Глава 3
Ной Фаррел сидел в своем «шеви», занимаясь чужими делами, когда лобовое стекло взорвалось, разлетевшись на мириады осколков.
Он спокойно лакомился пирожным с кремом, выстилающим стенки артерий еще одним слоем жира, и вдруг недоеденное пирожное разом стало несъедобным из-за усеявшей его стеклянной крошки.
А едва Ной отбросил пирожное, второй удар монтировкой разнес переднее боковое стекло, со стороны пассажирского сиденья.
Распахнув дверцу, он пулей выскочил из автомобиля и, глянув через крышу, увидел человека-гору, с выбритым черепом и кольцом в носу. «Шеви» стоял на открытом пространстве между двумя массивными терминалиями, и, хотя не прятался в тени деревьев, от ближайшего уличного фонаря его отделяли шестьдесят или восемьдесят футов. Однако и лампочки в кабине вполне хватило, чтобы Ной смог разглядеть вандала. Тот улыбнулся и подмигнул.
Движение слева привлекло внимание Ноя. В нескольких футах от него другой эксперт по уничтожению автомобилей, взмахнув кувалдой, обрушил ее на переднюю фару.
Этот накачанный стероидами джентльмен прибыл на работу в кроссовках, розовых спортивных штанах, черной футболке и кожаной жилетке. На весах его массивная лобная кость, скорее всего, потянула бы на те же пять фунтов, что и кувалда, с которой джентльмен управлялся как с пушинкой, а его верхняя губа длиной соперничала с конским хвостом.
Когда в фаре не осталось ни пластика, ни стекла, этот орангутанг в человеческом облике хватил кувалдой по капоту.
Одновременно парень с полированным черепом и декорированной ноздрей врезал загнутым концом монтировки по заднему стеклу со стороны пассажира. Возможно, ему не понравилось собственное отражение.
Шум стоял адский. У Ноя и так болела голова, поэтому он многое отдал бы за тишину и пару таблеток аспирина.
– Попрошу меня извинить, – сказал он Тору подвалов, вновь вознесшему кувалду над капотом, и всунулся в кабину, чтобы достать ключ из замка зажигания.
Потому что ключ от дома находился на том же кольце. Очень ему не хотелось по возвращении обнаружить, что эти бегемоты устроили в его бунгало небольшую вечеринку.
На пассажирском сиденье лежала цифровая фотокамера, запечатлевшая, как неверный муж подходит к дому на другой стороне улицы, в дверях которого его радостно встречает любовница. Ной не сомневался, что, потянись он к камере, его руку разнесли бы так же, как ветровое стекло.
Сунув ключи в карман, он зашагал прочь, мимо скромных домиков, отделенных от проезжей части аккуратно подстриженными лужайками, ухоженными клумбами и застывшими в недвижном теплом воздухе деревьями, посеребренными лунным светом.
За его спиной кувалда ритмично опускалась на корпус «шеви». Ей аккомпанировала монтировка, разбирающаяся с оставшимися стеклами.
Конечно, сцены из «Заводного апельсина» разыгрывались на улицах респектабельного пригорода Анахайма, родины Диснейленда, далеко не каждый день. Однако, запуганные телевизионными выпусками новостей, жители проявляли больше осторожности, чем любопытства. Ни один не вышел из дома, чтобы посмотреть, с чего такой шум.
И в освещенных окнах домов, мимо которых проходил Ной, он насчитал лишь несколько озадаченных и встревоженных лиц. Микки, Минни, Дональда или Гуфи среди них не просматривалось.
Обернувшись, он заметил «Линкольн Навигатор», отваливший от тротуара. В кабине, несомненно, сидели сообщники парочки, создающей из его автомобиля произведение современного искусства. Оглядываясь каждые десять или двенадцать шагов, он видел, что «Линкольн» движется следом с той же скоростью, что и он, не приближаясь и не удаляясь.
Прошагав полтора квартала, Ной прибыл на одну из больших торговых улиц. Большинство магазинов уже закрылось: все-таки будний день, вторник, да и на часах двадцать минут десятого.
Избиение «шеви» продолжалось, но расстояние и деревья заметно приглушили громыхающую какофонию.
