Дураки и герои. Глава 1 (Ян Валетов, 2008)

Глава 1

«Рэндж ровер», сверкая лаковыми боками в свете ртутных ламп, стремительно неторопливый, словно большая рыба, рыщущая во тьме глубин, скользнул в открывшуюся дверь подземного гаража. Впустив машину вовнутрь, невидимый оператор закрыл ворота – ловушка захлопнулась: челюсти створок бесшумно сомкнулись, поглотив и джип, и его пассажиров.

Паркинг был огромен. По его размерам вполне можно было судить о величине здания, под которым он располагался. На глаз, а Сергеев умел разбираться в таких вещах, дом, куда их привезли, занимал минимум квартал на севере Лондона – настоящее поместье в черте города.

Вонючка и на лондонских улицах чувствовала себя, как дома, а, оказавшись в подземелье, стала еще увереннее – она прекрасно ориентировалась среди бесчисленного множества опорных колонн, рассекавших пространство стоянки, и твердой рукой направляла джип сквозь искусственный бетонный лес к известной только ей цели.

Открывавшаяся картина запустения рождала инстинктивное чувство тревоги.

Машин на паркинге не было. Только на въезде громоздился вросший в бетон спущенными покрышками остов старого «жука», и еще одна груда автомобильного железа обнаружилась чуть дальше – в густом, пыльном сумраке между двумя столбами.

Куски пластиковых пакетов, смятые жестяные банки, рваные газеты были рассыпаны по всему пути – верный признак того, что когда-то на стоянке кипела жизнь.

Зато возле лифтов, на которые «рендж» вышел, как вынырнувшее из тумана судно на огни маяка, была освещенная до белизны в глазах, чисто выметенная кем-то площадка, а на ней целая выставка дорогих авто, рядом с которыми даже недешевый «рендж ровер» Хасана был просто поделкой в стиле «chip quite».

«Ну, вот, – подумал Сергеев, – если бы я даже не знал, что мы приехали к торговцам оружием, то уже бы догадался…»

«Бентли», «астон мартин», черный, словно таракан, чопорный «роллс», ярко-желтая «ламборджини», выглядящая в этом окружении беспородной выскочкой на королевском приеме. Красный, словно призрак коммунизма, «феррари» тоже был не совсем уместен в этой компании, но все же, все же…

Возле лифтов, подпирая могучими плечами сверкающие нержавейкой двери, стояли в вольных позах два добрых молодца (Сергеев просто не мог сдержать улыбки!) ну точь-в-точь как из мультфильма про Вовку в тридевятом царстве – «двое из ларца, одинаковых с лица».

Физиономии у ребяток были мрачные и очень серьезные. При взгляде на них шутить не хотелось, хотелось стать меньше ростом и слиться с серым бетоном пола. Весили ребятишки центнера по полтора, и жира в этом весе практически не наблюдалось. В их руках израильские «узи» смотрелись как зажигалки – совершенно не впечатляюще.

И, вообще, несмотря на всю внешнюю мощь, охранники страха не вызывали – больно уж они походили на сотрудников секьюрити, как их показывают в голливудских фильмах и рисуют в дешевых комиксах. Черные костюмы, трещащие на спине от напора мышц белые рубашки, черные туфли. А вот с галстуками вышла промашка – они единообразие нарушали.

Тот молодец, что справа – был в синем галстуке, а тот, что слева – в зеленом. Оба беспрерывно жевали резинку, делая картинку кадром из боевика с Ван Даммом – появись обвешанный оружием «Бельгийский мускул» из-за ближайшего столба, и Сергеев не удивился бы.

Михаил кратко улыбнулся одними уголками рта.

Вонючка улыбочку засекла и недобро глянула в зеркало заднего вида.

– Тебе весело? – спросила она по-испански, паркуя джип рядом с «ламборджини». – Это хорошо. Мне нравятся сильные мужчины. Они умирают дольше…

– Да, просто думаю, где вы таких мачо берете? – Сергеев указал подбородком на добрых молодцев с автоматами. – Красавцы! На племя бы, честное слово! Кто выбирал? На чей вкус? Тебе они нравятся, Сержант? Признайся!? Или ребятки больше по душе твоему напарнику?

– Брось, Сергеев, – отозвалась Сержант Че, глуша двигатель. – Не ломай комедию. Меня ты не разозлишь, а Конго…

Она кивнула на сидящего спереди Кэнди.

– Ему плевать на твои шуточки. Он по-испански ничего не понимает. А если бы понимал – убивать бы тебя не стал. Вот выбить зубы – это да! Или сделать евнухом… Хорошая идея, а, Мигелито?

– А по-английски? – спросил Сергеев, не обращая внимания на слова Вонючки. – По-английски эта большая обезьяна понимает?

Хасан внимательно посмотрел на Сергеева.

На его лице явно было написано недоверие.

Он не понимал языка, на котором шел разговор, он был зол и, может быть, даже слегка напуган происходящим. Хотя нет! Напуган – это было не про него сказано. Зол, напряжен – это да! Но не напуган!

– Я бы на твоем месте так не шутила, – посоветовала Вонючка, не повышая тона. – Хоть тебе и нечего терять, но умереть тоже можно по-разному. У Конго действительно плохой характер. Он иногда любит мучить людей. Просто так. Привычка. Он воевал, если ты заметил, а война на его родине имеет свои особенности… Знаешь, какие? Так что то, чему меня учили ребята из вашего КГБ, он умеет делать с детства…

– Что она говорит? – спросил Аль-Фахри.

– Шутит, – сказал Михаил уже по-английски. – Говорит, что у того парня, который заехал тебе по морде – плохие манеры. Ты как? Согласен?

Кэнди улыбнулся, показав безупречные зубы. Впрочем, не совсем безупречные – клыки у него были золотые. Такой улыбкой вполне можно было бы довести до истерики кого-нибудь повпечатлительней.

– Она не шутит! – сказал он ласково, чтобы не сказать вкрадчиво. Английский африканца был далек от совершенства, но в дополнительном переводе не нуждался. – Выходите, только спокойно! Руки за голову!

От толчка труп Пятницы сполз с сиденья в проход между креслами, оставляя на жемчужно-серой коже широкую полосу густой темной крови с серыми вкраплениями – словно кто-то всыпал в густой томатный соус мелкий рис.

Сергеев выбрался наружу, в холодный, пахнущий стылым бетоном воздух паркинга. Хасан, сцепив руки на затылке, уже стоял рядом с джипом и скалился на двух типов из секьюрити, словно сторожевая собака на котов.

Сергеев стал рядом и тихо спросил на фарси, пользуясь тем, что Сержант Че пока еще не обошла «рэндж», а Кэнди, держащий их на прицеле, не вылез из салона.

– У тебя пистолет?

– Да. – Хасан ответил, почти не разжимая губ. – На щиколотке. Когда?

– Еще не время. Жди. Ты поймешь.

Вонючка появилась перед ними, легкая, как танцовщица.

Она была одета в джинсы, легкие босоножки и светлую блузу из шелка – совершенно мирный портрет: ни дать ни взять учительница старших классов. Правда, в диссонанс с образом входили браунинг в правой руке и стылые глаза убийцы, глядящие на мир из-под густых бровей и низкого лба.

Она была миниатюрной, не выше метра шестидесяти, но по тому, как Сержант двигалась, как держала оружие, Михаил мог с уверенностью сказать, что невысокий рост и хрупкое сложение в ее делах не помеха. Если присмотреться, вполне возможно, кому-то Сойка могла показаться достаточно привлекательной, хоть и на любителя – среди ее предков явно не было победителей конкурсов красоты.

Но к внешности притерпеться еще можно. А вот притерпеться к ее запаху было невозможно в принципе: пахло от нее крепко, как в солдатском сортире летом.

Даже в закупоренном салоне джипа запах ощущался не так, как в сравнительно чистом и промозглом воздухе подвального помещения.

Несмотря на то что Сержант Че на лирический лад не настраивала и симпатий не вызывала, Сергееву даже стало ее жалко.

«Бедная баба! Ну, как к такой подступиться?»

А амбре, исходившее от нее, как раз и было результатом того, что к Сержанту подступались крайне редко. И никакими ванными это было не исправить!

Конго наконец-то спрыгнул с подножки джипа и, не сводя с них ствола автомата, зашел справа.

– Ну, что? – спросила Сержант Че. – Чего стоим? Пабло ждет! Пошли!

Мордовороты, охранявшие лифт, при их приближении подобрались и грамотно разошлись в разные стороны. Один из них (тот, что предпочитал зеленый галстук) тиснул кнопку вызова, и кабина элеватора отозвалась мелодичным звоном.

Хасан был бледен и, судя по суровому выражению забрызганного кровью лица, сильно не в духе. Об уровне его подготовленности Михаил мог только догадываться, но думалось, что в бою Аль-Фахри дилетантом не был. И не в его привычках было прощать хоть что-нибудь. На месте грубияна Конго Сергеев бы привел в порядок дела. Так, на всякий случай.

Двери лифта разъехались, снова ударили маленькие электронные колокола.

– Вперед, – скомандовала Вонючка, – в угол и на колени! Быстро, на колени! Руки за головой, сесть на пятки!

И Сергеев, и Хасан приказ выполнили.

