Древняя Карелия в конце I – начале II тысячелетия н. э. Происхождение, история и культура населения летописной Карельской земли. Глава 3. Население Карельского перешейка и Северо-Западного Приладожья в железном веке (1-е – начало II-го тысячелетия...

Переход к эпохе металла – начало перелома в культурно-историческом развитии

Резкое сокращение количества поселений в эпоху бронзы по сравнению с каменным веком требует своего объяснения. Известно, что в конце I тысячелетия до н. э. произошло ухудшение климата, однако не менее ощутимое воздействие на условия жизни на Карельском перешейке и примыкающих к Ладожскому озеру территориях оказало возникновение Невы в начале эпохи бронзы около 3300 лет назад и связанное с этим падение уровня воды в Ладоге более чем на 10 м (Абрамова, Давыдова, Квасов 1967; Малаховский, Арсланов, Гей, Диноридзе, Козырева 1993; Саарнисто, Сакса, Таавитсайнен 1993: 27-29; Saarnisto, Grönlund 1996: 205-215; Saarnisto 2003; 66-69). Многие поселения оказались расположенными далеко от воды, ранее богатые рыбой водоемы, заливы и протоки стали частью суши (рис. 3). Все это привело к сокращению и возможной миграции населения, а также к его дроблению на более мелкие коллективы. Не исключено, что поселения бронзового века археологически трудноуловимы; они, возможно, оказались в какой-то своей части перекрытыми слоем донных отложений периодов кратковременных колебаний уровня воды в Ладожском озере и других водоемах. В любом случае, во Внутренней и Восточной Финляндии, на Карельском перешейке и в Ладожской Карелии на протяжении почти двух тысяч лет не происходило не только сопоставимого с периодом каменного века расцвета культуры, но и сколько-нибудь заметного последовательного ее развития. Памятниками населения этой эпохи являются невыразительные каменные насыпи и поселения с керамикой типа Луконсаари во внутренних областях Финляндии. На Карельском перешейке керамика данного типа наряду с поздней текстильной керамикой встречена при раскопках средневекового островного Тиверского городка на Вуоксе (Taavitsainen 1990: 240; Carpelan 1997:401-402; Saksa 1998:190; Lavento 2003:264). Поселение эпохи раннего металла с асбестовой керамикой исследовано нами в 1985-1987 гг. на склоне холма Калмистомяки (Кууппала) в Куркиёках в Северо-Западном Приладожье (рис. 6) (Сакса 1987: 224-225; Сакса, Тимофеев 1996: 52-55; Saksa 1998:132-136,189-190). Единственное на Карельском перешейке достоверное поселение эпохи бронзы и раннего железного века раскопано в Ряйсяля (Мельниково) на холме Калмистомяки (могильная горка) (Meinander 1954: 189-190; 1969: 42-43, 66-69; Uino 1997: 107, 287-288). При внимательном рассмотрении обнаруживается, что асбестовая и текстильная керамика присутствует в керамическом материале многих относимых к каменному веку поселений, в значительном количестве раскопанных на Карельском перешейке. К таковым относятся поселения в районе Каукола (Севастьяново), Ряйсяля (Мельниково), Выборга (Хяюрюнмяки) (рис. 5) (Uino 1997: 103-107, Fig. 4: 1, 236-240; Saksa 1998: 189-191; Lavento 2001: 244-253). Разведками A.H. Румянцева в конце 1960-х гг. обнаружен ряд памятников с керамикой эпохи бронзы и раннего железного века в районе Мельниково и Красного Холма, однако эти материалы не были опубликованы (Лапшин 1995: 167). Захоронения этого времени на Карельском перешейке неизвестны.

Достаточно поступательное и наглядно проявляющееся в археологическом материале развитие культуры железного века в Приладожской Карелии фиксируется начиная с середины I тысячелетия н. э. и связано оно с более глобальными процессами европейской истории, приведшими к возрастанию роли и самостоятельности в развитии отдельных областей региона Балтийского моря. В этой северной зоне проживания разноэтничных народов после распада Римской империи происходит зарождение связанных между собой экономически и культурно (а впоследствии и политически) областей, становление национальных (племенных) культур и экономик на базе технологий железного века. Необходимо сразу отметить неравномерность в социально-экономическом развитии различных частей этой территории. Так, в Скандинавии, Прибалтике и Западной Финляндии на западе и Верхней Волге на востоке к железному веку сформировались развитые и самостоятельные в культурном (имеется в виду археологическая составляющая) отношении области. Население этих сложившихся еще в железном веке историко-культурных зон в условиях возросшего спроса на пушнину нуждалось в бесперебойных и значительных по объемам поставках шкурок ценных пород пушных зверей. Интенсификация пушной охоты на Севере, откуда, как хорошо было известно еще со времен Античности, происходят самые ценные меха, привела к увеличению промысловых поездок в отдаленные районы из обозначенных выше более развитых областей. Археологически уловимым следствием этого стало появление на обширной территории зоны таежной охоты предметов охотничьего снаряжения: наконечников копий, топоров, блоковидных каменных кресал, лыж и саней. К наиболее ранним вещам железного века на Карельском перешейке и в Северо-Западном Приладожье относятся блоковидные кресала (13 экз.), топоры (2 экз.), наконечники копий (2 экз.) (Uino 1997: 104-106, Fig. 4: 1; 2003: 296-297; Сакса 2000: 121-124, рис. 1) (рис. 6). На Карельском перешейке эти предметы составляют наиболее заметную и представительную группу находок первой половины – третьей четверти I тысячелетия н. э. Концентрируются они в зоне Вуоксы, что отражает ее роль как важнейшей транспортной магистрали, а самого перешейка – как зоны непосредственной промысловой охоты. Такие, проникающие из других, зачастую отдаленных областей изделия из железа свидетельствуют о проявлении интереса к ресурсам этих таежных районов со стороны населения более развитых областей Западной Финляндии, Эстонии и верховьев Волги, где находятся аналогии перечисленным выше предметам (Сакса 1984: 5; 1989: 94-95; 2000: 121-123; 2001: 96; Saksa 1992: 468-470; 1994: 29-45; 1998: 190-191).

Рис. 6. Поселения, каменные насыпи и отдельные находки вещей эпохи бронзы и раннего металла (по М. Lavento (2003))

В этой связи встает вопрос о наличии местного населения на этих землях и его культуре. В финской археологической литературе преобладающей стала точка зрения, согласно которой на Карельском перешейке проживало местное, археологически почти неуловимое население (Kivikoski 1944: 25-28; 1961: 260-261; Хуурре 1979: 138-142). Российские ученые сходятся во мнении, в соответствии с которым карелы сформировались на основе местного прибалтийско-финского населения, признавая тем самым существование этого населения, но отмечая при этом скудость археологического материала I тысячелетия и. э. (Панкрушев 1980: 148-159; Кочкуркина 1982: 14-17; Косменко, Кочкуркина 1996: 380-381). Исследования последних лет принесли новые данные о раннем периоде железного века этой территории, позволившие в новом свете интерпретировать и уже имеющиеся материалы (Saksa 1992: 96-105; 1998: 190-191; Сакса 1997: 95-96; 2000: 121-123). В настоящее время можно с высокой степенью определенности утверждать, что на Карельском перешейке преемственность в заселении не прерывалась в раннем железном веке; население лишь продолжало жить в условиях, близких к каменному веку, используя орудия из камня. Переход к новой эпохе фиксируется лишь в керамическом материале. О необходимости передатировки некоторых ранее относимых к каменному веку памятников говорят в одних случаях их высотные отметки над уровнем моря, по которым они никак не могли возникнуть ранее эпохи бронзы, а в других – наличие в материале керамики эпохи бронзы и раннего железа.

Таким образом, в Приладожской Карелии в первой половине – середине I тысячелетия и. э. одновременно (параллельно) существовали две культуры: культура местного населения, продолжавшая традиции предшествующего времени, и культура пришлых промысловых охотников, представленная орудиями охоты из металла и каменными блоковидными кресалами (Сакса 2000: 121-123). В целом же население этой части Приладожья существенно не отличалось по уровню своего развития от населения обширных таежных районов, расположенных на север, восток и юг от Ладожского озера.

Проведенные нами в 1990-е г. совместно с финскими учеными палеоэкологические исследования на Карельском перешейке и в Северо-Западном Приладожье привнесли в действительно скудную базу данных о ситуации на этой территории в предшествующее появлению постоянного населения железного века время новые материалы по земледельческому освоению рассматриваемой территории. Выясняется, что первые опыты возделывания зерновых культур здесь приходятся на поздний римский железный век (около 200-400 лет и. э.) (о-в Кильпола) (Taavitsainen, Itkonen, Saksa 1994:37-38; Saarnisto, Grönlund 1996: 205-215; Saarnisto 2003: 67-68). В образцах, взятых в районе пос. Куркиёки (Кууппала) и г. Сортавалы (о-в Риеккала), пыльца культурных растений впервые зафиксирована соответственно около 400 г. и 600 г. и. э. (Simola 2003:98-107; Alenius, Grönlund, Simola, Saksa 2004: 23-31). Во всех этих случаях речь идет все же о кратковременных, эпизодических занятиях земледелием. Постоянным фактором экономики оно становится лишь начиная с конца железного века. Эти первые отмеченные в зонах распространения находок железного века следы возделывания земледельческих культур можно связать с деятельностью охотников, совершавших продолжительные сезонные поездки, отнеся их, таким образом, ко «второй» культуре, центры которой располагались за пределами этой зоны.

Рис. 7. Археологические памятники и отдельные находки среднего железного века (300-800 гг. н. э.)

К середине I тысячелетия н. э. (VI в.) относится самая ранняя для времени железного века исследованная могила на рассматриваемой территории – погребение под каменной насыпью на о. Риеккала в Ладожском озере неподалеку от г. Сортавалы (рис. 7). Оно было найдено в 1936 г. случайно при установке мачты для антенны на холме, расположенном на западном берегу залива Нукутталахти около его устья. Помимо двух шведских по происхождению аграф-пуговиц, в погребении находились два браслета с расширяющимися концами и спиральный перстень – все эти вещи поступили в Национальный музей Финляндии до раскопок (рис. 8). При осмотре места находки и последующих раскопках выяснилось, что речь идет о погребении в небольшой каменной куче неправильной формы с размерами 1,5 м*2 м. Камни были уложены в один слой, под которым находилась тонкая прослойка песка на скальной поверхности. Непосредственно под дерном на камнях и между ними встречено много кальцинированных костей (около 350 г) и некоторые вещи: оплавленные синие пастовые бусины, маленькая, свернутая спиралью бронзовая лента, изогнутый железный предмет (нож?) и кварцевый скребок (рис. 8) (Kivikoski 1939:1-11; Кочкуркина 1978:135-136; Сакса 1989: 95; Saksa 1998: 191; Uino 1997: 110-111; 2003: 298-303).

По мнению автора раскопок, речь здесь идет об одиночном трупосожжении, очевидно, мужском. За это предположение говорят аграф-пуговицы, но отсутствие оружия и наличие браслетов и бус указывают на возможность женского погребения. Так как рядом не оказалось других захоронений, то Э. Кивикоски предположила, что это могила мореплавателя, а инвентарь указывает на его шведское происхождение. По ее мнению, могила скандинава косвенно свидетельствует о наличии здесь местного населения. Но все же происхождение вещей однозначно определить нельзя. Рассмотрим инвентарь погребения более детально. Браслеты с утолщенными «колбовидными» концами в конце римского железного века и в начале периода Великого переселения народов были в употреблении во многих населенных германцами областях Европы. Отсюда они ввозились в Прибалтику, где получили дальнейшее собственное развитие (Kivikoski 1939: 4-5; Моога 1938: 430; Eesti esiajalugu 1982: 290-294, joon. 195: 8-9). В самой Финляндии известен лишь один экземпляр из Калвола Пелтокутила в западной части страны. В Швеции браслеты с такими головками немногочисленны (Kivikoski 1939: 4). Подобные браслеты известны также в областях, заселенных восточными финно-уграми (Спицын 1901: 39, табл. ХУШ: 4; ХXIII: 7). Аграф-пуговицы, представленные в погребении двумя различными типами, известны в Западной Финляндии, материковой Швеции и на о. Готланд. Пуговицы с крестообразной фигурой и шипами найдены в Западной Финляндии в количестве 9 экз. (Kivikoski 1973: 57, Abb. 352). Они в большом количестве встречаются в материковой Швеции и на о. Готланд, который, как предполагают, являлся центром их производства (Nerman 1935: 83; Kivikoski 1939: 4; Erä-Esko 1965: 8, 65; Lamm 1972: 101-107, 110-111, 119). Пуговицы в виде усеченного конуса с орнаментом в виде трех звериных голов (Салинс стиль I) (Erä-Esko 1965: 57, taulu XI, n. 41) известны в Западной Финляндии и на Аландских островах в количестве 25 экз. (Kivikoski 1973: 57, Abb. 354). Появившись в Финляндии, аграф-пуговицы прежде всего распространились в западной части страны, где к этому времени уже сложились собственные поселенческие центры. Наиболее развитые из них находились в Юго-Западной Финляндии и Южной Похьянмаа (Эстерботнии). Не исключено, что здесь существовало местное производство указанных украшений. Что касается спирального перстня, то подобные изделия равно хорошо известны как в западных и прибалтийских областях, так и на востоке. Таким образом, инвентарь погребения не дает прямых оснований для утверждения о шведском, как считала Э. Кивикоски, происхождении погребенного.

