Глава 6
Как сказочная сильфида, летающая по воздуху, она приближалась к нему, словно не касаясь пола, высокая и стройная, в костюме из платиново-серого шелка, таком элегантном, словно соткали его из света.
Констанс Вероника Тейвнол-Шармер, жена обожаемого прессой конгрессмена, который раздавал отступные в пакетах для блевотины, вела свой род от верховьев реки человеческих генов, той ее части, что находилась в раю и не разбавлялась притоками грешного мира. Волосы цветом напоминали густую желтизну монет из чистого золота, достойным наследницы семьи, многие поколения которой укрепляли ее благополучие в банках и брокерских конторах. Черты лица, высеченные в камне, принесли бы скульптору высочайшие похвалы и, возможно, бессмертие, если измерять последнее столетиями и находить его в музеях. И глаза, какие у нее были глаза, разрезом напоминающие ивовый лист, зеленые, как весна, и холодные, как прохлада в тенистой роще!
Двумя неделями раньше, при первой встрече, Ной Фаррел сразу же невзлюбил ее, из принципа. Рожденная в богатстве и благословленная красотой, она скользила по жизни, как на коньках, всегда с улыбкой, согретая даже на самом холодном ветру, выписывая изящные фигуры сверкающими лезвиями, тогда как вокруг нее люди дрожали от холода и проваливались сквозь лед, который, крепкий под ней, становился предательски тонким под ними.
А вот когда миссис Шармер уходила по завершении их беседы, нелюбовь с первого взгляда уступила место восхищению. Вела она себя скромно, не выставляла напоказ свою красоту, отчего смотрелась еще эффектнее, держала деньги в кошельке, а не трясла ими, как поступали многие, богатством сравнимые с ней.
Ей было сорок, всего на семь лет больше, чем Ною. Другая столь же красивая женщина могла бы разбудить в нем сексуальный интерес… даже восьмидесятилетняя старуха, поддерживающая молодость диетой из обезьяньих желез. К этой, третьей встрече он воспринимал ее скорее как сестру: с желанием только защитить и удостоиться похвалы.
Она заставила прикусить язык живущего в нем циника, и ему нравилась эта внутренняя тишина, которой он лишился много лет тому назад.
Подойдя к открытой двери президентского люкса, у которой стоял Ной, она протянула руку. Он бы поцеловал ее, будь помоложе и поглупее. Но они обменялись рукопожатием. Хватка у нее была крепкая.
В голосе не чувствовалось звона денег, презрения к правильной речи или очевидной нехватки образования, зато слышались спокойная уверенность в себе и далекая музыка.
– Как сегодня настроение, мистер Фаррел?
– Вот удивляюсь, что мне может нравиться в моей работе?
– Быть шпионом или частным детективом захватывающе и драматично. Мне всегда нравились романы Рекса Стаута.
– Неприятно, знаете ли, постоянно приносить плохие вести. – Он отступил в сторону, давая ей пройти.
Президентский люкс принадлежал миссис Шармер. Не потому, что она сняла его для своих нужд: ей принадлежал весь отель. Всеми своими деловыми предприятиями она руководила сама. Если бы конгрессмен организовал за ней слежку, ее появление в отеле ранним вечером не вызвало бы у него подозрений.
– Разве вы приносите только плохие вести? – спросила она, когда Ной закрыл за собой дверь и последовал за ней в гостиную.
– Так часто, что создается ощущение, будто всегда.
В гостиной легко разместилась бы семья в двенадцать человек из какой-нибудь страны «третьего мира», вместе с домашними животными.
– А почему бы вам не заняться чем-то еще? – полюбопытствовала она.
– В копы меня больше не возьмут, а в голове нет кнопки перенастройки. Если я не могу быть копом, значит, буду заниматься тем же, что и коп, пусть без бляхи, а если когда-нибудь не смогу делать и этого… ну, тогда…
Поскольку он замолчал, фразу закончила она:
– Тогда и хрен с ним.
Ной улыбнулся. Потому-то она ему нравилась. Класс и стиль, безо всякой претенциозности.
– Именно так.
Люкс отвечал самым изысканным вкусам. Медовые тона, удобная мебель, музыкальный центр с колонками черного дерева, встроенный в стенку домашний кинотеатр.
Вместо того чтобы устроиться в креслах, они предпочли просмотреть фильм на ногах.
Горела одна лампа. Тени, как присяжные, заполнили углы.
Кассету Ной вставил в видеомагнитофон заранее. Теперь нажал кнопку «PLAY» на пульте дистанционного управления.
На экране тихая улица Анахайма. Камера установлена намного выше уровня земли, нацелена на дом любовницы конгрессмена.
– Какой странный угол, – отметила миссис Шармер. – Где вы находились?