Когда Ной остановился на перекрестке, «Навигатор», державшийся на полквартала позади, повторил его маневр. Шоферу хотелось знать, в какую сторону направит Ной свои стопы.
На пояснице, под гавайской рубашкой, Ной держал револьвер. Он не думал, что при выполнении этого задания ему понадобится оружие. Однако не собирался перековывать его на орало.
Повернул Ной направо и, миновав еще полтора квартала, прибыл к таверне. Конечно, аспирина ему бы там не предложили, но наверняка могли снабдить бутылкой ледяного «Дос Экиса».
Когда речь шла о поправке здоровья, он обычно соглашался на лекарство, которое оказывалось под рукой.
Длинный бар тянулся по правую руку от двери. По центру стояли восемь деревянных столиков, на каждом горела свечка в подсвечнике из янтарного стекла.
Большая половина высоких стульев у стойки и стульев за столиками пустовала. Несколько мужчин и одна женщина сидели в ковбойских шляпах, создавая впечатление, будто шутники-инопланетяне похитили их и переместили во времени и пространстве[4].
Бетонный пол, под цвет красного рубина, после Рождества если и мыли, то пару раз, сквозь запах забродившего пива пробивался душок дезинфицирующего средства. Ной решил, что тараканы, если они и водились в этом заведении, маленькие, а потому он сможет с ними справиться.
По левую руку от двери находились кабинки с деревянными стенками и сиденьями, обтянутыми красным кожзаменителем. В основном они пустовали. Ной устроился в самой дальней.
Заказал пиво у официантки, которая, должно быть, вшила себя в синие джинсы и красную клетчатую рубашку. А если ее груди не были настоящими, стране грозил серьезный дефицит силикона.
– Стакан нужен? – спросила она.
– Бутылка, наверное, гигиеничнее.
– Безусловно, – согласилась девица и направилась к бару.
Пока Алан Джексон[5] шевелил воздух меланхоличной притчей об одиночестве, Ной выудил из бумажника карточку автомобильного клуба, снял с ремня телефон и позвонил по номеру круглосуточной помощи на линии.
Женщина, взявшая трубку, голосом напомнила ему тетю Лили, сестру отца, которую он не видел уже пятнадцать лет. Но сентиментальных чувств этот голос не вызвал. Лили прострелила отцу голову, убила его, ранила и самого Ноя в левое плечо и правое бедро, когда ему было шестнадцать лет, поставив крест на любви, которую он мог бы к ней питать.
– Покрышки, должно быть, порезаны, – предупредил он женщину, – так что посылайте грузовик с безбортовой платформой, а не обычный тягач. – Он назвал адрес, по которому аварийная служба могла забрать автомобиль, и название салона и фамилию дилера, куда его следовало доставить. – Забирать лучше утром. Не стоит никого посылать, пока Щенята не выдохлись.
– Кто?
– Если вы не читали комиксы Скруджа Макдака, моя литературная аллюзия вам ничего не скажет.
В этот самый момент официантка в ковбойском наряде принесла бутылку «Дос Экиса».
– В семнадцать лет я хотела получить характерную работу в Диснейленде, но мне отказали.
– Характерную работу? – переспросил Ной, отключая телефон.
– Вы понимаете, ходить по парку в костюме, фотографироваться с людьми. Мне хотелось быть Минни Маус или, возможно, Белоснежкой, но меня нашли слишком грудастой.
– У Минни-то грудь плоская.
– Да, конечно, она же мышка.
– Логично, – кивнул Ной.
– А насчет Белоснежки… они полагали, что она должна выглядеть невинной. Уж не знаю почему.
– Если бы Белоснежка была такой же сексапильной, как вы, люди могли задаться вопросом: а чем она занималась с этими семью гномами… и, возможно, их ответы разошлись бы с версией Диснея.
Девица просияла.
– Да, в этом что-то есть, – согласилась она, потом разочарованно вздохнула: – Но вообще-то мне хотелось быть Минни.
– Мечты никак не хотят умирать.
– Это точно.
– Из вас получилась бы отличная Минни.
– Вы думаете?
Он улыбнулся:
– Счастливчик Микки.
– Вы такой милый.
