Друзьям. Невыдуманные рассказки. Из цикла «Гурзуф» (Константин Крюгер)

Аллеи и «бобровый» заповедник

В середине 70-х прошлого века москвич Витька с занятным прозвищем «Безмазовый», стоя в «Сосках», произнёс свою основополагающую тираду «Я, что, сюда приехал, в этой луже купаться? Была б моя воля, забетонировал бы море до самого горизонта и пивных ларьков понаставил!» Этим утверждением он продекларировал основную идею отдыха большинства «гурзуфцев», приезжавших в этот Крымский посёлок со всего Союза.

Нельзя сказать, что вся московская «команда» выезжала в Гурзуф исключительно выпивать и наслаждаться «романтическими» отношениями, но даже эти две составляющие отпуска приятнее всего осуществлялись на фоне морского пейзажа и чудесной крымской природы.

Я не утверждаю, что и основная масса отдыхающей молодежи, приезжающая из «долов и весей» нашей необъятной Родины, преследовала те же цели. Но, во всяком случае, мои друзья и подружки из Питера, Минска, Киева, Харькова, Донбасса, Вильнюса и других городов единодушно поддерживали и одобряли установившийся режим времяпрепровождения.

Как правило, утро начиналось в «городском парке» (из формулировки милицейского протокола), среди отдыхающих известного как три «пивные аллеи». Они простирались от открывавшегося в восемь утра павильона – автомата «Пиво», в народе «Соски», и практически до забора международного молодёжного лагеря «Спутник».

Эти аллеи рассекал надвое проход к морю от нового корпуса Дома Творчества имени Коровина. Множество тенистых террас, густо заросших вечнозелёным кустарником и дикими плодовыми деревьями, поднималось прямо к современному пятиэтажному корпусу. Вся территория от «Коровинского» до аллей, включая стилизованные под грибы беседки, именовалась «Бобровым заповедником». Этим названием местность обязана москвичу Сергею Боброву, категорически не снимавшему жильё и ночевавшему на картонке в пределах вышеупомянутой зелёной зоны. Приколов на кепку фирменный значок продавщицы московского магазина «Берёзка» с аббревиатурой «BS», «Бобёр» окончательно устаканил название и периодически, совсем уж «залив глаза», требовал плату за нахождение на его именных лесных угодьях.

Однажды Сашка «Афанасий», перебрав в коктейль-холле, прибрёл в «заповедник», прилёг и крепко заснул, привалившись к уступу одной из террас. Его разбудили сладкие стоны и возгласы романтической пары, активно осуществляющей «таинство» практически на нём. Сашку прижало «понизить давление в баках» после принятого количества напитков, но он боялся испугать «романтиков» внезапным появлением. Но терпежу не хватило, организм неумолимо потребовал своего, и «Афанасий» резко восстал из небытия во весь свой немаленький рост к полному ужасу увлёкшихся голубков. Слушая утренний рассказ Сашки о событиях минувшей ночи, завсегдатаи аллей, заливаясь здоровым похмельным смехом, строили забористые предположения о последствиях такого сюрприза, опасных для здоровья влюблённых.

Ближе к забору «Спутника» в «заповеднике» находилась «Клетка» – обнесённая сеткой-рабицей поселковая танцевальная площадка, на сцене которой круглосуточно, как правило, проживали участники выступающей по вечерам группы. На моей памяти «Машина Времени», «Виктория» и другие московские, питерские и музыкальные коллективы других городов Союза отметились на Гурзуфском «пленэре».

Идиллию танцевальных вечеров нередко нарушал Игорь «Прайс», «вокаливший» свои любимые песни «Диддл, дуддл, ши из май бэйби нау!» или «Шаббл, даббл, дирижаббл плэй!», перекрывая звук динамиков. Группы возобновляли своё выступление только после того, как «Прайса» удаляли с тацпола.

На полпути от «Сосков» к морю располагался подземный общественный туалет «Метро», называемый так из-за единственной огромной буквы «М», видимой практически с другого конца променада. Внутри размещались два зала: умывальный с десятком раковин с зеркалами и, собственно, туалетный с дюжиной кабинок. В течение дня отдыхающие с пляжа регулярно сновали в «Метро» мыть фрукты и овощи, а «аллейские» завсегдатаи – по прямому назначению. У проживающих «дикарями» на «вертолётной» площадке литовцев «Метро» являлось местом комплексного ежеутреннего туалета.

Сразу за «Метро» в гору тянулись ступеньки, ведущие мимо ограды коктейль-холла вверх на «вертолёты».

«Адолары» и коктейль-холл

Следующая лестница, расположенная на пятьдесят метров ближе к началу променада, поднималась к открытому кафе «Адолары», примыкавшему к входу в коктейль-холл. В летний период в кафе хозяйничали студентки кулинарных техникумов, приезжавшие на практику в Крым со всей Украины. Девчушки были любвеобильными, падкими на ласку и очень заботливыми. Самая дорогая трапеза из трёх блюд для знающего подходцы мальчугана обходилась в 21 копейку: двойная порция салата из овощей посчитанная за одинарную, «тройной гарнир» с зарытым под гречку антрекотом и компот из свежих фруктов.

Литовцы шли вне конкуренции: потрясённые их ростом и статью украинские практикантки, на удивление опытные для своего нежного возраста, норовили подсунуть своему «кадру на вечер» стакан сметаны густоты необычайной, с кокетливой улыбкой – «для мужского здоровья!». «Лесные братья» охотно шли навстречу разносторонним желаниям работниц общепита, так что «любовь и дружба братских народов» в Гурзуфе являлись не пустыми словами и активно осуществлялись на практике.

Коктейль-холл распахивал свои двери, выполненные из заваренной в металлический профиль всё той же «рабицы», только в 19:00. По всему периметру холл окружал забор от того же «дверного» производителя, поэтому назвать заведение «элитным» язык не поворачивался. Но это не мешало «Коку» являться самым востребованной точкой притяжения вечернего Гурзуфа.

Под открытым небом внутри высокой ограды, окружённой густым кустарником, стояло восемь массивных десятиместных столов с лавками по обеим сторонам, на которых ближе к завершению вечера располагалось вдвое больше отдыхающих. Из небольшого павильона, расположенного в глубине заведения, бессменный управляющий дядя Боря, по прозвищу «Пиф», с очередной помощницей бойко торговали алкогольными коктейлями различной крепости и незначительными заедками типа орешков. Между столами и раздаточным окошком располагалась тесноватая зона для плясок, где, после разогрева напитками, спонтанно задружившиеся пары обжимались в медленных танцах перед расходом по «фанзам» и укромным уголкам располагающей крымской природы для осуществления «таинства любви».

