Бегство
Дверь опять открылась и на пороге появилась тетенька в белом халате. Снова назвав ее Леной, она позвала с собой. Они шли куда-то по пустынному коридору, а тетенька, чтобы не молчать, комментировала весь путь.
– Вот здесь надо повернуть. А там, осторожней, ступенька. – говорила она, почти не оставляя момента для того, чтобы Лена вставила свой вопрос.
А вопрос был. Даже были вопросы, море вопросов, и задать их было необходимо. Когда наконец они прошли почти весь коридор, Лена, перебив тетеньку, спросила:
– А что это за город? – наверно, тем самым надеясь, что это сможет прояснить все остальное.
Тетенька посмотрела в ее сторону, но ничего не ответила, видимо считая, что Лена шутит. Ну или что-то другое она считала, но Лене стало почему-то страшно под ее взглядом, и она приняла решение во что бы то ни стало убежать, вырваться от этих белых халатов, стеклянных стен, закрытых дверей, вырваться пока не поздно, пока они не дошли куда-то, пока еще не захлопнулась неизвестная дверь. Вырваться, а там можно будет наконец выяснить у кого-нибудь, где она, и найти родителей. В том, что они у нее есть, она не сомневалась.
Она выдернула руку… и побежала назад. Наверно, сопровождающая ее женщина была уверена, что из этого коридора Лене деться некуда, поэтому не вскрикнула, не погналась, не замахала руками, а секунды две-три наблюдала. На мгновение одна из дверей практически бесшумно распахнулась и Лена бросилась туда. И вот тогда Лена услышала удивленный вскрик тетки. Совсем маленькая кабинка дернулась и помчала вниз. Лена была одна. В панике она нажала кнопку на панели и кабина замерла на месте, двери открылись, а толпа людей в белых халатах стала вваливаться внутрь. Бежать! И она бежала. Из кабины, к лестнице, потом по лестнице, потом на этаж, по этажу, потом опять по лестнице. На ее беду или же удачу по дороге ей никто не попался, а она, поплутав немного, забилась в очень странный закуток и осмотрелась.
Комната-не комната, маленький квадрат метр на метр с дверью и без окон. Она, не раздумывая, закрыла дверь и прислонилась к стене. К вопросам, куда она бежала, кто она и где ее дом прибавились не менее насущные – где она и как отсюда выбраться. Хотя, конечно, одежда на ней давала так мало шансов оказаться незамеченной. Ее белая в розовый горошек байковая пижама и растоптанные тапочки хорошо смотрелись внутри помещения или даже около кровати, но никак не на улице. И все-таки где она?
Приоткрыв дверь убежища, она осмотрела комнатку. Ведра, сложенные друг в друга, швабры… синие халаты на крючках. Наверно она была в больнице, раз все, кого она видела до этого, были в белых халатах, а это – комната уборщицы. Но почему в больнице она, здоровая, лежала отдельно ото всех? И еще эти странные женщины – одна, которая ее обнимала и плакала, вторая – которая вела неизвестно куда. И двери. Почему все двери в коридоре были заперты? Почему не было никого вокруг – ни врачей, ни пациентов? Насколько это опасно? И как долго она сможет находиться здесь, в этой кладовке, без еды и одежды?
Уже очень хотелось есть. Она не могла вспомнить, когда и что она ела в последний раз, потому что все ее воспоминания заканчивались или начинались бетонным забором, и она точно знала, что с этого момента не ела и не пила.
Она еще поперебирала халаты на вешалках, нашла что-то отличающееся по фактуре, опять приоткрыла щелку двери, чтобы рассмотреть при свете. Кофта! Шерстяная светлая с пуговицами кофта, годившаяся ей в платье или пальто. Она примерила. Жалко нельзя было оценить без зеркала. Но что было несомненно, пижаму кофта закрывала, оставляя только кусочек брюк. И еще – в ширину она была ей почти по размеру, а потому в таком виде можно было появиться на людях.
Надо рискнуть вызнать, где она. Что она теряет? Она скажет, что пришла к маме, за мамой, за… она найдет, что сказать. Даже если ее поймают, она ничего не теряет.
Она приоткрыла дверь кладовки, выглянула и, не найдя опасности, прошмыгнула в коридор.
