Глава 5: Выполненное задание
Она свежа, она холодна, она свободна.
Она свежа, она холодна, она свободна.
Она не убьёт того, кто её достоин.
Её невинностью восхищаются Боги.
Она свежа, она холодна, она прекрасна.
Она свежа, она холодна, и взор так ясен.
Она не убьёт того, кто не опасен.
Её невинностью восхищаются Боги.
Фольклор южноамериканских народов.
1
Аня возвращалась домой, ведя свой «Фольксваген Тигуан» по вечернему городу в потоке машин, выжатая как лимон. Больше всего болели ноги. И гудело в голове. Она и представить не могла, что просто стоя в течение дня на одном месте, можно так устать. И это притом, что на ней были удобные сандалии. Если бы она надела каблуки или кеды, то к обеду стояла бы босиком.
Прежде чем сесть за руль, Аня сняла обувь, но правая нога всё равно устала метаться между газом и тормозом. Больше всего её раздражало то, что она никак не могла расслабить ногу на тормозе, стоя на светофорах. Она уже мечтала добраться до федеральной трассы, на которой не будет светофоров вплоть до поворота к микрорайону Горный, в котором она жила вместе с мачехой.
Мешало и то, что дорога постоянно шла в гору, наклон которой хоть и был небольшим, но правая нога все равно напрягалась на тормозе, как будто боялась, что машина укатится вниз, к самой бухте. Мешали машины, которые уже слепили глаза своим ксеноном, хотя было и не так уж темно. Мешало какое-то невероятное количество пешеходов. Ну откуда, скажите на милость, в этом маленьком городке такое количество людей?
По радио ведущие – женский и мужской голоса – рассуждали на тему того, что мужчины хуже воспринимают информацию на слух, чем женщины, поэтому перечень покупок в магазине им надо записывать на листочке, а не перечислять вслух. В целом Анна была согласна с этим утверждением, но от себя добавила бы, что мужчины вообще перестают воспринимать информацию, когда перед глазами появляется красивое молодое тело. Она продала все картины, кроме одной, и большинство из них мужчинам. Не страдая ложной скромностью, Аня была уверена, что её привлекательность сыграла в продажах не последнюю роль.
Но говорить ей тоже пришлось много, а не только демонстрировать себя и картины. Аня чувствовала себя так, как будто наговорилась с людьми на долгие годы вперёд, хотя и работа её была связана с общением. Она трудилась в местном периодическом издании, у которого было две миссии. Первая заключалась в том, чтобы информировать жителей и гостей города о фирмах и услугах, которые они оказывают. Городские страницы, если хотите. Издание бесплатное для читателей и платное для тех, кто хочет открыть для себя ещё один рекламный канал. В век цифровых технологий, когда у всех есть мобильные гаджеты с приложениями, типа 2Gis, Google Maps или Яндекс карты, было странно, что бумажное издание пользовалось спросом, но это было так. Во второй миссии была задействована Аня, и заключалась она в том, чтобы освещать события наподобие выставки, в которой девушка приняла участие.
Для себя Аня уже решила, что сядет за написание материала о выставке сегодня, не откладывая его в долгий ящик, и освободив себе часть понедельника. Тем более, что впечатления от выставки у неё были не как у человека стороннего, а изнутри. Ей понравилась организация выставки: наличие администраторов, которые курировали происходящее, холодные закуски, соки. Но необходимость постоянно стоять и непрекращающийся гул голосов вкупе с музыкой, пускай и не громкой, привело к тому, что тело, в прямом смысле, гудело, подобно камертону.
Она выехала с Черноморского шоссе, в которое сливались дороги двух основных улиц Ахинмая – Чарнолусского и Крузенштерна, на федеральную трассу Дон, пропустив несколько машин. С облегчением от того, что пробки и светофоры остались позади, Аня придавила педаль газа, увеличивая скорость «Тигуана» до ста километров в час.
Они с мачехой жили в черте Ахинмая, но в микрорайоне, который стоял особняком от основной части города, там, где ему разрешил разместиться распадок в Хешикском хребте. Основная часть города находилась между трассой Дон и Ахинмайской бухтой, а микрорайон Горный был выше шоссе, на хребте, нависая над городом.
С одной стороны это было удобно: полчища туристов, каждое лето наводнившие город, сюда не добирались. В Горном было много приезжих, которые купили себе дома только для того, чтобы отдыхать летом, уезжая из города в межсезонье, но они не мешали спокойному быту местных, которые жили в этом районе. Здесь были только частные дома, в которых изредка устраивали шумные пьянки, один мини-маркет, один Дом Культуры и одно медицинское учреждение. Если забираться вглубь и ввысь Хешикского хребта, то можно было обнаружить только садовые товарищества, которые строились вдоль речки Захатаевки.
С другой стороны такая отдалённость от города угнетала Аню. А зимой, когда город впадал в спячку, у неё возникало впечатление, что она окутана саваном. Даже бешеные рабочие будни летом превращались в трудовую рутину зимой. В такое время её не покидало едкое чувство депрессии, от осознания того, что основные события проходят где-то там далеко, а она осталась за бортом жизни.
Особенно тяжело ей дался год после смерти отца. Мучительное одиночество, обременённое ухаживанием за ослепшей женщиной, которая приходилась ей мачехой, и тяжёлыми думами об её собственном будущем, наталкивало на мысли о самоубийстве.
