Другой взгляд на Сталина. Часть I. Иной взгляд на Сталина (Людо Мартенс)

В начале XX века царский режим был самым реакционным и са «мым тираническим в Европе. Это было правление феодала, средневековое, абсолютное, правление над безграмотным, в основном крестьянским населением. Русское крестьянство жило в невежестве и нищете, в состоянии хронического недоедания. Временами бывали случаи массового голода, приводившие к голодным бунтам.

От 1800-го до 1854 года в стране было 35 «голодных» лет. С 1891-го по 1910 годы было 13 лет низких урожаев и три «голодных» года. Крестьяне трудились на маленьких клочках земли, которые с годами делились на еще меньшие. Зачастую это были узкие полоски земли, отделенные друг от друга большими расстояниями. Треть владельцев земли не имела ни лошади, ни быка для обработки почвы. Урожай собирали серпами. В 1900 году большинство крестьян по французским или бельгийским меркам жили как бы в XIV столетии{3}.

За первые пять лет XX века в европейской части России произошло несколько сот крестьянских бунтов. Имения и поместья сжигали, помещиков убивали. Эти выступления всегда носили местный характер, полиция и армия безжалостно подавляли их. В 1902 году произошли повстанческие выступления в Харькове и Полтаве. В выступлениях приняли участие сто восемьдесят деревень, произошли нападения на восемьдесят помещичьих имений. После крестьянских мятежей в Саратове и Балашове военный комендант отмечал:

«С поразительной жестокостью крестьяне разрушали и сжигали все, не уцелел ни один кирпич. Все было разграблено: пшеница, мебель, домовая утварь, посуда, покрытие крыш – другими словами, все, что можно было забрать, было утащено, а то, что осталось, было предано огню»{4}.

Это нищее и невежественное крестьянство было брошено в Первую мировую войну, во время которой царь, все еще чтимый большинством крестьян наравне с Богом, намеревался завоевать новые земли, в основном в Средиземноморье. Россия потеряла в Первую мировую войну около двух с половиной миллионов человек, в основном призванных в армию крестьян. Привычный уровень нищеты был усугублен военными разрушениями и многочисленными людскими потерями.

Но в феодальной России к концу XIX века возникли новые производительные силы – на больших заводах, на железной дороге, принадлежавших большей частью иностранному капиталу. Жестоко эксплуатируемый, высоко сконцентрированный рабочий класс под руководством партии большевиков стал ведущей силой в борьбе против царя. В начале 1917 года главным требованием всех революционных сил было окончание преступной войны. Большевики призывали к немедленному миру и разделу земли. Полностью отжившая реакционная царская система внезапно пала в феврале 1917 года. Власть захватили партии, намеревавшиеся установить более современный буржуазный режим. Их лидеры были тесно связаны с английской и французской буржуазией, заправлявшей в антигерманском союзе.

Сразу же после образования буржуазного правительства представители «социалистических» партий, один за другим, вошли в него. 27 февраля 1917 года Керенский был единственным «социалистом» среди одиннадцати министров старого режима{5}. 29 апреля эсеры, меньшевики, народные социалисты и трудовики проголосовали за вход в правительство. Четыре партии в большей или меньшей степени последовали за европейским социал-демократическим движением. 5 мая Керенский стал военным и морским министром{6}. В своих мемуарах он подытоживал программу его «социалистических» друзей:

«Ни одна армия в мире не может позволить себе начать обсуждение целей, за которые она сражается… Для восстановления их боевых качеств мы должны преодолеть их животный страх и отвести их сомнения ясной прямой правдой: вы обязаны принести жертву ради спасения страны»{7}.

На самом деле «социалисты» посылали крестьян и рабочих на бойню, жертвуя ими ради капитала. И вновь сотни тысяч были преданы закланию.

В этом смысле большевики затрагивали самые насущные нужды рабочих и крестьянских масс, организуя восстание 25 октября под лозунгами «Землю – крестьянам», «Мир – народам», «национализация банков и тяжелой промышленности». Великая Октябрьская революция, первая социалистическая революция, была победоносной.

Деятельность Сталина в 1900–1917 годах

Чтобы лучше понять роль Сталина после 1922 года, мы бы хотели изложить некоторые аспекты его жизни и деятельности в период между 1900-м и 1917 годами.

Мы рассматриваем определенные моменты жизни Сталина так, как они представлены в книге Йена Грея (Ian Grey) «Сталин, историческая личность»{8}, на наш взгляд, лучшей биографии Сталина, написанной писателем, далеким от коммунизма.

Иосиф Виссарионович Джугашвили родился 21 декабря 1879 года в грузинском городке Гори. Его отец, Виссарион, был сапожником, родом из семьи крепостных крестьян. Мать Сталина, Екатерина Георгиевна Геладзе, была также из семьи крепостных. Бедные и неграмотные, родители Сталина были обычными людьми. Сталин был одним из немногих лидеров большевиков весьма скромного происхождения. И всю свою жизнь он старался писать и говорить так, чтобы его могли понять простые рабочие.

Во время учебы в начальной школе Иосиф Джугашвили был отмечен за свою сообразительность и выдающуюся память. По окончании пятилетнего обучения, в 1894 году, он как лучший ученик был рекомендован к поступлению в Тбилисскую Семинарию, самое значительное высшее учебное заведение того времени в Грузии, бывшее также и центром оппозиции царскому режиму. Именно там в 1893 году Ладо Кецховели возглавил забастовку, а 87 студентов были исключены из семинарии{9}.

Сталину было 15 лет, когда на втором году обучения он впервые вступил в контакт с тайной марксистской организацией. Он проводил много времени в книжном магазине, принадлежавшем некоему Челидзе; молодые радикалы приходили туда почитать прогрессивную литературу. В 1897 году помощник смотрителя училища отмечал, что он застал Джугашвили за чтением «Эволюции наций» Летурно, а до этого были «Труженики моря» Гюго, потом его же «Девяносто третий год»; всего тринадцать раз с запрещенными книгами{10}.

В 1897 году восемнадцатилетний Джугашвили вступил в первую в Грузии социалистическую организацию, которую возглавляли Жордания, Чхеидзе и Церетели, позже ставшие широко известными меньшевиками. На следующий год Сталин возглавил марксистский кружок для рабочих. К тому времени Сталин уже читал плехановские труды, а также и первые работы Ленина.

В 1899 году он был исключен из семинарии. С этого времени началась его профессиональная революционная деятельность{11}.

С самого начала показав незаурядный ум и замечательную память, Сталин за счет широкого самообразования приобрел значительные политические знания.

Стремясь принизить значение деятельности Сталина, почти все буржуазные авторы повторяют клеветнические измышления Троцкого: «…политический горизонт (Сталина) ограничен, теоретическая оснастка примитивна… У него ум упрямого эмпирика, сторонящегося созидательного воображения»{12}.

1 мая 1900 года Сталин выступил на нелегальном собрании в присутствии 500 рабочих в горах недалеко от Тифлиса (Тбилиси). Они слушали речи на грузинском, армянском и русском языках, держа над собой портреты Маркса и Энгельса. В следующие три месяца на заводах Тифлиса и на железной дороге вспыхнули забастовки, среди их главных вдохновителей был Сталин. В начале 1901 года Сталин участвовал в первом выпуске нелегальной газеты «Искра», издававшейся Лениным в Лейпциге. 1 мая 1901 года две тысячи рабочих впервые в Тифлисе организовали открытую демонстрацию, яростно атакованную полицией. Ленин писал в «Искре»: «Это событие имеет историческую важность для всего Кавказа»{13}. В том же году Сталин, Кецховели и Красин возглавили радикальное крыло социал-демократов в Грузии. Были приобретены печатные машины, перепечатывавшие «Искру» и выпускавшие первую нелегальную грузинскую газету «Брдзола» (Борьба). В первом номере лидеры левого крыла защищали единство партии и атаковали «умеренных», призывавших к созданию независимой Грузинской партии, которая бы действовала в союзе с Русской партией{14}.

В ноябре 1901 года Сталин был избран в Центральный комитет Российской социал-демократической рабочей партии и направлен в Батум (Батуми), где половину населения составляли турки. К февралю 1902 года он уже организовал 11 тайных кружков на важнейших предприятиях города. 27 февраля 6 тысяч рабочих нефтеперегонного завода прошли маршем через весь город. Солдаты открыли огонь, убив 15 человек, было арестовано около 500 демонстрантов{15}.

Месяцем позже был арестован Сталин, просидевший в тюрьме до суда в апреле 1903 года, приговоренный затем к трем годам высылки в Сибирь. Оттуда он бежал и вернулся в Тифлис в феврале 1904 года{16}.

Будучи в Сибири, Сталин написал письмо своему другу в Лейпциг с выражением поддержки ленинской позиции и просьбой о высылке ему копии «Письма товарищу о наших организационных задачах». На съезде Социал-демократической партии в августе 1903 года произошел раскол на большевиков и меньшевиков, грузинские делегаты оказались в числе последних. Сталин, уже прочитавший к тому времени «Что делать?», без колебаний поддержал большевиков. «Это было решение, требовавшее убежденности и отваги. Ленин и большевики имели немного сторонников в Закавказье», – писал Грей{17}. В 1905 году лидер грузинских меньшевиков Жордания выступил с критикой большевистских взглядов, защищаемых Сталиным, тем самым подтвердив важность Сталина в грузинском революционном движении. В том же году в работе «Вооруженное восстание и наша тактика» Сталин отстаивал необходимость вооруженной борьбы для свержения царизма, давая отпор меньшевикам{18}.

Сталину было 26 лет, когда он впервые встретился с Лениным на большевистском съезде в Финляндии в декабре 1906 года{19}.

В 1905–1908 годах Кавказ был местом интенсивной революционной деятельности, полиция расследовала 1150 «террористических актов». Сталин играл в этом важную роль. В 1907–1908 годах Сталин вместе с Орджоникидзе и Ворошиловым возглавлял секретариат союза нефтяников, объединявшего 50 тысяч рабочих-нефтяников в Баку. Они добились права избирать представителей рабочих, которые могли встречаться на конференциях для обсуждения трудового соглашения в части размеров жалования и условий труда. Ленин высоко ценил эту борьбу, которая велась в условиях, когда большинство революционных ячеек в России прекратили свою деятельность{20}.

В марте 1908 года Сталин был второй раз арестован и приговорен к трем годам заключения. Но в июне 1909 года он бежал и вернулся в Баку, где нашел партию в кризисе, с прекратившимся изданием газеты. Через три недели после возвращения Сталин возобновил выпуск газеты, написав в ней, что «…было бы странно полагать, что орган, издающийся за границей, может объединить работу в партии». Сталин настаивал на необходимости ведения подпольной деятельности, ставил вопрос о создании координирующего центра в России и издании общероссийской газеты также в России, чтобы информировать, вдохновлять и восстанавливать направление партийной деятельности. Предчувствуя возрождение рабочего движения, он повторил эти предложения в 1910 году{21}.

Но во время подготовки к проведению всеобщей забастовки рабочих нефтяной промышленности в марте 1910 года он был арестован уже в третий раз и выслан в Сибирь на пять лет. В феврале 1912 года он вновь бежал из ссылки и вернулся в Баку.{22}

По возвращении Сталин узнал, что на Пражской конференции большевики создали свою независимую партию и что создано Российское бюро, членом которого был избран и он. 22 апреля 1912 года в Санкт-Петербурге Сталин выпустил первый номер большевистской газеты «Правда».

В тот же день он был арестован вместе с редакционным секретарем Молотовым. Их выдал агент-провокатор Малиновский, пробравшийся в ЦК партии большевиков! Черномазов, сменивший Молотова на месте секретаря, также был полицейским агентом. Высланный на три года в Сибирь, Сталин снова бежал и принял на себя руководство изданием «Правды».

Убежденный в необходимости разрыва с меньшевиками, он отличался от Ленина во взглядах на тактику. Большевистская линия, которую он защищал, уклонялась от прямых атак на меньшевиков, поскольку рабочие стремились к единству. Под его руководством тираж «Правды» вырос до рекордных 80 тысяч экземпляров{23}.

В конце 1912 года Ленин вызвал Сталина и других лидеров в Краков, настаивая на немедленном разрыве с меньшевиками, а затем послал Сталина в Вену с тем, чтобы тот мог написать работу «Марксизм и национальный вопрос». Сталин подверг критике «национально-культурную автономию» в партии, разоблачая ее как путь к сепаратизму и подчинению социализма национализму. Он защищал единство всех национальностей внутри централизованной партии.

По возвращении в Санкт-Петербург Сталин, вновь выданный Малиновским, был арестован уже в пятый раз. Теперь уже его сослали в наиболее отдаленные районы Сибири, где он провел пять лет{24}.

И только после Февральской Революции 1917 года Сталин смог возвратится в Санкт-Петербург, где он был избран в Президиум Русского бюро, чтобы вновь возглавить руководство «Правды». В апреле 1917 года он получил третье по величине число голосов при выборах ЦК партии. Во время июльских событий, когда «Правда» была закрыта Временным Правительством и некоторые лидеры большевиков были арестованы, а Ленин вынужден был скрываться в Финляндии, Сталин возглавлял партию. В августе на шестом Съезде он был основным докладчиком от Центрального комитета, доклад был единодушно одобрен 267 делегатами при четырех воздержавшихся. Сталин говорил: «…не исключена возможность, что Россия станет страной, которая высветит дорогу к социализму… Надо отбросить отжившую идею о том, что только Европа может указать нам путь»{25}.

