1
Спустя сорок с лишним лет, в нескольких милях от Бамберга, 26 октября 1668 года от Рождества Христова
– Проклятье, если они там не пошевелятся, я их сам за шкирку до самого Бамберга дотащу!
Смачно выругавшись, Якоб Куизль поднялся в повозке и устремил вперед недовольный взгляд. Тесную ложбину, которая после нескольких изгибов выходила к руслу реки, загородил целый караван всевозможных телег и повозок. Дождь лил как из ведра, и хвойный лес, что обступал дорогу, почти скрылся из виду. Вода капала с нависающих ветвей, и этот непрестанный плеск сливался со множеством других звуков, доносившихся с переправы. Визжали свиньи, кричали и бранились люди, где-то ржала лошадь. И над всем этим стоял глухой шелест реки и дождя.
Магдалена хмуро посмотрела на отца, готового взорваться, словно вулкан. Ростом в шесть с лишним футов, он высился над повозкой, как колокольня над небольшой церковью.
– Дьявол их забери, я…
– Видно же, что там что-то стряслось, – перебила его Магдалена.
Сидя посреди мешков с зерном, она зевнула и размяла затекшую поясницу. Холодный дождь вымочил шерстяной плащ, и молодая женщина начала мерзнуть.
– Или ты думаешь, мы тут ради забавы в грязи торчим?
Палач прокашлялся и пренебрежительно сплюнул в грязь.
– От этих безмозглых франконцев всего можно ожидать, – проворчал он чуть спокойнее. – Интересно знать, откуда они все повылазили… Даже на казнь столько народу не собирается, как сейчас в этом чертовом лесу. Мы вообще где? Нам разве не сказали, что мы еще до заката будем в Бамберге?
– В такую погоду это единственное место, где можно пересечь реку. И мы, как ты заметил, не одни такие.
Магдалена досадливо огляделась. Толкотня впереди и позади них превосходила все, что ей доводилось видеть у себя на родине, сонном Пфаффенвинкеле в предгорьях Альп. Три недели минуло с тех пор, как она с семьей покинула Шонгау, чтобы навестить дядю Бартоломея в Бамберге. Со вчерашнего дня, после остановки во франконском Хоххайме, размытый тракт становился все оживленнее. Бродячие подмастерья брели от одного селения к другому, коробейники тащили на согнутых спинах корзины, полные грубо вырезанных ложек, точильных камней и дешевых безделиц, мимо молча проносились богато одетые всадники. Но в основном дорогу загромождали телеги, двухколесные тачки, экипажи и обтянутые парусиной повозки, что стекались к епископскому городу.
– Эй, что там стряслось? – снова крикнул палач, сложив ладони рупором. – Вы чего, уснули там, олухи?
Возчики с соседних повозок тоже начинали ворчать, время от времени кто-нибудь ругался в голос. Магдалена заметила, что некоторые из мужчин опасливо, даже со страхом, поглядывают на сосны, мрачные и грозные, хотя день лишь клонился к вечеру, – словно за первыми стволами уже сгущалась ночь. Магдалене самой стало как-то не по себе.
– Может, какая-нибудь повозка застряла в грязи… Или несколько телят заупрямились и не желают идти дальше, – успокоила она сама себя и потянула отца за грязную рубаху: – Лучше сядь, пока ни с кем в спор не ввязался.
– Не так уж и трудно пересечь вброд узкую речку, – покачал головой Куизль. – Просто франконцы слишком тупы, вот и всё. Эти безмозглые пьяницы и на сухом берегу наверняка застряли бы.
Палач еще поворчал недовольно, потом наконец занял свое место, с мрачным видом достал трубку и принялся посасывать холодный мундштук. Табак у отца закончился еще в Нюрнберге, и настроение у него было соответствующим. Рядом среди мешков сидели остальные члены семьи. Младшая сестра Магдалены, пятнадцатилетняя Барбара, задумчиво смотрела на нескончаемый дождь. Внуки палача, Петер и Пауль, бесились на краю повозки, рискуя при этом свалиться в грязь. Как обычно, Пауль, на год младше, схватил пятилетнего брата за шею и принялся душить.
– Черт возьми, вы хоть иногда можете не ссориться? – выругался Симон, сидевший впереди с хозяином повозки, старым горбатым крестьянином.
Видно было, что лекарю тоже надоело ждать. До сих пор он пытался читать завернутую в промасленную тряпицу книгу о знахарском искусстве, хотя дождь то и дело капал на страницы. Теперь же Симон отложил потрепанный, вымоченный фолиант и строго взглянул на сыновей:
– Сколько можно!.. Если вы сейчас же не угомонитесь, я попрошу деда, чтобы оттянул вам уши на дыбе. Вы знаете, он может.
– Я могу обоих заковать в колодки, – добавил Куизль угрожающим голосом. – Тогда они, наверное, глаза друг другу выцарапают, вот и вздохнем с облегчением.
– Прекратите нести этот вздор, мужичье вы неотесанное! – Магдалена показала на маленьких драчунов, которые прервали драку: – Вы только посмотрите на них, как они перепугались!
Некоторое время мальчики и в самом деле смущенно смотрели на деда – а в следующий миг бросились друг на друга с новыми воплями. Вскоре маленький Пауль торжествующе поднял над головой клок волос. Его старший, более кроткий брат, который на целую голову был выше, в поисках защиты кинулся со слезами к отцу.
– Может, все-таки колодки? – с надеждой спросил Симон.
Магдалена сверкнула на него глазами:
– Может, тебе в виде исключения отложить разок книгу и заняться своими детьми? Неудивительно, что они дерутся. Это мальчишки, забыл? Не для того они созданы, чтобы спокойно сидеть в повозке.
– Нам повезло, что хоть кто-то согласился нас подвезти, – отпарировал Симон. – Я лично не горю желанием пешком добираться до Бамберга. До него еще миль пять, не меньше. А чтобы доплыть по Регницу, у нас все равно нет денег.