Столы занимались с открытия, для чего компаниями заранее высылались гонцы, дежурившие у входных дверей. К примеру, коллектив из пяти девушек сразу занимал стол целиком и в течение вечера, выбирая «с далеко идущими целями», подсаживал к себе понравившихся молодых людей.

Большинство посетителей приносили алкоголь (в основном, различные виды «Массандры») с собой, что не приветствовалось, но и не запрещалось категорически. Отдельные добросердечные отдыхающие женского пола приходили подкормить своих «ослабленных напитками» приятелей и возлюбленных.

Моя знакомая «Люлек», приготовив днём у себя в «фанзе» шикарное «хлёбово» из баклажан и других местных овощей (нечто похожее сейчас называется «имам баялды»), подтаскивала в «Кок» две трёхлитровые банки вкуснятины и угощала своих «зачётников»1 и близких друзей.

Как правило, за тремя столами бушевали москвичи, ещё за одним столом во главе с близнецами «Слонами» резвились ленинградцы, один занимала дружная литовская команда, объединявшая «ветеранов» – двухметровых Йонаса и Ричардаса, «молодняк» – каменотёса Доугирдаса, всеобщего любимца Гинтерелика, ростом за метр девяносто и остальных таких же «мелких» прибалтов.

В углу регулярно восседала команда весёлых девушек из Минска, или, как называл подстёбывающий их москвич Султан-бай, «менских», во главе с постоянной предводительницей белорусских «амазонок» Ириной Сусловой. Девчушки самостоятельно и активно выбирали себе «зачётников», хотя с Иркой периодически советовались.

Однажды в Гурзуф ближе к ночи совершенно неожиданно зарулил отдыхающий на базе отдыха в Алуште мой приятель Стас из Курска, с немалым трудом нашедший нас в «Коке». После товарищеского обращения к Сусловой, курянин был немедленно обеспечен на ночь вакантным проверенным «женским персоналом».

Приезжающие небольшими группами киевляне во главе с любителем игристого «Бахчисарайского фонтана» Сашкой «Киллером», харьковчане, днепровские хлопцы и другие жители Украины не обосабливались, а растворялись в общей массе отдыхающих. Гарные хохлушки с присущей им заботливостью и цепкостью присутствовали за всеми столами «Кока». Веселье в заведении продолжалось до одиннадцати ночи, после чего самые неугомонные шли продолжать праздник «диким образом» на лежаки городского пляжа под шумок черноморского прибоя.

Любители ночного гулянья могли затариться веселящими напитком в любое время – на центральной площади посёлка разбитная тётка круглосуточно торговала «Массандрой» из бочки от одноимённого винсовхоза, виноградники которого простирались от «Ботанического Сада» до «Артека», окружая Гурзуф со всех сторон.

Променад

Вплотную к «Адоларам» начиналась территория Дома отдыха им. Пушкина, смыкающаяся с санаторием Министерства Обороны. Обнесённая красивым кованым забором в два метра высотой и затенённая старыми деревьями с раскидистыми кронами, в зелени которой утопали санаторные корпуса стиля «Сталинский ампир» послевоенной постройки, здравница простиралась от прибрежного променада высоко в горную часть посёлка. Умелые архитекторы и мастера ландшафтного дизайна творчески использовали естественный рельеф местности, заполнив всю территорию цветниками, беседками и статуями. Вход в санаторий строго охранялся матросами действительной службы, всегда в парадной форме и со штыком на поясе.

Почти на равном расстоянии от начала и конца променада высоко над головами фланирующей публики был выстроен пешеходный мостик, по которому проживающие в ведомственном санатории МО СССР попадали непосредственно на свой закрытый для остальных пляж, не смешиваясь с толпой прочих отдыхающих. Под мостиком располагались два автомата «Газированной Воды», работающие круглосуточно, при которых никогда не было стаканов. Многоопытные «ветераны» Гурзуфа передвигались по посёлку со своими гранёными «мешками» и трёхлитровыми банками под пиво.

Как-то бредя вдоль моря, мы с «Афанасием» с удивлением заметили толпу на пляже военного санатория, собравшуюся у работающей «по принципу ниппеля» калитки, откуда посетители обычно выходили с пляжа на улицу. В дым пьяный Шура «Помидор», придерживая металлическую дверку железной рукой, требовал с желающих пройти по полтиннику за услуги привратника. Матрос-охранник изнутри с ужасом наблюдал за этой сценой, но никаких действий не предпринимал. Собрав около пяти рублей, довольный «Пом» покинул «пост» и двинул дальше в направлении аллей.

«Чайник»

Ближе к началу променада в легендарном «Чайнике», обнесённом капитальной оградой, предлагались в разлив сухие и креплёные вина. Чая в этом открытом кафе отродясь не подавали, но высоко над всегда распахнутыми воротами заведения висел манящим символом большой металлический чайник. Жизнь в «Чайнике» постоянно била ключом. За длинными стойками большими компаниями справляли «приплызды» и «отплызды», благо морской пирс находился неподалёку. По периметру на каменных лавках, привалясь спинами к забору, дремали особо измождённые активным отдыхом посетители, а совсем уж «измученные нарзаном» «загорали», лёжа в тени высокой ограды.

Андрюшка «Крекс» затеял с Витькой «Косинусом» молодецкий спор: пообещал выпить подряд четыре стакана красной «Массандры», стоя на одной ноге на круглой стойке в центре заведения. На кон поставили две бутылки всё той же «Массандры». Уже допивая последний стакан, «Крекс» потерял равновесие и, в падении зацепив подбородком край стойки, рухнул как подкошенный. Столпившиеся вокруг заинтересованные наблюдатели продолжили праздник жизни, убедившись, что спорщик жив, но крепко уснул. Через час, придя в себя, Андрюшка немедленно стребовал с «Косинуса» законный выигрыш.

Единственный раз отдыхая в Гурзуфе с семьёй, Вовка «Осташка» утром вынужденно пришёл в «Чайник» с шестилетним сыном: жена Ирина забастовала и ушла с подругой на пляж. Но к середине дня сердце матери почуяло неладное, и Ирка примчалась в кафе. От увиденной картины ей стало дурно: мужа на горизонте не наблюдалось, а сынок мирно возил по нижней полке стойки в машинке ещё живого черноморского краба, выловленного заботливыми друзьями отца. Перед малышом стояла тарелка с варёными креветками, которыми ребёнок активно закусывал крепкий чёрный кофе, принесённый от пирса любвеобильными подругами его папы, приставленными им приглядывать за малышом. Больше Ирка не приезжала.

