4
Минули две недели, и жизнь вошла в определенную колею. Каждое утро я приезжала в Гранта-хаус к восьми, оповещала о своем появлении, а затем, после того как Натан заканчивал одевать Уилла, внимательно выслушивала наставления о лекарствах Уилла или, что более важно, о его настроении.
После ухода Натана я настраивала радио или телевизор для Уилла, отмеряла таблетки, иногда толкла их маленьким мраморным пестиком в ступке. Как правило, минут через десять Уилл давал понять, что мое присутствие его утомило. После этого я пробавлялась мелкими домашними делами, стирала еще чистые кухонные полотенца или вычищала плинтуса и подоконники с помощью различных насадок для пылесоса, с религиозным рвением заглядывая к Уиллу каждые пятнадцать минут, как велела миссис Трейнор. Он неизменно сидел в кресле и смотрел на поблекший сад.
Позже я приносила ему воду или один из высококалорийных напитков, которые должны были поддерживать его вес и напоминали клейстер для обоев пастельного цвета, либо еду. Он мог немного шевелить кистями, но не руками, поэтому приходилось кормить его с ложечки. Это было самой неприятной частью дня. Мне почему-то казалось странным кормить взрослого мужчину, и от смущения я становилась неловкой и неуклюжей. Уилл ненавидел эти минуты так сильно, что даже не смотрел мне в глаза.
Ближе к часу возвращался Натан, и я, схватив куртку, выбегала на улицу. Иногда я обедала на автобусной остановке у замка. Было холодно, и я, наверное, представляла собой жалкое зрелище, ютясь с сэндвичами на жердочке, но мне было все равно. Я была не в силах провести в этом доме целый день.
Во второй половине дня я ставила фильм – Уилл был членом DVD-клуба, и новые фильмы приходили по почте каждый день, – но он ни разу не предложил мне посмотреть кино вместе, так что обычно я сидела на кухне или в гостевой комнате. Я стала брать с собой книгу или журнал, но испытывала странное чувство вины, оттого что бью баклуши, и не могла сосредоточиться на тексте. Иногда ближе к вечеру заглядывала миссис Трейнор… Впрочем, со мной она почти не разговаривала, только спрашивала, все ли в порядке, явно ожидая утвердительного ответа.
Она спрашивала Уилла, не нужно ли ему чего-то, иногда предлагала занятие на завтра – прогулку или встречу с другом, который спрашивал о его здоровье, – а он почти всегда пренебрежительно, если не грубо отказывался. Казалось, его слова причиняют ей боль, она теребила тонкую золотую цепочку и вновь исчезала.
Его отец, пухлый кроткий мужчина, обычно появлялся, когда я уже уходила. Такого мужчину легко представить в панаме, смотрящим крикетный матч. Вроде бы он заведовал делами замка, с тех пор как оставил хорошо оплачиваемую работу в городе. Наверное, чтобы «не потерять навык», подобно тому как великодушный землевладелец время от времени выкапывает картофелину-другую. Он заканчивал работать ровно в пять вечера и садился смотреть телевизор с Уиллом. Иногда мне в спину летело какое-нибудь замечание об увиденном в новостях.
За эти первые недели я узнала Уилла Трейнора ближе. Я заметила, что он, похоже, решил выглядеть совсем иначе, чем прежде: его светло-каштановые волосы торчали неопрятной копной, подбородок зарос щетиной. Серые глаза – из-за усталости или постоянного недомогания – окружала сетка морщин. Натан сказал, что Уилл редко чувствует себя хорошо. Глаза Уилла казались пустыми, как у человека, всегда на несколько шагов отстоящего от окружающего мира. Иногда мне думалось, что это защитный механизм, поскольку единственный способ примириться с подобной жизнью – сделать вид, будто это происходит не с тобой.