Лекарь потянулся и вздохнул. Потом схватил враждующих сыновей за шкирку и стал спускаться с ними с повозки.
– Но ты, как всегда, права, – пробормотал он. – Это ожидание кого угодно доведет.
Симон кивнул в сторону темнеющего за ложбиной леса, где пушистые ветви переплетались плотным занавесом.
– Пройдусь-ка с этими извергами среди деревьев, пусть полазают и побегают. Эта толкотня, судя по всему, надолго.
Он наградил каждого из сыновей подзатыльником, и те с радостными воплями принялись взбираться по отвесному склону. Вскоре все трое скрылись среди деревьев, и Магдалена осталась в компании отца и скучающей сестры.
– Симон слишком уж мягок с ними, – проворчал палач. – Сорванцов не помешало бы отстегать как следует. Не припомню, чтобы в мое время кто-нибудь из родителей так веревки вил.
– И это говорит тот, кто без конца кормит мальчиков сладостями и подстрекает на новые проделки. – Магдалена со смехом покачала головой. – Из вас троих ты, наверное, самый несносный. Не терпится послушать, что же твой брат поведает про тебя, когда ты сам был малолетним повесой.
– Ха, было б что рассказывать… Кровь, грязь и смерть. И вечные побои от отца, старого пьянчуги. Ничего другого не припоминаю. Вот ты мелким засранцем уплетаешь сливовое пюре, а в следующий миг тебя война прибирает…
Куизль уставился в пустоту, и улыбка застыла на лице Магдалены. Так было всякий раз, когда она заговаривала с отцом о его прошлом – он становился еще молчаливее, чем обычно. А уж о своем младшем брате Бартоломее он до сих пор и не упоминал почти. Еще пару лет назад Магдалена даже не знала, что у нее есть дядя, который трудится палачом в Бамберге. Поэтому, когда в позапрошлом месяце в Шонгау пришло изложенное в нескольких скупых фразах письмо, все они были порядком удивлены. Вот уже несколько лет прошло с тех пор, как у Бартоломея умерла жена. И вот он решил снова жениться и пригласил на предстоящие торжества шонгауских родственников.
Основной причиной, побудившей их пуститься в этот путь длиною почти в двести миль, был младший брат Магдалены Георг, который вот уже два года находился в Бамберге в обучении у дяди. С тех пор ни Магдалена, ни кто-то другой с ним не виделись. Обстоятельство это сильно ранило Куизля – хоть он и не признавал этого открыто – и служило, вероятно, единственной причиной, чтобы проделать столь долгий путь.
Краем глаза Магдалена наблюдала за отцом, пребывающим ныне на склоне своих лет. Его манера пожевывать трубку, мокрые седые волосы, крючковатый, в красных прожилках, нос и косматая борода придавали ему надменный вид, который в последние годы проявлялся все более явственно. Его репутации городского палача это нисколько не повредило, даже наоборот. Как и прежде, Якоб Куизль слыл выдающимся заплечных дел мастером – сильным, быстрым, умелым и наделенным разумом, острым, как его меч.
«И все-таки он постарел, – подумала Магдалена. – Постарел, и вид у него печальный. Особенно после смерти мамы. И Георга ему тоже не хватает, как и мне. Они такие одинаковые…»
– Проклятье, если они и дальше будут там торчать, дело бедой обернется! Ей-богу, бедой!
Палач снова вскочил с мешков, отчего повозка ощутимо качнулась. Старый крестьянин с крысиным лицом, который все это время терпеливо ждал на облучке, опасливо покосился на рассерженного гиганта. Губы его зашевелились в беззвучной молитве, и он повернулся к Магдалене.
– Богом прошу, скажи своему отцу, чтобы он сел обратно, – шепнул хозяин повозки. – Если он и дальше будет буянить, волы, чего доброго, взбесятся… – Он небрежно махнул рукой. – А еще лучше отправляйтесь до Бамберга пешком, тут уже недалеко.
– Не беспокойся, отец сейчас успокоится. Уж я его знаю. Вообще, он добрейшей души человек. – Магдалена заговорщически понизила голос: – Во всяком случае, пока у него табак не кончится. У тебя, случаем, не завалялось пары щепоток?
Крестьянин нахмурил лоб:
– Я что, по-твоему, стану курить эту дрянь? Церковь его запретила, и не без причины. Трава эта прямиком из преисподней. Воняет, по крайней мере, точно как оттуда.
Он перекрестился и с недоверием взглянул на палача.
Магдалена со вздохом откинулась на мешок и поджала губы. Старик, который за несколько монет подобрал их в Форххайме, ничего не знал о ремесле Куизля, и женщина благоразумно хранила молчание. Будучи дочерью палача, она понимала: если набожный крестьянин вдруг выяснит, что в пассажирах у него заплечных дел мастер, да еще с семьей, то, скорее всего, ринется в ближайшую церковь и раз десять перечитает «Отче наш».
Свой путь они начали по Леху: на одной из барж добрались сначала до Аугсбурга, а оттуда по мелким речкам – до Нюрнберга. Там у них закончились деньги, и дальше пришлось двигаться по суше. Теперь до Бамберга оставалось всего несколько миль, и тем досаднее была эта задержка.
– Может, посмотрим, почему все встали? – предложила Барбара, сидя на одном из дальних мешков и со скучающим видом свесив ноги с борта повозки. – Все лучше, чем сидеть тут и папину ругань слушать.
Она надулась и поиграла волосами, такими же черными, как у Магдалены. Барбара вообще была очень похожа на свою старшую сестру: те же густые брови и те же черные глаза, в которых всегда читалась легкая насмешка. Все это они унаследовали от матери, Анны-Марии, которая умерла несколько лет назад от лихорадки.