Мы со «Стариком Яковом» рано поутру, подперев спинами стену, ожидали, пока встреченные сегодня новые пассии принесут нам от раздаточного окошка по стакану портвейнового «аперитива» перед походом в «Пельменную» на завтрак. Одинаково утомлённые, с заросшими чёрной щетиной лицами «средиземноморского типа», в почти свежих джинсовых рубахах – мы смотрелись если не близнецами, то уж братьями наверняка. К нам внезапно подскочил незнакомый «пионер» и, протянув Яшке аккуратно сложенный бланк, с телячьим восторгом гордо оповестил: «Я только что из камеры. Вот – первый зачёт получил!». Яков, насколько это было возможно, приоткрыл заплывшие глаза и громко зачитал: «Приговор!». Направившийся было к раздаче, мальчуган с тревогой во взоре обернулся. Яша продолжил: «За позорящее звание Советского человека поведение, выразившееся в хулиганских действиях на центральной площади Гурзуфа, отягощённых нетрезвым состоянием обвиняемого, гражданин Сурков приговаривается к штрафу в 100 рублей и пятнадцати суткам общественно-полезного труда!». «Пионер» побледнел, и его заколотило. Окружающие с сожалением смотрели на виновника «торжества». Мой вопрос «Ты читал бумагу, прежде чем за неё расписываться?» поверг мальчугана в ужас. Объятый похмельными страхами, он уже видел себя в кандалах, ведомым под конвоем на каторжные работы. «В Ялту тебя завтра отправят – общественные туалеты на променаде чистить! Это у них обязаловка. Не надо было ничего подписывать! В отказ идти!», – подытожил «Старик Яков» назидательным тоном бывалого арестанта.

Именно в этот момент в «Чайник» зарулил ярко-рыжий москвич Володя «Апельсин». «За это ли, Старик Яков, ты боролся и страдал и, когда надо, не содрогаясь, шёл на эшафот?!», – звучно произнёс он, подходя к нам, сакраментальную тираду из Гайдаровской «Судьбы барабанщика», наградившую Яшку прозвищем. Выхватив из руки приятеля официальный бланк и мельком глянув в него, Володя проурчал: «Всего пятёрку? Несолидно для ветерана!» и направился к заветному окошку с разливом.

К «пионеру» медленно возвратился нормальный цвет лица, он разрывался между чувством радостного облегчения и желанием отыграться. В голос ржали все посетители заведения, дремавший в углу и разбуженный «казусом» «Крекс» заходился и стонал. Несущие нам портвейн девчушки хохотали так, что были вынуждены ухватиться за ближайшую стойку, чтобы не упасть. Когда мы с Яковом и «Апельсином» в окружении девушек неторопливо попивали портвейн, утренний «герой» нерешительно приблизился к нашей компании с двумя бутылками «Массандры» в руках. «А можно я вас угощу за науку?», – он принял правильное решение!

Пирс

По диагонали от «Чайника» сразу за мостиком через небольшую стекающую с гор речушку выступал уходящий далеко в море причал. В начале пирса стояла капитальная будка билетной кассы с продолговатой поддерживаемой двумя столбами крышей, под которой в дождь укрывалось до полусотни отдыхающих. Вечерами в импровизированном зале с потрясающим видом на море эспромтом устраивались концерты с участием заезжих и отдыхающих музыкантов.

В 1984 году Валерка Оболенский устроил на пирсе авторское премьерное исполнение «Гимна Гурзуфа» на музыку «Я пью за тех, кто в море» группы «Машина Времени». С его лёгкой руки в обиходный сленг вошёл термин «зачётник/зачётница», обозначающий партнёра/партнёршу по «таинству любви», случившемуся в Гурзуфе. Другими предметами зачётной сессии согласно тексту гимна и его расширенному толкованию являлись хотя бы одноразовый заход в море, посещение отделения милиции, катание на «пьяном» пароходе и прочие молодецкие забавы.

Вдоль всего побережья от Алупки до Алушты курсировали морские «трамвайчики» с остановками в небольших курортных посёлках. На большинстве пароходиков даже присутствовал буфет с разливом прохладительных и горячительных напитков. Большие гурзуфские компании, отправляющиеся погулять в Ялту, проносили с собой на борт изрядное количество «Массандры», но на морском просторе даже на полчаса плавания напитков, как правило, не хватало, и приходилось прибегать к услугам буфетчицы. К концу рейса пассажиров штормило существенно сильнее, чем морскую гладь, и десантирование на Ялтинскую пристань не всегда обходилось без потерь.

Недалеко от пирса в самом начале променада у подъёма на «Пятак» торчал стилизованный под огромную поставленную «на попа» бочку ларёк. В его широком ассортименте имелись крымские вина и немудрёные закуски типа варёных яиц и бутербродов с неувядающим сыром. За двумя прямоугольными стойками, приткнутыми к торговой точке, коротали время, попивая портвейн, «стояльцы» из обеих очередей киоска «Авиакасса», примыкавшего к бочке почти вплотную. С двух сторон к кассе Аэрофлота тянулись длинные вереницы отдыхающих, справа – запись за десять дней, слева – «живая», на текущую дату.

Неоднократно мы с «Помидором, проведя вполне приятную ночь на лежаках непосредственно около киоска, утром в числе первой пятёрки «обилечивались» и уже к вечеру гуляли по Москве.

«Пятак» и окрестности

Подъём на «Пятак» с променада совершался двумя путями в зависимости от текущего состояния здоровья и намеченных целей. Очень крутая лестница проходила под аркой, образуемой переходом между двумя старыми зданиями «Дома Творчества имени Коровина», и вела дальше вверх практически на центральную площадь посёлка. Если же целью была единственная поселковая аптека, или же путь лежал в востребованную у москвичей «Пельменную» следовало выбирать полукруглую улочку, полого поднимавшуюся слева от лестницы и также приводившую к «Пятаку».

Аптека подвергалась нашествию отдыхающих в тяжёлые годы горбачёвского «сухого закона», когда из неё «выметались» все запасы спиртосодержащих настоек. Особой любовью пользовался «Пустырник» стоимостью 11 копеек, который «по вкусу» добавляли в пиво, приобретавшее дополнительные цветовые, вкусовые и оздоровительные качества.