Не то чтобы некуда было деваться. Можно было, и если бы приперло совсем, Михаил бы попробовал «оттанцевать» номер, да так, что никто бы и не понял, что именно происходит, хотя риск во время драки получить пулю из одного из стволов был немалый.

Стены в лифте были из полированного алюминия. Силуэты Сержанта Че и Конго отражались в них искаженно, словно в зеркалах из комнаты смеха.

Для того чтобы кабина начала двигаться, понадобился ключ – он был у Вонючки. Путь наверх длился семь секунд.

Двери открылись.

Еще не повернув головы, Сергеев уже знал, что за его спиной укрытый толстым ковролином коридор – тут звук механизма раздвигания створок и сигнальный звон слышались совсем по-другому.

– Подъем! – скомандовала Сержант Че. – Не поворачиваться, рук не опускать! Встали и вышли спиной вперед!

В этом фойе охранников было больше. Двое у лифта и двое у массивных деревянных дверей в полтора человеческих роста. С другой стороны коридор замыкала стальная плита, более похожая на сейфовую дверцу. Справа от нее, на стене, светилась зелеными и белыми огоньками кодовая панель.

Увидев телохранителей и бронированные двери, Сергеев подумал о том, что, возможно, стрельба в лифте могла стать неплохим вариантом. А вот зайти за эту железную стену казалось совсем уж грустным. Потому что покинуть гостеприимных хозяев без их ведома, находясь там… М-да…

Хасан, очевидно, подумал о том же – выражение его лица стало таким, что невольно захотелось втянуть голову в плечи. Он просчитывал варианты, и Сергеев физически ощущал, как напряжены мысли араба – казалось, Аль-Фахри уже чувствовал в ладони рубчатую рукоять оружия, и шаг его стал неровным, подпрыгивающим.

Но что бы там не воображал араб, деваться им было определенно некуда. На них смотрели шесть стволов, что делало всяческие акробатические номера делом практически безнадежным. Двери лифта, похоронно зазвенев, закрылись и окончательно отрезали путь вниз. Рослый, темнокожий бодигард набрал на панели шестизначную комбинацию цифр, зашипела пневматика, сработали приводы, открывающие дверь, схожую на сейфовую, и они шагнули внутрь, уже обреченно понурив головы, словно группа приговоренных, идущая на казнь.

Сразу за дверью открылся большой зал с колоннами под «антик», обширным балконом по второму ярусу и широкой, изогнутой лестницей, ведущей наверх. Окон не было видно за тяжелыми драпировками из старомодной бархатистой ткани. Огромное паркетное поле размерами с площадку для мини-футбола казалось пустынным, как пляж ранней весной. Только вдалеке, на невысоком подиуме, стояли несколько глубоких, с высокими спинками, кресел, широкая софа фривольного вида, столик с чайными приборами на нем, да черный рояль, почему-то кабинетного размера.

– О, у нас гости!

Человек, шагнувший с подиума им навстречу, был невысок, темноволос, сухощав и строен, как мальчишка. Одежда отличалась колониальным шиком – темные слаксы, черные и блестящие остроносые туфли и белоснежная рубашка с воротником-стоечкой, застегнутым под шеей крупной мужской брошью, – Сергеев и не догадывался, что кто-то все еще одевается таким образом. Довершал облачение изысканно мятый пиджак нежно-лимонного цвета. К подобному костюму полагались остренькие кошачьи усики, но их, на счастье, не было и, может быть, поэтому хозяин дома не казался карикатурой.

Острый, выбритый до синевы подбородок, слегка крючковатый нос с большими ноздрями, темные большие глаза, тонкий, похожий на бритвенный разрез рот, почти лишенный губ, – испанский гранд, честное слово! Волосы Пабло оказались стянуты на затылке в лошадиный хвост, открыв посторонним взглядам маленькие, плотно прижатые к черепу уши.

Человек улыбался открыто и радушно, но от его взгляда веяло холодом, и сомнений не возникало – он был опасен. Очень опасен.

Это Сергеев почувствовал сразу, как только увидел слегка порченное оспинками лицо, столкнулся взглядами и услышал бархатистый, как подушечки кошачьих лап, голос, произнесший по-испански:

– Че, ты просто незаменимая женщина! Я был уверен, что у тебя всё получится! Сеньоры! Рад вас видеть! Присаживайтесь!

Сергеев шагнул в сторону кресла, но Сержант Че ткнула его стволом в ребра, и он вместе с Хасаном очутился на низкой и мягкой софе, с коленями выше подбородка и под прицелом двух пистолетов-пулеметов. Теперь стало понятно, что фривольная софа стоит в зале не от дурного вкуса декоратора, а совершенно намеренно, чтобы стреножить строптивых гостей.

– Устраивайтесь поудобнее, – предложил хозяин, пряча издевательскую улыбку в уголках узкого рта, и сел в кресло напротив. – Меня зовут сеньор Пабло.

Позицию он, как отметил Михаил, выбрал правильную. От противника сеньора Пабло отделял низкий сервировочный столик, да и поза, в которую он их усадил, для стремительной атаки подходила мало.

– Значит, вы – тот самый знаменитый Мигель!? – спросил сеньор Пабло, приподняв брови домиком.

Свет почти не падал на его лицо, но Михаил отметил, что лет хозяину немало: хорошо за пятьдесят, а, может быть, и ближе к пятидесяти пяти. Вот только волос у латиноса оставался почему-то черным, как вороново крыло.

Сергеев незаметно улыбнулся.

Сеньор Пабло красился, а это о многом говорило. Например, о том, что Пабло по кличке Кубинец очень себя любит, молодится, скорее всего, скрывает от окружающих свои годы, жрет виагру, как обезьяна бананы, склонен к театральности, и всегда старается представить, как его скромная особа выглядит со стороны.

– Мигель Рамирес! – воскликнул Кубинец и сделал в воздухе неопределенный жест рукой. – Ола! Таинственный Рамирес! Тот самый, которого Че ловила много лет назад, да так и не поймала. Тот ваш побег, сеньор Мигель – совершенно фантастическая история. Я помню, как ругался Рауль. И сам Фидель был страшно не доволен. Младший даже расстрелял кого-то сгоряча! А теперь вы… Теперь вы кто?…

Он вопросительно посмотрел на Вонючку.

– Анхель, – подсказала она. – Анхель Гарсиа.

– Ну да… – Пабло улыбнулся. – Это называется возвращение к истокам. Неплохо, имечко символичное, хотя фамилия плебейская. Подкачала фамилия! Могли бы и получше подыскать!

Сергеев наблюдал за устроенным в их честь спектаклем спокойно. Собственно говоря, суетиться было уже поздновато. Раньше нужно было суетиться.

– Про вашу настоящую фамилию, сеньор Рамирес, я вас и не спрашиваю. Всегда был слаб памятью на русские имена. Вы же не обидитесь, если я буду называть вас Анхелем?

– А я и есть Анхель, – сказал Сергеев как можно серьезнее. – Анхель Гарсиа. Хоть моя фамилия и кажется вам плебейской – другой у меня нет.

Сеньор Пабло неожиданно весело подмигнул Михаилу и кивнул, соглашаясь.

– Да, да… Конечно. Если хотите. А вы?

Он перевел взгляд на Хасана и продолжил уже на хорошем английском:

– Вас я знаю только понаслышке, но…

Он помахал в воздухе тонкой кистью руки, словно подыскивая сравнение:

– Я вас уважаю как соперника. Сильного соперника! Вы, Аль-Фахри – сильный соперник… Наверное…

– А я тебя не знаю, – проскрипел простреленным горлом Хасан и показал зубы в страшноватой улыбке.

Засохшая кровь живописно смотрелась на его лице, словно безумный художник нанес на смуглую кожу мазки бурой краской.

– Кто ты? Что тебе нужно?

Конго, стоящий справа от сеньора Пабло, услышав звуки английской речи, оживился и перехватил оружие поудобнее.

Сержант Че, сидевшая в кресле слева от Кубинца, держала браунинг на колене, глядя на Сергеева и араба с презрительным любопытством мясника, разглядывающего обездвиженную жертву.

Разговор ее явно забавлял.

– И действительно, – легко согласился сеньор Пабло. – Чего зря время тянуть? Давайте будем отвечать на вопросы! Я даже готов начать! Меня зовут Пабло, но это вы и так уже знаете. Я кубинец и моя кличка совпадает с моей национальностью. Так уж случилось, что мне пришлось пригласить вас в гости. Совершенно внезапное решение, поверьте, сеньоры, сделанное спонтанно, под давлением обстоятельств! Я едва успел согласовать его с руководством своей маленькой, но очень гордой страны!

Он прервался на то, чтобы раскурить сигариллу – черную и до одури ароматную. Сергееву от сладковатого запаха горящего табака сразу захотелось курить, да так, что начали неметь губы и десны.

– Сложилось так, – выдохнул Кубинец в воздух вместе со струей густого голубовато-серого дыма, – что позиции моей страны традиционно сильны в некоторых африканских странах. Мы приходили туда вместе с русскими и воевали там, где они форсировали свое присутствие. Мы были инструкторами, советниками…

Сергееву показалось, а, может быть, и не показалось, что при слове «советниками» Кубинец бросил на него насмешливый взгляд.

– …ударной силой, пушечным мясом, маскировочной сеткой! Да кем угодно были… В зависимости от необходимости!

