Глава 6
Время, которое Шеп потратил на ужин «фотография до», Джексон провел еще хуже, чем предполагал. Капли с вазелином, которые он купил вместо «Саран Рэп» – никогда нельзя покупать лекарства неизвестных брендов, – вытекли за ночь из глаз Флики, и наутро они горели огнем. Пока он отсутствовал всего несколько часов, она, скажем так, была более чем раздражена.
Кэрол постоянно твердила ему, чтобы он не концентрировал внимание Флики на «стрессе», поскольку их старшая дочь постоянно испытывала стресс и стала очень плохо его переносить. Флика стойко сносила жалобы отца на лживость нового «зеленого» закона, который так же необходим, как налог на пластиковые пакеты, и сетования на то, что все это делается лишь с целью выкачать из народа больше денег. Она не возражала против опухших красных глаз по утрам, с трудом позволяющих ей завтракать. Она не возражала против того, что ей трудно говорить, когда хочется так много сказать. Она не возражала против того, что у нее изо рта постоянно течет слюна, что она постоянно потеет; если детей в школе просили воздержаться от злых шуток, она предпочитала съязвить в ответ, чем быть вежливой или просто с презрением отвернуться. Она терпеть не могла ежечасные вливания в трубку раствора из сахара и соли, которые совсем не приносили того удовлетворения, как ее сестре глоток колы. Она устала каждое утро и вечер на пятнадцать минут надевать специальный жилет для очистки дыхательных путей.
Флика должна была быть благодарна этому жилету, потому что родители ее теперь были спокойны и ей не приходилось проходить процедуру дренажа, которая стала кошмаром ее детства: вставленные в нос трубки, булькающие звуки помпы, потоки слизи, льющиеся в контейнер; Джексона всегда поражало, сколько дряни может содержаться в этих двух маленьких легких, и, сколько бы Кэрол ни говорила, что процедура приносит облегчение, он никак не мог с этим смириться. Сколько бы он ни утешал себя, что с каждым разом процедура становится для девочки все менее отвратительной, сама Флика была далека от благодарности. У нее было столько причин для раздражения, что она перенесла свою ненависть на другую процедуру: постоянные клизмы, связанные с хроническими запорами от приема множества лекарств.
Более того, в этот момент у нее случился вегетативный криз, и, черт возьми, она ни за что на свете не хотела бы пережить это вновь.
Первые признаки появились, когда Кэрол готовила германский шоколадный торт для ужина с Накерами. Он знал, в чем причина. К шестнадцати годам организм Флики стал сопротивляться всему тому количеству медикаментов, которые ему пришлось поглотить. Разумеется, ей суждено было многое вынести, и сейчас организм выбросил красный флаг: «изменение личности» и «эмоциональная неустойчивость» были основными индикаторами криза. Дело в том, что большинство детей с синдромом Райли – Дея – старый термин для определения семейной вегетативной дисфункции, напоминающий по звучанию название дуэта, исполняющего веселые песенки на христианском радио, – стали бы ныть, что сестра единовластно пользуется домашним компьютером. Однако Флика была далека от этого. В ее случае «неустойчивость» проявлялась куда страшнее. Она обычно начинала ныть, что ненавидит жизнь и свое тело; что в будущем ее не ждет ничего, кроме очередной госпитализации, которая закончится помещением навсегда в инвалидное кресло и целым рядом новых болезненных симптомов – ужасающие скачки давления, постоянные припадки… Флика появилась в кухне, потея и ноя, что лучше бы ей сразу умереть. Любым родителям было бы тяжело такое слушать, особенно если эти эмоциональные всплески нельзя списать на счет подросткового стремления к театральности. Флика говорила именно то, что хотела сказать. Она хорошо знала, какова смерть на самом деле, и считала, что ее речь звучит великолепно.
Джексон был на заднем дворе и отчетливо слышал каждое ее слово, внутренне съеживаясь все сильнее. («Нет, я не надевала жилет, я его ненавижу, я все ненавижу. Чушь все эти разговоры о том, как хорошо жить, не понимаю, что вы все в этом находите!» Затем ласковые, убаюкивающие речи Кэрол о том, что не надо так говорить, ведь жизнь – дар свыше, прочие увещевания, отчаяние в голосе от желания успокоить дочь.) Он до сих пор чувствовал себя разбитым, словно сбившимся с курса; ему было сказано не садиться за руль, но он и не думал повиноваться. Досада достигла предела, когда он заполнял бак на Четвертой авеню и завел разговор с заправщиком, что было слишком даже для него.