Во время Восстания 25 октября Сталин был членом военно-революционного центра, состоявшего из пяти членов Центрального комитета. Каменев и Зиновьев открыто выступили против захвата власти партией большевиков, Рыков, Ногин, Луначарский и Милютин поддержали их. Но именно Сталин отверг предложение Ленина исключить Каменева и Зиновьева из партии. После взятия власти эти «правые большевики» настаивали на коалиционном правительстве с меньшевиками и эсерами. И вновь, под угрозой исключения, они подчинились требованиям партийной дисциплины{26}.

Сталин был первым Народным комиссаром по делам национальностей. Быстро уяснив, что международная буржуазия поддерживает местную буржуазию национальных меньшинств, Сталин писал: «…право на самоопределение (что само по себе верно) не для буржуазии, а для трудящихся масс данной нации. Принцип самоопределения должен использоваться как средство в борьбе за социализм и должен быть подчинен принципам социализма»{27}.

В 1901–1917 годах, с момента создания партии большевиков и до Октябрьской Революции, Сталин был важнейшим сторонником ленинской линии. Никто из лидеров большевиков не показал столь постоянной и разнообразной деятельности, как Сталин. Он следовал за Лениным с самого начала, когда у Ленина было совсем небольшое число сторонников среди социалистов-интеллектуалов. В отличие от большинства других большевистских лидеров Сталин был в постоянном контакте с российскими реалиями и с активистами в России. Он знал этих бойцов, встречаясь с ними в открытых и тайных схватках с царизмом, в тюрьмах и в Сибири. Сталин чувствовал себя уверенно и в руководстве вооруженной борьбой на Кавказе и в подпольной деятельности, он руководил борьбой профсоюзов и редакциями легальных и нелегальных газет, он руководил легальной парламентской борьбой и знал национальные меньшинства так же хорошо, как и русский народ.

Троцкий изо всех сил пытался принизить революционное прошлое Сталина, и почти все буржуазные авторы повторяют его ложь. Троцкий заявлял:

«Сталин… – это воплощение выдающейся посредственности в партии»{28}.

Троцкий пытается ускользнуть от внимательного взгляда, говоря о «партии», потому как он не был в партии большевиков, создававшейся Лениным, Зиновьевым, Сталиным, Свердловым и другими с 1901 по 1917 годы. Троцкий вступил в партию только в июле 1917 года.

Троцкий также писал: «…в рутинной работе Ленину было удобнее опираться на Сталина, Зиновьева или Каменева. Я не подходил для исполнительных комиссий… Ленину нужны были услужливые, исполнительные помощники. Эта роль была не для меня»{29}. Эти сентенции ничего не говорят о Сталине, но очень многое говорят о Троцком: он приписывает Ленину свою собственную аристократическую и бонапартистскую концепцию партии – лидер, окруженный послушными ассистентами, которые занимаются текущими вопросами!

«Социалисты» и революция

25 октября 1917 года произошло восстание. На следующий день «социалисты» из Совета крестьянских депутатов произвели первую контрреволюционную вылазку:

«Товарищи крестьяне! Все свободы, добытые кровью ваших сыновей и братьев, находятся сейчас в ужасной, смертельной опасности… Вновь нависла угроза над армией, которая защищает родной дом и революцию от внешнего врага. Большевики раскололи силы трудящегося народа… Подрыв армии есть первое и наихудшее преступление партии большевиков! Второе – это то, что они начали гражданскую войну и силой захватили власть… Большевики обещают заставить следовать за ними, если не миром, так принуждением»{30}.

То есть на другой день после Октябрьской революции «социалисты» уже призывали к продолжению империалистической войны, уже обвиняли большевиков в применении насилия и рабства!

И тут же силы буржуазии и старые царские силы, а на деле – все реакционные силы, перегруппировались и реорганизовались в «социалистический» авангард. И уже в 1918 году вспыхнули антибольшевистские восстания. В начале 1918 года Плеханов, признанный лидер меньшевистской партии, сформировал вместе с эсерами и народными социалистами, а также с вождями буржуазных кадетов (конституционных демократов), «Союз Возрождения России». «Они верили», писал Керенский, «что национальное правительство должно быть создано на демократических принципах в наиболее возможном широком смысле, и что фронт против Германии должен быть восстановлен вместе с российскими западными союзниками»{31}.

20 июня 1918 года Керенский появился в Лондоне, представляя этот Союз на переговорах с союзниками России по империалистической войне. Он заявил премьер-министру Ллойд-Джорджу: «Наша цель – сформировать правительство… для продолжения войны вместе с союзниками, освобождения России от большевистской тирании и восстановления демократической системы». Итак, более семидесяти лет назад кровожадная реакционная буржуазия уже использовала слово «демократия» для того, чтобы скрыть свою варварскую сущность.

От имени Союза Керенский просил союзников вторгнуться в Россию. Вскоре после этого в Сибири была создана Директория, состоящая из эсеров, народных социалистов и кадетов с царскими генералами Алексеевым и Болдыревым. Британское и французское правительства почти признали ее в качестве законного правительства, но затем решили разыграть колчаковскую карту{32}.

Таким образом, силы, защищавшие царскую реакцию и буржуазию во время гражданской войны в России, перегруппировались: царские силы, все буржуазные силы от кадетов до социалистов вместе с вторгнувшимися иностранными войсками.

Сидней и Беатрис Вебб писали:

«В 1918 году власть Советского правительства была далека от устойчивого положения. Даже в Петрограде и Москве безопасность жизни и сохранности собственности была очень мала… Преднамеренная и продолжительная блокада, проводимая британским флотом и поддержанная другими враждебными правительствами, не пропускала даже продукты, одежду и крайне необходимые медикаменты… Теперь вошли войска правительств Великобритании, Франции, Японии, Италии и Соединенных Штатов, без какого-то объявления войны, фактически вторгнувшись, в полудюжине пунктов от Владивостока и Батума до Мурманска и Архангельска, на территории, которая „технически“ не перестала быть „союзной державой“. Более того, те же правительства свободно поставляли офицеров, обмундирование и вооружение разномастным силам, набранным Деникиным, Колчаком, Юденичем и Врангелем, которые подняли свои армии против Советского правительства. „По случайному совпадению“, немцы и поляки опустошили западные губернии, тогда как армии, сформированные из чехословацких военнопленных, удерживали позиции на всем пути следования во время их похода через Сибирь к Тихому Океану»{33}.

С 1918-го по 1921 год на гражданской войне погибло девять миллионов человек, большинство из них от голода. Эти девять миллионов погибших должны быть отнесены на счет интервентов (британских, французских, чехословацких, польских, японских и т. д.) и блокады, организованной державами Запада. Высшее Право коварно заносит их в счет «жертв Большевизма»!

Кажется чудом, что большевистская партия – только 33 тысячи членов в 1917 году – смогла преуспеть в мобилизации народных сил в таких масштабах, что они нанесли поражение превосходящим силам буржуазии и царского режима, поддержанным «социалистами» и подкрепленным вторгнувшимися иностранными войсками. Другими словами, без полной мобилизации крестьянских и рабочих масс и их бесстрашия и жажды свободы большевики никогда бы не смогли добиться победы.

С началом Гражданской войны меньшевики отвергли «большевистскую диктатуру», «режим произвола и террора», «новую большевистскую аристократию». Это было в 1918 году, и еще не было и духа «Сталинизма» в воздухе! «Диктатура новой аристократии»: уже в те времена, прямо с самого начала социал-демократы атаковали социалистический строй, который хотел установить Ленин. Плеханов разработал теоретические основы, необходимые для поддержки этих обвинений, настаивая, что большевики проводят «объективно реакционную» политическую линию, идущую против течения истории, реакционную утопию построения социализма в стране, не готовой к этому. Плеханов ссылался на традиционную «крестьянскую анархию». Тем не менее во время иностранной интервенции Плеханов был одним из немногих лидеров меньшевиков, осудивших ее{34}.

Союз социалистов с буржуазией был основан на двух аргументах. Первым была невозможность построения социализма в отсталой стране. Вторым было то, что большевики намеревались строить социализм «насильно», они будто бы несли «тиранию и диктатуру» и хотели поставить над массами «новую аристократию».

Эти первые «анализы», сделанные контрреволюционными социал-демократами, выступившими против социализма с оружием в руках, представляют ценность для изучения тех коварных атак против ленинизма, которые впоследствии, будучи значительно усиленными, повелись против «сталинизма».

Сталин во время Гражданской войны

Давайте обратимся к той роли, которую играл Сталин во время Гражданской войны.

Во многих буржуазных публикациях Троцкому, «создателю и организатору Красной армии», отводится место наравне с Лениным, как в равной мере ответственному за военные победы большевиков. При этом вклад Сталина в борьбу против белых армий полностью пренебрегается. Однако в 1918–1920 годах Сталин, бывший одним из главных вождей партии, лично руководил военными действиями на ряде решающих фронтов. Зиновьев, Каменев и Бухарин на военном поприще не играли никакой роли.

В ноябре 1917 года Центральный комитет создал небольшой орган для решения срочных дел, его членами были Ленин, Сталин, Свердлов и Троцкий. Пестковский, помощник Сталина, писал: «В течение дня Ленин вызывал Сталина бессчетное число раз… Большую часть дня Сталин проводил с Лениным»{35}.

Во время мирных переговоров с Германией в декабре 1917 года Ленин и Сталин для того, чтобы сохранить Советскую власть во что бы то ни стало, настаивали на принятии унизительных условий, предъявленных Германией. Они полагали, что в тот момент Русская армия попросту была не способна сражаться. Бухарин и Троцкий хотели отвергнуть эти условия и объявить «революционную войну». Для Ленина было ясно, что эта ультранационалистическая линия была ловушкой, подстроенной буржуазией для того, чтобы ускорить падение большевиков. Во время переговоров с Германией Троцкий заявил: «Мы выводим наши армии и наших людей из войны… но мы чувствуем, что мы обязаны отказаться от подписания мирного договора». Сталин утверждал тогда, что никаких признаков зарождения революции в Германии не было и что артистический трюк Троцкого нельзя было назвать стратегическим ходом. Германия вновь перешла в наступление, и большевики вскоре вынуждены были подписать мир на еще более худших условиях. В этом случае партия была на грани катастрофы{36}.

В январе 1918 года царский генерал Алексеев организовал на Дону и Украине Добровольческую армию. В феврале германские армии оккупировали Украину, чтобы «гарантировать ее независимость». В мае 1918 года тридцатитысячный чехословацкий корпус оккупировал большую часть Сибири. Летом, вдохновляемые Уинстоном Черчиллем, Великобритания, Франция, Соединенные Штаты, Италия и Япония предприняли вооруженное вторжение против большевиков.

Начиная с марта 1918 года Троцкий был Народным комиссаром по военным делам. Его задачей была организация новой армии из рабочих и крестьян, возглавляемых сорока тысячами офицеров старой царской армии{37}.

В июне 1918 года Северный Кавказ был единственным значительным зерносеющим районом, остававшимся в руках большевиков. Ему угрожала армия Краснова. Сталин был послан в Царицын, будущий Сталинград, для обеспечения поставок зерна. Там он нашел полный хаос. 19 июля он писал Ленину, запрашивая наивысшие полномочия в регионе для решения поставленной задачи: «Я прошу без всяких формальностей убрать отсюда тех армейских командиров и комиссаров, которые развалили дело». Сталин был назначен председателем Военного Совета Южного фронта. Позже Сталин будет противостоять старому царскому генералу Сытину, назначенному Троцким командующим Южным фронтом, и главнокомандующему, полковнику царской армии Вацетису. Царицын был успешно защищен{38}.

«Ленин приветствовал меры, разработанные Сталиным, как образцовые»{39}.

В октябре 1918 года Сталин был назначен членом военного совета Украинского фронта с задачей свержения режима Скоропадского, установленного Германией.

В декабре, когда на Урале положение драматически ухудшилось из-за выступления войск Колчака, Сталин был послан туда с неограниченными полномочиями, чтобы положить конец катастрофическому положению Третьей армии и изгнать некомпетентных комиссаров. В своем расследовании Сталин критиковал политику Троцкого и Вацетиса. На VIII Съезде в марте 1919 года многие делегаты осудили действия Троцкого «за его диктаторские манеры… за его преклонение перед специалистами (царской армии) и его бесчисленные необдуманные телеграммы»{40}.

В мае 1919 года Сталин вновь был послан с неограниченными полномочиями на организацию обороны Петрограда от армий Юденича. 4 июня Сталин послал телеграмму Ленину с заявлением о том, что, по данным из захваченных документов, многие ведущие офицеры Красной армии тайно работают на белых{41}.

На Восточном фронте разгорелся жестокий конфликт между его командиром С. С. Каменевым и главнокомандующим Вацетисом. В конце концов Центральный комитет решил дело в пользу первого, и представление Троцкого об его отставке было отклонено. Вацетис был арестован{42}.

В августе 1919 года белые армии Деникина продвигались на Москву с Дона, из Украины и южной России. С октября 1919 года по март 1920 Сталин был в руководстве Южного фронта, разгромившего Деникина{43}.