Магдалена кивнула:
– Ты права. Пройдем вперед и посмотрим, что там стряслось на переправе. Пускай ворчун брюзжит себе в одиночестве… – Она подмигнула отцу: – Может, мы даже найдем для тебя немного табака.
Но палач закрыл глаза и, казалось, вслушивался в какую-то мелодию внутри себя. Он несвязно шевелил губами, но Магдалена не смогла разобрать звуков.
Хотя подозревала, что это, как всегда, какой-нибудь давно позабытый марш.
Как только Симон шагнул с сыновьями в густой хвойный лес, крики со стороны обоза почти смолкли. Землю устилали прелые, мокрые от дождя иголки, поглощая малейший шум. Где-то поблизости прокричала сойка, потом воцарилась тишина, неестественная после шумного столпотворения. Даже шелест дождя под плотным хвойным пологом казался каким-то нездешним. Дети, видимо, тоже прониклись торжественной атмосферой. Они прекратили жаловаться и крепко держались за отца.
Симон улыбнулся. Все как обычно. Еще минуту назад он готов был как следует выпороть негодников, но теперь сердце его снова переполняла любовь, безграничная, как небо за горизонтом.
– Сегодня вечером вы наконец увидитесь с дядей Георгом, – сообщил он веселым голосом. – Раньше он всегда вырезал вам мечи из ясеня. Помните? Может, и в этот раз смастерит вам парочку…
– Да, как у палачей! – крикнул маленький Пауль. – Хочу меч, как у палачей, и рубить головы курам! Как у Штехлин в саду! Можно, пап? Пожалуйста!
– Даже не вздумай!
Симон строго взглянул на сына.
Он до сих пор с содроганием вспоминал бойню, которую Пауль несколько месяцев назад учинил над курами знахарки Марты Штехлин. При этом больше всего лекаря смутила ухмылка на лице младшего сына. Резня явно пришлась Паулю по душе. Первая в жизни казнь стала для мальчика праздником.
– А дядя Георг теперь тоже палач? – спросил Петер.
Он был куда спокойнее и смышленее младшего брата. Иногда даже не верилось, что ему всего пять лет. Симон полагал, что причиной тому был серьезный, всегда внимательный взгляд, которым мальчик смотрел на собеседника из-под копны черных волос.
Симон кивнул, с радостью сменив тему:
– Ты прав, Петер. Георг сейчас в учении у вашего двоюродного деда в Бамберге. И когда дед станет слишком стар, он, наверное, станет новым палачом в Шонгау.
– А потом и я, да, папа? – восторженно спросил Пауль. – Я тоже когда-нибудь стану палачом!
– Ну… наверное, – осторожно ответил Симон.
Петер вдруг стиснул его руку и остановился.
– Я не хочу быть палачом. Люди пугаются деда, я так не хочу. Они говорят, что он в сговоре с дьяволом и приносит несчастье. – Мальчик упрямо топнул ногой. – Я стану цирюльником, папа, как ты. Чтобы помогать людям.
Симон невольно ответил на рукопожатие. Действительно, Петер уже сейчас наблюдал за отцом во время лечебных процедур. Он уже читал первые слова на латыни. В отличие от младшего брата, Петер как одержимый рассматривал яркие иллюстрации в книгах из домашней библиотеки Куизля. Так он мог сидеть часами, водя маленьким пальчиком по строкам.
«Он такой же, как я, – подумал Симон. – Но ему никогда не позволят стать лекарем. Только не внуку палача, только не теперь».
– Пап, я чую смерть. Там, впереди, смерть.
Тонкий и звонкий голос Пауля вырвал Симона из мира грез. Как обычно, сообщая что-нибудь жуткое, мальчик говорил на удивление равнодушно.
– Ты ее тоже чувствуешь, смерть? Такой сладкий запах, как от гнилой сливы.
– О чем это ты… – начал Симон, но Пауль уже высвободил руку и пустился в глубь леса.
– Эй, чтоб тебя, а ну стой! – крикнул Симон ему вслед.
Но Пауль уже скрылся среди сосен и не слышал его. Цирюльник выругался, поднял старшего сына на руки и побежал сквозь мокрые заросли, при этом несколько раз споткнулся и едва не упал. Ветви хлестали по его лицу и рвали брюки.
Через некоторое время Симон наконец различил плеск текущей воды. Сосны расступились и уступили место пойменному лесочку с редкими березами, среди которых змеился неглубокий ручей. На берегу стоял Пауль и гордо показывал на крупное раздутое тело, сваленное в темную воду.
– Здесь, здесь! – кричал он взволнованно. – Я нашел!
Симон шагнул ближе и только тогда понял, что перед ним туша крупного оленя. Кто-то разорвал животному горло, да так, что голова с громадными ветвистыми рогами покачивалась на воде. Живот тоже был разорван, и сквозь мокрую шкуру тянулись густые кровавые полосы, как от серпа или граблей.
– Что, ради всего святого…
Симон осторожно поставил Петера на землю и медленно подошел к трупу. В воздухе стоял сладковатый запах разложения. Симон решил, что туша пролежала здесь всего пару дней. Но черви и жуки уже начали свое дело. Пауль потянул за рога, так что голова чуть не оторвалась окончательно.
– Не трогай! – одернул его Симон. – Кто знает, вдруг олень был болен… Возможно, от него исходят ядовитые испарения, и ты можешь заразиться.
Но собственные слова показались ему нелепыми. Оленя убила вовсе не болезнь – его задрали. Вопрос лишь в том, что за хищник смог причинить ему такие увечья.
Стая волков? Медведь?
Симон задумчиво огляделся. Тишина, поначалу такая приятная, вдруг показалась зловещей. Даже если это крупный хищник, странно, что он не разорвал добычу на месте или, по крайней мере, не оттащил в какое-нибудь укрытие.
Может, потому, что он до сих пор где-то поблизости?