– Почему ты не разрешаешь мне просто зарезаться? Разве жизнь того стоит? – гудела из кухни Флика.
Он вошел как раз в тот самый момент. Боже, неужели он не заслужил сделать для себя всего одну вещь, а? Одну?
– Не хочу твою дурацкую яичницу! – прохрипела Флика, когда в комнату вошел отец. – Я не желаю проводить весь воскресный день с логопедом, потом с физиотерапевтом, потом с кем-то еще. Все равно я скоро умру, поэтому оставьте меня в покое и дайте посмотреть телик! Что в этом плохого?
Кэрол гладила девочку по голове и старалась закапать ей искусственные слезы. (Одним из первых признаков СВД является неспособность новорожденного плакать, злая шутка судьбы; любой ребенок, окажись он в такой ситуации, рыдал бы от горя.) Флика причитала: «Оставьте меня! Дайте умереть спокойно!» – и задыхалась все сильнее.
К сожалению, из-за побочных действий лекарств: тошнота, головокружение, стоматит, боли в спине, удушье, метеоризм, сыпь – симптомы СВД сложно было определить сразу. Но все становилось ясно, когда у Флики начинались позывы к рвоте. Сухие и тяжелые, они напоминали те, которые случались до фундопликации, когда она скрючивалась над тарелкой ненавистной яичницы, приготовленной Кэрол. Ее рвало долго и надрывно, казалось, кишки вылезут наружу. Оставалось надеяться, что после Флике станет немного легче.
– Это точно криз, – грустно сказала Кэрол мужу. Большинство жен произнесли бы эту фразу с интонацией истеричной сериальной актрисы, Кэрол же по-врачебному сухо констатировала факт. – Слава богу, ты вернулся. Подержи ее.
Джексон прижал щуплое тельце дочери к груди. Ловко расстегнув пуговицу и молнию, Кэрол стянула с Флики джинсы, быстро смазала себе безымянный палец вазелином и, подцепив небольшую таблетку, глубоко засунула ее в прямую кишку дочери. Без лишних рассуждений, на которые у них не было времени, Кэрол вгляделась в лицо девочки – не так просто определить по виду Флики, падает у нее кровяное давление или поднимается, но Кэрол уже давно приспособилась и по одному взгляду поняла, что давление снижается – кожные покровы стали липкими, бледными и прохладными – таблетка проаматина действовала.
– Теперь запомни… – сказала Кэрол.
– Да, да, знаю, – перебил ее Джексон. – Надо следить, чтобы в ближайшие три часа ее тело находилось в вертикальном положении.
Кэрол неоднократно это повторяла. Он отлично помнил, что, если девочка ляжет после таблетки проаматина, ее давление взлетит до небес.
Все это время Хитер держалась на некотором расстоянии и ревниво наблюдала за происходящим. Джексон даже немного обеспокоился тем, что она была молчаливее обычного.
Для верности Кэрол засунула еще таблетку диазепама, и через несколько минут он почувствовал, как тело Флики слегка содрогнулось. К счастью, Кэрол быстро добавила изрядную порцию валиума, дабы избежать второй волны криза – по силе это было сравнимо с ударом грузовика в столб – и иметь возможность доехать до больницы. Естественно, о торте все забыли, и теперь по всему дому разносился неприятный запах горелого шоколада.
– Прошу прощения за покупной торт, – говорила Кэрол, стоя в дверях. – Домашний у меня не получился.
Кэрол никогда не использовала проблемы с Фликой как оправдание – поступок, вызывавший у Джексона восхищение. Никто из них также не упомянул, сколько денег им пришлось потратить на сиделку. Когда Флика была в таком состоянии, они вызывали Вэнди Портер, медсестру, специализирующуюся на больных СВД.
– Мне нравится Глинис, – неожиданно сказала девочка, когда они крутились вокруг нее, убеждаясь, что она не сможет лечь. – Она никогда не обращается со мной как с идиоткой. Всегда расспрашивает о моей коллекции мобильников, а не только об этой дурацкой болезни. Она не зануда и говорит нормально, не сюсюкает, как все эти терапевты. А теперь и она заболела. Еще страшнее, чем я, хотя это кажется невозможным. Она станет ждать сегодняшней встречи, и, если вы все отмените, для нее это будет удар. Если вы останетесь дома только из-за меня, я выпью холодного молока и заработаю воспаление легких.