Мне хотелось его пожалеть. Правда хотелось. Когда я замечала, как он смотрит в окно, мне казалось, что он самый печальный человек на свете. С течением времени я поняла, что его состояние связано не только с сидением в кресле и утратой физической свободы, но и с бесконечной вереницей унижений и проблем со здоровьем, опасностей и дурного самочувствия. Я решила, что на месте Уилла тоже была бы ужасно несчастна.
Но Боже праведный, как гнусно он со мной обращался! На любые мои слова у него находился ядовитый ответ. Если я спрашивала, тепло ли ему, он рявкал, что вполне в состоянии попросить второе одеяло в случае необходимости. Если я спрашивала, не слишком ли громко гудит пылесос – я не хотела мешать смотреть фильм, – он спрашивал, не изобрела ли я способ пылесосить бесшумно. Когда я кормила его, он жаловался, что еда слишком горячая или слишком холодная или что я пихаю в него новую ложку до того, как он проглотил предыдущую. Уилл умел повернуть почти все, что я говорила или делала, таким образом, чтобы выставить меня дурой.
За эти первые недели я научилась сохранять невозмутимое выражение лица. Просто поворачивалась и уходила в другую комнату и говорила с ним как можно меньше. Я начала его ненавидеть и уверена, что он это понимал.
Я не подозревала, что смогу скучать по своей старой работе еще больше, чем прежде. Мне не хватало Фрэнка и его искренней радости при виде меня по утрам. Не хватало клиентов, их общества и непринужденной беседы, которая вздымалась и опадала вокруг, подобно ласковому морю. Этот дом, дорогой и красивый, был неподвижным и тихим, как морг.
«Шесть месяцев, – повторяла я про себя, когда мне становилось невыносимо. – Шесть месяцев».
Как-то раз, в четверг, когда я смешивала высококалорийный напиток, который Уилл принимал поздним утром, в коридоре раздался голос миссис Трейнор. Но были и другие голоса. Я прислушалась, стиснув вилку, и смогла различить женский голос, молодой, с аристократическим выговором, и мужской.
Миссис Трейнор появилась в дверях кухни, и я притворилась, будто занята делом, оживленно взбивая содержимое стаканчика.
– Шестьдесят частей воды и сорок частей молока? – Она впилась глазами в напиток.
– Да. Это клубничный.
– К Уиллу заглянули друзья. Наверное, вам лучше…
– У меня хватает занятий на кухне.
По правде говоря, я испытала немалое облегчение, оттого что буду избавлена от его общества на час или около того. Я накрутила крышку на стаканчик.
– Ваши гости не желают чая или кофе?
– Да. – Она почти удивилась. – Это было бы очень кстати. Кофе. Пожалуй, я…
Миссис Трейнор казалась даже более напряженной, чем обычно, ее взгляд метнулся к коридору, откуда доносилось тихое бормотание. Вряд ли к Уиллу часто заходят друзья.
– Наверное… я оставлю их одних. – Она выглянула в коридор, явно думая о чем-то другом. – Руперт. Это Руперт, старый друг с работы. – Она внезапно по вернулась ко мне. Наверное, это почему-то было важно, и ей надо было с кем-то поделиться, хотя бы и со мной. – И Алисия. Они были… очень близки… какое-то время. Кофе был бы очень кстати. Благодарю, мисс Кларк.
Я мгновение помедлила, прежде чем открыть дверь бедром, удерживая в руках поднос.
– Миссис Трейнор сказала, что вы не отказались бы от кофе, – произнесла я, входя и опуская поднос на низенький столик.
Я вставила стаканчик Уилла в держатель на кресле, повернув соломинку таким образом, что он мог достать ее губами, и украдкой покосилась на гостей.
Сначала я обратила внимание на женщину. Длинноногая блондинка с бронзовой кожей. Такие женщины заставляют меня задуматься, действительно ли все люди принадлежат к одному биологическому виду. Скаковая лошадь в человеческом обличье. Я иногда встречала таких женщин: как правило, они взбирались по холму к замку, таща за собой маленьких детишек, одетых в «Боден»[20], а после звенели на все кафе хрустально-чистыми невозмутимыми голосами: «Гарри, милый, как насчет кофе? Хочешь, я узнаю, готовят ли здесь макиато?»[21] Передо мной, несомненно, была женщина-макиато. От нее веяло деньгами, уверенностью, будто ей все должны, и жизнью, сошедшей со страниц глянцевого журнала.