В мае 1920 года Сталин был послан на Юго-Западный фронт, где поляки угрожали Львову на западе Украины, а войска Врангеля из Крыма, с юга. Контратака Тухачевского на Западном фронте выбила поляков к границам Варшавы. Ленин надеялся на победу в войне с реакционной Польшей, было создано временное Польское Советское правительство. Сталин возражал против этого акта: «Классовый конфликт в Польше не достиг остроты, способной преодолеть чувство национального единства»{44}. Плохо скоординированные, получавшие противоречивые приказы войска Тухачевского были контратакованы поляками с незащищенного фланга и обращены в бегство.

На юге Белая армия Врангеля была ликвидирована к концу 1920 года{45}.

В ноябре 1919 года Сталину и Троцкому были вручены только что учрежденные ордена Красного знамени за их военные успехи. Ленин и Центральный комитет оценивали заслуги Сталина в руководстве вооруженной борьбы на самых трудных участках равными деятельности Троцкого в организации и руководстве Красной армии в центре. Но, выставляя себя в лучшем свете, Троцкий писал: «За весь период Гражданской войны Сталин оставался третьеразрядной фигурой»{46}.

Макнил, зачастую предубежденный против Сталина, писал по этому поводу:

«Сталин проявился как военно-политический вождь, чей вклад в победу красных был вторым после Троцкого. Сталин играл меньшую роль, чем его соперник, в общеорганизационных вопросах Красной армии, но он был гораздо значительнее в обеспечении руководства на решающих фронтах. И если его репутация как героя была ниже, чем Троцкого, то это было меньше связано с фактическими заслугами, чем с нежеланием Сталина заниматься самовосхвалением»{47}.

В декабре 1919 года Троцкий выдвинул план «милитаризации экономической жизни», предлагая мобилизовать рабочих, используя методы, которые он применял в руководстве армией. Под этим флагом была внедрена военная дисциплина среди железнодорожных рабочих. В профсоюзном движении прокатилась волна протестов. Тогда Ленин заявил, что совершенные Троцким ошибки угрожают диктатуре пролетариата: бюрократически преследуя профсоюзы, он ставил партию перед риском отрыва от масс{48}.

Возмутительный индивидуализм Троцкого, его открытое презрение к большевистским кадрам, его авторитарный стиль руководства и преклонение перед военной дисциплиной пугали многих в партии. Они полагали, что Троцкий вполне мог сыграть роль Бонапарта, совершив переворот и установив авторитарный контрреволюционный режим.

«Завещание» Ленина

Троцкий познал свой краткий миг славы в 1919 году, во время Гражданской войны. Однако, вне всякого сомнения, в 1921–1923 годах вторым в партии после Ленина был именно Сталин.

С VIII Съезда в 1919 году Сталин стал членом Политбюро вместе с Лениным, Каменевым, Троцким и Крестинским. Этот состав не менялся до 1921 года. Сталин был также членом Оргбюро, тоже состоявшего из пяти человек{49}. Когда на XI Съезде Преображенский выступил с критикой того, что Сталин возглавляет Народный комиссариат по делам национальностей и, в то же время, Рабоче-крестьянскую инспекцию (по контролю государственного аппарата), Ленин заметил:

«Нам необходим человек, к которому представители любой национальности могут прийти и обсудить свои трудности детально… Я не думаю, что товарищ Преображенский может предложить кого-то лучше подходящего для этого, чем товарищ Сталин.

То же самое можно сказать и о Рабоче-крестьянской инспекции. Это важнейшее дело, но для того, чтобы быть способными управляться с расследованиями, мы должны иметь во главе его человека, пользующегося высочайшим авторитетом, иначе мы погрузимся и утонем в мелочном интриганстве»{50}.

23 апреля 1923 года Сталин по предложению Ленина был также назначен главой Секретариата партии, Генеральным секретарем{51}.

Только Сталин в одно и то же время был членом Центрального комитета, Оргбюро и Секретариата партии большевиков. На XII Съезде в апреле 1923 года основной доклад сделал он.

В мае 1922 года Ленина поразил первый удар болезни. 16 декабря 1922 года произошел второй, решающий приступ. Его доктора знали, что он уже не поправится.

24 декабря доктора доложили Сталину, Каменеву и Бухарину, представителям Политбюро, что любой политический спор может вызвать новый приступ, на этот раз смертельный. И было решено, что Ленин «имеет право диктовать каждый день от пяти до десяти минут… Всякие посетители по политическим вопросам запрещены. Друзья и близкие не должны информировать его о политических делах»{52}.

Политбюро определило Сталина как ответственного за отношения с Лениным и докторами. С тех пор как Ленин удалился от политических дел из-за паралича и испытывал по этому поводу глубокое разочарование, это было неблагодарное дело. Его раздражение неминуемо должно было обратиться на того, кто ответствен за уходом за ним. Йен Грей пишет:

«Журнал секретарей Ленина с 21 ноября 1922 года по 6 марта 1923 содержит сведения о его каждодневной деятельности, посетителях, здоровье, а после 13 декабря туда заносились мельчайшие подробности. Паралич правой руки и ноги приковал Ленина к постели в его небольшой квартире в Кремле, отрезав его от руководящей деятельности и, фактически, от всего мира…

Неспособный отказаться от привычной власти, Ленин боролся за получение тех документов, которых он хотел, полагаясь в этом на свою жену, Крупскую, сестру Марию Ильиничну и трех-четырех секретарей»{53}.

Привыкнув руководить насущными сторонами жизни партии и государства, Ленин отчаянно пытался вмешаться в спор, в котором он уже физически не мог охватить все элементы. Его доктора отказали ему в разрешении на какую бы то ни было политическую деятельность, что больно задевало Ленина. Чувствуя, что конец близок, Ленин искал решение вопросов, по его мнению, чрезвычайной важности, но которых он уже не мог до конца понять. Политбюро отказывалось разрешить ему политическую деятельность, но его жена изо всех сил пыталась помочь ему получить документы, которые он разыскивал. Любой доктор, видя такую ситуацию, сказал бы, что тяжелый психологический межличностный конфликт неминуем.

В конце декабря 1922 года Крупская написала письмо, надиктованное ей Лениным. Получив за это выговор от Сталина по телефону, она пожаловалась Ленину и Каменеву. «Я лучше любого доктора знаю, что можно и что нельзя рассказывать Ильичу, так как я знаю, что задевает его, а что нет, и в любом случае я знаю это лучше, чем Сталин»{54}.

Об этом периоде Троцкий писал:

«В середине декабря 1922 года здоровье Ленина вновь ухудшилось… Сталин тут же попытался использовать эту ситуацию, скрывая от Ленина большую часть информации, которая попадала в Секретариат партии… Крупская делала все, что могла, чтобы защитить больного человека от враждебных выходок Секретариата»{55}. Непростительное интриганство! Доктора отказали в предоставлении Ленину даже выдержек из сообщений, а тут Троцкий обвиняет Сталина во «враждебных маневрах» против Ленина и «утаивании информации»!

То, что враги коммунизма называют «завещанием Ленина», было надиктовано им 23–25 декабря 1922 года при следующих обстоятельствах. Эти заметки сопровождаются приписками, датированными 5 января 1923 года.

Буржуазные авторы всячески фокусируют внимание на так называемом ленинском «завещании», в котором предполагался призыв к ограничению Сталина в пользу Троцкого. Анри Бернар, почетный профессор Бельгийской Королевской военной школы, пишет: «Естественным преемником Ленина должен был быть Троцкий… Ленин думал о нем как о последователе. Он считал Сталина слишком грубым»{56}.

Американский троцкист Макс Истмен опубликовал это «завещание» в 1925 году с хвалебными замечаниями о Троцком. В то время Троцкому пришлось выступить с поправками в газете «Большевик», где он писал:

«Истмен говорит, что Центральный комитет „скрыл“ от партии… так называемое „завещание“… что нельзя назвать иначе, как клеветой на Центральный комитет нашей партии… Владимир Ильич не оставил никакого „завещания“, и сам по себе дух Партии противоречит возможности такого „завещания“. То, что привычно называется в эмигрантской и иностранной буржуазной и меньшевистской прессе „завещанием“ (искажая смысл до неузнаваемости), есть одно из писем Владимира Ильича, содержащее советы по организационным вопросам. XIII Съезд партии уделил достаточно внимания этому письму… Все разговоры об утаивании или искажении „завещания“ являются злобными измышлениями»{57}.

Несколькими годами позже тот же самый Троцкий в автобиографии будет с негодованием разглагольствовать о «ленинском завещании», которое Сталин скрыл от партии{58}.

Давайте обратимся к трем страницам текста, надиктованного Лениным между 23 декабря 1922 года и 5 января 1923.

Ленин призывал: «…увеличить число членов ЦК (до 50–100), и я думаю, что это должно было повысить авторитет ЦК для проведения всеохватывающей работы по улучшению нашего административного аппарата и для предотвращения конфликтов между небольшими отделами ЦК в связи с приобретением ими чрезмерного значения для будущего партии. Мне думается, что наша партия имеет право требовать для Центрального комитета от 50 до 100 членов из рабочего класса». А вот меры «против раскола». «Я думаю, что с этой точки зрения важнейшими факторами в вопросе о стабильности являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий. Я считаю, что отношения между ними представляют большую опасность раскола»{59}. Таков вот «теоретический» раздел.

Этот текст до удивления непостижим, надиктован он очевидно больным и ограниченным человеком. Как могут 50 или 100 рабочих поднять авторитет Центрального комитета? Или понизить опасность раскола? Ничего не сказав о политических взглядах Сталина и Троцкого и их видении партии, Ленин заявляет, что личные отношения между двумя лидерами угрожают единству.

Затем Ленин «рассудил» пятерых лидеров партии. Здесь мы цитируем его:

«Товарищ Сталин, став Генеральным секретарем, имеет в своих руках неограниченную власть, и я не уверен, всегда ли он способен использовать эту власть с достаточной осторожностью. Товарищ Троцкий, с другой стороны, как это было уже доказано его борьбой против Центрального комитета по вопросу о Народном комиссариате связи, отличается не только исключительными способностями. Лично он, возможно, самый способный человек во всем ЦК, но он проявил чрезмерное увлечение чисто административной стороной в работе.

Эти два свойства двух выдающихся лидеров нынешнего ЦК могут по неосторожности привести к расколу…

Я должен напомнить, что тот октябрьский случай с Зиновьевым и Каменевым, конечно, не был случайным, но их лично за это нельзя винить больше, чем Троцкого за антибольшевизм…

Бухарин является не только самым ценным и главным теоретиком в партии; он также заслуженно ценится как любимец партии, но его теоретические взгляды могут расцениваться как марксистские только с большой натяжкой, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не изучал диалектику и, я думаю, никогда не понимал ее вполне)»{60}.

Заметим, что первым из вождей Ленин назвал Сталина, который, по словам Троцкого, «всегда был человеком, которому уготовано быть на вторых и третьих ролях»{61}. Троцкий продолжал:

«Безусловно, что его целью в сделанном завещании было облегчить работу по руководству для меня»{62}. И, конечно, ни слова о резком ленинском замечании. Грей подытоживает вполне точно:

«Сталин представлен в наилучшем свете. Он не сделал ничего, что запятнало бы его характеристику. Единственным вопросом было, сумеет ли он проявить здравую рассудительность, владея столь полной властью»{63}.

В отношении Троцкого Ленин отметил четыре главных проблемы: он серьезно ошибался в нескольких случаях, что показала его борьба против ЦК в деле «милитаризации профсоюзов»; он имел преувеличенное мнение о себе; его подход к делу был бюрократическим; и его небольшевизм был не случайным.

О Зиновьеве и Каменеве Ленин отметил единственное: их измена во время Октябрьского восстания была отражением их сущности.

Бухарин отмечен как великий теоретик, чьи идеи были не вполне марксистскими, но к тому же не в меру схоластическими и недиалектическими!

Ленин надиктовал эти замечания для того, чтобы избежать раскола в руководстве партии. Но заявления, сделанные им о пяти главных лидерах, выглядят скорее как пригодные для подрыва их престижа и настроя их друг против друга.

Диктуя эти строки, «Ленин чувствовал себя неважно», писала его секретарь Фотиева, и «доктора препятствовали спорам между Лениным, его секретарем и стенографистом»{64}.

Затем, десятью днями позднее, Ленин продиктовал «дополнение», которое появилось в отношении выговора, сделанного Сталиным Крупской двенадцать дней назад.

«Сталин слишком груб, и этот недостаток, хотя и вполне терпимый в нашей среде и в отношениях между коммунистами, становится нетерпимым для Генерального секретаря. Поэтому я предлагаю товарищам подумать о том, чтобы убрать Сталина с этого поста и назначить на его место другого человека, который бы отличался во всех других отношениях от товарища Сталина единственным преимуществом, а именно, чтобы он был более терпимым, более лояльным, более вежливым и более уважительным к товарищам, менее капризным и т. д. Это обстоятельство может показаться незначительной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предотвращения раскола и того, о чем я писал выше об отношениях между Сталиным и Троцким, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может приобрести решающее значение»{65}.