При любом посещении «Пельменной», а мы очень любили устраивать в ней поздние завтраки, я обязательно встречал там пару-тройку московских компаний, так же как и мы, вкушавших самолепные, очень вкусные пельмени под портвейн, разливаемый тут же за барной стойкой. Правда, многочисленные детишки, приведённые одинокими мамашами, своим гвалтом не давали возможности спокойно поговорить. Но по мере употребления напитков, то ли дети начинали постепенно куда-то деваться, то ли улучшался слух, и общение принимало привычную весёлую форму застольных баек и рассказок. Утренняя трапеза порой затягивалась до обеденной поры, и тогда, объединившись, большой компанией мы поднимались к Дому Торговли для пополнения вино-водочных запасов.

Над «Пельменной» на крытой веранде расставила свои липкие столики «Чебуречная», где постоянно заседал москвич Серёга «Депардье», обладавший портретным и телесным сходством со знаменитым французом в его молодые годы. Бойцовские качества киноактёра природе, видимо, не удалось скопировать, и поэтому один глаз у Сергея перманентно отливал синевой, как знак отличия, полученный от мужей-рогоносцев. Серёга был фантастически востребован исключительно зрелыми замужними дамами. Мы с «Помидором» дважды отбивали его от жаждавших мщения обманутых супругов со товарищи.

На «Пятаке» соседствовали: остановка автобуса, курсирующего от Симферопольской трассы до подножия Медведь-горы, поселковая камера хранения, впоследствии переделанная предприимчивыми кооператорами в малюсенькое кафе, и передвижная бочка от винсовхоза «Массандра», пришвартованная в тени огромного дерева, с определённого момента ассоциирующегося у завсегдатаев с Петровым.

Однажды московские ветераны Гурзуфского отдыха Серёга Петров и Вова Кулаков, бредущие снизу с пляжа в плавках, остановились у бочки «продегустировать портвейнцу» и приодеться. От центральной площади (Пятака) и выше в посёлке воспрещалось рассекать «в пляжном виде» под угрозой штрафа. Пока Серёге наливали кружку, Вова, схватив всю одёжку друга и сильно размахнувшись, закинул её на верхние ветви раскидистого дерева. Без спешки наугощавшись вином, Сергей повис на нижней ветке и начал раскачиваться, стараясь забраться повыше и достать свой «гардеробчик». Неугомонный Кулаков, подскочив, сдёрнул с приятеля последний покров и забросил ещё выше. Серёга не придумал ничего лучше, чем обнять дерево ногами и светить всему Пятаку обеими незагорелыми половинками «полной луны». Через десять минут всеобщего веселья набежавшей толпы из этого «интересного» положения Петрова освободил начальник местной милиции Иван Андреич и препроводил в отделение, дав прикрыть «срамное место» своей форменной фуражкой.

Чуть выше «Пятака» на короткой улочке в четырёхэтажке высился «Дом Торговли» – центральный Гурзуфский «Мегамолл». Открытую веранду последнего этажа занимал единственный поселковый ресторан одноимённого названия. Диетическое кафе на третьем этаже посещали, в основном, семьи с малыми детьми. На первом этаже торговали продуктами и вином, а на втором – промтоварами курортного ассортимента.

От «Пятака» начиналась Ленинградская, ведущая в «Артек». На улице прижимались друг к другу мелкие магазинчики, курортное бюро, небольшой круглосуточный рынок и, в доме №22 – поселковое отделение милиции. От Ленинградской брала своё начало и знаменитая лестница в 60 ступеней, ведущая на «Строителей» – основное место обитания приезжающих москвичей.

Улица Строителей

Когда-то обе стороны улицы Строителей застроили типовыми одноэтажными каменными бараками по шесть жилых комнат. Коммунальная кухня на шесть плит и два умывальника, а также туалетная комната с четырьмя кабинками – вот и все достижения цивилизации. Все жилые помещения в бараках сдавались отдыхающим, а сами хозяева проживали в дачках неподалёку. Особо «крепкие хозяйственники» около барака пристраивали дощатую душевую кабину с бочкой наверху, за что с арендаторов бралась дополнительная плата, но зато эти «пятизвёздочные» номера были нарасхват.

Помимо врождённого обаяния у Вовки «Осташки» за время работы в торговле выработалось профессиональное умение вести беседы. Он уболтал хозяина «элитного» жилья, и тот ежегодно к моменту заезда Вовки придерживал для него комнату с душем. Мало того, в помещение на четверых заезжало шестеро, но арендодатель закрывал на это глаза. Периодически проживая в не самых гигиенических условиях, мы регулярно приходили к «Осташке» в душ, а затем, уже чистыми, садились «праздновать жизнь».

В начале 80-х Андрюшка «Крекс» и «Джефф» снимали в одном из «номеров» такого барака трёхспальный диван, кроме них в комнате проживали ещё трое мальчуганов на панцирных «Артековских» кроватях и один на раскладушке. В ночь нашего с Борькой спонтанного приезда «Джефф», измученный усиленным применением горячительных напитков впрок ввиду скоро предстоящей женитьбы, отбыл в Москву, оставив на диване записку «Я схожу с ума!», написанную на клочке туалетной бумаги. Следующие две ночи мы совершенно свободно размещались на арендованном диване вчетвером, вместе с задружившейся с Борисом харьковчанкой.

«В тесноте, да не в обиде!» – замечательная народная пословица, воспевающая доброту и гостеприимство, воспринималась крымскими арендодателями как руководство к обогащению. На любом лоскутке земли возводился крошечный «домик Дядюшки Тыквы», и немедленно шёл под сдачу отдыхающим. Хозяева приращивали к основному дому веранды, террасы и непонятные сооружения, заселяемые многочисленными желающими. Частные участки застраивались всевозможными «хавирами», «фанзами» и беседками. В советском фильме «Будьте моим мужем» отлично показан такой «Шанхай-город» внутри одной ограды.

Большинство хозяев – соседей имели друг к другу территориальные претензии и состояли в затяжной позиционной вражде, изредка прерываемой вспышками агрессии, напоминающей Арабо – Израильскую «Войну на истощение». Состоя в дальнем родстве, они упорно оспаривали какие-то древние завещания общих предков, в результате неправильного оформления которых, их беспардонно обделили.

Разделив отцовское наследство, два брата получили неравные доли: старший – отцовский дом с участком хитрой конфигурации, напоминающей букву «П» с широкими боковыми коридорами, а младший – небольшой кусок земли, расположенный анклавом под верхней перекладиной «П» внутри участка старшего. В пику старшему родичу, младшенький воздвиг домик размером во весь свой надел и сдавал его исключительно мальчуганам буйного поведения. Сам же проживал у жены на соседней улице.