Затем я вгляделась в нее повнимательнее и, вздрогнув, поняла, что это: а) женщина с лыжной фотографии Уилла и б) ей очень, очень не по себе.
Женщина поцеловала Уилла в щеку и отступила, натянуто улыбаясь. На ней был жилет из стриженого барашка (я в таком напоминала бы йети) и светло-серый кашемировый шарф, который она принялась теребить, как будто не могла решить, размотать его или нет.
– Неплохо выглядишь, – сказала она Уиллу. – Правда. Ты… немного оброс.
Уилл промолчал. Просто смотрел на нее, и лицо его было непроницаемым, как всегда. Я на мгновение исполнилась благодарности, что он не только на меня так смотрит.
– Новое кресло, да? – мужчина похлопал кресло Уилла по спинке, выпятив подбородок и одобрительно кивая, как будто восхищался первоклассным спортивным автомобилем. – Выглядит… чертовски замысловатым. Чертовски… продвинутым.
Я не знала, что делать. Секунду постояла, переминаясь с ноги на ногу, пока голос Уилла не нарушил тишину.
– Луиза, вы не могли бы подбросить дров в огонь? По-моему, он начал угасать. – Он впервые назвал меня по имени.
– Конечно, – откликнулась я.
Я захлопотала у печки, выбирая из корзины деревяшки подходящего размера.
– Боже, ну и холод на улице, – заметила женщина. – Что может быть лучше живого огня!
Я открыла дверцу печки и пошевелила тлеющие угли кочергой.
– Здесь определенно на несколько градусов холоднее, чем в Лондоне.
– Определенно, – согласился мужчина.
– Я собиралась купить печку. Она намного эффективнее, чем открытый огонь. – Алисия чуть наклонилась, чтобы осмотреть печку, как будто никогда их раньше не видела.
– Да, я тоже об этом слышал, – подтвердил мужчина.
– Надо заняться этим вопросом. Вечно откладываешь, а потом… – Она умолкла.
– Чудесный кофе, – добавила Алисия после паузы.
– Ну… что поделываешь, Уилл? – В голосе мужчины чувствовалась нарочитая веселость.
– Почти ничего, как ни странно.
– А физиотерапия и так далее? Не отлыниваешь? Тебе… становится лучше?
– Вряд ли я скоро встану на лыжи, Руперт. – Голос Уилла сочился сарказмом.
Я чуть не улыбнулась. Узнаю старину Уилла! Я принялась сметать пепел с пола перед камином. Мне казалось, все наблюдают за мной. Тишина давила. Может, у меня ярлычок торчит из-за шиворота? Я подавила желание проверить.
– Итак… – наконец сказал Уилл. – Чему обязан удовольствием? Прошло… восемь месяцев?
– О да, я знаю. Прости. Я была… ужасно занята. У меня новая работа в Челси. Управляю бутиком Саши Голдстайн. Помнишь Сашу? По выходным я тоже много работала. Столько дел по субботам! Ни минутки не выкроить. – Голос Алисии стал ломким. – Я звонила пару раз. Мать тебе говорила?
– У нас в «Левинс» такая карусель закрутилась! Ты… ты и сам знаешь, как это бывает, Уилл. У нас новый партнер. Парень из Нью-Йорка. Бейнс. Дэн Бейнс. Вы с ним встречались?
– Нет.
– Чертов парень, похоже, работает двадцать четыре часа в сутки и от остальных ожидает того же. – Мужчина явно испытал облегчение, направив разговор в привычное русло. – Ты же знаешь рабочую этику янки – больше никаких долгих обеденных перерывов, никаких грязных шуток… Уилл, ты не поверишь. Совсем другая атмосфера стала.