Слава Богу, зима прошла, и с мая город закружил водоворот жизни. Бешенный туристический сезон, ещё более динамичный, чем все предыдущие, не дал ей скиснуть. Она с головой окунулась в работу. Облегчение, и приятное удивление принесло и то, что мачеха тоже нашла себе работу. Как это не было удивительно для Ани, а женщина, которая в одну секунду потеряла и мужа, и зрение, и которая всё межсезонье провела в такой пучине отчаяния, в которую не решалась шагнуть и сама Анна, вдруг нашла в себе силы заняться делом, которое приносило ей и удовлетворение, и доход. Более того, Анне больше не нужно было быть бесконечной сиделкой. Она могла спокойно работать и встречаться с друзьями. Мачеха начала справляться со своей слепотой. Единственной сложностью было то, что она теперь не покидала их дом. Анна не знала, было это связано со слепотой, или со страхом, но выписавшись из больницы и сделав падчерицу своим доверенным лицом, её мачеха перестала выходить за территорию их забора. Этот феномен стал для Ани загадкой, а спросить напрямую она не решалась – мачеха просто не говорила на тему своего увечья и того, что ему предшествовало.
Аня притормозила перед поворотом с федеральной трассы Дон на Дорожную улицу, с которой и начинался микрорайон Горный. Слева от неё были частные домики, одно и двухэтажные, справа огромное поле, отданное под застройку таких же частных домиков. В районе было несколько коттеджей, которые выделялись из общей массы своей дороговизной, но ни один из них не был построен вдоль федерального шоссе.
И дома, и поле были отгорожены от дороги можжевельником, из которого делали поделки туристам на продажу. А также скумпией, которую осень окрашивала в пунцовые, ярко-фиолетовые и бордово-багряные краски, отчего отдельные участки горных склонов выглядели так, как будто полыхают огнём. Местами здесь росла акация.
Проехав вглубь Дорожной улицы, Аня увидела, хоть и тысячи раз виденный, но завораживающий обзор распадка в Хешикском хребте, по которому текла речка Захатаевка.
Асфальт здесь был хуже, чем в основной черте города, но больших ям не было, в основном трещины. Вот выше по Дорожной улице, и по её ответвлению – Можжевеловой улице – асфальта не было вообще, только гравий. Тигуан, или как ласково называла его Аня – «Кейси», наехал на кочку, и в багажнике подпрыгнула картина.
Аня, взяв у мачехи утром двенадцать вышитых произведений различной величины, везла ей обратно одну единственную оставшуюся картину – Рыбака, вышитого так, чтобы на каждой стороне канвы было по изображению.
2
Анна возвращается домой. Она открывает дверь отчего дома своим ключом, ставит чемодан на пол, скидывает с плеча дорожную сумку и приваливается к стене в коридоре.
Она звонила отцу накануне приезда, но он в командировке и вернётся завтра. Мачехе она звонить не хотела, поэтому до дома добиралась автобусом, волоча за собой тяжеленный чемодан с вещами и сумку. Когда собираешься куда-то переехать, вещей всегда оказывается слишком много.
«Развод», – с этой мыслью двадцатидвухлетняя Анна Байрамова, урождённая Анна Бондарь, решила оставить своего супруга догнивать век в одиночестве или в компании любой другой дуры, которая согласится терпеть его выходки. Аня себя не на помойке нашла, чтобы позволять какому-то моральному уроду чесать об неё кулаки.
На улице вторая половина пасмурного декабря, и Аня, ехавшая домой в очках, ловила на себе взгляды соседей по автобусу. Иной раз даже слишком пытливые. Но лучше уж быть объектом внимания, демонстрируя очки, чем заплывший глаз. Макияжа на синяк не хватило, хорошо хоть получилось разбитую губу помадой замаскировать.
Её никто не выходит встречать. Отца нет дома, это понятно, а мачеха? Может в душе. Может на кухне. Может ещё где-то. Ане, в сущности, всё равно. Она чувствует себя уставшей, расстроенной, избитой и напуганной. Она себя чувствует тряпкой, об которую вытерли ноги.
Ане хочется пить, и она идёт через длинный коридор дома в кухню-гостинную, чтобы поискать в холодильнике какой-нибудь сок.
– Привет, – слышит она, когда заходит в комнату.
От неожиданности Аня вздрагивает и поворачивается на голос. Мачеха сидит на диване, перед ней станок для вышивания.
«Даже не потрудилась выйти, чтобы меня встретить» – зло думает Аня.
– Привет, – отвечает девушка и идёт в сторону холодильника. Открывает дверцу, достаёт упаковку яблочного сока, находит стакан, наливает сок до краёв и пьёт, пока холод ледяной стрелой не вонзается в мозг, а сок не начинает проливаться на пальто.
Освежающая жидкость делает своё дело, Ане становится легче. Теперь она в состоянии дотащить чемодан и сумку до своей комнаты на второй этаже.
– Ты к нам надолго? – мачеха спрашивает так, как будто Аня погостить приехала.
– Навсегда, – отвечает она.
– Отец звонил, предупредил, что ты приедешь, – мачеха сидит на диване, развернувшись в сторону Ани и даже не удивлена тем, что падчерица всё ещё в очках.
«Так ты знала», – думает девушка.
– Хорошо, – отвечает она.
– Хочешь поговорить? – спрашивает мачеха.
Аня может и хочет поплакать на груди отца, но делиться подробностями личной жизни с его женой она представляет себе ещё одним актом унижения.
– Нет, Валентина, – Аня качает головой. – С тобой я не имею ни малейшего желания разговаривать.
Она не видит на лице женщины обиды, вообще никакой эмоции не видит. Жаль. Ей хочется обидеть мачеху. Чтобы она тоже почувствовала унижение. Не вышло. Да и похер!