Он улыбнулся и повел бровью с таким изяществом, что у Сергеева родилась мысль, что сеньор Пабло «голубоват» не на шутку. Или же чрезмерно манерен, что бывало с людьми его профессии, возомнившими себя богами. Иногда возможность безнаказанно убивать творила удивительные вещи с человеческим самомнением! Одно радовало: если исходить из богатого опыта Сергеева – те, кто начинал мнить себя всесильными, жили недолго.

И умирали плохо.

– А потом, в один прекрасный день, мы остались одни. Русским стало не до нас, и они сразу забыли все обещания и клятвы в вечной братской любви… Вы, сеньор Анхель, только представьте себе ситуацию, в которой осталась целая страна! Моя страна! Когда внезапно, в один момент прекратились поставки топлива, оружия, запчастей к технике? Когда перестало поступать продовольствие, а единственный продукт, который мы производим, – сахарный тростник – наша гордость, наша кровь и плоть, оказался никому в мире не нужен? Представили? Ну, так это еще не все! Исполняя волю «старшего брата», мы давно увязли в малых войнах по всему миру, и платили жизнями своих соотечественников за торжество чужой идеологии и финансовых интересов? Вот вы бы, сеньор Анхель, что бы вы делали на нашем месте? Неужто не постарались бы использовать любой шанс для того, чтобы дать выжить своей стране? Русские оставили нам Африку в плату за собственное малодушие…

– Я надеюсь, – спросил Сергеев не без издевки, – что вы не станете возлагать на меня персональную ответственность за чужие поступки? Тем более что я аргентинский гражданин, а сеньор Аль-Фахри так и вовсе… Ты, кстати, откуда? – спросил он Нукера.

– Саудовская Аравия, – ответил Хасан, кося глазом на Михаила.

– Ну, вот… Сеньор Хасан и вовсе из мирной нефтяной державы! Он и на Кубе-то не был…

– Это-то я знаю, – неожиданно серьезно сказал Кубинец, всматриваясь в лицо Сергееву с нехорошим любопытством, словно стремясь запомнить в мелочах. – Что ему делать было на Кубе? Там ему делать было нечего, в отличие от вас, Гарсиа! Сеньор Хасан оказался сюрпризом для всех заинтересованных сторон. Не скажу, чтобы приятным, но сюрпризом. Вообще-то, сеньор Анхель, вы будете удивлены, узнав, сколько неожиданностей подстерегало вас во время этой операции.

– Какой операции? – спросил Сергеев, со всем тщанием изображая невинность.

Получилось, надо сказать, неубедительно, даже на собственный пристрастный взгляд. На невинность Сергеев не тянул!

Кубинец посмотрел на него с укоризной.

– Вы считаете, что здесь вы один профессионал? – Бровь сеньора Пабло, подрагивая, поползла вверх. – Непростительное самомнение, сеньор Анхель. Хочу заметить, что я и постарше вас, и много лет выполняю самые деликатные поручения своей страны во многих уголках мира. Я могу назвать старшего Кастро своим другом, а Рауль считает меня братом… Я ел с одной тарелки с теми барбудос, которых из-за вас, сеньор Анхель, из-за настойчивости всей вашей чертовой группы, отправили на расстрел безо всякой вины. Только потому, что мы, кубинцы, должны были показать всему миру что НЕПРИЧАСТНЫ! Я не буду рассказывать вам трогательные истории… Куба ведь стала перевалочным пунктом для наркотрафика из Колумбии не тогда, когда ее предал СССР. Все случилось гораздо раньше. Ваши идеологи это и продумали. А ваши генералы получали долю от бизнеса. Вашим старикам у власти нравилась мысль о том, что именно через Кубу в Штаты текут рекой кокаин и марихуана. Им нравилось убивать противника нежно, принося ему посмертное удовольствие. А то, что Рауль зарабатывал для своей семьи и своей страны, продавая дурь гринго, – что в этом плохого? Какого дьявола вы полезли в это дело? Когда вы бросили нас, именно наркотики помогли Кастро выжить. Наркотики из Колумбии и африканские бриллианты. А потом – эти дурацкие слухи, так тревожащие мировую общественность! – Слова «мировую общественность» он выплюнул с отвращением. – И твоя группа, которую прислали на заклание, как баранов. Международный скандал: Кастро отстраняет брата от власти, расстреливает своих боевых товарищей! Гениальная дымовая завеса! Все время, пока шел судебный процесс, мы доставляли во Флориду минимум тонну в неделю.

Он замолчал.

– А герои – барбудос… Жаль, конечно… Многие из них были мне, как братья… Настоящие сыновья кубинского народа! Герои… Но героев не должно быть много! Как народ разберется, кого надо больше любить? Кого надо больше слушаться? Герой должен быть один! Остальные должны быть мертвыми.

– И что нового ты мне сообщил? Что Кастро нашими руками расчистил себе место под пьедестал? – переспросил Сергеев. – Так это ни для кого не новость…

Отрицать свое участие в той давней операции было, по крайней мере, глупо. Этот стиляга явно знал все. Ну, почти все…

– И, главное, зачем ты это сообщил? Я сейчас какое к этому имею отношение? Ныне я мирный турист, которого твои «отморозки» похитили в центре города? Да, я был на Кубе тогда. Был – признаю. Но сегодня я вне игры!

Улыбка у Кубинца получилась настолько широкой и добродушной, что Сергееву стало не по себе.

– Вне игры… Русский. С аргентинским паспортом. С испанской фамилией. Вне игры! Браво! Ценю смелых людей! Я и сам – человек смелый, поверьте, но не стал бы так беспардонно лгать, сидя перед противником, кстати, в глупой позе. Вы же в полной моей власти, сеньор Гарсиа! Зачем вы так глупо врете? Кого пытаетесь ввести в заблуждение? Вы же беспомощны! Я могу сделать с вами все, что мне взбредет в голову! Отдаете ли вы себе в этом отчет? А если ещё учесть те искренние и крайне недобрые чувства, которые к вам питает Че… И много лет питает, прошу заметить, а она человек творческий, увлекающийся! Вы рискуете, мой русский друг, очень рискуете! Думаете, что игра стоит свеч? Зачем вам меня злить, сеньор Анхель? Зачем же так разочаровывать?…

– Сейчас вы скажете, что профессионал должен уметь проигрывать, – отозвался Сергеев. – Что вы и без меня знаете все и что мое упорство ни к чему не приведет… Mon Dios, сколько раз я слышал эти слова, начиная еще с учебки… Не разочаровывайте теперь вы меня… С какой укоризной произнесено! С какой экспрессией! Правда, особенно часто я слышал этот пассаж от женщин…

– Послушай, Пабло, – сказала Сержант Че и, не сводя с Михаила глаз, щелкнула зажигалкой, закуривая сигарету. – Зачем ждать? Он же из тех, кого словами не возьмешь… Может быть, я для начала раздавлю ему одно яичко? Если ты не будешь возражать? Это сделает его покладистей!

Она захлопнула свою «зиппо», бросила ее на столик и слегка прищурилась. Потом протянула вперед левую руку ладонью вверх, и сделала движение пальцами – будто бы что-то захватывала и сжимала в горсти. Кисть ее напряглась, и в тишине стало слышно, как хрустят суставы.

– Гы! – Конго осклабился, сверкая золотыми клыками. Эта часть беседы была ему доступна.

– Знаешь, Мигелито, – продолжила Вонючка, улыбаясь. – Мне нравятся мужчины. А вот я мужчинам, как бы это сказать… Не очень нравлюсь. Я уже не так молода, как раньше. И Вонючкой меня называют не зря…

Она затянулась глубоко, щеки запали, и от этого лицо стало еще больше походить на мордочку макаки.

– Но природу не обманешь, ведь так, красавчик? Не все мужчины рождаются мачо, не все женщины пленяют красотой… Но все хотят любви! И когда мне становится невмоготу, я беру любовь сама. Как умею. А как я умею это делать, ты попробуй догадаться. Никто тебе об этом не расскажет, и не потому, что мужчины умеют хранить тайны… Этого-то они как раз делать не умеют…

Она еще раз «похрустела» пальцами.

– А не рассказывают они об этом никому, mon Corazon*, потому что рассказывать некому… Понимаешь, о чем это я?

Эффект от ее выступления, надо сказать, наблюдался. Она не рисовалась, не преувеличивала. Имея чуть-чуть воображения, можно было представить себе, ЧТО приходило ей в голову в такие вот моменты, и если бы Сергеев в свое время не водил близкого знакомства с покойным ныне Чичо – мастером по владению аккумулятором и киянкой, то, пожалуй, мог и запаниковать.

А вот Хасан… Араб Чичо лично не знал. Араб не привык к тому, что женщина может быть хозяйкой в пыточной и не закрывать лицо никабом**.

От Хасана едва уловимо, но отчетливо запахло страхом, хоть он и смотрел на Сержанта Че, пытаясь держать спокойное выражение лица. Судя по всему, неустрашимый Аль-Фахри сохранял самообладание только усилием воли.

– Понимаешь… Ты все понимаешь, Мигелито, – промурлыкала Вонючка удовлетворенно, и глаза ее подернулись поволокой предвкушения. – А я бы тебя полюбила! Ох, как бы я тебя полюбила! Медленно, с расстановкой… Ты же трахал кубинок, Cora mio, знаешь, сколько в нас страсти?

Сергеев промолчал, но взгляда не отвел.

