5
28 октября 1668 года от Рождества Христова, утром в Хауптсмоорвальде
Собачий лай разносился по лесу. Это походило на нескончаемую песню и действовало Куизлю на нервы. Хриплый лай то нарастал, то вдруг обрывался, переходил в рычание и скулеж, когда Алоизий бросал своре в загон вожделенные куски мяса с кровью.
Якоб с интересом наблюдал, как два десятка охотничьих собак дерутся за куски. В основном это были юркие ищейки с черной лоснящейся шкурой плюс несколько здоровых мастифов, которых держали рядом, в отдельном загоне. Все звери были мускулистые, упитанные. Они скалили зубы, рычали и рвали мясо, пока от лошадиной туши не осталось лишь несколько шерстистых ошметков.
– Молодцы, молодцы, – приговаривал Алоизий добрым голосом, словно перед ним было несколько болонок. – У меня для вас еще кое-что вкусненькое есть… Вот, отведайте-ка!
Батрак вытер окровавленные руки о фартук, после чего взял ведро с парными внутренностями и вывалил в загон. Собаки с восторженным лаем набросились на угощение. Якоб еще накануне познакомился с молчаливым помощником, когда помогал Бартоломею довезти лошадиную тушу. За это время к ней добавились две дохлых козы и свинья, умершая от какой-то странной болезни. Дабы избежать возможных эпидемий, закон предписывал по возможности скорее вывозить трупы на живодерню в Хауптсмоорвальде и там разделывать.
Якоба всякий раз удивляло, на что только не годился такой вот труп. Конским волосом набивали матрасы или пускали на сита и дешевые парики. Копыта и рога перемалывали в муку и рассеивали по полям в качестве удобрения. А из вонючего вываренного жира мыловары изготавливали дорогое ароматное мыло.
«Мы превращаем дерьмо в золото, – подумал палач. – И нам платят за это ржавыми медяками».
Вообще-то ему не было никакой нужды приходить на живодерню сегодня. Возможно, определенную роль сыграло любопытство. Ему хотелось выяснить, что же крылось за этой так называемой бестией. Но куда в большей степени его привела сюда тоска по сыну, которого палач надеялся встретить здесь. Они с Георгом никогда особо не общались, но между ними всегда чувствовалась какая-то душевная близость, которая не ослабевала с годами. Невзирая на расстояние, Якоб ощущал неразрывную связь с сыном. Поэтому вчерашнюю ссору он принял ближе к сердцу, нежели сам хотел признать. Как уж попрекнул его Георг?
Тебе просто покоя не дает, что твой брат удачливее тебя…
Неужели это так? Неужели он завидовал младшему брату, которого прежде так презирал? Маленькому Барту, который соображал немного туже, чем Якоб, почитал пьяницу отца и наблюдал за каждой пыткой, как за интересным экспериментом… Который с животными ладил куда лучше, чем с людьми…
Или же встреча с ним напоминает мне о проступке, от которого я до конца дней не отмоюсь?
В нос ударил едкий запах мыльного раствора. Якоб повернул голову и увидел, как Георг с Бартоломеем помешивают варево в большом котле, висящем над очагом перед домом живодера. Он представлял собой одноэтажный крепкий сруб, массивный, как небольшая крепость, способная выдержать не одну осаду. К нему примыкало несколько сараев, псарня, и рядом дымила угольная куча. Вместе все строения образовывали некое подобие внутреннего двора, окруженного оградой и колючими зарослями, расположенного на просторной поляне посреди леса.
– Ну, как тебе мои собаки?
Бартоломей, явно гордый, подошел, чуть прихрамывая, к старшему брату и показал на ищеек, которые дрались за остатки мяса.
– Целую вечность потратил, чтобы таких вывести. Быстрые, выносливые и слушаются меня во всем. Это лучшие охотничьи собаки во всей округе.
Якоб нахмурился:
– Ты ходишь на охоту? Палач?
Бартоломей отмахнулся со смехом:
– Нет, конечно. Я только натаскиваю их для епископа. Он просто без ума от собак и прочего зверья. Его сиятельство мною очень доволен. Тем более что я, помимо всего прочего, слежу за его любимым зверинцем, кормлю медведей и убираю загоны… – Он ухмыльнулся и потер большой и указательный пальцы. – Его преподобие высоко ценит мою работу. Еще пару лет, и я, быть может, смогу позволить себе дом побольше, где-нибудь неподалеку от овощного рынка.
– Смотри, чтобы люди не спалили тебя в твоих же хоромах, – предостерег Якоб. – Народ не очень-то и любит, когда всякий сброд вроде нас богатеет и живет вровень с ними.
– В Шонгау – может быть. В Бамберге всё по-другому. – Бартоломей показал на Георга, который так и стоял возле котла, помешивая длинной палкой кипящий бульон. – Спроси у своего сына. Ему здешняя жизнь по нраву. – Губы его растянулись в тонкой улыбке. – И твоей Барбаре здесь тоже понравилось бы.
– Ты это о чем?
– Ну…
Бартоломей немного помедлил, а потом кивнул в сторону загона, где Алоизий стоял в окружении собак. На живодере был длинный кожаный фартук, заскорузлый от крови и грязи. В перчатку на правой руке вцепилась одна из ищеек.
– Алоизий давно ищет жену, – продолжил Бартоломей вполголоса. – Он, может, и не красавец, однако ж зарабатывает неплохо. К тому же он верный и на него можно положиться. В мое отсутствие он в одиночку хлопочет на живодерне. Выделывает кожу, перемалывает кости, ухаживает за собаками… Малость женского общества ему не повредила бы.
Якоб утробно рассмеялся.
– Ты не знаешь моих дочерей, Барт. Они сами себе на уме. Я и Магдалену хотел в свое время отдать за нашего кума в Штайнгадене. Но она в Симона вцепилась мертвой хваткой.
Бартоломей пожал плечами:
– Ты подумай. Другие на месте Барбары с радостью согласились бы.
– Довольно и того, что ты Георгу башку непонятно чем набил, – огрызнулся Якоб. – Так хоть Барбару оставь, пожалуйста, в покое! Мы отпразднуем свадьбу, и после каждый пойдет своей дорогой. Таков был уговор.
Якоб резко отвернулся, но голос Бартоломея заставил его остановиться:
– Это у тебя получается лучше всего, верно, братец? Идти своей дорогой… Не заботясь о других.
– Да как ты смеешь!.. – вскипел старший Куизль.