Аня разворачивается и выходит в коридор, к своим чемоданам. Поднять их на второй этаж, донести до своей комнаты, закрыть дверь и упасть на кровать в изнеможении. Остальные вопросы она начнёт решать завтра.
Анна чуть больше года не жила в своей комнате, но ни отец, ни мачеха не претендовали на неё. Благо, комнат в доме хватало для семьи из трёх человек. Поэтому в комнате всё осталось так, как и было в тот день, когда она решила переехать в квартиру к будущему мужу, только не было одежды и личных предметов.
Девушка садится на свою кровать. Она никогда не спала в ней с мужчиной. Её девичью комнату не окидывал мужской взор, кроме отца. Теперь она снова будет спать в ней одна. Одинокая, покинутая и никому не нужная.
Ей хочется плакать, но слёз нет. Да и не поможешь горю слезами. Надо смыть косметику, полежать в ванной, расслабиться. В общем, сделать первые решительные шаги к незамужней жизни. С другой стороны, ей так хочется просто лечь и закрыть глаза. Даже не расстилая кровать.
Аня встаёт, бросает пальто на стул. На ней брючный костюм, но она его пока снимать не хочет. Девушка откидывает покрывало и видит, что кровать застелена свежим постельным бельём. Она вдыхает запахи зимы и мороза, кристально-белой чистоты, и эти запахи слегка улучшают её настроение и придают сил.
Девушка проводит пальцем по столику, на котором чуть больше года назад были разложены её вещи в том порядке, который её устраивал. Сейчас вещей, естественно, нет, как и пыли. Палец остаётся чистым. Она смотрит в зеркало. Ни разводов, ни следов от брызг, ни пыли.
Аня снимает очки и смотрит на своё отражение. Синяк под глазом она попыталась замаскировать консилером, но фингал оказался слишком большим и фиолетовым, и полностью скрыть девушка его не смогла. Губа снизу тоже припухла, она чувствовала небольшое уплотнение в том месте, куда пришёлся удар её ненаглядного.
Девушка открывает шкафчики, ныне пустые, и видит, что в них тоже нет пыли. Комната готова к заселению. И благодаря кому?
Аня чувствует, что поступила плохо, стараясь обидеть мачеху. Валентина не водила машину, у неё даже водительского удостоверения не было, а на единственном транспортном средстве в семье отец уехал в другой город. Женщина могла бы оплатить такси, но Аня её не предупреждала о приезде. Ей позвонил муж, сказал, что дочка приедет домой, когда не известно, и Валентина сделала единственное, что смогла в тот момент – подготовила комнату падчерицы к возвращению её в семью. И осталась дома ждать её, хотя тоже могла бы с подругами куда-нибудь пойти.
Девушка решает, что надо умыться и переодеться, а потом спуститься вниз и поговорить с мачехой, хотя бы извиниться и поблагодарить за чистую комнату.
Час спустя Валентина всё так же сидит на диване перед станком для вышивания. По телевизору показывают незнакомый Ане фильм, хотя актёра она смутно припоминает.
Девушка обходит диван и садится рядом с мачехой. Макияж она полностью смыла, и теперь предстала перед женщиной во всей своей избитой красе.
Валентина смотрит на Аню, видит фингал под глазом, разбитую и опухшую губу и качает головой, не проронив ни слова. Аня радуется, что мачеха не стала её утешать. Потекли бы слёзы, а рыдать перед женщиной ей совсем не хочется.
– Валентина, я хотела извиниться, – начинает девушка. – За грубость…
– Не надо, – останавливает её мачеха. – Я же вижу. У тебя всё, в прямом смысле, на лице написано.
– Спасибо, – Аня пододвигается поближе, заложив левую ногу под правую и облокотившись на спинку дивана. – Спасибо за комнату.
– Пожалуйста, – мачеха улыбается ей.
Женщина красивая и худенькая, несмотря на то, что ей уже под полтинник. Аня не помнит точного возраста мачехи и когда у неё день рождения. Про себя она называет Валентину «Снежной Королевой». У неё молочно-белая кожа, она натуральная блондинка и у неё серо-голубые глаза. Лицо правильное и аккуратное.
Аня втайне завидует внешности мачехи. Сама она смуглая, темноглазая и темноволосая, лицо у неё скуластей, а губы и нос пухлее. В ней нет такой аристократичной холодности, как у её мачехи.
– Ты хочешь кушать? – спросила Валентина.
– Не знаю, – ответила Аня. – Наверное, пока нет.
Аня чувствует, что теперь она хочет поговорить, но не знает, с чего начать.
– Что за вышивка? – спрашивает она.
– Это рыбак, – отвечает Валентина, не отрываясь от процесса. – Двойная вышивка. Смотри: с лицевой стороны лицо у рыбака доброе, и он, как будто, сложил руки в молитве, а с другой стороны рыбак больше на дьявола похож.
– Ух ты! – восторгается Аня. – Никогда бы не подумала, что можно вышивать так, чтобы на изнанке был рисунок. Дуальности человеческой природы? Добро и зло живёт в каждом?
– Да, – кивает Валентина. – Но не совсем так. Добро, как и зло, понятия условные. И добрыми намерениями вымощена дорога в ад, а зло может препятствовать большему злу. Если говорить конкретней: в каждом человеке есть свои сильные и слабые стороны. Вот это и есть настоящее добро и зло.
– Когда слабости перевешивают, с человеком становится сложнее совладать, – соглашается Аня. – Это даже не эгоизм, он становится рабом своих желаний. Он хочет ещё, ему надо больше, не смотря ни на что.
– Что ты ему сказала? – спрашивает мачеха.