Сомнений не было – Сержант Че по-настоящему опасна, потому что неуправляема – в ней чувствовалась «сумасшедшинка». Та самая «сумасшедшинка», которая отличает просто жестокого человека от хладнокровного убийцы. От убийцы, у которого не бывает хозяина и тормозов. И ее вежливые обращения к Кубинцу за позволением сделать то или иное, были не более чем данью некого уважения. А скорее всего не уважения, а его имитации…

Глаза у Че в этот момент стали совсем нехороши: тусклые от желания и похоти и притом мертвые, как у дохлой собаки. Правая щека кубинки подрагивала, суставы пальцев похрустывали, сжимая нечто пока невещественное. Ужасный запах, исходивший от нее, явно усилился и теперь шибал Сергееву в ноздри и с трехметрового расстояния.

Пабло развел руками – мол, что я могу изменить, на самом деле! Брать Сержанта Че «за ошейник» он явно не собирался.

«Правильный ход! – подумал Сергеев с досадой. – Черт его бери, но ход совершенно правильный! Может, он нас и не сломает, но психологически покорежит на сто процентов! Перепугает Хасана – вон, как его, бедного, дёргает!

Да и я не каменный, и не выдержу, если она начнет отгрызать мне мошонку, а с неё, ненормальной, станется! Я бы на месте Кубинца тоже не вмешивался. Время у них, судя по всему, есть. А в этом деле, если есть время, можно и не торопиться…»

– Так что, мучачо? – Сержант Че задорно подмигнула и облизала пухлые губы неестественно ярким, как у собаки, языком. – Когда начнем? И с кого? Может быть, я сначала займусь твоим дружком? Ты любишь смотреть, Мигель?

Она перевела взгляд на помертвевшего Хасана, и снова быстро, словно змея, облизнулась.

Когда она отвела глаза, Сергеев позволил себе моргнуть.

Он чувствовал, как от взгляда Вонючки Аль-Фахри закаменел и напрягся внутри, словно взведенная пружина. Если учесть, что на лодыжке у араба была кобура с оружием, а нервы на пределе, ситуация складывалась опасная. Вытащить пистолет, закрепленный у щиколотки, из позиции «зад на земле», было акробатическим трюком и проделать подобное упражнение по-настоящему быстро не смог бы и Гудини. Даже встать вертикально из такого положения и то заняло бы несколько секунд! А этих секунд просто не было!

Сергеев с Хасаном сидели на софе рядом, аки голубки на подоконнике, и стоило Конго только повести стволом одной из своих пушек…

От трехсот грамм свинца еще никто здоровее не становился.

– С трупами будет тяжко сотрудничать, – сказал Сергеев демонстративно, апеллируя к Кубинцу и стараясь ничем не выдать чудовищного напряжения, сводившего внутренности в тугой, как мяч для гольфа, комок.

Ему просто необходимо было стравить Пабло и Сойку между собой. Пусть на пять минут, но заставить их спорить. Пока он судорожно искал выход из ситуации. И не находил. Если не считать выходом пусть героическую, но все-таки бессмысленную гибель.

Значит, надо будет сдаться…

В таких случаях лучше временное отступление, чем бесславная смерть, – уж что-что, а эту истину Михаил усвоил давным-давно. Надежда умирает последней – избито, конечно, но пока человек жив… Он нащупывал пути для отхода и молил Бога, чтобы у Хасана хватило выдержки, терпения и мудрости понять, что некоторая сдача позиций неизбежна и вовсе не является несмываемым бесчестьем!

– Знаешь, Пабло, ведь я предпочту умереть…

– Если сможешь, – Вонючка скривила губы в улыбке. – Ведь умереть быстро я тебе не дам! Ты сильный. Ты будешь умирать долго!

Сергеев продолжал говорить с Пабло, не обращая на Сойку внимания. Формально именно Кубинец здесь хозяин. Че явно зарвалась и не учла, что ни один мужчина-латинос, привыкший править, не станет терпеть над собой женщину.

– Пабло, ты хочешь, чтобы мы умерли? Или все-таки сотрудничать?

– Разумно сказано, – заметил Пабло без усмешки. – Вот видишь, уже не я тебе – ты мне говоришь о сотрудничестве. А ведь Че еще ничего тебе не сделала! Представь, как бы ты рыдал у меня на груди, если бы она потрудилась над тобой полчасика! А если бы часик? Или день? Разум, amigo, всегда слушает голос страха, его ничем не заглушить. Но ты прав. Не скрою… Мне не нужна твоя смерть. Мне не нужна его смерть…

Он кивнул в сторону сидящего тихо, как мышь, Аль-Фахри.

– А что нужно? – спросил Сергеев. – Хочешь, мы для тебя станцуем? За таланты Хасана я не отвечаю, но я когда-то неплохо танцевал танго!

– Смотри-ка, – на лице Пабло сначала появилось нечто похожее на недоумение, а потом он расхохотался, покачивая головой. – Ты все еще можешь шутить?

– А чего ты ожидал? Что я упаду на спину и начну молить о пощаде? Нет, Кубинец! Я же сказал тебе, что умру раньше, чем твоя цепная сука до меня доберется. Или загрызу ее в процессе…

– Загрызешь? – переспросил Кубинец, улыбаясь. – Ах да… Как же, как же… Помню. У тебя уже есть определенный опыт в этих вопросах. Значит, лучше умереть стоя… Твой выбор, Гарсиа – это твой выбор. Я заранее его уважаю. Не могу назвать его умным, но определенная последовательность в принятии решений все же прослеживается. Но, согласитесь, умереть вы всегда успеете. Сержант – женщина терпеливая! Зачем думать о грустном? Сеньор Анхель, то, о чем я собираюсь с вами говорить, на самом деле не потребует от вас сурового нравственного отступничества. Это всего лишь одноразовое использование ваших специальных навыков. Сделали дело – и вы снова свободны! Так что? Будем продолжать спектакль? Лить слезы и кровь? Или обсудим условия?

– Обсудим условия, – сказал Сергеев в третий раз за последние две недели, и услышал, как тихонько, с облегчением выпустил из груди воздух Аль-Фахри.

– Превосходно! – Кубинец встал и зашагал по подиуму, громко стуча по художественному паркету каблуками своих остроносых туфель. – Сначала обещанный спич о сюрпризах. Мы, действительно не ожидали, что в игру вмешается сеньор Хасан. Но тех, на кого он работает тоже интересует груз, и у них большие возможности. Действительно большие, можете мне верить на слово. Технически они превосходят нас на порядок…

В кармане у Кубинца зазвенел мобильный телефон.

«„Полет Валькирий“, – отметил Михаил. – Однако! Из всех искусств главнейшим для нас является кино…»

Пабло неохотно прервал декламацию, включил трубку, которая сразу же характерно «заквакала», выслушал звонившего и сказал в микрофон одно слово: «Si!»

– У вас, сеньор Анхель, – продолжил он, кладя мобильный во внутренний карман своего цитрусового пиджака, – никогда не возникало впечатления, что наша с вами профессия – не самая лучшая в мире? Я понимаю, вопрос несколько неожиданный, вы даже по привычке сделали лицо оскорбленной невинности, но я вас заранее за все прощаю. Если мы договоримся, конечно! Хотите курить?

Курить хотелось.

Лежащая в пепельнице недокуренная сигарилла Кубинца, тонкая, как дамская папироска, наполняла воздух изысканным сладковатым ароматом, но Сергеев отрицательно покачал головой. Если он возьмет предложенное, то у Кубинца появится реальное психологическое преимущество – это азы вербовки и ведения допроса.

«Закурить можно попросить, но позже. Руки у меня не скованы. Сигарета и зажигалка тоже могут быть оружием».

– Не будете? – переспросил Кубинец. – И зря… Ну, как хотите! Я ведь вот о чем… Люди нашей с вами профессии находятся в постоянной зависимости от слишком большого количества посторонних факторов, главный из которых, увы, человеческий! Такие уж у нас профессиональные риски: нас предают и обманывают те, кого мы считаем коллегами, друзьями да и просто знакомые нам люди.

Лицо сеньора Пабло приобрело скорбное выражение, брови трагично сомкнулись на переносице, подбородок вздернулся…

– Слишком велик процент предателей! Знаете, – сказал он доверительно, – всегда находится кто-то, кто что-то слышал, что-то видел и не прочь всю эту информацию продать кому угодно по сходной цене. Случайные прохожие, платные осведомители, просто обиженные невниманием агенты… И что тут удивительного? Тщеславие – верный путь к предательству. Обиженный всегда сыщется. Такие уж мы люди – всегда кого-нибудь обижаем! Недооцениваем, недоплачиваем, не добиваем вовремя! А обиженный – это уже наполовину предатель!

– А теперь, – ответил Сергеев, точно копируя интонации собеседника, – на арену приглашается звезда сегодняшнего вечера – господин Базилевич!

– Точно! – Кубинец показал в улыбке белые клыки, только глаза оставались совсем холодными, внимательными. – Я надеюсь, никто ни на кого бросаться не будет? Сеньоры, дон Антон очень ценен лично для меня, и в случае конфликта… Гм, гм… Как бы это сформулировать? Я буду на его стороне! Это понятно?

Сергеев пожал плечами. Хасан мрачно глянул исподлобья и пробормотал на фарси такое, что Сергеев невольно восхитился цветистостью оборота.