Из коридора – опять на лестницу и вниз, вниз, на улицу. Лестница была пустынна, а выходила она в огромный открытый холл со множеством окошек за стеклянной прозрачной панелью.
«Опять окошки, ну и город», – подумалось ей.
К окошкам стояли люди, которые что-то спрашивали и что-то в них передавали. Иногда человек растерянно отходил, иногда плакал, иногда оставался радостно ждать, а чаще, передав сверток, уходил на улицу, пересекая этот огромный холл и двигаясь к стеклянной двери, у которой томился вахтер.
Вахтер открывал железную загородку, впуская и выпуская людей, и прошмыгнуть мимо него незамеченной не было никакой возможности – это Лена поняла сразу.
Она старалась держаться как можно неприметнее и все равно обратила на себя внимание. Опять бабуля:
– Дочка, а ты что тут делаешь? Ждешь кого?
– Да, – промямлила Лена, – Маму! Доктор разрешил!
– Странно…, – сказала бабуля и тут же добавила – Ну жди, жди…
А Лена постаралсь исчезнуть из ее поля зрения, так как чувствовала на себе укол внимательных глаз.
Она подошла к женщине, которая стояла к одному из окошек и пристроилась так, чтобы бабульке было понятно, что она не одна, она с этой женщиной, мамой. Она почти прижалась к «маме» всем телом. А женщина и не заметила этого, увлеченная беседой с человеком за стеклом.
При общем гуле разобрать то, что говорил собеседник женщине Лена не могла. Она могла только слышать, как та соглашалась с ним вздыхала, а потом быстро сказала:
– Хорошо, я подойду. А куда?
Лена вытянулась, встав на цыпочки, почти подпрыгнув, и изо всех сил напрягла слух.
– Выйдите из зала через противоположную от вахтера дверь и подниметесь на второй этаж по лестнице.
Лена приготовилась идти за женщиной, поскольку вредная бабка не спускала с нее назойливых глаз. Только бы женщина не заметила почти прилипшую к ней девочку. Но женщина была вся в своих мыслях и быстро пошла вперед, пересекая пространство. За ней поспешила и Лена. Они влетели в указанную дверь, и женщина замерла, как вкопанная. Лена почти на нее натолкнулась, но в последнее мгновение отпрянула в сторону и прижалась к стене за дверью. Перед ней открывалось весьма странное зрелище. Коридор, выкрашенный в грязно-синий цвет, меньше всего походил на место, откуда можно было подняться наверх. Строительные конструкции стояли вдоль него, валялись мастерки, а ведра, наполненные бурой вязкой субстанцией, казались навсегда забытыми рабочими. Тусклые лампочки хорошо освещали только его середину с разбросанными бумажками на полу и кусками отвалившегося цемента, около стен царил сумрак.
Замершая женщина вероятно решила, что из этого коридора не может быть лестницы наверх, поэтому развернулась и озадаченно пошла назад в холл. А Лена осталась. Она не могла идти назад, там была досужая бабка.
«В этом коридоре не сказать, чтобы тепло,» – с тоской подумала она и присела на корточки, подобрав под кофту ноги и размышляя, что делать дальше.
Она опустила глаза и увидела прямо перед собой яблоко. Самое настоящее яблоко лежало в шаге от нее. Она протянула руку, и в этот момент в животе радостно заурчало. Раздумывать было некогда, если ее живот и дальше так громко будет издавать звуки, то может прибежать бабка из холла, в панике подумала она и, обтерев наспех фрукт, откусила.
Боже, наконец! Было ли в ее жизни что-то вкуснее и сочней этого яблока? Она знала, что точно нет. По крайней мере на ее памяти.
Из своего убежища, созданного за створкой распахнутой двери, она попыталась рассмотреть холл. Если смотреть в щелку между стеной и дверью, то можно было видеть небольшую часть пространства и колонну, на которой висел длинный список. Она пригляделась. Это было ровно то, что она искала! На верхней строчке списка большими буквами было написано «Научно-Исследовательский Медицинский Институт редких и инфекционных болезней». Она прочла это с трудом, по слогам. Кажется, она забыла грамоту. Потом в ее голове все слоги сложились в связное предложение, и она поняла, что это за здание… О, ужас!