Но в это мгновение к ним подошел Алоизий с большим ведром свежих внутренностей. Лицо его было обезображено оспинами. Мужчина коротко кивнул.
– Я, пожалуй, на задний двор схожу, – прошепелявил он в косматую бороду. Видно, у него недоставало нескольких зубов.
– Ступай, – ответил Бартоломей. – И не забудь, что епископ собрался завтра травить медведя. Так что вычисти мастифам шерсть и расчеши как следует, чтоб нам краснеть не пришлось.
Алоизий осклабился:
– Не подведу, хозяин. Будут сверкать, как жеребцы.
Напевая себе под нос, он скрылся за сараями.
– У вас что, еще есть собаки? – спросил Якоб.
Бартоломей взглянул на него с недоумением:
– С чего это ты взял?
– Ну, не будет же Алоизий сам кормиться внутренностями в ведре?
Бамбергский палач громко рассмеялся, и Якоб заметил в его глазах беспокойный блеск.
– Ха, Алоизий жрет всякую дрянь и вообще немного странный, но не настолько же! – наконец проворчал Бартоломей. – Нет, это вонючие остатки туш. Мы вырыли за домом яму глубиной в шесть футов и там закапываем отбросы. Приказ епископа. Ничего не должно остаться. Почтенные господа боятся ядовитых испарений.
Он обвел рукой большой сруб и остальные строения, на вид все довольно новые.
– Лесное зверье, но в особенности собаки, имеет большое значение для епископа. Потому он и поручил выстроить все это. Раньше, до войны, тут неподалеку находился дом епископского егеря. Но теперь от него остались одни развалины, только ветер свищет. Поговаривают, будто там водятся призраки. Ну и браконьеры держатся подальше. – Бартоломей ухмыльнулся: – С тех пор новый егерь живет в свое удовольствие при соборе, а я хозяйничаю здесь, как мне вздумается.
– Как тебе вздумается… – Якоб кивнул: – Понимаю.
Он взглянул на сына. Тот как раз собирал черпаком жир из котла.
– Георг тебе еще нужен сегодня? – спросил Куизль, стараясь говорить по возможности небрежнее. – Барбара с Магдаленой отправились к этим артистам, поглазеть, как эти дурни скачут и поют. Это не для меня. Я подумал, может, мы с Георгом прошлись бы…
– Он пока не закончил с варевом. И шкуры нужно отнести к кожевнику. Боюсь, пока не выйдет. – Бартоломей тонко улыбнулся: – Но можешь спросить у него, хочет ли он потом поболтать с отцом о былых временах.
Якоб уже готов был сорваться, но потом лишь устало отмахнулся.
– Может, нам какое-то время лучше держаться друг от друга подальше. С Георгом, и с тобою тоже. Так что до вечера, братец.
Он резко развернулся и зашагал к дому. Оттуда между строениями тянулась узкая тропа.
– Эй, ты куда это собрался? – резко окликнул его Бартоломей.
Якоб обернулся:
– Мне нужен покой и свежий воздух. По мне, так тут слишком воняет.
– В таком случае тебе не туда, там тупик. Мы там только отбросы закапываем.
В этот момент, словно в подтверждение его слов, из-за угла вышел Алоизий с пустым ведром. Он смерил Якоба недоверчивым взглядом и встал у него на пути, широко расставив ноги.
– Можно подумать, я тут совсем некстати, – проворчал старший Куизль. – Чу́дная семейка.
Он чуть замешкался, потом заметил с правой стороны поляны невысокую изгородь, отделяющую двор от зарослей. Не оборачиваясь, палач направился к ней и шагнул в лес. Внезапная тишина сразу умерила его злость. И все-таки ему не давали покоя слова Бартоломея.
Спроси у своего сына. Ему здешняя жизнь по нраву. И твоей Барбаре здесь тоже понравилось бы…
Якоб понимал, что Бартоломей прав. Здесь его дети, наверное, жили бы лучше, чем в родном Шонгау. Может, Георг даже женился бы потом на женщине из более знатных кругов, как это удалось Бартоломею. Но Куизль понимал также, какую цель преследовал его брат в действительности.
Он хочет уничтожить меня. Так и не смог забыть. После стольких лет…
Узкая, почти заросшая тропа тянулась сначала вдоль ограды и задних построек и вела дальше, в сосновый лес. Прелый запах сырой хвои смешивался с дымом, разносившимся от живодерни. Облака нависали так низко, что, казалось, застревали среди верхушек деревьев. И хотя стоял еще полдень, над лесом уже сгущались сумерки.
Уже преодолев некоторое расстояние, Якоб вдруг услыхал протяжный рык. Сначала палач решил, что звук доносится со стороны псарни, но потом понял, что живодерня осталась далеко позади. Куизль остановился и прислушался.
Снова зарычало, низко и грозно – и, главное, близко. Очень близко.
Якоб невольно потянулся к поясу, где висел широкий охотничий нож. Вынул его и осторожно огляделся. Потом прошел несколько шагов вперед, но тут же замер, заслышав треск всего в нескольких шагах.
Сквозь заросли на него вдруг двинулось что-то призрачно-белое. За кустами разглядеть что-нибудь было трудно, Якоб только и видел, как к нему ломится нечто громадное и рычит до того свирепо, словно сам Цербер сорвался с цепи.
– Какого черта… – выругался палач, занеся нож для удара.
Но монстр исчез так же быстро, как и появился. В последний раз треснула ветка, и едва очерченный контур большого косматого существа пропал из виду. Якоб выждал еще немного и осторожно двинулся дальше.
Кто или что это было?
У Куизля непроизвольно участилось дыхание. Тревоги о Георге, Барбаре и младшем брате отошли вдруг на второй план. Палач вспомнил об оторванных конечностях, убитой проститутке в караульне и странный запах, исходивший от нее.
Запах мокрой шерсти.
В это мгновение Якоб готов был даже поверить в существование оборотней. Но потом здравый смысл взял верх. Палач задумчиво вынул трубку, сунул в рот и двинулся дальше. Должно быть, ему повстречался крупный волк или одичавшая собака, но уж точно не то, что породило его воображение.
И все-таки…
Якоб пошел быстрее. Может, эта зверюга попадется ему во второй раз.
Уж тогда он будет внимательнее.
Магдалена стояла в заполненном до отказа зале и с разинутым ртом смотрела на сцену, где кричал Доктор Фауст, низвергнутый в ад.