Две знакомые москвички, одна из них с дочкой пяти лет, сняли отдельную фанзу-сараюшку на дальнем конце участка старшего брата. В первый же вечер, после празднования «приплызда», молодую маму пригласил в гости москвич с сопредельной территории. Во время утреннего возвращения её встретил хозяин и строго настрого запретил встречаться с жильцами враждебного домика: «Да е…. ты с кем угодно, только не с этими гадами!». Выяснилось, что мальчуганы приехали на два дня раньше москвичек и сразу сели бурно праздновать новоселье, а когда взбешённый сосед стал качать права, слегка ему наваляли. Вызванный вместе с арендодателем участковый не стал даже вмешиваться в склоку братьев, а, с удовольствием выпив с жильцами «Московской», убыл восвояси. После повторной ночёвки «у врага», молодой маме с дитём и подругой было указано на ворота, и мы с Шурой «Помидором» помогали им получать обратно с хозяина уплаченные деньги и переезжать на новое место.

Редкие в наше время по душевной теплоте отношения тех лет характеризует дальнейшая судьба молодой мамы с ребёнком. Её поселил к себе в номер на полный пансион минский художник Володя, проживающий вместе с отцом Тарасом Порожняком, народным художником Беларуси в «Коровинском». Папа Порожняк перебрался в номер своего друга, а по утрам приносил ребёнку завтрак, после чего вместе с сыном, взяв мольберты, они дружно отбывали на натуру.

Многие «туристические аттракционы» Гурзуфа остались не охваченными этим путеводителем, так же, как лишь малая часть завсегдатаев и случайных персонажей попала в поле зрения экскурсовода. Я надеюсь в недалёком будущем «расшИрить и углУбить» сферу моих изысканий и создать наиболее полный, почти «энциклопедический» вариант Гурзуфской «истории с географией».

Король московского «аска»

В серединее 80-х в одном из номеров «Литературной газеты» была напечатана статья «Король московского аска». Начиналась она так – «Если к вам в подземном переходе в центре Москвы обратится прилично одетый молодой человек, и с сильным прибалтийским акцентом вежливо попросит на билет до Таллинна, объяснив, что остался без денег, не верьте ему – это Игорь Прайс, король московского «аска».

Игорь в Гурзуфе был личностью заметной. Одетый, то в черную кепку стиля «Немецкий легионер», пошитую собственноручно, и черную кожаную жилетку – на футболку, на майку, но чаще на голое тело, то «весь в белом», с объемной железной цепью на шее – «у собачки галстук помыл», Прайс всегда был в центре событий. Точнее, он сам был событием. Аккуратно подстриженные усы, грудь вперед, выправка: гусар, да и только! Прайса знали все, и он – всех. Его лёгкость на подъём была легендарной: за московский сезон – с двадцатых чисел июля до середины августа – Игорь мог трижды смотаться в Москву и обратно.

Отдыхать в Гурзуфе Прайс начал одним из первых москвичей середины 70-х, вместе с братом Иваном и друзьями по «стриту», имеющими замечательные прозвища: Дух, Псих и т. п. Гуляли широко, когда заканчивались деньги – ездили «аскать» в Ялту. В речи Игоря присутствовал колоритный московский «стритовый» и питерский сленг: «Пипл! У меня есть юкс, пойдем замаксаем пару батлов «Нектара». Он проживал тогда на два города – Москву и Питер, и с успехом пел в «кабаках» обоих городов: голосище имел редкой силы и узнаваемого тембра. Его задушевное исполнение любой из двух любимых песен – «Диддл, дуддл, ши из май бейби нау!» и «Шаббл, даббл, дирижаббл плей!», заставляло Андрея Макаревича истошно объявлять со сцены: «Пока Игорь не замолчит – мы играть не будем!». Прайс без микрофона легко перекрывал звучание любой группы, играющей в «Клетке» – поселковой танцевальной площадке. В Гурзуфе на танцах регулярно играли: «Машина времени», «Виктория» и другие московские и питерские группы, не говоря уже о множестве крымских ВИА.

Непосредственно над «аллеями» располагался новый корпус Дома Творчества Художников им. Коровина. Обычно Прайс с друзьями базировался под «Грибами» – стилизованной беседкой, расположенной прямо на тропе, ведущей от главного входа корпуса к променаду вдоль пляжа. Не одна группа «коровинских» отдыхающих вздрагивала от звучного приветствия Игоря: «Здравствуйте, товарищи! Тоже художники?!». До сих пор, встречая любого персонажа с папкой, напоминающей мольберт, я сразу вспоминаю раскатистый оклик Игоря.

Прайс первым из москвичей еще в конце 80-х приобрел в Гурзуфе недвижимость – дачку – развалюху по дороге на ул. Строителей. Осуществив небольшой ремонт, он проживал в ней сам, периодически заселялся брат с семьей, и безвозмездно жили друзья и друзья друзей: «недвижимость» никогда не пустовала.

Помимо музыкального таланта, Игорь обладал недюжинными организаторскими способностями. Однажды, встретив меня на Пятаке, он предложил пойти в поход на Ай-Петри: «Имей в виду, подъем тяжелый и долгий. Накануне пить нельзя дня три, а то не выдержишь. Народу собирается много. Я дал задание „Пипетке“ всех предупредить— знаешь, какая она обязательная! Встречаемся через четыре дня здесь же в 9 утра». Появившись раньше назначенного времени, на Пятаке я увидел человек двадцать во главе с «Пипеткой», ожидающих Прайса. Игорь возник у «Бочки» минута в минуту и, выпив залпом поллитровую кружку белой «Массандры» и облегченно переведя дух, объявил: «Поход откладывается дней на пять, если удастся прерваться». Никто из «походников» особенно не расстроился, и бОльшая часть присоседилась к Прайсу у двухсотлитровой ёмкости. Тем не менее, за 20 лет три раза мне удалось сходить с ним на гору.

Горьковчане

Трое горьковчан, называвшие себя «бригадой скорой помощи», приезжали в Гурзуф каждое лето. Видные, как на подбор, очень разные, закончившие или еще учившиеся на старших курсах Горьковского медицинского института, они сразу привлекали внимание женского пола.

«Предводителем» у них был Коля Тянилин, хирург от бога. Он родился с врожденным дефектом – на обеих ступнях у него было по шестому недоразвитому пальцу. Первое, что Коля сделал, войдя в профессию – сам себе удалил лишние «атавизмы». Выглядел Коля живописно – поджарый, с рельефной мускулатурой, внешне похожий на Николая Второго, подчеркивая схожесть ухоженной бородой и усами. На шее Коля носил на шнурке жетон нижегородского городового, доставшийся ему от прадеда.