Шантаж, да, но это сработало; Флика не имела привычки делать пустые заявления.
Джексон суетился на кухне, пытаясь наколоть лед – они принесли две бутылки вина, и две бутылки шампанского уже были приготовлены к ужину, – намечалось веселье, хотя повод был не для праздника. Начало новой эры в жизни, этот вечер был последним в череде столь любимых ими посиделок, неразлучная четверка, впереди у которой боль, усталость, разочаровывающие результаты анализов, завершение одного этапа, который неминуемо дает начало следующему.
Шеп со всей серьезностью подошел к вопросу еды. Стол был заставлен множеством закусок, достаточных для вечеринки человек на двадцать пять: хумус, креветки на шпажках, запеченные на гриле, спаржа, редкая в это время года, гребешки в беконе; он потратил сумасшедшие деньги только для того, чтобы подать на стол блюда, к которым подойдут серебряные палочки для еды, сделанные некогда Глинис. Она спустилась к гостям в черном бархатном платье в пол; горели свечи, отбрасывая дрожащие тени, атмосфера была завораживающая, словно в скором времени в этой комнате должен был произойти некий сатанинский ритуал. Джексон подошел и обнял хозяйку дома, его пальцы коснулись мягкой ткани, которой было слишком много, а Глинис под ней слишком мало. Ее плечи заострились и стали похожи на куриные крылышки.
– Ты выглядишь великолепно! – воскликнул Джексон.
Глинис поблагодарила его с девичьей стыдливостью, но он лгал. Это был первый случай из череды многих, когда она услышит слова неправды, хотя приятно уже то, что сегодняшним вечером хоть что-то начинается. Глинис была накрашена ярче, чем обычно; однако румяна и красная помада никого не могли обмануть. Печать страха уже появилась на ее лице. Тем не менее это все еще была высокая, эффектная женщина, которая выглядела максимально достойно в сложившейся ситуации. Он старался гнать от себя мысли о том, какой она может стать в скором времени.
Все устроились в удобных креслах, пока Шеп наполнял фужеры. В былые времена, а это значит шесть недель назад, Глинис обязательно завела бы разговор с гостями. Ее редкие фразы были ценнее болтливости, она принадлежала к породе людей, готовых долго слушать чужие споры, а потом одним высказыванием подводить итог многочасовой дискуссии. Теперь же в ее манере появилось нечто царственное, словно она королева вечера, готовилась вершить суд.
В свою очередь, они с Кэрол были настороже, готовые в любой момент закрыть рот. Они внимательно выслушали подробный рассказ Глинис о том, что ей предстоит в понедельник утром, хотя уже знали обо всем от Шепа. Если Глинис и находилась сегодня вечером в центре внимания, то это было то внимание, которого все в этой комнате с удовольствием бы избежали.
– Мне наконец удалось связаться с семьей Глинис, – сообщил Шеп. – Разговор с ее матерью, доложу я вам, – это было что-то.
– Она как настоящая примадонна, – сказала Глинис. – Я слышала ее рев в трубке в другом конце кухни. Я знала, что она превратит мою драму в личную. Со стороны вполне можно решить, что это у нее рак. Ей даже удалось заставить меня мучиться оттого, что я заставила ее страдать. Можете себе представить?
– Хорошо хотя бы то, – заметила Кэрол, – что ей это небезразлично.
– Ей небезразличны собственные чувства, – сказала Глинис. – Ее интересует все, что она сможет использовать в своем книжном клубе, – понимаете, такая несправедливость жизни, когда ребенок заболевает прямо на глазах матери, и прочее, прочее, прочее. Однако сестра сказала мне правду, они готовы приехать, но радуются, что все случилось не с ними. Может, мне повезет, и Руфь отправит мне ароматические свечи, которые они получили в подарок от «Мастеркард».
Глинис всегда была резкой на высказывания и суждения, и Джексон подумал о том, какая же реакция семьи порадовала ее больше.
– А что сказали дети? – спросила Кэрол.
Глинис заметно помрачнела.
– С ними сложнее, – осторожно вмешался Шеп. – Амелия заплакала. Зак нет, но лучше бы он разрыдался. Мне показалось, что ему было еще тяжелее. Я никогда не подозревал, что мой сын может стать еще более закрытым. Оказалось, все возможно. Он окончательно ушел в себя. Даже не задал ни одного вопроса.
Конец ознакомительного фрагмента.