VI. Черниговская земля в киевское княжение Святослава Ярославина (1073–1076 годы)[325]
Владельческая принадлежность древнерусских земель-княжений и волостей была, как известно, изменчива. Более или менее определенному прояснению она, по недостатку источников, поддается не всегда, а зачастую – только гипотетически. Между тем, без этого невозможно получить общего представления о междукняжеских отношениях, их системе, а значит, о политическом строе ранней Руси в целом.
К числу не решенных в науке вопросов относится и вопрос о судьбе Черниговского княжения (образованного – или, если угодно, восстановленного – в 1054 г. по завещанию Ярослава Мудрого и доставшегося Святославу Ярославину[326]) после окончательного падения на Руси в марте 1073 г. троевластия Ярославичей, изгнания из Киева Изяслава Ярославина и водворения там следующего по старшинству – Святослава[327]. Сохранились ли при этом черниговские владения за Святославом или перешли к его младшему брату Всеволоду, союзнику в борьбе против Изяслава?
Проблема, естественно, не осталась не замеченной исследователями. Мнения разделились. Многие, вслед за В. Н. Татищевым[328], полагали, что Чернигов должен был оказаться в руках Всеволода[329]. Другие были уверены, что Святослав соединил в своих руках власть над Киевом и Черниговом[330]. Некоторые историки ограничивались констатацией спорности проблемы[331].
Ни в одной из названных работ аргументов в пользу той или иной точки зрения не приводится. Исследователи, склонные считать, что в 1073 г. Святослав удержал за собой Чернигов, исходят, как можно понять, из молчания источников: коль скоро никаких указаний на переход Чернигова в руки Всеволода нет, то, следовательно, он остался под Святославом. Их оппоненты (опять-таки молча) основываются, судя по всему, на известной теории «лествичного восхождения» князей по столам: Святослав ушел из Чернигова на более старший стол в Киев, значит, в Чернигов должен был переместиться Всеволод, следующий по генеалогическому старшинству за Святославом.
Такое молчаливое противостояние «из общих соображений» еще более высвечивает нерешенность вопроса. Видеть аргумент в свидетельстве В. И. Татищева[332], предполагая, как то нередко (и, на наш взгляд, не всегда беспочвенно, несмотря на противоположный вывод, к которому пришел автор последней, весьма подробной, работы на эту тему[333]) делается, что автор «Истории Российской» воспроизвел тот или иной несохранившийся достоверный источник, в данном случае определенно нельзя. Распределение волостей Святославом в 1073 г., как оно описано В. Н. Татищевым, содержит заведомые ошибки. Так, Глеб, старший из Святославичей, был якобы посажен отцом в Переяславле, однако известно, что уже с 1069 г. Глеб пребывал на новгородском столе[334], с которого был согнан только в 1078 г.[335] Новгород В. Н. Татищев «отдал» Давыду Святославичу, хотя перечень новгородских князей в Комиссионном списке «Новгородской I летописи» знает только одно княжение Давыда – в 1090-е гг. – и не фиксирует какого-либо перерыва в княжении Глеба между 1069 и 1078 гг.[336] Олег Святославич, по В. Н. Татищеву, получил Ростов, но участие Олега, вместе с Владимиром Всеволодовичем Мономахом, в походе в Чехию осенью 1075 г.[337] свидетельствует о том, что он сидел где-то на юге, возможно, на Волыни или в Турове (правда, есть не зависимые от сведений В. Н. Татищева основания думать, что Олег оказался в Ростове позже, по возвращении из чешского похода 1075 г., как о том еще будет речь ниже). В числе Святославичей по недоразумению оказывается Борис Вячеславич (как и при описании событий 1078 г.[338]). Можно с уверенностью заключить, что сообщение о наделении Святославом сыновей у В. Н. Татищева является плодом рассуждений самого историка (в первой, предварительной, редакции «Истории», следующей в целом за «Повестью временных лет», этих данных нет[339]), и полагаться на находящееся в таком контексте известие о получении Всеволодом «Чернигова со всею областию» нельзя. Ни Синодального, ни Комиссионного списков «Новгородской I летописи», ни «Лаврентьевской летописи» с «Поучением» Владимира Мономаха, которые заставляют сомневаться в предложенной В. Н. Татищевым реконструкции, в числе источников «Истории Российской», как известно, не было.
