Несчастный поп
Отец Лаврентий томился уже третий день. И душой и телом. Проклятая сивуха из местного сельпо не оставляла никаких шансов на скорое выздоровление. И батюшка, в миру Лаврентий Горепряд, все подливал и подливал себе в алюминиевый колпачок от авиабомбы, переливающийся всеми цветами радуги напиток.
Водка вливалась в измученный желудок Лаврентия раскаленным металлом, поджигала внутренности. Батюшка ждал, когда рассеется дым в голове, начинал молиться.
После очередных ста граммов душа святого отца негодовала и возмущалась, казалось, даже лягалась где-то между печенью и селезенкой, но быстро успокаивалась и сладко замирала в предвкушении следующей дозы.
Иерей Лаврентий не пил месяцами, но если уж попадали «божьи слезы» к нему на язык, из храма разбегались и богомольные старухи, и юродивые служки.
Тридцати пяти летний поп с пьяных глаз не дрался, не хулиганил, а читал очень длинные проповеди.
Чаще всего он говорил о своей нелегкой судьбе, которая забросила его в эту «ильинскую сатанинскую яму», поносил коммунистов, коих люто ненавидел. Рассуждал об атеизме, как о психологической основе веры. Говорить мог часами, до тех пор, пока прихожане не отдавали все, что у них было и в недоумении, удалялись. Однако Лаврентий не ставил себе никаких корыстных целей. Наоборот, он был абсолютно бескорыстен.
Хитрые служки перешептывались за иконостасами, мол, подкручивает нашего батюшку бес, терзает как свинья брюкву. Трезвый – человек, как человек, но ежели примет на грудь, гаси лампады и беги, куда глаза глядят.
В отрочестве Лаврентий или просто Лавруша не помышлял о духовной карьере. Хотел, как и многие мальчишки стать космонавтом или, на худой конец, летчиком. Или биологом. В школе единственная отметка «хорошо» у него была именно по биологии. Может быть, и вышел бы из Лавруши новый Павлов или Менделеев, но когда он перешел в девятый класс, о нем вспомнил двоюродный дед Пантелеймон Скоробоевич Цветков, архидьякон Коломенской церкви. Он-то и определил парня в духовную семинарию, несмотря на бурные протесты матери, убежденной безбожницы и большевички.
В семинарии Лаврентию понравилось, и он стал учиться гораздо лучше, чем в школе. Науки не вдалбливались в головы семинаристам из – под палки, как он к этому привык, а подавались по-доброму, с душой. И даже изучая по второму разу утопию Чернышевского «Что делать?», ему уже не хотелось изобрести машину времени, перенестись в 19-век и задушить сумасшедшего писателя-социалиста. В школьном итоговом сочинении от РОНО Лаврентий назвал прокламацию Николая Гавриловича «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», полным бредом и похвалил царскую охранку, за то, что она сослала Чернышевского на каторгу.
Учительница литературы пришла в ужас. За сочинение она поставила Лавруше двойку, но ни в какое РОНО его, конечно, не отправила. Однако Алла Демидовна сама в душе была бунтаркой и зачитала выдержки из сочинения Лаврентия всему классу. Разумеется, она осудила его за «неаргументированность», опровергла «незрелые умозаключения», но, закрывая тетрадь Горепряда, сказала непонятную многим фразу: «Знания порождают скорбь, будьте к этому готовы». Учительница смотрела на Лаврентия уже по-другому, с любопытством и некоторым уважением. И все же в четверти вывела тройку.
В семинарии у Лаврентия появилось большое количество друзей. Он не пропускал ни одной компании, где пели, выпивали или разговаривали о женщинах. Вместе с однокашниками бегал в городской клуб знакомиться с барышнями. Но даже с самыми красивыми никогда не танцевал. Считал, что любой танец-публичная демонстрация тайных эротических переживаний, выпячивание коих глупо и оскорбительно для любой личности.
Когда Лаврентий оканчивал духовный институт, Пантелеймон Скоробоевич, используя свои связи, начал договаривался о месте для внука в дрезденском приходе. Но договориться так и не успел, помер. Оставшись без влиятельного в церковной среде покровителя, Горепряд получил место иерея в Ильинской церкви Вознесения, что находилась в бывшей обители.
Духовные чиновники его уверяли, что скоро психиатрическая лечебница переедет и в Ильинском начнет действовать мужская православная обитель. Лаврентий получит новый статус, но пока «надобно потерпеть».