Где-то треснула ветка, словно под тяжестью, и деревья, что обступили поляну, разом встали плотнее. Симон ощутил легкую подавленность, которой так и не нашел объяснения. Казалось, сам лес затаил дыхание.
– Петер, Пауль, – начал цирюльник сдержанным голосом. – Пора возвращаться. Мама, наверное, уже волнуется. Пошли.
– Но рога! – заныл Пауль и снова потянул за гниющую голову. – Я хочу забрать рога!
– Вот еще…
Симон взял сыновей за руки и потащил их прочь от ручья. В воде вилась тонкая, как ниточка, струйка крови. Симона вдруг охватил страх, безудержный, словно налетевшая гроза.
Там, впереди, смерть… Такой сладкий запах, как от гнилой сливы.
– Я сказал, нам пора. – Симон вымученно улыбнулся. – А будете послушными, я расскажу вам, какие сладости продаются на ярмарках в Бамберге. И как знать, может, завтра дядя Георг купит вам пару засахаренных яблок… Так что идем.
Пауль нехотя сдался и отвернулся от туши. Они зашагали сквозь мокрые заросли, и вскоре ручей напоминал о себе лишь отдаленным журчанием.
Несколько раз Симону слышался за спиной шорох, словно ступал какой-то крупный зверь. Но всякий раз, когда он оборачивался, позади лишь плотными рядами стояли сосны и дождь капал с ветвей. К тому времени, как они вернулись к ложбине, где по-прежнему шумели крестьяне, от страха осталось лишь тревожное чувство.
И вонь разложения, въевшаяся в одежду.
Охваченные любопытством, Магдалена с Барбарой шагали по заставленной повозками ложбине. Платья их забрызгало грязью и нечистотами, то и дело сестры шарахались от ворчащих свиней и ревущих в страхе волов. Обозу, казалось, не будет конца.
– Ума не приложу, как они все в Бамберге поместятся, – простонала Барбара.
– Учти, это тебе не Шонгау, – напомнила ей Магдалена. – Вот побывала бы ты со мною и Симоном тогда в Регенсбурге… Там улицы шире, чем наша рыночная площадь. – Она нахмурилась: – Но ты права. Если так и дальше будет продолжаться, нам в Бамберг до заката не попасть, и крестьянам придется ждать под стенами. Завтра большая ярмарка, и каждый хочет быть первым. Потому все злятся и напирают.
Сестры семенили мимо бранящихся крестьянок с горами капусты, яблок и груш, мимо сидящих неподвижно конюхов и шумливых зажиточных крестьян, что телегами завозили зерно в город. Несколько раз перед ними выскакивали заблудившиеся козлята или телята.
Наконец они подошли к броду. Дождь взмутил воду, и множество ног превратили переправу в бурое месиво. Там столпились извозчики и крестьяне. Встав полукругом, они, похоже, рассматривали что-то лежащее на земле. Заинтригованные, Магдалена и Барбара протиснулись сквозь толпу, пока не пробились к самому берегу.
У Магдалены перехватило дыхание.
– Бог ты мой! – просипела она. – Что же тут случилось?
Перед ними в намытой волнами тине лежала оторванная человеческая рука. На ней еще висели клочья белой когда-то рубашки. Рыбы, похоже, объели кончики некоторых пальцев, на запястье виднелись разорванные сухожилия, но в целом рука неплохо сохранилась. Магдалена решила, что она пролежала в воде всего несколько дней – уж точно не дольше двух недель.
– А я вам говорю, это та самая зверюга! – заявил один из возчиков в толпе. – Эта рука – предостережение нам. Кто перейдет реку, того она и пожрет.
– Зве… зверюга? – переспросила Барбара, вытаращив глаза. – Что еще за зверюга?
Ей явно стоило больших усилий оторвать взгляд от жуткой находки.
– Ха, а ты до сих пор про нее не слыхала? – Другой извозчик в широкополой шляпе сплюнул перед ними в илистую воду. – В Смоорвальде[1] настоящий монстр завелся! На его совести уж куча народу числится. Хорошо бы невредимыми до города добраться…
Первый извозчик, высокий и широкоплечий мужчина лет пятидесяти, смиренно покачал головой.
– В городе теперь тоже небезопасно, – проворчал он. – У меня шурин в Бамберге живет, так он собственными глазами видел, как стражники выловили из Регница руку и ногу, прямо у Большого моста. А теперь еще вот это… Господи, защити нас и наших детей!
Он перекрестился, и пожилая женщина возле него затараторила молитву.
– Эммм… это все, конечно, прескверно, – начала Магдалена осторожно. – Но тогда нам тем более стоит поторопиться, пока не стемнело.
Она взглянула на деревья, над верхушками которых уже сгущались тени, и невольно подумала о Симоне и сыновьях, которые, наверное, до сих пор играли в лесу.
– Ну, чего же мы ждем?
Высокий извозчик сначала посмотрел на нее растерянно, а потом заговорил медленно, словно обращался к ребенку:
– Ты что, не понимаешь? Мы не можем перейти реку! – Он с содроганием показал на оторванную руку: – Разве не видишь, что рука показывает в нашу сторону, будто предостеречь хочет? Кто пройдет по этому месту, того ждет погибель!
– Неподалеку от Мюнхена как-то тоже нашли руку, на краю моста, – добавил извозчик в шляпе и задумчиво поскреб небритый подбородок. – Кто-то прибил ее свинцовым гвоздем к перилам. Кое-кого это позабавило. Они оторвали руку, швырнули ее в реку и поскакали по мосту дальше. А мост возьми да и обвались, и течение всех унесло. Больше их никто и не видел!
– Но… не станем же мы торчать тут все из-за какой-то руки! – возразила Магдалена. – За нами уже целый обоз скопился!
Однако и ее охватила легкая дрожь при виде оторванной, уже подгнившей конечности в грязи. Что же, ради всего святого, случилось в лесу с ее владельцем?