Ученого окутывали клубы дыма, в зале гремели раскаты грома. Проклятый Богом, Фауст медленно опускался в преисподнюю, и дьявол с хохотом плясал вокруг него. Какая-то пожилая женщина рядом с Магдаленой со стоном упала в обморок. Мужчина подле нее – вероятно, супруг – не шелохнулся, не в силах оторваться от зрелища. Отовсюду доносились вскрики ужаса, многие зрители сжимали кулаки или судорожно стискивали пивные кружки. Если в начале представления люди пили без удержу, то теперь словно окаменели. Повернув голову, Магдалена взглянула на младшую сестру: та стояла мертвенно-бледная и смахивала с лица слезы.
– Господи! – прошептала Барбара, обгрызая ногти. – Как… как же это ужасно!
В то время как мужская часть семейства занималась своими делами, а дети проводили день в компании Катарины и сладостей, Магдалена с сестрой отправились на вечернее представление. С той самой минуты, как сэр Малькольм пригласил их, Барбара места себе не находила. Магдалена и сама с нетерпением ждала спектакля. На следующие три часа они погрузились в мир, существование которого до сих пор считали невозможным.
Сначала они отправились с Доктором Фаустом и дьяволом в Рим, где морочили голову папе. Потом приобщались к гнусному колдовскому искусству при дворе Габсбургов, смотрели, как на головах по волшебству вырастали оленьи рога и воплощенные ангелы спускались с небес. Когда же прямиком из греческой легенды явилась прекрасная Елена, в которую Доктор Фауст безнадежно влюбился, женщины – в особенности Барбара – окончательно растерялись. Им пришлось беспомощно наблюдать за грехопадением ученого, которого даже большая любовь не спасла от вечного проклятия. И вот дьявол безжалостно увлекал его в преисподнюю…
Магдалена, конечно, знала, что Доктора Фауста в действительности играл Маркус Зальтер, а дьявол с рогами и в черно-золотом одеянии – не кто иной, как сэр Малькольм. И все-таки тело ее покрылось мурашками и сердце забилось чаще при виде того, как демоны в багряных нарядах и резных масках принялись рвать на ученом одежду, пока в руках их не остались лишь кровавые лоскуты.
«Как волшебство, – думала Магдалена. – Хотя никакого волшебства тут нет. Чудо…»
Наконец Фауст полностью скрылся под сценой, и, пока дьявол с хохотом плясал в тумане, со скрипом опустился занавес.
Некоторое время зрители хранили молчание. Потом с разных сторон стали доноситься восторженные выкрики, которые вскоре слились в оглушительные овации. Вверх полетели кружки и шапки, женщины стояли у распахнутых теперь окон и обмахивались. Занавес вновь поднялся, и артисты по очереди выступали вперед и кланялись. Несколько кружек полетели в сэра Малькольма – вероятно, многие из зрителей по-прежнему считали его дьяволом. Режиссер увертывался с улыбкой и гордо выпяченной грудью. Похоже, эту путаницу он воспринимал как признание.
Лишь после того, как занавес опустился в третий раз, люди потянулись к выходу. Снаружи уже вечерело. Магдалена отметила, что в эти часы совершенно забыла о ходе времени. Она взглянула на сцену, мертвую и покинутую без нарядных артистов, музыки и громких стихов. Волшебство рассеялось. Какой-то старик в углу собирал разбитые кружки, собака лизала сладковатые лужицы.
– Пойдем за кулисы, к артистам?
Барбара уже немного пришла в себя, но кровь к лицу еще не прилила и голос пока не окреп.
– Это было… удивительно!
Магдалена улыбнулась:
– Сначала ты говорила, что это ужасно. Так что же? Ужасно или удивительно?
– И то и другое одновременно.
О той небольшой ссоре накануне они уже не вспоминали. Барбара призывно мотнула головой и направилась к сцене. С левой ее стороны за кулисы вела деревянная лесенка. Магдалена последовала за сестрой – и едва не умерла с испуга. Из-за складок занавеса вдруг вынырнул сэр Малькольм. По лицу его струился пот и размывал грим, отчего режиссер в своем черно-золотом наряде и с приклеенными ко лбу гипсовыми рогами выглядел еще ужаснее.
– Надеюсь, вам понравилось представление, – сказал он с легким поклоном.
– Это было… грандиозно! – ответила Барбара. – Люди были словно околдованы!
– Ох, лишь бы епископ этого не слышал…
Это был голос Маркуса Зальтера. Драматург успел переодеться и теперь подошел к девушкам.
– Если я все правильно понял, многие думают, что в городе завелся оборотень. Глупо вышло бы, если б его преосвященство подумал, грешным делом, на артистов.
– Ха! Все образумится, вот увидите. – Сэр Малькольм с улыбкой отмахнулся. – Вот и наши фокусы вполне объяснимы. – Он показал на дыру на сцене, по краям которой виднелась белая пыль. – Доктор Фауст исчезает в клубах муки, ангелы парят на презренных веревках, и даже гром гремит по нашей воле.
Режиссер со смехом ударил по тонкой жестяной пластине, прислоненной к сундуку с костюмами. Барбара испуганно зажала уши.
– К тому же мы не видим ничего плохого в том, что люди с нашей помощью пытаются отвлечься от всех этих ужасов, – продолжил сэр Малькольм, когда звон утих. – Завтра мы ставим комедию, «Винцентий Ладислав». Вот уж народ повеселится. Я играю отважного Винцентия, Маркус – герцога, а Матео – милую Розиту. Поверьте, наш Матео – прекраснейшая из девиц отсюда и до самой Палестины. Верно, мальчик мой?
Словно дожидаясь этой реплики, из-за занавеса показался загорелый Матео. Он уже снял платье прекрасной Елены, но на лице еще осталось немного грима, и это, как признала Магдалена, делало юношу еще привлекательнее. «По крайней мере, в глазах пятнадцатилетней девчонки, которая до сих пор считала всех мужчин не иначе как пьяными неотесанными мужланами», – подумала Магдалена, украдкой поглядывая на сестру.
Барбара тихо вздохнула, вцепившись пальцами в ткань занавеса.
– Я несколько раз наступил на подол, – рассмеялся Матео. – Еще шаг, и прекрасная Елена вдруг оказалась бы без платья.
– О, кое-кто наверняка был бы не прочь взглянуть на тебя без платья, – ответила Магдалена с тонкой улыбкой и едва не вскрикнула от боли, когда Барбара наступила ей на ногу.
Матео ухмыльнулся и сделал в ответ манерный книксен, после чего повернулся к Барбаре.