Его друзья, Белоглан и Пашка являлись не менее колоритными персонажами: я неоднократно наблюдал, как один угощал пивом полностью одетого для подводного плавания друга, зашедшего в «Соски» в ластах, заливая напиток через трубку для подводного плавания. Держались горьковчане вместе, свой город называли исключительно «Нижним», общаться с ними было интересно – ребята были интеллигентными, начитанными, и с уже богатым медицинским опытом.

«Чеховка»

С неочевидной регулярностью Прайс организовывал поход на «Чеховку». Так называется закрытый для посещения участок берега, расположенный прямо под домиком Чехова, и состоящий из огромных обтесанных морем валунов. На мой взгляд, нет более красивого места для «дикого» времяпрепровождения в Гурзуфе – здорово загорать, лежа на прогретых солнцем, пятиметровых камнях, можно нежиться в морской воде в естественной ванной, причудливо созданной природой, нырять в прозрачную глубину за мидиями.

Но попасть на «Чеховку» довольно непросто: проход через частные огороды и «Домик Чехова» всегда наглухо перекрыт заборами с колючей проволокой, огромными висячими замками и злобными волкодавами; путь морем с ближайшего городского пляжа отрезан той же «колючкой» на столбах, уходящих далеко в море. Местные жители на лодках везти отказывались, опасаясь милиции – «запретная зона». Единственная дорога была очень трудной – сначала через нарядный, высокий внешний «артековский» забор, затем мимо первого корпуса Артека, отбиваясь от дружинников. Дальше через задний забор с «колючкой» поверху, отсекающий лагерь от моря, десантирование через «колючку», потом по крутой горной тропе к вертикальному спуску, специально утыканному торчащими арматурными прутьями – «чтоб не лазили!». И сам спуск непонятно на чём и как! Спускаться можно: или абсолютно трезвым или сильно пьяным. С похмелья или недостаточно пьяным – страшно и опасно.

Обычно собиралась компания человек по 20, и «альпинисты» лезли рано утром «по холодку» на целый день, а то и на два. С трудом добравшись вниз, гнали от себя мысли об обратной дороге. С собой всегда брали много напитков, из расчета на себя и того парня, и обязательно – рис. Прайс покупал какие-то особенные местные специи.

Отдыхали разнообразно: девушки загорали на камнях, в чем мать родила, для равномерности загара, новички учились плавать на мелководье, опытные горьковчане, надев ласты, ныряли за мидиями. К середине дня Прайс готовил на железном листе потрясающий плов с мидиями на всю компанию. Пить начинали, точнее, продолжали, сразу спустившись, но апогей наступал после поедания плова – приносили гитару, пели вместе с Прайсом, Игорь соло, без гитары. Уединившись между камней, пары осуществляли «таинство» в прогретой морской воде, кто-то просто дремал в тенёчке, выпив, «верхолазы» говорили и спорили обо всём.

Часам к шести наиболее трезвые начинали собираться и созывать остальных, и бОльшая часть начинала опасный и неторопливый подъем обратно. Оставшийся, наиболее отчаянный «пипл» во главе с Прайсом дожидался наступления ночи и только тогда, невзирая на «колючку», злобных собак, крики и угрозы хозяев, пёр напрямик через огороды и «Домик Чехова». В музее к Игорю присутствовало особое отношение – впервые зарулив в домик, «Прайс» представился «морганатическим» внуком русского классика, всплакнул у личных вещей великого предка, и ему поверили. С тех пор Игорь в компании двух-трёх друзей обладал правом свободного прохода, коим регулярно и пользовался.

Случай на «Чеховке»

Тот поход на «Чеховку» проходил по обычному сценарию. Уже после плова и концерта народ разбрелся по интересам – дремать, загорать, уединяться. Внезапно, раздался истошный женский крик ужаса – «Убилааась!». Я полез по камням посмотреть: одна из девчонок – симпатичная ленинградка, прыгнув с высокого валуна в море, ударилась лицом о камни. Как результат – много крови, оторван здоровенный лоскут кожи с переносицы и держится непонятно на чем – смотреть страшно. Девушка отрезвела мигом, у нее началась истерика – товарный вид серьезно подпорчен. Первым среагировал Игорь – тут же предложил выпить и гаркнул так, что услышали даже находящиеся под водой: «Пипл, врач есть?». Горьковчане откликнулись сразу: Пашка вытащил из воды Колю, охотящегося на обитателей морских глубин, Белоглан выдрал у потерпевшей пару длинных светло-русых волос, Коля подтащил водки и продезинфицировал волосы и швейную иголку, принесённую какой-то запасливой минчанкой. Для анестезии в ленинградку почти силой влили стакан водки и дали запить портвейном. Пашка и Белоглан сели на потерпевшую, держа за руки и зафиксировав ноги, а Коля аккуратно пришил лоскут кожи на место её же волосом. Глядя на операцию – протрезвели все.

Это был единственный раз, когда обратно компания полностью двинула через огороды днём, задолго до темноты. Вернувшись на аллеи – выпили за Колины руки.

Через два года я снова встретил в Гурзуфе симпатичную ленинградку. Только присмотревшись, можно было заметить едва видимые следы маленьких швов. Фактура совершенно не пострадала!

В Советском Союзе действовал паспортный режим, но в силу полного отсутствия террористов и других категорий граждан, представляющих повышенную социальную опасность, он был существенно мягче нынешнего. В отдельных регионах, включающих столицу нашей родины, каждый гражданин был обязан постоянно иметь при себе паспорт, но, в основном, режим был щадящим. На улицах родного города за первые 25 лет жизни сотрудники милиции ни разу не попросили меня предъявить документы. Паспорт был необходим только при путешествии Аэрофлотом, для покупки билетов на поезд или междугородный автобус документ не требовался. В Гурзуфе паспорт были желателен: его требовали хозяева – квартиросдатчики, опять же сотрудники милиции в случае чего, а случаи бывали. Отсутствие документов могло существенно подпортить отдых.