– Моя тетя Лили так не думала. Она стреляла в меня.
– Не принимайте близко к сердцу, – посоветовала официантка. – Нынче у всех в семьях нелады. – И двинулась дальше.
В музыкальном автомате Алана Джексона сменил Гарт Брукс[6], и поля всех стетсонов у стойки опустились в грустном соболезновании. Но как только он уступил место «Дикси чикс»[7], стетсоны радостно заколыхались.
Ной уже ополовинил бутылку, когда кусок мяса, замаринованный в масле для волос и пряном одеколоне и одетый в черные джинсы и футболку с надписью «ЛЮБОВЬ – ВОТ ОТВЕТ», проскользнул в кабинку, устроился напротив и спросил: «Есть у тебя предсмертное желание?»
– А ты собираешься даровать мне его?
– Не я. Я – пацифист. – Вокруг правой руки пацифиста обвилась тщательно прорисованная гремучая змея. Она щерила зубы на тыльной стороне ладони, глаза сверкали ненавистью. – Но ты должен понимать, что слежка за таким влиятельным человеком, как конгрессмен Шармер, большая глупость.
– Мне и в голову не приходило, что конгрессмен может нанимать бандитов.
– А кого еще ему нанимать?
– Я думал, что я уже не в Канзасе.
– Знаешь, Дороти, там, где ты сейчас, маленьких собачек, как Тото, подстреливают для развлечения. А девушек вроде тебя затаптывают, если они не освобождают дорогу.
– Отцы-основатели страны могут этим только гордиться.
Глаза незнакомца, до того пустые, как сердце социопата, вдруг наполнились подозрительностью.
– Слушай… а ты не из политических психов? Я-то держал тебя за частного шпика, который за несколько долларов вынюхивает, что творится в чужих спальнях.
– Мне нужно побольше, чем несколько. Сколько стоит твой «Навигатор»? – спросил Ной.
– Он тебе не по карману.
– Мне дадут кредит.
Пацифист рассмеялся. Когда официантка направилась к ним, он отогнал ее взмахом руки. Затем достал свернутый и заклеенный лентой пакет из вощеной бумаги и бросил на стол.
Ной молча пил пиво.
Сжимая и разжимая правую руку, словно разминаясь перед тем, как щипать детей и монашек, пацифист продолжил:
– Конгрессмен – человек благоразумный. Конечно, взяв клиенткой его жену, ты прописался в стане его врагов. Но он хочет, чтобы ты стал его другом.
– Истинный христианин.
– А вот обзываться не надо, – всякий раз, когда пацифист сжимал кулак, пасть змеи широко раскрывалась. – По крайней мере, взгляни на его мирное предложение.
Ной взял пакет, снял ленту, развернул, наполовину извлек толстую пачку сотенных.
– Тут в три раза больше, чем ты выручил бы за свой ржавый «Шевроле». Плюс стоимость фотокамеры, оставшейся на переднем сиденье.
– Но на «Навигатор» не хватит, – заметил Ной.
– Мы не ведем переговоры, Шерлок.
– И что от меня потребуется?
– Сущий пустяк. Ты ждешь несколько дней, потом говоришь клиентке, что не отходил от конгрессмена ни на шаг, но он доставал свою штучку из штанов, только когда хотел отлить.
– А как насчет тех разов, когда он ставил раком всю страну?
– По твоему тону не скажешь, что ты хочешь с ним подружиться.
– У меня как-то не складываются отношения с людьми… но я готов попробовать.
– Рад это слышать. Откровенно говоря, я уже начал волноваться. В фильмах частные детективы такие неподкупные, они предпочитают, чтобы им вышибли зубы, но клиента не предают.
– Я в кино не хожу.
Указывая на пакет, в который Ной уже засунул деньги, пацифист спросил:
– Разве ты не понимаешь, что это?
– Отступные.
– Я про пакет. Это пакет для блевотины. Раздают в самолетах. – Его улыбка поблекла. – Как… ты никогда такой не видел?
– Я не путешествую.
– У конгрессмена отменное чувство юмора.
– Он истерик. – Ной свернул пакет и засунул его в карман.
– Он говорит, что деньги для него не более чем блевотина.
– Философ, однако.