– Придешь завтра на представление? – спросил он с неподдельным интересом. – Нужно, чтобы кто-нибудь подбрасывал мне мячи, когда я буду жонглировать. Хочешь попробовать?
– Кто… я? – просипела Барбара. – Э, с удовольствием. Если…
– Если нам позволит время, – вмешалась Магдалена. – У нас еще свадьба на этой неделе.
Матео изобразил на лице разочарование и снова взглянул на Барбару:
– Твоя, наверное? Будьте счастливы.
– Нет, нет, – рассмеялась в ответ Магдалена; Барбара еще не обрела дар речи. – Наш дядя женится. Кстати, здесь, в Банкетном доме… – Тут она хлопнула себя по лбу: – Господи, я и забыла во всей этой суматохе! Тетя просила передать хозяину кое-какие поручения. Думаю, надо поискать его где-нибудь в трактире.
– Не утруждайте себя. – Сэр Малькольм кивнул в сторону дверей, откуда к ним приближался дородный мужчина. – Вот как раз и он.
Человек, который подходил к ним с распростертыми объятиями, был невероятно толст. Казалось, по залу катится гора мяса. Он пыхтел и вытирал платком пот со лба, на который ниспадала грива рыжих волос.
– Проклятье, Малькольм! – просипел толстяк. – Эти лестницы меня угробят. Надо было разместить вас в трактире. Учтите, я уже не такой стройный и сноровистый, как прежде.
– Ну, там бы не поместилось столько зрителей, – ответил режиссер с улыбкой. – И вы бы не продали столько пива.
Толстяк зычно расхохотался.
– Вот тут вы правы. Еще пара таких представлений, и у меня в погребах не останется ни капли. Но должен вас поздравить, сэр Малькольм. Людей послушаешь, так сам дьявол явился в Банкетный дом.
– Кстати, по поводу банкета… – Малькольм показал на Магдалену с Барбарой, стоявших чуть в стороне: – Эти вот юные леди искали вас касательно свадьбы своего дяди. Это э…
– Бартоломей Куизль, – бросила Магдалена с подчеркнутой небрежностью. – Городской палач.
Она услышала, как Маркус Зальтер с шумом втянул воздух. Сэр Малькольм и Матео тоже на мгновение потеряли дар речи. До этой минуты Магдалена старалась не заговаривать о семейном ремесле, но уже не видела причин скрывать это и дальше. Пускай рты поразевают, ей не впервой.
Раскатистый хохот трактирщика прервал неловкое молчание.
– Хо-хо! Как видите, юные дамы, для кого-то палач куда страшнее дьявола. – Он схватил мясистой лапой руку Магдалены и горячо потряс. – Мое имя Бертольд Лампрехт. Я хозяин трактира «У лешего», что по соседству. Мы с вашим дядей давно знакомы. Для меня честь устроить его и доброй Катарины свадьбу.
– Честь? – Магдалена взглянула на трактирщика в некотором смущении. – Простите, но в нашем семействе это слово не совсем привычно.
Лампрехт отмахнулся:
– Мне плевать, что думают другие. У вашего дяди тяжелая работа, и он, как говорят, выполняет ее чертовски хорошо. Так почему бы ему не жениться по-человечески?
– Очень… очень любезно с вашей стороны.
Магдалена улыбнулась. Возможно, Георг действительно прав и этот Бамберг для палачей как земля обетованная.
– Я хотела передать кое-какие заказы от моей тети, – продолжила Магдалена. – Вино, пиво, колбасы, овощи и хлеб. И, наверное, несколько паштетов.
Лампрехт кивнул:
– Охотно. Но сначала вынужден сообщить господам артистам… хм, тревожные вести. – Тут лицо его стало серьезным. – Как мне передали, со вчерашнего дня в городе остановилась вторая труппа. В трактире «Виноградная лоза».
– Вторая труппа? – У сэра Малькольма отвисла челюсть. – Но… но… епископ заверил меня…
Трактирщик пожал плечами:
– Епископ свои решения меняет чаще, чем на горшок ходит. Вроде бы какая-то французская труппа. Их режиссер некий Жискар Броле. Может, слышали про такого?
– Жискар! – Сэр Малькольм вдруг побледнел. – Старый стервятник. Ворует и списывает пьесы, до каких только доберется. Шарлатан! Ха, он, наверное, решил, что сможет перезимовать здесь и последить за нами… Но тут он здорово просчитался!
– Представить не могу, чтобы епископ приютил у себя в городе вторую труппу, – задумчиво проговорил Зальтер. – Он и без того вызвал недовольство викария, потому что тот считает наше занятие богомерзким… – Драматург повернулся к сэру Малькольму: – Вспомните тот прием несколько месяцев назад, когда его сиятельство пообещал нам приют. Викарий готов был тогда сжечь нас взглядом.
– Разумеется, в Бамберге место лишь одной труппе. А именно нашей. – Сэр Малькольм приосанился и принял воинственный вид. – Я сегодня же попрошу новой аудиенции. Ха, архиепископ плетьми выгонит этого мошенника Жискара! – И театральным голосом обратился к Магдалене: – Передайте вашему дяде, что ему скоро предстоит работенка.
– Хорошо бы нам остаться в городе, – пробормотал Матео. – Только представьте, что нам придется скитаться зимой… – Его передернуло. – Тем более важно, чтобы завтрашнее представление прошло на славу и народ нас полюбил.
Лампрехт кивнул:
– Я тоже так думаю. – Он с улыбкой повернулся к Магдалене с Барбарой: – Но теперь вернемся лучше к более приятному. Все-таки свадьба – это нечто особенное, верно? Особенно если женится сам палач.
Трактирщик огляделся.
– Иеремия! – позвал он громко. – Есть дело для тебя! Иди сюда, бездельник, или уснул со шваброй?
Из глубины зала прошаркала согбенная фигура, в ногах которой вилась маленькая собачонка. Это был тот самый старик, который убирался после представления. Он подошел ближе, и Магдалена невольно вздрогнула. Мужчина оказался совершенно лысым, сплошь покрытым шрамами и струпьями. От ушей остались лишь маленькие обрывки, что придавало бедняге сходство с гладким яйцом. Но глаза на фоне ужасных ран лучились дружелюбием.
– Не пугайтесь, – заботливо предупредил Лампрехт. – Родители Иеремии обжигали известь, и он еще ребенком угодил в чан с негашеной известью, чему и обязан своей внешностью. Люди по большей части суеверны и не хотят иметь с ним дела, считая его монстром. Но я взял его на службу.