Серьезно больной, парализованный, Ленин все больше и больше зависел от жены. Несколько чрезмерно резких слов Сталина Крупской привели Ленина к вопросу об отставке Генерального секретаря. Но кем заменить его? Человеком, который бы имел все способности Сталина и «еще одну черту»: был бы более толерантным, вежливым и внимательным! Из текста очевидно, что Ленин точно не имел в виду Троцкого! Тогда кого? Никого.

Сталинская «грубость» была «вполне приемлема в отношениях между коммунистами», но «не в кабинете Генерального секретаря». Но главная роль Генерального секретаря в то время была связана с внутрипартийной организацией!

В феврале 1923 года состояние Ленина ухудшилось, он страдал от сильной головной боли. Его доктор категорически запретил чтение газет, посещения и все, что касалось политики.

Владимир Ильич просил стенограммы X Съезда Советов. Их ему не дали, что сильно огорчило его{66}. По-видимому, Крупская попыталась добыть документы, о которых просил Ленин. Дмитриевский сообщил о еще одной ссоре между Сталиным и Крупской:

«Когда Крупская… позвонила ему… еще раз запрашивая некие документы, Сталин… обругал ее самым возмутительным образом. Крупская, вся в слезах, немедленно побежала жаловаться Ленину. Нервы Ленина, уже напряженные сверх всяких сил, больше не выдержали»{67}.

5 марта Ленин продиктовал новое заявление:

«Уважаемый товарищ Сталин. Вы грубо оскорбили мою жену по телефону и обругали ее… Я не намерен легко забыть то, что сделано против меня, и мне не нужно подчеркивать, что я рассматриваю все, что сделано против моей жены, сделанным против меня. Поэтому я прошу вас тщательно взвесить, не стоит ли вам забрать свои слова обратно и извиниться или вы предпочтете жесткие отношения между нами. Ленин»{68}.

Крайне неловко читать личное письмо человека, достигшего своего физического предела. Крупская сама просила не посылать это письмо Сталину{69}. Это на самом деле были последние строки, которые Ленин смог продиктовать: на следующий день его состояние катастрофически ухудшилось, и больше он уже не смог работать никогда{70}.

То, что Троцкий оказался способен манипулировать словами больного человека, почти полностью парализованного, показывает крайнюю моральную распущенность этого индивидуума. В самом деле, подобно искусному фальшивомонетчику, Троцкий представляет этот текст как окончательное свидетельство того, что Ленин назначил его своим преемником! Он пишет:

«Это письмо, последний документ живого Ленина, одновременно является окончательным итогом его отношений со Сталиным»{71}.

Годом позже, в 1924 году, объединенная оппозиция Троцкого, Зиновьева и Каменева попыталась еще раз использовать против руководства партии это «завещание». Во время публичного выступления Сталин сказал:

«Оппозиционеры кричат здесь… что Центральный комитет скрыл ленинское „завещание“. Мы несколько раз обсуждали этот вопрос на пленуме Центрального комитета и на Центральной контрольной комиссии… (Голос: „Несчетное число раз“.) Было доказано и передоказано, что никто ничего не скрывал, что „завещание“ Ленина было адресовано XIII Съезду партии, что это „завещание“ было зачитано на съезде (Голос: „Это точно!“), что съезд единодушно постановил не публиковать его, потому что, кроме всего прочего, Ленин сам не хотел, чтобы оно было опубликовано, и не просил о его публикации»{72}.

«Говорят, что в этом завещании Ленин предложил съезду ввиду грубости Сталина рассмотреть вопрос о перестановке Сталина с места Генерального секретаря. Это совершенно верно. Да, товарищи, я груб с теми, кто вероломно разрушает и раскалывает партию. Я никогда не скрывал этого и не скрываю сейчас… На самом первом собрании пленума Центрального комитета после XIII Съезда я просил пленум Центрального комитета освободить меня от обязанностей Генерального секретаря. Съезд обсудил этот вопрос. Он обсуждался отдельно каждой делегацией, и все делегации единодушно, включая Троцкого, Каменева и Зиновьева, обязали Сталина остаться на этом посту…

Годом позже я опять ставил этот вопрос на пленуме, но меня снова обязали остаться на моем посту»{73}.

Но интриги Троцкого вокруг «завещания» были далеко не самым худшим из его репертуара. К концу жизни Троцкий дошел до того, что обвинил Сталина в убийстве Ленина!

И чтобы высказать это немыслимое обвинение, Троцкий использовал свои «раздумья и подозрения» как единственный аргумент!

В своей книге «Сталин» Троцкий писал:

«В чем была истинная роль Сталина во время болезни Ленина? Не сделал ли чего-то ученик, чтобы облегчить смерть своего учителя?»{74}

«Только смерть Ленина могла очистить дорогу для Сталина»{75}.

«Я твердо убежден, не мог он пассивно дожидаться, когда его судьба повиснет на ниточке»{76}.

Конечно, Троцкий не дал ничего в поддержку своего обвинения, а написал, что эта мысль пришла к нему, когда «к концу февраля 1923 года на заседании Политбюро… Сталин сообщил нам… что Ленин неожиданно вызвал его и попросил дать ему яд. Ленин считал свое положение безнадежным, предчувствуя новый приступ, не верил своим терапевтам… он страдал невыносимо»{77}.

В тот момент, слушая Сталина, Троцкий разоблачил грядущее убийство Ленина!

Он писал:

«Я припоминаю, как необычно, загадочно и отрешенно выглядело лицо Сталина… кривая ухмылка застыла на его лице, подобно маске»{78}.

Последуем за «инспектором Клузо» – Троцким в этом расследовании. Послушайте это:

«Как и почему Ленин, который в то время был крайне подозрителен к Сталину, обратился к нему с такой просьбой? Ленин видел в Сталине единственного человека, способного выполнить его трагическую просьбу, так как он был прямо заинтересован в этом… он догадывался… что Сталин в действительности думает о нем»{79}.

Попытаемся написать, аргументируя таким образом, книгу, обвиняющую бельгийского принца Альберта в отравлении его брата Бодуэна: «Он был прямо заинтересован сделать это». За это вас посадят в тюрьму. Но Троцкий позволил себе эту немыслимую клевету по отношению к вождю коммунистов, и буржуазия приветствует его за его «непорочную борьбу против Сталина»{80}.

Вот высшая точка криминального расследования Троцкого:

«Я представляю, что дело шло так. Ленин попросил яд в конце февраля 1923 года… К зиме Ленин помаленьку почувствовал улучшение… его речевые способности начали возвращаться к нему…

Сталин был у власти. Его цель была близка, но опасность, исходившая от Ленина, была еще ближе. В это время Сталин должен был выполнить свой замысел без задержки… Послал ли Сталин яд Ленину с намеком, что врачи не дают надежды на восстановление, или он выбрал более верное средство, я не знаю»{81}.

Даже во лжи Троцкий путается: если надежды не было, то зачем Сталину «убивать» Ленина?

С 6 марта 1923 года и до самой смерти Ленин был почти полностью парализован и лишен речи. Его жена, его сестра и его секретари были его сиделками. Ленин не мог принять яд так, чтобы они этого не знали. Медицинские записи того времени объясняют совершенно точно, что смерть Ленина была неотвратимой.

Та манера, в которой Троцкий создает «Сталина-убийцу», так же как и манера, в которой он лживо использует так называемое «завещание», полностью дискредитировала его агитацию против Сталина.

После окончания Гражданской войны большевики унаследовали полностью разрушенную страну, промышленность которой была опустошена восьмью годами военных действий. Банки и большие компании были национализированы, и только чрезвычайными усилиями Советский Союз восстановил промышленное производство.

В 1928 году производство стали, угля, цемента, разного рода станков достигло или даже превзошло довоенный уровень. И в это время Советский Союз бросил сам себе невероятный вызов: в следующую пятилетку заложить основы современной промышленности, используя исключительно свои внутренние резервы. Чтобы добиться успеха, страна перешла на военное положение, предприняв ускоренное движение к индустриализации.

Социалистическая индустриализация была ключом к успеху в построении социализма в Советском Союзе. Все зависело от ее успеха.

Индустриализация была принята в качестве материальной основы социализма. Ее решение позволяло коренным образом, используя технику и современные технологии, трансформировать сельское хозяйство. А это влекло за собой подъем материального и культурного уровня рабочих. Она должна была предоставить средства для культурной революции. Она была призвана создать инфраструктуру современной, преуспевающей страны. И только она могла дать рабочему классу современную армию, необходимую для защиты его независимости от самых передовых империалистических держав.

4 февраля 1931 года Сталин дал разъяснения, почему страна должна поддерживать крайне высокий темп индустриализации:

«Хотите ли вы, чтобы наше социалистическое Отечество было разбито и потеряло независимость? Мы отстали на 50–100 лет от передовых стран. Мы должны преодолеть этот разрыв за десять лет. Иначе нас сомнут»{107}.

В 30-х годах германские фашисты, подобно британским и французским империалистам, вовсю кричали о «терроре», которым сопровождалась «насильственная индустриализация». Это была их месть за поражения в 1918–1921 годах, когда они вторглись в Советскую Россию. Все они хотели, чтобы Советский Союз было легко сокрушить.

Требуя сверхвысокого напряжения сил от народа, Сталин не спускал глаз с ужасающей угрозы войны и империалистической агрессии, нависшей над первой социалистической страной.

Гигантские усилия по индустриализации страны в 1928–1932 годах Хироаки Куромия назвал Сталинской Промышленной революцией. Было еще название «вторая революция» или «революция сверху». Во главе государства стояли самые убежденные и энергичные революционеры, и с этой позиции они мобилизовали десятки миллионов рабочих, дисциплинировали их, поднимая их из тьмы безграмотности и религиозного мракобесия на другой уровень. Центральный тезис книги Куромии заключается в том, что Сталин преуспел в мобилизации рабочих на ускоренную индустриализацию, представляя ее как классовую войну угнетенных против старых эксплуататорских классов и против вредителей из их собственных рядов.

Чтобы быть способной управлять этим гигантским индустриализирующим усилием, партия должна была расти. Число членов увеличилось с 1 300 000 в 1928 году до 1 670 000 в 1930-м. В тот же самый период доля выходцев из рабочего класса выросла с 57 до 65 %. 80 % новых членов партии были ударным отрядом: в основном это были относительно молодые рабочие, получившие техническое образование, комсомольские активисты, определявшие себя как образцовые рабочие, помогающие рационализировать производство для достижения высшей производительности{108}. Это опровергает басни о бюрократизации Сталинской партии: партия укрепляла свой базис среди рабочих и свою способность сражаться.

Индустриализация сопровождалась невиданными потрясениями. Миллионы безграмотных крестьян были вырваны из средневековья и ввергнуты в мир современной техники. «К концу 1932 года промышленные производительные силы удвоились по сравнению с 1928 годом до более чем шести миллионов человек»{109}. В тот же самый четырехлетний период 12,5 миллионов человек нашли новое занятие в городах; 8,5 миллионов среди них составляли бывшие крестьяне{110}.

Героизм и энтузиазм

Презирая социализм, буржуазия любила подчеркивать «насильственный» характер индустриализации. Те же, кто пережил годы социалистической индустриализации или смог посмотреть на них глазами рабочих масс, отмечают их насущные черты: героизм на работе, энтузиазм и боевой характер рабочих масс.

В годы первой пятилетки Анна Луиза Стронг, молодая американская журналистка, по заданию советской газеты «Московские новости» путешествовала по стране. В 1956 году, во время предательской атаки Хрущева на Сталина, она вспомнила о некоторых существенных фактах. Говоря о первой пятилетке, она дала следующую оценку: «Никогда в истории не осуществлялось столь значительное продвижение так быстро»{111}.

В 1929 году, первом году пятилетки, энтузиазм рабочих масс был таков, что даже старый специалист царской России, проклинавший большевиков в 1918 году, вынужден был признать, что страна стала неузнаваемой. Доктор Эмиль Джозеф Диллон, живший в России с 1877-го по 1914 год и преподававший в нескольких российских университетах, уезжая в 1918 году, писал: «В большевистском движении нет и признака конструктивной или общественной идеи… Ибо большевизм есть царизм наоборот. Он вершит правосудие над капиталистами так же скверно, как царь это делал по отношению к своим подданным»{112}.

Десятью годами позже доктор Диллон вновь посетил СССР и был изумлен увиденным: «Повсеместно люди думают, работают, объединяются, делают научные открытия и технические изобретения… Это ни с чем не сравнимо; все это близко не похоже ни на что, когда-либо виденное, по разнообразию, интенсивности, упорству в достижении цели. Революционное стремление убирает колоссальные преграды и объединяет разного рода элементы в один великий народ; не в те нации в понятиях старого мира, а в могучий народ, сцементированный квазирелигиозным энтузиазмом… Тогда большевики выполнили многое из того, что они наметили, и больше, чем это выглядело достижимым для любой человеческой организации в тех неблагоприятных условиях, в которых им приходилось работать. Они мобилизовали более 150 миллионов апатичных, полумертвых человеческих существ и вдохнули в них дух нового»{113}.