Вошедший в зал Базилевич в глаза Сергееву с Хасаном не смотрел, передвигался боком, как ошалевший от жары песчаный краб, и всем своим видом показывал, что готов броситься наутек при первом же признаке опасности.

Знатоком политиков и политеса Михаил себя не считал, но почему-то считал, что признанный миром лидер оппозиции многомиллионной и формально демократической страны, должен выглядеть и вести себя иначе…

– Доброго дня, Антон Тарасович! – поприветствовал он вошедшего.

Аль-Фахри выразительно пожевал губами, став удивительно похожим на взбешенного верблюда, и, как казалось, только огромным усилием воли заставил себя не плюнуть в своего бывшего агента.

Сержанта Че Базилевич обошел по сложной кривой, держась от нее как можно дальше, нашел себе место на табурете у рояля, присел на краешек и замер «столбиком», словно суслик, выглянувший из норы.

– Ну вот, сеньоры, – объявил Кубинец торжественно, явно получая удовольствие от ситуации. – Все в сборе. Поговорим тихо, почти по-семейному. В принципе, основная тема только одна – мне нужен груз. Мы знаем, где он находится сейчас, откуда и куда следует. Более того, я предполагаю, что сеньор Аль-Фахри намеревался использовать для изъятия контейнеров и сокрытия следов операции ситуацию, сложившуюся в Джибути. И, что скрывать, сам собираюсь проделать то же самое!

От тяжелого взгляда разъяренного Хасана Антон Тарасович оробел и втянул голову в плечи так, что в профиль стал походить на всадника без головы.

– Мы знаем, кого представляет здесь сеньор Аль-Фахри, – Пабло чуть склонил голову в поклоне. – Мы знаем, кого представляет сеньор Анхель. Скажу более – мы уважаем этих людей и их бизнес. Но, увы, сегодня и здесь, наши интересы расходятся…

– Зачем тебе «кольчуги», amigo? – спросил Сергеев и пожал плечами в недоумении. – Это же не «стингеры», не комплекс «стрела» – пальнул в белый свет как в копеечку и нет проблем! Их же обслуживать надо, следить за ними… Знаешь такое слово – регламент? Не будет регламента – и ты их никуда не перепродашь уже через год, просто закопаешь где-то в пустыне! Они без спецов по наладке и эксплуатации – груда металлолома! Понятно, что они достанутся тебе даром, но ничего и не стоят и при продаже! Что ты собираешься поиметь? Навар с крутых яиц? А вот врагов… Врагов ты себе наживешь со всех сторон – что с моей стороны, что со стороны Хасана. Ты же неглупый человек Пабло! К чему эта комедия? Уж лучше б отступного попросили!

В зале повисло молчание. Сергеев почувствовал, что сморозил какую-то глупость – так смотрят на ребенка сказавшего непристойность во взрослой компании.

– Да, как тебе сказать, – отозвался Кубинец и раздавил окурок сигариллы в пепельнице. Звук был такой, как будто бы лопнул панцирь насекомого – звонкий хруст. – «Кольчуги» нам действительно даром не нужны. Что я с ними делать буду? Мне лишняя популярность противопоказана! Найдут ведь и отрежут яйца, словно быку… А вот оружейный плутоний – тот пригодится наверняка. Хорошие деньги, поверь! Очень хорошие. И покупатель найдется. А искать изотоп официально – не станут никогда… Его ведь по бумагам никогда не было. Он уничтожен, о чем составлены соответствующие акты и предоставлены, прошу заметить, мировому сообществу! Так что искать такой груз – себе дороже! Твои шефы, сеньор Гарсиа, не дураки. Они никогда и никому не расскажут, ЧТО именно лежало в контейнерах. Это равносильно тому, что подписать себе смертный приговор. А страну навеки занести в черный список…

– Что за бред, Кубинец, – сказал Сергеев, брезгливо морщась. – За кого ты меня принимаешь? Какой плутоний? Откуда? Что за побрекито* сказал тебе такую чушь?

– Это правда, господин Сергеев, – голос у Базилевича был севший и безжизненный от испуга.

Страх вцепился ему в плечи, жарко дышал в ухо и гладил Антона Павловича по затылку мускулистыми лапами.

– Это правда… – повторил он. – В двух машинах едут не блоки «кольчуг», а замаскированные контейнеры с оружейным плутонием.

– Плутоний… – выдавил из себя Михаил, холодея от самой мысли о возможном предназначении такого груза, идущего на Ближний Восток.

Он повернул голову в сторону Аль-Фахри, спокойно наблюдавшего за разговором, и столкнулся с арабом взглядами.

Тот смотрел сочувственно, как на душевнобольного.

«Почему я всегда узнаю обо всем последним? – с тоской подумал Сергеев. – Ну, почему?»

Когда крупная, размером с хорошего кота, крыса выскочила ему под ноги из бывшего зрительного зала, волоча в пасти отгрызенную человеческую руку, Сергеев выстрелил почти рефлекторно.

Крыса тащила добычу за кисть: бледные обкусанные пальцы торчали у нее изо рта в разные стороны, как щупальца. Сергеева поразила аккуратность, с которой были выгрызены ногти на руке – словно некий гурман, смакуя, выкусывал роговую ткань.

Жирное, лоснящееся от изобильного питания животное, двигалось на удивление быстро, целеустремленно и, несмотря на опасность, явно не хотело выпускать добычу из зубов. Пущенная Михаилом пуля перебила серо-коричневой нечисти хребет, и крыса, таки выронив руку, завизжала пронзительно, как кричит насмерть испуганный ребенок.

В ответ на этот визг пространство за дверями бывшего кинозала, освещенное мрачным красным огнем фальшфейера, ожило, и зал наполнился топотом, писком, шорохом, каким-то страшным, физиологическим хрустом – словно кто-то кому-то выламывал кости из суставов.

– Мать твою! – выдохнул Вадик, упершись в Михаила безумными от страха глазами. – Сергеев! Сергеев! Это же крысы!

Смертельно раненное животное волчком крутилось у них под ногами. Веером летела кровь из простреленной тушки, и бился под облезлыми, влажными сводами жуткий, скребущий по позвоночнику, визг…

Вадик не выдержал и дал короткую очередь, разорвавшую тварь на части. Внутренности разлетелись во все стороны, обдав брызгами и ошметками плоти сергеевские ботинки, а в воздухе, перебивая пороховую гарь, повис плотный аромат разложившегося в желудке грызуна мяса…

Шорох за дверями усилился.

Казалось, что из зала на них накатывается прибойная волна – звук напоминал неразборчивое бормотание огромной, приближающейся толпы.

Сергеев сорвал с нагрудного карабина гранату – мысль о том, что в помещении остались живые люди в голову уже не приходила – и катнул ее вовнутрь, одновременно налегая всем корпусом на тяжелую створку дверей.

Очнувшийся от ступора Вадик успел метнуть в проем вторую «лимонку» и изо всех сил надавил на свою створку.

За дверью глухо рвануло. Взрывная волна ударила в дверное полотно, как подушкой, осколки забарабанили по филенкам, но Сергеев с Вадимом дверь удержали. Рвануло еще раз – сильнее. По стенам прошла дрожь. Что-то хрустнуло. От взрыва с грохотом обрушилась часть балюстрады над фойе, с потолка полетела пластами отслоившаяся штукатурка, а из-под захлопнувшихся дверей выплеснуло густыми языками вонючий, цветной дымок.

И в зале завыли тысячи демонов. Шуршание когтистых лап стало настолько вещественным, что Сергеев начал ежиться, непроизвольно дергая плечами.

Изо рта Вадика рваными струями било паром дыхание и, глядя на то, как ходит под «разгрузкой» его грудь, можно было подумать, что коммандос только что пробежал десятикилометровый кросс по пересеченной местности. Он дышал с присвистом, хватая перекошенным ртом холодный, пахнущий смертельной опасностью воздух, и не мог надышаться. Во взгляде его появилось что-то необычное, и Сергеев вдруг сообразил, что глаза у напарника стали совершенно черными из-за поглотивших всю радужку зрачков.

– Мы не удержим дверь, – произнес Сергеев, и сам удивился тому, как странно четко и спокойно прозвучал его голос в гулком вестибюле. – Тут есть тысячи нор и проходов. Через минуту они будут в фойе.

– Огнемет бы… – отозвался Вадик и снова присвистнул на вдохе. – Не надо «шмеля»! Простой огнемет!

Он так вцепился в свой «калаш», что костяшки на пальцах побелели. В ящиках, притороченных к боку «хувера», «шмель» был. Но до «хувера» отсюда было, как до Киева, а может быть и дальше…

– Что будем делать, Сергеев?

Волна, накатывающаяся на них изнутри зала, наконец-то достигла дверей – звук был такой, будто бы вздохнул великан. Потом тысячи когтей заскрежетали по дереву, скрипнули петли.

Для того чтобы не отлететь прочь, Михаил с напарником уперлись ногами в пол, что было силы. Сергеев представил себе тысячи жирных, огромных крыс, окрепших на людских останках, копошащихся в темноте бывшего зрительного зала. Живой, кипящий ковер из спин, голов, поблескивающих глазок. Ковер дышащий, воняющий, испражняющийся на бегу, шипящий и взвизгивающий, вздымающийся перед преградой все выше, выше и выше, словно подошедшее дрожжевое тесто, выползающее из кастрюли.