– Знаешь, то, что у него есть, лучше денег.
– Ты, конечно, не про остроту ума.
– Я про власть. Если у тебя достаточно власти, ты можешь поставить на колени любого богача.
– И кто сказал это первым? Томас Джефферсон? Эйб Линкольн?
Пацифист покачал головой и ткнул пальцем в грудь Ноя.
– Ты кипишь от злости, не так ли?
– Абсолютно. Она так и распирает меня.
– Тебе надо бы присоединиться к «Кругу друзей».
– Звучит как квакеры.
– Это организация, которую основал конгрессмен. Так он сделал себе имя, до того, как пришел в политику… Помогал трудным подросткам, направлял их на путь истинный.
– Мне тридцать три, – внес ясность Ной.
– «Круг» теперь охватывает все возрастные группы. И действительно приносит пользу. Ты узнаешь, что в жизни есть, возможно, миллион вопросов, но ответ только один…
– Который ты носишь на груди, – догадался Ной, указав на надпись на футболке: «ЛЮБОВЬ – ВОТ ОТВЕТ».
– Люби себя, люби своих братьев и сестер, люби природу.
– Такие заповеди всегда начинаются с «люби себя».
– Иначе и не должно быть. Ты не можешь любить других, пока не полюбишь себя. Мне было шестнадцать, когда я присоединился к «Кругу», семь лет тому назад. Настоящий плохиш. Продавал наркотики, употреблял наркотики, мог за просто так избить человека, связался с бандой. Но теперь исправился.
– Теперь ты в банде с большим будущим.
Пасть змеи на внушительном кулаке широко раскрылась. Его обладатель рассмеялся.
– Ты мне нравишься, Фаррел.
– Я всем нравлюсь.
– Ты можешь не одобрять методы конгрессмена, но у него есть идеи, которые всех нас сблизят.
– Цель оправдывает средства, так?
– Видишь, в тебе опять говорит злость.
Ной допил пиво.
– Такие парни, как ты и конгрессмен, предпочитали прятаться за спиной Христа. Теперь это психология и самооценка.
– Программы, отталкивающиеся от Христа, получают слишком мало средств налогоплательщиков, чтобы даже изображать благочестие. – Громила выскользнул из-за стола, выпрямился во весь рост. – Ты же не собираешься взять деньги и не выполнить обещанного, так? Ты действительно задуришь голову его жене?
Ной пожал плечами:
– Она все равно мне не глянулась.
– Худосочная сука, не так ли?
– Сухая, как галета.
– Но для мужа она – пропуск в высшее общество. Значит, ты уйдешь отсюда и сделаешь все, что положено?
Ной вскинул брови:
– Что? Ты предлагаешь… ты хочешь, чтобы я отдал этот пакет с деньгами копам и подал на конгрессмена в суд?
На этот раз пацифист не улыбнулся.
– Наверное, мне следовало сказать: поступишь по-умному.
– Я просто хотел уточнить, – заверил его Ной.
– Как бы эти уточнения не привели тебя в гроб. – Змееносец развернулся и, покачиваясь, двинулся к выходу из таверны, демонстрируя всем желающим мастерство татуировщика.
Сидящие у стойки и за столиками ковбои повернулись, подгоняя его взглядами. Будь они истинными всадниками пурпурной зари, а не специалистами по компьютерным сетям и торговцами недвижимостью, один из них из принципа дал бы ему пинка.
Когда за пацифистом закрылась дверь, Ной попросил несостоявшуюся Минни повторить заказ.
Она принесла запотевшую бутылку «Дос Экиса» и спросила:
– Этот парень – бандит?
– Вроде того.
– А вы – коп.
– Бывший. Неужели заметно?
– Да. И на вас гавайская рубашка. Копы в штатском любят гавайские рубашки, потому что под ней легко спрятать пистолет.
– Ну, я под ней ничего не прячу, – солгал Ной, – за исключением пожелтевшей майки, которую следовало выбросить пять лет тому назад.
– Мой отец любил гавайские рубашки.
– Ваш отец – коп?
– Был, пока его не убили.
– Извините.
– Я – Френсина, меня назвали в честь песни «Зи-зи топ»[8].