Это «пока» растянулось на долгие годы. Сумасшедшие не собирались съезжать с насиженной квартиры. Лаврентий оказался в непонятном, и даже комичном положении. Он ощущал себя почти гашековским курфюрстом Кацем. Только тот отпускал грехи армейским идиотам, а он гражданским.
Официально душевнобольным разрешалось заходить в церковь только в сопровождении медперсонала. Но не тут-то было. Граждане с нарушенным психосоматическим статусом и прочими умственными изъянами, припирались в божий храм в одиночку и группами, когда им заблагорассудится.
Однажды, когда чересчур активный больной попытался выломать и унести из церкви амвон, отец Лаврентий не удержался, огрел неуемного дурака по голове серебряной купелью и так заорал на остальных психов, что те надолго забыли к нему дорогу.
Горепряд почти ежемесячно ходил по начальству, просил, убеждал перевести его в другое место, но все без толку.
«Господь терпел и нам велел, – говорили ему дежурную фразу. – Уже недолго осталось ждать. Душевнобольные ведь тоже люди. Только их души блуждают в потемках, пребывают в некой абстракции. Успокоить их, дать силы продержаться до светлого часа – ваш долг».
Долг, – ворчал по ночам отец Лаврентий. – Я уже за него давно расплатился. Разумеется, в церковь приходили и вполне здоровые люди – медики, санитары, обслуга. Из окрестных сел и деревень наведывались старики со старухами. По воскресеньям в монастырь привозили туристов.
Однажды у стен древней обители высадили большую группу экскурсантов из областного пансионата. Толстые, подвыпившие тети и еле держащиеся на ногах дяди рассеяно слушали об обороне монастыря от шведов, о прятавшемся в монастырских катакомбах Василии Шуйском, о подземном некрополе, который, якобы, во время Отечественной войны завалило немецкой бомбой. Экскурсантов обступали толпы сумасшедших, которые клянчили у них деньги, яблоки. конфеты. Тот самый идиот, что хотел утащить амвон, видя, что мужчины заигрывают с дамами, хватают их за интимные места, тоже решил не упускать случая, пощекотал одну из пышногрудых туристок:
– Дай белочку в шоколаде.
– А душа теплого не хочешь? – вскинулась женщина. – На, попробуй.
Она заколыхалось мощным торсом, подалась назад и резко разогнувшись, смачно плюнула в лицо попрошайке. Но, видно придурок не был законченным идиотом, схватил с земли булыжник, саданул им тетю по лбу. Та всплеснула руками и рухнула наземь.
Началась драка. Да такая драка, что, казалось, рухнут купола собора Владимирской божьей матери. Все усилия крепких санитаров были тщеты, невозможно было разобрать, кто с кем дерется.
В то время отец Лаврентий пребывал в очередном запое, а потому был философски настроен на жизнь. Он выскочил из своего домика, вытянул из штабеля четырехметровую сосновую доску, и ринулся восстанавливать порядок. Не прошло и двух минут, как все было кончено. Пара клиентов лечебного заведения и несколько туристов стонали на земле, остальные участники сражения разбежались кто куда. Больше экскурсионных групп в Ильинскую психиатрическую лечебницу не привозили.
Батюшка принял очередную дозу наркоза, наскоро перекрестился, начал закусывать мелко рубленной, с морковью и клюквой квашенной капустой. До службы оставалось еще два часа, и можно было вздремнуть. Но со двора донеслись крики. Не приход, а геморроидальная лихорадка, – сплюнул отец Лаврентий, выглянул в окошко.
За углом церкви Вознесения неизвестный мужчина в серой куртке, вероятно пациент, хлестал по физиономии санитара здоровенной рыбиной, кажется стерлядкой. Такого действа святому отцу в стенах Ильинского монастыря видеть еще не приходилось. Он даже закашлялся и с нетерпением стал ждать дальнейшего развития событий.
Развязка наступила быстро и без какой-либо интриги. Медбрат сделал умелый выпад и хуком справа уложил гражданина вместе с его рыбой на асфальт прямо у паперти.
Однако откуда у идиота стерлядь? – удивился поп, выбрался на крыльцо.
Санитар нервно дергал за воротник обмякшее тело, грязно и выразительно ругался.
– Утихомирь, брат, гордыню! – крикнул он медбрату, не отрывая глаз от рыбьей тушки.
– Он мне этой шершавой тварью рожу поцарапал!
– А нечего свою рожу под что ни попадя подставлять, – заметил проходивший мимо псих..
Санитар подобрал с земли камень, запустил в душевнобольного. В этот момент очнулся находившийся в нокдауне мужчина, подхватил свою стерлядь и со всего размаху вновь хлобыстнул ею медбрата по физиономии. От мощного и неожиданного удара, санитар отлетел к стенам храма, опустился на пятую точку, завертел во все стороны изумленными глазами.