«Значит, я больна чем-то непонятным и заразным, – начала размышлять она. – Вот почему меня держали отдельно ото всех! Вот почему так косилась бабулька! Вот почему все двери в коридорах были закрыты!»
И секундой позже с этими мыслями начали спорить другие: «Ну ты же чувствуешь себя прекрасно» – говорили ей другие мысли.
«Ты же просто ничего не помнишь!» – возмущались они у нее в голове.
«Это не может быть заразно! За это не уводят неизвестно куда и не держат под замком!» Она окончательно разволновалась. Надо прочитать дальше. Надо постараться разобраться в длинном списке перечня.
Этаж 2. Администрация. Консультационные кабинеты.
«Интересно, что это? – начала размышлять она, но тут же себя остановила. – Не отвлекаться! И так все получается очень медленно!» А сколько у нее времени, она не знала.
Этаж 3. Лабораторные исследования. Сдача анализов.
Этаж 4. Аппаратные обследования. Диагностическое отделение.
И дальше шел целый список кабинетов, который она даже не стала читать.
Этаж 5. Физиотерапевтические кабинеты.
Что это она не знала и, так как ее этаж был выше, то и перечня читать не стала.
Этаж 6. Хирургическое отделение. Реанимация.
Этаж 7. Женское инфекционное отделение.
Этаж 8. Мужское инфекционное отделение.
Этаж 9. Детское инфекционное отделение.
«Ой, наверно, это как раз ее этаж» – подумала она. Но список продолжался и поэтому она решила дочитать.
Этаж 10. Отделение Редких болезней.
Этаж 11. От-де-
Дочитать она не успела. Дверь закрылась, а она осталась одна в мрачном холодном коридоре, с огрызком яблока, который все-таки планировала доесть.
×××××
«Дура, дура, дура!!» – кричала она про себя.
«Дура! Идиотка! Дура! Дура!», повторяла она и, глотая слезы, сбегала по лестнице.
«Дура! Никогда не вернусь! Дура! Никогда больше! Никогда,никогда, никогда!!!»
Она не давала пролиться слезам, застилавшим глаза, вгоняя их внутрь, вбивая морозным воздухом в легкие, закрывая ладонями рот, наполненный словами отчаяния.
Она не могла думать, анализировать, замедлять шаг, потому что основным ее желанием было бежать и убежать.
«Ты никогда меня не найдешь! Дура! Дура!».
Казалось, что кроме этого слова в голове ничего не существует. Слово, слово, слово, эмоции, а потом опять слово, слово, слово…
Она бежала, не зная куда, не планируя ничего и не ощущая холодного ветра. Причитания внутри, обида от несправедливости, усталость от постоянных претензий гнали ее вперед – уставшую, заплаканную и уже бездомную.
«Никогда не вернусь, никогда! Пусть она узнает, пусть она поймет! Дура!!»
Калейдоскоп этих слов был бесконечен в ее голове и не приносил облегчения.
Она бежала вдоль дороги, садилась в автобус, выходила где-то, не замечая места, опять садилась в автобус, не глядя на его номер, не озадачиваясь, куда он едет, и куда приедет она.
Эта автобусная гонка, перемежаемая с быстрым и бесцельным бегом между маршрутами и остановками, была средством спасения, средством запутать следы, затеряться в огромном пространстве городских улиц, как если бы за ней кто-то гнался. Но еще это было средство запутать себя, чтобы не было возможности по малодушию вернуться в теплую квартиру в образе побитой собачонки, просить прощение, давать обещания, выслушивать нотации, а самое главное торжествующие слова этой дуры: «Я знала, что ты никуда не денешься!».
Она привыкла жить в комфорте и достатке и с малых лет в отдельной комнате их огромной квартиры. Игрушки, море игрушек, а когда стала старше, то все необходимое для учебы и развлечений покупалось ей без вопросов – компьютер, музыкальный центр, телевизор, всякие игровые приставки и даже музыкальные инструменты. Она привыкла к этому. Она привыкла есть все лучшее, носить все модное, пользоваться всем современным. И теперь, трясясь в автобусе на краю земли, она думала уже и о том, чтобы не смалодушничать.
Это был последний автобус. Последний ночной автобус. Она и не заметила, как улица погрузилась в темноту, потому что даже в окнах квартир погасили свет. Ночь. Ей некуда идти.