Анна Луиза Стронг вспоминала о чуде индустриализации:

«Харьковский тракторный завод стоял перед особой проблемой. Он был построен „сверх плана“. В 1929 году крестьяне вступали в колхозы быстрее, чем ожидалось. В Харькове гордые украинцы построили свой собственный завод „сверх плана“. Весь металл, кирпичи, цемент и трудовые ресурсы были уже распределены на пять лет вперед. Только убедив металлургические заводы дать продукцию сверх плана, Харьков смог получить металл. Для выполнения работ, не требовавших высокой квалификации, десятки тысяч людей – конторские служащие, студенты, профессора – работали в свободное время… Каждое утро в половине шестого мы видели приходящий специальный поезд. Поезда в лентах и знаменах привозили толпы людей, каждый раз других, но всегда веселых. Говорили, что половину неквалифицированных работ выполнили добровольцы»{114}.

В 1929 году в связи с неожиданным развитием коллективизации в сельском хозяйстве Харьковский тракторный завод не был единственным «исправлением» плана. Путиловский завод в Ленинграде произвел 1115 тракторов в 1927 году и 3050 в 1928. После жарких дискуссий на заводе был принят план на 1930 год в 10 000 тракторов! Фактически произвели 8935 штук.

На чудо десятилетки индустриализации повлияли не только потрясения в отсталой стране, но и растущая угроза войны.

Магнитогорский металлургический завод был рассчитан на производство годовой продукции в 656 тысяч тонн. В 1930 году был принят план в 2,5 миллиона тонн{115}. Но план производства вскоре был пересмотрен в сторону роста: в 1931 году японская армия оккупировала Маньчжурию и угрожала границам Союза в Сибири. На следующий год нацисты, рвавшиеся к власти в Берлине, объявили о своих претензиях на Украину. Джон Скотт, инженер из США, работал в Магнитогорске. Он был восхищен героическими усилиями рабочих, подчеркивал их решающую важность для защиты Советского Союза.

«К 1942 году Уральский промышленный район стал оплотом советского сопротивления. Его шахты, заводы и предприятия, его поля и леса снабжали Красную армию неисчислимым количеством военных материалов всех видов, запасными частями, другими промышленными изделиями, пополнениями, чтобы поддержать сталинские механизированные дивизии на полях сражений».

«Уральский промышленный район занимает площадь в пятьсот квадратных миль почти в центре самой большой страны в мире. Внутри этого района природа создала богатые залежи железа, угля, меди, алюминия, свинца, асбеста, марганца, поташа, золота, серебра, платины, цинка и нефти, а также и дремучие леса и сотни тысяч акров возделываемых полей. До 1930 года эти сказочные богатства были практически нетронутыми. За десять лет от 1930-го до 1940 года на Урале было построено и введено в строй около двухсот производственных комплексов всех видов. Эта сложнейшая задача была выполнена благодаря политической дальновидности Иосифа Сталина и его непреклонному упорству в принуждении к реализации его планов строительства, несмотря на фантастические затраты и жесточайшие трудности».

Сталин отдавал предпочтение тяжелой промышленности. При этом он утверждал, что новые предприятия должны быть сосредоточены на Урале и в Сибири, за тысячи миль от ближайших границ, вне досягаемости бомбардировщиков любого врага. Должны быть созданы целые новые отрасли промышленности. До того времени Россия почти полностью зависела от поставок из других стран по резине, химикатам, станкам, тракторам и многому другому. Эти товары могли и должны были производиться в Советском Союзе для гарантии технической и военной независимости страны.

«Бухарин и многие старые большевики не согласились со Сталиным. Они придерживались того, что легкая промышленность должна быть построена первой; надо наладить снабжение советского народа потребительскими товарами, прежде чем приступать к всеобщей программе индустриализации. Шаг за шагом, один за другим умолкали голоса несогласных. Сталин победил. Россия приступила к самому грандиозному плану индустриализации, когда-либо появлявшемуся на свете.

В 1932 году пятьдесят шесть процентов национального дохода Советского Союза было вложено в капитальное строительство. Это было невиданным достижением. Когда в 1860–1870 годах в Соединенных Штатах шло широкое строительство железных дорог и доменных печей, максимум капитальных вложений в год был в пределах двадцати процентов от национального дохода. Более того, индустриализация Америки во многом шла за счет капитала из Европы, а людские ресурсы для строительства промышленности притекали из Китая, из Ирландии, Польши и других европейских государств. Советская индустриализация была совершена почти без всякой помощи иностранного капитала»{116}.

Тяжелые условия жизни и жертвы во имя индустриализации были сознательно и с энтузиазмом восприняты большинством рабочих. Они работали без отдыха, но они знали, что это все было для них самих, для будущего с достойной и свободной жизнью для всех рабочих. Хироаки Куромия писал:

«Может показаться парадоксальным, но период вынужденных ограничений для первичного накопления средств для индустриализации был не только источником нужды и тревог, но также и советского героизма… Советская молодежь 1930-х годов проявила героизм, работая на фабриках и заводах, на строительстве городов, таких, как Магнитогорск и Новокузнецк»{117}.

«Ускоренная индустриализация, вызванная первым пятилетним планом, символизировала грандиозную и волнующую цель построения нового общества. Предпринятая на фоне депрессии и массовой безработицы на Западе, советская кампания индустриализации вызвала героизм, энтузиазм и романтику сверхчеловеческих усилий. Илья Эренбург писал: «Слово энтузиазм, подобно многим другим, подверглось инфляции, но нет другого слова, столь хорошо соответствующего дням первой пятилетки: это был энтузиазм чистой воды, вдохновлявший молодых людей на каждодневные захватывающие подвиги». Согласно другому современнику, «те дни были в самом деле романтическим, возбуждающим временем: люди создавали своими руками то, что прежде было только мечтой, и на деле были убеждены, что то, о чем мечталось, было вполне реальным делом»{118}.

Классовая война

Куромия показал, что Сталин представлял индустриализацию как классовую войну угнетенных против старых правящих классов.

Идея эта правильна. Однако в бесчисленном множестве литературных и исторических работ мы видим выражение сочувствия к тем, кто был репрессирован во время классовой войны за индустриализацию и коллективизацию. Нам говорят о том, что репрессии «всегда негуманны» и что цивилизованные нации не должны наносить ущерб целым общественным слоям, даже эксплуататорским.

Что можно сказать против этого так называемого «гуманистического» довода?

Как проходила индустриализация в «цивилизованном мире»? Как банкиры и промышленники Лондона и Парижа заложили свои индустриальные основы благоденствия? Была ли возможна «их» индустриализация без грабежа Индии? Грабежа, шедшего вместе с уничтожением более чем шестидесяти миллионов американских индейцев? Была ли она возможна без работорговли в Африке, тоже с массовыми кровопролитиями? Эксперты ЮНЕСКО оценивают потери африканцев в 210 миллионов человек, погибших во время нападения или при перевозке на кораблях, или проданных в рабство. Могла ли быть возможной наша индустриализация без оккупации колоний, где люди стали пленниками на собственной земле?

Как же теперь те, кто успешно провел индустриализацию маленького уголка Земли, именуемого Европой, ценой миллионов жизней «туземцев», рассказывают о том, что репрессии большевиков против имущих классов вызывают у них отвращение? Как те, кто индустриализировал свои страны, изгоняя крестьян с их земель силой оружия, кто изводил женщин и детей четырнадцатичасовым рабочим днем, кто вводил для них рабское жалование с постоянной угрозой голода и безработицы; как они осмеливаются расписывать на многие тома рассуждения о «насильственной» индустриализации в Советском Союзе?

Если советская индустриализация смогла произойти только за счет репрессий богатеев и реакционеров, составлявших пять процентов населения, то капиталистическая индустриализация заключалась в терроре, проводившемся пятью процентами богачей против рабочих масс и в собственных странах, и в зависимых.

Индустриализация была классовой войной против старых эксплуататорских классов, делавших все возможное для предотвращения успеха социалистического опыта. Зачастую она сопровождалась жестокой борьбой внутри рабочего класса: безграмотные крестьяне, вырванные из мира своих традиций и брошенные в мир современной промышленности, несли с собой все свои предрассудки и устарелые понятия. Давние рефлексы рабочего класса, привыкшего сопротивляться хозяину-эксплуататору, должны были смениться на новое отношение к работе; теперь рабочие сами были хозяевами в обществе.

По этому поводу у нас есть живое свидетельство о классовой борьбе на советских предприятиях, написанное американским инженером Джоном Скоттом, который долгие годы работал в Магнитогорске.

Скотт не был коммунистом и часто критиковал большевистскую систему. Но, сообщая о том, что он испытал, работая на стратегическом комплексе в Магнитогорске, он дает нам знать о нескольких жизненно важных проблемах, стоявших перед Сталиным.

Скотт описывает ту легкость, с которой контрреволюционеры, служившие в Белой армии, но показавшие себя активными и способными работниками, смогли проскочить как пролетарский элемент и взобраться на высшие посты в партии. В его работе также показано, что большинство активных контрреволюционеров были потенциальными шпионами империалистических держав. Нелегко было отличить убежденных контрреволюционеров от коррумпированных бюрократов и «попутчиков», искавших легкой жизни.

Скотт объясняет далее, что чистка 1937–1938 годов была не только «негативным» делом, как это описывается на Западе: главным образом это была массовая политическая мобилизация, направленная на укрепление антифашистского сознания рабочих, заставлявшая бюрократов повышать качество их работы, давшая значительный рост промышленного производства. Чистка была частью большой подготовительной работы народных масс к грядущему империалистическому вторжению. Факты опровергают лживое заявление Хрущева о том, что Сталин не подготовил страну к войне должным образом.

Вот свидетельство Джона Скотта о Магнитогорске.

«Шевченко управлял в 1936 году коксовым заводом на две тысячи рабочих. Это был грубый человек, весьма энергичный, нечувствительный к чужим бедам, зачастую невежливый и вульгарный…

За некоторыми исключениями… Шевченко был неплохим директором завода. Рабочие уважали его, и когда он давал приказ, рабочие старались изо всех сил…

Шевченко был родом из маленькой деревни на Украине. В 1920 году Белая армия Деникина оккупировала эту местность, и молодой Шевченко, девятнадцати лет от роду, был призван на службу в жандармы. Позднее Деникин был опрокинут в Черное море, и красные овладели страной. В интересах самозащиты Шевченко, перебравшись в другие районы страны, скрыл свое прошлое и получил работу на мельнице. Он был очень энергичным и активным, и в удивительно короткий срок превратился из жандарма в многообещающего профсоюзного деятеля большого предприятия. Это был сверхпролетарий, прекрасно работавший и не стеснявшийся резать „правду-матку“, прокладывавший себе путь за счет друзей. Затем он вступил в партию, и – одно влекло за собой другое – в Институт красных директоров, важнейшее заведение профсоюзов, и, наконец, в 1931 году был послан в Магнитогорск в качестве помощника начальника строительства…

В 1935 году… из некоего украинского городка туда приехал рабочий, который стал рассказывать о деятельности Шевченко в этом городке в 1920 году. Шевченко дал этому человеку денег и хорошую работу, но рассказы продолжались…

Однажды ночью он устроил гулянку, какой еще не бывало в Магнитогорске… Остаток ночи после нее и на следующий день Шевченко с друзьями продолжать допивать оставшееся…

Наконец однажды… Шевченко был убран со своего поста вместе с полудюжиной его руководящего персонала… Пятнадцатью месяцами позднее он попал под следствие и получил десять лет.

Шевченко был наполовину бандит – бесчестный и беспринципный карьерист. Своей целью и идеалами он полностью отличался от тех, кто строил социализм. Однако, по всей видимости, Шевченко не был японским шпионом, как гласил его приговор, не имел террористических намерений против руководителей партии и правительства и не устраивал взрыва преднамеренно (когда в 1935 году погибли четверо рабочих).

„Банда Шевченко“ состояла примерно из двадцати человек, получивших длительные сроки заключения. Некоторые из них, подобно Шевченко, были мошенники и карьеристы. Некоторые были настоящими контрреволюционерами, которые действовали, как могли, для того чтобы свергнуть Советскую власть, и не были чем-то особенным в сравнении с теми, с кем они сотрудничали. Другие были просто неудачниками, работавшими с начальником, угораздившим попасть в НКВД. Николай Михайлович Удкин (Уткин?), один из коллег Шевченко, был старшим сыном в зажиточной украинской семье. Он обостренно воспринимал то, что Украина была завоевана и эксплуатируется группой большевиков… разрушающих страну… Более того, ему запала мысль, что капиталистическая система работает намного лучше, чем социалистическая…

Это был человек, представлявший как минимум потенциальную угрозу Советской власти, человек, который мог пожелать сотрудничать с немцами за „освобождение Украины“ в 1941 году. Он также получил десять лет»{119}.

Во время чистки под сотнями тысяч бюрократов закачались кресла. Служащие и администраторы, прежде приходившие на работу к десяти часам и уходившие домой в половине пятого, прежде пожимавшие плечами в ответ на жалобы, затруднения и ошибки, стали оставаться на работе с рассвета до полной темноты, беспокоясь за успех или неудачу на их участках работы, на самом деле честно борясь за выполнение плана, за экономию, за благополучие их рабочих и служащих – за то, о чем раньше они и не задумывались»{120}.

В общем, производство продукции в 1938–1941 годах увеличилось. К концу 1938 года непосредственный отрицательный эффект чистки практически исчез. Производственные агрегаты Магнитогорска работали на пределе мощности, и на каждой печи или прокатном стане каждый рабочий чувствовал давление и напряжение, которые после Мюнхена постепенно охватывали все стороны советской жизни. «Готовившееся годами нападение капиталистов на Советский Союз не за горами…» – сообщали советская пресса, радио, учителя в школах, докладчики на собраниях, а также партийные, профсоюзные и комсомольские деятели на бесчисленных митингах.