Начало 80-х. Отправив семью на дачу, тёплым августовским вечером, я сидел дома и выпивал с мясником Пашкой. В советское время приятельствовать с людьми из торговой сети было полезно, а с мясным отделом ближайшего гастронома просто необходимо. Когда темы для бесед (девушки, современная советская эстрада, новый замзав. мясного отдела и т.п.) были исчерпаны, очень своевременно появился мой младший брат Борька с заманчивым предложением немедленно поехать в Гурзуф. Мотивировал знатно: он три дня как оттуда вернулся, отметив свой день рождения – «в этом году – как никогда». Если бы деньги не кончились – он бы и дальше праздновал, тем более – «сейчас там все!». Пашка откланялся: завтра в первую смену к 6 утра. Мне также на следующий день надо было на службу: четверг – рабочий день, но алкоголь уже гулял в крови и оказывал свое губительное влияние. Правота фразы отца: «Алкоголь парализует волю и сушит мозги!» явно подтверждалась, особенно в части воли. На отпуск у меня были другие планы, но сразу очень захотелось в Крым. Мозги заработали в нужном направлении: «Если взять пару дней отгулов плюс два выходных, а обратно самолетом (главное, паспорт не забыть), то к понедельнику успею на службу. Денег только в обрез!»

После заверений брата насчёт отсутствия проблем с «бабульками», я позвонил начальнику и отпросился на два дня в счёт положенных за колхоз отгулов, но Борьку предупредил, что окончательное решение «ехать» приму на Курском, если сразу удачно сядем в поезд. Бросил все самое необходимое в Борькину сумку, по дороге заскочили в кафе «Сенеж», приняли по 150 грамм коньяку, и все пошло по накатанной, очередной раз подтвердив теорию Шуры «Помидора»: «Если хочешь, чтобы получилось – нужно сначала выпить!».

На вокзал прибыли за 10 минут до отхода поезда, «коррумпированный» проводник из плацкартного нашелся сам, у него взяли ещё «белой» и покатили. Утреннее пробуждение несколько испугало: со всех полок вокруг, с интересом на меня смотрели раскосые азиатские лица – детские и постарше. На весь вагон ни одного европейца. Я не сразу нашёл Борьку в одном из купе соседнего вагона в компании двух симпатичных молодых женщин, сопровождающих группу пионеров и школьников из Улан-Уде в «Артек». Они с удовольствием выпивали за успешное выполнение поставленной задачи – доставить детишек в целости и сохранности в лагерь и передать «артековским» пионервожатым.

Чтобы не ночевать на «Пятаке», нам с братом необходимо было попасть до 11 вечера в коктейль-холл, где со 100% вероятностью резвился кто-нибудь из общих друзей, у которых можно было провести ночь. Везение продолжалось: в Симферополе нас встретил «артековский» автобус и довёз до «Пятака», так что уже в 10 вечера мы были в коктейль-холле. За столом при входе дремал Андрюшка «Крекс», и тревога окончательно рассеялась. Разбудив «Крекса», мы отметили «приплызд» со всеми знакомыми и малознакомыми, и, на всякий случай, договорились о ночлеге с весёлыми минчанками.

Далее «вечер перестал быть томным»: когда после закрытия заведения толпа повалила на выход, на лестнице случилось «товарищеское недоразумение». Я сгоряча принял активное участие, милиция была «на высоте», так что проблема с ночевкой на первую ночь разрешилась сама собой. Утром, выпуская меня из камеры, начальник отделения Иван Андреич сурово предупредил, что необходимо предъявить документы, а то могу быть задержан на 10 суток «до выяснения», и вручил постановление на оплату штрафа в 5 рублей. Серьёзно пообещав занести паспорт позже, я двинул на аллеи, где Борька с 3-х литровой банкой пива уже дожидался меня. Он ночевал на ул. Строителей у Андрюшки – «потом расскажу!» После тщательного осмотра сумки стало ясно, что в число самого необходимого паспорт не вошел. Это в корне меняло планы на отдых – на самолете обратно я уже лететь не мог, да и сама «фиеста» могла неожиданно затянуться помимо моей воли. Выпив для «стройности мысли» и «трезво» обмозговав ситуацию, Борька предложил «соломоново» решение. Зайдя в отделение в отсутствие Ивана Андреича, я предъявил дежурному сержанту военный билет Бориса – относительное сходство с полудетской Борькиной фотографией присутствовало – и таким «образом» закрыл первый тревожащий вопрос. Проследовав из милиции на переговорный пункт при почте, я позвонил на службу и договорился зачесть ещё донорские отгулы – вариант абсолютно безотказный, согласно КЗОТу.

Но весь последовавший праздник жизни, включивший: «комсомольскую» свадьбу Андрюшки (тему для отдельной рассказки), поход на «Чеховку» с ловлей мидий и остальной полноценный гурзуфский отдых, омрачало отсутствие документов.

Когда, наконец, собрались возвращаться – я первый раз в жизни уезжал из Гурзуфа охотно.

Старший группы

Приехав на Симферопольский вокзал, я остался при вещах, а Борис с Андрюшкой пошли раздельно – кому повезет – вылавливать подходящего проводника. Предварительно выпили на удачу, в полном соответствии с «теорией Помидора». Билетов в кассе решительно не было: опасаясь проблемы «Первого сентября», всё заранее раскупили. Оба ловца на «охотников за наживой» появились почти одновременно с «благой вестью». Не сговариваясь, они подвели меня к последнему вагону поезда, стоящего в отдалении. Около двери, где роились растерянные пассажиры, заметно выделялся средних лет персонаж полуофициального вида, на котором из железнодорожной формы присутствовала только фуражка (сразу навеяв незабвенный образ «Остапа»), и со словами «быстрее, быстрее», запускал в поезд всех желающих. Денег при этом на входе не брал. Сметая менее решительных путешественников, мы проскочили весь вагон и, заняв свободный отсек около туалета, расположились на нижних полках. Когда вагон заполнился примерно на две трети, поезд внезапно тронулся.

Тревожное чувство «беспаспортного гражданина на просторах Родины» сошло на нет, и я с удовольствием выпил «стремянную». В этот момент «Остап» с напарником подошли именно ко мне и попросили оплатить проезд за троих из расчета 17 рублей, по стандартной цене плацкартного билета. Деньги у нас ещё оставались, но что-то меня удержало – то ли «Бендер» не вызывал доверия, то ли с детства ненавидимая мной ситуация – «хватай мешки, вокзал уходит!». Я с присущей мне «теплотой», и, насколько возможно, превратив оскал в улыбку, предложил ему зайти через полчасика, желательно, в полной форме, тогда и рассчитаемся. Боевую стойку я при беседе не принимал, но всем видом продемонстрировал, что слово моё – окончательное. Укоризненно глянув, «Остап» с товарищем пошли дальше по вагону собирать деньги. Поезд едва полз, что абсолютно не омрачало нашего настроения, и мы продолжали праздновать «дорогу к дому».