Она не знает, где она, она не знает, где ей ночевать этим осенним вечером. Только тут, на остановке, выйдя из теплого автобуса в промозглую ночь сентября она осознала насколько серьезно ее положение. Убегая из дома, она забрала только то, что было под руками.
…Когда она после ночного отсутствия вошла в квартиру, ее уже ждала мать. Эта дура начала разъяренно на нее орать, покрывая словами, как оплеухами. Конечно, и сама Лена была не совсем права, потому что, пообещав придти вчера, осталась у подруги еще на ночь и при этом предпочла не звонить домой, чтобы не нарываться на нарекания, а потом и не отвечать на звонки, когда мать начала обрывать телефон. Она вернулась только во второй половине следующего дня, надеясь, что никого не будет дома, и она сможет тихо проскользнуть в свою комнату, как в крепость. Переживать бурю на своей территории ей было всегда легче. Но, войдя в коридор и бросив на автомате мобильный и ключи на полочку, а сумку под ноги, она обнаружила стоящую в дверях ее комнаты разъяренную матушку. И началось. Лена была виновата, но эти слова явно не могли быть отнесены к ней, даже после ночи ожидания. Эти слова ранили больше, чем удары, если бы даже удары приходились ей по лицу. И тогда она схватила сумку, которая стояла под ногами и бросилась вон…
Ни ключей, ни телефона у нее не было. То что было в сумке давало возможность прожить дня два, ночуя по подъездам и питаясь хлебом с кока-колой из ближайшей булочной. Убегая, она конечно же и не думала про это. Сейчас, стоя на пустынной остановке, она понимала, что даже шанса позвонить домой, сдаться на милость победителя и попросить отца забрать ее отсюда у нее не было. Конечно, есть телефоны-автоматы, наверно их можно найти. Но где она среди ночи найдет для них правильные монеты? Да и знает ли она куда за ней ехать?
Так что, как она и хотела, домой она не вернется. И что более очевидно – как бы она ни хотела, домой ей никак не вернуться.
Лена побрела по улице, перекинув спортивную сумку через плечо. Было холодно. Спустя сотню метров – очень холодно. А через пятнадцать-двадцать минут зубы уже откровенно стучали, а нос и уши просились погреться в любое место, закрытое от ветра.
«Наверно надо искать теплый подъезд, не могу же я ходить всю ночь, чтобы не окоченеть. Возможно удастся где-то устроиться, а завтра посмотрим.» – думала она с тоской, ускоряя шаг.
Она уже почти бежала во дворы, к подъездам, спасительному теплу, когда сообразила, что все они закрыты на код или, что еще хуже, у большинства из них есть домофоны. Единственной надеждой была возможность пройти внутрь с припозднившимся жителем. Но улица была безлюдна, а Лена уже не могла унять холодную дрожь.
«Надо одеться» – подумала она, вспомнив про сумку и лежащий в ней свитер и шапку, которую ей всучила мать перед уходом к Лариске.
Конечно, она бы могла одеть на себя все, что было в ее сумке – ночную рубашку, футболку, шерстяные носки, свитер, пару трусов. Но, представив себя в таком виде, она разулыбалась – вот бы маман порадовалась видя ее в ночной рубашке до щиколоток, свитере с непомерно большим воротом, трусах-стрингах, одетых на облегающие джинсы, и короткой малиновой курточке поверх всего этого.
– Вот бы она позлорадствовала, – подумала Лена, представив себя в стильных полусапожках, из которых торчали бы белые шерстяные носки с яркими помпонами. И еще минут пять простояла, не решаясь надеть хотя бы свитер.
Но улица оставалась пустынна, поэтому она, подойдя к ближайшему подъезду и положив на скамейку сумку, приготовилась заночевать прямо здесь, предварительно напялив свитер и шапку. И не сказать, что она была сейчас сильно недовольна матерью, впихнувшей ей все это богатство на всякий случай…
Самое трудное было в этом холоде расстегнуть молнию у куртки и впустить туда заледеневший воздух улицы. И даже понимая, что ей это поможет не умереть от холода или просто не заболеть, она не сразу решилась на столь отчаянный поступок. Как только она, очень быстро орудуя руками, натянула на себя свитер и шапку, которая ей вовсе не показалась такой страшной как прежде, к подъезду, словно материлизовавшись из воздуха, подъехала машина. Понимая, что это ее шанс проникнуть внутрь, она подскочила к двери и начала ковыряться в сумке, как если бы искала ключи. Из машины вывалились возбужденные молодые люди и со словами: «Что ищем, а?» открыли ей дверь в рай.