– А если наверх? – предложил Михаил и запнулся.

Он окинул взглядом полуобрушенную балюстраду, засыпанную стреляными гильзами лестницу, ведущую на второй этаж, и понял, что сказал глупость. До балкона не добраться…

Разницы в том, где именно тебя съедят, не было никакой. Крысы и по гладким стенам лазят превосходно. Если отпустить дверь сейчас, то добежать до выхода из здания просто не успеть, а стрелять по такой массе животных пулями бесполезно. Тут не поможет и верный обрез, ждущий своего часа в кобуре на бедре. Что такое две дюжины картечных зарядов против полчища грызунов? Сколько же там этих тварей? Тысяча? Две? Больше?

Кинозал был последним редутом обороны – здесь защитники держались до последнего. И трупы убитых на улице жителей нападавшие стащили сюда же. Если в поселении не выжил никто, то в зал попало никак не менее сотни тел. Несколько тонн мяса, костей, аппетитных розовых сухожилий, нежной, с синими разводами гниения, кожи, едва тронутой тлением… При температуре в три-четыре градуса тела разлагаются медленно. Для крыс за закрытыми дверями был и стол, и дом… Там, во мраке, они столовались, строили гнезда, выводили детенышей и…

Михаил почувствовал, что его сейчас стошнит. Дверь вибрировала под напором стаи.

Выход! Ну! Должен же быть выход!

– Вадик! – Сергеев заговорил быстро, глотая окончания. Он чувствовал, что счет идет на секунды. – Слушай меня внимательно! Снимай ремень с автомата, и вяжи между собой ручки на двери! Быстро!

Школа у воспитанника Бондарева была хорошей. Получив приказ, командир спецназа начал действовать раньше, чем Сергеев закончил говорить.

Стянутая брезентовым ремнем, двустворчатая дверь поддалась лишь на несколько сантиметров, но и этого хватило, чтобы в образовавшуюся неширокую щель выскочили несколько мелких крыс. Раздался скрип, затрещала плотная ткань ремня, и словно из прорвавшей плотины на пол вестибюля хлынула серая струя пронзительно пищащих грызунов. Но все же ручеек, это не река, и время для того, чтобы попытаться спастись, у беглецов еще было. Некоторые из крыс пробовали вскарабкаться туда, где массивные деревянные ручки скрепляла толстая брезентовая лента, но срывались вниз, а за ними и по ним вверх рвались следующие, словно коллективный разум стаи подсказывал грызунам, что и как надо делать.

Но Сергеев видел это уже краем глаза: они с Вадиком неслись к выходу с топотом, как перепуганные зайцы. Тусклый свет, сочащийся через приоткрытые входные двери, казался им ярким путеводным лучом. Но там спасения не было. От входа и из боковых коридоров, отсекая их от выхода, навстречу им уже катился серо-бурый поток красноглазых, визжащих монстров.

В этой части стаи особи были как на подбор – крупные, мускулистые, похожие на обросшие шерстью четвероногие цилиндры. Рядом с ними даже крыса-гигант с человеческой рукой в зубах, застреленная Вадимом несколько минут назад, смотрелась недомерком. В полумгле светились отраженным светом сотни глаз. Лапки стучали по бетону, и пол от этого стука начал гудеть на пределе слышимости.

Ухватив Вадима за пояс, Сергеев поменял траекторию движения, и они не взбежали – взлетели вверх по лестнице. Стреляные гильзы, рассыпанные повсюду, брызгали из-под ног и со звоном скакали вниз по ступеням, падая на бетонный пол вестибюля. Вадик успел не глядя метнуть гранату в надвигающуюся визжащую массу и, в тот момент, когда они выскочили на балкон второго этажа, зеленое металлическое яйцо рвануло в самой гуще наступающей крысиной армии.

Взрыв поднял к сводчатому потолку фойе гейзер из освежеванных тушек, крови и кусков мяса, но живой поток уже заполнил подножие лестницы и хлынул вверх по ней, на ходу поедая остатки разорванных соплеменников.

– К окну! – крикнул Вадим фальцетом, словно шар в кегельбане, запуская навстречу преследователям еще одну гранату с сорванной чекой.

Сергеев выхватил из кобуры снаряженный картечью обрез и выстрелил в преграждавшую им путь оконную раму с обоих стволов. Вихрь тяжелых свинцовых пуль вынес и деревянные части, и остатки стекол наружу, словно в окно угодил не «дуплет» из старой двустволки, а как минимум мортирное ядро. И тут с балкона им наперерез повалил новый крысиный сель, разом отрезая и от спасительного окна, и от боковой анфилады, рядом с поворотом в которую еще сохранилась табличка со стрелкой и надписью «Буфет».

На мгновение Сергеев и Вадим замерли. Вторая граната рванула на лестнице, сметая осколками ошметки горячей протоплазмы, и от сотрясения вниз полетел еще один фрагмент балюстрады. Внизу грохнуло, и осколки камня разлетелись шрапнелью. Закачалась под потолком массивная люстра…

Люстра!

– Прыгаем! – закричал Сергеев, уже начиная разбег.

Места, чтобы разогнаться и оттолкнуться, для прыжка было всего ничего – шага три-три с половиной. До массивного обода с псевдоподсвечниками, из которых давным-давно выкрутили все лампочки – около четырех метров. Вниз, до бетонного пола, укрытого копошащимся живым ковром – метров шесть.

Михаил взмыл в воздух, словно горный козел, перепрыгивающий ущелье, – перебирая ногами в полете, пытаясь оттолкнуться от пустоты. Он ударился о люстру грудью, зацепился локтями и подмышками за обод, умудрившись не выпустить из рук любимый обрез.

Люстра качнулась с большой амплитудой. Висящий за плечами автомат по инерции наподдал ему по почкам так, что в глазах потемнело. Сергеев успел боковым зрением уловить надвигающуюся на него тень, приготовился к неизбежному удару, но Вадик до цели не долетел.

Он уже было скользнул вниз, но изогнувшись, словно падающий кот, успел вцепиться в сергеевскую куртку – прочная ткань затрещала, но не порвалась. Захрустели от двойной нагрузки и сергеевские суставы: он отчаянно задрыгал ногами, соскальзывая, сунул обрез между цепью, на которой держался обод люстры, и поперечной растяжкой – массивным медным прутом и остановил, казалось, неизбежное падение.

Люстра пошла вперед, словно огромный маятник, потом, замерев в высшей точке, качнулась в обратном направлении. Лишенный ремня «калашников» Вадима полетел вниз и даже не звякнул, угодив на спины мечущихся по полу фойе тварей.

Сергеев не застонал – закряхтел, чувствуя, как натягиваются в струну сухожилия. Вадик вскарабкался по нему, как обезьяна на пальму, и, освободив Михаила от своего веса, повис рядом на массивном ободе. Еще мгновение – и оба они уже не болтались между потолком и полом, а сидели на люстре, ухватившись за декоративные цепи, и с тревогой поглядывали то вниз, то на потолочное крепление, из-под которого начала просыпаться бетонная пыль.

Балкон, лестница, вестибюль внизу были напрочь заполнены живым ковром из крыс. Они копошились, взбирались друг на друга, задирали вверх оскаленные морды, становились на задние лапы, глядя на сбежавшую от них добычу с голодной яростью хищников.

– Ну, ты и прыгаешь… – прохрипел Вадим, задыхаясь.

Он был не потным – он был мокрым до нитки.

Пот крупными каплями катился по бледному, как известка, лицу. От насквозь мокрой шерстяной шапочки на голове шел пар. Радужки у него в глазах по-прежнему отсутствовали напрочь, и он глядел на напарника адреналиновыми колодцами расширенных до предела зрачков.

– В жизни такого полета не видел! Бэтмен, бля… Где тебя учили, Сергеев?!

– Были места, – пробормотал Михаил, чувствуя себя макакой, раскачивающейся на лиане, и не просто макакой, а смертельно напуганной, жалкой и дрожащей. Едва не обосравшейся.

Он мог представить себе достойную смерть от руки врага, от пули, от клинка, но стать крысиным обедом… Такая участь на героическую смерть в бою походила мало. Михаил представил себе, как крысы растаскивают по кусочкам их плоть, и почувствовал во рту вкус желчи. Желудок начал судорожно сокращаться. Черт бы побрал это воображение!

Рация в нагрудном кармане у Вадима уцелела и теперь шипела и бормотала, словно камлающий шаман.

Матвей и Молчун не могли не слышать канонаду выстрелов и взрывы – от кинотеатра до баррикады, за которой оставался «хувер» было метров пятьсот, не более.

– Ты б ответил, слышишь – Матвей орет, волнуется! – посоветовал Михаил, устраиваясь поудобнее. Раз уж придется сидеть под потолком, так нужно делать это с относительным комфортом – благо место позволяло, люстра была большая, старинная, в стиле пятидесятых годов прошлого века. И крепление…

Сергеев посмотрел на растяжки и на бронзовую чашку, размером с небольшой тазик, прикрывавшую рым-болт. Крепление вроде как надежное, хотя раскрошенный бетон продолжал высыпаться струйками…

– Отзовись, Вадюша, – повторил Сергеев, – не молчи, а то Мотл сейчас на штурм пойдет!

– Что? А? – Вадим недоуменно покрутил головой, соображая о чем, собственно, говорит напарник, потом нащупал за пазухой «уоки-токи» и вытащил его наружу.