Форма самого погребального сооружения также отличается от бытовавших в это время в Скандинавии надмогильных конструкций, но напоминает каменные насыпи типа лапинраунио (лопарские груды) внутренних и восточных районов Финляндии. Нам представляется, что прав К. Мейнандер, указывая на погребение местного жителя, представителя «лесного народа» (Meinander 1950: 98-99). Он, должно быть, имел тесные связи с Юго-Западной Финляндией или Южной Похьянмаа, где мог приобрести одежду с красивыми пуговицами. К погребальным сооружениям типа лапинраунио (лопарская груда) отнес могилу также М. Хуурре (Huurre 1984: 306). С.И. Кочкуркина, соглашаясь с заключением Э. Кивикоски, указывает на связь предметов из могилы в Нукутталахти с прибалтийским миром середины I тысячелетия и. э. (1978: 135-135). П. Уйно, рассматривая данное погребение, отмечает факт отсутствия на Карельском перешейке и в Северо-Западном Приладожье традиции совершения захоронений под каменными насыпями в предшествующее погребению в Нукутталахти время. По ее мнению, отправную точку при решении проблемы происхождения этой погребальной конструкции следует искать в Западной Финляндии, в Хяме и Южной Похьянмаа, либо на южном побережье Финского залива (Эстония, Ингерманландия), где в железном веке погребения совершались в различного рода каменных сооружениях (Uino 1997: 47, 110-111). В своей более поздней работе Уйно останавливается на рассмотрении погребения из Нукутталахти более подробно (Uino 2003: 298-303). Интересны результаты остеологического анализа, согласно которым погребенный был совсем еще молодым, 15-20-летним человеком. Пол определить не удалось. Определение возраста уже исключает предположение об опытном мореплавателе. Относительно формы погребального сооружения Уйно отмечает, что она ближе к финским каменным конструкциям, чем к шведским погребениям того же времени. Расположение на скале у воды соответствует традиции лопарских каменных груд, встречающихся по берегам Саймы (Lehtosalo-Hilander 1984: 324; 1988: 145-149). В то же время Уйно не склонна интерпретировать могилу как лапинраунио на том основании, что в Приладожской Карелии отсутствуют подобного рода памятники (Uino 2003: 302). Отметим, что в последние десятилетия на Карельском перешейке выявлено, и именно в местах древнейшего проживания населения, значительное количество каменных насыпей, часть из которых, например, насыпь из Кууппалы в Куркиёках, полностью отвечает классической лапинраунио. Она находится на высокой прибрежной скале, диаметр ее составляет 10 м, высота 1 м. Другие из известных, но лишь частично исследованных каменных насыпей находятся в дер. Ольховка (финское Лапинлахти) на южном берегу оз. Суходольское, дер. Яркое (Суотниеми) на восточном берегу оз. Вуокса, в нижнем течении р. Вуоксы в районе пос. Мельниково (Ряйсяля), на Вуоксе в районе пос. Севастьяново (Каукола), на северном берегу Выборгского залива в районе населенного пункта Большое поле и на западном берегу Ладожского озера у пос. Приладожское (Кирпичников, Назаренко, Сакса, Шумкин 1992: 64-74). К сожалению, большая часть насыпей археологически не изучена. Раскопанные нами насыпи в дер. Ольховка содержали средневековый материал (Сакса 1984:112-117; 1985: 81-84; 1990: 22-30; 2001: 269; Saksa 1985: 37-49; 1994: 29-45; 1998: 71-74).

Следовательно, имеются достаточные основания считать, что это наиболее раннее из известных в Приладожской Карелии погребений железного века свидетельствует о приходе с середины I тысячелетия н. э. на смену сезонным промысловым поездкам охотников за пушниной, организованной меновой торговли на местах, продуктом которой и являются имеющие иноземное происхождение украшения (см. также Сакса 1984: 5; 1989: 95; Saksa 1998: 191). В связи со сказанным следует отметить, что и в таежной зоне Северной и Восточной Финляндии украшения иноземного производства в массовом количестве появляются в составе находок лишь начиная с середины – третьей четверти I тысячелетия н. э. (Huurre 1983: 329-341; Lehtosalo-Hilander 1988: 155-159; Taavitsainen 1990а: 93-95, 102, 116-117).

Результаты археологических работ последних лет в западных районах Ленинградской области свидетельствуют, что и на этой, расположенной южнее Финского залива территории в первой половине – середине I тыс. н. э. существовало оседлое население, которое принимало активное участие в этнокультурных и торговых контактах, происходивших в римское время на пространствах Прибалтики и Северо-Запада России (Сорокин, Шаров 2008: 167-200).

В этом погребении из Нукутталахти, как мы убедились, вещи имеют довольно широкую область распространения и не поддаются точной локализации. Они также не составляют единого комплекса как результата последовательного развития погребальной обрядности. Нам представляется, что именно эта нечеткость и расплывчатость в составе погребального инвентаря, проявляющиеся в своеобразной интернациональности вещей, и являются характерными для ранних карельских памятников. Как мы увидим в дальнейшем, эта черта будет проявляться в памятниках Карельского перешейка вплоть до XI в. – времени начала формирования собственно карельской племенной культуры. И, видимо, это не случайно. В отличие от сложившейся культуры соседей в Прибалтике и Западной Финляндии, культура населения Карельского перешейка в то время еще не обрела свои оригинальные формы. В этих условиях и при наличии связей, сложившихся в эпоху Великого переселения народов, заимствования становятся неизбежными. А в культуре, складывающейся на рубеже двух культурных областей, восточной и западной, они приобретают определенную пестроту. Сказывается и международный характер некоторых типов оружия и украшений, завоевавших популярность в северном регионе, начиная с эпохи Великого переселения народов и особенно в эпоху викингов. В условиях широкого распространения этих вещей считаю необходимым при определении культурной принадлежности памятника обращать внимание в первую очередь на особенности, местные черты в инвентаре и на весь погребальный обряд в целом, а не опираться только на этнически определимые, но в то же время широко распространенные предметы. Эти особенности, слабо выраженные на начальном этапе развития археологической культуры, могут стать, по мере ее развития, преобладающими.

С целью определения историко-культурной ситуации в районе залива Нукутталахти в северной части озера Риеккала на время совершения рассмотренного выше погребения под каменной насыпью и, в целом, на весь период существования здесь населения, в этом районе было решено провести палеоэкологические исследования. В 1993 г. экспедицией ИИМК РАН совместно с учеными университета г. Иоенсуу (Финляндия) были взяты образцы донных отложений из озера Кирьявалампи на о. Риеккала, примерно в двух километрах к ЮЮЗ от погребения в Нукутталахти. Озеро расположено на высоте 17 м над уровнем моря, что устанавливает начало его существования в качестве самостоятельного водоема на момент рождения Невы (около 3300 лет назад). На первом этапе в окрестностях озера произрастали густые леса; процент древесной пыльцы в нижней части колонки составлял более 90%. С начала новой эры доля пыльцы ели снижается и возрастает количество пыльцы травянистых и злаковых растений, что указывает на расчистку лесов под пастбища или поля. Первый надежный индикатор занятий земледелием в образцах – наличие пыльцы ржи – свидетельствует о начале постоянного занятия земледелием со времени около 600 г. н. э. В последующее время доля ржи неуклонно возрастает. Второй культурный индикатор – конопля – также появляется в железном веке. Существенные перемены в составе растительности происходят в эпоху крестовых походов (XII-XIII вв.), когда резко увеличивается количество видов растительности, характерной для открытого пространства: трав, можжевельника, щавеля и других. В то же время в составе проб увеличивается количество пыльцы сосны. Заметное снижение фона культурных растений наблюдается в XVI-XVIII вв., что отражает разорение и упадок из-за постоянных военных конфликтов между Россией и Швецией, не обошедших эту территорию (Grönlund, Simola, Alenius, Lahtinen, Miettinen, Kivinen, Saksa, Taavitsainen, Tolonen 1997: 391-395; Simola 2003: 106-107; Alenius, Grönlund, Simola, Saksa 2004: 32-31).

Наличие населения на этой территории в предшествующую железному веку эпоху косвенно подтверждается материалом поселения с кварцевым инвентарем каменного века, обнаруженным в процессе раскопок погребения VI в. на поле, прилегающем к холму с каменной насыпью в Нукутталахти (Saksa 1998: 190; Uino 2003: 299). Находки концентрируются на отметке 8 м над уровнем моря, что относит существование поселения ко времени не ранее наступления бронзового века.

Палеоэкологические исследования последних лет, как и детальный анализ уже имеющихся археологических материалов, свидетельствуют о заселенности этой части острова Риеккала со времени не позднее начала эпохи бронзы. Следы постоянного человеческого влияния на экосистему фиксируются с начала новой эры, а занятие земледелием прослеживается со времени около 600 г. и. э.

С точки зрения развития культуры железного века Карелии интересным и важным является материал второго из наиболее ранних известных могильников железного века – Наскалинмяки в дер. Лапинлахти (Ольховка), документирующего следующий этап истории раннесредневекового населения Карелии. Он исследован А. Европеусом в 1921 г. (Europaeus 1923: 66-75). Данное погребение, датируемое временем около 800 г., представляло собой трупосожжение под каменно-земляной насыпью, сложенной вокруг большого материкового камня. Прослежен также венец из более крупных камней. В основании насыпи у большого камня зафиксированы плоские гранитные плиты, рядом с которыми находилась большая часть вещей и кальцинированные кости. На поверхности одной плиты расчищено кострище, от которого осталось значительное количество углей, головешек и черной земли вокруг камня. Европеус отметил в отчете, что речь может идти о «площадке для сожжения» или остатках поминального костра (Uino 1997: 51; 2003:309). Вещи и кальцинированные кости были встречены среди камней и на границе с песком в перемешанной с углями и золой земле в нешироком поясе вокруг центрального камня (рис. 9).

Находки представлены предметами вооружения, орудиями труда и украшениями: четыре черешковых и два втульчатых наконечника копий, наконечник стрелы, навершие плети, три подковообразные и две маленькие равноплечные фибулы, фрагмент круглой ажурной фибулы, фрагменты браслетов, спиральный перстень, две ременные пряжки, бронзовые накладки, серп, два скобеля (рис. 10) (Nordman 1924: 96-100; 182-184; Kivikoski 1961: 257, 259-260; Hackman 1925: 43; Salmo 1938: 50; Сакса 1989: 94-95; Кочкуркина 1978: 136-137; 1981:118,1982:17-18; Saksa 1985: 38; 1992:100-101; 1998:192-193; Uino 1997: 50-52, 111-113; 2003: 309-312). Кроме этого, в куче было довольно много угля, обгорелая береста, зубы лошади, два гвоздя, кальцинированные кости (750 г).

Рис. 9. Погребение в Лапинлахти Наскалинмяки. План, разрезы

В финляндской археологической литературе этот комплекс чаще всего приводится в связи с проблемой заселения Карельского перешейка в железном веке, где он рассматривается как одно из ключевых доказательств заселения перешейка новым населением из западных областей Финляндии (Nordman 1924: 99; Kivikoski 1944: 2-3; 1961: 161; Хуурре 1979: 140; См. также: Uino 1997: 111-112). При этом указывается на его отчетливый западнофинский облик. Несмотря на значение памятника, детальный его анализ в финской литературе вплоть до последнего времени не проводился (см.: Uino 1997: 50-52,111-113; 2003:309-312). В отечественной археологической науке к нему обращались С.И. Кочкуркина и автор данной работы (Кочкуркина 1981: 15; Сакса 1984а: 5-6; 1984: 112-117; 1989: 94-97; 2000: 124; Saksa 1985: 37-49; 1998: 192-193). Такая однозначная трактовка погребения финскими археологами вызывает все же сомнения, в первую очередь из-за противоречия между архаичной формой погребального сооружения и набором погребального инвентаря, состоявшего из предметов, бытовавших в западных областях Финляндии во время господства иного типа могильников – с трупосожжениями на поверхностной каменной вымостке, пришедшими на смену трупосожжениям в каменной насыпи в начале VII в. (Hackman 1905: 20-110; Kivikoski 1939: 27-40; Huurre 1979: 128-136; Lehtosalo-Hilander 1984: 279-282). Поскольку памятник является краеугольным камнем в системе доказательств заселения Карелии в железном веке выходцами из Западной Финляндии, он приводился в работах многих финских археологов.