– Нам конец, – пробормотала пожилая женщина рядом с сестрами. – Эта переправа единственная на много миль вокруг. Если придется провести ночь здесь, то помилуй нас Господи! Эта зверюга всех нас прикончит.
Она в очередной раз перекрестилась и взглянула в сторону темнеющего леса. Дождь все лил, не переставая.
– Может, стоит проведать Симона с детьми? – прошептала Барбара Магдалене. – Если тут и в самом деле кто-то зверствует, то лучше держаться поближе к повозкам.
Магдалена кивнула:
– Ты права. Я сейчас же…
В этот миг за спиной послышались знакомые голоса. Магдалена обернулась и, к своему великому облегчению, увидела, как Симон вместе с ребятами проталкивается к ней сквозь толпу. Невысокий цирюльник выглядел бледным и встревоженным, и все-таки по лицу его скользнула улыбка.
– Твой отец сказал, что ты где-то здесь, у переправы, – сообщил он и показал через плечо. К ним приближался массивный силуэт палача. – До сих пор все стоит, вот он и ругается, как извозчик.
– Ну, теперь мы хотя бы выяснили причину задержки, – ответила Магдалена и показала на руку в грязи: – Люди усмотрели в этом предостережение и не желают переходить реку. А…
Она хотела объяснить все подробнее, но тут к ним подошел отец. Не удостоив собравшихся взглядом, он хмуро посмотрел на оторванную конечность. Потом наклонился к ней, чтобы рассмотреть хорошенько.
– Не трогай! – прошипел извозчик в шляпе. – Еще беду накличешь – на себя и на всех нас!
– Это из-за того, что я трону гнилую руку? – Палач по-прежнему держал во рту трубку, и невозможно было толком разобрать слова. – Будь оно так, меня бы несчастья преследовали, как Иова.
Он осторожно поднял руку и стал осматривать.
– Господи, что он такое делает? – просипел высокий извозчик. – Можно подумать, он ее нюхает!
– Ну… не совсем, – отозвалась Магдалена. – Он только…
– Человек, которому принадлежала эта рука, был хилым и довольно старым, – перебил ее палач и вынул наконец трубку изо рта. – Лет шестьдесят, наверное… Нет, скорее семьдесят. И он был знатным господином. Во всяком случае, постоянно что-то подписывал и ставил печати. Хм… – Он поднес руку к самому лицу, словно хотел укусить. – Да, несомненно, патриций. Не так давно овдовел и подыскивал партию помоложе. Возможно, как раз ехал на смотрины. Да толку-то, ему все равно недолго осталось. Подагра его уже доконала. Еще год или два, и был бы готов. – Куизль степенно кивнул. – Проклятье, эта рука – предостережение всем нам, чтоб не переедали жирного мяса. Ни больше, ни меньше… Что ж, она свою задачу выполнила.
Палач широко размахнулся и швырнул руку в бурлящий поток, где та сразу и потонула. Толпа охнула, как если бы Куизль убил одного из них.
– Ты… ты что же натворил? – прохрипел извозчик в шляпе. – Знак…
– Какой еще знак? Это всего лишь рука. А теперь поехали дальше, пока я действительно не озверел от этой погоды.
С этими словами Куизль зашагал обратно к повозкам. Люди у реки провожали его растерянными взглядами.
– Господь помилуй, кто ж это был? – спросил наконец коренастый извозчик. – Колдун? Или демон? Откуда он узнал, чья это рука?
– Он, скажем так, повидал уже немало оторванных конечностей, – ответила Магдалена и развернулась. – В этом отношении у него… имеется кое-какой опыт. Так что можете не сомневаться в его словах.
И она вместе с остальными поспешила вслед за отцом.
Вскоре они настигли Куизля. Он быстро шагал по размытой ложбине, и вид у него был мрачный. Симон поручил сыновей Барбаре и, не скрывая любопытства, обратился к тестю.
– Я впечатлен, мое почтение, – сказал он, стараясь, как и Магдалена, не отставать от палача.
– Черт, потому что Господь даровал мне глаза, – проворчал Куизль. – Вот и всё. Никакого колдовства. Так что можешь приберечь свои похвалы.
– Ну, не тяни, – потребовала Магдалена, зная, как отец любил подержать других в неведении; ее тоже терзало любопытство. – Рассказывай, а то Симон опять спать не сможет.
Куизль усмехнулся:
– И поделом бы ему… Ну да ладно.
Не сбавляя шага, он принялся живо объяснять:
– Кожа была морщинистая, как у старика, но ладони без мозолей, мягкие, как попа младенца. Кроме того, на кончиках еще уцелевших пальцев остались въевшиеся чернильные пятна. Да, а к одному ногтю, очень ухоженному, пристало крошечное пятнышко сургуча. Говорю же, у меня есть глаза. А больше тут ничего и не нужно.
– Но вы еще говорили про смотрины и подагру, – не унимался Симон. – Что все это значит?
– Проклятье, ты кто, цирюльник или шарлатан? Не видел узловатые суставы и белесые пятна? Что толку читать книжки, если не можешь читать людей? – Куизль презрительно сплюнул. – Суставы до того распухли, что я с трудом заметил бледную линию на безымянном пальце. Тот человек долго носил обручальное кольцо, думаю, не один десяток лет. Но не так давно снял его. А это делается лишь в том случае, если решил подыскать себе кого-то нового. Он был в пути. Возможно, ехал к невесте. И все-таки…
Палач задумчиво замолчал и остановился. Повозки постепенно приходили в движение. Вот уже приближалась со скрипом их собственная, направляемая старым крестьянином.
– Что такое? – спросила Магдалена. – Видимо, есть что-то еще, чего ты не стал говорить ни нам, ни остальным?
Куизль пожал плечами:
– Ну, кое-что и вправду заставило меня задуматься. Можно подумать, что этого человека убили. Убийцы оставили тело в лесу, где его нашли и разорвали дикие звери. Рука в конце концов упала в воду, и сегодня во время дождя ее прибило к берегу.