Аня сначала не понимает, что женщина имеет в виду, но через секунду до неё доходит.
– Он собрался в очередной раз пойти с друзьями в бар. Караоке, выпивка, травка. Я хотела провести вечер вместе. Не сдержалась и сказала ему, что он как бездомная дворняжка: куда его пинают, туда он и бежит.
Валентина улыбается и смотрит на падчерицу, но ничего не говорит и возвращается к вышивке. Аня продолжает:
– Он разозлился и набросился на меня с кулаками. Ударил в глаз и по губе. Потом прошло помешательство, он смотрит на меня глазами кавайной девочки и говорит: «Ой, милая, прости. Тебе больно?»
Валентина отодвигает вышивальный станок от себя и поворачивается к Ане, копируя её позу.
– Но я не упала, не расплакалась и не дала себя в обиду, – продолжает Анна. – Я ему ногтями разорвала кожу на щеке. А потом сломала ему нос. На этом его поход в бар и закончился. И начался мой поход домой. Вот, собственно, и всё.
– Помнишь, когда тебе было шестнадцать лет, какой-то мальчишка к тебе начал приставать, и ты его отправила в травмпункт? – Валентина испытывает непонятную гордость за падчерицу.
– Он хотел меня изнасиловать, – кивает Анна. – За что и получил деревяшкой по морде, а потом ещё и ногой.
– Ты всегда была боевой девчонкой. Не давала себя обидеть. Но мне, всё же, интересно, что ты собираешься делать дальше?
– Подам на развод.
Валентина кивает, принимая ответ, но сомневается:
– Это окончательное решение? Я спрашиваю лишь потому, что сплошь и рядом возникают случаи, когда проходит несколько дней после побоев, и женщина начинает прощать мужчину, жалеть его и даже заступаться за него.
Анна хочет возразить, но мачеха поднимает палец, останавливая её:
– Я знаю, что ты хочешь мне ответить, но напомню тебе одну истину: если мужчина поднял один раз руку на свою женщину, то он продолжит делать это снова и снова. Потому что он чувствует свою безнаказанность и женскую безответность.
– Это не мой случай. Думаю, Яшик сейчас тоже в травме. И, уверена, он сейчас плачет.
– Тогда нам завтра тоже надо будет съездить в травму и снять побои, если вдруг твой Яшик решит написать заявление на избившую его жену. Господи, ещё лет двадцать назад это было бы немыслимо.
Валентина качает головой.
– Когда я жила и работала в Южной Америке, мы изучали ныне вымершее племя индейцев Тототеки. Мужчины этого племени жестоко поступали с женщинами, которые им изменяли. Они разрезали им лицо от уха до уха. Сейчас это называют улыбкой Челси или улыбкой Глазго, когда разрезают рот. Но у индейцев эта процедура имела другое значение. Женщины с таким лицом никому не могли понравиться. Могли им разрезать и нос вдоль, делая его похожим на вагину, чтобы соплеменники видели, какой орган навлёк на женщину беду.
Но вот что интересно: любовника этой женщины не наказывали никак. А ведь он тоже был чей-то муж. В этом племени считалось табу не иметь семью и, так называемых бардашей – это мужчины, которые делают женскую работу или наоборот, среди этого племени не было.
Понимаешь, что я хочу сказать? Когда женщина не права – её наказывают; когда не прав мужчина – его прощают. Побои нельзя прощать. Я никогда не была борцом за права женщин, униженных или обездоленных, но считаю, что надо уметь постоять за себя.
– А мой отец?
– А что твой отец? Он тебя когда-нибудь обижал?
Анна качает головой.
– Вот и у меня с ним никогда проблем не было. Твой отец – настоящий мужчина. Не без греха, конечно, но кто из нас безгрешен?
– Философский вопрос.
– Возвращаясь к началу нашего разговора: нельзя поощрять человеческие слабости. Можно их направлять в нужное для тебя русло. Я не знаю, как ты относишься к своему мужу сейчас, но могу предположить, что ты его любила, иначе не вышла бы за него замуж. Ибо я не вижу других причин, ради чего стоило терять голову. Так вот: ты можешь мне возразить, но сейчас твой муж это твоя слабость. Слабость, которой вымощена дорога в ад. И этот ад – это продолжение твоей семейной жизни с этим молодым человеком. Хочешь защититься от его притязаний – дерзай. Хочешь отомстить – мсти. Хочешь уйти – уходи. Но ни в коем случае не позволяй поступать с тобой так, как ты этого не заслужила.
Аня заворожена словами мачехи. Женщина как будто взяла Анину собственную мысль и возвела её в абсолют. Это правильно. Делай что хочешь, но не позволяй поступать с собой так, как ты этого не заслуживаешь. Направляй слабости в нужное русло, и взращивай сильные качества.
И Анна принимает решение.
3
Двухэтажный дом, огороженный забором, без гаража, но с парковочным местом на два автомобиля, находился в самом начале Сиреневой улицы, но по прихоти управления архитектуры и градостроительства был под номером двадцать семь.
Аня вышла из машины, не глуша двигатель, и встала босыми ногами на тёплую землю. Камешки впивались в кожу, но девушка от удовольствия аж прикрыла глаза. Для полного счастья ей требовались горячая ванна и любимая кровать, на которой она сможет задрать ноги вверх.
Не обуваясь, она прошла до двери в заборе. Вечер тёмно-синим бархатом опустился на Ахинмай. На детской площадке уже никто не шумел, ДК тоже был закрыт. Слышны были только сверчки, да рокот двигателя «Кейси». Аня зашла на участок дома, в котором жила и открыла ворота изнутри, чтобы завести машину во двор.