– Почему многим копам прошлого нравилась «Зи-зи топ»? – спросил он.
– Может, в качестве антидота к тому дерьму, которое пели «Иглз»[9]?
Ной улыбнулся:
– Я думаю, ты в чем-то права, Френсина.
– Моя смена заканчивается в одиннадцать.
– Ты меня искушаешь, – признал он. – Но я женат.
Глянув на его руки и не обнаружив кольца, она спросила:
– Женат на чем?
– Теперь ты задаешь трудные вопросы.
– Не такие они и трудные, если быть честным с самим собой.
Ноя так увлекли ее тело и красота, что до этого момента он не замечал доброты, которой светились глаза Френсины.
– Может, на жалости к себе, – попытался он назвать свою суженую.
– Только не ты, – не согласилась девушка, словно хорошо его знала. – Скорее это злость.
– Как называется этот бар, «Огненная вода» или «Философия»?
– После того как слушаешь кантри-мюзик с утра до вечера каждый день, поневоле начнешь философствовать.
– Черт, из тебя вышла бы отличная Минни, – он говорил от души.
– Ты, должно быть, такой же, как мой отец. Та же гордость. Честь, как он говорил. Но в наши дни честь – это для неудачников, вот ты и наливаешься злостью.
Он смотрел на нее, искал ответ и не находил. В добавление к доброте он увидел в ее глазах и грусть, от которой защемило сердце.
– Тебя зовут к другому столику.
Она продолжала смотреть Ною в глаза.
– Если когда-нибудь разведешься, ты знаешь, где я работаю.
Он проводил ее взглядом. Потом, между глотками, пристально изучал бутылку, словно пытался разглядеть за стеклом смысл жизни.
А когда в ней не осталось ни капли, ушел, оставив Френсине щедрые чаевые, превосходившие счет за две бутылки пива.
Городские огни желтизной подсвечивали черное небо. Высоко над головой серебряным долларом висела полная луна. Черный небосвод сиял яркими, такими далекими звездами.
Ной зашагал на восток, обдаваемый ветерком, который поднимали проносящиеся мимо автомобили, пытаясь установить, следят ли за ним. Но «хвост» обнаружить не удалось. Очевидно, подручные конгрессмена потеряли к нему всякий интерес. Его нарочитая трусость и живость, с которой он предал своего клиента, убедили их, что они имеют дело, по современной терминологии, с добропорядочным гражданином.
Он снял с ремня телефон, позвонил Бобби Зуну, договорился о встрече, чтобы тот отвез его домой.
Прошагав еще милю, вышел к универсаму, работающему круглосуточно. «Хонда» Бобби, согласно договоренности, стояла около ящика с пожертвованиями для Армии спасения.
Когда Ной плюхнулся на пассажирское сиденье, Бобби, двадцатилетний, худой, с жидкой козлиной бороденкой и чуть отсутствующим взглядом давнишнего поклонника «экстази», увлеченно ковырял в носу.
Ной поморщился:
– Это отвратительно.
– Что? – спросил Бобби, не извлекая указательный палец из правой ноздри.
– Слава богу, хоть не застал тебя за игрой в карманный бильярд. Поехали отсюда.
– Там было круто. – Бобби повернул ключ зажигания. – Более чем.
– Круто? Идиот, мне нравился этот автомобиль.
– Твой «шеви»? Это же кусок дерьма.
– Да, но это был мой кусок дерьма.
– И все прошло даже лучше, чем я ожидал. Материала у нас теперь выше крыши.
– Да, – без энтузиазма согласился Ной.
– Этот конгрессмен – цвибак.
– Он кто?
– Это по-немецки. Дважды поджаренный гренок.
– Где ты это берешь?
– Беру чего?
– Все эти цвибаки?
– Мысленно я постоянно работаю над сценарием. В школе кинематографии нас учат, что все может стать основой сценария, а уж это тем более.
– Ад как место времяпрепровождения – главный герой фильма Бобби Зуна.
С серьезностью, на какую способны только двадцатилетние с козлиной бородкой, убежденные, что кино – это и есть жизнь, Бобби ответил:
– Ты – не герой. Главная мужская роль – моя. У тебя – роль Сандры Баллок.