– Но все было не так, – тихо проговорил Симон. – Я прав?
– Ты прав, все было не так. Я осмотрел сустав. На нем нет следов укусов. Руку аккуратно отрезали. Звери тут ни при чем. Беднягу разделали, как подвешенную тушу. Но кто и почему, этого даже я не могу объяснить.
Палач стряхнул с волос капли дождя и забрался на козлы. Крестьянин, который с содроганием слушал его последние слова, смотрел на него, как на воплощенный кошмар.
Путники добрались до Бамберга перед самым закатом. За последний час они несколько раз услышали, как воют волки, – правда, очень далеко, в лесах. И все-таки этого оказалось достаточно, чтобы у Барбары в свете пережитого у реки побледнело лицо. Может, это то самое чудище, о котором толковали люди?
По крайней мере, дождь наконец прекратился. Но дорогу так размыло, что повозки катились очень медленно. Всю округу пронизали небольшие речки, ручьи и каналы, и болотистая земля, особенно к югу от города, превратилась в едва проходимую чащу. А вот к востоку, наоборот, простирались поля и пашни. Но теперь, под конец октября, они смотрелись голыми и неприветливыми.
Магдалена брезгливо поморщилась. От резкого запаха, которым встретил их город, стискивало горло. Справа от дороги тянулся широкий ров, который пересыхал возле городских ворот, образуя вязкое, вонючее болото. В скудных лужах плавали гнилые фрукты и трупы мелких зверей. Перекинутый над топью широкий обветшалый мост упирался в городские ворота, перед которыми в час закрытия теснились повозки. Многим их владельцам, скорее всего, придется провести ночь на залежных полях за городскими стенами. После разговора извозчиков и страшной находки у реки от одной только мысли об этом Магдалена содрогнулась. Что же такое скрывалось в лесах вокруг Бамберга?
Путники спешно попрощались со старым крестьянином, который явно рад был от них избавиться, и направились к узкой калитке возле ворот. Они подоспели как раз вовремя. Колокола бамбергских церквей уже созывали домой горожан, что трудились на своих небольших наделах за городскими стенами. В проеме стоял стражник с ключом и поторапливал запоздавших. На лице его читалась тревога, даже страх. Он лишь спросил Куизлей об их намерениях в городе и спешно пропихнул их в ворота.
– Пошевеливайся! – рявкнул стражник и подтолкнул идущую позади всех Барбару, чтобы шагала быстрее, и показал на солнце, опустившееся к западной стене: – Скоро тут темно будет, хоть глаз выколи. – Он зябко потер руки. – Осенние ночи, будь они неладны… День меркнет, и перекреститься не успеваешь.
– Если у тебя от страха штаны тяжелеют, шел бы в пекари, а не стражники, – ответил с усмешкой Куизль, протискиваясь сквозь низкий проем. – Сейчас уже лежал бы в кровати рядом с женой, мял бы ее пухлые булки…
– Я бы на твоем месте попридержал язык, громила. Что ты вообще знаешь об этом проклятом городе?
Стражник, казалось, хотел еще что-то добавить, но потом лишь пожал плечами и побрел по шаткой лесенке в сторожку, чтобы заступить на ночное дежурство.
Магдалена вгляделась в тень впереди, где начинались первые дома. С тех пор как она в последний раз бывала в большом городе, прошло несколько лет. Это было в Регенсбурге в самый разгар лета, сияло солнце, и дух захватывало от размеров и роскоши. В Бамберге, напротив, было что-то гнетущее. Возможно, причиной тому была осенняя пора. Вслед за вечерней прохладой на город стал наползать туман – сначала небольшими клочками; но постепенно он сгущался и плотным покрывалом стелился по крышам домов. За воротами начиналась широкая улица, которая вскоре переходила в лабиринт извилистых, немощеных проулков.
Черные щупальца сумерек уже тянулись к покосившимся домам, так что Магдалена могла лишь догадываться о размерах города. Говорили, что Бамберг, как и Рим, был построен на семи холмах. Женщина и вправду заметила на юго-востоке три темные возвышенности. На средней величественно возвышался символ города – собор. На правом холме в отсветах уходящего дня вырисовывались очертания большого монастыря. Слева, чуть дальше остальных, окутанные туманом, высились развалины крепости. Оттуда доносился плеск то ли канала, то ли реки. По крайней мере, воняло теперь не так противно, как у ворот.
Многочисленные повозки и телеги, что теснились минуту назад перед воротами, теперь с дребезгом катили к отведенным для них местам и терялись во мраке. Время от времени, блуждая с семьей по грязным, зловонным улочкам, Магдалена слышала смех и одинокие выкрики. Из-за поворотов доносились торопливые шаги или скрип колес, потом наступала тишина. Магдалена помнила это вечернее спокойствие в Шонгау, но Бамберг почему-то представлялся ей более оживленным. Было в пустоте темных переулков что-то тягостное, враждебное.
«Как на кладбище, – пронеслось у нее в голове, и она плотнее повязала платок. – Чувствуют ли это остальные?»
Магдалена оглянулась на Симона и на других, уныло шагавших следом. Петер и Пауль были вымотаны и тихо жаловались, дергая Симона за руки. Отец молча шагал впереди.
– Далеко еще? – спросила Магдалена усталым голосом. – Дети проголодались, и у меня уже ноги отваливаются. Да и не горю я желанием часами бродить в темноте по незнакомому городу. Кого только не встретишь…
Палач пожал плечами:
– Палачи нечасто селятся посреди главной площади. А с прошлого раза, когда я бывал здесь, видимо, кое-что переменилось. – Он огляделся по сторонам. – Туман, чтоб его! Вообще-то нам надо идти к северу вдоль городской стены…
– Стена у нас за спиной, – перебил его Симон и показал через плечо в полумрак. – Я успел заметить на небольшой площади с колодцем…
– Может, почтенный зять подскажет мне, где разыскать собственного брата?