– Михаил, Вадим ответьте… Что происходит? Кто стрелял? – неслось из хрипловатого динамика. – Ребята, ответьте!

Голос Матвея подрагивал от волнения.

– Ребята, что у вас? Отзовитесь!

Вадик молчал, недоуменно глядя на рацию. Он все еще выходил из ступора.

Сергеев вытащил передатчик из мокрых пальцев коммандос и, нажав клавишу дуплексной связи, произнес в микрофон:

– Да живы мы! Живы!

В динамиках щелкнуло и в следующую секунду «уоки-токи» задрожал от крика.

– Сергеев! – радостно заорал Мотл. – Что же ты, блядь такая, молчишь! Я ж тут уже не знаю, что думать! Сукин ты сын! Молчун на ограду полез, вас выручать! Что ж вы, мать вашу, языки пооткусывали? Что за пальба? Вы где?

– Не поверишь, – проговорил Сергеев, вытаскивая смятую сигарету из пачки. Пачка выглядела так, будто на ней долго и сосредоточенно топтались. – Сидим на люстре.

– Не трынди! – Мотл отозвался после небольшой паузы и в голосе его слышалось недоумение. – На какой люстре?

– На бронзовой. Или латунной. Какая, на хрен, разница? Здоровущая такая люстра. Тут есть кинотеатр, помнишь, где штабные помещения были?

– Ну? Бывал я там…

– Там в холле под потолком и сидим…

– Сергеев, не грузи! Шутки у тебя!

– Да, какое там… – невесело проговорил Михаил. – И рад бы – но не до шуток! До пола – метров шесть…

– И как вы туда попали? На крыльях? – осведомился Матвей. – В кого вы, вообще, стреляли, ребята? В кого бросали гранаты? Ни одного ответного выстрела я не слышал… Давай-ка, мы подойдем поближе…

– Никаких поближе! – жестко отрезал Сергеев. – Ты и не думай к нам приближаться! Тут вот какое дело…

Пока он излагал Мотлу и Молчуну суть произошедшего, сбрасывая сигаретный пепел на снующих внизу серо-коричневых бестий, Вадик постепенно пришел в себя. Взгляд у него стал осмысленный, пот на лице высох (или вымерз), зрачки сузились до нормальных, человеческих размеров. Только крупная дрожь пробивала его время от времени, и он горбился, сводил плечи и стыдливо опускал вниз глаза.

Сидеть под потолком на металлическом насесте было значительно холоднее, чем гарцевать по лестницам – Сергеев почувствовал, что начинает подмерзать.

А крысы и не думали уходить. Их даже стало больше и именно они, а никак не люди, ощущали себя хозяевами положения.

Это была их территория.

Еще несколько дней назад они прятались в развалинах, но когда после стрельбы и взрывов от людского жилья потянуло сладким запахом подгнивающей человечины, крысы пришли сюда. У них не было командира и плана действий – их вел инстинкт. Там, где пахнет мертвечиной, – есть еда. Они карабкались по камням, избегая грубо замаскированных «растяжек», притаившихся «лягушек» и самодельных мин: набитых тротилом и гвоздями банок из-под тушенки.

Выползали из подвалов, спускались по изломанным лестницам разрушенных зданий, выскальзывали из канализационных коллекторов.

И шли, шли, шли…

Накатываясь, словно волны прибоя на бывшую человеческую крепость, которую даже самые смелые из них благоразумно обходили стороной несколько дней назад, они входили в распахнутые, изрешеченные двери, вдыхали своими маленькими черными носами запах сгоревшего пороха, взрывчатки и тронутой тлением человеческой плоти. Они разбредались по все еще пахнущим живыми людьми домам, съедая все, что можно было съесть на своем пути.

Их были тысячи.

Они были голодны.

В них жила память крови, сообщавшая им о грандиозном пиршестве, которое пережили их предки двенадцать лет назад.

Это были благословенные дни. Дни, когда еды было больше, чем можно было съесть за год. Дни, когда, разорвав вздутый живот и мошонку зубами, можно было полакомиться лишь человечьей печенью и яичками, оставив тело подгнивать на солнце до нужной кондиции – когда мясо становится по-настоящему мягким и просто тает в зубах.

Дни, когда никуда не надо было спешить, и никто ни с кем не соперничал. Дни, когда люди наконец-то стали тем, чем они и должны были быть всегда – пищей.

Заняв человеческое поселение, крысы принялись осваиваться. Это место оказалось куда лучше, чем развалины. Мертвых тел в бывшем зрительном зале было вдоволь. В кладовых тоже хватало, чем поживиться…

А эти двое пришлых и пока еще живых… Помеха. Добыча. Сладкое кровавое мясцо на розовых косточках…

Одна из крыс, не выдержав, бросилась на них с балкона, но прыгала она гораздо хуже Сергеева, и, не долетев до желанной цели, спикировала в толпу товарок, метушащихся внизу.

Сергеев проводил глазами ее полет.

Раздался визг. Живое море серых спин заволновалось. Оглушенную ударом тварь рвали на части.

– Только пожар, другого выхода нет, – повторил он в микрофон передатчика. – Иначе они не уйдут.

– А вы? – спросил Матвей. – Вы успеете? Нам с Молчуном все зажечь не проблема. Вон, у КПП несколько стеклянных бутылок вижу. А бензина для такого дела и трех литров хватит! Полыхнет в самом лучшем виде! А вы-то дальше куда? Крыльев нет? Летать не умеете? Сколько метров, говоришь, до пола? Шесть?

– Решим по ходу. Только к дверям близко не подходите. Кинете бутылки – сразу обратно.

– Там хоть есть чему гореть?

– Есть, не волнуйся.

– У тебя, Миша, нервы железные, – резюмировал Мотл с уважением. – Не нервы – канаты. Не волнуйся! Спасибо, конечно, за совет! Да у меня до сих пор руки и ноги трясутся. И у Молчуна тоже.

Сергеев плохо представлял себе Молчуна с трясущимися руками. Впрочем, и Матвей на роль взволнованной институтки не подходил.

«Нервы – канаты!»

Он прислушался к сердцу, которое все еще прыгало в грудной клетке, как голодная ворона. Он не просто боялся. Он был смертельно напуган. Другое дело, что испуг всегда заставлял его сосредоточиться и действовать. Но он не мог перестать бояться. Правильно говорил Мангуст: тот, кто не боится смерти – не герой, а идиот.

– Ладно. Ждите. Мы скоро, – проскрипел голос Мотла в динамике.

Но «скоро» – не получилось.

Прошло, как минимум, минут сорок, и они с Вадимом замерзли, как пингвины на ветру. Сидеть на люстре ещё можно, а вот двигаться – уже никак. Затекшие конечности деревенели от холода, но стоило попытаться сменить положение, как железная конструкция начинала раскачиваться, скрипеть, из-под крепежа летел раскрошенный бетон, а крысы, ожидающие сбежавший обед внизу, шипели и лезли друг другу на спины.

Внезапно, в отдалении рвануло так, что с потолка полетела мокрая известковая крошка. Казалось, что задрожали стены.

– Ни фига ж себе! – выдохнул Вадик, судорожно хватаясь за растяжки светильников. – Что это они там удумали?…

– Молчун, – догадался Сергеев, и перенес центр тяжести на левую сторону, стараясь не съехать ногой с удобного упора. – Засранец. Баррикаду рванул, как пить дать. Додумался. Ему б танковым батальоном командовать!

По стенам заколотили осколки и мусор. Вынеся напрочь одну из рам, внутрь залы влетел здоровенный кусок трубы и, вращаясь, как бита, прошуршал в каком-то десятке метров от люстры, чтобы воткнуться в стену на половину своей длины. Обломки разбитой в щепу рамы разлетелись по помещению, как пули, раня крыс, скучившихся на верхней площадке лестницы.

По стене зазмеилась трещина. Со скрипом провисли, перекосившись на петлях, высокие двери.

Сергеев с Вадимом молча переглянулись.

За стенами раздался рев тяговых винтов. Серое море внизу заволновалось, зазвенело стекло и по полу плеснуло жидким огнем – первая бутылка с бензином благополучно влетела в фойе, разбившись вдребезги об оконный проем. Вторая, влетевшая следом, не разбилась, упав на крысиные спины, а запрыгала по ним – тряпка, торчащая из горлышка, коптила и разбрасывала искры.

Действуя скорее рефлекторно, чем осознанно, Сергеев рванул обрез из кобуры свободной рукой и выстрелил, целясь в красноватый отблеск горящей ткани. Выстрел получился оглушительным и удачным. От попадания, внизу, в самой гуще голодных, испуганных тварей расцвел огненный цветок – бензин расплескало на несколько метров в диаметре. В холодном воздухе повис омерзительный запах паленой шерсти. Истошный визг, вырвавшийся из нескольких сотен крысиных глоток одновременно, резал уши. Он был невыносим и заставлял ежиться – словно кто-то водил куском пенопласта по стеклу.

За стенами снова взревели моторы – похоже, «хувер» разворачивался. Еще две бутылки с бензином влетели в фойе и на этот раз обе разлетелись на куски, заливая мечущихся в панике животных потоками жидкого огня.

Сергеев, который редко впадал в азарт, таки не удержался и выпалил из второго ствола по крысам, копошащимся в нескольких метрах от них, на балконе. Картечь проделала в живой массе кровавую просеку – куски разорванных на части тушек посыпались вниз, на густо пересыпанную пылающими телами стаю.