– Снимал не я. Мой помощник в окне чердака дома напротив. Владелец получил денежную компенсацию. Пункт семь в вашем счете.
Камера еще сильнее наклонилась вниз, захватив «Шевроле» Ноя, припаркованный у тротуара, не первой молодости, но полный сил, на момент съемки еще готовый рвануть с места, не превращенный в груду искореженного металла.
– Это мой автомобиль, – пояснил он. – Я – за рулем.
Камера приподнялась, повернулась направо: в ранних сумерках на улицу свернул серебристый «Ягуар». Остановился у дома любовницы, открылась дверца со стороны пассажирского сиденья, из кабины вышел высокий мужчина, «Ягуар» укатил.
Крупный план мужчины, доставленного «Ягуаром»: конгрессмен Джонатан Шармер. Профиль – идеал для каменных памятников героического периода истории страны, хотя своими действиями он доказал, что ни душа, ни сердце ни в малейшей степени не соответствуют его лицу.
Он лучился самодовольством, словно праведник – святостью, стоял, гордо вскинув голову, казалось, восхищался красотой закатного неба.
– Поскольку он установил за вами слежку, ему с самого начала стало известно, что вы наняли меня. Да только он не знает, что я в курсе. Он уверен, что я не смогу уехать с фотокамерой и пленкой. Вот он и играет со мной, как кошка с мышкой. О моем помощнике на чердаке он не подозревает.
Наконец конгрессмен подошел к двери двухэтажного дома и нажал на кнопку звонка.
Максимально крупный план выхватил молодую брюнетку, которая открыла дверь. В обтягивающих шортах и топике, едва не лопающемся на груди. Если бы в таком виде ее увидел случайный прохожий, у него точно глаза полезли бы на лоб.
– Ее зовут Карла Раймс, – доложил Ной. – Сценический псевдоним, когда она танцевала, Тиффани Таш.
– Полагаю, не в балете.
– В ночном клубе «Планета Киска».
На пороге Карла и политик обнялись. Даже в надвигающихся сумерках, даже под тенью козырька над дверью их долгий поцелуй не подпадал под категорию платонических.
– Она состоит в штате сотрудников благотворительного фонда вашего мужа.
– «Круга друзей».
Парочка на экране больше напоминала не друзей, а сиамских близнецов, сросшихся языками.
– Получает тридцать шесть тысяч в год.
Картинка не сопровождалась звуком. Он появился лишь после завершения поцелуя. Джонатан Шармер и сотрудница его благотворительного фонда, а по совместительству и любовница, завели отнюдь не романтический разговор.
«Этот говнюк Фаррел действительно объявился, Джонни?»
«Прямо не смотри. Старый «шеви» на другой стороне улицы».
«Этот маленький извращенец даже не может себе позволить нормальный автомобиль».
«Мои парни и этот превратят в металлолом. Надеюсь, у него есть деньги на проезд в автобусе».
«Готова спорить, он сейчас гоняет шкурку, наблюдая за нами».
«Я обожаю твой грязный ротик».
Карла захихикала, сказала что-то неразборчивое и увлекла Шармера в дом, закрыв за ним дверь.
Констанс Тейвнол – в том, что от второй части фамилии она избавится в самое ближайшее время, сомнений быть не могло, – не отрываясь, смотрела на экран. За конгрессмена она вышла замуж пять лет тому назад, до первой из его трех успешных политических кампаний[14]. Создав «Круг друзей», он приобрел имидж специалиста по нестандартным подходам к решению социальных проблем, а женитьба на Констанс принесла ему класс и респектабельность. Для абсолютно беспринципного мужа такая вторая половина, по существу, являлась моральным эквивалентом сверкающей брони, которая ослепляла знатоков политического закулисья не красотой, а безупречностью репутации, отчего сам Шармер не вызывал никаких подозрений и желания приглядеться к его делишкам.
– С камерой синхронизирован высокоэффективный направленный микрофон, – объяснил Ной. – Мы добавляли звук, лишь когда разговор становился уликой против него.
– Стриптизерша. Какая проза! – Даже в печали, облаком которой накрыла ее видеозапись, она нашла нотку юмора, иронию, неизменно присутствующую в человеческих отношениях. – Джонатан культивирует образ умудренного жизненным опытом человека. Репортеры видят в нем себя. Они простили бы ему все, даже убийство, но теперь превратятся в стаю волков, потому что такая тривиальность их оскорбит.
Пленка крутилась без звука, сумерки тем временем сменились ночью.
– Мы используем камеру и специальную особо чувствительную пленку, которая позволяет фиксировать изображение даже при минимуме света.
Ной ожидал услышать зловещую музыку, предупреждающую о близости нападения на «шеви». Иногда Бобби Зун не мог устоять перед применением на практике знаний, полученных в школе кинематографии.
