5. Паломница в Европу
В начале лета прочитала объявление на доске информации собора: паломничество в древний бельгийский монастырь, автобусом через всю Европу… «Поеду, увижу хоть на пару часов». Позвонила (номер его телефона у неё был всегда, но звонила впервые), спросила Марту, можно ли остановиться на пару дней, договорились о встрече.
Странный это был автобус: небольшая группа паломников – Марина в их числе – и команда молодых спортсменов, направлявшихся в Бельгию на соревнования по спортивному ориентированию. Условия были спартанскими. Автобус ехал почти без остановок, так что «и стол и дом» – всё было в нём. Ноги, постоянно опущенные вниз, отекали так, что утром было больно сделать шаг. На одну ночь их приютил постоялый двор где-то в Германии. Руководитель группы спортсменов предложил ей номер с нешироким ложем, которое, по его замыслу, она должна была разделить с весьма корпулентной дамой. Измученная дорогой Марина, совсем не по- христиански возмутилась:
– Простите, но я традиционной ориентации!
Позже она выяснила, что, отказавшись спать вместе с дамой, нарушила планы этого руководителя, успевшего закрутить роман с молодой паломницей, о чём та ей сама и рассказала, добавив:
– Ничего, мы в Москве своё возьмём.
Следующая остановка была в Амстердаме, у Центрального вокзала, где Мартин должен был её встретить и отвезти на три дня к себе домой. Маршрут их автобуса в Бельгии проходил далеко от его местечка, и встретить её в Амстердаме ему было удобнее. Чем ближе была встреча, тем тревожнее и беспокойнее становилась Марина.
– Вам нехорошо, может быть, хотите воды? – спросила соседка, прервав рассказ об альпийских горках, которые она сооружала на своих шести сотках.
– Я просто очень устала, – тихо отозвалась Марина.
Соседка сочувственно вздохнула, но рассказ продолжила.
Марина не просто устала, она вдруг обессилела до отчаяния. «Зачем я еду? Он не подавал признаков жизни уже почти месяц. Если бы я не позвонила, может быть, так всё бы и сошло на нет, и он исчез бы из моей жизни. Я – как наложница в гареме, всё жду и жду… Чего жду? Нельзя быть такой мазохисткой: ведь знаю же прекрасно, что потом ещё больнее будет! Знаю… и иду на это. Боже, как всё глупо… И потом Марта… Я что, стерва законченная? Получается, что так… стерва и есть! Духи французские ей везу, шоколад московский. Вот ведь идиотка: в Бельгию с шоколадом, что в Тулу с самоваром. И вообще… у него наверняка уже другая, он мужчина и не может без женщины… это даже уму непостижимо, что мимо него можно ходить спокойно и не влюбиться…»
Автобус остановился далеко от вокзала – ближе не разрешалось. Одну сумку Марина оставила в автобусе, но и та, с которой собиралась к Мартину, всё равно оказалась довольно тяжёлой: подарки эти дурацкие, пижама, джинсы и прочее барахло. На несколько дней как-никак собиралась. Сердобольная соседка, предложила проводить до вокзала. Какой там: скорей, скорей… Марина бежала навстречу своим будущим страданиям. Пробежав через весь вокзал, в конце концов отыскала платный душ, где была очередь… потом отключился фен… Она выскочила из кабинки с недосушенной кудрявой головой – терпеть не могла свои кудри, всегда феном выпрямляла – и стала орать на добродушного парня за кассой – так, что он покрутил пальцем у виска. «И он прав, прав, прав», – твердила она на бегу и чувствовала, что близка к истерике.
Выбежала на привокзальную площадь, отдышалась, огляделась и почти обрадовалась: народу столько, что найти друг друга вряд ли возможно. «Вот и хорошо, вернусь в свой родной автобус», – почти с облегчением подумала она, но опять, как в тот самый первый раз, сверкнул луч предзакатного солнца и высветил фигуру Мартина. Больше она никого не видела. Он шёл навстречу по вмиг опустевшей для неё площади. Подошёл, молча прижал к себе и не отпускал, даже не поцеловал. Повёл к машине, и только там они поцеловались. Марина счастливо отметила, что целоваться он разучился.
Выехали из города, остановились у небольшой придорожной гостиницы. Вошли. Он взял ключ, открыл дверь, потом закрыл изнутри. Марина наблюдала молча, сгорая от желания, накопленного в машине. Она прижалась спиной к закрытой двери, почти теряя сознание, ждала. До кровати они всё-таки дошли.