Через полтора часа в проходе появилась средних лет проводница в полной экипировке и, обратившись ко мне, поинтересовалась: «Вы – старший группы?». Я это радостно подтвердил. Достав из кармана пачку билетов, она предложила мне их оплатить. Отсчитав из пачки три билета, я вручил ей 51 рубль и вернулся к столу продолжить праздник. Проводница не отставала: «А за остальную группу московских студентов и преподавателей?» Я опешил.

Приход начальника поезда прояснил ситуацию к нашему полному восторгу: «Дети лейтенанта Шмидта» живы!

В начале августа в Симферопольском Государственном Университете состоялась очередная всесоюзная конференция студенческих НТО, иногородние участники проживали в общежитии ВУЗа. После окончания конференции выяснилось, что москвичи не озаботились покупкой обратных билетов заранее, а уехать из Симферополя в Москву в это время практически невозможно. Проживать в общежитии уже не представлялось возможным: начали заселяться поступившие абитуриенты и студенты подготовительного отделения. Инициативная группа очень вовремя обратилась с письмом за подписью и.о.ректора университета к начальнику Симферопольского вокзала с просьбой помочь отправить участников конференции домой: во время массового оттока отдыхающих из Симферополя в конце августа были пущены дополнительные поезда, которые следовали без точного расписания в полтора раза дольше номерных, пропуская все встречные-поперечные. После длительного согласования было получено разрешение прицепить лишний вагон к дополнительному поезду «№ какой-то прим».

Пока официальное письмо утверждали, большая часть студентов и преподавателей уехали, но не пропадать же «бумаге». Двое толковых молодцов решили подзаработать, доведя дело до «успешного» завершения. «Запудрив мозги» стремящимся уехать пассажирам, они выскочили из движущегося еле-еле поезда, насобирав у бедолаг денег за билеты.

В виде исключения, билеты на всю делегацию согласно списку были выданы начальнику поезда под отчет. Кроме нашей тройки и ещё четырёх недоверчивых, все остальные пассажиры отдали деньги жуликам и наотрез отказались ещё раз оплачивать проезд. Начальник поезда оказался крут: проводнице объявил выговор за потерю бдительности вкупе с обещанием, что за провоз граждан без билета она заплатит из собственного кармана, а безбилетников строго предупредил, что с ними будет разбираться милиция по месту назначения, после чего перекрыл доступ из нашего вагона в основной состав. «Видавшая виды» проводница первым делом предложила пассажирам купить «бодрящих напитков из собственных запасов», что мы с удовольствием сделали. По мере употребления, в вагоне воцарилась атмосфера всеобщей дружбы и любви, поэтому неудивительно, что ближе к ночи отдельные сдружившиеся «члены делегации» завесили свой отсек простынями и «осуществляли таинство».

Компенсируя собственные материальные потери, ночью проводница на каждой остановке подсаживала всех желающих ехать в направлении Москвы, выборочно продавая билеты.

Утром, цитируя Аксенова: «пробуждение было лишено приятности». У меня на ногах и, напротив, у Борьки, сидело по мужику. На мой злобный вопрос: «Что за дела?», пожилой предъявил билеты и предельно вежливо объяснил, что проводница, продавая им плацкарту, предложила располагаться, где им будет удобно: «А то едут одни безбилетники, черти-кто!». После удачно завершившихся поисков наших билетов, обнаруженных в заднем кармане Андрюшкиных джинсов, и недоброго, с взаимными упрёками, разговора с проводницей «статус кво» был восстановлен.

Проводница безвозмездно, «то есть даром», выдала из загашника последнюю бутылку «белой», и мы немедленно раскатали «мировую» с мужиками. Отец провожал до Москвы сына-офицера после отпуска обратно на службу в Афганистан. Внеочередной отпуск сын Павел получил после двухмесячного пребывания в Подольском госпитале, где его успешно лечили от гепатита, подхваченного «за речкой». Двое суток отец с сыном безуспешно пытались сесть в любой проходящий мимо их полустанка поезд на Москву и, наконец, повезло. Врачи категорически запретили Павлу пить, и отец с удовольствием «отдувался» за обоих. Присутствовала ещё одна проблема по медицинской части: Павлу во избежание осложнений надо было питаться по часам и, желательно, диетическими продуктами, а за время ожидания они съели все домашние припасы на дорогу. У нас самих вопрос правильного питания не стоял, скорее, назревала тема «засухи». Ввиду перекрытого доступа в вагон-ресторан, оставалась одна надежда – на остановки.

Поезд шёл, не придерживаясь вывешенного около купе проводницы расписания, и города, где предполагались стоянки, мы пролетали из-за отставания от графика, а остановки в чистом поле нас не радовали. Когда, наконец, поезд замер на не упомянутом в расписании маленьком полустанке, проводница ничего вразумительного сказать не могла, но дверь вагона открыла. Молча посмотрев друг на друга, мы с Павлом рванули к видимому вдали станционному зданию. Я понёсся к начальнику станции, он к военкому. На бегу вглубь поселка к виднеющемуся «сельпо» мы обменялись информацией: никто ничего точно не знает, но вероятно минут 30 поезд здесь проторчит!

Уже стоя в магазине у кассы – я с тремя бутылками «сосудорасширяющего» и 3-х литровой банкой томатного сока, Павел с двумя батонами белого хлеба, тремя банками сайры в масле и одной – бычка в томате (всё, что было!), мы услышали ровный стук колес уходящего поезда.

Дамокловым мечом нависшая угроза «10 суток до выяснения» парализовала «измученный нарзаном» мозг, не давая мыслить трезво: что я буду здесь делать, на этом богом забытом полустанке, без паспорта и денег, когда напитки закончатся?! Гепардом пролетев метров 300, я увидел неподвижно стоящий состав, от которого мне навстречу, к магазину, неторопливо брели менее «рисковые» пассажиры. На заднем плане по одноколейке вдаль уходила местная электричка.

Далее до Москвы поезд шёл совсем без остановок. Одной вполне хватило – весь вагон затарился впрок, вовсю шло братание, совместные фото, обмен телефонами и адресами. Пассажиров штормило, простыни висели в каждом проходе, и к моменту прибытия в Москву большая часть путешественников спала беспробудным сном. Начальник поезда слово сдержал: у выхода из вагона спешно вызванный наряд привокзальной милиции выпускал только предъявляющих билеты.

Дружески распрощавшись с попутчиками, мы первыми вышли на перрон и пешком отправились домой по пустынной ночной Москве. Часы на площади Курского вокзала показывали 4 часа утра.

Никогда больше я без паспорта не путешествовал – жизнь научила!