Тот факт, что Святослав Ярославич предпочел быть похороненным не в Киеве, а в «Чернигове у святаго Спаса»[340], дополнительно компрометирует предположение о принадлежности Чернигова в 1073–1076 гг. Всеволоду Ярославичу. Распорядиться о погребении отца в черниговском Спасо-Преображенском соборе не мог кто-либо из сыновей Святослава, так как после вокняжения Всеволода в Киеве 1 января 1077 г.[341] Чернигов явно находился под его властью, а не в руках потомства Святослава. В самом деле, в противном случае следовало бы ожидать посажения на черниговском столе старшего из Святославичей Глеба, но он, как уже говорилось, оставался в Новгороде. Под кем захватывает Чернигов Борис Вячеславич на несколько дней в начале мая 1078 г., в киевское княжение Всеволода? Вряд ли под кем-то из Святославичей, иначе Борису трудно было бы искать защиты в Тмутаракани у Романа Святославича[342]. Думаем, Чернигов входил в это время во владения киевского князя Всеволода Ярославина, и пребывание Олега Святославича «у Всеволода Чернигове» после возвращения в Киев Изяслава Ярославина 15 июля 1077 г. объясняется не тем, что Изяслав вытеснил Всеволода из Киева, Всеволод же – Олега из Чернигова, а тем, что с появлением Изяслава и перераспределением волостей Олег был вынужден оставить свое волынское княжение, так же как Глеб – новгородское, хотя, похоже, это произошло и не одновременно. Владимир Мономах в своем «Поучении» прямо пишет: весной 1078 г. «пакы и-Смолиньска к отцю придох Чернигову, и Олег приде из Володимеря выведен»[343].
Укажем также на другие слова «Поучения», имеющие в виду события 1076 г.: из чешского похода Владимир Мономах возвращается «Турову, а на весну та Переяславлю, таже Турову, и Святослав умре»[344]. Зачем Владимир ездил «на весну Переяславлю»? Ответ ясен из аналогичного оборота чуть выше: «Та идох Переяславлю отцю, а по Велице дни ис Переяславля та Володимерю»[345]. Выясняется, что из своей Волынской, а затем Туровской волости Мономах ездил к отцу на пасхальные торжества. Такие визиты к отцу были, очевидно, правилом и объяснялись не только сыновним почтением, но и причинами сугубо практическими: сын привозил отцу причитавшуюся тому с соответствующей волости часть доходов. Только что упомянутый приезд Владимира к отцу в Чернигов в 1078 г. состоялся также на Пасху[346] и сопровождался передачей Всеволоду смоленской дани: «в Чернигове на Краснем дворе <.. > вдах отцю 300 гривен золота». В таком случае из факта поездки Владимира «на весну» 1076 г. «Переяславлю» логично заключить, что именно в Переяславле, а не в Чернигове, в это время пребывал его отец, иными словами, именно Переяславль, а не Чернигов, был стольным городом Всеволода Ярославича в 1076 г.
Нельзя также обойти молчанием интересное свидетельство «Киево-Печерского патерика», содержащееся в рассказе о чуде с нисхождением, по молитве преподобного Антония Печерского, небесного огня, который «пожже вся древа и трьние» на месте, где Святослав после этого «нача копати» яму для заложения Успенского собора Печерского монастыря[347]. Заложение, как известно, действительно имело место в 1073 г., в первый год киевского княжения Святослава[348]. Согласно «Патерику», услышав о таком чуде, в монастырь приехал «Всеволод с сыном своим Володимером нс Переяславля (выделено нами. – А. Н.)»[349]. Известие немаловажное, несмотря на всю специфичность источника.
Есть еще одно обстоятельство, которое в сумме с уже приведенными соображениями, на наш взгляд, позволяет окончательно утвердиться в мнении, что в 1073–1076 гг. резиденцией Всеволода оставался Переяславль.