– Можете называть меня монстром, если хотите, – произнес Иеремия и улыбнулся Магдалене с Барбарой; голос у него был тихий и приятный. – Мне не привыкать. Вот только мясным шматком звать не надо. Хотя Бифф, бывает, не прочь мной полакомиться.
Песик подпрыгнул и лизнул ему руку. Только теперь Магдалена заметила, что одна из лап у него была изуродована. Такой же калека, как и хозяин.
– Иеремия у нас вроде домового, – продолжал объяснять Лампрехт. – Чистит, убирает и, самое главное, ведет чертовы счета. – Трактирщик ухмыльнулся: – Я за одно только это готов его кормить. Ступайте с ним в трактир, он запишет все ваши заказы.
Иеремия поманил Магдалену с Барбарой, и те нерешительно последовали за ним по лестнице во двор, примыкавший к трактиру. Собака с заливистым лаем ковыляла следом. За небольшой, но крепкой дверью возле главного входа открылась просторная комната. На столе грудились черновики и тетради для записей. Под потолком висела большая клетка, в которой чирикало несколько воробьев. На тесной кровати дремала старая кошка, совершенно безучастная и к птицам, и к песику.
– Мои владения, – с гордостью пояснил Иеремия, раскинув руки. – Не такие обширные, но здесь мне хотя бы никто не мешает. – Он пожал плечами: – Надоедает выслушивать насмешки на улицах, особенно от детей. А здесь я наслаждаюсь покоем. – Он с тяжким вздохом склонился над тетрадью и обмакнул перо в чернила. – Итак, что именно вы хотите заказать?
Магдалена принялась перечислять поручения Катарины. Барбара тем временем наклонилась к песику и погладила, тот завилял хвостом и радостно заскулил. Она подняла голову, и взгляд ее упал на покосившуюся полку, на которой, помимо пузырьков с горшками, стояло несколько книг.
– Уильям Шекс… Шекспир, – разобрала она, наморщив лоб. Потом вдруг просияла: – А, Шекспир! Это же его так расхваливал драматург Малькольма, Маркус! – Она вопросительно взглянула на Иеремию: – Вы читаете пьесы?
Старик улыбнулся:
– Да, в прошлом году купил несколько у заезжего книготорговца. Эти немецкие переводы, видимо, впервые опубликованы под именем Уильяма Шекспира и пользуются большим успехом. У себя в Англии этот Шекспир очень знаменит. Здесь о нем едва ли слышали, только о его пьесах. Хотя это, боюсь, не для меня. Слишком много крови и страданий, и никаких тебе цифр и счетов. Можешь как-нибудь заглянуть ко мне и полистать… – Он помедлил и с любопытством посмотрел на Барбару: – Ты ведь умеешь читать? В смысле, побольше, чем несколько букв?
– Как вы, наверное, слышали, мы из семьи палачей, – пояснила Магдалена. – Тут без чтения никуда. Мы все-таки и лечебным делом занимаемся, а записано все в книгах.
Иеремия кивнул. Казалось, он был несколько озадачен.
– Да… понимаю. Ну, если вы из семьи палача, то и сами, наверное, понимаете, каково это, когда люди тебя сторонятся. – Он показал на книги. – Я сам научился читать. Скрашивает долгие часы в одиночестве. Что ж… – Он хлопнул в ладоши, и Магдалена заметила, что и руки у него были в шрамах. – Боюсь, мне придется похлопотать с грузом вина. Повозка, наверное, уже дожидается перед воротами. – Старик усмехнулся и обратился к Барбаре: – Мое предложение в силе, юная дама. Если захочешь почитать пьесы, то милости прошу. Биффу ты понравилась, а я привык доверять его мнению. Уж в людях он разбирается.
Песик тявкнул и подскочил к хозяину, чтобы тот его погладил. Барбара сделала книксен и поспешила вслед за Магдаленой, уже вышедшей во двор.
– Жалко беднягу! – произнесла младшая сестра с сочувствием, когда они вновь оказались в порту. – Он и впрямь похож на монстра.
Магдалена пожала плечами:
– Вот видишь… Добрейшие из людей могут выглядеть как чудовища, и самых скверных из них можно принять за ангелов. Никогда не обманывайся внешним видом. – Она пошла быстрее. – А теперь идем скорее домой, пока дети Катарине все нервы не размотали.
В этот раз, когда Симон постучался в дом городского врача, долго ждать не пришлось. Ему снова открыла та унылая экономка. Но, в отличие от вчерашней встречи, вела она себя куда как дружелюбнее.
– А, друг учебных лет, – сказала женщина со слащавой улыбкой. – Простите, если б я знала…
– Всё в порядке. – Симон протиснулся мимо нее в дом. – Где мне найти доктора?
– Он… он наверху, в кабинете. Идемте за мной.
Они двинулись по свежевыбеленному коридору. По пути Фронвизер успел бросить взгляд в комнату, обставленную превосходными сундуками и стульями. По стенам ниспадали роскошные гобелены, и в камине, хотя день только близился к вечеру, уже потрескивал огонь. Симон тихо вздохнул и уже не в первый раз задумался о том, что и сам смог бы, наверное, жить среди такого убранства, если б не прервал тогда учебу в Ингольштадте.
Но тогда я, наверное, никогда не встретил бы Магдалену. А жил бы сейчас с какой-нибудь докучливой мещанкой из Мюнхена, которая брюзжала бы целыми днями и пыталась запретить мне чтение…
Симон все утро провел за изучением небольшой библиотеки Бартоломея, хоть и не нашел ничего интересного, кроме нескольких трудов по ветеринарии. Больше всего ему понравилось упражняться в чтении с Петером. При этом пятилетний мальчик продвигался на удивление быстро. А маленький Пауль тем временем потрошил рыбу с Катариной. Работа с ножом, похоже, была у него в крови. Магдалена с Барбарой еще не вернулись со своего долгожданного представления, дети играли с Катариной, и Симон наконец-то смог, как и обещал накануне, навестить друга Самуила.
Экономка осторожно постучала в дверь в конце коридора. В следующий миг им открыл обрадованный Самуил.
– А, Симон, я тебя уж заждался! Проходи. – Он пожал руку цирюльнику и обратился к служанке: – И пожалуйста, Магда, больше никаких пациентов на сегодня, хорошо?
Экономка молча кивнула и ушла с гордо поднятой головой, оставив друзей наедине.