«Российский оборонный бюджет почти удваивается каждый год. Стратегические материалы, машины, горючее, продовольствие и запасные части в огромном количестве поступают в госрезервы. Красная армия выросла с двух миллионов в 1938 году до шести или семи миллионов к весне 1941 года. Строительство железных дорог, заводов и фабрик спешно налаживалось на Урале, в Средней Азии и в Сибири»{121}.

Все эти предприятия давали небольшую, но постоянно растущую прибавку к начатому с 1935-го по 1938 год производству товаров народного потребления – велосипедов, наручных часов, радиоприемников, а также хорошей колбасы и других продовольственных товаров.

Экономическое чудо

Во времена индустриализации советские рабочие добились экономического чуда, которое до сих пор поражает воображение.

Вот какой вывод делает Куромия из своего исследования сталинской индустриализации:

«Прорыв, совершенный в 1928–1931 годах, лег в основу замечательного развития индустрии в 30-х годах, которая оказала существенную поддержку стране во Второй мировой войне. К концу 1932 года… промышленное производство в целом… было удвоено по сравнению с 1928 годом… а внедрение в жизнь одного за другим пятилетних планов в 30-х годах привело к огромному росту выпуска промышленной продукции. В 1934–1936 годах… официальные цифры показывали рост промышленного производства на 88 %… За десять лет, с 1927/28 года по 1937… объем промышленного производства подскочил с 18,3 миллиарда рублей до 95,5 миллиардов; производство необработанного металла выросло с 3,3 миллиона тонн до 14,5 миллионов тонн; угля с 35,4 миллиона тонн до 128 миллионов тонн; электроэнергии с 5,1 миллиарда киловатт-часов до 36,2; станков с 2098 до 36 120 штук. Даже с учетом возможных приписок можно без особого риска было говорить о поразительном достижении»{122}.

Заявив, что «Социализм – это есть Советская власть плюс электрификация всей страны», Ленин выражал уверенность в способности советского народа построить социализм в одной стране{123}. В связи с этим Ленин и предложил в 1920 году Генеральный план электрификации России, предусматривавший построение за следующие пятнадцать лет 30 электростанций общей мощностью в 1,75 миллиона киловатт. Но благодаря воле и настойчивости Сталина и руководства большевистской партии в 1935 году Советский Союз имел мощности для производства 4,07 миллионов киловатт. Честолюбивые ленинские мечты были превышены Сталиным на 133 %!{124}

Невероятное опровержение всех «высокоученых» ренегатов, читавших в научной литературе про невозможность построения социализма в одной стране, тем более – крестьянской. Теория невозможности социализма в СССР, распространявшаяся меньшевиками и троцкистами, была горестным плачем, отражавшим пессимизм и пораженческий дух малой буржуазии. С прогрессом социалистических начинаний их ненависть к реальному социализму, которая, казалось бы, вообще не имела права на жизнь, только обострялась.

Рост недвижимого капитала страны в 1940 году в сравнении с 1913 годом красноречиво говорил о невероятных усилиях, затраченных советским народом. Если принять за 100 % показатель предвоенного года, недвижимый капитал в промышленности составил 136 % в начале первой пятилетки, в 1928 году. В канун Второй мировой войны, в 1940-м, показатель достиг значения в 1084 %, восьмикратно увеличившись за 12 лет. Недвижимый капитал в сельском хозяйстве вырос к началу коллективизации от 100 до 141 %, а к 1940 году – до 333{125}.

В течение одиннадцати лет в Советском Союзе наблюдался ежегодный рост промышленного производства в среднем на 16,5 %{126}.

Во время индустриализации все усилия были сосредоточены главным образом на материальных условиях обеспечения свободы и независимости Социалистической Родины. В то же время социалистический строй заложил основы будущего благоденствия и процветания. Значительная часть роста национального дохода направлялась в накопления. Но за столь незначительный срок еще нельзя было существенно улучшить жизненные стандарты. Жизнь рабочих и крестьян была непростой.

Накопленный капитал вырос с 3,6 миллиарда рублей в 1928 году, что составляло 14,3 % национального дохода, до 17,7 миллиарда в 1932 году, то есть до 44,2 % от национального дохода! С другой стороны, потребление немного упало: с 23,1 миллиарда в 1930 году до 22,3 миллиарда двумя годами позднее. Куромия утверждает, что «реальная заработная плата промышленных рабочих в Москве в 1932 году составила всего 53 % от уровня 1928 года»{127}.

В то время как промышленный капитал увеличился десятикратно за предвоенный период, строительство жилья выросло только до 225 % в 1940 году. Улучшение жилищных условий шло с большим трудом{128}.

Неправда, что индустриализация была проведена за счет «военно-феодальных методов эксплуатации крестьян», как о том заявлял Бухарин: социалистическая индустриализация, которая никак не могла проводиться за счет эксплуатации колоний, была достигнута за счет тех жертв, которые принесли во имя социализма все рабочие, крестьяне и интеллигенция.

Был ли Сталин «бесчувственным к ужасным трудностям жизни рабочих»? Сталин прекрасно осознавал первичность задачи по сохранению, физическому выживанию Социалистической Родины и ее народа перед немаловажным и долгим улучшением жизненных стандартов. Жилищное строительство? Нацистские агрессоры разрушили и сожгли 1710 городов и поселков, более 70 тысяч деревень и сел, оставив 25 миллионов человек без крова{129}.

В 1921 году Советская Россия лежала в руинах, ее независимости угрожали все империалистические страны. Через двадцать лет ценой титанических усилий рабочие выстроили державу, которая смогла противостоять наиболее развитой империалистической европейской стране – гитлеровской Германии. Всеми силами нацисты набросились на страну «насильственной» индустриализации, и тогда-то «ужасные страдания, навязанные народу», стали вполне понятными. Но разве люди в Индии, Бразилии, Нигерии или Египте прекратили думать? Что ждало девяносто процентов рабочих из стран третьего мира после освобождения от колониализма? И кто получил выгоду от их страданий? С пониманием ли отнеслись эти рабочие к жертвам, как это было в Советском Союзе? И позволили ли те жертвы индийскому, бразильскому, нигерийскому или египетскому рабочему создать независимую экономическую систему, способную противостоять самым злейшим империалистам, как это сделал советский рабочий в 20–30-х годах?

Начавшаяся в 1929 году коллективизация была чрезвычайным временем мучительных и сложных классовых сражений. Тогда определялось, какая сила будет править дальше на деревне: сельская буржуазия или пролетариат. Коллективизация разрушила основы последнего буржуазного класса в Советском Союзе, класса, постоянно выраставшего из мелкого частного производства и свободного сельского рынка. Коллективизация ознаменовала важнейший политический, экономический и культурный переворот, выведший крестьянские массы на социалистический путь.

От восстановления производства к конфронтации в обществе

Для того чтобы понять коллективизацию, надо вспомнить ситуацию, преобладавшую в советской деревне в 20-е годы.

С 1921 года большевики сосредоточили свои усилия на переводе промышленности на социалистические принципы. В то же время они пытались восстановить производительные силы на селе, поддерживая частное производство и мелкомасштабный капитализм, которым они пытались руководить и направлять в различные формы кооперации.

Эти цели были достигнуты к 1927–1928 годам. Дэвис писал:

«Между 1922-м и 1926 годами Новая экономическая политика в общем и целом имела потрясающий успех… Продукция крестьянских хозяйств в 1926 году сравнялась с объемами сельского хозяйства до революции, включая и продукцию помещичьих хозяйств.

Производство зерна примерно сравнялось с довоенным уровнем, а производство картофеля превышало этот уровень на 75 %… Поголовье скота в 1928 году превысило уровень 1914 года на 7–10 % по крупному рогатому скоту и свиньям… Отношение необходимой посевной площади к объему выпускаемой сельскохозяйственной продукции в 1928 году было ниже, чем в 1913-м, – хороший усредненный показатель сельскохозяйственного прогресса»{130}.

Социалистическая революция принесла многие выгоды крестьянам. Безземельным крестьянам были розданы наделы. Слишком большие семьи смогли разделиться.

В 1927 году в стране было от 24 до 25 миллионов крестьянских семей против 19,5 миллиона в 1917-м. Численность семей изменилась с 6,1 до 5,3 человек на одну семью.

Прямые налоги и арендная плата были значительно ниже, чем при старом режиме. Крестьяне удерживали и потребляли большую долю своих урожаев. «В 1926/27 годах объемы поставок зерна для городов, армии, промышленности и на экспорт составили только 10 миллионов тонн, тогда как в 1909–1913 годах в среднем поступало 18,8 миллиона тонн»{131}.

В то время, когда большевики поощряли крестьян создавать разного рода кооперативы, и были созданы первые экспериментальные колхозы.

Вопрос был в определении того, как в дальнейшем привести крестьян к социализму, хотя и сам график движения к новому строю был еще не ясен. Однако в целом к 1927 году на селе уже существовали некоторые элементы социализма, хотя преимущественным был единоличный труд на собственном наделе. В 1927 году 38 % крестьян были организованы в потребительские кооперативы, но руководили там зажиточные крестьяне. Эти кооперативы получали 50 % сельскохозяйственных субсидий, остальное вкладывалось в частные землевладения, в основном в кулацкие{132}.

Слабость партии на селе

Должно быть очевидно, что в начале социалистического строительства партия большевиков имела слабые позиции на селе.

В 1917 году на всю Россию было 16 700 крестьян-большевиков. В ходе следующих четырех лет Гражданской войны большое число молодых крестьян вступило в партию, возглавив крестьянские массы. В 1921 году уже было 185 300 крестьян-большевиков. Но в основном это были сыновья крестьян, призванные в Красную армию. В мирное время политические идеи этих молодых бойцов должны были пройти испытания. Ленин организовал первую контрольную чистку, как необходимое продолжение кампании массового набора в партию. Проводилась проверка членов партии на минимальное соответствие званию «коммунист». Из общего числа 200 тысяч крестьян – членов партии было исключено 44,7 %{133}.

1 октября 1928 года из общего числа 1 360 000 членов и кандидатов в члены партии 198 тысяч (или 14,5 %) составляли крестьяне или сельскохозяйственные работники по их бывшей профессии{134}. На селе было по одному члену партии на каждые 420 жителей и 20 700 партийных ячеек, одна на четыре деревни. Эти небольшие числа приобретали особое значение при их сравнении с количеством «кадров» царского режима, православной и других церквей того времени, а таковых на селе было 60 тысяч!{135}

Сельская молодежь составляла величайший резерв партии. В 1928 году в Комсомоле состоял миллион молодых крестьян{136}. Солдаты, служившие в Красной армии во время Гражданской войны, а также 180 тысяч крестьянских сыновей, ежегодно пополнявших армию, где они получали коммунистическое воспитание, были в целом сторонниками нового строя{137}.

Характер русского крестьянина

Здесь большевики столкнулись с проблемой.

По существу, деревней все еще управляли привилегированные классы и царская и православная идеология. Крестьянские массы продолжали пребывать в отсталости, в работе использовались в основном деревянные инструменты. Кулаки зачастую захватывали власть в кооперативах, кредитных фондах и даже сельских Советах. Со времен Столыпина в деревне господствовали взгляды буржуазных сельскохозяйственных специалистов. Они продолжали оказывать большое влияние на сторонников современного частного сельскохозяйственного производства. Девяносто процентов земли продолжало обрабатываться в соответствии с традиционной общинной деревенской системой, в которой верховодили зажиточные крестьяне{138}.

Злейшими «врагами» большевиков были крайняя нищета и невежество, которыми характеризовалась крестьянская масса. Было относительно просто одолеть царя и помещиков. Но как победить варварство, суеверие и умственную отсталость? Гражданская война полностью разрушила деревню, за десять лет советского строя были внедрены начала массовой культуры и коммунистического управления. Но традиционные характеристики крестьянства оставались все теми же, столь же важными, как и всегда.

Доктор Эмиль Джозеф Диллон жил в России с 1877 по 1914 год. Профессор нескольких русских университетов, он был также и главным редактором русской газеты. Он побывал во всех частях империи. Он знал министров, знать, бюрократов и поколение добившихся успеха революционеров. Его свидетельство о русском крестьянстве подтверждает некоторые выводы.

Сначала он описывает материальную нищету, в которой пребывало большинство крестьян:

«Русский крестьянин… ложится спать в шесть, даже в пять часов зимой, потому что он не может себе позволить купить керосин для освещения. Не может позволить себе и мяса, яиц, масла, молока, зачастую и капусты и живет на черном хлебе и картошке. Живет, вы спросите? Он помирает от недостатка этих продуктов»{139}.

Затем Диллон пишет о культурной и политической отсталости крестьянства:

«Сельское население… было средневековым в своих основах, азиатским в своих стремлениях и доисторическим во взглядах на жизнь. Крестьяне верили, что японцы победили в Маньчжурской войне, приняв форму микробов, попадая в обувь русских солдат, кусая их за ноги и вызывая тем самым их смерть. Когда в округе случалась эпидемия, они часто убивали докторов за „отравление колодцев и распространение мора“. Они все еще с удовольствием сжигали ведьм, выкапывали мертвых, чтобы прогнать привидение, раздевали догола неверных жен на морозе, запрягали их в телеги и заставляли возить их по деревне… И когда единственное, что сдерживало эту громаду в относительном порядке, внезапно исчезло, последствия для общества оказались катастрофическими… Многие поколения между этими людьми и анархией стояла хрупкая перегородка, основанная на их примитивной вере в Бога и Царя, но, начиная с Маньчжурской кампании, она быстро улетучилась»{140}.