Отец построил хороший и современный дом, но ни о какой сложной автоматике речи не было. Вот и ворота открывались исключительно вручную. Аня не возражала, она считала, что слишком упрощать себе жизнь ни к чему. В «Кейси» тоже было множество функций, которые, по идее, должны были облегчить водителю жизнь, но Аня ими не то что не пользовалась, а даже не сразу узнала, зачем они нужны. Например, функция мультируля вначале представлялась ей автомобильной версией автопилота, и только позже она выяснила, что кнопки на руле могут управлять магнитолой, например.
Аня завела машину внутрь двора, на левое парковочное место. Справа двора место пустовало больше двух лет – «Тойота Хайс», стоявшая доселе там, была разбита и восстановлению не подлежала. Девушка глубоко вздохнула, заглушила двигатель «Кейси» и вышла из машины. В дом ей требовалось забрать только вышивку, сандалии, фотоаппарат и сумочку. Она уже не стала обуваться, повесив обувь на указательный палец левой руки.
Её отец, купивший участок земли почти в четыреста квадратных метров, не предполагал растить сельскохозяйственные культуры. Ему нужен был дом для комфортной жизни и участок земли для семейного шашлыка. Аня, хоть и хотела жить в городе, любила этот дом всем сердцем. И пускай это был не дворец калифа или императора, но те были задуманы тиранами и выстроенными рабами, а этот двухэтажный домик был построен для любви и тихого семейного уюта.
Всё, что росло на их участке – это декоративный кустарник. Анино парковочное место от дома отделяли кусты спиреи и несколько метров подстриженной травы. За соседним парковочным местом густо росла калина, а её от дома отделял ряд кустов шиповника, который в конце весны цвёл красивыми розовыми цветами. Позади дома росла сирень, дающая одурманивающий запах, который особенно опьянял ночами. А справа от дома росло деревце боярышника.
Анна не разбиралась в растениях, и лишь помогала мачехе ухаживать за ними, но вот Валентина, казалось, знала каждый листочек каждого кустика и чуть ли не по имени к ним обращалась. Постоянно их подрезала, собирала то цветы, то ягоды, что-то из них готовила. Ане больше всего нравился чай из шиповника.
Девушка заперла дверь в заборе и направилась по дорожке к дому, неся картину подмышкой, а сандалии на пальце. Сумочка с фотоаппаратом висели на шее. Ни одно окно в доме не светилось, что не удивляло Анну: мачеха, скорее всего, была в гостиной, окна которой выходили на задний двор, и слушала телевизор. Да и не требовался ей свет, по большому счёту.
Аня зашла домой, закрыла за собой дверь и включила свет в коридоре, который был оформлен под узенькую европейскую улочку: фотообои во всю стену изображали дворик с фонтаном и буками, отражаясь с другой стороны от большого платяного шкафа-купе с зеркальными дверцами, а линолеум на полу был выполнен в виде кирпичной дорожки.
Из кухни-гостиной доносился звук работающего телевизора:
– Прекрасно, я оставлю тебя в покое, если ты этого хочешь. Я готов на всё ради тебя. Только не обращайся больше ко мне со своими просьбами, – вещал какой-то персонаж с экрана.
Девушка, ступая босыми ногами по линолеуму, прошла в большую гостиную комнату, которая служила одновременно и кухней, и обеденной зоной, и залом, и комнатой отдыха. Мачеха сидела на диване, там же, где она когда-то вышивала, и слушала телесериал Коломбо.
– Привет, Анечка, – сказала женщина, не повернувшись. Только взяла пульт, поставить сериал на паузу.
– Привет, – Аня осталась стоять в дверном проёме.
Женщина повернула голову в сторону падчерицы, уставившись пустыми глазами в пол.
– Не стой в коридоре. Присядь рядом, расскажи мне, как всё прошло.
– У меня ноги грязные. Я босиком шла. Итак, наследила в коридоре. Надо сходить в ванную.
– Ничего страшного. У меня есть супер-нано-швабра, которой я всё вымою, – улыбнулась мачеха.
Женщина встала с дивана и повернулась в сторону Ани:
– Садись. Сделать тебе горячий шоколад? Есть ещё меренги.
– Меренги буду. Только мне не шоколад, а кофе. Попробую написать обзор выставки, прежде чем лягу спать. Хотя уже чувствую, что сон победит обзор.
Аня протопала до дивана, стараясь ступать так, чтобы не пачкать пол сильнее, чем нужно.
Мачеха прошла через всю гостиную на кухню, не задев ни один предмет мебели. Сделала Ане кофе и, прихватив с собой тарелку с меренгами и полотенце, вернулась обратно к дивану.
– Держи, – протянула она полотенце Ане, поставив тарелку с лакомствами и чашку с кофе на столик. – Вытри ноги полотенцем. Бросишь его в стирку, когда купаться пойдёшь.
– Оно же кухонное.
– Оно уже старое, – женщина села рядом с Аней, полу боком, подогнув правую ногу, лицом к девушке. – Его пора пустить на тряпки.
Анна посмотрела на мачеху. Женщина постарела лет на пять после аварии, в которой погиб её супруг и Анин отец, и в которой она потеряла зрение. За прошедшие два года она потолстела, а лицо, из-за слепоты, стало каким-то безвольным.
Сейчас она всё ещё была блондинкой, с тонкими чертами лица, которое избороздили морщины – эта сетка времени. Но некогда серо-голубые глаза стали пугающе бесцветными с оттенком зелёного. Аня теперь не любила смотреть в эти глаза и радовалась про себя, что во время их разговоров, мачеха смотрела куда-то в сторону.