Симон с благоговением оглядел кабинет. Вдоль стен с трех сторон высились полки, до самого верха заставленные книгами. На полу и на небольшом столике также грудились фолианты, тетради и пергаменты. Фронвизер почувствовал легкую зависть. Цирюльник любил книги больше всего на свете. Чего бы он только не отдал, чтобы и самому когда-нибудь завести такую библиотеку!
– Прости за беспорядок, – извинился Самуил. – Я все утро потратил на то, чтобы разузнать что-нибудь об этих проклятых оборотнях. Ведь следует хорошенько подготовиться, раз уж нам придется заседать в Совете епископа. – И хитро улыбнулся.
– Нам? – Симон взглянул на друга с недоумением. – То есть как это нам?
– Ну, неужели забыл? Ты ведь не кто иной, как доктор Симон Фронвизер, ученый врач из Мюнхена, человек опытный и бывалый, как я заверил вчера епископа. – Теперь Самуил улыбался во весь рот. – Я попросил его сиятельство, чтобы он позволил тебе принять участие в Совете.
Симон помотал головой, ему вдруг стало невыносимо жарко в натопленной комнате.
– Не думаю, что это хорошая идея. Если выяснится, что…
– Да с какой стати это выяснится? – перебил его Самуил. – До Мюнхена далеко. К тому же я знаю цену твоей любознательности и острому уму, Симон. Ну, соглашайся! – Он с мольбой взглянул на друга. – Ты ведь не оставишь меня одного против этой шайки суеверных святош! А за это у меня для тебя есть небольшой сюрприз.
Лекарь поклонился, словно ярмарочный фокусник, запустил руку за кипу книг на столе и поднял небольшой серебряный кофейник. Благоговейно приподнял крышку, и по комнате разлился соблазнительный аромат.
– Надеюсь, ты не разлюбил кофе со студенческих времен, – сказал Самуил и налил каждому по чашке. – Этот особенно ароматной обжарки, из Турции. Я покупаю их прямиком из Генуи за чертову уйму денег. Кофе поможет нам отличить слепое суеверие от чистой логики. – Он усмехнулся: – Может, и фанатичному викарию стоит подарить мешочек…
Симон нерешительно поднял чашку и потянул носом. Ноздри наполнил чудесный аромат. Цирюльник вздохнул и пожал плечами:
– Это чистейший подкуп. Тебе ли не знать моих слабостей.
Он принял страдальческий вид, хотя в глубине души его радовала возможность участвовать в заседаниях Совета. Ему не терпелось узнать, какие доказательства существования оборотней приведут члены комиссии.
«Но сам при этом буду держать рот на замке, – решил Симон. – Чтобы никому не вздумалось разузнать подробнее о приезжем докторе Фронвизере. Не хватало еще, чтобы меня повесил за обман брат моего же тестя!»
Он отпил горького напитка и почти сразу ощутил его живительную силу. Кофе, который молодой человек купил вчера на рынке, с этим не шел ни в какое сравнение.
– Действительно превосходно! – отметил он одобрительно. – Горький в меру. Хотя я иногда думаю, что можно было бы добавить в него молока или чего-нибудь сладкого. Скажем, дорогущего сахара с индийских островов. Говорят, арабы так делают…
Самуил рассмеялся:
– А ты все тот же. Никогда не доволен, вечно в поисках! Вот чего не хватает этим древним советникам…
Пар из кофейника заполнял комнату, и вскоре друзья разговорились о былых временах. Симон рассказал о том, как стал цирюльником и женился на Магдалене ценою общественного положения.
– Поверь мне, Симон, и при высоком положении можно чувствовать себя заключенным. – Самуил вздохнул и отпил немного кофе. – Тебе повезло, что ты сумел завести семью и жениться на девушке, которая тебя любит. Посмотри на меня. – Он обвел рукой дорогие книги и роскошную мебель. – Какой толк от всех моих денег, если единственная женщина в этом доме – это старая худосочная экономка, которая ревностно отслеживает мои немногочисленные свидания? Мне даже боязно, что я так и не найду себе подходящую пару. – Он махнул рукой. – Но довольно жаловаться. Боюсь, пора нам с тобою заняться куда как более неприятной темой.
Самуил отставил чашку и взял со столика одну из книг в кожаном переплете. Страницы, вместо печатных, оказались витиевато расписаны от руки и украшены пестрыми рисунками. Врач открыл страницу, на которой были нарисованы странные люди без голов, с лицами на животах. У других были утиные клювы вместо ртов или переливающиеся рыбьи хвосты вместо ног.
– «Книга природы» Мегенберга, – пояснил Самуил. – Вот уже сотни лет образцовое произведение обо всем, что ползает и ходит. Уверен, ты о нем слышал. Мегенберг посвятил звероподобным людям отдельную главу. Про оборотней у него тоже есть, хотя очень уж расплывчато.
Он открыл следующую страницу. На ней был изображен волк, стоящий на задних лапах и пожирающий ребенка; только ноги торчали еще из волчьей пасти. Симон невольно содрогнулся.
– Люди, наверное, с самого своего зарождения рассказывают о живых оборотнях – продолжал Самуил. – Я читал в германских легендах о вервольфах, где слово «вер» означает «человек». Римский ученый Плиний Старший тоже упоминает этих полулюдей-полуволков. И всегда речь идет о полукровках, которые посредством дьявольского соглашения обретают громадную силу и, как настоящие волки, рвут овец, телят и людей. В волчьем обличье они теряют над собой контроль, убивают и жрут без остановки – и практически непобедимы.
– Практически? – спросил с любопытством Симон. – То есть их все-таки можно одолеть?
Самуил пожал плечами:
– Ну, кто-то считает, что их можно убить с помощью отвара из воронца, чрезвычайно ядовитого растения, чаще называемого аконитом. Другие полагаются на серебряные пули. Однако надежнее всего, наверное, полностью сжечь тело. – Он презрительно фыркнул. – Викарий Харзее, насколько я его знаю, предпочтет именно этот способ. При этом он может сослаться на «Молот ведьм» и другие, более современные труды. Правда, ученые пока расходятся во мнениях, действительно ли имеет место перевоплощение или же это только иллюзия. А вот само существование этих существ никто не отрицает. Отмахнуться от них, как от нелепости, равносильно богохульству.
Симон взглянул на рисунок с пожирающим ребенка волком и покачал головой.
– Так ты что же, правда веришь в их существование? – спросил он. – Признаться честно, я до сих пор не видел ни оборотней, ни настоящих ведьм или колдунов. Пусть большинство ученых и убеждены в их существовании.