В самом первом их совместном проекте юноша представил отлично снятый и эффектно смонтированный десятиминутный фильм, главную роль в котором сыграл разработчик программного обеспечения, меняющий дискеты с наиболее важными секретами работодателя на чемодан с деньгами. Начинался он короткой заставкой: «Фильм Роберта Зуна». Бобби страшно огорчился, когда Ной приказал ему убрать заставку.
В случае с Шармером Бобби не удалось «поймать» приближения Щенят, радостно размахивающих кувалдой и монтировкой. Он сосредоточился на доме Карлы, на освещенном окне спальни, где зазор между портьерами обещал кадры, достойные первых полос таблоидов.
Внезапно камера ушла вниз, слишком поздно для того, чтобы показать зрителям разлетающееся вдребезги лобовое стекло. А вот уничтожение бокового стекла со стороны пассажирского сиденья на пленку попало, вместе с выскочившим из кабины Ноем и лыбящимися физиономиями двух одетых в яркие костюмы бегемотов, которые из утренних программ мультфильмов, служивших для них единственным источником образования в годы формирования личности, почерпнули лишь повадки отрицательных героев.
– Несомненно, это трудные подростки, которых «Круг друзей» уберег от кривой дорожки и помог восстановить доброе имя. Я ожидал, что меня заметят и предложат убраться, но почему-то думал, что все пройдет гораздо скромнее.
– Джонатан любит ходить по острию ножа. Риск его возбуждает.
Словно подтверждая слова Констанс Тейвнол, камера переместилась с «шеви» на выходящее на улицу окно спальни. Портьеры уже раздвинули. Карла Раймс стояла у окна, обнаженная, демонстрируя прелести верхней половины тела: нижнюю скрывала стена. Джонатан, тоже в чем мать родила, высился у нее за спиной, положив руки ей на плечи.
Вернулся звук. Из грохота, вызванного избиением «шеви», направленный микрофон выхватил смех и большую часть комментариев, которыми Карла и конгрессмен сопровождали действо, доставляющее им огромное удовольствие.
Насилие возбуждало их. Руки Джонатана с плеч спустились на голые груди Карлы. Скоро он вошел в нее сзади.
Раньше конгрессмен восхищался «грязным ротиком» Карлы. Теперь доказывал, что с таким лексиконом, как у него, не стыдно показаться в трущобах Вашингтона, округ Колумбия. Он по-всякому обзывал ее, оскорблял, как мог, а на женщину, похоже, каждое слово действовало словно таблетка «Виагры» на мужчину.
Ной нажал кнопку «STOP» на пульте дистанционного управления.
– Дальше все то же самое. – Он вытащил кассету из видеомагнитофона и положил в большой пакет для покупок с надписью «Ниман-Маркус»[15]. – Я положил вам еще две копии плюс кассеты с отснятым материалом, до монтажа.
– Хорошо.
– У меня тоже остались копии, вдруг с вашими что-то случится.
– Я его не боюсь.
– Я в этом и не сомневался. Далее… дом Карлы куплен на деньги «Круга друзей». Полмиллиона, под видом гранта на исследовательские работы. Номинально собственником является принадлежащая ей некоммерческая корпорация.
– Все они такие бескорыстные благотворители, – в голосе слышался исключительно сарказм, но не горечь.
– Они виновны не только в запрещенном использовании средств фонда в личных целях. «Круг друзей» получает миллионные государственные субсидии, а значит, они нарушают немало других федеральных законов.
– У вас есть доказательства, подкрепляющие ваши слова?
Ной кивнул.
– Все в пакете «Ниман-Маркуса»… – Он замялся, но решил, что исключительная сила этой женщины – достойный соперник слабостям конгрессмена. Правда ее сломать не могла. – Карла Раймс – не единственная его любовница. Вторая в Вашингтоне, третья в Нью-Йорке. Их дома тоже куплены на деньги «Круга друзей».
– И все это в пакете? Тогда вы уничтожили его, мистер Фаррел.
– С превеликим удовольствием.
– Он вас недооценил. И я, к сожалению, должна признать, что не возлагала на вас особых надежд.
При их первой встрече она упомянула о том, что предпочла бы большое детективное агентство или частную охранную фирму, располагающую достаточными ресурсами, чтобы действовать на территории всей страны. Она, правда, подозревала, что все эти акулы сыска время от времени выполняли поручения как отдельных политиков, так и ведущих политических партий. Ее тревожило, что компания, на которой она решила бы остановиться, могла иметь общие дела с ее мужем или с одним из его приятелей в конгрессе и прийти к выводу, что в долговременной перспективе предательство ее интересов принесет большую выгоду, чем успешное выполнение задания.
– Вы меня не обидели, – улыбнулся Ной. – Ни один человек в здравом уме не должен возлагать особые надежды на детектива, у которого конторой является его квартира… жалкие три комнаты над офисом гадалки.