В настоящее время можно считать твердо установленным, что епархиальное устройство Руси во второй половине XI в. носило черты исключительной оригинальности. Для него в это время было характерно кратковременное сосуществование трех, а затем – двух митрополий: наряду с Киевской были открыты титулярные (то есть не имевшие подчиненных епископий) митрополии в Чернигове и Переяславле. Хронологически и источниковедчески непростая проблема титулярных митрополий на Руси XI в. подробно исследована в работах А. Поппэ[350] и нашей статье[351]. О времени их учреждения в источниках определенного ответа нет, хотя ясно, что оно должно было состояться в 1060-е гг., вероятнее всего, как нам представляется, в 1069/70 г. В данном случае для нас важнее другое – понять, что подобное «растроение» русской митрополии явилось своеобразной церковной калькой политического устройства Руси того времени – уже упоминавшегося троевластия (или, как часто пишут, «триумвирата») Изяслава, Святослава и Всеволода Ярославичей[352].
Источникам известен только один митрополит черниговский – Неофит, участвовавший в торжественном перенесении мощей святых Бориса и Глеба в мае 1072 г.[353] Очевидно, он был первым и единственным черниговским предстоятелем, носившим митрополичий титул; во всяком случае поставленный не позднее середины 1080-х гг.[354] Иоанн титулуется уже епископом[355]. Поскольку звание титулярного митрополита было, как правило, пожизненным, это значит, что со смертью Неофита Черниговская митрополия была вновь упразднена. Переяславская же просуществовала дольше: митрополитом именовался еще Ефрем, последнее упоминание о котором в этом качестве относится к 1089 г.[356] Следовательно, к моменту смерти Неофита политические причины, обусловившие существование Черниговской митрополии, были уже в прошлом, тогда как к моменту поставления Ефрема такие причины для продолжения существования митрополии в Переяславле сохранялись. Первое соображение ничего не дает для нашей темы (Неофит вполне мог скончаться уже в период киевского княжения Всеволода), тогда как второе, напротив, говорит о многом. Оно заставляет думать, что Ефрем был поставлен на кафедру тогда, когда Переяславль являлся стольным городом Всеволода Ярославича, одного из «триумвиров», а затем, в 1077–1078 гг., – «дуумвиров». Однако в 1077–1078 гг., во время третьего киевского княжения Изяслава, Всеволод, как уже говорилось, сидел в Чернигове. Следовательно, поставление Ефрема состоялось не позднее кончины Святослава в декабре 1076 г. Вместе с тем, известно, что в мае 1072 г. переяславскую кафедру занимал Петр: он упомянут в числе иерархов, принимавших участие в перенесении мощей Бориса и Глеба[357]. Его преемником был Николай, присутствовавший на борисоглебских торжествах 1072 г. в качестве «игумена переяславского»[358]; во всяком случае при перечислении архиереев, выходцев из Киево-Печерской обители, в послании владимиросуздальского епископа Симона к Поликарпу Николай назван перед Ефремом[359]. Поскольку практически невероятно, чтобы в течение относительно краткого промежутка между маем и концом навигации 1072 г. произошли смерть только что поставленного[360] Петра, избрание на кафедру и смерть Николая, наконец, назначение Ефрема[361] и отправление посольства в Константинополь с просьбой о присвоении ему митрополичьего титула, приходится думать, что начало предстоятельства Ефрема в Переяславле пришлось на время, когда в Киеве уже княжил Святослав. Но если бы Всеволод с водворением Святослава в Киеве переместился в Чернигов, то сохранение за переяславским епископом титула митрополита было бы излишним.
Что же, проблема решена, и Черниговскую землю в 1073–1076 гг. следует считать владением Святослава? Не совсем так. Есть серьезные основания полагать, что дело обстояло сложнее.
Присмотримся внимательнее к распределению волостей между Святославом и Всеволодом после изгнания Изяслава. Если исходить из сказанного, то выходит, что Святослав располагал Киевом, Черниговом, Новгородом и Тмутараканью (в двух последних наместничали Глеб и Роман Святославичи), тогда как Всеволод – Переяславлем, Ростовом и Волынью[362]; Смоленск сохранял, видимо, статус совместного владения Ярославичей[363], установившийся после смерти Игоря Ярославича в 1060 г.[364] Что же в таком случае приобрел Всеволод в результате изгнания Изяслава? Совершенно ничего, так как Волынский стол достался Владимиру еще в 1068/9 г.[365] – тогда же, когда Новгород Глебу При произошедшем в 1073 г. переделе волостей, выходит, интересы Всеволода никак не были учтены. Собственно, и передела никакого не произошло: просто Киевская земля была присоединена к владениям Святослава. Это было бы странным, учитывая далеко не пассивную роль Всеволода (в том числе и внешнеполитическую) в коалиции со Святославом против старшего брата[366]. Недоумения усилятся, если принять во внимание данные о переходе после 1073 г. под власть Святослава еще и по меньшей мере части Ростовской земли.