Прошла вечность, пока они смогли говорить. Марина тихо и счастливо рассмеялась:
– Ты заметил, что мы ещё не сказали друг другу ни слова?
– Разве у нас был для этого повод? – ответил он гусарской шуткой.
Потом они стояли под душем, и вода всё лилась и лилась… А потом она молила, чтобы её тело «подольше не кончалось»: он вытирал его медленно и бережно.
Вернулись в комнату, сели на пол – сидячих мест в номере не было, только кровать, на которую оба старались не смотреть во избежание нового «девятого вала». Марина положила голову Мартину на плечо – полное предельное счастье. Наверно, в таком состоянии молодые влюблённые совершали совместные самоубийства… в Японии, кажется. Свершилось. Чего ещё сметь желать от жизни? Но он прошептал:
– Пора.
– Да, пора, – эхом отозвалась она.
– Я к тебе не поеду, – прошептала Марина. Он понял:
– Хорошо. Я отвезу тебя в Амстердам. Ты успеешь на свой автобус? Сумки не забудь, – он перекинул небольшую сумку ей через плечо, задержал на нём руку. Большую сумку понёс сам.
На самом деле автобус уже давно ушёл, но он ей и не был нужен. Она не знала, что будет делать, куда пойдёт, в голове билось только одно: они сейчас расстанутся, и ей уже ничего не будет нужно.
– Не провожай меня до самого автобуса, пожалуйста.
– Да, да, я понимаю.
Марина почти оттолкнула его от себя, выскочила из машины и пошла быстро, не оглядываясь. В голове стучало: «Я тебя никогда не увижу, ты меня никогда не увидишь.» Наткнулась на большой мусорный ящик, напряглась и забросила туда дорожную сумку: «Ничего теперь не нужно. Эх, про подарки-то совсем забыла».
Очнулась она от яркого солнца и долго пыталась сообразить, где находится. Наверно, в гостинице, но не в той, где была с Мартином. Как сюда попала? Не помнила. Ничего не помнила, кроме того, как выходила из его машины с мыслью о конце своей жизни. «Посплю ещё», – решила… и заснула на сутки.
Проснулась через день, когда стемнело. Приняла душ, хотела переодеться, стала искать сумку с вещами, куда делась? Не было сумки. Ну и ладно. Высыпала всё из маленькой сумочки на простыню. Застыла на мгновенье: на этой сумке его последнее прикосновение… «Не надо! – приказала себе. – Итак, что у нас есть в наличии?» Было несколько евро, мелочь, кредитная карточка, две губные помады – дневная и вечерняя, тюбик с кремом для лица (главное!), пудреница, маленький пробничек с духами, расчёска. Вполне достаточно, чтобы выйти в люди в приличном виде. Вымыла голову – и пошла. Кудрявая. Костюмчик сидит (пять кэгэ для этого французского костюмчика сбросила). Жизнь продолжается!
Вышла и сразу затерялась в весёлой и не совсем трезвой толпе молодых и не очень людей, определённо побывавших уже в многочисленных кофе-шопах, где официально продавали лёгкие наркотики. Нашла уютный ресторанчик. Ей предложили единственное свободное место: маленький столик на одного, а рядом за таким же столиком – седая дама с бокалом белого вина и крохотной собачонкой на соседнем стуле. Обменялись приветствиями – и с дамой, и с собачкой. Марина заказала бокал красного вина и плотный ужин: забыла, когда последний раз ела. «Завтра с утра пойду смотреть Амстердам, слышала о нём от потомка Остапа Бендера, но ведь так и не увидела тогда, много лет назад, из-за проливного дождя».
Завтра снова было солнце. Марина купила путеводитель по городу, нашла туристическую контору, заплатила за экскурсию по городу.
– Вам на русском языке?
– А можно на-русском?
Молодая голландка изъяснялась по-русски вполне прилично. Она сказала, что разговор у них пойдёт о «золотом» для Амстердама XVII веке, когда он стал столицей Голландской Республики.
– Как получилось, что в том веке наша маленькая заболоченная страна на окраине Европы до такой степени продвинулась вперёд во всём, что целое столетие ей не было равных? – она начала свою экскурсию с вопроса.
«Очень грамотно в профессиональном плане», – про себя отметила Марина. Группа – человек пятнадцать соотечественников – заинтересованно ждала ответа.