Валентина сейчас часто встречалась с людьми, со своими клиентами, в недрах их дома, и всегда надевала очки, но оставаясь дома с Аней, она очки не носила.
Анна наклонилась протереть ноги от грязи полотенцем.
– Ну, рассказывай, как всё прошло, – попросила мачеха.
– Замечательно, – Аня скомкала полотенце и оставила его на полу. – Народу было много. Я продала все картины, кроме одной.
Мачеха еле заметно вздрогнула:
– Какой?
– Кроме Рыбака. Того самого, который с двумя лицами. И фрегат попал в нужные руки.
Мачеха улыбнулась, и улыбка эта не делала лицо женщины милым и приятным. Аня теперь не любила и эту улыбку, так же как не любила пустоту бесцветных глаз. Эта улыбка делала лицо женщины жёстким.
– Этот фрегат начал плаванье в хорошую погоду, но теперь его подгоняет сильный ветер, который принесёт бурю, – она замолчала, о чём-то думая. – Ты договаривалась с ним о встрече? – вдруг спросила мачеха.
Аня почувствовала себя пятнадцатилетней девчонкой, которая покурила, после чего долго гуляла, но родители всё равно почувствовали запах табачного дыма. Дурная привычка, в итоге, не прижилась, отчасти благодаря уроку, полученному от отца. Но ощущение «пойманности» Аня запомнила.
– Нет. Но он мне оставил визитку и попросил перезвонить, если захочу с ним встретиться, – Аня знала, что глупо было врать мачехе. Та чувствовала враньё когда была зрячей, а после потери зрения, её чувства обострились.
– И ты захочешь с ним встретиться? – с потерей зрения, лицо человека теряет подвижность, превращаясь в маску, но интонации голоса никуда не деваются, и Аня услышала усмешку в вопросе мачехи.
– Он симпатичный, если ты об этом, – улыбнулась девушка. – Но я теперь не влюбляюсь с первого взгляда. Мне хватило неудачного выбора, чтобы выучить этот урок.
– И, правильно, – мачеха протянула к ней руки, ладонями вверх, и девушка взяла её руки в свои. – Внешность часто бывает обманчивой. Этот молодой человек как абрикос, давно уже свалившийся с дерева и гниющий под солнцем. Его душа изъедена червями вдоль и поперёк. Ему скучно, но и что-то делать для других он не хочет. Такая загустевшая энергия может быть направлена либо на самоуничтожение, либо на уничтожение других.
Я знаю, что у тебя были случаи, послужившие тебе уроком, но напомню тебе, что под внешностью обаятельного молодого человека скрывается душа, полная ужасных помыслов.
Мачеха ухмыльнулась:
– В конце концов, когда-то он обаял и меня.
– Я знаю, – улыбнулась Аня. – Я не буду ему звонить. Я просто продала ему твой фрегат. Задание выполнено.
Валентина отпустила руки Ани:
– Кушай меренги. Да и кофе остывает.
Аня скушала лакомство, запила его кофе:
– Очень вкусно, – она любила эту воздушную сладость с лёгким яичным привкусом.
– Я рада, – улыбнулась женщина.
Они помолчали: Аня пила кофе с меренгами, мачеха смотрела куда-то в сторону выхода из гостиной. У девушки появилось неприятное чувство, будто за её спиной, в дверном проёме, стоит кто-то, кого может видеть только женщина. Она сдерживала себя, чтобы не обернуться, но, в итоге, не выдержала и оглянулась в сторону коридора. В дверном проёме никого не было.
– Ты же не выкинула его визитку? – нарушила тишину Валентина.
– Нет, – ответила Аня. – Тебе нужна?
– А дай её мне, – попросила мачеха.
4
Они поговорили ещё немного. Валентина никогда не скрывала от падчерицы своих увлечений. Всего не рассказывала, конечно, но в общих чертах Ане было известно о том, чем занималась её любимая мачеха. Да и трудно что-то скрыть от человека, с которым живёшь под одной крышей, так считала женщина. Она придерживалась политики честных отношений, как с приёмной дочерью, так и с ныне покойным мужем. Тем более, когда ты говоришь правду, нет необходимости говорить всю правду.
Аня выслушала мачеху, согласившись на её просьбу. Тем более что кто, если не она.
– Я позвоню ему завтра, – Аня наелась лакомствами и напилась кофе, теперь она сползла с дивана так, что на том месте, где должна была сидеть попа, покоилась голова, и вытянула свои красивые загорелые ноги. Целый день она перекусывала от случая к случаю, не имея возможности полноценно пообедать, но есть ей совершенно не хотелось. – Скажу, что пишу статью про выставку и нужен комментарий гостя. Разожгу его интерес к себе ещё больше.
– Не разжигай в нём огонь, который ты потом не сможешь погасить, – предупредила Валентина.
Аня рассмеялась:
– Захвачу с собой огнетушитель. При встрече огнетушителя с головой проигрывает голова.
Девушка захохотала, да так заразительно, что рассмеялась и Валентина.
– Ладно, иди купайся и отдыхай. Спасибо тебе, солнышко, – мачеха наклонилась и поцеловала девушку в макушку, найдя место между тонкими африканскими косичками. – Как ты будешь эти косички распутывать?
Аня сползла с дивана, как делают десятилетние девочки, а не двадцатишестилетние девушки.
– Да что тут сложного?, – ответила она, вставая с пола и подбирая полотенце. – Резиночки снять и все дела.
