплатную манную кашу.
– Говоря обычным языком, профессор, вы положили огромный член на все их построение коммунизма в отдельно взятой стране.
– Прекратите нести грязную антисоветчину! – завизжал голос откуда-то справа.
– Это наш Бутылочный вождь проснулся, – сказал, заглядывая в открытые глаза Озналену Петровичу, мужчина, которого математик называл Бониффатием Апраксовичем. – Я заметил, и вы воспряли ото сна, поднимайтесь, дружок. Вот поешьте манной кашки.
Бониффатий Апраксович помог Глянцеву поудобнее устроиться на скрипучей кровати, дал ему миску каши с черным хлебом. Ознален Петрович поблагодарил. Начал, было, есть, но не смог удержаться от вопроса:
– Почему Бутылочный вождь?
– А какой же он еще? – заржал крепкий мужчина. – Кстати, забыл представиться. Бониффатий Апраксович Живодеров, ветеринар. Смешно, не правда ли? Ветеринар с такой фамилией. Сижу здесь за то, что местному животноводу Кукушкину в шутку порекомендовал назвать ударный поросячий выводок свиноматки-рекордсменки именами членов правительства. А этот кретин все принял за чистую монету. И на правлении колхоза заявил, что предлагает именовать родившихся свинок Мариями Ильиничнами, а подсвинков мужеского пола Лаврентиями Павловичами. Ну, этого идиота, ясное дело замели, а он указал на меня. Это хорошо, что два года назад, принимая роды у председательской кобылицы, я получил от нее копытом по голове. О чем и справку имею. А так бы помогал теперь родине бороться с лесными насаждениями в Сибири. Это, – ветеринар указал на математика, – Альберт Моисеевич Цагевич. Выдающаяся, можно сказать личность. Чем не угодил советской власти, вы вероятно уже слышали. А тот, что голос подал – Бутылочный вождь, иначе и не назовешь.
– Провокатор, мерзавец, – огрызнулся в углу Бутылочный вождь.
– Не обращайте внимания, – поморщился Бониффатий Апраксович, – он, в сущности, хороший малый, только все не может успокоиться из-за бесцельно разбитых бутылок. Видите ли, Костя Кучумов по образованию архитектор. После окончания института загнали его в какую-то Тмутаракань.
– В Сосновоборский район Пензенской области, – уточнил Бутылочный вождь.
– Человек он молодой, пылкий, а строить там кроме курятников нечего. Вот Костя и решил себя проявить: ни много, ни мало, возвести в райцентре малую копию Дворца Советов, который, как вы знаете, так в Москве и не построили. И не из чего – нибудь, а из пустых бутылок, дабы этого добра в райцентре хватало.
– Более чем, – подтвердил архитектор.
– Трудился мастер три года и три дня, и строение получилось – глаз не отвести. Ликеро-пиво-водочное, гордо устремленное ввысь здание, а наверху такой же бутылочный, стеклянный Владимир Ильич. В протянутой руке факел, конечно тоже из бутылок, который должен освещать людям путь к коммунизму. Поставили это изваяние в центре города.
– Возле вокзала, на месте фонтана, – уточнил Кучумов.
– На открытие пригласили областное начальство. Все чин – чином, красные ленточки, Интернационал в исполнении кладбищенского оркестра. Но нужно вам заметить, что этот идиот, который лежит в углу, наполнил стеклянный факел не керосином, как сделали бы все нормальные люди, а напичкал его карбидом и залил водой.
– От карбида пламя голубое, небесное, – пояснил Бутылочный вождь.
– Как только факел подожгли, раздались бурные аплодисменты. Однако наш архитектор проделал в факеле слишком маленькое отверстие и бутыль по всем законам физики, рванула. Указующая десница Ильича, а так же его стеклянная головушка, разлетелись вдребезги. И осколки угодили прямо в председателя облисполкома.
– В товарища Петухова Арнольда Павловича.
– И оторвали этому Арнольду Павловичу сразу два уха.
Ознален Петрович подавился манной кашей, стал извергать ее на математика. Тот, казалось, этого не заметил, сам в истеричном хохоте тер двумя руками глаза. Справа от Глянцева раздалось раскатистое ржание. Да не одного коня, а целой кавалеристской бригады.
– Полковник Саврасов, – представил бригаду Бониффатий Апраксович. – Давно здесь в Ильинском мается, бедняга, с 45-го года. Этот заслуженный полководец с двумя орденами Славы пострадал за незнание орфографии русского языка. Помните сказку: «Казнить, нельзя помиловать»? Так это про него. На поверженном рейхстаге, спьяну, собственноручно вывел надпись: «Товарищу Сталину – врагу, всегда дадим по рогу!» Вместо того чтобы после товарища Сталина поставить восклицательный знак, тогда это было бы обращение к вождю, он по неграмотности поставил тире. Вот и получилось, что Сталин враг и ему всегда обломится по рогам.
– Русским языком, конечно, нужно уметь пользоваться, – заметил профессор математики, – но он такой же сумбурный, как и сама русская натура, а потому не постижим. Даже великий Владимир Даль говорил, что русского языка он толком не знает. Все у нас так в России – куда не глянь, кругом черная непостижимость.
– Вот, вот! – теперь уже по-медвежьи заревел полковник Саврасов. – Аккордеон трофейный, бехеровский малинопогонники отобрали. Девицу мою немку Марту Штрассбургскую, я ее под Магдебургом, можно сказать, на шпагу взял, за волосья, да об стену. Только мозжечок брызнул. Собаки!
– Ну вот, дорогой вы наш новый товарищ по несчастью, – заключил ветеринар Живодеров, обращаясь к Глянцеву, – теперь вы все про нас знаете. Если хотите, расскажите о себе. Только предупреждаю сразу: не нужно изображать из себя, скажем, академика Лысенко или незаконнорожденную дочь Христофора Колумба. В ОБИ-21 настоящих сумасшедших не сажают. Зато это, пожалуй, единственное место в стране, где можно не скрывать своих убеждений и говорить что угодно и когда угодно.
Ознален Петрович поставил недоеденную кашу на тумбочку, неокрепшим голосом спросил:
– Что такое ОБИ-21?
Трактористу быстро и доходчиво объяснили, что он попал в особый больничный изолятор, таких в лечебнице, видимо, 21.
Конец ознакомительного фрагмента.