Было ли что-либо в ее жизни лучше этого момента? Все эти поездки заграницу, томление на пляже, еда в дорогих ресторанах под мерную болтовню родителей, прекраснейшие развлечения в парках аттракционов, глаза мальчика на дискотеке и успех на школьном конкурсе красоты не стоили и десятой доли блаженства, охватившего ее в теплом подъезде.
Молодые люди на ее счастье ею не заинтересовались, а двинули пешком на три этажа вверх. А она, поднявшись на площадку к почтовым ящикам, начала греть руки около батареи.
«Господи, что это за такой подъезд?» – думала она в полном восторге, вспоминая, что никогда раньше не видела батарей в подъездах. Или просто не замечала? Батарея была настолько горячая, что ее распухшие от холода пальцы моментально отогрелись и покраснели. Она хотела сесть на эту батарею, лечь, обнять и ласкать ее только за то, что она существует. Она не замечала набросанных бумажек вокруг, окурков и неимоверно толстого слоя пыли или правильнее сказать грязи, лежащей на самой батарее. Куда делась ее врожденная брезгливость, ее способность чувствовать тошноту при любом засохшем пятне на кухонном столе и почти рвоту от прилипшего куска жвачки к ее ботинку? Сейчас она испытывала настоящее блаженство.
Ее вчерашняя ночь с Лариской прошла достаточно бурно. Сначала они долго тусили в парке с ребятами, пробавляясь пивом и чипсами. Потом, когда стало холодно, перебрались в Ларискин подъезд. И хоть консьержка впустила их, но долго ворчала вслед, ругаясь на мусор, будущие окурки и громкие разговоры до полуночи. На Ларкином этаже оставаться не рекомендовалось, поэтому, они звякнув в дверь и сообщив ее родителям, что они почти дома, – «почти-почти и скоро появимся не волнуйтесь!», поднялись на последний этаж. Весь этот этаж занимала одна семья, которая за своими железными дверями, глухо отгораживающими вход в квартиру, никогда на них не жаловалась. Скорее всего двери были со звукоизоляцией, как и сами стены квартиры, а ее жители предпочитали рано ложиться и поздно вставать. Так что место для их компании, как говорится, было намоленным. Ну а что до мусора, так на то есть консъержка, горничная, уборщица. Этот вопрос никогда их не интересовал.
Ее воспоминания становились все медленнее, а глаза начинали закрываться от тепла, разлившегося по всему телу. Хорошо хоть часы у нее были на руке! И она автоматически на них посмотрела. Третий час ночи. Если так пойдет дальше, то она заснет стоя, а утром ее, как заправскую бомжиху, отправят в милицию и оттуда уж точно вернут родителям, и тогда…
Не сказать, чтобы эти мысли как-то оживили почти заснувший мозг, но тело, собрав последние усилия, потопало наверх.
«Все-таки, – подумалось ей, – есть надежда, что наверху меня не заметят, а может, у них есть такая же, как в Ларкином доме, квартира».
Этажи давались с трудом, а лифтом она пользоваться не хотела. Она по жизни боялась входить в лифты. Откуда появился этот страх она не знала, но обычно предпочитала пройтись пешком даже на десятый этаж, мотивируя это пользой для организма.
Еще этаж и еще. Старый дом. Убогие двери, обшитые дермантином. Мусор… Казалось, что этот бесконечный подъем ей уже снится. Она брела на последнем дыхании и, когда поняла, что дошла до верха, привалилась к стене, сев на корточки, и мгновенно уснула.
Снились ей двери… много дверей. Она входила в одни и выходила из других, и куда-то спешила, а двери все не кончались… двери хлопали, закрывались за ней и перед ней, и люди за ними, странно улыбаясь, не хотели с ней разговаривать. Много людей с тоскливыми лицами стояло в длинных коридорах и тоже перед дверьми, и она, затерянная между ними, металась в поисках выхода и не могла его найти.