Глава 4
Проснулся я в собственной постели.
Значит, граф перенес меня сюда. Кое-что это подтверждало: моя одежда была сложена иначе, чем обычно, часы остановились, а я их всегда завожу на ночь. Конечно же, это не могло служить доказательством; возможно, мои нервы были не в порядке, и, если ночные события не привиделись мне, в этом нужно разобраться. Чему я, однако, порадовался, так это тому, что карманы и кофр остались нетронутыми; видимо, граф очень спешил, когда перенес меня сюда и раздел. Он также не знает, что я веду дневник. И хотя стенографическая запись была бы для него загадкой, обнаружив тетрадь, Дракула наверняка бы уничтожил дневник.
Теперь спальня, всегда казавшаяся мне отвратительной, стала как бы моей крепостью – те ужасные создания только и ждут случая отведать моей крови…
18 мая
И все же я снова вернулся в ту комнату, так как должен был наконец узнать всю правду. Однако дверь оказалась запертой. Она была захлопнута с такой силой, что даже перекосилась. Я догадался, что это сделано изнутри. Боюсь, что ночной кошмар вовсе не привиделся мне.
19 мая
Граф вежливо, но настоятельно попросил меня написать три письма под его диктовку.
В первом сообщалось, что дела мои здесь почти завершены и через несколько дней я отправляюсь домой. Во втором – что я выезжаю на следующий день после даты, указанной в письме, а в третьем – что я уже покинул замок и прибыл в Бистрицу. Я сознавал, что в моем положении открыто перечить графу – безумие, ведь я находился в его власти, и категорический отказ писать возбудил бы его подозрения и навлек на меня еще большие беды… Единственная моя надежда теперь – дождаться удобного случая и бежать.
Хозяин замка объяснил, что почта ходит здесь редко и не заслуживает доверия, поэтому следует заранее известить о моем приезде; кроме того, убеждал он меня, что, если по какой-то причине моя поездка будет отложена, всегда можно задержать последнее письмо в Бистрице на необходимое время. Я сделал вид, что согласен с ним, и лишь поинтересовался, какие даты проставить в письмах. Граф на минуту задумался, потом ответил:
– Первое пометьте 12 июня, второе и третье – 29 июня.
Теперь я знаю, сколько мне осталось жить на свете.
28 мая
Появилась возможность бежать или, по крайней мере, отправить весточку в Англию – на подворье замка расположился цыганский табор. Я напишу пару писем и уговорю кого-нибудь из цыган доставить их на почту. У нас вроде бы уже завязалось знакомство – через окошко. Они приветствовали меня взмахами шляп и какими-то жестами, столь же малопонятными, как и их наречие. Где в библиотеке лежат конверты и бумага, я знал.
Вначале я коротко попросил мистера Хокинса связаться с моей невестой Вильгельминой. Письмо к самой Вильгельмине, или Мине, как ее называли все близкие, я зашифровал так, что никому, кроме нее, не удалось бы его прочесть. Мине я сообщил о своем положении, умолчав, однако, об ужасах и тайнах, в которых сам еще не вполне разобрался. Я не хотел ее пугать. Бросив оба конверта сквозь решетку окна вместе с золотой монеткой, я знаками показал, что их нужно опустить в ближайший почтовый ящик. Угрюмый цыган, прижав мои письма к сердцу, сунул их в свою шляпу. Больше я ничего не мог сделать…
Вскоре ко мне без стука вошел граф. Он стал против меня и помахал перед моим лицом знакомыми конвертами.
– Глупые цыгане передали мне каких-то два письма. Пришлось их вскрыть… Одно из них, короткое, от вас к Питеру Хокинсу; другое совершенно странное. – Лицо Дракулы исказила злобная судорога. – Оно не подписано и исчеркано какими-то закорючками. Адресовано некой мисс Мюррей. Это ваше?
Я молчал.
– Это плохой поступок, злоупотребление моей дружбой и гостеприимством… – Граф брезгливо швырнул мое послание к Мине в камин. – Письмо мистеру Хокинсу я отправлю, извольте его заново запечатать. Вот чистый конверт…
Не говоря ни слова, я медленно вывел адрес. Граф, пробормотав: «Ваши письма для меня святы…», с издевкой поклонился и покинул комнату. Я услышал, как ключ повернулся в замке. Подождав минуту, я бросился к двери – она оказалась запертой…
Спустя три часа он потревожил меня вновь. На сей раз граф был очень любезен:
– Вы утомились, мой друг? Не буду вам мешать. Сожалею, что лишен удовольствия продолжить наши ночные беседы, так как занят… Приятных вам сновидений!