Ответ голландки был таков: потому что на исторические подмостки, туда, где ещё недавно был король – со своими идеями власти, войн и захвата чужих территорий, – вышел купец. Он стал новым героем, он диктовал, как строить город. Ему не нужны были дворцы, площади и парки. Он хотел удобства и безопасности. У него были деньги, и он получил, что хотел. Больше часа, увлечённые энтузиазмом гида, потомки Петра Первого, любившего этот город, ходили по набережным бесчисленных каналов, рассматривали трёхэтажные дома с островерхими крышами и обязательными прочнейшими крюками под ними (купцы хранили товары на чердаках); заходили во дворы некоторых домов, просторные и ухоженные, внимали рассказам о людях, живших в домах. На прощанье милая голландка посоветовала всем, кто не был, сходить в Рейксмузеум[13] и обязательно посмотреть «Ночной дозор» Рембрандта:
– Вы увидите кусочек жизни Амстердама того времени и тех голландцев, которые всё это построили.
Её проводили дружными аплодисментами. К Марине подошёл один из одногруппников:
– Зашибец тётка. Может, сходим? Я бы тачку взял.
По виду и речи он был типичным «братком», но, как Марина заметила, слушал и смотрел очень внимательно.
– Жили ж люди! – рассказ гида явно задел его за живое. – Деньги, свобода, всё в ажуре. Никто не трогал. Но и они не зажирались, как наши. Дворцы им по фигу. А у нас ведь как: бабла навалом, так он Версаль себе бацает…
«И в Версале он был», – про себя отметила Марина.
Его рассуждения были прерваны громкими криками:
– Петро, ты куда делся? Айда, по пивку ударим! – К ним приближалась компания гарных хлопцев, без сомнения не раз уже «ударявших по пивку» в этот день. Марина поспешила ретироваться.
«И, правда, что ли в музей пойти, на магазины денег нет – а там, может, кофе удастся выпить?» – рассуждения, не делавшие честь музейному работнику.
Пошла – и пропала там на полдня. Час просидела перед «Ночным дозором», раздумывая над судьбой картины. Амстердамские стрелки её отвергли. Рембрандт создал совсем не то, что они хотели, – а хотели они наверняка доску почёта народных дружинников. За это самолично выкладывали денежки из собственных карманов. Рембрандт добавил случайных зевак, которые, разумеется, ни за что не платили, какие-то ненужные, на взгляд стрелков, детали. Картина висела где-то всеми забытая, чудом уцелела. Но уцелела! Рукописи не горят!
Марина шла, погружённая в свои мысли, и не сразу до неё дошло, что кто-то обращается к ней по-английски:
– Простите, вы случайно не знаете, где Амстел?
Марина увидела перед собой высокого блондина в замшевой куртке и только тогда почувствовала, что погода изменилась, стало холодно и ветрено. Она решила не останавливаться: «Хорошо ему в тёплой куртке вопросы задавать, а у меня зуб на зуб не попадает». Почти уже пробежала мимо и вдруг устыдилась: она ведь знала про реку Амстел, на которой стоял город, ей сегодня об этом рассказывали, а человек, может, приезжий, так и не узнает никогда. Остановилась и стала объяснять, что река здесь, но под землей, вот как раз на месте этой площади.
– Как интересно. Вы, наверное, много знаете. Расскажите, если есть время. Вот и бар рядом, я заплачу за выпивку.
Марина действительно дрожала от холода, и мысль о тёплом месте и о чём-нибудь горячем показалась не просто привлекательной, но спасительной. Они вошли в уютный ресторанчик. Марина заказала горячий шоколад…
– Я заплачу за себя.
– О, конечно, я не сомневаюсь, что сейчас вы мне предложите «пойти по-голландски»[14].
Марина не поняла, а незнакомец захохотал:
– Вы ведь у себя в Англии так говорите. Всё, что смешно и нелепо, у вас голландское. Язык хранит следы былого соперничества на море.
Лестно, когда в столице европейского государства тебя принимают за англичанку, жаль, что порадоваться этому Марина сейчас не могла.
– Я не англичанка, разве вы не слышите мой акцент? И внешность у меня далеко не английская.
– Благодаренье Господу! Да, вы и не похожи на дам с острова. Кто же вы? Можно я угадаю? Француженка? Полька?
– Я русская. Замёрзшая и усталая русская.
– А вы разве бываете другими?…Ой, простите, я сказал глупость. От радости. Если бы десять минут назад меня спросили, чего я хочу больше всего на свете, я бы ответил: встретить привлекательную русскую женщину.
– Десять минут назад, если мне не изменяет память, вы очень хотели узнать, куда делся Амстел.
– Это от застенчивости. Я очень застенчив и не мог придумать ничего лучшего, чтобы вас остановить. Я вообще-то голландец и вырос в этом городе. Позвольте представиться – Виллем. Он приподнялся на стуле.