Рис. 10. Инвентарь погребения в Наскалинмяки

1 – равноплечная фибула, 2, 3 – подковообразные фибулы, 4 – фрагмент кольцевидного изделия, 5 – фрагмент круглой ажурной фибулы, б, 8 – поясные накладки, 7 – навершие рукояти плети, 9-11 – инструменты по обработке дерева, 12-20 – наконечники копий

Последнюю по времени попытку детально рассмотреть материал могильника Наскалинмяки предприняла П. Уйно (Uino 1997: 111-113; Uino 2003: 309-312).

А. Европеус уже в отчетной статье о раскопках отмечал отчетливый западно-финский облик памятника, что отражается как в его конструкции, так и в инвентаре и погребальном обряде. Он считал очевидным переселение в Приладожскую Карелию во второй половине железного века, самое позднее – в VIII в., из западных областей Финляндии. Наличие в инвентаре могилы определенных местных черт, возможно, сдвигает это колонизационное движение в еще более раннее время (Europaeus 1923: 70-72). С.А. Нордман, Э. Кивикоски и М. Хуурре поддержали и развили гипотезу А. Европеуса (Nordman 1924: 96-100, 182, 184; Kivikoski 1961: 257, 259-260; Huurre 1984: 307). В то же время, вопросы об исходной территории, масштабах колонизационного потока и путях его прохождения остались открытыми. С.И. Кочкуркина, в целом, согласилась с утверждением финских археологов о западнофинском происхождении погребения из Лапинлахти, отметив в то же время, что материал одного памятника недостаточен для подтверждения гипотезы о колонизации из Западной Финляндии (1978: 136-137; 1981: 118; 1982: 17-18). Поскольку, несмотря на значение памятника для прояснения вопроса происхождения карел и их культуры, детальный анализ вещевого материала не производился, мы попытались восполнить этот пробел. Выяснилось, что в Западной Финляндии на VIII в. не находится области, погребальные памятники которой как по конструкции, так и инвентарю соответствовали бы рассматриваемому погребению. Инвентарь захоронения в Лапинлахти представляет собой своего рода сборную «коллекцию» предметов достаточно широкого географического и временного диапазона и не является, строго говоря, единым и сложившимся погребальным комплексом. Конструкция самого погребального сооружения (низкая каменная насыпь) широко известна в лесной зоне Восточной Финляндии и Карелии уже в предшествующее время. Эта традиция сохранялась на этой территории на протяжении всего железного века вплоть до эпохи викингов. Имеются, стало быть, весомые основания сомневаться в его принадлежности западно-финским переселенцам (Сакса 1989: 94-95; 2000: 124; Saksa 1985: 38; 1989: 94-95; 1992а: 100-101; 1992b: 470-472; 1994: 35; 1998: 192-193).

Как нами было отмечено выше, древнее прошлое Карелии стало предметом двух защищенных в последние годы в Финляндии докторских диссертаций (Uino 1997; Saksa 1998). П. Уйно первая из финских археологов детально рассмотрела погребальный обряд, инвентарь и датировку погребального комплекса из Лапинлахти (Uino 1997: 51-52,111-113; 2003:309-312). Уйно считает, что по составу и количеству вещей в насыпи можно говорить о захоронении 4-8 мужчин и 1-2 женщин. По ее мнению, вещи из погребения относятся к ограниченному 700-900/1000-ми гг. времени, а не к концу эпохи Меровингов, как считалось ранее (наир. Kivikioski 1961: 257) (Uino 1997: 52, Fig. 3:13). По углю из насыпи была получена радиоуглеродная датировка 890±70 BP (Hel-3623), cal AD 1040-1240). Результат оказался моложе археологической датировки вещей, однако, если учесть возраст самого дерева, разницу можно сократить. Уйно не исключает того, что в XI-XII вв. на место захоронения попали новые камни и уголь, как это случалось при полевых работах в более позднее уже историческое время. В этом случае есть основания предполагать, что первоначальное захоронение было совершено не в каменной насыпи, а на ровной каменной вымостке, характерной для соседних более поздних могильников эпохи викингов на этом же участке земли. По ее мнению, следует также учитывать, что граница между низкой каменной насыпью и небольшой по площади каменной вымосткой может быть достаточно условна (Uino 1997: 52). Уйно подвергает сомнению также ряд высказанных нами ранее положений (Uino 1998:112). В первую очередь, это утверждение о связи погребения в Лапинлахти с предшествующей традицией совершения каменных погребальных насыпей типа лапинраунио на этой территории и ее сохранении на переходном этапе к эпохе викингов. Вторым критикуемым положением является предложенная нами гипотеза, согласно которой рассматриваемая эпоха меровингов в Карелии была временем начала развития производящего хозяйства и международной пушной торговли, роста населения и становления поселенческих центров и что на этой основе зарождается самобытная карельская культура, испытавшая на начальном этапе сильное внешнее влияние в форме заимствований. Наши сомнения в привнесении всех элементов культуры железного века западно-финскими переселенцами (см. Сакса 1984: 5-6; Saksa 1992: 96-105; 1994а: 29-45) представляются Уйно недостаточно обоснованными (Uino 1997: 112). При знакомстве с аргументацией П. Уйно возникает впечатление, что она не до конца поняла нашу аргументацию. Так, она утверждает, что наши выводы слишком категоричны, обоснования неполны и отчасти противоречивы, на том основании, что не представлено сопоставление материала могильников Западной Финляндии с материалом погребения в Лапинлахти. Но ведь именно на таком сравнении и строится наша аргументация, в чем читатель в очередной раз убедится ниже. Далее, Уйно утверждает, что предположение о более раннем передвижении населения из западных областей Финляндии не ново: оно уже было высказано Хакманом и Европеусом (Uino 1997: 112). Соглашаясь с этим, мы принимаем положение о западных переселенцах для более раннего времени, которое в случае с рассматриваемым погребением оспариваем. Но, во-первых, мы нигде не говорим о колонизационном потоке, а лишь о промысловых и торговых поездках и контактах с местным населением, то есть о факте пребывания в древней Карелии пришельцев из Западной Финляндии и наличии там на это время местного населения. Именно на констатации этого факта базируется наше утверждение о двух культурах, пришлой и местной, существовавших параллельно во времени на этапе до зарождения собственно карельской материальной культуры (Сакса 1984: 5-6; 1989: 94-97; 2000: 123-124; 2001: 96-97; Saksa 1994а: 31-32, 42-43; 1998: 191-193). Во-вторых, сама же Уйно несколько ниже констатирует, что «как Сакса заметил, подобных комбинаций вещей в других местах не найдено», тем самым признавая факт сопоставления нами материалов различных регионов (Uino 1997: 112).

Уйно в своем анализе памятника обоснованно ставит вопрос о времени совершения погребений в насыпи из Лапинлахти и о том, с какой мерой уверенности мы можем утверждать о ее первоначальной форме. Если речь в данном случае идет о захоронениях различного времени, то вполне можно полагать, что первоначальное погребальное сооружение представляло собой открытую каменную вымостку. В этом случае наш основной аргумент о слишком позднем для Западной Финляндии (на время около 800 г.) погребальном сооружении в форме каменной насыпи теряет смысл (Uino 1997: 112-113). Сам автор раскопок, впрочем, вполне категорично утверждает, что речь идет о каменной насыпи, аналогичной западно-финским (Europa-eus 1923: 66-75). К сожалению, вопрос этот остается открытым из-за недостаточного количества полевой документации и наблюдений. Следует также согласиться с выводом нашего оппонента о недостаточности одного погребения для определения всей картины развития населения эпохи железного века Карелии. Важнее вся совокупность археологического материала.

Наиболее значимыми поселенческими центрами эпохи меровингов, по Уйно, были районы Саккола, Ряйсяля и Кексгольма. Начиная с этого времени в археологическом материале наблюдается влияние отчетливого западного компонента, и речь при этом может идти, хотя бы отчасти, о новом пришлом населении. Оно не обязательно должно было быть значительным по количеству; речь не идет о массовой миграции. В подтверждение модели о приходе нового населения в Карелию в эпоху меровингов Уйно приводит жертвенные (культовые) камни, которые, не будучи надежно датированными обозначенным периодом, следует все же рассматривать как часть привнесенной новым населением традиции, поскольку они выявлены именно вблизи пунктов с находками эпохи меровингов, то есть, другими словами, в местах средоточия нового западно-финского населения (Uino 1997: ИЗ; 2003: 310-312).

Как мы видим по результатам полемики, необходимость детального и как можно более внимательного и аргументированного рассмотрения погребального комплекса из Лапинлахти сохраняется и в настоящее время. Прежде всего, обратимся к предметам вооружения. Пять из шести наконечников копий отнесены X. Сальмо к типу рис. 1651 по Аспелину (Aspelin 1880; Salmo 1938: 241). Из них два наконечника заметно отличаются от остальных своими менее выразительными формами и худшим качеством исполнения. Они, видимо, являются местными изделиями, сделанными в подражание импортным образцам. Подобные наконечники были распространены во всех меровингских центрах на территории позднейших финских провинций собственно Финляндии, Сатакунта и Хяме. Семь таких же экземпляров найдены в Похьянмаа и один – на севере у Кемиярви. За пределами Финляндии они хорошо известны в памятниках конца эпохи меровингов Прибалтики. В Скандинавии найден только один экземпляр на о-ве Готланд (Salmo 1938: 243-244, 347). На Карельском перешейке известны еще два наконечника указанного типа, один здесь же, в Лапинлахти Наскалинмяки, второй – в Ряйсяля Ховинсаари (п-ов Героев на оз. Вуокса). Наибольшего распространения подобные наконечники достигают в конце эпохи меровингов – в VIII в. (Salmo 1938: 245). Примечательно, что в комплексе из Лапинлахти было найдено небывалое количество однотипных копий (5 экз. типа рис. 1651 по Аспелину). В юго-западных областях Финляндии, где локализуется значительная часть подобных наконечников, на самых больших могильниках (а не в одном погребении) найдено лишь в целом по 4-8 экземпляров (Salmo 1938: 241— 247). Еще один, шестой черешковый наконечник копья, имевший утолщение в верхней части черенка и вытянутое перо, образует отдельный тип (Salmo 1938: 251). Подобные наконечники часто встречаются в Западной Финляндии, единичные экземпляры есть в Хяме. В Карелии этот наконечник – единственный. В Прибалтике наконечники такого типа встречаются редко (Eesti esiajalugu 1982: 292, joon. 194: 1). За пределами Финляндии лишь один экземпляр найден в Швеции, в Упланде (Salmo 1938: 252). На территории Руси наконечники копий с пером вытянуто-треугольной формы и черенком вместо втулки (тип VI по классификации А.Н. Кирпичникова) происходят из более поздних комплексов (X-XI вв.) и встречаются почти исключительно в районах, где размещались чудские племена (Кирпичников 1966а: 17). В Юго-Восточном Приладожье подобные наконечники найдены в курганах IX в. (Кочкуркина 1989:150, 270-271). Седьмой, втульчатый наконечник копья типа А по Я. Петерсену (Petersen 1919,), является редким для эпохи меровингов в Финляндии типом. За исключением наконечника из Лапинлахти, найдено лишь три экземпляра в прибрежной зоне Юго-Западной Финляндии. Датируются они временем перехода от меровингского времени к эпохе викингов (Salmo 1938: 243). Дамаскировка пера наконечника указывает на то, что наконечник из Лапинлахти имеет иноземное, скорее всего, рейнское происхождение. Втулка копья украшена врезным «готическим» орнаментом, характерным для наконечников копий с пером ланцетовидной формы более позднего времени (Кирпичников 1966а: 9). Второй втульчатый наконечник копья, сохранившийся фрагментарно, можно отнести, опираясь на уцелевшую часть, к типу Е (Petersen 1919: 26). Подобные копья с пером ланцетовидной формы бытовали в Европе во второй половине VIII в. и в IX в. (Petersen 1919а: 28; Кирпичников 1966а: 9, 12).

Что же касается орудий труда, то погребения с ними редки для памятников эпохи меровингов в Финляндии. Лишь в одном погребении в Кёйлиё Кюлохольм (область Сатакунта) были встречены аналогичные столярные инструменты. Один скобель был найден в Сяксмяки Рупакаллио (Kivikoski 1973: 86, Abb. 623).