– Неужели?
– О боже, да. Самый настоящий презентеизм[22]. Иногда мне страшно встать со стула.
Я встала и вытерла ладони о джинсы.
– Пойду… принесу еще дров, – пробормотала я примерно в сторону Уилла. Подхватила корзину и сбежала.
На улице было морозно, но я не спешила, старательно выбирая деревяшки, чтобы убить время. Я пыталась решить, что лучше – отморозить палец-другой или вернуться в комнату. Но было слишком холодно. Указательный палец, которым я пользовалась при шитье, посинел первым, и наконец пришлось признать поражение. Я как можно медленнее несла дрова по коридору. Подходя к гостиной, я услышала женский голос сквозь приоткрытую дверь.
– Вообще-то, Уилл, мы пришли не просто так, – говорила она. – У нас… новость.
Я помедлила у двери, обхватив корзину с дровами.
– Я подумала… то есть мы подумали… что нужно сказать тебе… а, ладно, дело вот в чем. Мы с Рупертом собираемся пожениться.
Я застыла на месте, прикидывая, можно ли развернуться так, чтобы меня не услышали.
– Послушай, я знаю, для тебя это шок, – сбивчиво продолжала женщина. – Если честно, для меня тоже. Мы… ну… это началось далеко не сразу…
У меня заболели руки. Я посмотрела на корзину, пытаясь сообразить, что делать.
– Ты же знаешь, мы… с тобой… – Снова тяжелое молчание. – Уилл, пожалуйста, скажи что-нибудь.
– Поздравляю, – наконец произнес он.
– Я знаю, что ты думаешь. Но мы ничего такого не планировали. Честно. Мы ужасно долго были просто друзьями. Друзьями, которые беспокоились о тебе. Просто Руперт стал для меня надежной опорой после несчастного случая с тобой…
– Как благородно.
– Не надо так говорить. Это просто ужасно. Я так боялась тебе рассказывать. Мы оба боялись.
– Очевидно, – равнодушно заметил Уилл.
– Послушай, – раздался голос Руперта, – мы пришли только потому, что беспокоимся о тебе. Не хотели, чтобы ты услышал от кого-то другого. Но, знаешь ли, жизнь продолжается. Ну конечно знаешь. В конце концов, прошло два года.
Молчание. Я поняла, что не хочу ничего больше слышать, и начала тихонько отступать от двери, покряхтывая от напряжения. Но Руперт заговорил громче, и я все равно его услышала.
– Ну же, приятель. Я знаю, это ужасно тяжело… все это… Но если тебе не плевать на Лиссу, ты должен желать ей добра.
– Скажи что-нибудь, Уилл. Пожалуйста.
Я словно видела его лицо, одновременно непроницаемое и с легкой примесью презрения.
– Поздравляю, – наконец сказал он. – Уверен, вы будете очень счастливы вместе.
Алисия начала невнятно протестовать, но Руперт ее прервал:
– Идем, Лисса. Нам лучше уйти. Уилл, ты не думай, что мы явились за благословением. Это простая вежливость. Лисса считала… то есть мы оба считали… что тебе надо знать. Извини, старина. Я… я надеюсь, что твои дела наладятся и что ты меня найдешь, когда… ну, ты знаешь… когда все немного уляжется.
Я услышала шаги и склонилась над корзиной с дровами, как будто только что вошла. В коридоре раздался шум, и передо мной появилась Алисия. Ее глаза были красными, как будто она собиралась расплакаться.
– Можно мне воспользоваться ванной? – Ее голос был хриплым и сдавленным.
Я медленно подняла палец и молча ткнула им в сторону ванной.
Она пристально взглянула на меня, и я поняла, что, вероятно, мои чувства отразились на лице. Я никогда не умела их скрывать.
– Я знаю, о чем вы думаете, – помолчав, произнесла она. – Но я старалась. Правда старалась. Много месяцев. А он только отталкивал меня. – Алисия выпятила подбородок, и лицо ее, как ни странно, стало разъяренным. – Он действительно не хотел, чтобы я была рядом. Он ясно дал это понять. – Она словно ждала от меня ответа.