Она присела за письменный стол, раскрыла сумочку, достала чековую книжку.
– А почему так? Почему вы не хотите расширяться?
– Миссис Тейвнол, вы когда-нибудь видели хорошо выдрессированную собаку?
На ее классическом лице отразилось недоумение.
– Простите?
– Еще маленьким мальчиком я видел фантастическое представление. Золотистый ретривер творил что-то немыслимое. Какие он только не выполнял трюки. Когда я понял, каким потенциалом обладают собаки, какими они могут быть умными, я задался вопросом: а почему они счастливы тем, что их просто водят на поводке? Конечно, это не та проблема, над которой следует задумываться маленьким мальчикам. Двадцатью годами старше я вновь увидел собаку, выполняющую самые замысловатые трюки, но к тому времени жизнь уже подсказала мне ответ. У собак есть талант… но нет амбиций.
Недоумение уступило место состраданию, и Ной знал, что она не только услышала его слова, но и поняла подтекст.
– Но вы же не собака, мистер Фаррел.
– Может, и нет, но уровень моих амбиций примерно такой же, как и у старого бассета в жаркий летний день.
– Даже если вы настаиваете на отсутствии амбиций, ваш талант заслуживает более высокой оплаты. Могу я взглянуть на общий счет, о котором вы упомянули?
Он достал из пакета «Ниман-Маркуса» счет и пакет из вощеной бумаги, по-прежнему набитый сотенными.
– Что это? – спросила она.
– Отступные от вашего мужа, десять тысяч баксов, предложенные мне одним из его «шестерок».
– Отступные за что?
– Частично – компенсация за автомобиль, остальное – за предательство ваших интересов. Вместе с видеокассетами в пакете лежат мои нотариально заверенные показания с приметами человека, который дал мне деньги, и подробным пересказом нашего разговора.
– У меня и без этого достаточно доказательств, чтобы уничтожить Джонатана. Оставьте взятку себе, в качестве премиальных. Приятно знать, что его деньги наконец-то пойдут на пользу хорошему человеку.
– Это грязные деньги, отмываться от которых у меня нет ни малейшего желания. Мне вполне достаточно суммы, проставленной в счете.
Написав на чеке его фамилию, она подняла голову, посмотрела на Ноя. На губах Констанс заиграла улыбка.
– Мистер Фаррел, вы – первый встреченный мною бассет со столь твердыми принципами.
– Знаете, я ведь мог и завысить счет, чтобы компенсировать эти десять тысяч, – заметил он, хотя ничего такого не делал и знал, что у нее даже не возникнет желания усомниться в его честности.
Он не сумел принять ее комплимент с достоинством, и его это злило. Не мог он понять и другого: почему у него возникло желание оговаривать себя?
Покачав головой, с улыбкой на губах, она вновь склонилась над чековой книжкой.
По поведению женщины, по загадочности ее улыбки Ной мог предположить, что она понимает его лучше, чем он сам. Такое предположение не располагало к приятным раздумьям, поэтому он занялся делом: выключил телевизор, закрыл резные створки домашнего кинотеатра. Она тем временем заполнила чек, расписалась, вырвала листок из чековой книжки и протянула Фаррелу.
Стоя у двери президентского люкса, он наблюдал, как Констанс Тейвнол идет по коридору с приговором конгрессмену в пакете от «Ниман-Маркуса». Тяжесть предательств мужа ни на миллиметр не изогнула позвоночник леди. Она по-прежнему напоминала сильфиду, не шла – плыла по воздуху. А после ее ухода, после того, как леди повернула за угол, воздух, казалось, завибрировал от какой-то сверхъестественной энергии, словно видимая часть женщины ушла, а незримая – осталась.
Пока красные сумерки сменялись лиловыми, которые, в свою очередь, уступили место ночи, Ной оставался в президентском с тремя спальнями люксе, слоняясь из комнаты в комнату, поглядывая из окон на миллионы огненных цветков, которые распускались на равнинах и холмах, населенных людьми, на мерцающий блеск электрического сада. И хотя некоторые любили это место, называя его воссозданным раем, все здесь было пожиже, чем в исходном Саду, за исключением одного: если считать змея неотъемлемой частью райского интерьера, здесь в листве прятался не один змей, а полчища ядовитых гадюк, прекрасно обученных силами тьмы, знающих, кого и как можно обмануть и предать.
Он кружил по люксу, пока не решил, что Констанс Тейвнол хватило прошедшего времени, чтобы покинуть отель. Ной не хотел, чтобы его засек кто-нибудь из соглядатаев конгрессмена, притаившийся в машине, чтобы последовать за женщиной.
Он мог бы задержаться и подольше, если бы не намеченная встреча. Время, отведенное для посещений в раю для одиноких и давно забытых, истекало, а там его ждал подбитый ангел.