Самуил усмехнулся:
– Самое интересное, что еще несколько сотен лет назад сжигали тех, кто утверждал, будто ведьмы и колдуны существуют. Так вот меняются времена. Но что касается оборотней…
Он подошел к полке и взял небольшую книжку с потертыми, скупо нанесенными гравюрами. Сначала взору цирюльника предстал волк на задних лапах, напавший на ребенка. Следующие рисунки изображали травлю с собаками, судилище и наконец казнь: дикой наружности человеку, привязанному к колесу, отрубили голову. Симон брезгливо отложил книгу в сторону.
– Случай Петера Штумпа, – пояснил Самуил и с наслаждением глотнул кофе. – Раньше это издание можно было купить за несколько крейцеров на любой ярмарке. Каких-то сто лет назад Штумп, живший в окрестностях Кёльна, якобы убил тридцать малолетних детей и двух беременных женщин. И съел мозг собственного сына, прежде чем его смогли изловить и казнить. Этот случай был тогда известен во всей Германии, но таких происходило множество. Во Франции всего пару десятилетий назад осудили и сожгли сотни так называемых оборотней. Да и у нас во Франконии не единожды разгорались процессы над оборотнями. Последнему из известных мне случаев всего несколько лет. – Врач осторожно поставил чашку на башню из книг. – Все толкуют о ведьмах и колдунах, хотя оборотней зачастую страшатся куда больше.
– Ты не ответил на мой вопрос, – упорствовал Симон. – Оборотни существуют или нет?
Самуил долго собирался с ответом. Потом начал нерешительно:
– Я с некоторых пор состою в объединении естествоиспытателей. Это круг почтенных людей, занимающихся изучением природы. Поверь мне, Симон, этот мир хранит больше чудес, чем ты можешь себе представить. Я видел рог настоящего единорога, в Африке водятся так называемые камелеопарды с шеями длинными, как деревья. А к побережьям наших морей выбрасывает глаза величиной со свиную голову… Поэтому я не могу исключать, что существуют такие создания, которых простые люди именуют оборотнями. Может, это просто очень крупные собаки или же люди, которых ужасная судьба превратила в монстров, кто знает? Боюсь, правда, что такая вот охота на оборотня в Бамберге затронет множество ни в чем не повинных жителей. Подобное уже было во время последнего преследования ведьм. В любом случае на заседаниях Совета нам следует вести себя крайне осмотрительно.
– Совет, на который ты без спроса пригласил знаменитого ученого, – ответил Симон с улыбкой. – Надеюсь, никто не ждет, что я буду цитировать из соответствующих источников… – Лицо его снова стало серьезным. – Будет лучше, если ты расскажешь мне во всех подробностях, что же у вас стряслось тут за последние недели. Чтобы я не опозорился на Совете.
– Ладно, – Самуил глубоко вдохнул. – Началось все с того, что недели четыре тому назад почтенный советник Георг Шварцконц отправился в Нюрнберг, да так и не вернулся. Решили, что на него напали где-нибудь в лесу, такое нередко случается. Потом, к сожалению, дети нашли его правую руку в куче отбросов недалеко от Регница. Еще в пределах городских стен.
– Правая рука нашлась в лесу, на берегу раздувшегося притока, – заметил Симон. – Мой тесть считает, что ее отсекли топором или чем-то подобным.
Он уже рассказывал другу о жуткой находке в Хауптсмоорвальде.
– Как бы то ни было, – Самуил пожал плечами, – спустя две недели пропала Барбара Лойпниц, жена порядочного мельника. Отправилась к родне в соседний Вундербург и не вернулась. Ты рассказывал, что нашлись две женских ноги. Теперь неясно, кому они принадлежали – Лойпниц или другим женщинам.
– На одной ноге видны следы пыток. А потом этот труп проститутки со вскрытой грудной клеткой… – Симон задумчиво глотнул кофе. – Какой-то этот оборотень странный.
– Действительно, – согласился Самуил. – Очень странный. В любом случае люди заподозрили неладное после того, как через пару дней вслед за Барбарой Лойпниц пропала Йоханна Штайнхофер, принадлежавшая к высшей знати Бамберга. Она приходится внучкой всеми почитаемому, ныне покойному советнику Юлиусу Херренбергеру. Незадолго до исчезновения Йоханна поссорилась со своим молодым супругом. – Самуил потер виски. – И вот теперь пропала любимая всеми Адельхайд Ринсвизер, жена аптекаря.
– А может статься так, что все эти происшествия не имеют между собой ничего общего? – вставил Симон. – Одного ограбили, другую задрали звери в лесу, третья сбежала от мужа…
– А найденные конечности? Следы пыток? Мохнатое существо, о котором рассказывает этот сторож? – Самуил покачал головой: – Нет, что-то здесь не так, Симон. Если это и не оборотень, то что-то другое. Хотя оборотень, конечно, для многих горожан был бы наилучшим решением. Ведь от такого чудища чего угодно можно ожидать. – Он настойчиво взглянул на Симона: – Дорогой друг, я не ради забавы протолкнул тебя в этот Совет. Я знаю, каким ты обладаешь острым умом и с каким недоверием относишься ко всему сверхъестественному. Помоги мне распутать эту тайну. В противном случае этот город ждут неприятности.
Симон отставил чашку. Даже излюбленный кофе внезапно ему опротивел. В животе похолодело.
– Боюсь, ты переоцениваешь мой ум, Самуил. Даже не знаю, как тебе…
В это мгновение с улицы донеслись громкие, полные ярости крики.
Якоб с Георгом и Бартоломеем молча шагали по улицам Бамберга. Палач полдня провел в лесу, но странное призрачное существо, которое он вспугнул, так и не появилось. В конце концов Якоб вернулся к живодерне. Бартоломей с Георгом приняли его весьма равнодушно. И вот они втроем возвращались домой вдоль зловонного городского рва. Старший Куизль пока не стал ничего рассказывать о странной встрече.
На ходу он пытался разобраться в событиях последних дней. Убитая проститутка с рассеченной грудиной, исходящий от нее запах, сообщения капитана Лебрехта о пропавших людях и найденных конечностях, расползающиеся слухи о кровожадном оборотне… Но, как он ни старался, разрешить это множество тайн не удалось. Кроме того, мысли Якоба то и дело возвращались к сыну Георгу. Глядя, как они с Бартоломеем шагают бок о бок, словно старые друзья, палач чувствовал тяжесть на сердце.