Перейдем далее к анализу предметов украшений. Плоские подковообразные фибулы из бронзы известны в могильниках Западной Финляндии конца эпохи переселения народов (VIII в.) (Nordman 1924: 97; Kivikoski 1973: 66, Abb. 434). Вне Финляндии известны лишь три экземпляра: две фибулы найдены в Эстонии в комплексе с предметами конца эпохи переселения народов (Nordman 1924: 1-14) и одна происходит из бывшей Владимирской губернии (Спицын 1905: 126, рис. 408), найдена не в кургане. В самой Финляндии известно 14 подобных фибул (Salmo 1956:15,16; Kivikoski 1973: 66, Abb. 434) из памятников эпохи, переходной от эпохи переселения народов к эпохе викингов (Kivikoski 1939: 93-95). Однако если у типичных фибул дуга заметно расширяется к середине и немного выпуклая, то у фибулы из Лапинлахти дуга совершенно плоская и равноширокая. Далее, для типичных фибул обычен орнамент из ряда треугольников вдоль дуги, а на фибуле из Лапинлахти он состоит из симметрично расположенных по дуге групп маленьких кружочков. Несомненно, фибула эта является местным изделием, лишь приближенно повторяющим популярные в Западной Финляндии формы.

Круглая ажурная фибула из бронзы, фрагмент которой был найден в могильнике Лапинлахти, – редкий тип в Финляндии. Там обнаружено лишь четыре экземпляра подобных фибул (две из Калумяки в Каланти, одна из Летала, одна из окрестностей г. Хяменлинна (Nordman 1924: 99, fig. 73; Kivikoski 1973: 65, Abb. 426). За пределами Финляндии точные аналогии не известны, но К.А. Нордман считал, что прототип данной формы фибул следует искать в районах, примыкающих к Балтийскому морю (Nordman 1924: 99).

Маленькие равноплечные фибулы, из которых две найдены в Леппясенмяки, в VII—VIII вв. появляются в памятниках Финляндии и широко там распространяются. Происходят они из Швеции, где датируются второй половиной VI в., но к VIII в. уже настолько вошли в употребление в Финляндии, что становятся неотъемлемой частью западно-финского женского «национального» костюма (Kivikoski 1961: 168; 1973: 61). Количество найденных в Финляндии фибул достигает 240 экз. Кроме Швеции и Финляндии они известны на Аландских островах, несколько экземпляров найдено в Дании, Германии (Kivikoski 1973: 61, Abb. 401, 402; 172, Taff. 41:1). Наиболее восточные находки маленьких равноплечных фибул происходят из крепости Корелы (Кирпичников 1979: 66-68, рис. 5; Saksa 1998: 118-120, kuv. 41, 12, 13; Кирпичников, Сакса 2002: 138, рис. 2: 2, 18, 20) и Изборской крепости. Опять же, как и в случае с плоской подковообразной фибулой, эти две фибулы отличаются от типичных маленьких равноплечных фибул своей орнаментацией, традиционно выполненной из двух параллельно прочерченных линий и кружочков, но составляющих оригинальную композицию. В то же время обе фибулы непарные; они различаются между собой по пропорциям и орнаментации.

Подковообразные фибулы с круглой в сечении дугой и спирально свернутыми головками встречаются настолько широко, что было бы излишним приводить все аналогии. Изготовленные из бронзы или железа подобные фибулы в Финляндии известны во всех населенных центров эпохи меровингов (Salmo 1938: 17, 18).

Найденный в Лапинлахти фрагмент круглого бронзового изделия с выступом по внешнему краю дуги, возможно, является частью накладки от конской сбруи. Подобные изделия в небольших количествах найдены в Финляндии, в северной Эстонии и на о-ве Сааремаа (Nordman 1924: 99; Kivikoski 1973: 87, Abb. 646; 30, с. 136).

Что касается навершия плети с обоймочками, то оно относится к типу С по классификации А. Хакмана (Hackman 1938:124,126), который соотносится со скандинавскими образцами времени около 800 г. или начала IX в. Ближайшие аналогии нашей находке известны в памятниках Аландских островов, где найдены два навершия типа С (Hackman 1938: Taff. 34: 1,2; Kivikoski 1973: 87, Abb. 639). Похожие кнутовища найдены также в памятниках Прибалтики и в русских дружинных курганах (Hackman 1938: 125, 126; Кирпичников 19666: 71-75 (тип I).

В целом, вещи из погребального комплекса в Лапинлахти укладываются во время от конца эпохи Меровингов до начальной половины эпохи викингов (конец VIII—IX вв.). Имеется, следовательно, вероятность их сосуществования в переходный к эпохе викингов период, учитывая отмеченные выше не характерные для серийного массового производства особенности в форме и орнаментации маленьких ракообразных и подковообразных фибул.

Таким образом, мы можем отметить, что, несмотря на общий западнофинский облик погребального инвентаря, ряд вещей имеет свои особенности. Более того, целый ряд категорий предметов был широко распространен в эпоху Меровингов за пределами Финляндии. Как мы убедились, они хорошо известны и на противоположном берегу моря в Восточной Прибалтике. Но, чтобы более определенно решить вопрос о соотношении могильника в Лапинлахти с памятниками Западной Финляндии, нам необходимо сравнить их между собой на уровне комплексов. Для этого следует выявить те памятники Западной Финляндии, где найдены подобные находкам с Карельского перешейка вещи. К ним относятся: Каарина Ристимяки, Маариа Сарамяки, Лието Питкясмяки, Перниё Паарскюля, Перниё Тииккинниеми, Каланти Калмумяки, Мессукюля, Куккоенкивенмяки, Лайтила, Каркку Палвиала Тулонен, Летала, Тенхола Лиллмалмсбакен, Карья Эттерпилен, Вёурю Логпелткангас. Часть этих памятников (Каарина Ристимяки, Сарамяки, Лието Питкясмяки) расположена в бассейне реки Аураёки. Здесь в эпоху Меровингов господствовал обряд, при котором остатки сожжения рассыпались на довольно большой каменной вымостке (Kivikoski 1973: 27-40). Погребения же под каменной кучей (как в Лапинлахти) были распространены в Западной Финляндии в предшествующее время, но к началу эпохи меровингов (около 600 г., то есть за 150-200 лет до того, как была возведена каменная куча у Лапинлахти) там уже преобладали могильники с трупосожжением на каменной вымостке (Hackman 1905: 20-110; Huurre 1979: 128-136; Lehtosalo-Hilander 1984: 279-282). Различаются и вещевые комплексы сопоставляемых регионов Финляндии и Карелии.

В Западной Финляндии в интересующую нас эпоху лишь в южной части современной провинции Похъянмаа сохранялся обряд погребения под каменной кучей (Hackman 1938: 178; Huurre 1979: 132, 166; Ahtela 1981; 80-91), но в них отсутствуют вещи, аналогичные находкам из погребения в Лапинлахти. Этот район, характеризующийся сильным шведским влиянием, образует самостоятельную в культурном отношении область, густо заселенную еще в более раннее время (Huurre 1979: 166-169). Известны редкие каменные кучи и в Центральной Финляндии, но там они маловыразительны и в большинстве случаев не содержат вещей.

Отмеченное нами противоречие между погребальным обрядом и инвентарем могилы из Лапинлахти устраняется, если предположить погребение в ней местного жителя в традиционной для этого таежного района каменной насыпи. Каменные насыпи, как погребальные сооружения, использовались населением Восточной Финляндии, Карельского перешейка и Северо-Западного Приладожья и в более позднюю эпоху викингов (Миккели Мойсио и Хелюля Хернемяки). Обилие вещей в погребении из Лапинлахти следует понимать как типичное явление для меновой торговли с «варварскими» народами. В данном случае, правда, уже отмечаются зачатки местного ремесленного производства и следы постоянного населения. Что же касается предложенного П. Уйно предположения о возможном первоначальном захоронении на поверхностной каменной выкладке с последующим (случайным?) сооружением верхней части каменной насыпи в XI-XII вв., то и в этом случае следует учитывать, что вещи и угли находились у основания большого камня, что хорошо видно на полевых рисунках Европеуса (Uino 1997: 50, fig. 3: И) (рис. 9). Крупные центральные валуны, так называемые «глазные камни», были характерны именно для погребальных насыпей эпохи Меровингов. По всей видимости, именно из-за крупного камня могила и сохранилась. Произведенные Уйно по вещам подсчеты количества погребенных (4-8 мужчин и 1-2 женщины) интересны, но не проверяемы. В самих предметах также не наблюдается заметных внешних различий. При отнесении части изделий к более позднему времени следует учитывать, что материал эпохи викингов – это уже другая эпоха в предметах вооружения и украшениях (см. например Kivikoski 1973). Радиоуглеродная датировка 1040-1240-ми гг., как обоснованно полагает П. Уйно, может быть связана не с самим захоронением, а с позднейшей деятельностью на этом участке. Достоверность датировки снижается тем обстоятельством, что из текста не ясно, какая часть угля и из какого места взята для хронологического определения (Uino 1997: 52). В целом, погребение из Лапинлахти остается уникальным памятником, выпадающем из общего контекста захоронений конца эпохи Меровингов – начала эпохи викингов. Наши предположения по его происхождению можно рассматривать как одну из возможных и, как представляется, обоснованных интерпретаций.

В итоге есть все основания утверждать, что у нас нет достаточно достоверных данных в пользу западно-финского происхождения погребения, так как в Западной Финляндии не находится такой области, памятники которой по всем параметрам (по конструкции и инвентарю) можно было бы сопоставить с комплексом у Лапинлахти. Как мы выяснили, найденные в Лапинлахти предметы вписываются в круг древностей, характерных для обширных областей Финляндии и Прибалтики. Это говорит о наличии самых широких связей с указанными областями и, если бы население Карельского перешейка происходило из Западной Финляндии, имелись бы более широкие и очевидные соответствия в форме погребальных сооружений и в комплексе погребального инвентаря.

Мы полагаем, что это погребение было совершено местным «пракарельским» населением. Это население в культурном отношении тяготело к развитым центрам Западной Финляндии и Прибалтики, откуда (из Западной Финляндии), видимо, и была заимствована форма погребального сооружения. Погребальный инвентарь, представленный как оригинальными местными вариантами, так и имеющими всеобщий для Балтийского региона характер изделиями, также несет на себе отпечаток влияния соседних, более развитых культур. Это явление естественно и объяснимо. Известно, что у населения развитых меровингских центров Западной Финляндии сложились достаточно прочные связи с расположенными восточнее, вплоть до Урала областями, которые хорошо отражены в археологическом материале (Hackman 1938: 188; Ищите 1979: 191; Lehtosalo-Hilander 1984: 289, 294-295). Подобные связи существовали и с прибалтийскими землями. Неудивительно, что в предшествующее эпохе викингов время и при таких отдаленных контактах мы находим на Карельском перешейке, который по своему географическому положению является узловым, характерные для этих центров и областей типы вещей. Эти находки свидетельствуют, что оживленные торговые контакты IX-XI вв. возникли не вдруг, не на пустом месте, а были подготовлены практикой предшествующего международного торгового обмена.

Нам представляется, что данное погребение является результатом культурного взаимодействия двух соседних регионов с различной степенью развития (Сакса 1989: 94-97; 1992: 96-105; Saksa 1998: 191). Несомненно, что со стороны Западной Финляндии происходило переселение части населения либо в форме поездок сезонных охотников, как на ранних этапах в первой половине – середине I тыс. и. э., либо под давлением необходимости поиска новых земель и ресурсов, что отражено в динамике роста археологических памятников в эту эпоху в Юго-Западной Финляндии и области Хяме, которая своим вектором развития направлена на восток (Huurre 1979; Saksa 1992а; 1992b; Сакса 1986). Однако это движение населения на восток не могло быть крупномасштабным, поскольку возможности внутреннего развития в Западной Финляндии в форме освоения и введения в хозяйственный оборот близкорасположенных земель не были исчерпаны. Это проявилось в увеличении количества погребенных на тех же самых могильниках в Западной Финляндии и во второй половине эпохи Меровингов, и даже в более позднее время. Существенное увеличение количества памятников восточнее Хяме наблюдается лишь в эпоху викингов (IX-XI вв.).

По нашему мнению, инвентарь и конструкция погребального комплекса в Лапинлахти, имеющие аналогии в Западной Финляндии, не дают (с учетом материала всего региона) достаточных оснований утверждать, что в основе культуры железного века Карелии лежит культура западно-финских Переселенцев, волна которых достигла побережья Ладоги через центральные области Финляндии (Хяме) к концу эпохи меровингов – началу эпохи викингов. На том основании, что ближайшие аналогии вещам западно-финского происхождения из могилы в Лапинлахти обнаружены в погребальных памятниках Юго-Западной Финляндии, можно предположить, что наиболее вероятный путь их поступления на Карельский перешеек проходил морем через Финский залив (Saksa 1994: 98-104: Сакса 1997: 95-96; 2000: 124).

По всей видимости, в процессе торгово-экономической деятельности пришлого населения в Приладожской Карелии в нее вовлекается местное население, результатом чего является не только появление «гибридной» погребальной обрядности, но, что важнее всего, зарождение поселенческих центров, ставших в эпоху позднего железного века основой развития и расцвета средневековой карельской культуры. В эпоху Меровингов эта тенденция в развитии населения обозначила совершенно новую ситуацию, при которой определяющим фактором становится внутреннее общественно-экономическое развитие в рамках территорий, на которых складывается постоянное население.