– Это не мое дело, – наконец произнесла я.
Мы стояли лицом к лицу.
– Знаете, помочь можно только тому, кто готов принять помощь, – сказала она.
С этими словами она ушла.
Я подождала пару минут, слушая шелест колес машины по подъездной дорожке, и направилась на кухню. Я поставила чайник на огонь, хотя вовсе не хотела чаю. Полистала журнал, который уже читала. Наконец я вернулась в коридор, кряхтя, подняла корзину с дровами и потащила ее в гостиную, чуть стукнув по двери, прежде чем войти, чтобы сообщить Уиллу о своем вторжении.
– Я хотела спросить, не нужно ли вам… – начала я.
Но в комнате никого не было.
Совсем никого.
И тогда я услышала грохот. Я выбежала в коридор, и грохот раздался снова, а за ним звон стекла. Шум доносился из спальни Уилла. О боже, только бы он не поранился. Я запаниковала – предупреждение миссис Трейнор гудело у меня в голове. Я оставила Уилла одного больше чем на пятнадцать минут.
Я пробежала по коридору и замерла в дверях, цепляясь за косяк обеими руками. Уилл сидел посреди комнаты, выпрямив спину. На подлокотниках кресла лежала трость, выступая на восемнадцать дюймов влево, – настоящее турнирное копье. На длинных полках не осталось ни одной фотографии, разбитые дорогие рамки были раскиданы по полу, из ковра торчали сверкающие осколки стекла. Колени Уилла были усыпаны стеклянным крошевом и деревянными щепками. Я разглядывала сцену разрушения, и мой пульс постепенно замедлялся, по мере того как до меня доходило, что Уилл не пострадал. Он тяжело дышал, как будто потратил немало сил, чтобы учинить разгром.
Он повернулся ко мне в кресле, хрустя стеклом. Наши взгляды встретились. Его глаза были бесконечно усталыми. «Только попробуй меня пожалеть», – как бы говорили они.
Я посмотрела на его колени, а затем на пол вокруг. Мне показалось, что я разглядела их с Алисией фотографию – лицо женщины было закрыто погнутой серебряной рамкой, неотличимое от других жертв.
Я сглотнула, глядя на пол, и медленно подняла глаза. Наши взгляды скрестились на несколько секунд, показавшихся вечностью.
– Не боитесь проколоть шины? – наконец спросила я, кивнув на кресло. – А то я понятия не имею, куда задевала домкрат.
Его глаза расширились. На мгновение мне показалось, что я все испортила. Но на его лице мелькнула слабая тень улыбки.
– Ладно, не двигайтесь, – сказала я. – Схожу за пылесосом.
Я услышала, как трость упала на пол. Когда я выходила из комнаты, мне показалось, что Уилл произнес: «Извините».
В «Голове короля» всегда было полно народу вечером в четверг, а в углу кабинета – и того теснее. Я сидела между Патриком и каким-то парнем по имени Раттер, время от времени поглядывая на бляшки с конской упряжи, прибитые к дубовым балкам над головой, и на фотографии замка, развешанные по перекладинам. Я пыталась делать вид, будто меня хоть немного интересует разговор, посвященный главным образом проценту жира в организме и углеводной загрузке.
Я всегда считала собрания «Титанов триатлона из Хейлсбери», проходившие раз в две недели, худшим кошмаром владельца паба. Алкоголь пила только я, и мой одинокий пакетик из-под хрустящего картофеля валялся, скомканный, на столе. Остальные потягивали минеральную воду или изучали соотношение подсластителей в диетической коле. Когда они наконец заказывали еду, в салатах нельзя было найти и капли масла, чтобы смазать листья, и со всех кусочков курицы была жестоко ободрана кожа. Я часто заказывала чипсы, просто чтобы посмотреть, как остальные делают вид, будто им совсем не хочется.