Эту ночь я, как ни странно, спал отлично. И отчаяние имеет свои положительные стороны.
31 мая
Поднявшись утром, я вспомнил, что в моих вещах есть чистая бумага и с десяток конвертов. Я решил переложить их во внутренний карман своего дорожного плаща, чтобы использовать в случае необходимости. Однако меня ожидал сюрприз.
В кофре не было ни бумаги, ни конвертов, пропал блокнот с путевыми заметками, расписание железных дорог; нигде не было ни банковских аккредитивов, ни мелких денег, – словом, всего, что могло бы мне пригодиться, будь я на воле. Я стал лихорадочно рыться в портмоне и в шкафу. Мой плащ бесследно исчез; сюртук и плед вместе с ним…
17 июня
Рано утром, еще сидя на краю постели, я неожиданно услышал во дворе замка щелканье бича и стук копыт по камню. Бросившись к окну, я увидел, что два больших фургона, запряженных восьмеркой, въехали на подворье; к каждой паре лошадей был приставлен крестьянин-словак в высоких сапогах, белой шляпе, кушаке и грязных штанах.
Я бросился к двери, однако она опять оказалась запертой снаружи, несмотря на то что граф в последнее время ослабил надзор за мной. Тогда я распахнул рамы и сквозь решетки громко окликнул словаков. Они тупо уставились вверх, стали переговариваться, но тут к ним подошел, очевидно, их старший. Заметив, что словаки глазеют на мое окно, мужчина крикнул им что-то, вызвавшее безудержный хохот…
Никакие мои усилия, вопли и отчаянные мольбы не могли заставить прибывших обратить на меня внимание. Они окончательно отвернулись от меня, хоть я и продолжал стоять у окна. Фургоны были нагружены большими прямоугольными ящиками с толстыми ручками, абсолютно пустыми, судя по легкости, с которой их переносили и складывали в углу двора. Затем бородатый толстый цыган расплатился со словаками, после чего они направились к своим лошадям и отбыли.
24 июня. На рассвете
Прошлой ночью граф рано покинул меня и закрылся у себя в комнате. Как только я убедился в этом, то мгновенно взлетел по винтовой лестнице наверх. Меня не покидала уверенность: в замке что-то затевается. Цыгане были постоянно заняты какой-то работой, порой доносился их гомон, шум, глухой стук то ли мотыг, то ли заступов; что бы они ни делали, ничего хорошего это не сулило…
Я простоял у южного окна почти полчаса, прежде чем заметил, как нечто выползло из окна комнаты Дракулы. Я отпрянул назад и стал осторожно наблюдать. Меня ожидал новый удар – на графе был мой дорожный костюм, а на плече висел тот самый ужасный мешок, на сей раз пустой. Сомнений не оставалось: он похитил мои вещи и нарядился в мое платье – вот, оказывается, в чем смысл его подлой затеи. Он хочет, чтобы все знали, что я сам относил письма на почту. И что все его злодеяния – это моих рук дело…
Меня заставил вздрогнуть жалобный вой собак в долине. Уже светало, я собирался уйти, но ноги мои будто налились свинцом. Бледная луна смотрела на меня холодной усмешкой, словно звала к себе, а я, точно одурманенный, не мог сдвинуться с места и все чего-то ждал… Неожиданно на замок начал наползать туман, похожий на вихрь мельчайших пылинок. В лунном свете пылинки сгущались, а затем начали принимать смутные очертания… Я опомнился и, сделав над собой невероятное усилие, понесся в свою комнату, где все еще горела лампа и где, как мне казалось, я буду в безопасности, – в призраках в тумане я сразу признал все тех же трех молодых женщин…
Я долго не мог успокоиться. Из покоев графа доносились глухие голоса, грохот и хохот, затем раздался резкий вскрик, за которым последовало такое глухое молчание, что я невольно содрогнулся. С бьющимся сердцем я бросился через обе комнаты, проходную и столовую, к коридору, – и не смог выйти. Я снова был под замком. Без сил я опустился на кушетку в темной столовой возле погасшего камина и тут же вскочил как ужаленный – на подворье раздался душераздирающий женский крик:
– Верни моего ребенка, чужестранец!..
Его оборвал вой волков, затем грянул повелительный голос графа Дракулы – и вновь воцарилась гнетущая тишина.