Особый интерес в этом плане вызывает находка целого ряда вещей эпохи меровингов в крепости Корела в г. Приозерске, достаточно надежно указывающих на наличие на территории самой крепости или территории, к ней примыкающей, поселения уже в эту эпоху (Кирпичников 1979: рис. 45; Saksa 1992а; 1998; Сакса 1999). Следы постоянного населения в предшествующее эпохе викингов время фиксируется также в Ряйсяля (ныне пос. Мельникове), Юля-Кууса (пос. Пчелино), Ховинсаари (п-ов Большой у д. Кротово), Суотниеми (д. Яркое). В последнем пункте нами в 1991 г. было выявлено поселение с керамикой, нагар на поверхности которой датирован временем около 600 г. и. э. (Uino 1997: 109-111, fig. 4:4; 2003: 297; Saksa 1998: 126). Эта находка служит еще одним подтверждением нашей концепции формирования центров постоянного населения в древней Карелии в эпоху меровингов и складывания именно в это время основы будущего развития в экономике (начало земледельческой деятельности, торговля) и области материальной культуры (налаживаются постоянные связи с близкими в культурном отношении соседями в Финляндии и Прибалтике).

Материал рассмотренного периода позволяет заключить, что наиболее ранние, относительно малочисленные находки середины – третьей четверти I тысячелетия н. э., представленные наконечниками копий, топорами и блоковидными кресалами, свидетельствуют прежде всего в пользу охотничьего, то есть подвижного населения. Для этой эпохи нет археологически уловимых следов, наличия значительных масс оседлого населения. Видимо, охота преобладала в экономике тогдашних жителей края. Существовавший пушной промысел, несомненно, стимулировался возможностью продать или обменять товар, наличием торговых связей. Вероятно, этим и объясняется «интернациональный» набор предметов из ранних находок на Карельском перешейке (погребение Нукутталахти на о-ве Риеккала). Роль Вуоксы как водного пути и зоны промысловой охоты подчеркивается концентрацией находок рассмотренного времени по ее течению (рис. 7).

В эпоху Меровингов (VII—VIII вв.) намечаются положительные сдвиги в развитии местного общества. Прогрессивное экономическое развитие приводит ко все большей доле оседлого населения, к расширению сфер деятельности, в первую очередь по значению – к земледельческому освоению территории. Как и на предыдущем этапе, значение Вуоксы как важнейшего стимулирующего развитие фактора было исключительно важно; все известные находки могильников, поселений или следов таковых на Карельском перешейке приурочены к этой водной артерии (рис. 7). Роль Вуоксы как водного пути сохраняется и усиливается, она становится также связующей внутренней водной артерией. Значение этой водной системы в выборе места поселения все в большей степени определяется хорошим качеством земли по ее берегам, наличием сухих, удобных для проживания пологих всхолмлений с суглинистыми и песчаными почвами.

Эпоха викингов – новый поворот в развитии

С наступлением эпохи викингов (IX-XI вв.) с присущей ей активной торговой деятельностью в регионе Балтики внутреннее развитие возникших на Карельском перешейке в эпоху Меровингов поселенческих центров «притормаживается», во всяком случае, в археологическом материале четко не проявляется. Могильники и места находок отдельных вещей первой половины эпохи викингов (IX – первая половина X в.) не связаны, как правило, с зародившимися в предшествующую эпоху поселенческими центрами; они происходят из мест, где на это время не фиксируются следы постоянного населения (рис. 11). В большинстве своем это одиночные воинские погребения и отдельные случайные находки предметов вооружения и украшений. Увеличение количества погребений позволяет выявить закономерности внутреннего развития могильников на протяжении продолжительного времени, более обоснованно сопоставить их с памятниками соседних территорий и выявить присущие могильникам Карельского перешейка особенности. Наличие целой серии отдельных находок дополняет картину культурно-исторического развития рассматриваемого региона.

Наиболее ранние находки эпохи викингов, обнаруженные в Северо-Западном Приладожье, относятся к концу IX – первой половине X вв. Одна из них – случайно обнаруженное в 1882 г. погребение, расположенное на южном склоне горы Линнавуори в Лопотти (пос. Куркиёки), на вершине которой находилось древнее городище. На месте погребения были найдены предметы воинского снаряжения и многочисленные женские украшения (рис. 12). На поверхности земли погребение никак не выделялось.

Рис. 11. Археологические памятники и отдельные находки эпохи викингов (800-1100 гг. н. э.)

Летом 1888 г. X. Аппельгрен произвел на этом месте раскопки. В ходе работы было выявлено углистое пятно и каменная вымостка, которая местами прерывалась. На глубине 30-40 см вышли на поверхность скалы. Среди углей на вымостке встречались зола и кальцинированные кости, на основании чего исследователь пришел к выводу, что на этом месте совершено погребение по обряду трупосожжения. В раскопе были обнаружены предметы украшения, керамика, фрагменты различных железных предметов, осколок кремня, шлак железный и зубы лошади (Appelgren 1891: 148-151).

Рис. 12. Инвентарь погребения Лопотти

1 – арбалетовидная фибула, 2 – скорлупообразная фибула, 3,4, 9,13 – бусы, 5 – подвеска, б, 7 – круглые выпуклые фибулы,8 – змеевидная накладка, 10 – горшок глиняный, 11 – браслет спиральный, 14 – меч, 15-17 – наконечники копий, 18 – рукоять плети,19 – топор, 20 – перекрестие рукояти меча, 21 – коса, 22 – кресало, 23 – удила

Перейдем к анализу предметов погребального инвентаря с целью определения времени и культурной принадлежности погребения, которое в литературе интерпретируется как скандинавское (Кочкуркина 1982: 18) или как совершенное в соответствии с западно-финской погребальной традицией погребение переселенца либо местного жителя (Uino 1997:115; 2003: 327-331). Нами уже ранее проводился анализ инвентаря этого погребения, в результате которого сделан вывод о возможном западно-финском происхождении погребенного воина, который предстает как типичный представитель характерной для рассматриваемого времени «профессии» викинга. Он, в данном случае, был тесно связан в социально-культурном отношении с интернациональным «Ладожским миром» (Сакса 1984а: 6; 1989: 94-97; Сакса, Тюленев 1990: 68-82; Сакса 1998: 22-23; 2000: 125; Saksa 1985: 37-49; 1992: 101-102; 1994: 98-104; 1998: 194-196). Последней из финских исследователей к характеристике этого памятника обращалась П. Уйно (Uino 2003:327-331). По ее мнению, судя по количеству вещей, речь здесь идет о пяти-шести погребенных, из которых было двое или трое мужчин, столько же женщин и один ребенок – девочка, поскольку два спиральных браслета были слишком маленькими для взрослой женщины. Могилу она относит к IX-X вв. и связывает ее с западно-финской погребальной традицией. Основанием датировки служат погребальный обряд (каменная вымостка) и часть вещей: бронзовые круглые выпуклые фибулы, подвеска в виде гребня и серп западного типа. Остальные вещи представлены скандинавскими (две овально-выпуклые фибулы, по крайней мере один из двух ладьевидных браслетов, ажурное кресало, змеевидные накладки) и балтийскими (арбалетовидная фибула и ложновитая гривна) изделиями. Предметы вооружения – меч, перекрестие другого меча и наконечники копий – являются европейскими формами, которые были в употреблении в Скандинавии, Прибалтике и Древней Руси (Uino 2003: 330). Уйно считает, что наличие скандинавских украшений является недостаточным основанием для заключения о скандинавской принадлежности погребенных. На южном склоне городищенского холма в Лопотти были погребены представители местной знати, у которой были налаженные торговые связи со скандинавами или их партнерами в Приладожье, посредством которых были получены предметы вооружения и украшения. Место их проживания неизвестно. Само городище Лопотти (о нем см. ниже) относится к более позднему времени (Uino 2003: 331).

При рассмотрении данного погребения обратимся в первую очередь к предметам вооружения, типология и хронология которых хорошо разработаны. К ним относятся меч типа Н, перекрестие рукояти меча типа Т, три ланцетовидных наконечника копий и топор (рис. 12). Данный состав предметов вооружения и прежде всего меч говорит о высоком социальном положении погребенного. Меч типа Н был широко распространен на севере Европы в 800-950 гг. На Руси, где найдено 18 экз. таких мечей, они датируются временем от конца IX до первой половины XI в., причем большинство относится к X в. (Кирпичников 1966: 27; Кирпичников, Сакса, Томантеря 2006: 48-49, 59-60, 65, рис. 1, 2, 20). Найдены они, как правило, в крупных курганных могильниках вблизи древних городских центров. По происхождению эти мечи рейнские. Финские находки (60 экз.) датируются, как и североевропейские, 800-950 гг. Все три найденных в Лопотти наконечника копий представляют различные варианты одного типа Е (тип I по А.Н. Кирпичникову) (1966: 9). Один из наконечников имеет на тулье врезной «готический» орнамент и дамаскирован. Подобные наконечники датируются в Европе второй половиной VIII-IX вв. Изготовлялись они, вероятно, в рейнских мастерских (Кирпичников 1966: 1, 9). Второй наконечник отличается от типичных ланцетовидных копий IX – начала XI вв. лишь несколько увеличенной в длину втулкой. Третий наконечник выделяется широким листовидным пером и короткой восьмигранной втулкой. Подобные наконечники датируются X в. (Кирпичников 1966: 9, табл. VII: 1). Топоры типа С обычны для памятников IX – начала XII вв. Финляндии и Северной Руси. Они хорошо известны в финских памятниках Поволжья, находятся в Прибалтике и Прикамских древностях (Кирпичников 1966а: 37, 38; тип V). Происхождение типа связано с севером Европы, где они появились еще в VII—VIII вв. (Кирпичников 1966а: 38). К инвентарю, сопровождающему мужское погребение, относится также металлическое кнутовище типа I с кольцом, на котором крепятся обойма для бича и привески (Кирпичников 1966а: 71 рис, 41, табл. XXIII). Подобные кнутовища найдены в Швеции, Литве и на Руси. В Финляндии они неизвестны. Рукоять из Куркиёки датируется IX в. (Hakman 1938: 126; Кирпичников 1966а: 73). Набор снаряжения вооруженного всадника дополняется трехчленными кольчатыми удилами типа V по Кирпичникову (Кирпичников 1966а: 17) обычной для эпохи викингов формы. К мужскому погребению относятся также поясные накладки, две змеевидные накладки, два ажурных бронзовых кресала, пряжка поясная, возможно, коса. Змеевидные накладки – достаточно редкая вещь среди древностей эпохи викингов. Подобные изделия известны в Гнездове (Сизов 1902: 56, табл. VII: 4). К.А. Нордман приводит в качестве аналогий более ранние змеевидные предметы из Гляденовского Костища, что могло бы указывать на восточное происхождение этих предметов. Но, с другой стороны, он указывает на множество змеевидных изображений в скандинавском искусстве и предполагает, что накладки из Лопотти происходят с запада (Nordman 1924:116). Кресала, составленные из двух бронзовых ажурных пластин с зооморфным орнаментом и железной пластиной между ними, вошли в употребление в Скандинавии и использовались в эпоху викингов главным образом в X в. и несколько раньше – в конце IX в. (Nordman 1924: 118). Подобные изделия найдены в Западной Финляндии, Эстонии, России, Швеции, Норвегии (Nordman 1924: 116-118; Tallgren 1922-1925: 112, Abb. 143; Kivikoski 1973: 129, Abb. 1012). Богатством и разнообразием сопровождающего инвентаря отличается и женское погребение. К сожалению, при трупосожжении трудно судить о количестве погребенных. Найденные в погребении украшения могли составлять убор двух-трех костюмов: это две – в публикации, а по данным Э. Кивикоски (Kivikoski 1973: 97, Abb. 709) – три овально-выпуклые фибулы типа рис. 27 по Я. Петерсену, арбалетовидная фибула, две круглые выпуклые финские фибулы, гривна, спиральный и два литых браслета, спиральные перстни, бусы, бронзовые спиральки. Сразу же бросается в глаза их смешанный скандинавско-прибалтийско-финский характер. Овально-выпуклые фибулы и ладьевидные литые браслеты являются по происхождению скандинавскими, круглые ажурные выпуклые фибулы – типично финскими, арбалетовидная фибула и спиральные браслеты, являясь типами прибалтийскими, широко употреблялись и в Юго-Западной Финляндии.