Новое классовое разделение

После стихийного развития рынка к 1927 году 7 % всего крестьянства, то есть 2,7 миллиона крестьян, снова были безземельными. Каждый год четверть миллиона бедняков теряли свою землю. Более того, безземельных теперь уже не принимали в традиционную деревенскую общину. В 1927 году было еще и 27 миллионов крестьян, не имевших ни лошади, ни телеги. Все эти беднейшие крестьяне составляли 35 % крестьянского населения.

Крестьяне-середняки составляли большинство: от 51 до 53 %. Но и они работали еще с примитивными инструментами. В 1929 году 60 % семей на Украине не имели никаких механизмов; 71 % семей Северного Кавказа, 87 % на Нижней Волге и 92,5 % в Центрально-Черноземном районе были в таком же положении. Это были районы производства зерна.

В целом по Советскому Союзу от 5 до 7 % крестьян преуспевали в обогащении: это были кулаки{141}. По переписи 1927 года 3,2 % семей имели в среднем 2,3 головы тяглового скота и 2,5 коровы; средние цифры для всех крестьян составляли 1 и 1,1 соответственно. 950 тысяч семей (3,8 %) нанимались в батраки или арендовали средства производства{142}.

Кто правил на рынке зерна?

Поставки зерна на рынок должны были быть гарантированными, чтобы обеспечить питание быстро растущим городам и чтобы страна смогла провести индустриализацию. Поскольку большинство крестьян больше не эксплуатировались землевладельцами, большую часть своего зерна они потребляли сами. Объемы продаж сельхозпродукции были на уровне только 73 % от объемов 1913 года{143}.

Но источники поступления товарного зерна также сильно изменились. Перед революцией 72 % зерна поступало от крупных эксплуататоров, помещиков и кулаков. С другой стороны, в 1926 году бедняки и середняки производили 74 % рыночного зерна. На самом деле они потребляли 89 % своей продукции, отдавая только 11 % на продажу. Большие социалистические предприятия, колхозы и совхозы давали всего 1,7 % валового производства зерна и 6 % товарной пшеницы. Но они продавали 47,2 % своей продукции, почти половину урожая.

В 1926 году кулаки, растущая сила на сельхозрынке, контролировали 20 % товарного зерна{144}. По другим данным, в европейской части СССР кулаки и верхушка середняков, то есть от 10 до 11 % семей, продали 56 % товаров на сельскохозяйственном рынке в 1927–1928 годах{145}.

В 1927 году баланс сил между социалистической и капиталистической экономиками характеризовался следующим образом: коллективные производители поставили 0,57 миллиона тонн, кулаки – 2,13 миллиона тонн{146}.

Общественные силы, правящие на рынке зерна, могли диктовать, будет ли еда у рабочих и населения городов, а значит, сможет ли индустриализация успешно идти дальше. В результате борьба становилась безжалостной.

К столкновению

Для того чтобы увеличить необходимые для индустриализации средства, государство с начала 20-х годов давало за пшеницу относительно низкую цену.

Осенью 1924 года был получен довольно скудный урожай, и государство не смогло закупить достаточно зерна по фиксированным ценам. Кулаки и торговцы-частники скупили зерно для последующих спекулятивных продаж по повышенным ценам весной и летом.

В мае 1925 года государству пришлось платить двойную цену по сравнению с декабрем прошлого года. Но теперь СССР ждал высокий урожай. Промышленное развитие городов возрастало, требуя дополнительного продовольствия, в том числе зерна. Закупочные цены с октября до декабря 1925 года оставались высокими. Но из-за недостатка продукции легкой промышленности на рынке благоденствующие крестьяне отказались продавать пшеницу. Государство было вынуждено отступить, отбросив планы экспорта зерна, уменьшив импорт промышленного оборудования и снизив кредитование индустриализации{147}. Это были первые сигналы о зерновом кризисе и противостоянии классов в обществе.

В 1926 году урожай зерновых достиг 76,8 миллиона тонн против 72,5 в прошлом году. Государство покупало зерно по более низким ценам, чем в 1925 году{148}.

В 1927 году урожай упал до уровня 1925 года. Положение в городах едва ли можно было назвать хорошим. Безработица была значительной и увеличивалась по мере прибытия в город разорившихся крестьян. Разница в оплате между рабочими и специалистами увеличивалась. Частные торговцы, контролировавшие половину продажи мяса в городах, беззастенчиво повышали цены. Советскому Союзу вновь грозили войной после того, как Лондон разорвал дипломатические связи с Москвой.

Позиция Бухарина

Обострение классовой борьбы было отражением состояния дел внутри партии. Бухарин, в тот момент главный союзник Сталина в руководстве партии, подчеркивал важность продвижения социализма за счет использования рыночных отношений. В 1925 году он обратился к крестьянам с лозунгом «Обогащайтесь!» и предполагал, что «мы должны двигаться вперед со скоростью улитки». В письме от 2 июня 1925 года Сталин писал ему:

«…призыв „Обогащайтесь!“ – не наш лозунг, он неправилен… Нашим лозунгом остается социалистическое накопление»{149}.

Буржуазный экономист Кондратьев был в то время наиболее влиятельным специалистом в Наркомате сельского хозяйства и финансов. Он оправдывал дальнейшее социальное расслоение в деревне, низкие налоги на богатых крестьян, переориентировку ресурсов с тяжелой промышленности на легкую и то, что снижались «неоправданно высокие темпы развития индустрии»{150}. Чаянов, принадлежавший к другой школе буржуазный экономист, требовал «вертикальных кооперативов», вначале торговых, а затем для промышленного производства сельскохозяйственной продукции взамен направления на производственные кооперативы, то есть колхозы. Такая политическая линия неминуемо ослабила бы экономические основы социализма и привела бы к развитию новых капиталистических сил в деревне и легкой промышленности. Защищая капитализм на производственном уровне, сельская буржуазия хотела бы властвовать в торговых кооперативах.

Бухарин находился под влиянием этих двух специалистов, особенно когда он в феврале 1925 года заявил, что «колхозы не являются ни главной линией, ни столбовой дорогой, по которой крестьяне придут к социализму»{151}.

В 1927 году урожаи были низкими. Значительно снизились объемы продаж зерна. Усилили свои позиции кулаки, скрывавшие свои запасы зерна для последующих спекуляций. Они способны были создать значительный рост цен. Бухарин полагал, что официальные закупочные цены должны быть подняты, а индустриализация должна быть мало-помалу замедлена. Согласно Дэвису, «почти все беспартийные экономисты поддерживали эти выводы»{152}.

Поддержать колхозы…

Сталин понимал, что угрозы социализму исходят с трех сторон. В городах могли вспыхнуть голодные бунты. В деревне кулаки могли укрепить свое положение, тем самым делая невозможной социалистическую индустриализацию. Наконец, угроза иностранной военной интервенции была не пустым звуком.

Советский президент Калинин вспоминал, что комиссия Политбюро по колхозам под руководством Молотова, созданная в 1927 году, совершила «революцию в умах»{153}. Ее деятельность привела к принятию резолюции XV Съезда партии в декабре 1927 года:

«Где же наш выход? Наш выход – в преобразовании мелких, разобщенных крестьянских хозяйств в крупные объединенные фермы на основе совместной обработки земли; в ведении возделывания земли на основе новых высоких технологий. Выход в объединении мелких и очень мелких крестьянских хозяйств, проводимом постепенно, но неуклонно, не средствами давления, но примерами и убеждением, в крупномасштабные предприятия на основе братского совместного возделывания земли с применением научных методов интенсификации сельского хозяйства»{154}.

В том же 1927 году было решено направить политическую линию партии на ограничение эксплуататорских тенденций сельской буржуазии. Правительство ввело новые налоги на доходы кулаков в сторону повышения во время сбора зерновых. Сельские Советы могли теперь отбирать их земли. Количество наемных работников ограничивалось{155}.

…или крестьянина-одиночку?

Уменьшение урожая зерновых в 1927-м и 1928 годах на 3,5–4,5 миллиона тонн по сравнению с 1926 годом было вызвано плохими погодными условиями. В январе 1928 года Политбюро единодушно решило принять исключительные меры по изъятию зерна у кулаков и зажиточных крестьян для предотвращения голода в городах. «Недовольство рабочих нарастает. Растет напряженность в деревне. Положение выглядит безнадежным. Городу нужен хлеб любой ценой», – писали два последователя Бухарина в 1988 году{156}.

Сталин и партийное руководство видели единственный выход: развивать колхозное движение как можно быстрее.

Бухарин был в оппозиции. 1 июля 1928 года он послал письмо Сталину. Колхозы, писал он, не могут быть выходом, пока не пройдет еще несколько лет, чтобы поднять их на должный уровень, особенно пока они не могут снабжаться техникой.

«Личное крестьянское хозяйство должно поощряться, и отношения с крестьянством должны быть нормализованы»{157}. Развитие частного предпринимательства стало основой политической линии Бухарина. Он соглашался, что государство должно изымать часть продукции индивидуальных хозяйств для развития промышленности, но это должно делаться за счет рыночных механизмов. В октябре того же года Сталин настаивал: «В рядах нашей партии есть люди, желающие, возможно, сами того не понимая, приспособить наше социалистическое строительство по вкусам и нуждам нашей „советской“ буржуазии»{158}.

Положение в городах ухудшалось. В 1928-м и 1929 годах было ограничено потребление хлеба, потом сахара, чая и мяса. С 1 октября 1927 года до начала 1929-го цены на сельхозпродукцию выросли на 25,9 %. Цены на зерно на свободном рынке выросли на 289 %{159}.

В начале 1929 года Бухарин, рассуждая о звеньях в единой цепи социалистической экономии, добавил:

«Кулацкие кооперативы будут таким же образом, через банки и т. д., врастать в ту же систему…»

Здесь и там классовая борьба в сельских районах вспыхивает в ее прежних проявлениях, и, как правило, эти вспышки провоцируются кулацким элементом. Однако такие инциденты, как правило, случаются в тех местах, где слаб аппарат местных Советов. «Как только этот аппарат будет улучшен, как только все низовые отделы Советского правительства станут сильнее, как только местные сельские партийные и комсомольские организации наладят работу и станут сильнее, этот феномен, и это вполне очевидно, станет более и более редким и, в конечном счете, исчезнет, не оставив и следа»{160}.

Бухарин уже последовал за социал-демократической политикой «классового мира» и был слеп по отношению к безжалостной борьбе кулаков в их противостоянии коллективизации всеми средствами. Он видел причину классовой войны в «слабости» партийного и государственного аппарата, не понимая, что там уже были агенты кулаков, и их влияние было ощутимым. Чистка этого аппарата сама по себе была классовой борьбой, связанной с наступлением на кулачество.

На Пленуме Центрального комитета в апреле 1929 года Бухарин предложил импортировать пшеницу, положить конец исключительным мерам против «крестьянства», поднять цены на сельскохозяйственную продукцию, поддержать «революционную законность», снизить темпы индустриализации и ускорить развитие средств для сельского хозяйства. Каганович отвечал ему:

«Вы не дали новых предложений, и вы не способны на это, поскольку их нет в природе, потому что мы противостоим классовому врагу, который атакует нас, который отказывается отдать излишки зерна для социалистической индустриализации и который заявляет: дайте мне трактор, дайте мне избирательное право, а потом я дам пшеницу»{161}.

Первая волна коллективизации

Сталин решил принять вызов, довести социалистическую революцию до села и вступить в бой с последним капиталистическим классом в Советском Союзе – с кулаками, сельской буржуазией.

Кулачество

Буржуазия всегда утверждала, что Советская коллективизация «уничтожила динамичные силы деревни» и стала причиной постоянного застоя в сельском хозяйстве. Кулаки описываются как единоличные «динамичные и предприимчивые» крестьяне. Все бы ничего, но эти идеологические басни нацелены на очернение социализма и прославление эксплуатации. Для того чтобы понять классовую борьбу, проходившую тогда в СССР, необходимо попытаться получить более реальное представление о русском кулаке.

В конце XIX века специалист по русской крестьянской жизни писал следующее:

«В каждой деревенской общине было 3–4 обычных кулака, а также с полдюжины типов того же рода, но помельче… Им не нужны были ни техника, ни промышленность; только сноровка для того, чтобы обратить себе в доход нужды, печали, страдания и неудачи других.

Отличительная черта этого класса – грубая, решительная жестокость всесторонне образованного человека, проделавшего путь от нищеты до благополучия и пришедшего к тому, чтобы рассматривать добычу денег любыми средствами как единственное занятие, которому должно посвятить себя разумное существо»{162}.

Э. Дж. Диллон из США, имевший основательные знания о старой России, писал:

«Из всех человеческих монстров, когда-либо встречавшихся мне в моих странствиях, я не могу припомнить никого столь же зловредного и гнусного, как русский кулак»{163}.