Я вернулся в свою комнату, лег и накрылся с головой тяжелым, как могильная плита, одеялом…
Что же мне делать?
25 июня. Утро
По ночам меня терзают страхи. Я до сих пор редко видел графа при дневном свете. Неужели он спит, когда другие бодрствуют, а ночами принимается за свои кровавые дела? Если бы только я мог попасть в его комнату днем! Мне кажется, шанс добраться туда есть – лишь бы хватило храбрости! Я собственными глазами видел, как он полз по стене, почему бы и мне не попробовать? Это опасно, но ведь и положение мое отчаянное! В худшем случае меня ожидает всего лишь смерть. Да поможет мне милосердный Господь, и если ничего не выйдет, прощай, моя любимая Мина!
Позже
Вот, рискнул и – уцелел…
Откуда у меня взялись силы, не знаю, – но, сняв башмаки, я выбрался из окна верхнего этажа на узкий каменный карниз и глянул вниз. Стена замка была выложена крупными, грубо отесанными глыбами, известка между ними выветрилась от времени. Я начал, ощупывая выступы ногой, осторожно спускаться. Мне было известно направление, а также примерное расстояние; голова не кружилась – должно быть, я был слишком возбужден. Ужасный путь показался мне удивительно коротким, так как уже вскоре я очутился перед открытым окном графских покоев. Тем не менее я страшно волновался, когда перелезал через подоконник.
Комната оказалась совершенно пустой. Мебель была затянута паутиной, постель графа не тронута, а дверь – заперта. Я стал искать ключ; в замке его не оказалось, как, впрочем, и в других местах. Единственное, что я обнаружил, – кучу золотых монет на полу, покрытых слоем пыли и грязи, – римских, британских, австрийских, греческих, турецких… И всем – не менее трехсот лет. Рядом валялись потемневшие золотые и серебряные украшения и драгоценности.
В углу я увидел тяжелую дверь. Попробовал ее открыть – она поддалась. Винтовая лестница за дверью круто вела вниз. Я начал спускаться, ощупывая скользкие стены с редкими бойницами, сквозь которые едва проникал мутный свет. На самом дне меня остановил удушливый запах сырой земли, шедший откуда-то сбоку…
Там обнаружилась еще одна дверь, и когда она отворилась, я очутился в старой часовне, служившей, вероятно, когда-то склепом. Потолок ее сгнил, повсюду валялся всевозможный хлам, зияли какие-то ямы; земля была разрыта совсем недавно и насыпана в длинные деревянные ящики – очевидно, те самые, что привезли словаки. Приспособившись к тусклому свету, я начал исследовать каждый вершок земляного пола. Я заглянул, не без страха, в одну из ям, но она была пуста, не считая обломков старых гробов.
В третьей по счету яме я сделал открытие. Там, в одном из этих больших ящиков, на свеженасыпанной земле неподвижно лежал граф! Он был или мертв, или спал, однако глаза его были широко открыты и неподвижны. Несмотря на восковую бледность лба, на его щеках розовел румянец, а губы были красны как всегда. Не было никаких признаков дыхания или биения сердца… Я наклонился к нему в надежде найти в его одежде ключи от входной двери, – и встретился с мертвым взглядом графа. В нем вспыхнула такая лютая ненависть, что я, вскрикнув, попятился и бегом вернулся через его покои к окну. Руки мои тряслись, когда я карабкался обратно по стене.
Вернувшись к себе, я бросился, задыхаясь, на кровать и попытался привести в порядок мысли.
29 июня
Сегодня наступил срок, обозначенный в моем последнем письме, продиктованном хозяином замка.
Граф пришел ближе к вечеру и заявил:
– Завтра, мистер Харкер, вы отбываете… возвращаетесь в свою прекрасную Англию. Письмо уже отправлено; меня здесь не будет. За вами приедет коляска, которая доставит вас в ущелье Борго, где вы пересядете в дилижанс, следующий из Буковины в Бистрицу…
Я решил проверить, правда ли это, и спросил прямо:
– Почему я не могу выехать сегодня?
– Потому, друг мой, что кучер и лошади сегодня заняты…
– Но я с удовольствием отправлюсь пешком.
Он дьявольски ухмыльнулся, и подозрения мои возродились с новой силой.
– А ваш багаж? – спросил он.
– Я пришлю за ним…
Граф вздохнул:
– Ну что ж, идемте. Не стану противиться вашему желанию…
Держа в руке лампу, он спустился со мной по лестнице, освещая мне дорогу.