Рассмотрим более подробно состав женского погребения. «Скандинавские» скорлупообразные фибулы типа рис. 27 (тип 648) по Я. Петерсену редко встречаются в Финляндии. Лишь в юго-западной части страны найдены два фрагментированных экземпляра подобных фибул (Kivikoski 1973: 97, Abb. 709). Некоторое количество таких фибул найдено также в курганах Юго-Восточного Приладожья (Бранденбург 1895: 122, курган XCV: 2, табл. 1: 2) и в Гнездовском могильнике (Сизов 1902).

Круглые выпуклые фибулы типа В по классификации X. Аппельгрена (Appelgren 1897: 1) являются, напротив, обычным для древностей Финляндии типом. Там зарегистрировано свыше 30 фибул типа В, причем общее количество круглых выпуклых фибул превышает 320 экз. За пределами Финляндии единичные экземпляры известны в Швеции, Прибалтике и на севере Руси (Kivikoski 1973: 90, Abb. 650). Большая арбалетовидная фибула, найденная в рассматриваемом погребении, – единственная в Карелии. Подобные фибулы хорошо известны в Юго-Западной Финляндии, где их найдено несколько десятков (Kivikoski 1973: 64, Abb. 421). Прибалтийское происхождение этих фибул не вызывает сомнений. Они хорошо известны во всех прибалтийских странах, где бытуют и более ранние изделия такого типа (Nordman 1924: 109-112; Tallgren 1922-1925: 13, Abb. 23-24; Финно-угры и балты… 1897: табл. CXXXV, 9). В Литве, откуда, как предполагают, они ведут свое происхождение, зарегистрировано, например, 170 экз. из 36 памятников (Lietuvos… 1978: IV: 44-45; Priedas (zemelaplat): 31). Найденная в Куркиёках фибула идентична прибалтийским фибулам поздней группы (X-XI вв.). К. А. Нордман считал возможным местное производство таких фибул в Финляндии и датировал их IX – началом X в. (Nordman 1924: 111-112). Оригинальная круглая ажурная фибула с ушком, как считал К.А. Нордман, стилистически и типологически связана с более ранними финскими круглыми фибулами эпохи переселения народов, которые, в свою очередь, происходят от балтийских или, возможно, готландских круглых фибул (Nordman 1924: 108, 109, fig. 85).

Бронзовая подвеска, возможно, подражающая металлическим гребням, с аморфным навершием, оформленным пятью отверстиями и петлей для подвешивания, не имеет прямых аналогий. Спиральные браслеты встречаются на всех больших могильниках Финляндии, относящихся к эпохе викингов (Kivikoski 1973: 99, Abb. 727). Подавляющее число таких браслетов обнаружено в Прибалтике (Tallgren 1922-1925, Taff. VII: 1; Latvijas…, t. 43: 11, 62: 9, 66: 31). В Литве, например, известно около 400 таких браслетов, которые датируются VIII—XII вв. (Lietuvos 1978:1: 148, 8 (карта 56), 1. 156). Ладьевидные литые браслеты, разделенные в центральной части поперечными шнуровидными полосами и с горизонтальной линией, образующей два поля орнаментации, – достаточно обычный тип для эпохи викингов в Финляндии. Тип по происхождению шведский (Kivikoski 1973: 101, Abb. 736). В Финляндии они широко распространились в IX в. благодаря посредничеству Бирки (Kivikoski 1937: 238-240). Браслеты этого типа найдены также в Норвегии, Прибалтике и на Руси (Nordman 1973: 120, fig. 97-98). Что касается бронзовой гривны с расширяющимися, украшенными ложновитым орнаментом концами, то в Финляндии подобные украшения известны с эпохи переселения народов (Kivikoski 1973: 100, Abb. 728). Популярны они были и в Восточной Прибалтике, откуда, вероятнее всего, и ведут свое происхождение. В Литве, например, найдено более 200 гривен из круглого дрота с ложновитыми концами и конусовидными головками, датируемых II—IV вв. (Lietuvos 1978: 12-16). Представлены они и в памятниках Латвии и Эстонии (Tallgren 1922-1925: 66-88, Abb. ИЗ; Latvijas…, табл. 28: 3, 4; 30: 6; 32: 1-6).

В итоге можно заключить, что на южном склоне горы Линнавуори был погребен знатный воин в сопровождении, видимо, двух женщин. Погребение совершено по господствующему в это время в Финляндии обряду (трупосожжение на каменной вымостке). Однако оно отличается от памятников аналогичного типа западных и центральных районов Финляндии отчетливым «викингским» обликом и «интернациональным» набором предметов вооружения и украшений. Характерно, что интернациональностью отличается не только мужской инвентарь, предметы вооружения из которого традиционно представлены лучшими и поэтому популярными в регионе типами, но и набор женских украшений. Костюм одной женщины характеризуется скандинавским обликом: скорлупообразные фибулы, литые ладьевидные браслеты, бусы. Второй женский костюм был украшен уже финскими типами украшений, часть из которых характерна и для Прибалтики. Бронзовая подвеска-гребень отлита, как нам представляется, в какой-то местной мастерской, на что указывает аморфный характер ее навершия (при том, что форма и орнамент остальных изделий выполнены безукоризненно). При погребении были найдены кусочки кремня и кварца, шлак, зубы лошади. Примечательно, что эти же сопровождающие элементы характерны для более поздних достоверно карельских памятников.

С учетом вышеуказанных наблюдений нам представляется спорной интерпретация погребения как скандинавского. Как мы увидим в дальнейшем, предметы воинского снаряжения данного погребения принадлежат к типам, которые составляют стандартный воинский погребальный набор памятников на Карельском перешейке. Погребение датируется X в., возможно, его началом.

Аналогичный комплекс вооружения был обнаружен в погребении, найденном в ныне не существующей деревне Уосуккала в приходе Валкярви (Nordman 1924: 100; Кирпичников, Сакса, Томантеря 2006: 49, 59-60, рис. 1, 3). Захоронение воина было выявлено на южном берегу Вуоксы у мыса Открытый, напротив мыса, образованного двумя рукавами Вуоксы, разделяющими ее на две части, одна из которых впадает в Ладожское озеро у г. Приозерск (Кексгольм), а вторая – через оз. Суходольское (Суванто) и р. Бурную (Тайпаленйоки) (рис. 11). Здесь при пахоте были найдены меч типа Н, два наконечника копий типа Е и топор типа С (по Петерсену). Меч найден воткнутым в щель между камнями вымостки, на которой были найдены и остальные предметы. Размеры вымостки остались невыясненными, мощность ее достигала «пол-локтя». Более подробные сведения отсутствуют. Вне сомнения, мы имеем здесь дело с трупосожжением на каменной вымостке. Судя по составу и формам сопровождающего инвентаря, погребение было совершено в начале X в.

Известны на Карельском перешейке и в Северо-Западном Приладожье также и случайные находки оружия подобных типов (Кирпичников, Сакса, Томантеря 2006: 41-72). В дер. Юля-Кууса (Пчелино) прихода Муола на восточном берегу оз. Большое Раковое, которое соединяется с водной системой Вуоксы рекой Булатной и в настоящее время, были найдены меч типа Н, топор типа К и железная дужка от котла (Nordman 1924: 95-96). Видимо, это остатки погребения X в. В дер. Кюреля (Красносельское) этого же прихода на северо-западном берегу оз. Вишневское были найдены меч типа Е и топор типа С (Kivikoski 1973: 112, Abb. 829). Меч типа Н найден в дер. Лиикола у подножия западного склона горы Лииколанмяки (Кирпичников, Сакса, Томантеря 2006: 48-50). Он был найден согнутым в дугу у большого камня. Позднее в 15 м к северу от него под большим камнем был найден топор типа L по Я. Петерсену. Исследовавший в 1924 г. место находки А. Европеус обнаружил углистый слой и фрагмент керамики, на основании чего пришел к выводу о возможном наличии на месте могильника (Кочкуркина 1981: 24, № 59; Uino 1997: 329, 377; Saksa 1998: 194). В приходском центре Ряйсяля (Мельниково) на холме Калмистомяки найдены два наконечника копий, из которых один был ланцетовидной формы и, возможно, с врезным орнаментом на тулье. Второй был такой же, но поменьше. На этом же холме прежде, а затем и при раскопках А.М. Тальгрена в 1914 г. и С. Пяльси в 1935 г. были выявлены археологические материалы, начиная с эпохи бронзы и заканчивая погребениями позднего железного века и эпохи Средневековья. Еще один ланцетовидный наконечник копья с врезным «готическим» орнаментом на тулье обнаружен на холме Куусиккомяки на п-ове Ховинсаари (Большой) на оз. Вуокса (Nordman 1924: 101, fig. 75). Второй подобный наконечник найден в Хютинлахти. А в дер. Сяркисало (Кротово) на п-ове Ховинсаари (Большой) нашли сразу три наконечника копий. Один из них, с пером ланцетовидной формы, принадлежит к X в., возможно, ко второй его половине. Второй наконечник может быть отнесен к типу III по А.Н. Кирпичникову и датирован XI в. (Кирпичников 1966: 12-14). Втулка у него восьмигранная. Из неизвестного места в приходе Ряйсяля происходит топор типа С, который датируется X – началом XII вв. Там же был найден фрагмент меча типа Е с сохранившимся перекрестием, который можно отнести к IX – первой половине XI вв. (Petersen 1919: 75-80; Кирпичников 1966: 20, 30, 31; Кирпичников, Сакса, Томантеря 2006: 49). Рукоять меча подобного типа была найдена в дер. Рокосина. Отдельное перекрестье от рукояти меча типа Е было найдено в дер. Тимоскала (Кирпичников, Сакса, Томантеря 2006: 49). В дер. Уннункоски (Горы) был найден топор типа С (по А.Н. Кирпичникову – тип V). Обращает внимание находка фрагментов не менее восьми массивных ладьевидных бронзовых браслетов и обломков двух витых гривен в той же деревне. Эти вещи были найдены на поле, которое прежде было заболочено (Nordman 1924:100). Предполагается, что это клад или жертвенная находка. Литые браслеты с волнистым рельефным орнаментом в широкой выпуклой части хорошо известны среди древностей эпохи викингов в Финляндии. В несколько иной форме они встречаются в Прибалтике. Несколько различных вариантов браслетов этого типа обнаружено в курганах юго-восточного Приладожья (Бранденбург 1895: табл. IV: 3, 7, 12, 17, 18). Тип по происхождению скандинавский. Найденные в Карелии экземпляры представляют собой местный вариант, у которого волнистые линии переходят в ломаные. Кроме Уннункоски подобные браслеты найдены в Киисанлахти (1 экз.) и в Каукола (Севастьяново – 1 экз.). В Каукола на месте находки были большие камни и обломки глиняных сосудов. Витые гривны с петлями на концах типа рис. 727 по Э. Кивикоски (Kivikoski 1973: 99) известны во всех крупных могильниках эпохи викингов в Финляндии, причем количество их достигает 100 экземпляров. Вещи этого типа хорошо известны также в Латвии и Эстонии, и поэтому на полном основании они могут называться прибалтийско-финскими.

На горе Лаенмяки в дер. Коукунниеми (ныне не существует) в приходе Метсяпиртти, располагавшейся на северо-восточном берегу оз. Суванто (Суходольское) напротив дер. Рииска (Удальцово), были найдены два наконечника копий, один типа С по Я. Петерсену, а второй типа М, две косы, удила. Указанные предметы найдены в каменной куче неподалеку от берега озера. А. Европеус, произведший в 1920 г. на месте исследование, заключил, что вещи происходят из могильника с трупосожжением и не связаны с каменной кучей. Оба наконечника датируются X – началом XI вв. (Кирпичников 1966: 12, 13 (тип III). К этому времени относятся и удила (Кирпичников 1973: И, рис. 4 (тип I). Здесь же на Лаенмяки на каменной вымостке были найдены меч, наконечник копья и топор (Hackman 1911:55; 1914:60; 1925:52; Nordman 1924:125; Кочкуркина 1981: 13, № 1, 2; Uino 1997: 271-273; Saksa 1998: 194; Кирпичников, Сакса, Томантеря 2006: 54). Меч типа V по классификации А.Н. Кирпичникова датируется 950-1250 гг. (1966: 54, рис. 10). Наконечник копья типа IV относится к XI-XII вв. (Кирпичников 1966: 15). Широколезвийные топоры-секиры около 1000 г. распространяются на всем севере Европы. Время их наибольшего распространения – XI в. (Кирпичников 1966а: 39, рис. 6 (тип VII).