– Почтенный зять хочет помочь, только и всего, – вмешалась Магдалена. – Так нет же, ты, как всегда, всех умнее. – Она вздохнула: – Почему вы, мужчины, становитесь такими твердолобыми, когда заблудитесь?
– Я не заблудился, просто темно и туман густой, – проворчал Куизль и поспешил дальше. – Могли бы и дома остаться. Я все равно тащился сюда лишь затем, чтобы с Георгом повидаться. Уж точно не из-за братца, старого мерзавца… Вообще удивительно, почему он пригласил нас на свою свадьбу. – Он сплюнул на пыльную мостовую. – От одной только мысли, что в Шонгау вместо меня сейчас хозяйничает палач из Штайнгадена, мне становится дурно. Знатную же резню он там устроит…
Магдалена зашагала следом. Чувство подавленности все росло. Темнота и туман в тесных, неосвещенных переулках сгустились уже настолько, что дальше следующего поворота ничего нельзя было разглядеть. Время от времени раздавался шорох, словно кто-то или что-то следовало за ними по тесным проулкам. Магдалена оглянулась на других и заметила, что Симон с Барбарой тоже опасливо озираются. Она невольно вспомнила бледное лицо стражника и его последние слова.
Что вы вообще знаете об этом проклятом городе?
Что, если стражник чего-то недоговаривал? И если это как-то связано с чудовищем, о котором говорили извозчики? Оторванная рука принадлежала богатому горожанину. Может, патрицию из Бамберга?
Магдалена снова вгляделась во мрак и неожиданно поняла, что ее так угнетало. Это было так очевидно, но она до сих пор этого не замечала.
«Дома! – пронеслось у нее в голове. – Многие из них пустуют!»
И действительно, во многих домах, мимо которых они проходили, были заколочены окна, где-то не хватало дверей, или черные провалы зияли на месте оконных проемов. Магдалена присмотрелась к ним внимательнее. То были не какие-нибудь убогие жилища, а богатые особняки, принадлежавшие когда-то патрициям и зажиточным горожанам. От некоторых строений остались лишь руины, а некоторые как раз начали восстанавливать. Магдалена вспомнила многочисленные краны, подъемники и мешки с раствором, которые попадались им на пути. Симон, судя по всему, тоже заметил пустующие жилища.
– Что случилось с домами? – спросил он тестя. – Почему их столько заброшено?
– Ну, война и в Бамберге побушевала, – отозвался палач, вспоминая дорогу перед очередной развилкой. – Да с размахом. Солдаты разоряли город с завидным постоянством. Лет двадцать с тех пор прошло, но многие горожане тогда бежали и больше не возвращались. Когда я бывал здесь несколько лет назад, все было намного хуже. Городу нужно время, чтобы оправиться после такого. Хотя и это не всегда получается, и остается лишь груда развалин, где только ветер свищет…
– Но Шонгау ведь быстро все преодолел, – заметила Магдалена задумчиво. – К тому же пустуют по большей части дома патрициев.
– Мне совершенно все равно, что здесь было, – пожаловалась Барбара, которая плелась в хвосте. – Я просто устала. Надеюсь, дядя Бартоломей не в таких же развалинах живет. Надо было мне дома остаться. Там сейчас Кирмес[2], танцы и…
– Боюсь, есть еще и другая причина, почему столько домов заброшено, – перебил ее отец, оставив без внимания жалобы младшей дочери. – Куда ужаснее, чем война, если такое вообще возможно. Я слышал об этом даже в Шонгау. Скверная история.
Магдалена вопросительно посмотрела на палача:
– Что за история?
– Спросишь у Бартоломея. Думаю, он знает об этом больше, чем ему хотелось бы… – Палач ускорил шаг. – А теперь пошевеливайтесь, пока Барбара своим нытьем стражников на нашу голову не накликала.
Куизль молча шагал сквозь туман. Где-то за городскими стенами снова завыли волки.
Адельхайд Ринсвизер остановилась и прислушалась. Волчий вой нарастал, словно детский плач, пронзительный и протяжный. Над соснами серебряным диском показалась почти полная луна.
Звери были еще далеко, вой раздавался глубоко в лесу. И все-таки сердце у Адельхайд забилось чаще. Она пробиралась сквозь заросли по другую сторону городских стен. В том, что по окрестностям водились волки, не было ничего необычного – даже спустя двадцать лет после войны многие из разоренных селений оставались заброшенными, и среди развалин бродили лишь дикие звери. Но в Хауптсмоорвальде волки не показывались уже давно. Они сторонились людей с их дубинами, мушкетами и мечами и предпочитали охотиться на овец, что паслись на лугах к югу от Альтенбурга.
Разве что теперь голод пересилил страх.
Адельхайд поежилась, плотнее закуталась в плащ и двинулась дальше в лес. Теперь, в конце октября, по ночам было уже чертовски холодно. Если б муж знал об этой ее ночной вылазке, то ни за что не отпустил бы. Стражника у ворот тоже лишь с огромным трудом удалось уговорить, чтобы открыл ей ворота в столь поздний час; но то, что разыскивала молодая супруга аптекаря, пригодилось бы и его жене. Поэтому часовой ворчливо выпустил женщину за ворота.
Под ногами трещали ветки. Она миновала несколько искривленных сосен, что тянули к ней свои ветви. Вдали на городской стене мерцало несколько огоньков, но среди деревьев царила непроглядная тьма. Только луна освещала женщине путь. Снова послышался волчий вой, и Адельхайд непроизвольно ускорила шаг.