Валентина после аварии зрение потеряла полностью, но иногда она видела очертания предметов, а иной раз она видела почти так же, как когда была зрячей. Бывало, что она шла прямиком на стол, и перед глазами появлялась тонкая, как будто карандашная, полоска, и она знала, что перед ней препятствие. Несколько раз перед глазами появлялись размытые образы, и она не могла решить, кого или что она видит перед собой, пока не додумывала сама.
Она не могла понять, что это была за аномалия. И если поначалу такие вспышки её пугали самим фактом того, что это возможно, позже она успокоилась на их счёт. Врачи констатировали полную потерю зрения от удара о приборную панель автомобиля, следовательно, ни о каком восстановлении речи идти не могло. Травматическая катаракта сделала зрачок бесцветным, также почти выцвела и серо-голубая радужка глаза, отчего глаза Валентины стали жутковато-зелёно-белёсыми.
Потом она решила, что это мозг с ней играет в игры, посылая зрительные образы. Что это просто фантазия, игра воображения. Но эта версия быстро отпала в силу того, что образы приходили аккурат тогда, когда нужно. Как некое предчувствие. Она слышала людей, смотрела в их сторону и видела как будто их мысли. Или оттенок мысли. Некое общее очертание. Чаще всего это происходило, когда она общалась со своей приёмной дочерью. И Валентина понимала, что это результат их долгих отношений. Она хорошо знала падчерицу, поэтому ей легче было узнать о том, что у Ани в голове.
Вот и сейчас, Валентина увидела, как Аня выходит из гостиной. Не просто услышала шорох шагов по паркету, не почувствовала колыхание воздуха, а именно увидела. Также как ранее увидела молодого человека, стоявшего в дверном проёме. Это был высокий молодой мужчина со светлыми волосами и тонкими чертами лица. И глаза. Зрение Валентины как будто приблизилось к этим глазам. Этот сосредоточенный взгляд голубых глаз. Он проникал внутрь и сковывал сердце оковами льда. Это был сосредоточенный и отрешённый взгляд человека, который смотрел на окружающих его людей свысока и знал, что лучший способ изменить толпу, это сжечь её.
Кожа Валентины покрылась мурашками от кистей рук и до самой шеи, заставив её сжаться. Она видела, как Анна подошла к молодому человеку, он посмотрел на неё сверху вниз, развернулся, и пошёл рядом с ней. Валентине хотелось крикнуть: «Не ходи с ним!», но она понимала, что на самом деле в дверном проёме никакого молодого человека нет.
Валентине не надо было объяснять, откуда перед её глазами возник этот мужчина. О нём думала Аня. Она его не знала совсем, и он был ей симпатичен. Та короткая встреча, которая привела к их знакомству, представила Ане красивого мужчину, держащегося с достоинством и демонстрирующего поведение джентльмена. Валентина напомнила о нём. Чёрт возьми, она сама попросила свою приёмную дочь встретиться с ним ещё раз. И сейчас женщина думала, а не совершила ли она ошибку?
Аня девочка не глупая, да и жизнь её уже однажды проучила. Характер у неё был сильным, и она умела не поддаваться искушениям. Но ведь никому не чужды человеческие слабости. Валентина была знакома с этим молодым человеком. И если бы в городе проводили конкурс «Мистер Обаяние», он бы его выиграл. Он умел рассказывать, он умел привлекать и он умел убеждать. А Аня – молодая девушка, у которой не было молодого человека, и которая, потеряв отца, больше двух лет просидела дома вместе с мачехой.
С другой стороны, Аня знала, что и на этом молодом человеке лежит вина. Пускай и косвенно, но он тоже был виноват. Но знать – это одно, а делать выводы и действовать – это совсем другое.
Валентина глубоко и печально вздохнула. Она слышала, как Аня поднимается на второй этаж. Одна, разумеется, никакого молодого человека рядом с ней не было. Она слышала, как Аня идёт по второму этажу, открывает дверь ванной.
Пускай дочка отдохнёт, а ей нужно заняться делом.
Когда её муж был жив и построил этот дом, одну комнату на первом этаже он сделал под собственный кабинет. Большой, с огромным окном, выходящем на террасу. Работать в нём было одно удовольствие: светлый, просторный, солнечный. В этой комнате заключался характер Валентина Сергеевича.
После смерти его дух остался жить в этой комнате. И Валентина, с помощью Ани, превратила кабинет супруга в комнату-молебен, если можно было её так назвать.
Будучи социологом и антропологом по образованию, Валентина Степановна Бондарь, в девичестве Декина, много лет провела в странах Латинской Америки, изучая быт малых коренных народов, ныне практически полностью вымерших. Также она изучала быт современных народов, населяющих Кубу, Гаити, Гватемалу, Доминиканскую Республику и многие другие. В какой-то момент она прониклась верованием народов этих стран, и приняла их религию для себя.
С середины девяностых, и по сей день, она практиковала эту религию. До смерти мужа алтарь для поклонений духам находился на втором этаже, за стеной их спальни. Валентин был не против увлечения жены, ведь оно никак не мешало их семейной жизни. Аня тоже относилась к этому спокойно, хотя, учась в старших классах, часто просила мачеху научить её колдовать. Приходилось приёмной матери проводить краткие курсы ликбеза с девочкой, объясняя ей, что религия это всё-таки религия, а не колдовство. Хотя это было правдой лишь наполовину.
Эта религия строилась на поклонении духам умерших предков, и, хотя Валентин не был предком своей супруги, он был самым любимым её человеком. Поэтому она перенесла алтарь в его кабинет, разделив его на пополам: в одной половине комнаты, она молилась Богам и духам, а в другой половине принимала людей, которые хотели узнать будущее, очистить карму или приворожить любимого человека.