Марина не знала, смеяться или сердиться. Ни на то, ни на другое настроения не было: только флирта ей в этом городе не хватало.
– Меня зовут Марина. Я сейчас допью свой шоколад, заплачу за него и уйду. Я действительно устала, и мне завтра рано вставать. Скажите только, что значит «пойти по-голландски»?
– У англичан это значит, поделить счёт пополам, чего мне бы очень не хотелось. Я бывал в России, в Москве и Ленинграде, и знаю, что у вас это не принято.
– Не принято.
– А вы не знали, как нас высмеивают англичане? Что такое «Dutch comfort», «Dutch concert»?[15] – Виллем объяснил значение каждого выражения.
– Очень смешно. Спасибо, мне нужно идти. Между прочим, вы правы. Устают и мёрзнут все люди, но только русские выкладывают эту информацию первому встречному.
Пожалуйста, подождите. Я бы не хотел выглядеть в ваших глазах этаким nightstalker[16]. Это совсем не так! А русскую женщину мне действительно хотелось встретить, потому что толь ко с вами и можно хорошо поговорить: англичанки… ммм… не очень интересны, француженки заумны, немки вульгарны, голландок я слишком хорошо знаю. Я музыкант, виолончелист, репетиции целыми днями, вечером, если не работаю, просто хочется поговорить не о музыке. Не с кем! С семьёй я не живу. К сожалению…
Марина не ушла. Она заказала зелёный чай, разрешила Виллему заплатить (он, смеясь, согласился принять двадцать евро – всё, что у нее было в сумке), а потом они и поужинали вместе в этом ресторане. С ним можно было какое-то время не думать о том, что случилось два дня назад.
– Марина, есть ли смысл спрашивать, можем ли мы провести ночь вдвоём? Sorry, it's «Dutch courage»[17].
– Виллем, вы очень милый, – Марина чуть было не сказала спасибо, но до такой степени эмансипе она, всё же, не была, – но смысла спрашивать нет.
– Понял. Жаль. Но проводить вас до гостиницы я должен из простого человеколюбия и гостеприимства: без моей тёплой куртки вы вернетесь в свою Россию простуженной, и мне будет стыдно до конца жизни.
– Согласна. Интересно только, как вы узнаете, простудилась я или нет?
Сказала, не думая, и сразу же пожалела об этом, потому что Виллем тут же без слов полез в карман за ручкой. Но, к счастью, свет погас. Ресторан закрывался. Марина накинула на плечи куртку Виллема. До гостиницы было недалеко. Расстались у входа, поцеловав друг друга в обе щеки: по-европейски.
Марина подошла к reception, чтобы взять ключ. Ночной портье, – она невольно содрогнулась, вспомнив о фильме, – выдал ей ключ и сказал:
– Мадам, вас ждут в холле.
Марина огляделась. Ей навстречу поднялся плотного телосложения мужчина. Улыбаясь, пошёл навстречу:
– Добрый вечер. Я пришёл спросить, как вы себя чувствуете.
– Спасибо, отлично. Кто вы? Я не помню, чтобы мы встречались когда-нибудь.
– Вы не помните? Вы не помните, что случилось на Центральном вокзале? Вы не помните, кто привёл вас в эту гостиницу?
– Извините, я очень устала, мне надо спать.
Голландец улыбнулся, пожал плечами и пошёл к выходу.
Автобус катился по Европе почти без остановок. Марина смотрела в окно. Думала не о Мартине, а о том, что с ней случилось после расставания. Что-то случилось, но она не могла вспомнить что. Она боялась, что и тогда, на вокзале, она не понимала, что делала. Какое-то затмение нашло. Единственное, что могла вспомнить, – это тошнотворный вкус синтетики во рту от пиджака железнодорожного служащего. И ещё – приближающийся поезд. Она хотела прыгнуть под поезд? Этого просто не может быть! Нет, это невероятно, этого не может быть… потому что не может быть никогда! Она же нормальная женщина, (никогда, между прочим, не любила Анну Каренину, эгоистку), у неё сыновья, она не могла и подумать совершить такую подлость. Наверно, ей просто стало нехорошо, а дурак-железнодорожник не понял и стал тащить. Да, именно так и было. Но как она попала в гостиницу? Совершенный провал в памяти. Надо было всё-таки выслушать того голландца, но ей тогда стало очень страшно почему-то… Так страшно стало… Но ведь в гостиницу она попала – не в больницу и не в психушку – значит, ничего такого особенного не случилось на этом Центральном вокзале.