Она искала волкану, похожий на лилию цветок, считавшийся верным средством против беременности. Женщины часто приходили тайком к ней и к ее мужу в аптеку и отчаянно просили снадобье, способное уберечь их от позора и столба на рыночной площади. Муж обычно гнал бедных девиц прочь или отсылал к знахарке за городскими стенами. Умерщвление плода – даже содействие этому – в епархии Бамберга, как и везде, каралось смертью. Но Адельхайд всегда сочувствовала девушкам. Ей и самой, прежде чем выйти за почтенного аптекаря Магнуса Ринсвизера, приходилось после какого-нибудь романа попадать в переплет. Старуха Траудель в Тойерштадте выручала ее тогда волканой, и теперь Адельхайд считала своим долгом помогать другим.
Именно старуха Траудель рассказала ей тогда, что волкану следует собирать лишь при растущей луне. Ее также называли колдовской или чертовой травой, и в здешних местах она была очень редка. Однако Адельхайд знала укромную поляну, на которой в прошлом году уже собрала несколько цветков. И теперь она надеялась, несмотря на позднюю осень, отыскать еще немного.
Снова послышался вой, и женщина с содроганием отметила, что в этот раз он звучал ближе. Неужели волки осмелились подобраться вплотную к городу? Адельхайд невольно подумала о пропавших людях, которые уже не первую неделю были главной темой для разговоров. Бесследно пропали две женщины, и старый Шварцконц так и не вернулся из поездки в Нюрнберг. До сих пор нашлась лишь оторванная рука, да из Регница выловили изгрызенную крысами ногу. Горожане уже поговаривали о дьявольском промысле, тем более что недавно ночью кто-то видел на улице мохнатое существо. До сих пор Адельхайд считала все это преувеличенными слухами, но за городскими стенами, в темном лесу, опасность уже не представлялась ей надуманной.
Она вцепилась в ремни ивовой корзины за спиной, в которой уже лежали кое-какие травы, и пустилась бегом. Теперь уж недалеко. Вот слева показался ствол поваленного дуба, служивший ей вехой, и проступили в лунном свете знакомые заросли боярышника. Адельхайд раздвинула колючие ветки и наконец увидела поляну. У женщины вырвался вздох облегчения.
Ну, наконец-то! Слава Богу!
Вскоре она увидела в серебристом свете луны то, что искала. Цветы росли у противоположного края поляны. Семенные коробочки давно раскрылись, но по-прежнему распространяли слабый аромат экзотических пряностей. Адельхайд спешно направилась к растениям, на ходу доставая из корзины тонкую льняную перчатку и крепкий кожаный мешочек. Семена волканы были так ядовиты, что их нельзя было касаться обнаженными руками. В жаркую погоду сочащееся из них масло легко воспламенялось, поэтому волкану также называли «купиной неопалимой». Сейчас на вялых стеблях болтались лишь остатки семенных коробочек, но Адельхайд не хотела рисковать без нужды. Она осторожно собирала немногочисленные семена, складывала в небольшой мешочек и шептала при этом молитву, как учила ее старая Траудель.
– …и благословен плод чрева твоего Иисус…
Адельхайд спешно перекрестилась и поднялась. Не успела она завязать мешочек, как снова раздался вой.
В этот раз совсем близко.
Адельхайд испуганно огляделась. За кустами боярышника, дрожащими под осенним ветром, притаился какой-то темный силуэт. Неясный и подрагивающий, он замер у самой земли. В темноте вспыхнула пара красных глаз.
Это еще что за…
Адельхайд вытерла пот со лба, и красные глаза внезапно исчезли. Может, разыгралось воображение?
– Эй! Кто там?.. – нерешительно спросила она во тьму.
Не дождавшись ответа, Адельхайд пробормотала молитву, стиснула в руке мешочек и бегом пересекла поляну, сторонясь при этом кустов боярышника. До городских ворот оставалось еще больше мили, но деревья расступились гораздо раньше. Вот показались первые селения. Скоро она окажется на относительно безопасной дороге, надо только поторопиться. Быть может, ей даже встретятся запоздалые путники. Все будет хорошо…
На мгновение ей послышался шорох, потом урчание. Но когда Адельхайд вышла на тропу, ведущую обратно к дороге, тишину нарушали лишь ее торопливые шаги. Где-то вдали крикнул сыч. Казалось, птица смеется над ней. Адельхайд сердито встряхнула головой.
Суеверная баба! Видел бы тебя сейчас Магнус…
Она бежала и сама себя бранила дурехой. Ведь надо же было так перепугаться! За кустом, наверное, пряталась лишь напуганная косуля, может, даже кабан или одинокий волк. Но ничего такого, что могло бы напугать взрослого человека. Волки были опасны только в стае, в одиночку они не осмеливались…
Адельхайд насторожилась. Собственные шаги вдруг показались ей на удивление громкими. Они звучали как-то запоздало, словно эхо. Женщина остановилась и заметила, к своему ужасу, что шаги не стихли.
Топ… топ… топ…
Адельхайд испуганно зажала рот, осознав, что это означало.
Топ… топ… топ…
Кто-то бежал наравне с нею.
Шаги неожиданно стихли, и в следующий миг совсем рядом треснуло несколько веток.
– Кто бы ты ни был… покажись сейчас же! – велела Адельхайд глухим голосом. – Если это чья-то шутка, то мне нисколько не смешно. Это…
В это мгновение что-то с треском ринулось сквозь кустарник.
Оно сбило оцепеневшую женщину с ног и навалилось сверху. Вдохнув запах звериного пота и мокрой шерсти, Адельхайд пронзительно завопила. Но ее с хрипом придавило что-то крупное и тяжелое, и крик оборвался.
Господи, помоги мне, этого не может быть… Это невозможно… Это…
Наконец-то она провалилась в беспамятство. Мгновением позже снова раздался волчий вой, и черная тень потащила свою добычу в заросли.
Топ… топ… топ…
Что-то в последний раз прошуршало, всхрипнуло. И от Адельхайд Ринсвизер остался лишь легкий, нежно отдающий гвоздикой аромат волканы.