Все, что могло загореться внизу – уже начало гореть. Фойе заполнилось едким, как иприт, дымом, языки пламени лизали колонны, и следующие огненные снаряды, пущенные снаружи, только добавили жару.

Крысы начали искать спасения от пламени и дыма, выскакивая наружу, отступая в боковые коридоры, до которых огонь только начал добираться. За стенами здания по бегущим в панике тварям ударили с двух стволов. Из входной двери полетела щепа, по залу защелкали рикошеты.

– Вниз! – крикнул Михаил, интуитивно определив, что нужный момент – вот он! – настал.

Он повис на руках на ободе люстры, краем глаза уловив, что Вадик в точности повторяет его маневр, качнулся, ориентируя тело в пространстве: шесть минус два – получается четыре метра, и, разжав пальцы, полетел вниз, напрягая ноги перед касанием пола.

Он едва не вывернул себе лодыжку: под правую ногу ему таки попал бегущий зверек. Почти сто килограммов веса Сергеева, летевшего с приличной высоты вместе с амуницией, превратили крысу – благо она была не крупная – в кашу. Под каблуком чавкнуло – в стороны полетели выдавленные внутренности. Сергеев заматерился, замахал руками, удерживая равновесие, и уже почти упал, когда Вадик, рванув его за воротник, помог выпрямиться.

Спустя секунду они уже летели к входным дверям, прыгая через особо крупных тварей. Еще вчера Михаил и не подозревал, что крысы могут дорастать до таких размеров.

Сергеев, успевший перед прыжком вниз перезарядить обрез, отдал автомат обезоруженному коммандос, и тот, то орудуя прикладом, то стреляя одиночными, прокладывал им дорогу в крысином потоке.

Если бы не паника, вызванная огнем, они никогда не дошли бы до дверей!

Крысы не понимали куда бежать, но прекрасно понимали, кто враг. И кто пахнет, как еда.

Вадик соображал быстро и двигался от одного пылающего бензинового пятна к другому, стараясь идти сквозь огонь. Но это не помешало нескольким особенно смелым крысам попытаться взобраться наверх, по телам беглецов, по тлеющей одежде, туда, где под тонкой кожей на горле бились незащищенные ничем жилы.

Огромная, как раскормленный персидский кот, крыса, еще и дымящаяся, словно припаленный боров, бросилась Михаилу навстречу, метя вцепиться в кадык. Сергеев едва успел потянуть за спусковой крючок – при этом надо было исхитриться не попасть в спину маячившего впереди Вадика.

Картечь буквально разнесла зверя на части, превратив мускулистое торпедообразное тело в куски кровавого фарша. Краем глаза Михаил успел засечь движение за своим левым плечом и, полагаясь на рефлексы, не думая, выстрелил из-под руки, с полуоборота, продолжая стремительное движение к выходу.

У летевшей на него крысы заряд картечи оторвал полтуловища вместе с задними ногами, и кургузый обрубок отбросило в сторону.

Грязные, задыхающиеся, забрызганные быстрогустеющей крысиной кровью, они вылетели наружу, на свежий воздух, неожиданно остро пахнущий снегом, гарью и бензином. Прямо перед ними, вздымая белые вихри воющими винтами, висел «хувер». На «юбке» судна стоял Молчун, из дверцы высовывался Матвей – оба с автоматами и, кажется, насмерть перепуганные.

Завидев Вадика и Сергеева, Мотл метнулся внутрь судна, к рычагам, а Молчун, изобразив улыбку, от которой у Михаила задвигалась кожа на затылке, метнул через их головы связку гранат, потом, пока они добегали до борта, еще одну бутылку с бензином и круглое зеленое яйцо РГД.

Огненный столб взметнулся вверх, перекрывая выход, за ним, прямо в гуще рвущихся из здания крыс, рванула граната и, через несколько секунд, еще одна. То ли Молчун не рассчитал, то ли дверные петли проржавели и ослабли, но сорванная взрывами дверь проплыла над головами беглецов, смахнув их на снег воздушной волной, как лист бумаги со стола.

Молчун едва успел рухнуть ниц, как дверное полотно пронеслось там, где он был мгновение назад, лупануло в заднюю часть кабины «хувера» так, что прогнулся трехмиллиметровый металл, и запрыгало по площади.

Остатки крысиных тушек выпали на «хувер» алым дождем, разом окрасив снег вокруг в розово-красные тона.

Сергеев запрыгнул на «юбку» первым, успел подать Вадику руку, и в тот же момент «хувер» начал боком скользить прочь от здания кинотеатра. Молчун, метко, по-снайперски, бил одиночными особенно настырных грызунов. В боковом скольжении они пересекли площадь, Матвей, сидевший за рычагами, неловко развернул судно, но, хоть и ударившись о стену, все-таки протиснул «хувер» в проем, проделанный в баррикаде взрывом.

Выскочив из Бутылочного Горла, Мотл бросил машину вправо, как раз туда, куда ехать было нельзя – там был затяжной спуск к оврагам, и этот относительно пологий склон колонисты заминировали давно и тщательно.

Машину швырнуло. Раз, другой, третий…

Сергеев, прилипший к холодному, как смерть, металлу кабины, отчаянно застучал по ней ладонью. Матвей, очевидно, сообразил, что едет не туда, и «хувер», проскочив по краю отвала из битого кирпича и прочего мусора, опять скатился влево, на остатки шоссе. Снежное облако вилось за ними, винты взбивали воздух в пену.

– Стой! – закричал Сергеев и снова заколотил по кабине, не чувствуя боли в окоченевшей руке. – Стой! Хватит!

Обороты тягового винта упали, запели тоном ниже нагнетающие моторы, «хуверкрафт» присел на расползшуюся «юбку», словно толстуха в неуклюжем книксене, вильнул корпусом и остановился.

Михаил вскочил, закрутил головой и, спрыгнув с корпуса судна, пробежал несколько шагов назад.

– Молчун! – закричал он отчаянно, и эхо забилось между полуобрушенными стенами, между трупами домов и пустыми оболочками магазинов. – Молчун! Где ты?!

Молчуна не было.

Сергеев был уверен, что тот был на «юбке», когда они проскочили взорванную баррикаду. Он потерял парня из виду в тот момент, когда их мотыляло по гребню над минным полем, и не видел потом, пока они скатились на шоссе. Три минуты? Три с половиной?

Он метнулся обратно к «хуверу» и нос к носу столкнулся с лезущим наружу Мотлом.

– Молчун? – спросил Сергеев сдавленным голосом. – Где Молчун?

– Как где? – удивился Матвей. – Он же с тобой? Снаружи?

Вадик обежал судно с другой стороны и, взобравшись на кучу строительного мусора, замер у развороченной стены, оглядывая окрестности.

В ответ на взгляд Сергеева он только покачал головой.

Матвей, тяжело дыша, спрыгнул на снег, и корка, хрустнув, просела под его ногами.

– Когда он слетел?

– Заводи, – проскрипел Сергеев, чувствуя, что тяжелая черная злоба переполняет его.

Молчун. Друг. Сын, которого никогда не было. Самый близкий человек.

– Перестань даже думать об этом! – сказал Матвей резко и полез обратно в кабину.

Вадим спустился вниз, то и дело оскальзываясь на крутом склоне.

– Я – справа! Ты – слева! – скомандовал Михаил, и они трусцой побежали назад, по собственным следам.

За ними, словно огромный паук, пополз гудящий винтами «хуверкрафт».

Над зданиями в конце квартала в промерзший воздух поднимался черный дым разгоравшегося пожара.

– Только не оставь меня! – повторял Сергеев про себя снова и снова, как заклинание. Он тяжело дышал, и воздух, вырывающийся из его легких при беге, выпадал белым инеем на воротнике куртки. – Я прошу тебя, мальчик мой, я очень тебя прошу – только не оставь меня одного!

С реки дунуло и по склонам побежали языки поземки. Ветер засвистел в развалинах, завыл на чердаках. В серой полумгле, заполнившей горизонт, клубилась надвигающаяся с востока вьюга.

Михаил остановился и попытался восстановить дыхание, но от этого только мучительно всхлипнул и зажмурился изо всех сил, так, что перед глазами запрыгали цветные звездочки.

Они стояли на открытом всем ветрам перекрестке: двое вооруженных людей и массивная машина. Город был пуст или хотел казаться таким. В городе пахло смертью и пожаром. Поземка облизывала кучи битого кирпича и с разбегу влетала в выбитые двери домов.

Молчуна не было. Все это выглядело так, будто его не было никогда. Но Сергеев знал, что все оставляют следы. Только бы Молчун был жив! Только бы был жив!

– Молчун!!! – закричал Михаил, что было сил. – Молчун!!!

Крик Сергеева перекрыл рев тяговых винтов «хуверкрафта» и, отразившись от стен заброшенных домов, упал в снег и замер. Ответа не было.

– Молчун… – позвал Сергеев еще раз, но уже тихо, хриплым, надсаженным голосом, в котором не было надежды.

Слеза, скатившаяся по его щеке, была горяча, как лава. Она прочертила след по закопченной щетине, лизнула скулу и канула в горловину свитера, пропахшего потом и гарью, не успев замерзнуть.

Ее никто не видел.