– Фил скис миль через сорок. Утверждает, будто слышал голоса. Ноги словно свинцовые. Вы бы видели его лицо – как у зомби.
– Я тут примерил эти новые японские балансирующие кроссовки. Срезал пятнадцать минут с десятимильной дистанции.
– Умоляю, забудьте о мягких велосипедных чехлах. Найджел заявился с таким в лагерь триатлонистов – не отличить от чертова портпледа.
Не могу сказать, что мне нравились собрания «Титанов триатлона», но с моей сверхурочной работой и расписанием тренировок Патрика они были одной из редких возможностей его видеть. Он сидел рядом со мной, его мускулистые бедра были обтянуты шортами, несмотря на страшный холод на улице. Для членов клуба было делом чести носить как можно меньше одежды. Мужчины были жилистыми и хвастали загадочными и дорогими спортивными нарядами, обладавшими превосходным впитыванием влаги или исключительной легкостью. Их звали Скад или Триг, и они сгибали друг перед другом части тела, демонстрируя травмы или декларируемый рост мышц. Девушки не применяли косметики, и лица их были красными от долгих пробежек по морозу. Они смотрели на меня с легким отвращением… или даже с непониманием, несомненно прикидывая в уме мое соотношение жира и мышц и находя его далеким от идеала.
– Это было ужасно, – сказала я Патрику, размышляя, можно ли заказать чизкейк и избежать убийственных взглядов. – Его девушка и его лучший друг.
– Ты не можешь ее винить, – возразил он. – Ты же не останешься со мной, если меня парализует ниже шеи.
– Разумеется, останусь.
– Нет, не останешься. И я не стал бы от тебя этого требовать.
– А я все равно осталась бы.
– Но я бы этого не хотел. Я бы не хотел, чтобы кто-то оставался со мной из жалости.
– При чем тут жалость? Ты был бы тем же самым человеком.
– Нет, не был бы. Я стал бы совершенно другим. – Патрик сморщил нос. – Мне не хотелось бы жить. Я бы зависел от других даже в мелочах. Когда чужие люди подтирают тебе зад…
Между нами влез мужчина с бритой головой:
– Пат, ты пробовал новый гелевый напиток? На прошлой неделе он взорвался у меня в рюкзаке. В жизни не видел ничего подобного.
– Нет, не пробовал, Триг. Бананы и «Лукозейд»[23] – вот мой выбор.
– Даззер пил диетическую колу на триатлоне «Норвежец»[24]. А на трех тысячах футов его стошнило. Вот смеху было!
Я вяло улыбнулась.
Бритоголовый исчез, и Патрик снова повернулся ко мне, явно продолжая обдумывать судьбу Уилла.
– Боже. Ты только подумай, чего я лишился бы… – покачал он головой. – Никакого бега, никакого велосипеда. – Он посмотрел на меня, как будто только что сообразил. – Никакого секса.
– Почему же? Просто женщина должна быть сверху.
– Ну, значит, точно никакого секса.
– Смешно.
– Кроме того, если ты парализован ниже шеи, наверное… гм… хозяйство не работает как надо.
Я подумала об Алисии. «Я старалась, – сказала она. – Правда старалась. Много месяцев».
– Уверена, это зависит от человека. В любом случае должен найтись способ, если… проявить творческий подход.
– Ха! – Патрик отпил воды. – А ты спроси его завтра. Слушай, ты говорила, что он ужасен. Возможно, он был ужасен еще до несчастного случая. Возможно, она бросила его именно поэтому. Тебе подобное не приходило в голову?
– Не знаю… – Я подумала о фотографии. – Они казались такой счастливой парой.
С другой стороны, разве фотография что-то доказывает? У меня стояла фотография в рамке, на которой я улыбалась Патрику, как будто он только что вынес меня из горящего дома, хотя на самом деле я назвала его хреном собачьим, а он искренне послал меня куда подальше. Патрик утратил интерес к разговору.