В дер. Лапинлахти (Ольховка), уже упоминавшейся нами в связи с более ранним погребением эпохи Меровингов, сделаны интересные и важные находки рассматриваемого времени. На участке Наскалинмяки Т. Швиндт в 1917 г. исследовал потревоженное погребение, совершенное по обряду трупосожжения. На месте погребения были найдены равноплечная фибула, два наконечника копий, боевой топор, удила, кресало, медный котел, три ножа, фрагменты цепочки, обломки гончарных сосудов, девять кусочков кварца, кальцинированные косточки и немного истлевшего дерева (Hackman 1921:47; 1925:50-51; Nordman 1924:126; Кочкуркина 1981:15-17, № 7, № 8; 88-89, № 98, № 101; 112, № 143; Uino 1997:314-315; Saksa 1998:194). Рассмотрим подробнее инвентарь погребения. Равноплечная фибула относится к группе 7 по Э. Кивикоски (Kivikoski 1938: 10-28). Это наиболее многочисленная группа среди равноплечных фибул из Финляндии (около 35 экз., большинство из которых происходит из западной части страны). Застежки этой группы характеризуются тонким узким краем и выступающими шипами. В Карелии известны только фибулы этой группы (всего 10 экз. и еще одна – в крепости Орешек). Остальные найдены в Сяркисало (Выборное) (1 экз.), Лапинлахти (Ольховка) (2 экз.), Сортавала (1 экз.), Сортавала (Хернемяки) (1 экз.), крепость Корела (1 экз.), городище Паасонвури (1 экз.) (Kivikoski 1973: 93-94, Abb. 679; Кирпичников 1979: 67, рис. 3,6; Кочкуркина 1981: 77, рис. 22,17). Три таких застежки найдены нами в 1987 г. при раскопках могильника X-XV вв. в Куркиёках (Кууппала Калмистомяки). Из других вещей X-XI вв., собранных на этом могильнике, назовем боевой топор типа V, удила, оплавившиеся в огне погребального костра, обломки других бронзовых украшений. Ранее на могильнике Калмистомяки были найдены клинок меча с клеймом SRBMSNS на одной стороне клинка и SNEMENTS на другой, два наконечника копий типа М, спиралеконечная подковообразная фибула и другие изделия (Кочкуркина 1981: 105; Кирпичников, Сакса, Томантеря 2006: 56). В крепости Корела была найдена еще одна равноплечная фибула, которая, по мнению автора раскопок, более походит на фибулы группы 6 по Э. Кивикоски (Кирпичников 1979: 67, рис. 3, 5). На основе финляндского материала фибулы группы 7 датируются второй половиной X-XI вв. (Kivikoski 1938: 13, 28, fig. 5). Наконечники копий типа IV и топор-секира типа VII по классификации А.Н. Кирпичникова датируются XI в. В это время в широком употреблении были и кольчатые удила IV типа (Кирпичников 1973: 16, 17, рис. 4). Таким образом, погребение относится к XI в. Судя по другим находкам, на этом месте находился могильник, на котором были и более поздние погребения.

Вторая могила с трупосожжением в дер. Лапинлахти найдена случайно на участке Хеннонмяки. Место находки расположено в 750 м от берега озера Суванто (Суходольское) и в 450 м от древнего коренного берега на высоте около 30 м от уровня озера на южном склоне прибрежной террасы в 40 м на запад от раскопа Т. Швиндта 1917 года. На этом месте местными жителями найден был ряд вещей, относящихся ко времени около 1000 г. (Hakman 1921: 47-48, fig. 23). Летом 1920 г. А. Европеус произвел на этом месте раскопки. Под слоем пахотной земли обнаружилась вымостка из камней в 2-3 слоя. На этой вымостке было найдено большинство вещей, угли, кальцинированные кости. В пахотном слое найдены фрагменты керамики, части медного котла, угли, кости. Среди находок следует отметить наконечник копья, фрагмент арабской и целую немецкую монету (936-1002 гг., позднее гессенское подражание кельнским пфеннингам Оттона), железный браслет с завязанными концами, наконечник стрелы, маленькую бронзовую подковообразную фибулу с плоскими дугой и головками, бронзовые поясные накладки, два бронзовых спиралеобразных перстня, бронзовые спиральки, фрагменты серебряных и бронзовых изделий, нож. Прежде на этом месте были найдены меч типа X по Я. Петерсену, наконечник копья, серп, мотыга, двое кольчатых удил, обломок шейной серебряной гривны, скрученной из трех проволочек и трех плетенных двойных шнуров, обломок тонкого бронзового котла или блюда с прямыми краями, фрагменты железной ручки котла, обломки гончарных сосудов, некоторые из которых орнаментированы бороздками, стекловидная масса, кусок покрытого глазурью шлака. Зачастую к этим находкам причисляют еще ледоходный шип и фрагмент железного изделия, которые были найдены на этом же поле, но в другом месте (Hakman 1921: 47-48; Nordman 1924: 125, 126, fig. 103; Uino 1997: 314-315).

Перечисленные предметы: два наконечника копий типа М, поясные накладки типа рисунков 144-145 и 241-243 по Арне (Arne, 1914: 128, 149) или рисунка 907 по Э. Кивикоски (Kivikoski 1973: 120), кольчатые удила типа V по классификации А.Н. Кирпичникова (Кирпичников 1973: 17, рис. 4) достаточно твердо датируют комплекс первой половиной XI в.

В этой же деревне был найден наконечник копья типа IV по классификации А.Н. Кирпичникова, относящийся к XI в. (Кирпичников 1966:14,15). Еще один подобный наконечник был найден в Хютинлахти (Nordman 1924:126).

В предыдущей части работы основной упор делался на погребальные памятники и отдельные находки предметов вооружения. Следует упомянуть также об отдельных находках предметов украшений. Выше уже отмечалась находка обломков восьми ладьевидных браслетов и фрагментов двух витых гривен в дер. Уннункоски. В этом же приходе Ряйсяля в дер. Хютинлахти в нижнем течении Вуоксы найдены были молоток, фрагменты замка и семь подковообразных фибул с ромбическими, гранеными снизу головками и шестигранной в сечении дугой. Подобный тип фибул характерен для памятников конца X – начала XI в. Финляндии и Прибалтики, где они находятся преимущественно в мужских погребениях. Известны они также в Швеции, Ленинградской области (Ижорское плато), Юго-Восточном Приладожье и мерянских областях. Происхождение свое ведут из Прибалтики (Salmo 1956: 47-53). На Карельском перешейке подобные фибулы найдены в Ряйсяля Ховинсаари и Сортавала Хелюля. На рассматриваемой территории найдено также значительное количество подковообразных фибул с шестиугольной в сечении дугой и гранеными, украшенными шипами головками. Происходят они из следующих мест: Метсяпиртти Тайю (1 экз.), Ряйсяля Сяркисало Ховинсаари (1 экз.), Якимваара Метсямикли (1 экз.), Париккала Мянтюлахти (1 экз.), Угуниеми Маринкюля (1 экз.), Суоярви (1 экз.), Мятялахти (1 экз.) (Nordman 1924: 120, 127; Salmo 1956: 36). Фибулы этого типа в большом количестве найдены в Финляндии, где, как считают исследователи, они и производились (Kivikoski 1937: 244; Kivikoski 1951: 52; Salmo 1956: 40). Они хорошо известны в Юго-Восточном Приладожье; несколько экземпляров обнаружено в Швеции и Норвегии, в Пскове, Ярославской области, одна на о-ве Березань (Salmo 1956: 40). Время их употребления – X – начало XI вв.

Выше в этой работе уже упоминались литые ладьевидные браслеты, поделенные рельефным шнуровидным орнаментом на две части. Кроме упомянутых типичных экземпляров из Куркиёк (Лопотти), известны еще три подобных изделий из Ряйсяля Тиури (Васильево), Куркиёки Риеккала и Каукола Кулхамяки (Богатыри) (Kivikoski 1973: 101, Abb. 736). Датируются такие браслеты IX в. (Kivikoski 1937: 238). К этому типу браслетов примыкают браслеты с рельефным волнистым орнаментом, происхождение которых также связано со Скандинавией. Как уже отмечалось, найденные в Карелии изделия представляют местный вариант, у которого волна переходит в ломаную угловатую линию. Этот тип браслетов датируется эпохой викингов, вероятно, X – началом XI вв.

Прежде чем подвести итоги, упомянем еще два памятника, намеренно оставленные нами до этого нерассмотренными, так как они по своему облику выпадают из общей массы. Речь идет о погребении на о-ве Эссаари у Выборга и каменных курганах в Хелюля около г. Сортавалы.

Погребение на о-ве Эссаари в Выборгском заливе представляет собой трупосожжение на вымостке из небольших камней. Оно сопровождалось ланцетовидным копьем I типа по А.Н. Кирпичникову (Кирпичников 1966:9), поясными накладками, ножом, кресалом, оселком, обожженными кусочками кремня и кусочками глины. Погребальное сооружение напоминает прибалтийские могилы с оградками. Исследователь памятника А.М. Тальгрен пришел к выводу, что здесь около 900 г. был погребен скандинавский воин (Tallgren 1918: 16-24). Видимо, поэтому К.А. Нордман посчитал, что это погребение не стоит ни в какой связи с культурой карельской области железного века (Nordman 1924: 101). Нам представляется, что он в определенной степени был прав, но мы не рассматривали этот памятник на том основании, что общая масса воинских погребений этого времени на Карельском перешейке характеризуется определенным набором предметов воинского снаряжения, в который почти обязательно входят меч, копье и топор, чего нет в этом погребении. Что касается шведского происхождения погребенного, то оно не подтверждается формой погребального сооружения. Из района Выборга (Туппурансаари) происходит еще одна находка эпохи викингов – меч типа Q по Я. Петерсену (Кочкуркина 1981: 22, № 28; Uino 1997: 343, 377). При раскопках В.А. Тюленева на Замковом острове в Выборге найден меч с дисковидным навершием и надписью на клинке: …NMEFECIT, что может означать GICELINMEFECIT (Tyulenev 1984: 108). В районе дер. Перово найден наконечник копья конца эпохи викингов типа М по Я. Петерсену (Тюленев 1995: 18, рис. 3:1).

Второй памятник – каменные курганы близ пос. Хелюля, исследованные Э. Кивикоски в 1939 г. (Kivikoski 1944: 5-6). Из трех курганов, расположенных на северных склонах холма Хернемяки, один (нижний) был разрушен при строительных работах. В нем найдены многочисленные кальцинированные кости, равноплечная фибула и обломок другой такой же, подковообразная фибула с низкими воронкообразными головками, три массивных литых бронзовых браслета с полой средней частью, две бронзовые подвески, топор, многочисленные бусы из сердолика, глины и стекловидной пасты, два фрагмента костяного гребня, фрагменты различных бронзовых и железных предметов (Kivikoski 1944:5). Оба оставшиеся нетронутыми кургана располагались выше по склону и в обоих в каменной кладке находились большие камни. Подобная конструкция отличается от бытовавших в Западной Финляндии, но напоминает конструкцию кургана в Кюхкюля у г. Миккели в восточно-финской области Саво. Так как в курганах не были встречены кальцинированные кости, то Э. Кивикоски предположила, что речь здесь может идти о трупоположении под камнями на древней дневной поверхности, которое не сохранилось. В верхнем кургане найдены фрагмент втульчатого копья, навершие плети, удила и три частично оплавленные пастовые бусины. В среднем кургане найден лишь фрагмент цепедержателя или подвески из бронзы.

Рассмотрим подробнее инвентарь погребений. Найденная в нижнем кургане равноплечная фибула относится к скандинавской форме группы 2 по Э. Кивикоски (Kivikoski 1938: 29; 1973: 93, Abb. 674) и датируется X в. Фрагмент второй относится к чисто финской форме группы 7 и датируется концом X – XI вв. (Kivikoski 1938: 26; 1973: 93, Abb. 579). Литые браслеты с полой средней частью по праву можно назвать местным типом, так как все находки (14 экз.), за исключением одного экземпляра из Юго-Восточного Приладожья, локализуются на северном берегу Ладожского озера и в прилегающих районах области Саво (Kivikoski 1973, 103, Abb. 752). Подковообразные фибулы с воронкообразными головками – широко распространенный в Финляндии тип застежки (найдено около 70 экз. (Kivikoski 1951: 52, 57; 1973: 95, Abb. 701). Датируются они временем около 1000 г. – XI веком. Подвески относятся к чуждым для памятников Финляндии типам. Одна из них представляет собой спиральную трубочку с колечками, на которых подвешены колбовидные привески. Такие изделия характерны для восточнофинских областей, найдены такие и в Юго-Восточном Приладожье (Kivikoski 1973: 109, Abb. 800). Вторая подвеска состоит из шести соединенных в месте крепления «пальцев». Прототип этой формы также следует искать в восточно-финских областях. Не исключено, что это фрагмент какого-либо более крупного изделия. К сожалению, формы топора и бус неизвестны. Погребение в нижнем кургане по перечисленным выше предметам можно датировать первой половиной XI в. Верхний курган, судя по найденным там вещам, тоже относится к XI в. В эту дату вписываются все находки: фрагмент наконечника копья, кольчатые удила IV типа по А.Н. Кирпичникову, навершие плети I типа. Эта дата ставит под сомнение предположение Э. Кивикоски о трупоположении. К тому же часть бус оплавлена. А кальцинированные кости также могли не сохраниться.