Что же Барт рассказал ему обо мне? Неужели он все знает?
– Катарина обещала сварить рыбный суп, – прервал молчание Бартоломей, шагая вдоль покосившихся хижин у городского рва. – Люблю рыбный суп! Надеюсь, она нашла время постряпать. К свадьбе еще уйму дел надо переделать. – Он ухмыльнулся: – Не терпится взглянуть на платье. Материя обошлась мне в кучу денег.
– Не удивительно при ее-то обхвате, – проворчал Якоб.
Бартоломей громко рассмеялся:
– Что верно, то верно. Женишься на Катарине, и никакая перина ночью не нужна. Но, Господь свидетель, она славная, и я ее люблю, хочешь – верь, хочешь – нет.
– Ее или ее деньги? – спросил Куизль.
– А если бы и деньги, тебе какое дело? – огрызнулся Бартоломей. – Благодаря этому браку мне, может, удастся однажды выбиться в бюргеры. Кое-кому из палачей такое уже удавалось.
– И что тебе это даст? – спросил Якоб с раздражением. – Люди и тогда будут тебя сторониться.
– Ты спроси как-нибудь Барбару или Магдалену, каково это, когда тебя постоянно палачкой зовут, – вмешался Георг. – Отец, поверь мне, если б они могли, то сегодня же…
Договорить ему не дали. Из переулка, ведущего к рынку, послышались гневные крики. В следующий миг из-за угла выскочил пожилой мужчина в рваной одежде, с неухоженной бородой. Он опасливо озирался, так что не сразу заметил палачей. Врезался в широкую грудь Якоба и упал на землю.
– Гоп-ля, куда спешим? – спросил палач. – Уж не натворил ли чего-нибудь?
Мужчина вскочил и вцепился в рубашку Куизля.
– Богом прошу, помогите мне! – прохрипел он. – Они… они убьют меня. Они…
Он только теперь заметил Бартоломея с Георгом и вздрогнул.
– Нет… палач со своим подмастерьем! Они и вас уже позвали? Значит, я пропал!
– Успокойся… – начал было Бартоломей, но из переулка уже надвигалась возбужденная толпа. Их было человек двадцать, вооруженных вилами, косами или простыми дубинками. Завидев беглеца рядом с бамбергским Куизлем, они с торжествующим видом остановились.
– Ха, палач уже изловил зверюгу! – выкрикнул старый крестьянин в первом ряду. – Пошли! Лучше сразу его спалить! На сенном рынке соломы хватит.
– Что тут еще стряслось? – спросил Бартоломей грозным голосом. – Говорите, только быстро! В чем провинился этот человек?
– Это… это оборотень! – взвизгнул кто-то тощий из задних рядов. – Разделаемся с ним, пока он еще кого-нибудь не задрал!
– С чего вы решили, что он оборотень? – поинтересовался Бартоломей.
– Ты его разве не узнаешь? – вмешался третий, молодой широкоплечий извозчик с перебитым носом. – Это же Йозеф Хартль, пастух из Хауптсмоорвальда! Целыми днями шатается там со своим скотом. Каролина Фуртвенглер клянется, что он готовит мазь, чтобы превращаться в оборотня.
– Да это просто мазь, чтобы мазать козам вымя от воспаления! – принялся заверять Йозеф, заламывая руки. – Я вам уже тысячу раз говорил!
– Ха, а что за странные травы ты пытался продать на овощном рынке? – съязвил старый крестьянин. – Признавайся, мы тебя видели! Пробрался в город, чтобы продавать свои колдовские зелья и превратить всех нас в оборотней.
– Это была арника и измельченная дубовая кора для лошади трактирщика. У скотины чесотка, вот и всё!
Йозеф с мольбой в глазах повернулся к Бартоломею.
– Мастер Бартоломей, вы… вы же меня знаете! – заголосил он. – Вы же сами покупали у меня мази и травы для своих собак.
Палач кивнул:
– Действительно. Мне тоже как-то не верится…
– Да вы посмотрите на его брови! – снова выкрикнул тощий и показал на дрожащего пастуха. – Они срослись в одну. Верный признак того, что он оборотень!
– Раз уж такое дело, то и мы втроем оборотни, – проворчал Якоб. – У нас густые брови, мы тоже продаем мази и травы, и, Богом клянусь, когда я вижу перед собой безмозглого крестьянина, то готов взвыть по-волчьи и сожрать его без остатка… – Он грозно шагнул вперед. – А теперь проваливайте, пока беда какая не приключилась.
– Ты откуда такой выискался, что решил, будто можешь командовать, чужак? – прошипел широкоплечий извозчик.
– Это мой брат, – ответил Бартоломей и шагнул из-за спины Якоба. – И будет покрепче любого из вас, кстати. Если вам так хочется заполучить Йозефа, придется сначала переступить через нас троих. Ну, кто первый?
Он хрустнул костяшками пальцев, и толпа невольно отступила.
Наконец крепкий извозчик, набравшись мужества, взмахнул дубинкой и с криком бросился на Якоба.
– Ах ты, вшивый… – начал он.
Однако палач встретил его ударом в живот, и богатырь сложился пополам. А когда попытался подняться, Георг снова уложил его ударом ноги.
– Лежи и не поднимайся, здоровяк, – предупредил он, погрозив пальцем. – Тогда легче отделаешься.
Между тем на троицу двинулось еще несколько человек с вилами, цепами и серпами и принялись осыпать их ударами с безопасного расстояния. Йозеф тем временем скрылся за спинами своих защитников и с плачем вжался в стену.
– Господи, они меня убьют, они убьют меня… – повторял он раз за разом.
Якоб, Георг и Бартоломей стояли плечом к плечу и отбивались, как могли. Крики и хриплые вздохи слились в один шум, напомнивший Куизлю о войне. Палач так и не взялся за охотничий нож, понимая, что, стоит пролиться первой крови, и он сам угодит на виселицу.
«И кто же меня повесит? – подумал старший Куизль. – Собственный брат?»
На него с ревом бросился очередной здоровяк. Якоб подставил ему ногу, лишив равновесия, и ударил в нос следующего нападавшего, так что тот со стоном рухнул на землю. Но все же Куизль не смог избежать удара в лицо, и по щеке потекла теплая кровь. Стычка была подлой и грязной. Палач понимал, что рано или поздно их одолеют. Противников слишком много, и оружие у них длиннее. Так что же им делать? Сбежать и оставить старого пастуха на произвол судьбы?
Конец ознакомительного фрагмента.