– Эй, Джим… Джим, ты видел этот новый легкий велосипед? Как он тебе?
Я позволила ему сменить тему, думая о том, что́ сказала Алисия. Я без труда могла представить, как Уилл отталкивает ее. Но если ты любишь кого-то, разве не нужно быть с ним рядом? Помочь выбраться из депрессии? В болезни и здравии и так далее?
– Тебе взять еще выпить?
– Водку с тоником. Тоник без сахара, – добавила я, когда он поднял бровь.
Патрик пожал плечами и направился к бару.
Я начала испытывать легкое чувство вины, оттого что мы обсуждали моего работодателя. Особенно когда поняла, что ему, наверное, приходилось терпеть это постоянно. Невозможно удержаться от обсуждения самых интимных аспектов его жизни. Я отключилась. Разговор шел о тренировочных выходных в Испании. Я прислушивалась вполуха, пока не вернулся Патрик и не ткнул меня в бок.
– Как тебе эта идея?
– Какая?
– Выходные в Испании. Вместо Греции. Можешь расслабиться у бассейна, если сорок миль на велосипеде тебя не привлекают. Есть дешевые авиабилеты. Через шесть недель. Теперь, когда у тебя завелись деньжата…
– Ну, не знаю… – Я подумала о миссис Трейнор. – Не уверена, что мне позволят отлучиться так скоро.
– Тогда я съезжу один, если ты не против. Мне не повредит высотная тренировка. Я мечтаю о большем.
– О чем – о большем?
– О триатлоне. «Викинг экстрим». Шестьдесят миль на велосипеде, тридцать миль бегом и славный долгий заплыв среди северных льдин.
О «Викинге» говорили с уважением, его участники гордились травмами, словно ветераны давней и чертовски жестокой войны. Патрик едва не причмокивал губами от предвкушения. Я покосилась на своего парня, и мне пришло в голову, не пришелец ли он. На мгновение мне показалось, что уж лучше бы он торговал всякой ерундой по телефону и не мог пройти мимо бензозаправки, не набив карманы батончиками «Марс».
– Ты собираешься в нем участвовать?
– А почему нет? Я никогда не был в лучшей форме.
Я вспомнила о бесконечных дополнительных тренировках… о долгих разговорах о весе и дистанции, форме и выносливости. В последнее время привлечь внимание Патрика было особенно тяжело.
– Можешь пройти дистанцию вместе со мной, – предложил он, хотя мы оба знали, что он в это не верит.
– Это твое дело, – сказала я. – Конечно. Участвуй, если хочешь.
И я заказала чизкейк.
Если я думала, что вчерашние события приведут к оттепели в Гранта-хаусе, то ошибалась.
Я широко улыбнулась Уиллу и бодро воскликнула: «Привет!», но он даже не удосужился отвернуться от окна.
– Плохой день, – пробормотал Натан, натягивая куртку.
Утро было мерзким, с нависшими тучами, дождь лениво стучал по стеклам, и сложно было представить, что солнце когда-нибудь проглянет. Даже мне было тоскливо в подобные дни. Неудивительно, что Уиллу приходилось еще хуже. Я приступила к утренней рутине, постоянно напоминая себе, что это неважно. Разве обязательно, чтобы работодатель тебе нравился? Многим людям не нравится. Я подумала о начальнице Трины, серийной разведенке с напряженным лицом, которая следила, сколько раз сестра выходит в туалет, и отпускала едкие комментарии, если считала, что активность ее мочевого пузыря выходит за рамки разумного. Кроме того, я уже выдержала две недели. А значит, осталось всего пять месяцев и тринадцать рабочих дней.
Фотографии лежали аккуратной стопкой в нижнем ящике, куда я убрала их вчера, и теперь, сидя на корточках на полу, я начала раскладывать и разбирать их, прикидывая, какие рамки смогу починить. Я неплохо умею чинить вещи. К тому же мне казалось, что это неплохой способ убить время.