Среди местного населения слава колдуньи разнеслась быстро, но в положительных оттенках. Она никому не желала плохого, не наводила порчу, и если к ней приходили с чёрными просьбами, отправляла просителя восвояси. Никаких сатанинских ритуалов, жертвоприношений и магических заклинаний она не проводила, только самые безобидные, типа гадания на картах. Как и не шарахалась она по кладбищам. Естественно в людских умах она приобрела славу ведьмы, но никто об этом вслух не говорил.
Кто она такая, чтобы в одиночку бороться с людским невежеством? Она знала чёрную сторону этой религии, но ничем не выдавала себя. А людская молва доходила и до отдыхающих, и этим летом, клиентов у неё было много. Были и те, кто считал, что все эти гадания чушь, но такие попросту не приходили.
До того как ослепнуть, основным увлечением Валентины было вышивание крестом, и она вышила много полотен разной величины, увлекаясь, в основном, морской темой. Теперь же вышивать она не могла, и Валентина всецело отдалась своей религии. Она никогда не хотела продавать свои вышивки, но теперь ей было попросту всё равно. Валентина их больше не видела, а, значит, они потеряли для неё всякую ценность.
Последней её работой стал фрегат. Фрегат был вышит давно, и висел в кабинете её мужа. Став слепой она провела над фрегатом работу совсем иного характера. Она его зарядила. И теперь фрегат принадлежал другому человеку. С помощью Ани, Валентина продала все свои картины. Аня оставила себе только Рыбака, но это уже её дело. Валентина не возражала. Вся эта распродажа затевалась с одной целью: продать фрегат нужному человеку. И товар нашёл своего покупателя.
Теперь же Валентина хотела пообщаться со своим мужем. Спросить совета и попросить разрешения действовать дальше. Хотела она пообщаться и с духами. Хотела попросить у них помощи. А также хотела увидеть, как хозяина фрегата, так и хозяина тёмно-зелёных нефритовых чёток.
5
Анна уже около получаса лежала в ванной, наслаждаясь тёплой водой и расслабленным состоянием тела. Несмотря на то, что на улице днём было тридцать восемь градусов тепла, воздух и дома, и в выставочной галерее, в которой она провела весь день, был кондиционированным, поэтому Анне хотелось не прохладного душа, а горячей ванны.
Она не думала, что будет писать в статье, и не думала о том, что завтра надо на работу. Не думала она, впрочем, и о Ларри. Этот мужчина ей показался интересным, с манерами настоящего джентльмена и, разумеется, дамского угодника. Но терять голову Анна не собиралась. Ей хватило двух раз, чтобы понять, что собой представляют мужчины, причём разных возрастов.
Думала Аня о том, что хочет уехать из этого дома. Когда-то, когда отец был жив, она обожала это место. Она приложила массу усилий, чтобы сделать его уютным. Например, вот эта ванная комната на втором этаже, выложенная белым и бледно-бирюзовым кафелем, была всецело её проектом. Из рисунков на кафеле был только бледный лик луны, висящий над ванной и туалетом. Анна знала, что эта ванная комната выглядит холоднее криокамеры, но в жаркий день принимать тут контрастный душ было сплошным наслаждением.
Со смертью отца дом стал другим. В нём не было больше радушия и доброжелательности. Положа руку на сердце, Аня с уверенностью могла сказать, что из них троих только отец обладал весёлым нравом, несгибаемым энтузиазмом и верой в человечество.
Её мачеха была женщиной мрачной. Хотя это слово не могло точно отразить то чувство, которое испытывала Аня к своей приёмной матери. Отец женился на Валентине, когда Анечке было двенадцать лет. Аня, которая не знала своей настоящей матери, приняла пришелицу с настороженностью, но без агрессии. И впоследствии, живя под одной крышей, и опекаемые одним мужчиной, их отношения укрепились, хотя сама Анна, повзрослев, считала странным, что два таких разных и своевольных человека смогли увидеть друг в друге родственные души.
Валентина заменила ей и маму, и сестру, и подругу. Появление женщины в Аниной жизни пришлось аккурат на начало пубертатного периода, и во многом благодаря мачехе Аня избежала многих ошибок молодости.
Аниного отца женщина любила всем сердцем, Аня чувствовала это. И, возможно, она сама испытывала бы ревность, но никто у неё отца не забирал. У них получилась настоящая образцово-показательная семья. Аня даже считала романтичным, что у папы и у мачехи одинаковые имена: Валентин и Валентина.
Валентина никогда не позволяла себе смотреть на людей свысока, во всяком случае, на себе этого Анна не испытывала. Несмотря на свой величественный внешний вид, мачеха была женщиной человечной и приземлённой. И не боялась, например, грубой работы, от которой иные женщины воротили бы нос. Но Аня видела, как её приёмная мать смотрела на тех, кто ей чем-то не угодил. И до шестнадцати лет она всерьёз считала, что Валентина способна замораживать взглядом.
Мачеха много рассказывала Ане о тех временах, когда она работала антропологом и много путешествовала по Южной Америке, и девушке были интересны эти истории. Они были о людях, об их быте, об их образе жизни, а также об их верованиях, учениях, мифологии, религии и обрядах. Казалось, Валентина знает всё о южноамериканском образе жизни.
Аня ещё в школе училась, когда увидела привычку мачехи молиться. Она поинтересовалась, и мачеха рассказала ей о том, что она просит духов и богов защитить их дом, помочь правильно распорядиться своим временем, даровать им достаток. Анна же, исповедующая атеизм, отнеслась прохладно к увлечениям приёмной матери.
Конец ознакомительного фрагмента.