После того, как мы ознакомились с памятником, становится очевидным, что выделение его в особую группу оправдано. Самим устройством погребального сооружения курганы отличаются от каменных вымосток Карельского перешейка. Аналогичные сооружения известны лишь западнее, в области Саво в районе Миккели. Отличается также инвентарь погребений. Существование здесь самостоятельной группы памятников подчеркивается также наличием строго локализованной группы предметов украшений – литых браслетов с полой средней частью. По отдельным категориям украшений прослеживается связь с Юго-Восточным Приладожьем.

Однако нельзя полностью исключать эти курганы из числа типичных погребений Карельского перешейка; они, несомненно, принадлежат к одному кругу древностей. Видимо, за ними стоит какая-то обособленная группа карельского населения, имеющая тесные контакты со своими юго-восточными соседями.

Теперь, в итоге, попытаемся на основе немногочисленных сохранившихся погребений и отдельных находок определить характер и основные черты развития материальной культуры населения Карельского перешейка в эпоху викингов (IX-XI вв.)

К наиболее ранним погребениям на этой территории, как мы выяснили, принадлежат следующие: Лопотти в Куркиёках, Валкярви Уосуккала, Юля-Кууса. Для всех этих памятников характерен устойчивый набор вооружения, состоящий из мечей типа Н и Е, наконечников копий типа I и топоров типа V. К этому же времени (конец IX – X вв.) можно отнести девять случайных находок, главным образом предметов вооружения. Погребальный обряд – трупосожжение на каменной вымостке – отвечает западно-финской погребальной традиции эпохи викингов. Тем не менее, как мы выше отмечали в связи с погребением в Лопотти, захоронения Карельского перешейка и Северо-Западного Приладожья отличаются от памятников аналогичного типа в Финляндии «интернациональным» набором предметов вооружения и украшений. Карелия, таким образом, в IX-X вв. становится частью «Ладожского мира» эпохи викингов. Западно-финские «переселенцы», оставившие эти захоронения, могут рассматриваться в свете этого не как представители колонизационного потока на восток из Западной Финляндии через центральные районы страны, а как подобные отрядам скандинавских викингов вооруженные группы воинов-торговцев, взявшие под контроль водные пути и пушные ресурсы Карельского перешейка и Северо-Западного Приладожья. В свете проведенного нами исследования аналогий найденным в Приладожской Карелии вещам становится очевидным, что отправной точкой этих отрядов являлся район Турку-Лайтила-Каланти в Юго-Западной Финляндии, и поэтому естественно предположить морской путь (Сакса 2001: 97). В условиях, когда осевшие в Ладоге славяне и скандинавы были более заинтересованы в контроле и использовании ведущих на восток путей, западные финны взяли под свой контроль местные карельские и финские рынки, «привязав» их к «схеме» ладожской международной торговли. Формируется местный рынок, обслуживающий транснациональную торговлю по Волжскому (Восточному) пути. Карелия уже более не являлась глухой таежной областью с редким населением. Следует также при оценке ситуации в эпоху викингов в Карелии учитывать возможность контроля и над ведущими из карельского Приладожья на север водными путями, по которым можно было пройти вплоть до Ботнического залива и Белого моря. Сам факт наличия погребений воинов и полный набор воинского снаряжения в них говорит о вооруженных столкновениях и, косвенно, о достаточно жесткой конкуренции за контроль над этой территорией. Роль и деятельность западных финнов в первой половине эпохи викингов в Карелии сопоставима с ролью и деятельностью скандинавов в Восточной Европе. Карта распространения обнаруженных погребений и отдельных находок этого времени хорошо ложится на трассу русла Вуоксы, что указывает на военно-торговое использование этой водной системы уже в начале эпохи викингов (Saksa 1992: 468-479; 1994: 98-104; 1998: 196, 201; Сакса 1997: 95-96, 2000: 125; 2001: 97-98; 2006: 292-293).

Наряду с вышеизложенной точкой зрения на происхождение воинских захоронений начальной половины эпохи викингов не следует исключать из рассмотрения проблемы и возможность того, что они могли принадлежать местному населению, имевшему контакты с внешним миром и возможности для осуществления не только региональной, но и дальней торговли. Обнаружение мечей в карельских древностях свидетельствует о появлении в IX-X вв. вооруженных людей, располагавших дорогим современным для той эпохи клинковым оружием. В случае с рассматриваемыми погребениями можно констатировать не только использование международных по своим типам мечей, но и распространение обряда погребения, сходного с погребальными обычаями соседних народов (Кирпичников, Сакса, Томантеря 2006: 42-44).

На защите автором данной работы диссертации на соискание звания доктора исторических наук в марте 2007 г. одним из оппонентов, М.Б. Свердловым, было высказано предположение, что могилы с воинским снаряжением IX-X вв. на Карельском перешейке и в Северо-Западном Приладожье могли принадлежать кюльфингам – представителям известного по сообщениям скандинавских саг и дискуссионного этносоциального воинского образования эпохи викингов, осуществлявшим свою военно-торговую деятельность именно в Приладожье.

Во всяком случае, данные погребения наглядно иллюстрируют ту обстановку, которая сложилась в начальную половину эпохи викингов на прилегающей к Ладожскому озеру территории. Очевидно все же, что дальнейшее рассмотрение этого остающегося дискуссионным вопроса следует проводить выходя за рамки традиционных для отечественной археологической и исторической науки славяно-скандинавских контактов. В карельской части Приладожья совершенно необходимо учитывать ситуацию на территории

Юго-Западной Финляндии в эпоху викингов, характеристику, контакты и влияние сложившихся в этой части Балтийского региона поселенческих центров. Иными словами, рассматривать всю область Балтийского мира эпохи викингов в контексте общебалтийских древностей во всей взаимосвязи этнокультурных, торговых и иных контактов.

Со второй половины X – начала XI вв. комплекс вооружения обновляется, и в употребление входят мечи типа V, наконечники копий III и IV типов, топоры-секиры VII типа по А.Н. Кирпичникову. Этот устойчивый воинский набор просуществовал XI в. и часть XII в. Погребальный обряд остается в основном прежним. Мечи в погребениях встречаются реже. К этому времени можно отнести уже пять могильников: два на холме Лаенмяки в Метсяпиртти (Коукунниеми) (возможно, это две части одного могильника) и два в Лапинлахти: Наскалинмяки и Хеннонмяки (также составляющие, возможно, единый комплекс, так как расстояние между ними около 40 м и расположены оба на одном склоне), один могильник в Куркиёках (Кууппала). По-прежнему господствует трупосожжение на каменной вымостке. Размеры ее стали больше и количество захоронений на могильнике, видимо, увеличилось. В расположении вещей на вымостке нет какого-либо порядка, отдельные погребения не вычленяются. На могильниках встречаются удила, орудия труда, обломки металлических котлов и глиняных сосудов, кусочки кремня или кварца, иногда шлак, зубы животных. Изредка в мужских погребениях встречаются подковообразные фибулы и детали пояса.

Женские погребения представлены менее выразительно. За исключением находок в Куркиёках и Хернемяки (Хелюля) у г. Сортавалы, мы имеем лишь материал разрушенного погребения в Лапинлахти на участке Наскалинмяки и ряд отдельных находок. Все же можно констатировать, что женские захоронения эпохи викингов, как и в предыдущий период, характеризуются известной «интернациональностью» сопровождающих украшений при преобладании западно-финских и скандинавских вещей. Но уже намечается определенная избирательность из всей массы распространенных в Финляндии, Скандинавии и Прибалтике типов изделий. Так, например, население Карельского перешейка в XI в. предпочитало подковообразные фибулы с шипами на головках, соединенных зачастую планкой, фибулы с плоскими головками, равноплечные фибулы группы 7 по Э. Кивикоски, ладьевидные литые браслеты. На основе импортных образцов возникает местное производство, создаются новые варианты предметов украшений (к примеру, ладьевидных браслетов). В украшении одежды использовались бронзовые спиральки.

С XI в. начинается новый этап в развитии карельского общества. Могильники этого времени содержат значительно большее количество разновременных захоронений. Следовательно, они принадлежат уже местным общинам, хотя и остаются по обряду и инвентарю западно-финскими по форме. Карелия входит составной частью в область распространения западно-финской культуры. В сущности, со второй половины эпохи викингов эту культуру правильнее называть общефинской, поскольку она охватила территорию расселения всех трех средневековых финских племен: суми, еми и карел. Однако одна важная особенность проявляется уже на этом этапе, предшествующем сложению собственной карельской культуры. Это избирательность, предпочтение лишь части украшений, а именно – наиболее популярных в Западной Финляндии и в целом на Балтике. В западно-финскую по облику культуру здесь, в Приладожской Карелии, добавляются общебалтийские, интернациональные элементы (браслеты, фибулы, определенные типы мечей, топоров и копий). Происходит формирование определенного «вкуса». На следующем этапе эти вещи воспроизводятся на местах, и тем самым местные мастера приобретают навыки ювелирного производства. Конец эпохи викингов в Приладожской Карелии знаменуется накоплением значительного количества серебра, аккумулированного в монетных и вещевых кладах. Таковых найдено пять. В дер. Ристсеппяля прихода Хейнйоки в 1877 г. найдено 70 западноевропейских монет, главным образом фризских, что для многих исследователей служило свидетельством прямых связей Карелии с германскими землями во вторую половину эпохи викингов (Nordman 1924: 123-124; Salmo 1948: 33; Talvio 1979: 13-14; Кочкуркина 1981: 27, № 73; Uino 1997: 214). Дата клада по младшей монете (terminus post quem AD) – 1068 г. В деревне Кууппала, относящейся к приходу Куркиёки, в 1866 г. был случайно обнаружен клад из «многих сотен монет», из которых лишь 43 монеты (из сохранившихся 93) оказались выкупленными нумизматическим кабинетом Хельсинкского университета. Сведения о монетах клада противоречивы, известно лишь достоверно, что он состоял из немецких, англосаксонских и датских монет. В состав клада входило также по одной ирландской, венгерской и восточной (935/936 гг.) монете. Клад, вероятно, был зарыт в начале 1050-х гг. (Salenius 1898: 59; Nordman 1921: 17-18; 1924: 124; Granberg 1966: 214-215, Talvio 1979:12-13; 1982:39,49; Кочкуркина 1981:28-29, № 76; Uino 1997: 255). В районе Кексгольма в дер. Тенкалахти в 1842 г. найдены были две целые и часть одной восточной монеты, которые датируются 708-718, 725/726 и 832/833 гг. Принадлежность к этому кладу еще одной найденной в районе Кексгольма монеты (909/910 гг.) вызывает у исследователей сомнения (Schwindt 1893: 100; Lagus 1900; Nordman 1924: 124; Grandberg 1966: 211, 216-217; Talvio 1979:10-11; Кочкуркина 1981: 28, № 75; Uino 1997: 269). Восточные арабские монеты (девять экз.) найдены в 1832 г. также в Рауту, где они находились в составе клада вместе с западно-европейскими монетами (восемь экз.). Монеты были снабжены ушками для подвешивания и, по всей видимости, составляли единое украшение, датированное серединой XI в. (Nordman 1924: 124; Salmo 1948: 35-36; Granberg 1966: 211-213; Talvio 1979: 7-8; Кочкуркина 1981: 25, № 71; Uino 1997: 283). Найденные в 1922 г. в деревне Вехмайнен неподалеку от Рауту серебряные монеты являлись лишь частью клада серебряных вещей, в который помимо 433 целых и 49 фрагментов западноевропейских монет второй половины XI в. (из которых 471 экз. были немецкими, 5 датскими, 3 англосаксонскими (одно подражание), 1 богемская и 1 восточная), находились подковообразная фибула типа Сальмо 18 (Salmo 1956), ромбощитковое височное кольцо, привеска в виде серьги каплевидной формы с орнаментом из треугольников с вписанными в них кружочками и три целых и один фрагмент круглых пластинчатых подвесок (8117: 1-8) (Nordman 1924: 69-93, 124, Fig. 44-50; Salmo 1948: 36; Granberg 1966: 214; Talvio 1979:15-16; Кочкуркина 1981: 25-27, № 72; Uino 1997: 286). Вещи относятся к типам, бытовавшим в XII в., что дает основание предполагать, что монеты сохранялись продолжительное время до того как оказались в земле, вероятно, во второй половине XII в.

Как видно из карт распространения находок, население уже освоило к XII в. все те районы, где находятся более поздние достоверно карельские памятники, о которых пойдет речь в дальнейшем (рис. 11, 13).

Рассмотренный нами период, в сущности, – достоверное археологическое начало известной по древнерусским летописям корелы. В это время сложилась территория распространения однотипных археологических памятников, в материале которых проявляется хронологическая преемственность на протяжении от эпохи Меровингов до эпохи викингов, прослеживается эволюция отдельных украшений.