Еще С. М. Соловьев справедливо заметил, что поездка киевского боярина Яня Вышатича в качестве даньщика Святослава Ярославича на Белозерье, упомянутая в «Повести временных лет» в статье 1071/2 г.[367], могла иметь место только во время киевского княжения Святослава[368]. Напрашивается вывод, что либо Белоозеро (как считает В. А. Кучкин[369]), либо вся Ростовская земля целиком (как догадывался С. М. Соловьев) были получены Святославом от Всеволода в обмен на те или иные владения Святослава. Оба историка полагали, что этими владениями была Черниговская земля, но такому предположению противоречат рассмотренные выше данные о принадлежности Чернигова в 1073–1076 гг. Святославу. Как же быть? Ситуация выглядит тупиковой.
Полагаем, надо признать то, к чему настойчиво подталкивают нас выявленные противоречия: Черниговская земля – в том виде, в каком она была владением Святослава с 1054 г, – после перемещения Святослава в Киев была поделена: собственно Чернигов с какой-то частью земли остался за новым киевским князем, а оставшаяся часть оказалась передана Всеволоду[370].
В предыдущем варианте этой работы мы высказали предположение, что упомянутый переход Ростова под власть Святослава также совершился при перераспределении волостей, которое сопровождало вокняжение Святослава в Киеве. Часть прежней Черниговской волости Святослава, уступленная им в 1073 г. Всеволоду, была, как мы полагали, столь велика, что ее выделение переяславскому князю потребовало от того, в свою очередь, территориальных уступок старшему брату. Такое допущение, понятно, не укрепляет нашей гипотезы о разделе Черниговской волости в 1073 г., но ведь оно и необязательно, так как источники вовсе не сообщают, когда именно Ростов оказался в руках Святослава. Это вполне могло случиться и позже; более того, теперь мы находим основания думать, что так оно и было и что обмен произошел на рубеже 1075–1076 гг., во время чешского похода Владимира Мономаха и Олега Святославича.
В самом деле, почему Мономах отправляется в поход из Владимира, а возвращается уже в Туров?[371] Поскольку в начале 1078 г. на Волыни мы застаем Олега[372], то напрашивается мысль, что произошел обмен Волыни Владимира на Туров, который, как мы предположили выше, был столом Олега[373]. Однако такой обмен выглядел бы малопонятным: какими мотивами могли руководствоваться киевский и переяславский князья, обмениваясь соседними и примерно равноценными волостями? Поэтому логичнее выглядит другая возможность – что Туров был приобретен Всеволодом Ярославичем как раз взамен Ростова, куда и переместился Олег, тогда как Владимир Мономах объединил в своих руках посадничество на Волыни и в Турове[374]. Ясно, что владельческая история Ростова и история восстановления Ростовской епископии (как вытекает из сказанного, вероятно, в 1075/6 г.) требуют дальнейшего специального изучения.
Возвращаясь к реконструируемому нами разделу Черниговщины в 1073 г., вполне допускаем (ввиду прецедентности средневековых волостных границ), что в той или иной степени они совпадали с позднейшими границами отчин Давыда и Олега Святославичей, как те с известной определенностью восстанавливаются по данным XII в. Владения Давыда составляли земли радимичей (Посожье) и к югу от Десны (Задесенье) и Сейма, владения Олега – области по Средней Десне вокруг Новгорода Северского и вятичей в Поочье[375](вместе с этой частью Черниговской земли Всеволод, конечно же, должен был получить и Муром). В результате подвластные Всеволоду земли – от Переяславля до Ростова – превращались в единый территориально-коммуникационный комплекс. Что касается Святослава, то складывается впечатление, что он стремился, по возможности, восстановить под властью Киева историческое территориальное единство Русской земли в узком смысле слова.
В качестве одного из выводов заметим также, что, похоже, границы земель-уделов Ярославичей по разделу 1054 г. пока еще отнюдь не выглядели в глазах их владельцев основой тех земель-отчин, какими они уже воспринимались следующим поколением – внуками Ярослава.