Колхозы превосходят кулаков

Если бы кулаки, представлявшие пять процентов крестьянства, с успехом расширили свою экономическую базу и определенно утвердили бы себя как главную силу на селе, то социалистическая власть в городах не смогла бы устоять, находясь в окружении буржуазных сил. Восемьдесят два процента советского населения составляли крестьяне. И если большевистская партия не смогла бы больше обеспечить продовольствием рабочих по относительно низким ценам, то сами основы власти рабочего класса оказались бы под угрозой.

Следовательно, было необходимо ускорить коллективизацию в определенных секторах деревень, для того чтобы, основываясь на социалистических принципах, увеличить производство товарного зерна. Весьма существенным для успеха в ускорении индустриализации было удержание рыночных цен на зерно на относительно низком уровне. Растущая сельская буржуазия никогда бы не приняла такую политику. Только бедняки и среднее крестьянство, организованное в кооперативы, могли ее поддержать. И только индустриализация могла обеспечить оборону первого социалистического государства. Индустриализация позволила бы модернизировать деревню, увеличить производительность и повысить культурный уровень. Для построения твердой материальной базы социализма на селе требовалось наладить выпуск тракторов, грузовиков и сельхозмашин. Успех этого дела предполагал увеличение темпов индустриализации.

1 октября 1927 года в колхозах состояло 260 тысяч крестьянских семей. На 1 июня 1929 года их насчитывалось уже 1 008 000{164}. За четыре месяца, с июня по октябрь, процент крестьян-колхозников вырос с 4 до 7,5 %{165}.

В течение 1929 года коллективные хозяйства произвели 2,2 миллиона тонн товарного зерна, столько же, сколько производили кулаки за два года до того. Сталин предсказывал, что в следующем году городу будет поставлено 6,6 миллиона тонн.

«Теперь мы способны провести решительное наступление на кулачество, сломить их сопротивление, уничтожить их как класс и заменить их продукцию продукцией колхозов и совхозов»{166}.

Пламенное массовое движение

После призыва Центрального комитета большевистской партии к ускорению коллективизации в стране развернулось стихийное движение, поддерживаемое активистами, молодежью, солдатами, возвращавшимися после срочной службы, и местным партийным аппаратом.

В начале октября 7,5 % крестьян уже вступили в колхозы, и движение нарастало. Партия, давшая генеральное направление на коллективизацию, стала как бы коллективным разумом массового движения, которым она не управляла:

«Главным фактором нашей социально-экономической жизни в настоящее время… является огромный рост колхозного движения.

Сейчас кулаки экспроприируются массами бедных и средних крестьян, массами, на практике проводящими сплошную коллективизацию»{167}.

В апреле, во время ратификации первого пятилетнего плана, партией планировался на 1932–1933 годы уровень коллективизации в 10 %. При этом колхозы и совхозы должны были давать 15,5 % от общегосударственного сбора зерна. Этого было достаточно, чтобы вытеснить кулаков{168}. Но в июне секретарь партии по Северному Кавказу, Андреев, доложил, что уже 11,8 % семей вступили в колхозы и что к концу 1929 года будет достигнут уровень в 22 %{169}.

1 января 1930 года 18,1 % крестьянских семей были членами колхозов. Месяцем позже это число составило 31,7 %{170}. «Коллективизация быстро развивалась сама по себе, добиваясь успеха главным образом в результате инициативы сельских кадров. Центр рисковал утратить контроль над кампанией»{171}.

Ориентиры, поставленные в резолюции Центрального комитета от 5 января 1930 года, были серьезно «скорректированы» в сторону увеличения региональными комитетами. Районные комитеты сделали то же самое и установили высочайший темп. В январе 1930 года на Урале, Нижней и Средней Волге уже регистрировали цифры коллективизации между 39 и 56 %. Некоторые регионы приняли план по полной коллективизации за один год, некоторые – за несколько месяцев{172}. Советский комментатор писал: «Если центр намеревался включить в колхозы 15 % дворов, область повышала план до 25 %, округ – до 40, а район устанавливал уже 60 %»{173}. Округ представлял собой территориальную единицу, отмененную в 1930 году. В начале того года было 13 областей, разделенных на 207 округов, которые делились на 2811 районов и 71 870 деревенских Советов{174}.

Война с кулачеством

Неистовая гонка за коллективизацию сопровождалась антикулацким движением: кулаки экспроприировались, некоторые из них были осуждены. То, что произошло, было новым поворотом в жестокой борьбе в деревне между бедняками и богатеями. Веками бедняки угнетались и подавлялись, но, наконец, из полного отчаяния они воспротивились и восстали. Но в это время, впервые за всю историю, законная власть была на их стороне. Студент, работавший в колхозе в 1930 году, рассказывает Хиндусу, гражданину США:

«Это была война, это и есть война. Кулак должен быть убран с нашего пути полностью, как враг на фронте. Он и есть фронтовой враг. Он враг колхоза»{175}.

Преображенский, ранее поддержавший Троцкого, теперь с энтузиазмом поддерживал битву за коллективизацию:

«Рабочие массы в деревне эксплуатировались веками. Теперь, после цепи кровавых поражений, начиная с крестьянских восстаний в Средние века, их мощное движение впервые в истории человечества имеет шансы на победу»{176}.

Надо сказать, что этот радикализм на деревне стимулировался также всеобщей мобилизацией и агитацией в связи с проходящей в стране индустриализацией.

Истинная роль наиболее угнетенных масс

Бесчисленные антикоммунистические книги рассказывают нам, что коллективизация была «навязана» руководством партии и Сталиным и проводилась с террором. Это ложь.

Важнейший импульс к насилию при коллективизации шел от наиболее угнетаемой части крестьянской массы. Крестьянин из черноземного района заявлял:

«Всю свою жизнь я прожил в батраках. Октябрьская революция дала мне землю, год от года я получал кредиты, я получил старенькую лошадь, но я не мог обработать землю, мои дети оборваны и голодны, мне не удается поправить дела в моем хозяйстве, несмотря на помощь Советской власти. Я думаю, что у меня есть только один выход: вступить в колхоз»{177}.

Линн Виола писала:

«Хотя коллективизацию начал и вдохновлял центр, в большой степени она стала серией как бы специально подобранных политиками ответов на широкие инициативы областных и районных комитетов парии и правительственных органов. Коллективизация и коллективные хозяйства приняли формы, которые определили не столько Сталин и центральные власти, сколько недисциплинированные и безответственные действия сельских властей; экспериментаторство колхозного руководства оставалось выражением их сущности и реалий отсталой деревни»{178}.

Виола точно выделила основные внутренние движущие силы. Но ее объяснение несколько односторонне. Она упускает из виду общую линию, постоянно проводимую Сталиным и большевистской партией. Партия определила генеральную линию, и на этой основе основным и вспомогательным кадрам было разрешено экспериментировать. Результаты по основным кадрам должны были в дальнейшем служить для повышения уровня новых директоров, для поправок и корректировок в их подготовке.

Виола продолжает:

«Государство управляет циркулярами, оно правит декретами, но у него нет ни организационной инфраструктуры, ни соответствующего персонала, чтобы навязать свою волю или обеспечить точное проведение его политики сельской администрацией… Корни сталинской системы в деревне состоят не в расширении контроля со стороны государства, а в самом отсутствии такого контроля и приказной системы администрирования, что в свою очередь определило важнейший инструмент управления на селе»{179}.

Этот вывод, сделанный после внимательного изучения действительных успехов коллективизации, требует некоторых комментариев.

Тезис о «коммунистическом тоталитаризме», усиленный упоминанием о «всеохватной партийной бюрократии», не имеет реального соответствия с Советской властью при Сталине. Это лишь лозунг, показывающий буржуазную ненависть к реальному социализму. В 1929–1933 годах Советское государство не имело технических средств, персонала требуемой квалификации или коммунистических вождей для управления коллективизацией планово-приказным способом: разговоры о том государстве как о всемогущем и тоталитарном – чистый абсурд.

В деревне самые важные побуждения в колхозном движении шли от наиболее угнетенных крестьян. Партия готовила и вызывала коллективизацию, коммунисты из городов руководили ею, но сам по себе гигантский переворот в привычках и традициях крестьян был бы невозможен, если бы беднейшие крестьяне не были убеждены в его необходимости. Суждения Виолы относительно того, что «репрессии стали главным инструментом власти», не отвечают действительности. Важным инструментом была мобилизация, повышение сознательности, образование и организация крестьянских масс. Эта созидательная работа, конечно, требовала «репрессий», принуждения, как и было на самом деле, и не могло не быть, за исключением случаев жестоких классовых схваток с привычками и людьми старого режима.

Все антикоммунисты, будь они фашистами или троцкистами, утверждают, что Сталин был представителем всемогущей бюрократии, которая душила страну. Это совершенно противоречит истине. Чтобы провести свою революционную линию, руководство большевиков часто обращалось к революционным силам с целью обойти части бюрократического аппарата.

«Революция не проходила по обычным административным каналам; напротив, партия напрямую обращалась к партийному строю и важнейшим отрядам рабочего класса и других городских кадров в обход сельских управляющих. Массовый призыв рабочих и обход бюрократии служили в качестве политики прорыва для закладки новой системы»{180}.

Организационная линия на коллективизацию

А как Сталин и руководство большевистской партии реагировали на стихийную насильственную волну коллективизации и раскулачивания?

В основном они пытались управлять, дисциплинировать и исправлять существующее движение, как политически, так и практически.

Руководство партии делало все, что было в его силах, чтобы гарантировать проведение великой коллективизационной революции в оптимальных условиях и с наименьшими потерями. Но это не могло устранить глубокий антагонизм в самых жестоких его проявлениях, после того как деревня получила поддержку государства.

Партийный аппарат в деревне

Чтобы понять линию большевистской партии во время коллективизации, необходимо иметь в виду, что к 1930 году партийный и государственный аппарат в селе еще был крайне слаб – вопреки образу «ужасной тоталитарной машины», создаваемому антикоммунистами. Слабость коммунистического аппарата была одним из условий, позволивших кулакам бросить свои силы на жестокую борьбу с новым обществом.

На 1 января 1930 года среди сельского населения в 120 миллионов человек насчитывалось 339 тысяч коммунистов! 28 коммунистов на крестьянское население в 10 тысяч человек{181}. Партийные ячейки существовали только в 23 458 из 70 849 деревень, и, как указывал Хатаевич, партийный секретарь Средне-Волжской области, некоторые деревенские Советы были «открытой агентурой кулаков»{182}. Старые кулаки и старые служащие царского режима, лучше понимавшие ход жизни общества, любыми способами стремились проникнуть в партию. Ядро партии составляли молодые крестьяне, воевавшие в Красной армии во время Гражданской войны. Этот политический опыт определял их ход мыслей и способ действия. Они привыкли командовать и едва ли что-то знали о значении политического образования и мобилизации сил.

«Сельские административные структуры выглядели тягостно, управление – беспорядочным, а разграничение ответственностей и обязанностей – неясным и плохо определенным. Следовательно, проведение политики на селе часто сводилось к давно привычной инерции, или, как в дни Гражданской войны, к кампанейщине»{183}.

Это был тот самый аппарат, который часто саботировал или искажал инструкции Центрального комитета, но с которым и пришлось вести борьбу против кулаков и старого общественного строя. Каганович указывал, что, «если формулировать четко и прямо, то, в сущности, мы были вынуждены создавать партийные организации на деревне, способные управлять великим движением коллективизации»{184}.

Чрезвычайные организационные меры

Столкнувшись с партизанщиной, с анархистской волной насилия при коллективизации, партийное руководство сначала попыталось взять происходящее под жесткий контроль. Сознавая слабость и ненадежность партийного аппарата в деревне, Центральный комитет принял несколько чрезвычайных организационных мер.

Сначала на центральном уровне.

В середине февраля 1930 года три члена Центрального комитета – Орджоникидзе, Каганович и Яковлев – были посланы по сельским местностям для проведения расследований.

Затем под руководством Центрального комитета были созваны три важных общесоюзных совещания для обмена опытом. 11 февраля состоялось совещание, посвященное проблемам коллективизации в регионах с национальными меньшинствами.

21 февраля проводилось совещание для областей, которые страдали от нехватки зерна. Наконец, совещание, проведенное 24 февраля, посвящалось анализу ошибок и нарушений закона, имевших место при коллективизации.

Затем на основном уровне, в деревнях.

Двести пятьдесят тысяч коммунистов были мобилизованы в городах и посланы в село для помощи в коллективизации{185}.

Эти активисты работали под управлением «главных штабов» коллективизации, специально созданных для этого на окружном и районном уровне. Эти «главные штабы», в свою очередь, получали советы от представителей областных комитетов и ЦК. Например, в Тамбовском округе активисты приняли участие в конференции и прошли краткосрочные курсы на окружном уровне, а затем на уровне районов, а потом уже направились на места. Согласно инструкциям, активисты должны были следовать «методам работы с массами»: сначала убедить местных активистов, деревенские Советы и бедняцкие собрания, затем небольшие смешанные группы бедняков и середняков, и, наконец, организовать общее собрание деревни, исключая, естественно, кулаков. Было дано жесткое предупреждение о том, что «административное принуждение не должно использоваться для привлечения в колхозы крестьян-середняков»{186}.

Конец ознакомительного фрагмента.