Мы подошли к входной двери; граф отодвинул засов и снял цепи; оказалось, что дверь не заперта на ключ.
– Вперед, – сказал он, – и прощайте…
Я шагнул было за порог, но меня остановил волчий вой. Казалось, хищники окружили замок со всех сторон. Я попятился, однако дверь позади меня продолжала медленно закрываться; я услышал смешок графа. У меня мелькнула дикая мысль: вот она, моя участь. Дракула оставит меня на растерзание волкам – и я сам же содействовал ему в этом. Обернувшись, я крикнул:
– Я хотел бы дождаться утра!..
Когда я уже был у себя и собирался лечь, до меня донесся возбужденный шепот. Я на цыпочках подошел к двери и прислушался, сразу же узнав голос графа:
– Ваше время еще не настало. Имейте терпение, я дал слово! Завтра ночью…
Вслед за этим раздался хриплый хохот; я в бешенстве распахнул дверь и увидел убегавших трех юных ведьм из моего ночного кошмара. Их спутанные волосы развевались на бегу.
Я вернулся к себе и опустился на колени. Неужели мой конец так близок? Завтра! Боже, помоги мне и тем, кому я дорог!
30 июня
…Возможно, это моя последняя запись. Я дремал до рассвета; проснувшись, я снова стал молиться, так как решил, что если меня ждет смерть, то надо к ней приготовиться.
И все же я не хотел мириться с уготованной мне участью. Бросившись сломя голову в холл, я попытался вырваться из замка, но дверь не поддалась, хотя я хорошо помнил, что вчера вечером она не была заперта. Отчаяние овладело мною. Страстное желание раздобыть ключ от входа толкнуло меня к мысли снова по стене пробраться в комнату графа, а затем, если его там нет, спуститься в старую часовню. Теперь я знал, где найти моего мучителя…
Ящик все еще находился на прежнем месте, но на этот раз он был закрыт крышкой с гвоздями, которые оставалось только вколотить. Однако мне нужно было его проклятое тело, чтобы отыскать на нем ключ, поэтому я снял крышку и отставил ее в сторону.
Дракула лежал предо мной, но заметно помолодевший; его волосы и усы утратили седину. Щеки казались полнее, а под гладкой кожей горел румянец; на губах краснели свежие капли крови, стекавшие по подбородку на шею. Я содрогнулся, наклонившись к нему; мой обыск ни к чему не привел… Выпрямившись, я в упор взглянул в ненавистное лицо – на нем блуждала ироническая усмешка, которая, казалось, сведет меня с ума… Схватив у стены лопату, я обрушил ее на ящик. Голова графа дернулась, и взгляд василиска парализовал меня настолько, что лопата выпала из моих рук, с грохотом зацепив крышку. Последнее, что я видел, было перекошенное гримасой ненависти лицо графа Дракулы…
Я не помню, как возвратился в столовую. Голова моя горела; в отчаянии я стоял и ждал неизвестно чего… Я услышал, что на подводах въезжают на подворье цыгане, скрипит железная дверь… видимо, – мелькнуло в моем воспаленном сознании, – существует еще один, неизвестный мне вход в замок. Затем я услышал топот ног, затихший в боковой галерее и оставивший после себя долгое эхо, и гортанные крики.
Я собрался было вновь сбежать вниз, под своды, чтобы найти эту лазейку, но внезапно понял, что оказался в запертой клетке – дверь комнаты не поддавалась моим усилиям…
Пока я пишу эти строки, со двора доносятся голоса и грохот перетаскиваемых тяжестей – без сомнения, ящиков с землей. Затем стук молотка – это прибивают крышки… Я кинулся к окну, и мне почудилось, что я узнал закрытый гроб, в котором взял моду отлеживаться граф… Куда его везут? Входные двери запираются, гремят цепи, несколько раз поворачивается ключ в замке…
Сперва во дворе, а затем на дороге послышался грохот удаляющихся повозок, свист бичей, и наконец говор цыган затих вдали.
Я один в замке… и эти женщины – исчадья сатаны. Оставаться здесь невозможно; надо попытаться спуститься по стене и бежать. Набить карманы золотом – оно пригодится… Прихватить все необходимое. Господи, помоги мне вырваться из этого ада! И затем – домой! На первом же поезде, как можно дальше отсюда…
Мина, я хочу остаться человеком. Прощайте все!..