Я занималась этим минут десять, когда тихий гул электрического инвалидного кресла предупредил о появлении Уилла.
Он сидел в дверях и наблюдал за мной. Под его глазами залегли темные тени. Натан говорил, что иногда он почти не спит. Мне не хотелось думать, каково это – лежать в предрассветные часы в кровати, из которой не можешь выбраться, в компании одних лишь мрачных мыслей.
– Решила посмотреть, нельзя ли починить какие-нибудь рамки. – Стараясь выглядеть жизнерадостной, я подняла фотографию, на которой он прыгал с тарзанкой. «Ему нужен кто-то бодрый, кто-то оптимистичный».
– Зачем?
– Ну… мне показалось, – заморгала я, – что некоторые еще можно спасти. У меня с собой клей для дерева, на случай если вы разрешите попробовать. Или, если нужны новые, я могу во время обеденного перерыва сбегать в город и поискать замену. Или съездим вместе, если вы не против прогуляться…
– Кто вам велел их чинить? – пристально посмотрел на меня он.
«Ой-ой-ой», – подумала я.
– Я… я просто пыталась помочь.
– Вы хотели исправить то, что я сделал вчера.
– Я…
– Знаете что, Луиза? Было бы очень мило – хоть раз в жизни, – если бы кто-нибудь обратил внимание на то, чего хочу я. Я не случайно расколотил эти фотографии. Это не была попытка радикального изменения дизайна интерьера. Я действительно не хотел их больше видеть.
– Простите. – Я поднялась на ноги. – Я не подумала…
– Вы считали, что вам виднее. Все считают, будто знают, что мне нужно. «Давайте починим эти чертовы снимки. Пусть бедному инвалиду будет на что посмотреть». Я не желаю, чтобы эти чертовы снимки таращились на меня каждый раз, когда я торчу в кровати, пока кто-нибудь не вынет меня оттуда. Ясно? Как по-вашему, вы в состоянии это усвоить?
Я сглотнула.
– Я не собиралась чинить снимок с Алисией… Я не настолько глупа… Просто мне показалось, что со временем вы можете…
– О боже… – Он отвернулся от меня, его голос был язвительным. – Избавьте меня от психотерапии. Идите и читайте свои чертовы желтые журнальчики, или чем вы там занимаетесь, когда не готовите чай.
Мои щеки пылали. Я смотрела, как он пытается вписаться в узкий коридор, и сама не знаю, как выпалила:
– Вовсе не обязательно вести себя как последний козел!
Слова повисли в тишине.
Кресло остановилось. После долгой паузы он дал задний ход и медленно повернулся лицом ко мне, держась за маленький рычаг управления.
– Что?
Я смотрела на него, и мое сердце колотилось.
– Вы дерьмово обошлись с друзьями. Прекрасно. Вероятно, они это заслужили. Но я-то стараюсь, как могу, день за днем. И буду очень признательна, если вы не станете портить мне жизнь, как всем остальным.
Глаза Уилла распахнулись чуть шире. Он немного помедлил, прежде чем открыть рот.
– А если я скажу, что вы мне не нужны?
– Меня наняли не вы. Меня наняла ваша мать. И если только она не скажет, что больше не нуждается в моих услугах, я останусь. Не потому, что мне есть до вас дело, и не потому, что мне нравится эта дурацкая работа, и не потому, что хочу изменить вашу жизнь, а потому, что мне нужны деньги. Ясно? Мне правда нужны деньги.
Лицо Уилла Трейнора почти не изменилось, но я заметила на нем удивление, как будто он не привык, чтобы с ним не соглашались.
«Вот черт, – подумала я, начиная понимать, во что влипла. – На этот раз я действительно все испортила».
Но Уилл только смотрел на меня, а когда я не отвернулась, еле слышно вздохнул, как будто собирался сказать что-то неприятное.
– Ладно, – произнес он и развернул кресло. – Просто положите фотографии в нижний ящик, хорошо? Все фотографии.
И с тихим гулом он исчез.