Конечно, Валя Брусловский. А это был именно он, не остановился бы на достигнутом и завершил битву еще одним ударом, но ему помешал отец Лаврентий6
– Ни к чему стерлядь зря мучить, – назидательно сказал батюшка. – Жирнее не станет.
– Бестера, – недовольно обернулся на голос егерь, но, увидев перед собой попа, просиял:
– Ваше сиятельство, отец Лаврентий!
– Я, – коротко согласился поп. – Величай меня лучше вашим преподобием, сын мой.
– Хорошо, ваше преподобие. Я к вам по делу. Вот рыбку прихватил, еще кой чего, да этот кровосос ко мне привязался.
Санитар снимал с лица ошметки копченой рыбы, озадаченно пробовал ее на вкус.
– По делу говоришь, да еще с рыбкой? – иерей поддел носком ботинка горлышко разбитой поллитровки. – Почему бы не обсудить дело с хорошим человеком? Бери-ка этого Авиценну, сейчас мы ему первую медицинскую помощь оказывать будем.
В умиротворяющей домашней прохладе, батюшка умыл санитара колодезной водой, дал полстакана водки, усадил в углу за печью. Налил себе и Валентину.
– За вселенную и ее повелителя!
Батюшка залпом опорожнил колпачок от авиабомбы, разломал руками многострадального бестера. Отщепил от толстой шкуры сочное розовое мясо, принялся старательно запихивать себе рот. Черные, с фиолетовым отливом усы и борода подернулись жиром.
С положенной для священника растительностью на лице у отца Лаврентия были ужасные проблемы. Не принимала она, несмотря на все ухищрения, божеского вида. Редкие волосья, местами рыжие, местами белые или черные, торчали в разные стороны, как бог на душу положит. Чего только не пробовал батюшка. И средство для ращения волос и краску. Все одно, выходила не борода а, черт знает что. А однажды, невнимательно прочитав этикетку, святой отец помазал лицо эфидратом. Утром его тщедушная бороденка вся оказалась на подушке и простыне. Пришлось посылать в город церковную служку Евгению за искусственной бородой. Да та, дура, купила в драматическом театре не рыжую бороду, подстать шевелюре на голове, а черную, с фиолетовым оттенком. Ну, а куда деваться?
Никто виду, разумеется, не подавал, но втихаря над батюшкой, конечно, посмеивались.
Отец Лаврентий освежил стаканы и со словами: «Иди, богомольный, юродивых ублажай», – выставил санитара за дверь.
– Какое же дело вас ко мне привело? – обратился к Брусловскому поп.
Валька собрался с мыслями, сказал:
– Родственник у меня богатый, ваше преподобие, объявился. Хочет на благо Ильинского монастыря денег пожертвовать.
– Монастыря? – вскинул брови захмелевший батюшка. – А где он тут монастырь-то? Умалишенные дибилы, прости господи, вместо послушников под святыми стенами бродят. И я средь них, как Азазель, как падший ангел обретаюсь.
– Шурин сестры, вернее, двоюродная сестра деверя….А, не важно, короче, родственник, желает по этому делу с вами лично переговорить, – запутался в семейных связях Валька.
– Отчего же теперь родственник твой не прибыл, тебя горемычного послал?
– Служба задержала.
– Слу-ужба, – протянул батюшка, – как собачья дружба. Сколько не корми пса, все одно покусает.
Пили долго и много. Когда батюшку пришел звать в церковь дьяк Филипп, иерей ухватил его за рясу. Навис над коршуном, стал увещевать:
– Мы русские люди даже в сатанинских заблуждениях святы, а потому богоугодны и вечны. Мы святы тем, что добры к другим и несправедливы к самим себе.
Перепугавшийся дьячок выбежал из дома и на вратах церкви повесил привычную всем табличку: «Сегодня службы не будет».
Под вечер, когда уже стала заканчиваться водка, иерей нагнулся к Валькиному уху, попытался за него укусить:
– Чего твоему родственнику от меня надобно, ну?
– Хочет дать денег.
– Даже в церкви никто так просто с копейкой не расстается. все норовят у бога что-нибудь выклянчить.
Поп больно сжал егерю уши.
– Пронюхал что-то твой родственник, не иначе, клад искать надумал.
– Заряйку, – честно признался Валька. – Отпусти!
– Вот оно что, заряйку! А ну-ка, братец, давай выкладывай все на чистоту. Для чего вам эта заряйка понадобилась и что она вообще такое есть.